4. Некоторые итоги

Юнг открыл, что в культурном творчестве и в персональном сознании, в мифах, сказках, легендах, эпосе, в индивидуальном творчестве художников в литературе и живописи, а также в сновидениях, мечтах наяву, несознаваемых фиксациях сознания и аномалиях сознательного поведения повсеместно и во все времена проявляются некоторые устойчивые мотивы"образы. Они обладают автономией, независимостью от сознания и в этом отношении являются проявлениями бессознательного, не менее, чем те содержания, что описаны Фрейдом. Он обнаружил практически неисчислимое количество мотивов, которые проявляются спонтанно и повсеместно и отличаются несомненной архаичностью. Он отнес их в отличие от фрейдова бессознательного, приобретаемого в процессе индивидуального развития личности, к врожденным и наследуемым компонентам сознания, а именно к коллективному бессознательному, и назвал их архетипами.

Наш анализ показал, что Юнг при этом перенес свое внимание на другой, по сравнению с Фройдом, более элементарный уровень наблюдения: тогда как Фройд рассматривал важнейший в его перспективе комплекс на основе мифа об Эдипе, в качестве сложной конфигурации, состоящей из нескольких персонажей и системы отношений между ними, Юнг рассматривает архетипы в качестве индивидуальных фигур. Он описывает множество таких фигур, которые перетекают друг в друга и потенциально неисчислимы. Между тем бесконечно разноообразный, текучий мир архаических образов получает смысл и функционально-эйдетическую устойчивость на уровне ситуаций, комплексов, мифологических фабул, где как раз несколько фигур интегрированы в контексте взаимозависимости, распределения функций и активного взаимодействия. Констелляция, конфигурация и внутренний контекст являются здесь определяющими аспектами. Основополагающим здесь является не функциональная модель некоторой единичной фигуры, а протагон, или первичная арена столкновения, на которой разыгрывается "изначальная", "вечная" и универсальная драма между несколькими, чаще всего тремя протагонистами, проявляющаяся в вариативных проекциях в устойчивых мотивах культуры и индивидуального сознания. Отдельная фигура может претендовать на архетипичность только в качестве протагониста, то есть компонента некоторого протагона.

Иначе говоря, наш главный пункт ревизии концепции архетипа заключается в том, что феномен, обозначаемый этим понятием, имеет двухуровневый, комплексный характер: он фиксируется на уровне мифа, отдельные фигуры которого получают свою определенность, характерность только в его контексте и не могут рассматриваться как независимые и самоценные феномены.

Отказавшись от биологической и позитивистической стороны юнговой перспективы и более в согласии с метафизикой Юнга, с интуицией Фройда и поправками Адлера, следует полагать, что архетипы лучше можно понять как установки предвосхищения и творческого порождения собственно человеческого опыта, как семена культуры и сознания, как досознательные интуиции, регулирующие психическую деятельность и социальное поведение и медиирующие между внутренним и внешним некоторым синкретическим и интегративным способом. В этом сказывается их принадлежность к способности воображения. Их символический характер заключается в том, что они являются моментами первоначальной конкретизации на пути от бессознательного к сознательному.

Юнгово радикальное противопоставление коллективного и индивидуального бессознательного, как филогенетической и онтогенетической перспектив в отношении к бессознательному, вряд ли может быть поддержано в данном контексте. Вместе с тем я не хотел бы затемнить трудности вопроса о том, как соотносятся коллективное и индивидуальное бессознательное. Замечу лишь, что фройдово отождествление индивидуального и коллективного бессознательного, как он это делает в "Происхождении монотеизма", тоже не решает проблемы.

Законен трудный вопрос: как нечто может быть унаследовано-видовым и одновременно культурным фактором ведь культура предполагает культивируемое, приобретаемое? Здесь заложено несомненное логическое противоречие. Но не является ли именно это противоречие знаком того, что здесь мы сталкиваемся с одним из тех пороговых феноменов, которые непременно характеризуются парадоксами, как например: "что раньше яйцо или курица"?

Наконец, с предлагаемым пониманием архетипа связана еще одна концептуальная трудность, впрочем чрезвычайно перспективная. Когда феномен архетипа определяется как отдельная фигура, то как раз в силу расплывчатости, текучести контуров отдельной фигуры возникает иллюзия, что она может быть найдена в любой культуре. При переходе к представлению об архетипе как комплексном феномене иллюзия универсализма оказывается под угрозой. Неповерхностный анализ показывает, что ни миф об Эдипе, ни ряд других психологически важных мифов не являются абсолютно повсеместными, что на самом деле, хотя сходство некоторых мифов в разных культурах имеет место, существует культурная дистрибуция мифов. Возникает ли здесь угроза самому понятию архетипа как относящегося к области универсальных феноменов? Не думаю. Скорее, различные культуры актуализируют различные универсальные потенциалы человеческой природы. В конкретных мифах мы чаще всего встречаем не чистые архетипы таковых мы, по-видимому не знаем, а, не боясь парадоксального языка, скажем: универсалии с ограничениями, с поправками на особенности данной культурной традиции. По-видимому, модальность древнегреческой традиции была наиболее благоприятна для глубинно-психологического потенциала архетипии. Другие потенциалы чище проявились в других культурах.

Cornell University, Ithaca, New York, USA