7 Сейчас то, что сказано в двух последних предложениях, мне уже не кажется безусловно истинным, оно требует весьма существенных оговорок.

этот предмет принадлежал к определенному классу, обладал определенными характеристиками. Для правильного употребления выражений с референцией к определенному предмету требуется нечто сверх того, что было бы достаточно для правильного предикатного употребления данного выражения, а именно: требуется, чтобы предмет находился в определенном отношении к говорящему и к ситуации высказывания. Назовем это требование контекстным требованием. Так, например, в наиболее четко определенном случае со словом "я" контекстным требованием является совпадение объекта референции с говорящим, но в большинстве других случаев для выражений, употребляющихся референтно, контекстные требования нельзя сформулировать с такой точностью. В самом общем плане между конвенциями референции и конвенциями предикации прослеживается различие, с которым мы уже сталкивались, а именно: условия правильного предикатного (аБСПрНуе) употребления выражения выполняются при утверждении; выполнение условий правильного референтного употребления выражения не входит в состав утверждаемого, хотя им и имплицируется (в соответствующем значении этого термина).

Логики либо пренебрегают правилами референции, либо неправильно их истолковывают. Причины такого пренебрежения нетрудно обнаружить, хотя изложить их кратко не так-то легко. Можно, пожалуй, сказать, что две из них следующие: (1) озабоченность большинства логиков дефинициями; (2) озабоченность некоторых логиков формальными системами.

(1) Дефиниция в самом распространенном смысле слова — это уточнение условий правильного характеризующего (азспрЫуе) или классифицирующего употребления выражения. В дефиниции не принимаются во внимание контекстные требования. Поскольку дефиниция отождествляется со значением либо с анализом выражения, правила других видов употребления, кроме предикатного, неизбежно остаются вне поля зрения. Может быть, лучше сказать (ибо я не собираюсь диктовать, что должно понимать под "значением" или "анализом"), что логики не замечали того, что проблемы, связанные с употреблением, гораздо шире, чем проблемы анализа и значения.

(2) Влияние математики и формальной логики ясно видно (если не говорить о более близких нам временах), когда мы обратимся к Лейбницу и Расселу. Создатель исчисления высказываний, не имеющих отношения к суждениям о фактах, подходит к прикладной логике с предубеждением. Он по вполне понятным причинам полагает, что те типы правил, в адекватности которых для одной области он убежден, должны быть адекватны и в применении к совсем другой области — к области высказываний о фактах. Нужно только увидеть, как их к ней приложить. И вот Лейбниц предпринимает отчаянные усилия, чтобы сделать проблему единичной референции предметом чистой логики (в узком смысле слова), а Рассел делает отчаянные попытки сделать то же самое, но другим способом — он связывает эту проблему как с импликацией единичности, так и с импликацией существования.

Я хотел бы уточнить, что я пытаюсь разграничить прежде всего различные роли, или функции, в языке, которые могут выполняться выражениями, а не различные группы выражений — есть такие выражения, которые способны выступать в обеих ролях. Некоторым видам слов преимущественно, если не исключительно, присуща референтная функция. Это со всей очевидностью относится к местоимениям и обычным собственным именам. Но есть слова, которые могут — самостоятельно или совместно с другими словами — образовывать выражения, имеющие преимущественно референтное употребление, либо — тоже самостоятельно или в составе других выражений — употребляться по преимуществу в характеризующей или классифицирующей роли. Примерами таких выражений, очевидно, являются нарицательные существительные или нарицательные существительные с прилагательными или причастиями в препозиции; менее очевидно это для самостоятельного употребления прилагательных и причастий. Выражения, способные к референтному употреблению, также отличаются одно от другого — самое меньшее — тремя следующими связанными между собой признаками:

(1)   Они различаются по степени зависимости производимой с их помощью референции от контекста высказывания. На одном конце этой шкалы, который соответствует максимальной зависимости, находятся такие слова, как я, оно, а на противоположном — такие сочетания, как автор "Ваверлея" или восемнадцатый король Франции.

