2. Социал-демократическая и либерально-демократическая альтернативы

БОЛЬШЕВИСТСКОМУ НЭПУ И ИХ СУДЬБА

Об опасности гипертрофирования роли государственного принуждения и вообще о необходимости демократизации со­ветской государственности неоднократно ставили вопрос рос­сийские социал-демократы (меньшевики) и социалисты-рево­люционеры, к этому времени находившиеся в основном за границей.

Решения X съезда РКП (б) вызвали у социал-демократов двойственное чувство. С восторгом был воспринят тот факт, что «Ленин отступает», хотя почти сразу же пришло осоз­нание недостаточности данного отступления. Обращалось вни­мание на тот факт, что кроме необходимости учета экономических требований крестьянства важна его «политическая реабилитация». Соглашение с крестьянством, подчеркивалось в редакционной статье «Социалистического Вестника», только тогда будет реализовано и даст результат «примирения дерев­ни с революцией», когда оно станет соглашением о «прекра­щении так называемой диктатуры пролетариата, т.е. диктату­ры комиссаров над почти бесправным пролетариатом и совер­шенно бесправным крестьянством...» [37].

И заграничная меньшевистская секция и ЦК РСДРП были единодушны в том, что, сказав «А», большевикам необходимо произнести и «Б», иначе производительные силы страны не смогут подняться из пепелища. В резолюции «О продналоге», принятой ЦК РСДРП в апреле 1921 г., содержался пункт о том, что X съезд РКП (б) абстрагировался от необходимости уточнения характера взимания продналога, который должен «падать лишь на излишки собственного потребления». Отсут­ствие такого разъяснения могло привести к бюрократическо­му произволу и фактическому взиманию все той же разверст­ки. Но основное внимание в резолюции обращалось на поли­тические требования. Социал-демократы все еще надеялись, что большевиков удастся убедить в необходимости реформирования однопартийной системы.

В воззвании «Что же дальше?», принятом спустя несколько дней на заседании ЦК 19 апреля 1921 года («апрельские тези­сы»), были повторены политические лозунги меньшевистской платформы «Что делать?» (1919 г.): свободные выборы в Со­веты всех уровней; гарантии неприкосновенности личности и отмена административных расправ; фактическая свобода сло­ва и печати; гарантия свободы [38]. В экономической области основные позиции меньшевиков остались на уровне их программы 1919 года: необходимость длительного переход­ного периода, формирование смешанной экономики на основе реалий российской действительности в условиях нэпа (многоукладности), отказ от тупика государственно-административ­ного псевдосоциализма, формирование ниш для различных форм собственности в переходном состоянии общества при условии регламентации его социальной структуры в целом.

Несмотря на изгнание своих лидеров из страны, меньше­вики пытались в очередной раз «достучаться» до своих «друго-врагов» — большевиков. Красной нитью черев все материалы меньшевистской печати проходит мысль о противоречивости ситуации в советской России после введения нэпа, вызванной несовместимостью диктатуры и однопартийности с новыми процессами в экономике. В одной из наиболее интересных статей «Ленин против коммунизма», посвященных анализу характерных черт российской действительности начала нэпа и связанных с анализом ленинской работы «О продовольствен­ном налоге» (апрель 1921 г.), Ю.О. Мартов обратил внима­ние на концептуальное противоречие теоретических попыток В.И. Ленина осмыслить первые шаги: «в момент, когда он, пытаясь радикально ломать экономическую политику, факти­чески порывает с коммунизмом, он прежде всего заявляет, что диктатура большевиков именно при такой ломке должна остаться неприкосновенной». По мнению Ю.О. Мартова, это было тем более опасно в стране, где «красуется громадная пирамида военной и гражданской бюрократии» [39], которая лишь видоизменилась при большевистском режиме и уничто­жить которую новым структурам не удалось.

В январе 1922 года Ю.О. Мартов вновь подчеркнул, что «период революционной диктатуры, оправданной фактом граж­данской войны, закончился» и что необходимо перейти к пра­вовому режиму демократии, так как хозяйственное развитие страны требует правового строя, ликвидации диктатуры и установления хотя бы некоторой законности [40].

