Hrolenko_A._Osnovi_sovremennoy_filologii

что душа человека, его жизненная сила пребывает в его волосах, поэтому их использовали в обряде наведения порчи.

ВДревней Руси для женщин считалось позором «опростоволоситься». Волосы — символ эротической энергии, и потому в Западной Европе того времени женские волосы расценивались как соблазн. Для многих привлекательных женщин средневековой Европы красивые волосы были путёвкой на костры инквизиции.

Потеря волос когда-то символизировала падение и бедность. Рабам волосы стригли не только, чтобы подчеркнуть их зависимое положение, но и чтобы лишить покровительства богов. Расценивалось это и как знак нравственного падения. Бритьё волос древнеегипетскими жрецами, индийскими браминами и буддийскими монахами символизировало рабское подчинение божеству. В период хаджа (паломничества в Мекку) мусульмане не только бреют голову, но и скоблят её [Этинген 2002].

Втрадиционной культуре этносов волосы служили необходимым элементом различных обрядов — от свадебных до похоронных, а также составляли часть этнического портрета.

Волосы — один из обязательных компонентов представления о женской красоте. Английский поэт Александр Поп:

…На гибель всей мужской породе Носила кудри по последней моде:

Два локона спускались вдоль ланит, Кудрями был затылок нежный скрыт. Плен для влюблённых — лабиринты эти Для сильных душ страшны такие сети!

Кудри девы — чародейки, Кудри — блеск и аромат, Кудри — кольца, струйки, змейки,

Кудри — шёлковый каскад (В.Г. Бенедиктов).

Книга И. Сыромятниковой «История причёски» (М., 2005) — убедительный рассказ о всемирной истории борьбы человечества за красоту волос со времён Древнего Египта до наших дней, своеобразный взгляд на историю человечества сквозь

30

волосы. Прическа, как и костюм, — произведение искусства, она всегда отражает определенные этапы развития культуры. Меняются художественные стили — изменяется вид, силуэт причёски.

Книжная полка Розин В.М. Природа и особенность гуманитарного познания и науки // Наука глазами гуманитария. — М., 2005. – С. 59–93.

Розов М.А. О соотношении естественно-научного и гуманитарного познания // Наука глазами гуманитария. — М., 2005. – С. 23–58.

Трудности филологического познания. Из сопоставления двух видов познания очевидны трудности познания гуманитарного. В своё время В. Дильтей указывал на проблематичность гуманитарного познания: зависимость от установки познающего, сочетание в гуманитарном познании процедур интуитивного постижения и понятийного анализа, принадлежность гуманитарного познания и его объекта к одной действительности, доминирующая роль понимания и интерпретации (цит. по: [Розин 2006: 79]). Чёткое построение многих гуманитарных теорий затрудняется их незрелостью, несформированностью, неоднозначностью и динамизмом их предмета [Там же: 75].

Текст, например, обладает удивительной способностью порождать у воспринимающего субъекта то содержание, которое не является атрибутом воспринимаемого текста. Текст состоит из слов, у которых есть свои ограничения. На один из парадоксов обратил внимание Н. Бор: в ходе практического использования слова говорящий не может его точно определить, дав же точное определение, теряет возможность практического использования. В реальной практике словоупотребления слово или понятие просто не имеет чётко определённого содержания. Л. Витгенштейн считал, что знание слова — это его употребление в языке [Розов 2005: 35, 46].

Степень сложности объектов гуманитарных наук в общем и целом неизмеримо выше таковой в области наук естественнонаучных (Перцов 2009: 113). В своё время В.И. Вернадский за-

31

метил, что количество гуманитарных наук растёт непрерывно, число их теоретически бесконечно, поскольку наука есть создание человека, его научного творчества и его научной работы; а потому границ исканиям научной мысли нет, как нет границ бесконечным формам — проявлениям живой личности, особенно человеческой, которые все могут явиться объектом научного искания [Вернадский 2004: 381].

Объект филологии гораздо сложнее любого объекта физики. По мнению философов, социальное и гуманитарное знание строится на основе структур, у которых нет денотата и которые ничему не соответствуют. «…Социальное и гуманитарное знание конструирует реальность, создаёт идеальные типологии, которые нельзя ни проверить, ни опровергнуть» [Псевдонаучное знание 2001: 16].

Вторая сложность гуманитаристики — субъектность, и, следовательно, субъективность знания. У филологов это субъективность в квадрате: у создаваемого и воспринимаемого текста всегда два субъекта. Впрочем, любое познание без субъекта невозможно.

В-третьих, постигаемый смысл сложен, континуален, и его трудно описать дискретными единицами.