(2)   Они различаются степенью "дескриптивности значения". Под "дескриптивностью значения" я понимаю традиционное ограничение  употребления  выражений кругом предметов, принадлежащих к одному роду или обладающих определенными общими характеристиками. На одном конце этой шкалы находятся собственные имена, широко распространенные в обыденной речи; так, именем 'Хорейс* могут называться люди, собаки или мотоциклы. У чистого имени нет дескриптивного значения (кроме тех случаев, когда оно приобретается в результате одного какого-либо его употребления в качестве имени). У такого слова, как он, дескриптивное значение минимально, но оно имеется. Субстантивные сочетания типа круглый стол обладают дескриптивным значением в максимальной степени. Интересным промежуточным случаем являются "квазиимена", как, например, "Круглый Стол" — субстантивное сочетание, у которого "выросли" заглавные буквы.

(3) Наконец, их можно разделить на следующие два класса: (i) выражения, правильное употребление которых регулируется некими общими конвенциями референции и предикации; (ii) выражения, правильное употребление которых регулируется не общими конвенциями референтного или предикатного типа, а конвенциями ad hoc — конвенциями для каждого отдельного случая употребления (хотя и не для каждого конкретного речевого воспроизведения). К первому классу принадлежат как местоимения (обладающие значениями с наименьшей степенью дескриптив-ности), так и субстантивные сочетания (обладающие дескриптивностью в наивысшей степени). Ко второму классу можно в общем отнести самые обычные собственные имена. Не знать имени человека не означает не знать языка. Вот почему мы не говорим о значении собственных имен. (Однако из этого не следует, что они не являются значимыми.) И снова в промежуточном положении оказываются такие выражения, как "Старый Притворщик". Референтом в этом случае может быть только какой-то старый притворщик, но к какому именно старому притворщику относится это выражение, определяется не общей конвенцией, а конвенцией ad hoc.

В случае референтного употребления выражений с формой the so-and-so использование артикля the, а также позиция выражения в предложении (то есть начальная или следующая сразу же за переходным глаголом или предлогом) служит сигналом того, что производится единичная референция, а последующее имя или имя с прилагательным показывает, к чему производится референция. В общем функциональное различие между нарицательными существительными и прилагательными состоит в том, что первые естественно и регулярно употребляются для референции, тогда как для последних подобное употребление довольно редко и не так естественно, кроме тех случаев, когда они определяют существительные; однако они способны употребляться и употребляются подобным образом также самостоятельно. Для функционирования, безусловно, имеет значение дескриптивная сила, присущая каждому слову. Можно предположить, что существительные в общем обладают такой дескриптивной силой, которая позволяет им наиболее успешно уточнять, к чему производится единичная референция, когда имеется сигнал о ее наличии; можно также предположить, что у слов, естественно и регулярно употребляющихся для единичной референции, дескриптивная сила отражает наиболее для нас важные заметные, относительно постоянные и прагматические характеристики предметов. Эти два предположения каким-то образом обусловливают друг друга, и если мы рассмотрим различия между наиболее типичными нарицательными существительными и наиболее типичными прилагательными, то мы обнаружим, что они оправдываются. Это различия такого рода, о которых очень своеобразно говорит Локк, когда он определяет наши идеи субстанций как совокупности простых идей, когда он пишет, что «если речь идет о субстанциях, то чаще всего мы имеем дело с идеями сил и способностей» [1, с. 468], и когда он противопоставляет тождество реальной и номинальной сущностей, которое свойственно простым идеям и невозможно для субстанций с их подвижной номинальной сущностью. В самом понятии "субстанция" Локк закрепляет смутно ощущаемую им, но не признаваемую открыто функцию языка, которая сохраняется, даже если существительное развертывается в более или менее неопределенную цепочку прилагательных. Рассел по-своему повторяет ошибку Локка, когда доводит свое признание возможности распространять факты синтаксиса на реальность до такой степени, что начинает считать, что, только очистив язык от референтной функции вообще, можно будет устранить белое пятно в философии, и выдвигает свою программу "упразднения индивидов",— программу, которая фактически упраздняет то различие в логическом употреблении, которое я здесь настойчиво провожу.

