Ахматова. Все мы бражники здесь…

Художественный смысл Героине тошно не из-за противоестественности греха, искусственности обстановки этого греха, а из-за обычности.

"ДРУГАЯ" КРИТИКА

Она всерьез считает, что искусство обращено к народу. Даже элитарное. Последнее надо только народу объяснить. Разговорным языком. И ни в коем случае не специальными терминами. И еще - давать в пример достаточно большой образец толкуемого произведения, а стихотворение - лучше целиком. "Прежняя" критика возмутится: "Это неуважение к гению: разговорный язык! Это неуважение к своему читателю! Он сам помнит шедевр! Он сам его понимает! А если и захочет понять поглубже, то не сочтет за труд найти и перечитать, что подзабылось, и в словаре справиться о специальных терминах из статьи специалиста, где немыслимо ни обойтись без них, ни цитировать много, на какой бы широкий круг читателей ни рассчитывать". "Все так,- отвечает "другая" критика.- Только где тот широкий круг?.. Надо опрощаться". Впрочем, не упрощая.

ОЧЕРТЯ ГОЛОВУ - К АННЕ АХМАТОВОЙ

Ибо, если не очертя, а как нас учили (и учат), то смотрите - Т. А. Пахарева. "Художественная система Анны Ахматовой", Киев, 1994 (Для... всех тех, кто интересуется творчеством А.Ахматовой):

"Прямая связь танцевальной стихии со стихией злого рока не единожды утверждается в лирике Ахматовой, где явственно прослеживается мотив гибельной пляски. Впервые он возникает, еще косвенно выраженный, в стихотворении "Все мы бражники здесь, блудницы...":

А та, что сейчас танцует,

Непременно будет в аду.

При этом слиянность сознания собственной греховности с сознанием греховности "адской пляски" ("все мы бражники здесь, блудницы"; а "узкая юбка" героини стихотворения, надетая, "чтоб казаться еще стройней", ассоциативно сливается с фигурой танцовщицы, метонимическим сближением превращая героиню стихотворения и пляшущую в двойников) свидетельствует о неотстраненном, личностном восприятии мотива "роковой плясуньи" в ахматовской лирике"

Ахматовская греховность, греховность героини в узкой юбке, греховность танцовщицы - все сливается вместе. Это перекликается с Наумом Коржавиным ("Новый мир" N7,1989):

"...чувствуется, что и та, что не танцует, а только надела свою узкую юбку, подозревает, что и сама - хоть не столь "непременно" - может оказаться там же. Какой-то шабаш ведьм, совместное погружение в грех. Не зря ведь она о себе: "сердце тоскует", словно "смертного... часа жду". Ведь весело нам или нет, "все мы (а не только "та, что танцует".- Н.К.) бражники здесь, блудницы", а это по внутреннему убеждению стихотворения, карается. Возможно, в этом сказалась и никогда не покидавшая Ахматову - ни на высотах просвещенности, ни в каких бы то ни было "падениях" - религиозность".

Действительно, мало ли на свете христиан, верующих, но блудящих? И не похоже ли это, в конце концов, на Жданова (может, кто - помнит, кто - слышал), в 1946 году назвавшего А.Горенко, пишущую под псевдонимом Ахматова, блудницей?

Все так и не так. А тоньше и, если хотите, величественно страшнее. Но надо обратиться, наконец, к стихотворению.

Все мы бражники здесь, блудницы,

Как невесело вместе нам!

На стенах цветы и птицы

Томятся по облакам.

Ты куришь черную трубку,

Так странен дымок над ней.

Я надела узкую юбку,

Чтоб казаться еще стройней.

Навсегда забиты окошки:

Что там, изморозь или гроза?

На глаза осторожной кошки

Похожи твои глаза.

О, как сердце мое тоскует!

Не смертного ль часа жду?

А та, что сейчас танцует,

Непременно будет в аду.

1 Января 1913 г.

И пир во время чумы может стать пошлостью и банальностью, если чума и пир-извращение затянутся. Когда-то вначале, как последний крик моды, как из ряда вон выходящее, уместны были и забитые окошки, и облака с цветами и птицами на стенах. Но все приедается. И томишься, и хочешь вон из этого ряда вон, который стал обычным рядом. И тогда ни странная черная трубка, ни парадоксально узкая юбка не спрячут того сурового факта, что курящий любит стройную, как любит хозяев предательница-кошка, гуляющая сама по себе. И героиня сознает, что своего героя она своей узкой юбкой подлавливает лишь на похоть. И так становится тошно, как смертного часа ждешь. Но, повторяю, не из-за противоестественности греха, искусственности обстановки этого греха, а из-за обычности. Обычность была нож острый для акмеизма, этого (по Коржавину же) поэтического ницшеанства, ярчайшим представителем которого была Ахматова. Для акмеиста верить в Бога было тем более нужно, чем крепче он намеревался грешить, иначе чувства исключительности не будет. Это как Стендаль написал от имени неких итальянок теплым летним вечером сосущих мороженое: "Ах, если б это был еще и смертный грех!" Те итальянки тоскующую героиню стихотворения поняли бы. А та, что танцует, похоже, веселится от души и не понимает тоски некоторых, рафинированных. Так предать ее остракизму! Для рафинированных рай это супергрех, которого что-то в данный момент публика еще не изобрела. И тоскует. Так что? - Озлобиться на веселящуюся дуру и послать ее к черту, в ад.

И противительный союз "а" в последнем куплете показывает, что уж по крайней мере героиня,- если не все глазеющие на плясунью,- и плясунья это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Да и "метонимическое сближение" между ними подозрительно, что существует. Метонимия - от греческого переименовывать. Стальной оратор, дремлющий в кобуре - это у Маяковского метонимическое переименование револьвера. "Ты вел мечи на пир обильный..." Здесь у Пушкина воины метонимически переименованы в мечи. А у Ахматовой в последнем куплете кто в кого переименован?

Я, конечно, не предлагаю ставить знак тождества между Анной Горенко и Анной Ахматовой. Но о чувстве греха, покаяния, религиозном чувстве этих дам, во всяком случае, первой, нужно судить, наверно, не по стихотворениям.

Впоследствии Ахматова, вспоминая это стихотворение, где описывается знаменитое петербургское артистическое кабаре "Бродячая собака", говорила, что в стихотворении явно все преувеличено. Артистическая и художественная молодежь, собиравшаяся в кабаре, хотя и была "богемной", но на ее вечерах, затягивавшихся далеко за полночь, веял дух искусства, шутки и озорства, весьма далеких от "бражничества" и тем более от "блуда". Но тогда, в 1913 году, когда она писала эти стихи, ей, по-видимому, было очень важно провести мотив совести и покаяния, столь характерный и симптоматичный для всей ее дальнейшей лирики. Чувство неясной вины постоянно и неотступно мучило ее душу, и она возвращалась к этой поистине неотвязной и больной теме по многу раз, ища самые разные предлоги, в том числе и "Бродячую собаку".

Говоря о любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать несколько слов о чувствах самой поэтессы, о ее кумирах, о предметах ее восхищения.

Говоря о любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать несколько слов о чувствах самой поэтессы, о ее кумирах, о предметах ее восхищения.

И одним из неоскудевающих источников творческой радости и вдохновения для Ахматовой был Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою жизнь, не побоявшись даже темных дебрей литературоведения, куда входила не однажды, чтобы прибавить к биографии любимого поэта несколько новых штриховела