Понимание как основа филологического знания. Смысловой строй текста можно исследовать, опираясь исключительно на понимание.

Немецкий историк культуры и философ Вильгельм Дильтей (1833–1911), классифицируя научное знание, в основу деления его на науки о природе и науки о духе положил наличие специфических методов и развил учение о понимании как основном методе наук о духе. Это учение стало основой «понимающей психологии» В. Дильтея и Э. Шпрангера, стремящейся рассматривать явления душевной жизни в их интуитивно постигаемых связях и культурно-историческом содержании [НИЭ 2001: 14: 191].

Понимание как методологический принцип использовано и в основании концепции М.М. Бахтина. Развивая идею Дильтея о

32

двух методах — объяснении и понимании, он указывает, что при объяснении существует только одно сознание, один субъект, при понимании — два сознания, два субъекта [Бахтин 1986б: 306], а потому, во-первых, понимание всегда в какой-то мере диалогично; во-вторых, наличествуют различные виды и формы понимания, например понимание языка знаков, т.е. понимание (овладение) определённой знаковой системой, определённым языком, и понимание произведения на уже известном, уже понятом языке. Следует различать тексты, созданные субъектом, и «тексты» внесубъектные. Если наличествует субъект, актуальным становится диалогизм и понимание, если отсутствует — объяснение.

М.М. Бахтин выделял три этапа диалогического движения понимания. На первом этапе исходным моментом является данный текст. Точнее было бы сказать, что перенесение исследуемого текста в настоящее время (возможно, даже его перевод на современный язык) является исходной точкой движения понимания, так как тексты всегда принадлежат прошлому, сколь бы малый промежуток времени ни отделял их от настоящего. Содержание второго этапа составляет движение назад — изучение данного произведения в прошлых контекстах. Третий этап характеризуется движением вперёд, стремлением к «предвосхищению будущего контекста». Понимание есть синтез многих интерпретаций на всех трёх этапах. Полнота произведения раскрывается только в «большом времени».

Что же такое понимание? «Способность понять, постичь смысл, значение, сущность, содержание чего-л.» [МАС: 3: 289]. По Далю, понимать — «обнять смыслом, разумом» [Даль: 3: 187]. «Понимание — когнитивная деятельность (разновидность речевой деятельности), результатом которой является установление смысла некоторого объекта (обычно текста или дискурса)» [Кубрякова и др. 1997: 124].

Итак, в основе понимания лежит установление смысла высказывания. Тема смысла в этом случае является эквивалентом понимания. Понимание в гуманитарных науках всегда направлено на постижение значения (смысла) знаков, а основной задачей филологии является постижение «глубинного смысла» текста.

33

Смысл – диалогизм – истина в филологических исследованиях. В современной философии смысл становится объектом пристального внимания. Примером может служить сборник трудов зарубежных авторов «Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса» [Квадратура смысла 1999], в котором высказано немало интересных и продуктивных для современной филологии мыслей. Например, мысль о том, что нельзя быть абсолютным хозяином смысла собственного высказывания, поскольку история и бессознательное «вносят свою непрозрачность в наивное представление о прозрачности смысла для говорящего субъекта» [Квадратура смысла 1999: 16]. Семантика (смысл) не выводится только из лингвистики [Там же: 37]. «Говорить — это нечто иное, чем произносить пример на правило грамматики» [Там же: 144].

Отдельные мысли авторов сборника близки концепции М.М. Бахтина: «Дискурс — это такой эмпирический объект, с которым сталкивается лингвист, когда он открывает следы субъекта акта высказывания, формальные элементы, указывающие на присвоение языка говорящим субъектом» [Там же: 124]. Генезис и состав смысла сложны: «…Смысл никогда прямо не соотносится с внеязыковой реальностью. Он строится посредством механизма архива, в котором проявляется материальность языка» [Там же: 126]. Смысл — это такой объект научного познания, для которого требуется обширный арсенал инструментов анализа: «То, что сегодня известно под именем семантики, лишь частично схватывается лингвистическими методами исследования» [Там же: 138]. Смысл дискурса влияет на значения слов, составляющих текст: «Слова могут изменять смысл в зависимости от взглядов тех, кто их употребляет» [Там же: 142]. Смысл определяется не только говорящим, но и обстоятельствами создания дискурса: «Связь между “значениями” текста и социально-исторически- ми условиями создания этого текста ни в коей мере не является вторичной, она входит составной частью в сами значения» [Там же: 143]. О фактах параязыка: «То, что не сказано, также имеет смысл» [Там же: 220].

