Вопрос №42 Как осуществляется внешняя реконструкция?

Реконструкция — это "комплекс приемов и процедур воссоздания незасвидетельствованных языковых состояний, форм, явлений путем исторического сравнения соответствующих единиц отдельного языка, группы или семьи языков"

Внешняя реконструкция осуществляется путем сопоставления тех элементов языков-потомков (или — при менее глубокой реконструкции — диалектов), которые считаются восходящими к одному праязыковому архетипу.

"В своей типовой схеме процедура внешней реконструкции предусматривает следующие шаги: а) сопоставление сходных (или совпадающих) по материалу и семантике единиц, б) определение системных корреспонденций в их материале, в) установление хронологического соотношения в форме и семантике сопоставляемых единиц и г) выведение исходного архетипа" [Климов 1990, 84].

Разные языки, восходящие к одному языку-предку, изменялись по-разному и тем самым сохранили разные его черты. Объединение этих черт дает картину древнего языкового состояния, предшествовавшего распаду праязыка.

При реконструкции важно уметь определять, какие черты архаичны, а какие — инновационны. Для этого существует несколько способов (большинство из них сходны с теми, что используются при синхронном описании фонологии и морфонологии для определения направления чередований, см. [Мельчук 1975/1997, 37-38] со ссылкой на М.В. Панова, [Иткин 1998, 61-69]). Первый способ состоит в распространении на диахронию принципа "от разнообразия к единообразию" (принципа М.В. Панова). Этот принцип заключается в том, что если двум одинаковым формам одного языка соответствуют две различных формы другого, то более архаичными считаются различающиеся формы, поскольку совпадение объяснить проще, чем то, почему из одного и того же праязыкового прототипа в языках-потомках возникли разные рефлексы. Точно так же и при внутренней реконструкции, когда речь идет о совпадении изначально различных сегментов в одном контексте, различие признается более архаичным (в противном случае пришлось бы объяснять, почему один и тот же исходный сегмент переходит - при одних и тех же условиях - в разные). Например, литовским формам geni `гонишь' и gena `гонит' соответствует лтш. dzen. Очевидно, что более древнее состояние сохранено в литовском (при предположении о большей архаичности латышского пришлось бы объяснять, откуда взялись в литовских формах различные окончания). Русские омонимы жать ("сжимать") и жать ("срезать серпом колосья") должны быть возведены к различным праформам (содержащим, соответственно, *m и *n), иначе получилось бы, что омонимичные праязыковые корни в некоторых формах ведут себя по-разному, ср. жму и жну.

Второй принцип заключается в следующем: если из двух элементов один обладает более свободной дистрибуцией, чем другой (при внешней реконструкции - встречается в большем числе дочерних ветвей, при внутренней - в большем числе контекстов, требующих различного описания), то именно он и признается более архаичным. Так, слово "собака" во всех германских языках представлено формами, сходными с нем. Hund (см. Гл.2.1), за исключением английского языка, где "собака" - dog. Следовательно, англ. dog – инновационное обозначение собаки, и в прагерманском языке следует восстанавливать форму, из которой выводятся нем. Hund, исл. hundur, гот. hunds и т.д. (правильность такого решения подтверждается и данными древнеанглийского языка, в котором собака называется словом hund). Соотношение между алломорфами корней в таких парах форм, как кидать - кинуть, двигать - двинуть и т.п., описывается как результат выпадения, а не вставки конечных согласных, поскольку контекст для отсутствия согласного описывается проще ("... перед суффиксом -ну-"), чем контекст для его наличия ("... во всех позициях, кроме позиции перед -ну-").

Третий принцип состоит в том, что, если некоторое соответствие определяется как дробление (см. Гл. 1.3), более архаичным признается язык, где дробления не произошло. Так, при рассмотрении соответствия "фин. s – вепсск. s, {s^}, z и {z^}" более архаичным признается ситуация в финском, поскольку вепсское развитие *s > s, {s^}, z и {z^} может быть описано следующим правилом: между гласными (и перед звонкими согласными) происходит озвончение, после i – переход в шипящий, ср. например, фин. suu – вепсск. su `рот', фин. musta – вепсск. must `черный', фин. kuusisto – вепсск. kuzi{s^}t `ельник', фин. rasva – вепсск. razv `сало, жир', фин. niska – вепсск. ni{s^}k `затылок', фин. viisi – вепсск. vi{z^} `пять'.

Поскольку изменения в разных подсистемах языка происходят неравномерно, один и тот же язык оказывается более архаичен в некотором одном аспекте и в то же время более инновационен в другом. Так, например, и древнеиндийскому dh, и древнеиндийскому d в русском соответствует д (при этом никакого распределения между др.-инд. d и dh нет), следовательно, здесь более архаичен санскрит; в то же время санскритскому a в русском могут соответствовать е и о (также не обнаруживающие дополнительной дистрибуции) – следовательно, в отношении вокализма более архаичен русский язык.

Кроме того, в ходе внешней реконструкции важно отличать черты, унаследованные от праязыка, от случаев параллельного развития, происходившего в языках-потомках независимо, поскольку "соответствия между исторически засвидетельствованными формами в гораздо большей мере, чем принято думать, являются результатом параллельного развития уже разделившихся и обособившихся языков" [Мейе 1934/1954, 46] — в силу того, что "языки, развившиеся из одного и того же "общего языка", сохраняют не только определенные древние черты, но и устойчивую склонность к тождественным либо сходным новообразованиям" [там же, 20]. Так, например, многие индоевропейские языки утратили формы склонения. Финно-угорские языки, напротив, приобретают новые падежи (это связано с тем, что в прауральском языке, в отличие от праиндоевропейского, были послелоги, которые служили и продолжают служить источником новых падежных окончаний).