Меньшевики надеялись, что «экономический реализм» нэпа приведет к политической демократизации и даже коалиции большевиков с другими социалистическими партиями, но уже с середины 1922 г. они были вынуждены констатировать уси­ление террора по отношению к оппозиционным партиям. Ори­гинальное объяснение этому опять-таки дал Ю.О. Мартов: большевики усилили репрессии в связи со стремлением «пристроить» обе части своего аппарата «хозяйственников» и «чрезвычайщиков»; преследование инакомыслящих означало уси­ление той части советских управленцев, которая была связа­на с репрессивным механизмом власти.

Более солидным и доказательным в меньшевистском ана­лизе происходившего в первой половине 20-х годов в России выглядел вывод, окончательно оформившийся в их прессе к середине 1922 года и ставший доминирующим на протяжении последующих лет о том, что РКП (6) перестала отражать интересы какой-то части рабочего класса, став партией высшего слоя бюрократов-управленцев. Причины и смысл се перерож­дения социал-демократы увидели в том, что, став властью, она перестала быть партией, слившись с государственным ап­паратом, превратившись «в его неотрывную часть» [41]. «Партии как самостоятельной силы уже нет, а есть только партия как вход в царство бюрократическое», «одна партия — никакая партия», резюмировал происходившее социал-демок­рат Ст. Иванович спустя несколько лет.

Этим же социал-демократом было высказано страшное пророчество: «Не силы, коммунизмом побежденные, а силы, ком­мунизмом выпестованные, положат конец его господству. Не «белогвардейцы», помещики, монархисты... и прочие жупела коммунистической пропаганды и агитации, а вот те, которые называются «коммунистами», комсомольцами, красными ко­мандирами, красными спецами, сочувствующими, беспартийным активом — вот они положат конец коммунистической партии и своему собственному долговременному переодева­нию в дурацкие костюмы коммунизма», появятся «во множе­стве «красные предатели»..., они закончат конечный счет» [42].

Теоретики меньшевизма оценили программу политической реорганизации, предложенную Лениным, как своего рода «зап­латы», которые не могут изменить политическую систему в сторону демократизма, подчеркнув, что Ленин остался соци­альным утопистом, так как не увидел связи между «строем партийной диктатуры» и бюрократизацией государственного аппарата, того, что при однопартийной структуре политичес­кого управления не может быть честной и дешевой администрации, добросовестных и хороших чиновников. Поставлен­ная Лениным задача — создание целесообразного государства по принципу величайшей экономии при сохранении основ существующего режима являлась неразрешимой задачей, сво­его рода квадратурой круга [43].

25 февраля 1924 года меньшевик Ф. Дан выступил на эмигрантском собрании в Берлине с докладом о кризисе боль­шевистской диктатуры. По его мнению, нэп уже в 1924 году обнаружил известную несостоятельность, так как экономичес­кая уступка не была дополнена политическими уступками, вследствие чего росло недовольство среди рабочих, в армии, особенно — в крестьянстве, что и служило объективным сви­детельством кризиса.

Одновременно другой социал-демократ Д.Ю. Далин в янва­ре 1924 года писал в «Социалистическом Вестнике» о том, что для успешного развития кооперации важно не только провозг­лашение «права на независимую организацию», но главное, необходима та политическая атмосфера, в которой это право превращается в реальность, в большевистской деревне ца­рит подавление всякой общественной жизни [44]. За такую постановку вопроса он был подвергнут жесточайшей критике на страницах журнала «Большевик» и назван «политическим недоумком, в детстве зашибленным демократией» [45].

Безусловно, острота ситуации, переживаемой советской Россией, приверженность идеологическим догмам снижала восприимчивость большевистских теоретиков к конструктив­ным предложениям их оппонентов (в первую очередь — мень­шевиков и эсеров), хотя последние не отказались от возмож­ности реализации в отдаленной перспективе социалистическо­го проекта развития общественного прогресса, совместив его с демократией.