34

Интересные наблюдения приведены в книге В.В. Колесова «Философия русского слова», который полагал, что «совокупность контекстов формирует текст, но, в свою очередь, и текст как живое целое определяет смысл каждой отдельной формулы и любого употребленного в ней слова» [Колесов 2002: 131]. Можно согласиться далее с автором, излагающим самую суть филологии смысла: «Путь от текста к слову помогает определить значение, но обратное движение от слова к тексту предполагает, что известен смысл этого слова. Следовательно, с м ы с л есть категория более широкая, чем з н а ч е н и е » [Там же].

Диалогизм. Если понимание — единственный путь к постижению слова и текста в полном объёме, то из этого вытекает вторая особенность филологического познания — его диалогизм, на чём настаивал М.М. Бахтин.

Диалогичность как свойство гуманитарного познания была впервые выявлена Ф. Шлейермахером (1768–1834), а в методологию гуманитарных наук введена M.M. Бахтиным. В своих набросках «К методологии гуманитарных наук» M.M. Бахтин пишет: «Точные науки — это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект — познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят как вещь. Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим» [Бахтин 1986а: 383].

Гуманитарное познание, по Бахтину, принципиально диалогично, в то время как познавательный интерес учёного-есте- ственника направлен на предметы и явления действительности, существующей вне и независимо от человека. Исследование становится спрашиванием и беседой, т.е. диалогом. Природу мы не спрашиваем, и она нам не отвечает. Мы ставим вопросы себе и определённым образом организуем наблюдение или эксперимент, чтобы получить ответ. Изучая человека, мы повсюду ищем

35

и находим знаки и стараемся понять их значение. Диалогическая природа филологического познания обусловлена субъективной стороной познавания, от которой невозможно абстрагироваться. Диалогизм — следствие социальности языка. «Жизнь слова — в переходе из уст в уста, из одного контекста в другой контекст». Слово человек «получает с чужого голоса и наполненное чужим голосом» [Бахтин 1972: 346].

Истина. Очевидно, что степень понимания различна не только для каждого исследователя, но и для одного и того же читателя в разное время. И здесь возникает сложная проблема истинности в филологических исследованиях.

Вопрос об истине — давняя тема дискуссии физиков и лириков (читай: филологов). Как напомнил представитель точной науки, физики охотно называют расплывчатые и бессодержательные места в работах коллег филологией [Соколов 2007]. Автор процитированной статьи указывает на то, что физика может воспринять математическую идею в деталях, а филология довольствуется лишь общим содержанием идеи, что в лингвистике есть столь же математизированные области, как в физике, и в эти области внёс вклад выдающийся математик XX в. А.Н. Колмогоров (1903–1987), что лингвистика — вторая область, где вслед за физикой удалась смычка между математикой и другой наукой.

Книжная полка Соколов Д.Д. Что есть истина в физике и математике? // Знание – сила. – 2007. – № 3. – С. 19–26. Николенко С. Истина в математике: От Египта к … Египту // Знание – сила. – 2008. – № 6. – С. 63–69.

Точность или интуиция? Даже в среде гуманитариев заметен скепсис в отношении научности гуманитарных наук. Профессор Стэнфордского университета (США) Ханс Ульрих Гумбрехт, литературовед, медиевист, историк и теоретик культуры, философ, в статье «Должны ли гуманитарные науки быть точными?» вопрошает, как распознать качество гуманитарных исследований и прогресс в гуманитарных науках в мире наблюдений второго порядка, где всякое восприятие и всякий опыт зависят

36

от наблюдателя и, значит, подлежат оценке только с точки зрения наблюдателя. А потому, считает Гумбрехт, “Humanities and Arts” (самое распространённое в англоязычном мире обозначение гуманитарных наук) есть более удачное, более адекватное решение: это наименование не обязывает к “серьёзной науке”, погоня за которой так легко становится для гуманитариев причиной бесплодия [http://www.magazines.russ.ru/nz/2004/35/gum13.html].

