Штольц и Ольга.
В то время, как эти события разворачиваются в домишке на Выборгской стороне, в далекой Швейцарии параллельно вершится другая любовная история. Встретив за границей Ольгу с теткою, Штольц вновь принимает на себя миссию старшего друга и учителя, и вдруг с изумлением понимает, что скорее она может его научить, как «не позволять душе лениться».
Штольц не устоял перед очарованием этой ищущей души и уязвлен ее дружеским равнодушием. «С него <…> спала спесивая уверенность в своих силах; он уж не шутил легкомысленно, слушая рассказы, как иные теряют рассудок, чахнут <…> от любви...» «А что же Ольга! Она не замечала его положения или была бесчувственна к нему?» Штольц, таким образом, оказывается в положении Онегина, который «сохнет, и едва ль / Уж не чахоткою страдает», в то время как светской даме Татьяне «…иль не видно, иль не жаль…»
Ольге, как и пушкинской героине, на самом деле «видно» и «жаль»; но героиня Гончарова – как Татьяна – ощущает на себе цепи долга. Да, она не замужем, но она уже пережила любовное увлечение, а согласно строгой пуританской морали того времени, и это уже считалось изменой, низостью: «Она (Ольга) порылась в своей опытности: там о второй любви никакого сведения не отыскалось. Вспомнила про авторитеты <…> – со всех сторон слышит неумолимый приговор: “Женщина истинно любит только однажды”».
Минута неизбежного объяснения наступила. В беседе открылось, что предметом первой любви был Обломов. «Ах, если б только я мог знать, что герой этого романа – Илья! Сколько времени ушло. Сколько крови испортилось! За что?» – несколько раз повторяет он. Преданный друг, он, однако, не видит в Обломове достойного соперника; человека, в которого можно по-настоящему влюбиться.
Так же ведет себя Ольга. Убедившись, что ее будущему счастью со Штольцем ничего не угрожает, она «старалась сама обвинять себя затем только, чтоб он жарче защищал ее, чтоб быть все правее и правее в его глазах».
Героине и самому Штольцу, легче поверить и согласиться с «задним числом» выведенной мудростью: «У вашей так называемой любви не хватало и содержания; она дальше пойти не могла. А вы еще до разлуки разошлись и были верны не любви, а призраку ее, который сами выдумали…» Пред нами счастливое объяснение, предвещающее благополучный супружеский союз, но если вдуматься, одна из самых страшных и безотрадных страниц романа.
Потрясающим контрастом этому эгоистически-гордому счастью становится сцена, в которой Обломов узнает, что его лучший друг женился на любимой (все еще любимой им) девушке. «Милый Андрей! – произнес Обломов, обнимая его. – Милая Ольга… Сергеевна! – прибавил он <…> – Вас благословил сам Бог! Боже мой! как я счастлив! Скажи же ей...» «“Скажу, что другого Обломова не знаю!” – перебил его глубоко тронутый Штольц». Эта повторяющаяся пауза перед тем, как назвать любимую официально – по имени-отчеству – многое может сказать о его скрытых чувствах. В величии души персонаж Гончарова сравнялся здесь с пушкинским лирическим героем: «...Я вас любил так искренно, так нежно, / Как дай вам Бог любимой быть другим».
Объяснение происходило вдали от России, в очаровательной, но чужой Швейцарии, и поселяются на житье молодые Штольцы вдали от российской глубинки – в Крыму.
Как только герой или героиня входит в «поле притяжения» Обломова, роман расцветает красками. И наоборот: стоит Обломову уйти, меняется способ повествования: диалоги, жанровые сценки уступают место авторскому суховатому анализу.
«Снаружи все делалось у них, как у других», – констатирует повествователь, рассказывая об их семейном житье-бытье, и рисует обыкновенный распорядок дня – «вставали… рано», «любили долго сидеть за чаем», «обедали», «ездил в поля», «занимались музыкой». В итоге автор вынужден признаться, что протекают их дни, «как мечтал и Обломов». «Только не было дремоты, уныния у них…», – как бы спохватившись, оговаривается он. Будем справедливы, переносясь в иную эпоху. Для своего времени равноправие, подобное тому, что царит в семействе Штольцев, было явлением редким. Чтобы понять это, достаточно обратиться к одной из ранних повестей Л.Н. Толстого о семье. Героиня «Семейного счастия» Машенька так же выходит замуж по любви за благородного, достойного, увлеченного своими сельскими делами человека, помещика Сергея Михайлыча. Но в счастливом поначалу браке ему и в голову не приходило посвятить жену в свои заботы и дела. Итог печален – молодая жена тоскует, скучает, бросается в омут светской жизни. Лишь в финале автор выражает надежду на гармонизацию отношений между супругами – через общие заботы о воспитании детей. С этой исторической точки зрения отношения Штольца к жене приближаются к идеалу: «Какая-нибудь постройка, дела по своему или обломовскому имению, компанейские операции, – ничто не делалось без ее ведома или участия». В конце концов подводит радостный итог автор: «...Два существования, ее и Андрея, слились в одно русло…»
И вдруг неожиданно для супруга (но не для читателя) в кругу жизненного изобилия, посреди счастливых семейных забот Ольга начинает скучать, томиться. В Ольге отражаются мучительная работа самопознания, попытки разобраться в собственной душе. Сама она склонна определять свое недовольство жизнью, как «мечтательность», «глупость»: «Все тянет меня куда-то еще, я делаюсь ничем недовольна… Боже мой! мне даже стыдно этих глупостей…»