Социалисты-революционеры также, как и социал-демок­раты, считали новую экономическую политику большевиков значительным шагом вперед по сравнению с «военным комму­низмом». 23 июня 1921 года Центральное организационное бюро ПСР, еще функционировавшее полулегально в России, в обращении к членам партии оценило введение нэпа как положительный акт по сравнению с той хозяйственной систе­мой, которая явилась следствием «псевдо-коммунистического» режима большевиков на предыдущем этапе.

По решению Оргбюро ПСР в августе 1921 г. в Самаре состоялся X Совет партии, на котором в специальной резолюции по текущему моменту рассматривался глав­ным образом вопрос о большевистском нэпе и отношении к нему эсеров. Хотя в решениях и была зафиксирована двой­ственность новой политики, но, тем не менее, подчеркива­лось, что, сделав такой поворот, большевистская власть долж­на была, «круто порвав со старыми методами диктаторского господства и со старыми приемами... монопольно-партийного управления, вернуться к демократии, протянуть руку всем социалистическим партиям, чтобы общими усилиями... спас­ти от крушения все то, что можно еще спасти». В целом оценка нэпа эсерами совпадала с меньшевистской точкой зре­ния. Упрекнув в очередной раз большевиков в использовании «псевдосоциалистических методов декретного коммунизма», а умеренных социалистов в попытках свою программу свести к борьбе за мелкие реформы, эсеры тем не менее достаточно прагматично определили структуру основных фигурантов процесса восстановления хозяйства России: государство, местные самоуправления, кооперация, отечественные и иностранные предприниматели. В связи с последним принципиально важным был вывод о том, что капитализм, даже подорванный войной, вовсе не являлся «трупом», который трудовым классам осталось бы только убрать с дороги для развития социалистического творчества [46]. К сожалению, обоюдные надежды меньшевиков и эсеров на наращивание измене­ний политического курса большевиков в связи с нэпом не оправдались.

Советская пресса проявляла особую нетерпимость по от­ношению к авторам и последователям так называемой теории конструктивного социализма, в числе которых в начале 20-х годов были западные социал-демократы (К. Каутский, О. Ба­уэр, Р. Макдональд) и часть российских социалистов-револю­ционеров во главе с В.М. Черновым. Он обратил внимание на то, что большевистская революция явилась не столько продуктом особых экономических усло­вий, типичных для аграрного государства, сколько следствием исключительных обстоятельств, сложившихся в России после мировой войны. В. Чернов в качестве социологической осно­вы своей теории выдвинул две идеи: эволюционного развития общественного организма и общества, как органического це­лого, в котором каждый индивидуум, каждая группа людей, каждый общественный класс выполняли бы определенную, адекватную их позиции общественную роль. Переходная эпо­ха, согласно этой теории, представлялась эволюционной доро­гой по пуги демократии, без вредных «социальных экспери­ментов» на основе разумного сочетания разрушительных и созидательных действий [47]. Реакция партийной прессы Со­ветской России на теорию, в которой отсутствовал тезис о классовой борьбе и диктатуре пролетариата, была очевидной. Даже представители бухаринской школы (молодые теорети­ки В. Астров, Д. Марецкий и др.), которые в эти годы отличались творческой постановкой некоторых вопросов, связанных с обо­снованием возможности развития страны за счет смягчения противоречий в экономике, проявляли абсолютную неприми­римость в рассмотрении проблем, касавшихся советской по­литической системы, в частности — консервации диктатор­ских методов ее функционирования [48].

Безусловно, в концепции демократического (конструктив­ного) социализма, особенно в ее варианте, представленном российскими социал-демократами (меньшевиками), были оп­ределенные противоречия.

Как и ранее, хотя и в меньшей степени, у меньшевистских авторов их критика большевиков, а также позитивная про­грамма действий, предлагавшаяся идейным оппонентам, стро­илась главным образом на признании незрелости внутренних предпосылок, в частности, неготовности базовых отраслей народного хозяйства к социализации; последнее же предпола­галось восполнить, кстати, как и в программах большевиков, широкой помощью со стороны западноевропейского пролета­риата со вступлением последнего на путь действительного со­циализма после мировой революции.