Двумя годами позже Х.У. Гумбрехт в журнале «Новое литературное обозрение» в статье «Ледяные объятья “научности”, или Почему гуманитарным наукам предпочтительнее быть “Humanities and Arts”» воздал должное той части познания, которое на Западе включено в это классификационное понятие. Гумбрехт обратил внимание на то, что В. фон Гумбольдт, в 1810 г. составивший программу для нового университета в Берлине, очень мало говорит о «точности», «методе» и даже «истине», и объясняет этот факт тем, что университет, по мысли великого немца, предназначен прежде всего для производства новых, непредсказуемых вопросов и ответов. “Humanities and Arts” — это пространство, обеспечивающее возможность рискованного мышления. У этих наук единственная задача — производство и накопление идущих навстречу интуиции способов мысли. «Единственным ценным способом “точного” мышления в рамках гуманитарных наук может стать безоговорочное стремление к определённым интуитивным представлениям, вовсе не имеющим надёжного институционального подкрепления» [Гумбрехт 2006: 14]. Вместо методов и рассуждений о точности в гуманитарных науках должно поощряться плодотворное применение воображения. «Электронным коммуникативным средствам никогда полностью не заменить вдохновенную лекцию о шекспировских пьесах или напряжённую дискуссию о концепции истины у Платона» [Гумбрехт 2006: 15].

Что объединяет естественные и гуманитарные науки?

Отмечается, что в XX в. в естествознании наблюдались такие коренные изменения мировоззренческого характера, которые со-

37

звучны методологическим проблемам гуманитарных наук, и это сближает обе области знания [Розов 2005: 23]. Кризис предметоцентризма, волновая революция, а также принцип дополнительности способствовали сближению естественных и гуманитарных наук. Гуманитарные науки, включая семиотику, философию науки и эпистемологию, стали заметно ближе к современной физике [Там же: 23].

Самое глубокое и закономерное единство наблюдается на уровне методологии или категориального изоморфизма. Имеющиеся методы, теории и научные дисциплины становятся образцами в новых сферах познания. Так, термин экология перекочевал в гуманитарные контексты — социальная экология, культурная экология, этническая экология, экология науки. Биологический термин морфология — учение о строении растений, — использованный В.Я. Проппом в его революционном труде «Морфология сказки», подчёркивает изоморфизм биологического и фольклористического в структурном подходе к описанию составных частей фольклорного дискурса, например, функций действующих лиц. Напомним, что на сходство филологии с биологией указывал Б.И. Ярхо. Философ Х.-Г. Гадамер отметил тесное соответствие между филологией и естествознанием на ранней стадии саморазумения [Гадамер 1988: 229]. Филология оказалась руководящей для естественно-научного метода, так как нацелена на искусство понимания и «предписывает естествознанию задачу расшифровать ”книгу природы”» [Шадрина 2009: 164].

На фоне сказанного не кажется экстравагантным заглавие статьи в Трудах историко-филологических наук РАН «Филология XXI века как естественно-научная дисциплина». Автор М.Н. Виролайнен пишет о том, что «европейская цивилизация» переходит в принципиально новое качество, которое определяется двумя факторами — революцией в информатике и революцией в биологии. Первая ведёт к стремительной виртуализации мира, а вторая — к изменению фундаментальных биологических характеристик homo sapiens. Эти изменения перераспределяют отношения между естественной и искусственной средой. Общество от индустриального переходит к информационному (ког-

38

нитивному). Информационная среда не носит материального характера. Виртуальная реальность становится средой обитания, в которую физически погружается человек. Современное понимание виртуальной действительности близко к понятию ноосферы Вернадского или «мыслезёма» Хлебникова, которые трактовали порождения интеллектуальной, духовной и творческой деятельности как реальность, не противопоставленную физическому миру, а напротив, смыкающуюся с ним [Виролайнен 2009: 114]. Виртуальная реальность меняет взгляд на соотношение естественно-научного и гуманитарного знания. Искусственная среда, создаваемая информационным обществом, имеет ярко выраженную природу текстовой реальности. Это предопределяет место и роль филологии в процессах познания и практике.

Естественно-научное и гуманитарное едины в том, что это знание научное.

Научное знание. Ведущим в познании является знание научное. Одни науковеды (В.В. Ильин, А.Т. Калинкин) считают, что минимальный набор наиболее существенных особенностей научного знания включает в себя 1) истинность, 2) интерсубъективность и 3) системность. Под истинностью знания понимают соответствие его познаваемому предмету. Учитываются также основания, по которым данное содержание считается истинным. Интерсубъективность трактуют как свойство общеобязательности, всеобщности знания. Этим оно и отличается от мнения, характеризующегося необщезначимостью и индивидуальностью. Системность знания обусловлена его определенной обоснованностью. Если практически-обыденное знание получает подтверждение из повседневного опыта, то организация обоснования в сфере науки имеет строгую дедуктивную структуру, которая обеспечивает свойство дискурсивности знания. Оно, в свою очередь, базируется на принудительной последовательности понятий и суждений, заданной логическим строем знания (дедуктивной структурой), формирует чувство субъективной убежденности в обладании истиной. Поэтому акты научного знания сопровождаются уверенностью субъекта в достоверности

39