***

В истолковании образа Обломова критики до сих пор не могут сойтись во мнениях. Зато в оценках второго героя сразу после появления романа воцарилось единодушие. Он был истолкован как неудачный: «Образ Штольца бледен, не реален. Не живой, а просто идея…» Рецензенты указывали, что этот персонаж вводится лишь из идейно-композиционных причин. Чтобы углубить черты Обломова, необходимо было противопоставить ему контрастный характер современного деятеля. Ну а в русской жизни таких пока было мало.

Как персонаж и характер, Штольц остался русскому читателю далек и непонятен. Непонятна его активность, любовь к труду, стремление учиться. Как на Руси не перевелись Обломовы, в Европе никогда не исчезнут Штольцы. Второй раз в своем романе Гончаров создает героя национального масштаба.

Патриархальному взлелеиванию Илюши контрастно противопоставлена система европейского воспитания, которое получил Андрей Штольц в доме немца-управляющего. В чем задача такого воспитания? «Когда сын его воротился из университета, – рассказывает Гончаров о юности Андрея, – и прожил месяца три дома, отец сказал, что делать ему в Верхлеве больше нечего <…>. А отчего нужно ему в Петербург, почему не мог он остаться в Верхлеве и помогать управлять имением, – об этом старик не спрашивал себя; он только помнил, что когда он сам кончил курс ученья, то отец отослал его от себя. И он отослал сына – таков обычай в Германии». Таков обычай вообще в Европе, где подросший человек сразу выпархивает из семейного гнезда и знает, что дальше в жизни может надеяться только на себя. Знают об этом и родители, и потому так строится воспитание: создать самостоятельную самодостаточную личность, способную преодолеть любые житейские невзгоды. Этим занимается Иван Богданыч под непрестанные вздохи и стоны супруги, урожденной русской дворянки.

Главная же добродетель русского ребенка – послушание, и «добрая мать» искренне переживает, что сын ее растет сорванцом: «Помилуй, Иван Богданыч, – жаловалась она, – не проходит дня, чтоб он (Андрюша) без синего пятна воротился, а намедни нос до крови разбил». «Что за ребенок, если ни разу носу себе или другому не разбил? – говорил отец со смехом». Драки подготавливают к миру, где силой предстоит занять свое место. По той же причине отец не осуждает внезапные отлучки сына. «…Мать выплакала глаза, а отец ничего – ходит по саду да курит». Хотя, надо полагать, переживает в душе не менее своей слезливой супруги – об этом говорят движения, в которых угадывается тревога. Даже отец не смеет связывать самостоятельность растущего человека. Зато он вправе требовать, чтобы за личными занятиями не забывалось дело. Поэтому после долгожданного возвращения отпрыска, отец прежде всего интересуется, «готов ли у него перевод …на немецкий язык». Безделье одно может сделаться причиной родительских репрессий: «Отец взял его одной рукой за воротник, вывел за ворота, надел ему на голову фуражку и ногой толкнул сзади так, что сшиб с ног.

«Ступай, откуда пришел, – прибавил он, – и приходи опять с переводом, вместо одной, двух глав, а матери выучи роль из французской комедии, что она задала: без этого не показывайся!»

В западном мире царит непонятный для русского культ знания, стремление открыть тайны наук и ремесел.

Нигде контраст мировосприятия, традиций и идеалов европейского и русского мира не проявляют себя так отчетливо, как в эпизоде последнего прощания Штольцев. Сдержанность, скупость в выражении чувств отца и сына истолковывается русскими крестьянами как черствая жестокость. Но вдруг в толпе раздался громкий плач: какая-то женщина не выдержала: «Батюшка ты, светик! – приговаривала она <…>. – Сиротка бедный! Нет у тебя родимой матушки, некому благословить-то тебя <…>. Дай я хоть перекрещу тебя, красавец мой!..» Меж тем отец с тайной гордостью прощается с сыном. Он полностью, по понятиям европейца, выполнил свой родительский долг: «…Образован ты хорошо: перед тобой все карьеры открыты; можешь служить, торговать, хоть сочинять, пожалуй, – не знаю, что ты изберешь, к чему чувствуешь больше охоты». «“Да я посмотрю, нельзя ли вдруг по всем”, – сказал Андрей. Отец захохотал изо всей мочи и начал трепать сына по плечу…»