В этой связи представляется правомерной критика глав­ной теоретической посылки меньшевиков со стороны ученых-экономистов и социологов в лице редактора журнала «Эконо­мист» Б.Д. Бруцкуса, который еще в начале 20-х годов сделал вывод, направленный не только против радикалов — большевиков, но и против «правых» — меньше­виков: «Неудача социалистического строительства не может быть объяснена только тем, что место и время выбраны для него неподходящие». Причина неудач в реализации програм­мы большевиков, по его мнению, состояла в том, что с точки зрения экономической целесообразности принцип социализма не был творческим. Поэтому нельзя было российским «уме­ренным социалистам» надеяться на то, что в случае их возвра­щения на родину они смогут «продолжать строительство соци­ализма по-хорошему, в котором им будто бы помешали боль­шевики...» [49]. Отверг он и тезис о возможности мировой революции как необходимой предпосылке удачного строитель­ства социализма где бы то ни было, в том числе — и в России.

Именно в работах Б.Д. Бруцкуса и его коллег (Л. Литошенко, М.И. Туган-Барановского, В.М. Штейна, П. Чубутского, А.Л. Рафаиловича и др.) и начала формироваться либе­рально-демократическая альтернатива государственному соци­ализму, учитывавшая общенациональные задачи российского общества. В журнале «Экономист» также сотрудничали до лета 1922 года (вышло всего пять номеров) преподаватели петер­бургских вузов, известные социологи, экономисты, филосо­фы, историки (П.А. Сорокин, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Н.Д. Кондратьев, А.И. Тарновский, Е.В. Тарле и др.).

Нэп породил у Б.Д. Бруцкуса и его коллег надежду на ли­берализацию. В 1922 году Бруцкус какое-то время возглавлял комиссию по планированию сельского хозяйства. Не скрывал своих научных и политических взглядов: Октябрьскую рево­люцию считал трагедией, но не разделял и идеалов белого движения. В 1922 году на Аграрном съезде возложил на со­ветское руководство ответственность за голод 1921 года. Пуб­лично выступал с критическим анализом проблем организа­ции большевиками централизованно планируемой и управля­емой экономики. В первом-третьем номерах журнала «Эконо­мист» опубликовал серию статей под названием «Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе», затем из­данную отдельной книгой в 1923 году в Берлине, переиздан­ную позднее несколько раз. Сегодня данная работа оце­нена доктором экономических наук из США Джоном Вильхельмом, как «самое важное исследование по экономике на русском языке в этом столетии» [50].

Б.Д. Бруцкус, а еще ранее М.И. Туган-Барановский, не просто анализировали хозяйственные структуры России, а состоятельность социализма как положительной системы в целом. Концептуальным для них было понимание того, что нельзя рассматривать социализм как какое-то «конечное бла­женное состояние... надо в каждую эпоху решать конкретно те задачи, которые ставит жизнь»; человечеству можно ука­зать лишь самые общие директивы для его устремлений и «каж­дое его достижение будет сопровождаться возникновением новых противоречий, постановкой новых задач... Источником вековечного движения вперед человечества является творчес­кая человеческая личность» [52]. В предисловии к изданию 1923 года Бруцкус конкретизировал это положение примени­тельно к задачам социалистов: «Они обязаны... открыто ска­зать массам, что строй частной собственности и частной ини­циативы можно преобразовать», но его «нельзя разрушать, ибо... среди развалин ничего построить нельзя, его нельзя разрушать,... ибо неизвестно, что собственно придется стро­ить». И еще один довод в пользу своей концепции привел автор, подвергнув анализу капиталистическое производство в развитых странах: «кризисы не препятствуют капиталисти­ческому производству...», тем более, что они имеют тенден­цию смягчаться, промышленный капитализм на высших стадиях развивается в пульсирующем темпе.

Сделав вывод о том, что прибыль и рента являются не исто­рическими, т.е. привходящими, а логическими категориями хозяйства, и что без ценностного учета никакое рациональное хозяйствование ни при каком социально-экономическом строе невозможно, он видел единственный путь развития экономи­ки России в восстановлении свободного рынка, работе госу­дарственных предприятий на основе ценностного учета.

