Глава 3. Мифы в обществе

3. 1. Миф и религия

Слово «миф» встречается в Ветхом Завете только один раз (Сир 20:19) и имеет значение притчи. В Новом Завете этот термин употреблен неоднократно, с явно негативным оттенком (2 Петр 1:16; 1 Тим 1:4; Тит 1:14). Однако образный язык Библии часто прибегает к изобразительным средствам, присущим мифологии древних. Многочисленные антропоморфизмы, картины, подобные той, что даны в Пс 17:8-16 или Авв 3, черпают краски из мифопоэтической сферы. К этой же сфере относится изображение морского чудовища Левиафана (Иов 40:20-41:26). Но за всем этим стоит определенный духовный смысл. В частности, Левиафан олицетворяет силы Хаоса, обуздываемого Богом (ср. Ис 51:9-10). В философии, религиоведении и экзегетике вопрос об отношении между Библией и мифом решается неоднозначно, в зависимости от того, что вкладывается в понятие мифа.

Когда в античном мире сказания о богах и героях перестали восприниматься как достоверные, возникли две оценки мифа. Одни философы, такие как Ксенофан, рассматривали его как чистый вымысел, другие пытались отыскать в мифологии глубокий внутренний смысл. Так, софисты и стоики интерпретировали мифы аллегорически, видя в них образы человеческих качеств, природы и высшего Бытия. Платон подходил к мифу как к мифологеме, то есть как к особой художественной форме выражения того, что не может быть передано на языке абстрактного мышления. Вплоть до XVIII в. античная мифология воспринималась в основном негативно, что было обусловлено длительной борьбой христианства с язычеством. В мифологии видели просто «жреческий обман». Важный шаг в изучении мифов сделал французский иезуит Жозеф-Франсуа Лафито (Joseph-François Lafitau), бывший миссионером среди канадских индейцев. Он показал, что античные мифы и мифы «дикарей» имеют общую природу, и предположил, что язык мифологии содержит отголоски первоначал. Для Фридриха Шеллинга (Friedrich Schelling) миф – это символ, в котором сочетаются религия, наука и искусство. Однако языческие мифы содержат лишь предчувствие высшей истины христианства. В XX в. открытия в области культуры «примитивных» народов (в частности австралийцев) привели к разработке концепций, рассматривавших миф как особую, неискоренимую форму сознания, присущую всем временам. Немецкий философ Эрнст Кассирер (Ernst Cassirer) отождествлял миф с «символической картиной мира», в которой нет еще различения субъекта и объекта. Новейшие исследования мифологии древневосточных и античных народов позволили сделать вывод, что миф существовал и как тип мировоззрения, в котором природный мир, человеческое и божественное пребывают в нерасчлененном единстве.

Иоганн Гердер (Johann Herder) первым ввел понятие мифа в библеистику. Но для него миф в Библии обозначал лишь художественный язык священной поэзии. Для других церковных деятелей, таких как, например, Вильгельм Де Ветте (Wilhelm De Wette) «мифологическим» считалось исторически недостоверное, содержащее только идеи, а не факты. Ф. Шеллинг первым усмотрел в Библии более высокие мифологемы, нежели языческие. В то же время он признавал пророческое и прообразовательное значение языческих мифов: «Христианство, – писал он, – есть истина язычества»³⁴, то есть язычество несло в себе предвосхищение Евангелия. Языческие мифы для Шеллинга не фикция, а особое синтетическое видение реальности. Оно выросло из единобожия, которое, разделившись на ряд политеистичических (многобожественных) ветвей, пришло к «высшему явлению монотеизма, то есть христианству». Это, по мнению философа, обусловлено тем, что полнота Божья включает в Себя потенциальную множественность. Из нее берет начало политеизм, который изолированно воспринимает отдельные аспекты Бога. Рассматривая гипотезу Эдварда Тейлора (Edward Burnett Tylor)³⁵, школа Юлиуса Вельхаузена (Julius Wellhausen) (1844-1918) разрабатывала свою теорию исторического эволюционизма, согласно которой развитие ветхозаветной религии изображалось как путь от анимизма и политеизма к единобожию. Сказания о патриархах и Моисее были отнесены к области мифов (причем патриархи рассматривались как боги древних израильтян). Эти бездоказательные гипотезы нашли известную поддержку в религиозно-исторической школе, где использовались параллели между библейскими сказаниями и мифами Древнего Востока.

Одним из первых русских богословов, кто указал на противоположность библейского учения мифологическому мировоззрению, был Николай Михайлович³⁶. Он утверждал, что пантеизм, сливающий воедино природу, человека и Божество, есть лишь философская проекция мифологического мировосприятия. Концепция мифа как мифологемы получила развитие в трудах Сергея Николаевича Булгакова³⁷, который считал, что Евангелие дается не в отвлеченно-умозрительной форме, а на конкретном языке мифа: «Зародившийся миф, – пишет он, – содержит в себе нечто новое, дотоле неизвестное самому мифотворцу, причем это содержание утверждается как самоочевидная истина. Эта самоочевидность порождается именно опытно интуитивным характером ее происхождения... В мифе констатируется встреча мира имманентного – человеческого сознания... и мира трансцендентного». Миф есть образная, подчас антропоморфическая символизация высшего бытия. «Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного». Следовательно, совершенно законно усматривать в Писании миф как мифологему. «Вера в Воскресение Христа, «эллинам безумие, иудеям соблазн», как главная тема христианской проповеди могла, – говорит Булгаков, – явиться только из полноты религиозного откровения, как «миф» в положительном значении этого слова». Иными словами, всякое сверхрациональное учение Библии может быть определено как миф – мифологема. Сходно, но несколько в ином ключе, подходил к проблеме Николай Александрович Бердяев. Он делал акцент на исторической обусловленности формы мифа: «Мифологичность книги Бытия, – писал он³⁸ – не есть ложь и выдумка первобытного, наивного человечества, а есть лишь ограниченность и условность в восприятии абсолютной истины, предел ветхого сознания в восприятии откровения абсолютной реальности. В этом, быть может, тайна всякого мифа, который всегда заключает в себе часть истины, за которым всегда скрывается некоторая реальность». Аналогичные мысли высказывали Иван Александрович Ильин, Борис Петрович Вышеславцев, Владимир Николаевич Лосский и другие русские богословы XX века. В их трудах мы находим своего рода «реабилитацию» понятия мифа с целью преодолеть ходячее о нем мнение как о вымысле.