Иван Куклин. История музыкальной культуры. Дума о музыке v. 2

71

богослужением инструментальную музыку в дополнение, а иногда

и взамен вокальной. (Впрочем, аскетики католичества или

протестантства мы специально рассматривать не будем, ибо

это отвлекло бы нас в совсем другую область. Мы ее только

коснемся по мере надобности). Требующие же введения

инструментальной музыки в православное богослужение просто-

напросто мыслят и чувствуют неправославно (Вы поняли, сыны

Вавилонские? Неправославно так думать, что музыка может быть

использована при молитве! А вне православия нет истины, есть

только ересь бесовская (αιρεσις)! – И. К.).

Попробуем взглянуть на затронутый нами вопрос с

аскетической (в широком смысле слова) точки зрения. <…>

Предстоящий в храме

должен

во

время

богослужения

внимать тому, что читается или поется на клиросе, ибо именно

этим клиросным материалом Церковь руководит молитвой и

духовным состоянием верных.

В Церкви все имеет целью спасение человека, а потому,

как догматы, так и литургические действия имеют нравственную

ценность. Эту сторону всего, что имеет отношение к церковной

жизни,

отметил

Апостол

Павел: «Тако и

вы,

понеже

ревнители есте духовом, яже

к созиданию Церкве просите

да

избыточествуете» (I Кор. XIV, 12). Это дает направление всему

церковному искусству, как средству назидания. В Церкви

искусство

имеет назидательное

значение;

назидание

же

возможно лишь при вполне сознательном определенном

выражении мысли. Настроение, само по себе как таковое, не

назидает, оно лишь может благоприятно подготовить почву для

восприятия назидательных мыслей. Эту мысль высказывал

святитель Василий Великий: «Дух Святый знал, что трудно вести

род человеческий к добродетели, что по наклонностям к

удовольствиям

мы нерадим о

правом пути жизни. Что

же

Он соделывает? К учениям примешивает приятность мелодии,

чтобы

вместе

с

усладительным

и

благозвучным

для

слуха принимали мы неприметным образом и то, что есть

полезного в слове».

71

72

Подготавливая, таким образом, почву для восприятия

слова,

пение

имеет

большое

психологическое

значение.

Оно ведет чувство

в

известном

направлении,

оно

«помогает

сердечному вниманию»5. Пренебречь психологической стороной

церковного пения мы не можем без опасности пойти в области

церковного искусства совершенно ложным путем. Правда, строгие

подвижники первых веков отрицательно относились к пению, как

таковому. Оно, по их мнению, отвлекало ум от внутренней

собранности и лишало, таким образом, молитву ее главного

признака — собранности, замкнутости ума в сердце, полной

логической ее сознательности, конкретности идей, проходящих в

уме молящегося6. Но это был суровый взгляд подвижников, всецело

углубившихся в «умное делание». В это же самое время в городских

церквах мы видим процветающее пение, весьма разнообразящее и

украшающее богослужение, а цитированные слова святителя

Василия Великого указывают, что даже он, строгий аскет, считал

пение необходимым для богослужения, но — как вспомогательный

элемент.

Слово, передающее вполне определенные идеи, образы,

воздействует не только на ум, но и на чувство — на сердце.

Известная последовательность этих образов, идей и тому

подобное вызывает известную духовную реакцию на них —

создается в результате известное душевное расположение,

настроение. Попробуйте, например, прочитать хотя бы несколько

тропарей канона [преподобного] Андрея Критского, а затем

несколько тропарей канона Воздвижению — у вас создастся

два совершенно

различных настроения.

И

каждое

из

этих

настроений

вызвано

сменой совершенно

определенных

идей,

данных в песнопениях, прочитанных

вами.

Вы

ясно

сознаете, почему у вас создалось такое именно, а не иное

настроение.

Ваша мысль, руководимая словами песнопений, идет уже в

направлении ясно и логически определенно сознаваемом вами.