Самой слабой стороной социалистических построений боль­шевиков Бруцкус считал стремление централизовать в руках своей бюрократии все распределительные функции. Это не только не способствовало росту производительности отдельных предприятий и отчуждало рабочих от производственного про­цесса, но главное — открывало большой простор для различ­ных политических влияний на экономическую жизнь, которые в социалистическом государстве, где политическая власть окон­чательно слита с экономической, должны и без того проявлять­ся сильнее, чем в каком бы то ни было другом обществе.

Оценивая факт перехода Советской России к нэпу, Бруц­кус подчеркнул, что нэп лежал уже не в плоскости социалис­тического хозяйства, как таковое понимается в марксизме; данную политику он рассматривал как возвращение к здраво­му смыслу, как реальную возможность выхода из экономичес­кого кризиса, в который ввергла страну, прежде всего, миро­вая война и в преодолении которого социальная революция не оказалась действенным средством. Спасти страну можно было только на рельсах рыночного нэпа, на основе создания экономических предпосылок индивидуальной свободы, без чего не могло быть и политической свободы. Одновременно Бруцкус, безотносительно к политическому устройству, признавал необходимость внесения в свободный меновый строй множества корректив, усиливающих позицию экономически слабых, что способствовало бы реализации политической, а не просто формальной свободы личности. [52].

Таким образом, Б.Д. Бруцкус теоретичес­ки обосновал либерально-демократическую альтернативу раз­вития с учетом интересов всего общества на основе углубле­ния и развития нэпа в экономической и политической облас­тях и завершения индустриальной модернизации России, на­чатой еще на рубеже веков.

Б.Д. Бруцкус и другие авторы, публиковавшие свои статьи в журналах «Экономист» и «Новая Россия», обосновали обширную практическую программу возрождения России. Резонно обратив внимание на то, что «социализм, как положительное учение, остался в марксизме неразработанным» и что многие прогнозы Маркса не оправдались, как и предсказания Н.И. Бухарина и других коммунистов насчет немедленной мировой революции, про­возглашавшиеся в 1917-1918 гг. [53], эта группа российских ученых призвала большевистских лидеров к последовательной либерализации всех сторон жизни общества, в первую оче­редь, российской деревни, ибо крестьяне составляли более 80 процентов всего населения и несли на себе все здание госу­дарства, питали всю русскую культуру. Как заметил один из авторов, П.Чубутский, крестьянин должен построить на своей земле разумное хозяйство, а не превращаться «в голодающе­го пенсионера, содержимого государством или иностранными филантропами»; для этого он должен обладать прочными и точ­ными, переходившими по наследству правами, и располагать широкой свободой хозяйствования. Указывались и другие условия, необходимые для возрождения России и, в первую очередь: перестройка крестьянского хозяйства из чисто потребительского в промышленный тип, работавший на рынок; восстановление хотя бы минимума крупной государственной промышленности, без чего современная государственная машина при любом строе существовать не смогла бы; одновременно — «государственное воспособление» развитию частного промыш­ленного предпринимательства, особенно в отраслях, призван­ных обеспечить прогресс сельского хозяйства и крестьянский рынок, а также городской спрос, что было бы в высшей степени выгодно с точки зрения поддержания валютного курса.

Важным направлением успешного осуществления предпо­лагаемых мер рассматривалось развитие кооперации вообще, и сельскохозяйственной в частности. Последнюю предлагалось развивать не как призрачный «путь к социализму», а как соци­альную организацию, которая в обедневшей стране с ослаб­ленной государственностью должна была при условии принад­лежности земли кооперативно-объединенным десяткам милли­онов русских крестьян, а также при развитии государственного кредитования, различного вида льгот и всей финансово-кре­дитной системы в целом сформировать новые социальные свя­зи и отношения, помочь «России остаться Россией» [54].

К важным условиям возможной либерализации экономи­ческой, а также и политической жизни страны причислялось восстановление денежной и финансово-кредитной системы, для чего предлагалось опять-таки отказаться от «осужденных прак­тическим опытом и нашей и французской революционной эпохи системы твердых цен и монополии», ведущих к созданию двух рынков: официального и полуподпольного, разница между ценами на которых вела к подкупу продавцами органов надзора, административного персонала, к превращению взяточ­ничества в государственный институт [55].