Сын с честью выдержал и эту небольшую проверку. Ведь это русскому не зазорно добиться жизненного успеха благодаря протекции и помощи старших. Для европейца – это унижение. К тому же принять помощь не позволяет самолюбие. По мысли Гончарова, стремление всего добиться самому и посрамить старших, «самолюбие» – главная причина успеха европейца. И наоборот. Об этом разговор Обломова и Ольги: «Но ведь самолюбие везде есть <…>. Андрей Иваныч говорит, что это почти единственный двигатель, который управляет волей». Недаром имя героя переводится с немецкого как «гордый».

Понятие «обломовщина».

В четвертой главе (ее можно назвать кульминационной по отношению ко всему произведению) происходит спор и столкновение идеалов двух друзей. Здесь, наконец, «слово найдено» для определения всего, что увидел и узнал читатель об Обломове. Как в «Обыкновенной истории», каждая сторона владеет частью истины. Потребность трудиться для Обломова непонятна:

– Когда-нибудь перестанешь же трудиться, – заметил Обломов... – Так из чего же <…> ты бьешься, если цель твоя не обеспечить себя навсегда и удалиться потом на покой, отдохнуть?

– Для самого труда, больше ни для чего. Труд – образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере моей.

Решающим аргументом в пользу Штольца становится необходимость трудиться. А отрицательный пример перед глазами: «Вон ты (Обломов) выгнал труд из жизни: на что она похожа?..» Внутреннюю правоту Штольца подтверждают библейские реминисценции. Потрясенному Обломову это слово "обломовщина" «снилось ночью, написанное огнем на стенах, как Бальтазару на пиру». Вот что открывает нам «Книга пророка Даниила»: «Валтасар царь сделал большое пиршество <…>. В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел кисть руки, которая писала». Испугавшись, «закричал царь, чтоб привели обаятелей, Халдеев и гадателей». Пророки объяснили: «И ты,<…> Валтасар, не смирил сердца своего <…>, но вознесся против Господа небес…» Оказывается, Обломов совершает своего рода святотатство, дерзновенно отказываясь трудиться наравне с другими людьми. Библейский Валтасар поплатился за это жизнью. Вот как все серьезно!

«Обломовшина» для Штольца. «Удалиться на покой» – есть «деревенская обломовщина». В «почетном бездействии наслаждаться заслуженным отдыхом» на службе – та же обломовщина, только «городская».

«Обломовшина» в понимании Ильи Ильича превращается в философскую категорию, поиск высшего смысла бытия.

Слово "обломовщина" многомерно. Штольц видит ее вокруг себя – в городе, в деревне. И знает, как ему кажется, рецепт. Стоит начать трудиться – и болезнь исчезнет. Обломову же, русскому человеку, важен итог, необходимо изначально знать перспективу будущих трудов. Кому они помогут? Кому принесут пользу? Что же предлагает Штольц? Он наслаждается трудом ради труда. Труд дает ему комфорт и уважение. Кроме того, работа дает гордое сознание, что ты не отсталый барин, а европейский джентльмен. «К какому же разряду общества причисляешь ты себя?», – спрашивает он у Обломова. На замечание последнего: «Джентльмен – такой же барин», – Штольц возражает категорически: «Джентльмен есть такой барин <…>, который сам надевает чулки и сам же снимает <…> сапоги». Но Обломов не хочет быть ни джентльменом, ни барином, – он хочет оставаться Человеком. Даже если для этого приходится запереться дома и порвать связи с миром.

Штольц, однако, не отступает. В нем говорит и товарищеское чувство, и европейское стремление решить поставленную задачу. Другу нужна великая цель – она у него будет. И если Илью Ильича не прельщает труд сам по себе, быть может, он встанет с дивана ради любимой и осуществит свои надежды?