Настроение же — общая реакция на усвоенные вами идеи, менее

конкретно,

чем слова песнопений;

оно ищет себе более общего

72

		73
выражения, чем слово, и находит				его	в	звуке	—
мелодии. Последняя рельефнее			оттеняет общий			смысл слов,
основной	характер	нашей	реакции	на		идеи	—
характер настроения. Она придает разумному слову еще новое
свойство — душевный «тонос». Мелодия сама по себе может
выражать чувство, но не может выразить какого-либо
конкретного понятия,		а потому и не может			сама по		себе
назидать. Определенную осмысленность мелодия получает только
в соединении со словом, которому в силу этого и подчиняется7.
На западе текст играет подчиненную роль. Это,
думается, явилось следствием аскетики латинства вообще, а в
частности — игнорированием назидательности богослужения.
Еще в XIV веке утвердилось там мнение о «бессловесной хвале
Богу», то есть молитве, из которой конкретность идей
исключается. Здесь ум		не имеет никакой		работы,		а чувство
выдвинуто на первый план, заслонив собою все. Таким образом, эта
бессловесная молитва одной музыкой становится неопределенной,
почти безличной, это просто нервное состояние, подводящее к
духовному состоянию прелести чувства и воображения. А к этому
стремятся те, которые думают, что молятся, слушая
прекрасную музыку, или говорят, что могут молиться (и приходят
в экстаз!) от музыки в католических костелах.
Определим и оценим их духовное состояние с православной точки
зрения.
Какие же требования предъявляет православная аскетика
для того, чтобы наша молитва была правильна?
Прежде всего — сознательность.
«Молясь и ум свой заключай в слова молитвы, и сердцем
своим	воспринимай изрекаемое ими» <...>			«Постарайся			все
выводить из сознания, чтобы дело молитвы заняло потом все
твое внимание... изрекай молитвы свои, всеусильно углубляясь в
них и всячески заботясь о том, чтобы оне исходили из сердца... не
дозволяй вниманию своему отклоняться никуда и мыслям твоим
улетать на сторону». «Умная или внутренняя молитва есть, когда
		73

74

молящийся, собрав ум внутрь сердца, оттуда не гласным, но безмолвным словом воссылает к Богу молитву свою, славословя Его

иблагодаря, сокрушенно исповедуя пред Ним грехи свои и испрашивая у Него потребных себе благ духовных и телесных. Не словом только надо молиться, но и умом, и не умом только, но и сердцем, да ясно видит и понимает ум, что произносится словом,

исердце да чувствует, что помышляет при сем ум. Все сие в совокупности и есть настоящая молитва, и если нет в молитве

твоей чего либо из сего, то она есть или несовершенная молитва или совсем не молитва».

Вот какой суровый приговор над «молитвой без слов» (каковой и является молитва одной музыкой) произносит православная аскетика! Но еще серьезнее дело обстоит в том случае, когда музыку хотят ввести в богослужение исключительно для «создания молитвенного настроения» или «экстаза» (а не для выражения его).

Конечно, музыка способна привести в экстаз, когда действительно умолкают все чувства, все мысли, человеком овладевает несказанно сладостное состояние, и начинается мнимая «молитва без слов», одними звуками человек всецело отдается чарующему звучанию музыки.

Однако, такое состояние диаметрально противоположно правильному православному молитвенному состоянию. Оно может быть отнесено к категории радений! Действительно: что такое радение? Радение есть в сущности приведение себя, с помощью внешних средств, действующих обычно на нервную систему, в состояние экстаза. Этот экстаз принимается радеющими как осенение Божественной Благодатью. Но это — обманчивое состояние, это то, что на аскетическом языке называется «прелестью», то есть самообман, лживое, ошибочное определение своего духовного состояния.