Смысл предложенных практических мер в широком смыс­ле состоял в главном: в новых условиях, условиях перехода к нэпу, подвигнуть руководителей страны на путь ее возрожде­ния на основе экономической разумности, практической целе­сообразности и гражданского мира. В узком смысле значение предлагаемого состояло в возможности привлечения к актив­ной работе на благо отечества где-то около 200 тысяч пред­ставителей российской интеллигенции, оставшейся в стране к началу 20-х годов. Ее лучшие представители составляли моз­говой центр российской науки до революции.

Идеи нэповской альтернативы находили в самой России многочисленных сторонников в среде беспартийной интелли­генции, специалистов разных уровней и отраслей. В 20-е годы, по крайней мере до 1927—28 гг., в стране существовали много­численные группы специалистов, разделявших указанные идеи и ратовавших за новые подходы во всех сферах общественной жизни. Согласно данным, до последнего времени малоизвестным нашему читателю, сообщенным Н. Валентиновым, в пер­вой половине 20-х годов в «Торгово-промышленную газету» — орган ВСНХ, поступало ежемесячно не менее трех­сот статей; причем беспартийные экономисты, специалисты-инженеры выступали с предложениями и мнениями, которые зачастую не совпадали с тем, что провозглашало начальство ВСНХ. И так было до 1927 года, пока не надвинулась на страну эпо­ха сталинизма и сталинских пятилетних планов.

В Госплане, опять-таки до указанного рубежа, работала большая группа специалистов (В.Базаров, В.Громан, И.Кон­дратьев и др.), которые отстаивали рыночный механизм хо­зяйствования, опиравшийся в значительной мере на тщатель­ное изучение стихийных процессов, выявление их развития, учет конъюнктуры и государственное регулирование. Однако во второй половине 20-х годов их оппоненты, сторонники директивных методов управления и примата целевых устано­вок в плане (Г. Кржижановский, С. Струмилин, В. Милютин, В. Мотылев и др.), «вооружились идеологическими постула­тами как дубинкой и осуществили стремительный маневр, переведя научный бой из экономической плоскости в полити­ческую» [56]. Было покончено не только с «беспринципными» идеями, но и с их носителями. Так, В.А. Базаров, И.В. Громан были аресто­ваны в связи с процессом 1931 года над «контрреволюционной организацией меньшевиков», Н.Д. Кондратьев — в связи с де­лом так называемой Трудовой крестьянской партии (ТКП), которой не было не только де-юре, но и де-факто.

В аграрном секторе народного хозяйства также трудилась группа талантливых экономистов (Н. Кондратьев, Н. Мака­ров, А.В. Чаянов и др.). И если Б.Д. Бруцкус, П.Чубутский, Л. Литошенко и другие в основном отстаивали путь предпри­нимательского хозяйства фермерского типа, хотя и с нацио­нальными особенностями, то вторая группа пыталась соеди­нить достижения мировой и отечественной науки, прежде все­го — идеи кооперативного социализма с полезным потенци­алом общинных аграрных традиций России.

Магистральный путь модернизации сельского хозяйства эти аграрники видели в его отраслевой концентрации путем со­здания сети различных кооперативов, объединяемых в авто­номные кооперативные системы. В какой-то степени эта перспектива гарантировала рационализацию сельскохозяй­ственного производства без закабаления крестьян финансо­вым капиталом или государством.

Однако и эта группа в конце 20-х годов была ошельмова­на, а затем и уничтожена. К концу 20-х годов устано­вился режим личной власти диктатора, а уничтожение нэпа прошло под лозунгом ускорения строительства социализма. Была утрачена возможность развития общедемократической тенденции в России, либерализации ее экономической и поли­тической жизни на основе учета национальных и социальных особенностей страны.

Сделаем некоторые выводы. Прежде всего, результаты стро­ительства социализма по «рецепту Маркса», особенно в том вуль­гаризированном виде, в каком воспринималось это учение в пер­вой четверти XX века социалистической мыслью, в частности большевистским максимализмом, нигде не были бы лучше. Труд­но не согласиться с Б.Д. Бруцкусом, который еще в 1923 году писал, что социал-демократия из партии переворота должна окон­чательно превратиться в партию социальных реформ во имя реальных, осязаемых интересов трудящихся масс.