В некоторых случаях контекстные требования для референтного употребления местоимений можно установить о очень большой точностью (например, для я, ты), а в других — они очень неопределенны (оно и это). На местоимениях я задерживаться не буду, укажу только на еще один симптом неправильного понимания сути единичной референции, а именно на тот факт, что некоторые логики, стремясь раскрыть природу переменной, давали такие п р е д-л о ж е н и я, как он болен и оно зеленое, в качестве примеров того, что в обыденной речи соответствует сентенцио-нальной функции (sentential function). Что слово "он" может быть в разных ситуациях употреблено для референции к разным людям или к разным животным, конечно, верно, но ведь так же может употребляться и слово "Джон" и сочетание "the cat" 'кошка*. Признать же эти два выражения за квазипеременные логикам мешает в первом случае укоренившийся предрассудок, что имя логически привязано к одному-единственному индивиду, а во втором случае — наличие дескриптивного значения у слова "кошка". А слово "он", обладая способностью соотноситься с широким кругом индивидов и минимальной дескриптивной силой, может употребляться только как референтное слово. Это, а также отказ отвести референтно употребляющимся выражениям их законное место в логике (место, куда допускаются только мифические логически собственные имена) и может объяснить, почему природу переменной пытаются раскрыть на примере слов типа "он", "она" и "оно", что только затемняет суть дела.

Об обычных собственных именах иногда говорят, что это прежде всего слова, каждое из которых употребляется для референции только к одному индивиду. Очевидно, что это не так. Многие из обычных личных имен — имен par excellence — правильно употребляются с референцией к большому числу лиц. Обычное личное имя можно огрублен-но определить как референтно употребляемое слово, использование которого не обусловливается каким-либо возможным для него дескриптивным значением и не предписывается каким-либо общим правилом употребления в качестве референтного выражения (или в составе референтного выражения), подобным тем, которые существуют для слов типа "я", "это" или определенного артикля, а предписывается конвенциями ad hoc для каждого из возможных его употреблений по отношению к определенным лицам. Здесь важно, что правильность отнесения собственного имени к определенному лицу не вытекает из какого-либо общего правила или конвенции употребления слова как такового. (Попытка представить имена как расселовские скрытые дескрипции является, по-видимому, пределом абсурдности и заводит в порочный круг. Ведь когда я прибегаю к собственному имени для референции к кому-то, то этим имплицируется в описанном нами, а не в логическом смысле только то, что есть некто, конвенционально идентифицируемый при помощи данного имени.) Однако даже эта черта имен является только производной (is only a symptom of) от той цели, для которой они используются. В наше время выбор имени частично произволен и частично определяется соблюдением юридических и социальных норм. Совершенно не исключена возможность создания единой системы имен, основанной, скажем, на датах рождения или на детальной классификации анатомических и физиологических различий. Эффективность такой системы будет всецело зависеть от того, окажутся ли предписываемые ей имена удобными для целей единичной референции — а это будет определяться числом признаков, положенных в основу классификации, а также тем, насколько такая классификация расходится с традиционной социальной группировкой людей. При достаточности того и другого остальное довершится избирательностью контекста — как раз так, как это происходит при существующих традициях выбора имен. Если бы у нас была такая система, мы могли бы употреблять имена как референтно, так и дескриптивно (сейчас нерегулярно и на другой основе мы употребляем таким образом имена некоторых известных лиц). Но адекватность любой системы имен оценивается по критериям, отражающим их пригодность для целей референции. И с этой точки зрения ни одна классификация не будет иметь преимущества перед другой, если принимать во внимание только характер признаков, положенных в ее основу,— неважно, привлекаются для этого обстоятельства рождения или анатомические особенности.

