Этика творчества и экзистенциальная диалектика (о поздних произведениях Бердяева)

Необходимо подчеркнуть, что между работами, написанными в России, и произведениями философа, которые были созданы в эмиг­рации в 20 —40-х годах, существует связь и преемственность. Пробле­мы свободы, творчества, человека, человеческой личности в филосо­фии Бердяева всегда оставались на переднем плане. Постоянно сохра­нялось и религиозно-идеалистическое основание его антроподицеи. Найденные уже в ранних работах экзистенциально-персоналистские акценты тоже были сохранены и в значительной степени усилены. Этому способствовали те процессы, которые в 20 40-х годах про­изошли в западной философии: экзистенциалистская, персоналистс- кая философская мысль именно тогда приобрела более ясные очерта­ния и стала если не единым , то во всяком случае заметным в филосо­фии и культуре направлением. Иногда философы этого направления признавали, что испытывали влияние идей Бердяева. В основном же российские предвосхищения экзистенциалистской и персоналисткой философии жизни — прежде всего учения Бердяева и Шестова, мало­известные западным философам, не оказывали прямого и определяю­щего воздействия на формирование экзистенциалистских концепций. А сам Бердяев с большим интересом наблюдал за оформлением экзи­стенциализма и персонализма на Западе. Отстаивая в книге "О назна­чении человека" свою давнюю идею, согласно которой "математичес­кая физика, самая совершенная из наук, дальше всего отстоит от тайн бытия, ибо тайны эти раскрываются только в человеке и через челове­ка", — Бердяев делает примечание: «Так, Гайдеггер в "Sein und Zeit", самой замечательной философской книге последнего времени, всю свою онтологию строит на познании человеческого существования. Бытие, Как забота (Sorge) открывается лишь в человеке»³⁰. Из всего предше­ствующего рассмотрения ясно, какой большой вклад в обоснование идеи человеческого существования как бытия и открытости бытия как такового именно через человеческое бытие внес Бердяев уже в своих ранних работах. Поэтому он имел все основания увидеть в экзистен­циализме если не прямое развитие, то известное подкрепление идей своей экзистенциальной, персоналистской философской антропологии. Экзистенциализм, как и другие новейшие тогда течения западной фи­лософии (например, психоанализ), Бердяев использует также и для того, чтобы вновь и вновь утвердить важнейшую для него идею о необходимости постоянно реформировать христианскую мысль. "Ис­тория европейской души была очень динамична, и в ней происходили большие изменения. Совсем не та уже душа стоит ныне перед христи­анством, какая стояла перед христианством средних веков или перво- христианством, совсем иная чувствительность в ней раскрылась... Нельзя не считаться с опытом, который раскрывается в наиболее по­казательных умственных течениях нашей эпохи. Таковы Гейдеггер и экзистенциальная философия, Фрейд и психоанализ, К. Барт и диа­лектическая теология, Гуссерль и феноменология, расизм и тоталита­ризм, марксизм и коммунизм. Властителями душ, оказывающими наи­большее влияние, являются Ницше, Маркс, Киркегард. На новую проблематику, на новое беспокойство не могут дать ответа старые хри­стианские катехизисы"³¹.

И все-таки симпатии Бердяева — не на стороне хайдеггеровского экзистенциализма, пусть он и истолковывается как одно из философ­ских знамений времени. Более сочувственно относится он к религиоз­ному экзистенциализму К. Ясперса³². Но еще важнее для него фило­софское учение Кьеркегора. «Киркегард — один из истоков экзистен­циальной философии. Это видно из того, что для него человек и его существование не могут быть объектом. Экзистенциальная филосо­фия связана с религиозным беспокойством, и у самого Киркегарда она определяется христианским опытом... Сам Киркегард имел хрис­тианский опыт, но это был опыт религиозной натуры, проходящей через раздвоение, через разрыв богочеловечности, через богоотстав- ленность. У Гейдеггера, самого сильного из современных "экзистенци­альных" философов, мы видим уже иное состояние. Киркегард имел влияние на его проблематику, но Бог заменен у него миром, и безна­дежность не прорывается ни к чему иному. Он хочет построить онто­логию, и построить ее таким же путем, каким строит ее рациональная академическая философия. Это противоречит коренным образом эк­зистенциальной философии, которая не допускает возможность онто­логии, всегда основанной на объективации и рационализации»³³. В экзистенциалистской философии Хайдеггера Бердяев, правда, нахо­дит ценные идеи — например, указание на обезличивающую силу по­вседневности, das Man. Но его решительно не устраивает безысход­ность атеистического экзистенциализма. "Мысль Гейдеггера подавле­на объектным миром заботы. У него нет духа, нет свободы, нет лично­сти... Метафизика Гейдеггера связана с конечностью человеческого существования... Пессимизм Гейдеггера более последовательный и страшный, чем пессимизм Шопенгауэра, который знал утешение"³⁴.