Введение большевиками новой эконо­мической политики интенсифицировало разработку в оппози­ционных режиму кругах самостоятельных программ возрож­дения России. В среде известных экономистов, социологов, аграрников (Б.Д. Бруцкус, Н.Д. Кондратьев, Л.Литошенко, П.А. Сорокин и др.) новая экономическая политика стала рассматриваться как возможное стратегическое направление, в рамках которого было реальным завершение модернизации России, начатое еще в 90-е годы XIX века. Концепция либе­ральной модернизации России включала в себя, прежде всего, модель эволюции переходного состояния общества в модерни­зированное на основе создания рыночной экономики, социально-экономического плюрализма в оптимальном варианте, практической разумности и экономической целесообразности; в политической области — утверждение правового порядка и политической стабильности.

Социалистическая оппозиция, представленная партиями социал-демократов и социалистов-революционеров, разрабатывала модель социального прогресса для России, со­четавшую процессы модернизации и социализации [демокра­тического социализма]. Основу их построений составляло от­межевание в критико-теоретическом плане от большевистс­кой политической и экономической практики. В оценочном содержании современных подходов создание их программ про­исходило в русле концепции индустриального социализма, экстремистский вариант которого пытались реализовать боль­шевики, а центристский — меньшевики и эсеры. Централь­ным звеном разработок последних была идея демократизации всех сфер жизнедеятельности общества, что в экономической области предполагало создание смешанной, социально ориентированной экономики, а к политической — народоправство, политический плюрализм, расширение правового пространства.

Введя нэп, большевики в известном смысле дали «задний ход», который коснулся только сферы экономики, да и то в усеченном объеме. Утвердившись в виде жестких авторитар­но-бюрократических структур, советская партийно-государ­ственная система все бескомпромисснее реагировала на орга­нические потребности общества в целом и тем более на поли­тическую оппозицию. Большевистский тип некапиталистичес­кой модернизации в том виде, в каком он сформировался на протяжении 20-х годов, стал основой режима сталинизма.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 45. С. 282.

2. Там же. Т. 42. С. 139, 140, 147, 148.; Т.40. С.251.

3. Ленинский сборник. XI. М.,1987. С. 423.; Бухарин Н.И. Экономика переходного периода // Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. С. 167.

4. Десятый съезд РКП(б). Протоколы. М., 1933. С. 352, 348.

5. Троцкий Л.Д. Новый курс // Л.Д. Троцкий. К истории русской революции. М., 1990. С. 197-198.

6. Книпович Б. Направления и итоги аграрной политики. 1917— 1920 // В сб.: О земле. Вып. I. M., 1921. С. 42.

7. Восьмой Всероссийский съезд Советов. Стенографический отчет. М.,1921. С. 42.

8. Покровский М.Н. Советская глава нашей истории // Больше­вик. 1924. №14. С. 16.

9. Кронштадт—21 // Красный архив. 1931. № 1.

10. Восьмой Всероссийский съезд Советов. Стенографический отчет. М., 1921. С. 41-42., 47-48, 198-199.

11. Социалистический Вестник. 1921. №4. С. 1—3.

12. Ленин исторический // Родина. 1990. №4. С. 16—17.

13. Мартов Ю. На пути к ликвидации // Социалистический Весттник. 1921. №18. С.15.

14. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 43. С. 25.

15. Десятый съезд РКП(б). Протоколы. М., 1933. С. 359-360, 300-301, 365-366.

16. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 43. С. 62, 63, 70-71, 100.

17. Там же. С.354; Бухарин Н.И. Новый курс экономической по­литики // Н.И. Бухарин. Избранные произведения. М.,1988. С.27.

18. Девятый Всероссийский съезд Советов. М ,1928.

19. Десятый съезд РКП (б). Стенографический отчет. М., 1963. С. 324, 459.

20. Десятый Всероссийский съезд Советов. М., 1923. С. 65—66.

21. Валентинов Н. Разговор с Пятаковым в Париже // Страницы истории. Дайджест прессы. Июль-декабрь 1989. Л., 1990. С.79—80.; Страницы истории. Дайджест прессы. Январь-июнь 1989. Л., 1990. С. 68.