Но Андрей оказался в состоянии быстро схватить и поэтически обрисовывать суть ее терзаний: «Нет, твоя грусть, томление <…> – скорее признак силы… Поиски живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские границы, не находят, конечно, ответов, и является грусть… временное недовольство жизнью… Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне». Однако и зная, что «если так – это не глупости», что горит в ней «Прометеев огонь» познания и жажды деятельности на благо людям – какие пути Штольц предлагает ей? «Мы не Титаны с тобой <…>, – внушает он. Склоним головы и смиренно переживем трудную минуту. И опять потом улыбнется жизнь, счастье...» Мало того, деловой рациональный Штольц вдруг вспоминает о гневе богов. «Смотри, чтоб судьба не подслушала твоего ропота, – заключил он суеверным замечанием <…>, – и не сочла за неблагодарность! Она не любит, когда не ценят ее даров». Он дает ей житейски мудрый, но пошлый с бытийной точки зрения совет – дорожить настоящим: «Вот погоди, когда <…> настанут горе и труд… а они настанут – тогда… не до этих вопросов...» Долгие паузы здесь несут противоположный смысл: не разобраться в себе, а закрепить в уме собеседницы свои рассуждения. Понятно, почему после такого разговора Ольга начинает видеть «определенные и грозные сны», «…видела она цепь утрат…» И, конечно, теснее привязалась к мужу, как единственному защитнику от грядущих бед: «…Одна только любовь не изменяла ей и в этом сне…»
Многие читатели не согласились с тем, что это заключительный этап отношений Ольги со Штольцем. Слишком уж это запуганное счастье противоречит логике характера героини и «Прометееву огню», который действительно горит в ней. Такой тонкий критик, как Добролюбов, видел неизбежность их разрыва, если бы действие романа продолжилось: «А она (Ольга) готова на эту борьбу, тоскует по ней <…>. Ясно, что она не хочет склонять голову и смиренно переживать трудные минуты… Она бросила Обломова, когда перестала в него верить; она оставит и Штольца, ежели перестанет верить в него. А это случится, ежели вопросы и сомнения не перестанут мучить ее».
Таким образом, и Штольца нельзя назвать одним из лучших людей своего поколения. Казалось, в отличие от Обломова, Андрей Иваныч выполнил все для этого условия. Многие его сверстники рвались «заглянуть в германские университеты» – он же «сидел на студенческих скамьях в Бонне, Иене, в Эрлангене». Когда другие «сбирались… изъездить вдоль и поперек Европу» – Штольц «выучил Европу как свое имение». Совесть повелевала им поднять достоинство женщин, сделать их равными мужчинам, «очистить их вкус» – он осуществил это в своей семье, с Ольгой. Он забыл главное – все эти условия должны были вести к главной цели – «служить» своей стране, поскольку «России нужны руки и головы». Андрей же, получив согласие Ильинской, с удовлетворением подводит итог: «Ольга – моя жена… Все найдено. Нечего искать, некуда идти больше». Добролюбов выразил мнение большинства читателей, когда недоумевал, как Штольц «мог удовлетвориться на своем одиноком, отдельном, исключительном счастье…». Размышления о настоящем Штольца позволяют по-иному взглянуть на Обломова. Он не нашел в своей жизни великой цели. Но герой, по крайней мере, искал ее, боролся. Он даже пытался противопоставить себя обществу, хотя бы в форме «домашнего» протеста. И убедился, что ничего сделать не может. Илья Ильич не обольщается относительно горьких итогов прожитой жизни.
Финал
В домике на Выборгской Обломов опустился. То, что было свободным сном, сделалось галлюцинацией – «настоящее и прошлое слились и перемешались». В первый приезд Штольцу удалось поднять Обломова с дивана. Во второй он помог другу в решении практических дел. И вот теперь с ужасом понимает, что бессилен что-либо изменить: «Вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, где есть здоровая, нормальная жизнь!» – настаивал Штольц…
«Не поминай, не тревожь прошлого: не воротишь! – говорил Обломов. – Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать – будет смерть… Я все чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел.. Может быть, в последний раз было еще возможно. Теперь... теперь поздно...» Даже Ольга не в состонии воскресить его: «Ольга! – вдруг вырвалось у испуганного Обломова… – Ради Бога, не допускай ее сюда, уезжай!»
Как в первый приезд, Штольц подводит печальный итог:
– Что там? – спросила Ольга…
– Ничего!..
– Он жив, здоров?
– Да.
– Что ж ты так скоро воротился? Отчего не позвал меня туда и его не привел? Пусти меня!
– Нельзя!
– Что же там делается?… Разве «бездна открылась»? Скажешь ли ты мне?.. Да что такое там происходит?
– Обломовщина!
Гончаров, певец гармонии, не смог завершить свою книгу одной минорной нотой. В эпилоге появляется новый маленький герой, который, быть может, сумеет гармонично соединить лучшие черты отца и воспитателя. «Не забудь моего Андрея! – были последние слова Обломова, сказанные угасшим голосом…» «Нет, не забуду я твоего Андрея <…>, – обещает Штольц.– Но поведу твоего Андрея, куда ты не мог идти <…> и с ним будем проводить в дело наши юношеские мечты»