Я уже упоминал о квазиименах, то есть о субстантивных сочетаниях, у которых "выросли" заглавные буквы, таких, например, как The Glorious Revolution 'Славная Революция', The Great War 'Великая Война', The Annunciation 'Благовещение*, The Round Table 'Круглый Стол*. У них дескриптивное значение слов, следующих за определенным артиклем, остается релевантным для референции и в то же время заглавные буквы свидетельствуют об экстралогической избирательности референтного употребления, которай характерна для чистых имен. Такие сочетания употребляются в письменном тексте, когда один представитель какого-либо класса событий или предметов представляет особый интерес для данного общества. Такие сочетания являются зачатками имен. Обычное сочетание может, при соответствующих обстоятельствах, стать квазиименем и может опять выйти за пределы этого класса (ср. "Великая Война").

 

V.

В заключение я хочу вкратце рассмотреть следующие три проблемы, связанные с референтным употреблением.

(а) Неопределенная референция. Не во всех случаях выражения, употребленные с референцией к одному предмету, отвечают на вопрос "О ком (чем, котором из них) вы говорите?". Существуют и такие, которые либо вызывают подобный вопрос, либо свидетельствуют о нежелании или невозможности дать на него ответ. Таковы предложения, начинающиеся со слов: A man told me that. . . 'Один человек сказал мне. . .\ Someone told me that. . . 'Кто-то сказал мне. . В соответствии с ортодоксальной (расселов-ской) доктриной такие предложения являются экзистенциальными, но не единично экзистенциальными. Это, по-видимому, неверно в нескольких отношениях. Нелепо представлять дело так, будто в состав утверждаемого входит сообщение о том, что класс людей не является пустым. Разумеется, это имплицировано артиклем the в известном уже смысле слова "имплицировать", но наряду с этим имплицируется и единичность объекта референции, точно так же, как если бы я начал предложение с такого сочетания, как the table '(этот) стол*. Различие в употреблении определенного и неопределенного артиклей можно очень приблизительно представить себе следующим образом. Определенный артикль the употребляется, либо если уже имела место предшествующая референция, и тогда the сигнализирует о том, что производится та же референция, либо — при отсутствии предшествующей неопределенной референции — контекст (включая и предполагаемое у слушателя фоновое знание) должен определить для слушателя, какая конкретно производится референция. Неопределенный артикль а употребляется, либо если эти условия не выполняются, либо если мы не желаем раскрывать, кем именно является лицо, к которому производится референция, хотя и могли бы произвести определенную референцию. В этом случае имеет место "вуалирующее" (arch) употребление таких выражений, как a certain person 'один (некий) человек* или someone •кто-то*, и их можно развернуть в someone, but Г m not telling you who 'кто-то, но кто, я вам не скажу*, а не в someone, but you wouldn't (or I don't) know who 'кто-то, но вам (или мне) неизвестно, кто именно*.

(б) Утверждения идентичности» Под ними я понимаю такие утверждения, как:

(ia)  Это тот человек, который в один день дважды пере- плыл Ла-Манш.

(Па) Наполеон был тем человеком, кто приказал казнить герцога Энгьенского.

Особенность этих утверждений состоит в том, что грамматические предикаты употребляются в них, по-видимому, не для характеризации, как грамматические предикаты в предложениях:

(ib)  Этот человек в один день дважды переплыл Ла-Манш.

(lib) Наполеон приказал казнить герцога Энгьенского.

Но если различие между (ia) и (ib) и (па) и (ïib) объяснять тем, что именные группы в предикатной части (ia) и (iia) употреблены референтно, то непонятно, что же утверждается в этих предложениях. Тогда создается впечатление, что мы производим референцию к одному и тому же лицу дважды, ничего при этом о нем не сообщая и, следовательно, не делая утверждения, или же что мы отождествляем его с самим собой, таким образом утверждая тривиальный факт тождества объекта самому себе.

Тривиальности опасаться здесь нечего. Такое впечатление создается только у тех, кто принимает объект, для референции к которому употреблено выражение, за значение выражения и, таким образом, считает, что субъектная и предикатная части в этих предложениях имеют одно и тоже значение, потому что их можно было употребить с референцией к одному и тому же лицу.

Думаю, что различия между предложениями группы (а) и предложениями группы (Ь) легче всего понять, приняв во внимание различие между обстоятельствами, при которых говорится (ia), и обстоятельствами, при которых говорится (ib). (ia), а не (ib) будет сказано в том случае, если мы знаем или полагаем, что слушатель знает или полагает, что кто-то в течение одного дня дважды переплыл Ла-Манш.