22. «Последние новости». Париж, 1924. 23 января.

23. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 45. С. 84.

24. Там же. С. 86, 108-109.

25. Дискуссионный материал. Тезисы тов. Мясникова, письмо тов. Ленина, ответ ему, постановление Оргбюро ЦК и резолюция мотовилихинцев. Только для членов партии. Пермь, 1921. С. 12—13.

26. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 44. С. 79-80.

27. Там же. Т. 45. С. 31.

28. Известия ВЦИК. 1922. 15 марта.

29. Ленин В.И. Письмо Молотову для членов 11олитбюро ЦК РКП(б). Строго секретно // Известия ЦК КПСС. 1990. №4. С. 193, 194-195.

30. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 45. С. 189.

31. РГАСПИ. Ф.375. Оп.1. Д.79.16.

32. Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т.3.Ч.2. М.: РОССПЭН. С.894-920.

33. 12 смертников. Суд над социалистами-революционерами в Мос­кве. Берлин, 1922.

34. Обвинительное заключение По делу Центрального Комитета и отдельных членов иных организаций партии социалистов-рево­люционеров. М., 1922.

35. Меньшевистский процесс 1931 г. Сб. документов. В 2-х кн. М.: РОССПЭН. Т.1. С.552.

36. От составителей. // РКП (б): Внутрипартийная борьба в двадцатые годы. Документы и материалы. М.: РОССПЭН. 2004. С.26.

37. Социалистический Вестник. 1921. №4. С. 3—5, №6 С.10.

38. Обращение ЦК РСДРП ко всем рабочим и работницам. Что же дальше? // Меньшевики в 1921-1922 гг. М.: РОССПЭН. 2002. С.203-208.

39. Мартов Ю.О. Ленин против коммунизма // Социалистический вестник. 1921. № 10. С. 4-6.

40. Мартов Ю.О. Мировой большевизм. Берлин, 1923, С. 39.

41. Гарви П. Бонапартизм или демократия? // Социалистический Вестник. 1922. №23-34. С. 3.

42. Иванович Ст. ВКП(б). Десять лет коммунистической монопо­лии. Париж, 1928. С. 22, 43.

43. Абрамович Р. Новая утопия // Социалистический Вестник. 1923. №7. С.З.

44. Далин Д. Бездорожье // Социалистический вестник. 1924. № 3. С. 7.

45. Астров А. К вопросу о кулаке. // Большевик. 1924. №1. С.29-30.

46. Резолюция Х Совета ПСР. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т.3.Ч.2. М.: РОССПЭН.2000. С.782-783.

47. Чернов В.М. Конструктивный социализм. Прага, 1925.; М.: РОССПЭН, 1997. С.360-361.

48. Марецкий Д. Юбилей трупа непогребенного (К 70-летию со дня рождения Карла Каутского) // Большевик. 1924. № 1.

49. Бруцкус Б.Д. Проблемы народного хозяйства при социалисти­ческом строе // Экономист. Пг., 1922. № 1. С. 48.

50. Бруцкус Б.Д. Социалистическое хозяйство. Теоретические мыс­ли по поводу русского опыта. Берлин, 1923; Новый мир. 1990. №8.

51. Экономист. 1922. №3. С.62; Туган-Барановский М.И. Социа­лизм как положительное учение. Пг., 1918. С. 24.

52. Экономист. 1922. №2. С. 165, 170, 171; №3. С.65, 71.

53. Экономист. 1922. № 1. С. 50; Сорокин П.А. Рецензия на книгу: Н.И. Бухарин. Теория исторического материализма. Популяр­ный учебник марксистской социологии // Экономист. 1922. № 3. С. 145.

54. Чубутский П. Предпосылки реальной экономической политики // Экономист. 1922. №3. С. 51-53.; Штейн В.М. По поводу восстановления Государственного бан­ка // Экономист. 1922. № 1. С. 162-163.

55. Рафаилович А.Л. Продовольственный вопрос во время войны и революции // Экономист. 1922. № 1. С. 152, 155, 163.

56. Валентинов Н. (Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Воспоминания. М.,1991. С.238, 323.