Озарение Божественной Благодатью — акт внешний по отношению к человеку, и происходит помимо воли человека; оно не коренится в нервной системе последнего, а потому и не может

74

			75
быть вызвано внешними средствами, как этого добиваются
сектанты.	Молитвенный экстаз			православного				подвижника,
«когда умолкают все земные чувства», не исходит от самого
подвижника, а есть действие Божией в нем Благодати, то есть
исходит от Бога. Подвижник, становясь на молитву, не
взвинчивает свои нервы, доводя их до болезненного раздражения,
когда могут начаться галлюцинации, или вообще нарушается
логический	ток	мыслей. Сектанты				же радельцы			желают
восхитить такое озарение, как бы насильно себя ввести в него,
минуя единственный путь к нему — очищение сердца (Мф. V, 8.).
После экскурса в область сравнительной аскетики ясно,
что пение или музыка без слов есть средство, воздействующее
специально на нашу нервную природу, и если не всегда вполне
приводящее в экстаз, то, во всяком случае, подводящее к нему —
то есть, другими словами, в известной мере постигается то, что
постигается радением.
Таким образом, молитва без слов, одной музыкой — вовсе
не есть молитва, а введение музыки в богослужение только ради
создания настроения есть просто отход от православной
молитвенности и православного благочестия — а тем самым —
от православия (ибо невозможно отделить учение догматическое
от обоснования на нем жизни — то есть, нравственного учения, а
последнее — от практического его осуществления).
Конечно, когда миряне, слушая богослужение на
неизвестном		им			языке,				лишены
возможности сознательно участвовать						в	нем,		допущение
инструментальной музыки является вполне естественным и даже
неизбежным. К сожалению, взгляд в пользу допущения
инструментальной музыки просочился и в среду православных. Мы
имеем много сторонников «церковной музыки» (хотя бы и чисто
вокальной)	вместо церковного пения.					Общий		отход		от
православного благочестия, от церковности, неопределенное
витание по хаосу часто не обоснованных самостных «убеждений»,
гордое нежелание найти для них твердую опору в православном
благочестии	облегчают		возможность				таких		явлений
			75

				76
(Геркулесовых		столбов		религиозного композиторства),						как,
например «Литургия» для хора... и оркестра! (Гречанинов).
Итак, православие требует безусловной сознательности
молитвы; никакой расплывчатости, неопределенности оно в этой
области не допускает. Православное песнопение непременно
должно назидать, а если и употребляется звук — вокальная
музыка, то только для помощи «сердечному вниманию». Будучи
отделена от текста, мелодия, правда, может вызвать в нас
известное расположение (настроение) — печальное, радостное,
торжественное. Но ум наш при этом не получит ни одного
конкретного образа, ни одной определенной идеи, которая бы
нравственно назидала. Это может сделать только слово.
Поэтому, всякая молитва, всякий гимн в храме не может
быть иной, как прежде всего словесный. Музыка сама по себе, как
бы она ни была красива, возвышенна, не может быть молитвой и
не может даже ей содействовать, если не вырастает
органически из самого текста — равно как не может быть
молитвой и просто размышление, хотя бы и благочестивое.
Последнее страдает другой крайностью, полным отсутствием
участия сердца.
Основные мелодии нашего церковного пения созданы, как
известно, целыми поколениями вдохновеннейших певцов, постоянно
пребывавших в подвиге молитвы, а потому и передававшими в
звуках именно то, что требовалось в дополнении слову. Потому
то мы и дорожим древними роспевами, хотя часто их попросту не
понимаем. Здесь мелодия неразрывна с текстом. Ему она
подчиняется и в ритмике — в делении музыкальной фразы, и в
мелодике.	Особенно			ярко	это	выступало		в	большом
знаменном роспеве,			где	певец, имея в своем распоряжении
значительное число установленных мелодических оборотов —
попевок, мог с помощью их соответственно выделять ту или
иную мысль текста, согласно тому духовному тону, в каком он его
воспринимал. Это было творчество свободное, происходящее и от
ума и от сердца. (Современные же полифонические композиции
большей	частью программные,				т.	е.	пишутся	по	заранее
					76