Но самым главным возражением против хайдеггеровского экзис­тенциализма, как, впрочем, и против гуссерлевской феноменологии, и

В поздних работах Бердяева остается привычный тезис о несостоя­тельности всякой философии, прибегающей к объективации. "Гуссерль хочет исследовать феноменологическим методом эссенции. Гейдеггер хочет исследовать методом экзистации. Но экзистации при этом исче­зают, и происходит объективация, которая закрывает тайну жизни человека, мира и Бога"³⁵. Борьба с философией объективации в по­здних работах Бердяева приобретает поистине программное значение. Мыслитель исследует (например, в работе "Опыт эсхатологической метафизики", 1947) глубинные истоки "раздвоения" духа и находит их в его способности и обращаться на самое себя (интериоризация), и порождать внешние объективации (экстериоризация). Результат ин- териоризации — рождение духовного царства подлинной свободы; результат экстериоризации — порождение неподлинного "падшего" мира объективаций, мира необходимостей. «Характеризуя мир объек­тивации, Бердяев устанавливает такие его признаки: "1) отчужден­ность объекта от субъекта; 2) поглощенность неповторимо-индивидуаль­ного, личного общим безлично-универсальным; 3) господство необхо­димости, детерминации извне, подавление и закрытие свободы; 4) при­способление к массивности мира и истории, к среднему человеку, со­циализация человека и его мнений, уничтожающая его оригиналь­ность"... Общество как объективация предстает господством коллек­тива, где положение человека опосредовано безличными нормами и законами, исключающими "свободную интимность", а отношение че­ловека к человеку определяется через его отношение к коллективу. Высшим проявлением антиперсоналистского духа общества является государство, занявшее место субъекта социальной жизни»³⁶.

Бердяев развертывает столь широкое полотно критики объекти­визма, философии объективации, что подавляющее большинство фи­лософских учений прошлого, как и новых концепций XX в., попадают под стрелы его критики. Внимательно отнесясь к новой философской антропологии (например, высоко оценив анализ любви у Макса Ше- лера), Бердяев и в ней обнаружил принижение свободы духа и неуме­ние вскрыть активность жизни, пробужденную именно духом³⁷. Не составляет исключения и христианская мысль, в том числе и совре­менная Бердяеву христианская философия (неотомизм, религиозный экзистенциализм), которые обвинены не просто в забвении, но даже в "уничтожении" человека, в ослаблении веры в него. "Как сын свобо­ды, — писал Бердяев в Предисловии к книге "Экзистенциальная диа­лектика божественного и человеческого", — я признаю свободную критику исторического христианства и свободную критику открове­ния, которая должна быть подобна критике чистого разума"³⁸. (Мыс­литель посвятил этим темам свою книгу "Истина и откровение. Про­легомены к критике откровения", опубликованную на французском языке после смерти автора в 1954 г.)Характерно, что поздний Бердя­ев ополчается даже на... некогда излюбленную категорию бытия. «Бунт против всего, что не есть Я, — пишет П. Гайденко, — принимает у Бердяева форму афоризма: "Рабство у бытия и есть первичное раб­ство человека", — пишет Бердяев в работе "О рабстве и свободе чело­века"»³⁹.

Поздние работы Бердяева замечательны не только яркой и беском­промиссной критикой традиционной и новейшей тогда философии,

обвиненной в грехе объективизма и объективации, а также критикой всех социальных, нравственных, духовных устоев, помогающих ут­вердить "неправедное", "неподлинное", "греховное" господство над личностью изобретенных людьми порабощающих "объективаций". Бердяев продолжает дальнейшую разработку позитивной, религиозной, персоналистской по своему характеру концеп­ции свободы и творчества. В частности, он уделяет особое внима­ние разработке этики творчества, основанной на защите, переосмыс­лении и обновлении принципа свободной личности, творческой ин­дивидуальности. "Этика творчества, — пишет Бердяев, — утверждает ценность индивидуального и единичного. И это есть новое явление в нравственном мире. Ценность индивидуального и индивидуальности этика раскрывает с большим трудом, и только в сознании XIX века все это было завоевано. Тут огромную роль сыграли такие люди, как Достоевский, Ницше, Ибсен, Киркегардт. И христианская этика дол­го не понимала значение индивидуального, ей нравственная жизнь представлялась подчиненной общеобязательному закону. Индивиду­альное и единичное имеет двоякое значение для этики Прежде всего нравственная оценка и нравственный акт должны исходить от конк­ретной, единичной личности и быть индивидуальными и неповтори­мыми в своей индивидуальности нравственными актами и оценками. Каждый индивидуальный человек должен нравственна поступать, как он сам, а не как другой человек, его нравственный акт должен выте­кать из глубины его нравственной совести. ...индивидуальное и инди­видуальность должны быть признаны нравственной ценностью выс­шей иерархической ступени. Личность, неповторимая, единичная лич­ность, есть высшая ценность, она не есть средство для торжества об­щего, хотя бы это общее было обязательным нравственным законом"⁴⁰.