Мы скажем (ia), если ожидаем от слушателя вопрос: "Кто в один день дважды переплыл Ла-Манш?" (И, задавая такой вопрос, он не говорит, что кто-то в самом деле это сделал, хотя то, что он его задает, имплицирует — в соответствующем смысле этого слова,— что кто-то сделал это.) Такие предложения подобны ответам на подобного рода вопросы. Их лучше назвать "утверждениями идентичности", чем "тождествами". В предложении (ia) утверждается ровно то же, что и в предложении (ib). Вся разница в том, что (ia) говорится человеку, от которого вы ожидаете знания некоторых вещей, которые, по вашему предположению, неизвестны адресату предложения (ib).

Таково в самых общих чертах решение расселовской головоломки об обозначающих выражениях (denoting phrases), присоединяемых глаголом быть,— одной из тех головоломок, на которые, по его мнению, дает ответ теория дескрипций.

(в) Логика субъектов и предикатов. Многое из того, что выше было сказано об употреблении выражений для единичной референции, можно распространить — с соответствующими модификациями — на употребление выражений с не-единичной референцией, то есть на некоторые случаи употребления выражений, состоящих из the, all the, all, some, some of the ('все*, 'некоторые*) и т. п. и последующего существительного с определением или без него, на некоторые случаи употребления слов they, them, those, these ('они*, 'эти*, 'те*), а также на конъюнкции имен. Особый интерес представляют выражения первого типа. Можно сказать, что критика таких традиционных учений, как учение о "логическом квадрате" и некоторых формах силлогизмов, со стороны современных ортодоксальных философов, воспитанных на формальной логике, основывается опять же на непризнании того факта, что при референтном употреблении выражений экзистенциальные утверждения имплицируются в особом смысле этого слова. Они доказывают, что всеобщие суждения, входящие в квадрат, должны либо интерпретироваться через отрицательные экзистенциальные суждения (например, для А — всеобщих утвердительных суждений — "не существует таких Х-ов, которые не были бы Y-ами"), либо интерпретироваться как конъюнкции отрицательных и утвердительных экзистенциальных суждений с такой, например, формой (для А): "не существует таких Х-ов, которые не были бы Y-ами, а Х-ы суще-

СгГвуют". Суждениям формы 1 (частноутвердительным) и О (частноотрицательным) обычно дается интерпретация через утвердительные суждения. Из этого тогда следует, что, какой бы из двух названных вариантов мы ни приняли, мы должны отказаться от тех или иных законов традиционной логики. Однако это мнимая дилемма. Если суждения, входящие в квадрат, не интерпретировать ни как утвердительные, ни как отрицательные, ни как утвердительные и отрицательные экзистенциальные суждения, а видеть в них такие предложения, для которых вопроса, употребляются ли они для того, чтобы производить истинные или ложные утверждения, не может возникнуть, если не соблюдено экзистенциальное условие для субъектного члена, то тогда все традиционные законы логики окажутся применимыми. И такая интерпретация в гораздо большей степени соответствует большинству случаев употребления выражений, начинающихся словами все и некоторые, чем любая альтернативная интерпретация Рассела. Дело в том, что эти выражения обычно используются референтно. Если у бездетного человека, понимающего все буквально, спросить, все ли его дети спят, то он, конечно же, не ответит "да" на том основании, что у него нет детей, но он и не ответит "нет" на этом же основании. Раз у него нет детей, вопрос попросту неуместен. Это, безусловно, не значит, что я не могу употребить предложение "Все мои дети спят", чтобы дать кому-то знать, что у меня есть дети, или чтобы обманом внушить ему, что они у меня есть. Мой тезис также ни в коей мере не будет поколеблен тем, что таким же образом могут иногда употребляться и сочетания с формой the so-and-so в единственном числе. Логика употребления любого выражения в обыденном языке не определяется точно ни правилами Аристотеля, ни правилами Рассела; в обыденном языке нет точной логики.