			77
задуманному плану, с целью так или иначе истолковать понимание
(а не восприятие — переживание) данного текста).
	Если мы придем в католический костел и станем слушать
музыку — нас может поразить величественный гром органа,
стройное пение. Мы почувствуем, что в нас поднимается целая
буря чувств. Но можем ли мы дать себе в них отчет? Нет — мы
чувствовали торжественность, умиленность — но не можем ясно
себе объяснить — что нас так растрогало — о чем мы желаем
молиться. Часто, выйдя из костела, у нас долго остается в ушах
мелодия, мы ее иногда полусознательно повторяем — но текст не
западает нам в душу. Правильно ли это? Назидательно ли это? Не
доказывает ли это то, что музыка не возбудила в нас никаких
конкретных идей? Хочется наше приятное состояние высказать,
выразить словом — но слово не может в точности его передать
— ибо оно неопределенно.
	Таковы,	думается,	истинные		причины недопущения в
православное богослужение инструментальной музыки, причины,
опирающиеся на православную молитвенную аскетику» (74).
	Данная работа – одна из немногих, где показана духовная
сущность инструментальной музыки и, в частности, католической
молитвы с органом. К сожалению, мало кто так же
профессионально		раскрыл духовную			прелесть классической
музыки.
Приведем назидание для молодых людей из электронной
копии	брошюры,		опубликованной			издательством
"Даниловский благовестник",			по	благословению		Святейшего
Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Интернет. Завет.Ру.
Православное чтение»:
«БЕСОВСКИЕ СЕТИ И КАПКАНЫ РАССТАВЛЕНЫ
ПОВСЮДУ, А КАЖДЫЙ ЛИ ХРИСТИАНИН ЗНАЕТ О НИХ?
<…>Танцплощадка в городском парке... Почти каждый
летний вечер сюда приходит отдыхать молодежь. Отсюда в
разные	концы	города	несутся		оглушительные		удары
			77

		78
электроинструментов, шумный рев музыки, проникающие в сердца
сотен и тысяч молодых людей, и не только к ним. Эта музыка
возбуждает	человека,	пробуждает	в	нем	буйство,
неуравновешенность.
Одна благочестивая женщина назвала дикие и
бессмысленные движения современных танцоров тренировкой
перед будущими изгибаниями тела при вечном горении в пламени
ада. Танцы старинные и современные недопустимы для
христианина.	Св.	Иоанн	Златоуст		говорит,
что плясание отлучает человека от Бога и на дно адово сводит.
Этот же святитель называет пляшущую женщину невестой
сатанининой, любодеицей диавола, супругой бесовой.
Есть среди верующих и такие люди, которые смотрят
равнодушно на то, как их сын или дочь посещают танцы. «А что
плохого, — говорят они,— были молодыми и ходили на
танцы, состарят – не пойдут. Когда же им и повеселиться, если
молодости?» Как заблуждаются рассуждающие так родители!
Танцы не позволительны для христианина во все времена, а тем
более теперь, когда редко кто трезвый идет на эти мероприятия,
и часто они кончаются драками и поножовщиной.
Хочется надеяться, что это издание будут читать и
подростки, еще не доросшие до танцплощадки. К вам обращение,
юные христиане: пройдет, может быть, совсем немного времени,
и вы захотите пойти на танцы, а может подруга или друг
пригласят вас туда. Пока ваши детские сердца чистые,
постарайтесь правильно понять: танцплощадка—это поле,
заминированное невидимыми бесовскими минами, и на них совсем
легко духовно подорваться: погубить навеки душу, да и телесная
целостность человека там не гарантирована.
Кто из христиан идет на танцы искать свое будущее
счастье: спутника или		спутницу жизни	— тот обретает там
только несчастье. Господь Бог, а не случайное знакомство на
танцах устраивает личную жизнь человека (русские семьи потому
и рушатся – оттого что не православные песнопения слушают, а
		78