Апофеоз личностного начала тем более важен, что Бердяев писал эти строки в начале 30-х годов, когда на его родине уже утвердился, а в Германии поднимался тоталитаризм, идеология которого неизменно требовала и требует подчинить личность государству, обществу. Впро- | чем Бердяев отнюдь не отрицал, что творческая свободная личность, , ведущая борьбу за свое "первородство", должна уметь "пребывать в духе соборности". Но и здесь решающими принципами должны стать свобода и добровольность. "Через свободу своей совести личность свя- ¹ зана с соборным духом, а не через общественное принуждение и обще- ¹ ственный авторитет. Этика творчества есть всегда профетическая, об- i ращенная к будущему этика и потому идущая от личности, а не от коллектива, но направленная социально"⁴¹. (Нацеленность этики твор­чества на проблему будущего Бердяев подробно проанализировал в книге "Философия свободного духа. Проблематика и апология хрис­тианства" 1927-1928, ч. I, II.)

Этика творчества, согласно Бердяеву, своим главным измерением полагает не конечную жизнь человека, а вечность, которая должна одержать победу над временем. Но здесь заключена "трагедия творче­ства": оно стремится к вечному и к вечности, но создает "культуру во времени, в истории"⁴². В этом пункте Бердяев снова полемизирует с Хайдеггером. Последний видит только одно: творческий акт связан с заботой, страхом смерти в "падшем" мире, мире времени и необходи­мости. А вот выход к свободе и вечности атеистическому экзистенциа­лизму объяснить не под силу. Тем не менее именно экзистенциализм побуждает Бердяева глубоко и по-новому проанализировать феноме­ны и проблемы страха (ужаса), тоски, заботы, страдания, смерти, "падения" в обыденность, создания бессознательным "фантасмагори­ческих" миров. В ходе этого анализа неоднократно воздается должное Хайдеггеру, Ясперсу, Фрейду, Юнгу, Адлеру, Сартру и др.

Важнейшим звеном метафизики и этики позднего Бердяева стано­вятся новые размышления над извечной проблемой зла, в центре ко­торых снова оказывается отстаивание свободы. Еще в книге "Миросо­зерцание Достоевского" Бердяев наметил тему, стержневую и для по­здней этики творчества. "Достоевский не может примириться ни с тем раем, который еще не знает испытания свободы, не прошел еще через свободу, ни с тем раем, который после всех испытаний будет органи­зован принудительно, без свободы человеческого духа... Ибо Христос есть прежде всего свобода. Но так бросается новый свет на сказание о грехопадении. Дьявольский соблазн не есть соблазн свободы, как не­редко думали, а соблазн отречения от свободы, соблазн блаженства принудительного и насильственного"⁴³.

Исследователи философии Бердяева не без оснований обращают внимание на противоречивость его понимания свободы, подчас пред­стающей в негативном обличье хаоса, ничто, дьявольской ("люцифе- рической") свободы, граничащей с чистым произволом⁴⁴. Но у Бердя­ева были свои возражения на подобную линию критики. Он полагал, что философия и этика, верные классическим традициям, из-за благо­душия недооценивают дьявольскую силу зла, а также изначальную и грозную противоречивость свободы. Заимствуя у Я. Бёме термин "Ungrund" (его можно перевести как "безосновность", "бездна" — в метафизическом смысле этого слова), Бердяев стремится приподнять завесу над мистически тревожной, давящей сферой изначального зла, предшествующего бытию, творчеству, добру. Постигнуть угрозу зла человек может через страдание, мучение, которому придается поисти­не метафизическое, экзистенциальное значение. "Я страдаю значит, я существую. Это вернее и глубже декартовского cogito. Страдание свя­зано с самым существованием личности и личного сознания. Я. Бёме говорит, что страдание Qual, Quelle, Qualitat есть источник создания вещей"⁴⁵. Страдание — следствие и низшей, животной, и духовной природы человека, его свободы и осознания им личностного начала.

Бердяев посвящает многие страницы поздних работ "сложной эк­зистенциальной диалектике добра и зла". Он уверен, что философия, этика никак не должны преуменьшать силу, размеры угрозы зла. Призвание этики — не быть "нечувствительной" к вселенскому злу, страданиям и смерти, что, по мнению Бердяева, случилось с этикой XIX и XX в. "Этика должна стать эсхатологической", — утверждает философ⁴⁶. Это значит, что центральной темой философии нашего времени должен быть "апокалиптический опыт" (переживание близ­кого конца мира), требующий, однако, не пассивности и смирения, а активности, творчества, ответственности, небывалого напряжения всех созидательных сил человека и человечества. "Нельзя пассивно, в тос­ке, ужасе и страхе ждать наступления конца и смерти человеческой личности и мира Человек призван активно бороться со смертоносными силами зла и творчески уготовлять наступление Царства Божьего"⁴⁷, — эти слова выдающегося русского мыслителя Николая Бердяева можно считать его духовным завещанием нам, его потомкам, которым прихо­дится бороться с невиданно грозными "смертоносными силами зла".

В предшествующих разделах уже достаточно подробно разбира­лись социально-философские, социально-политические идеи Бердяе­ва, его взгляд на специфику русской истории, культуры, философии. Их также важно учесть для того чтобы составить целостное представ­ление о громадном вкладе русского мыслителя в историю философс­кой мысли.