Энергетика травмы
Политическая синонимия провоенной позиции с ретроориентированной приверженностью идеалам советской жизни в течение какого-то времени представлялась натуральной, как натуральной представлялась связь позиции за прекращение афганской войны с обновленческими установками на рынок и политическую свободу.
Как известно, в частности из опросов общественного мнения, позиции, репрезентированные А.Д.Сахаровым, в определенный момент получили в общественном мнении поддержку. Войска были выведены из Афганистана и это было воспринято обществом в тот момент с удовлетворением. Однако отсутствие военной победы оказалось глубокой травмой для носителей военного («армейского») дискурса. Их роль была очень важной в идеологической конструкции, называвшейся «советский строй», она стала еще важнее после обрушения этой конструкции и существования в идеологически дезориентирванном состоянии в постсоветские годы.
Поражение в войне, ввиду его сверхвысокой социальной и культурной нагруженности, в любой стране образует определенный политический ресурс, который может быть использован различными политическими силами. В одних случаях, как писал Э.Соловьев, оно может быть трансформировано в ресурс обновления политической и культурной жизни страны. Если интерпретацию поражения возьмут на себя антивоенные (новые) либеральные или демократические силы, если им удастся добиться разотождествления общества с побежденным режимом, энергетика поражения трансформируется в энергетику социального подъема, консолидации общества на новых ценностных основах. Опыт социального подъема в России, вышедшей из поражения в первой мировой войне (кратковременный и смазанный последующими событиями), гораздо более известный опыт подъема в Западной Германии и Японии, вышедших из поражения во второй мировой, образует один ряд. Сразу скажем, что в нашей стране (за названным исключением) ни одно из поражений не было использовано подобным образом. Потому отсутствие военной победы в афганской и первой чеченской войне образовало род травмы для общественного сознания.
Другой ряд исторических ситуаций, среди которых наиболее известна ситуация в той же Германии после первой мировой, есть использование поражения как ресурса для мобилизации общества на военных же, милитаристских и тоталитаристских ценностях. Такую работу могут проводить как старые элиты, оставшиеся от понесшего поражение режима, так и новые, но не защищенные ценностным иммунитетом от использования подобных средств. Возможна и их комбинация. В нашем случае реализовался последний вариант.
Поражение в афганской войне создало широко известный афганский синдром. Силы, втащившие ельцинский режим в первую чеченскую войну, рассчитывали, как можно предполагать, на изживание понесенной травмы, восстановление авторитета силовых ведомств. Но они допустили ряд просчетов.
В первой чеченской кампании с самого начала композиция взглядов и политических субъектов оказалась парадоксальной. В силу причин, которые здесь нет возможности обсуждать, наряду с «демократами», чья оппозиция военным действиям был, преемственной и «естественной», такую же претензию власти предъявили их политические оппоненты из КПРФ и ее сторонников.
При всей ее парадоксальности, в дискурсе этой стороны была своя логика комбинирования просоветских ценностей и антивоенной установки. Более того, она включала комбинацию проармейских (традиционных для этой политической силы) позиций с антивоенными. В наши задачи не входит политологический анализ. Мы можем лишь показать эквивалент этой комбинации в общественном мнении. Широкую поддержку получила формулировка, в которой военные освобождались от моральной ответственности за участие в первой чеченской кампании. Сутью событий объявлялись «мафиозные разборки»iv. Такая квалификация событий помогала отнести вину за войну на заведомо и безусловно отрицательную инстанцию. Неопределенность, своего рода универсальность понятия «мафия» в политическом языке середины 90-х гг. позволяла одним зачислять туда верховную власть страны, другим, наоборот, подчеркивать отличие тайных инициаторов войны от официальных властей.
Для КПРФ осуждение войны было политическим инструментом отстранения Б.Ельцина от власти. Из опросов общественного мнения тех лет известно, что идея импичмента, одним из оснований которого был пункт о войне, находила поддержку в обществеv. (Позиция демократов, поддерживавших Б.Ельцина, и не поддерживавших войну, состояла в том, чтобы сохранить режим, но прекратить войну. Репрезентирующий примерно ту же среду, что в свое время ак.А.Д.Сахаров, режиссер Э.Рязанов в телеинтервью с Б.Ельциным добился от него прямо выраженного признания, что ведение военных действий в Чечне «было ошибкой».)
Наличие такой, нехарактерной для российской политической верхушки комбинации, как кажется, объясняет горизонтальный характер кривых общественного мнения по поводу этой первой войны, о чем уже говорилось. Однако, оно же служит причиной фиксации глубокой травмы для массового сознания.
Между первой и второй кампаниями прошли определенные изменения на верхних политических этажах. Частично изменившаяся композиция элитных группировок, осуществила замену лидера. Совпали интересы тех, кто полагал необходимым возобновление войны ради выгод войны как процесса для умеющих распорядиться возникающими при этом возможностями перераспределения материальных ресурсов и авторитета, и тех, кто рассчитывал употребить энергетику реванша на укрепление обновленного режима.
Из опросов общественного мнения мы знаем, что в результате взрывов домов в Москве и других городах произошла кардинальная переориентация массового сознания. Такие факты, как почти поголовное распространение настроений страха (до 75% всего взрослого населения, авг.2001), желания мести (более 40%) и т.п., были претворены в структурах, образующих то, что мы назвали общественным мнением второго порядка в новую норму отношения к войне.