			79
марш иудея Мендельсона – И.К.). Поэтому в вопросе поиска своего
друга жизни целиком доверьтесь Богу, и Он поможет вам в этом.
С танцами тесно связана музыка, песни. Очень многие люди
не могут прожить и дня без музыки, песен, иначе у них на душе
сразу становится скучно, грустно. Человеческая душа создана
Богом таковою, что для своего возрастания для Царства
Небесного нуждается в духовной пище, каковою являются словеса
Священного Писания и церковные песнопения. Но человек
абсолютно	волен	отвергнуть			Вечное		Блаженство
и душеспасительную пищу и			тогда,		желает он	этого или не
желает, путь его жизни идет в сторону, противоположную
Царству Небесному. Но и на этом пути тоже не обойтись
человеку без питания души, но это уже не истинная пища, а
подделка под нее — суррогат. Этим объясняет христианство
стремление человеческих сердец к музыке и светским песням.
Духовные песнопения размягчают, облагораживают душу,
отсекают от нее все низменное, страстное, умиротворяют ее,
вводят в иное восприятие жизни. Христианин, всем сердцем
прилежный к церковным песнопениям, выходит из храма
просветленным, одухотворенным, обновленным человеком.
Святая		Церковь			Христова		объявляет
все нецерковные песнопения,			как	исходящие		от	нечистого
духа (NB – И.К.!). Каждый христианин, кто в глубине своей души
ощутил и ощущает сладость, красоту, свет церковных
песнопений, засвидетельствует, что в сравнении с ними вся
мирская музыка и песни — это горечь, уродство, тьма».
Выдержка из книги выдающегося православного писателя
Юрия Воробьевского:
«Гете, немало смысливший в демонических влияниях на
человека, относился к музыке осторожно. Понимал: музыка века
сего требует от человека опасной раскрытости.
			79

	80
… Когда-то, от переполнявшей любви к Богу люди запели.
Подобно Ангелам славили Творца. Потом, в подражание голосу,
создали поющие инструменты. Но		бесы не	дремали:	девять
«дочерей» Зевса и Мнемозины – музы – ловко выхватили лиру из рук
зазевавшегося человека. И присвоили игре свое имя – музыка.
Ее звуки – по планетарным орбитам нот – все дальше
улетали от Господа. Пусть первоначальное, божественное
предназначение музыки не забывалось, но разве сравнить
византийские	песнопения			монахов
с западнохристианскими страстями		Баха или	Бетховена? Звуки
эти – в католических завитушках – летели в бездну душевности.
Улетали потому, что не только слова, но и мелодии кто-то
нередко диктовал со стороны. <Например, «Палестрина пытался выразить в
своих композициях те песни, которые пел ему невидимый ангел». См. Ч. Ломброзо.
Гениальность и помешательство – сноска автора>
Эти подсказки слышали Гофман (более известный у нас, как
автор мрачноватых сказок), Мендельсон, Гендель, Глюк (запойные
пьяницы) и многие другие. Шуман, например, воспевший Фауста и
умерший в психиатрической больнице: «…уже на 24-м году
сделался жертвой липемании (мрачное помешательство, а 46-ти
лет совсем почти лишился рассудка: то его преследовали
говорящие столы, обладающие всеведением, то он слышал не
дававшие ему покоя звуки, которые сначала складывались в
аккорды, а затем в целые музыкальные фразы. Бетховен и
Мендельсон, как казалось, из своих могил диктовали ему различные
мелодии. В 1854 году Шуман бросился в реку, но его спасли…» Это
свидетельство все того же Ломброзо.
К знаменитому масону Моцарту, который писал музыку без
черновиков, тоже приходил «черный человек». Не случайно
композитора похоронили в извести – были к тому основания…
Классическая музыка названных авторов, которую ставят в
пример помешанной на роке молодежи, постепенно к этому
полному разгулу страстей и вела. Началось все с чувствительной
и псевдоблагочестивой красивости.		(Диавол	может	ведь
предстать в виде ангела). А потом лукавый сам сел за клавесин и,
	80