Лекция 10. Тема: «Политическая философия радикализма»

Вопросы:

1. Понятие политического радикализма.

2. Дискурсивно-идеологические комплексы современного левого и правого радикализма.

3. Базовые черты якобинского радикализма и революционно-демократического радикализма.

4. Неоевразийский радикализм.

Содержание

Понятие политического радикализма

Политический радикализм (от лат. radicalis - коренной) в самом общем плане можно определить как идеологическую, духовно-психологическую и практическую ориентацию социальных субъектов на коренное и решительное преобразование общественной жизни.

Как идейное политическое течение радикализм выступает в форме определенной системы взглядов (идеалы, императивы, принципы, теории, концепции, программные установки и положения), характеризуемых резко критическим отношением к действительности вплоть до ее полного неприятия (нигилизм) и ориентации на принципиально иной тип и способ общественного жизнеустройства.

Обращенный в практическое русло, политический радикализм проявляется в разных формах оппозиционно-конфронтационной деятельности.

Радикальные практики различаются между собой по масштабности планируемых и проводимых преобразований. С учетом этого можно говорить о тотальном радикализме и селективном радикализме.

Тотальный радикализм нацелен на решительную трансформацию всей общественной системы – от экономической и политической сфер до социокультурного жизнеустройства.

Тотальный радикализм выступает определенным ответом общественных сил на цивилизационные и глобальные вызовы. Его время приходится на исторически-ответственные моменты, когда общество оказывается в глубоком системном кризисе, а общественная мысль бьется над решением судьбоносного вопроса о выборе пути дальнейшего цивилизационного развития. При этом периоды идеологического вызревания и практического осуществления идей тотального радикализма могут быть значительно растянуты во времени и приходится на деятельность различных поколений радикалов. Например, радикальная идея модернизации России на базе республиканского конституционно-демократического строя, возникшая еще в недрах декабризма в начале XIX в., разрабатывалась на протяжении целого столетия и только в начале следующего века последовала серия неудачных попыток ее практической реализации (1905-1907 гг. и весна-лето 1917 г.). Последняя, более или менее удавшаяся попытка воплощения на практике уже существенно откорректированной модели конституционно-демократического пути российской модернизации была предпринята в начале 90-х гг. XX в.

Селективный радикализм ориентируется на проведение качественных структурных преобразований в какой-то одной конкретной области общественной жизни, которые не приводят к нарушению гомеостатического социального равновесия. Примерами селективного радикализма могут быть радикальные по методологической и организационно-практической новизне реформы в сфере образования, в деятельности социальных служб (существует термин «радикальная социальная служба», обозначающий попытки достичь фундаментальной переориентации практики социальной сферы¹ ).

Другими примерами селективного радикализма являются альтернативные течения в общественных движениях: «радикальный феминизм», «экологический радикализм» и др.

На политической карте общественной жизни, представленной в виде лево-правого континуума, спектр которого обозначается триадой «левый фланг – центр - правый фланг», радикализм располагается на его крайних полюсах. Соответственно принято выделять левый и правый радикализм.

Деление политических группировок на левые и правые возникла со времен Французской революции (1789-1794), когда за депутатами Генеральных штатов, поддерживавших короля и сидевших справа от него, закрепилось понятие «правые», а за его противниками, сидевшими слева – «левые».

С тех пор основными критериями деления политических сил на левые и правые стало их отношение к проблеме социального равенства и к выбору вектора социального развития. Считается, что левые являются защитниками обездоленных слоев общества, сторонниками социального и политического равенства, выравнивания уровней жизни населения. Для левых вектор социального развития устремлен в сторону утверждения социального государства, обеспечивающего достойную жизнь всем гражданам, а не только избранному меньшинству.

К правым силам относят противников равенства, защитников иерархической организации общества и привилегированных групп, сторонников идеи естественного деления общества на аристократию и массы, высшие и низшие сословия, классы, народы. Для правых вектор социального развития направлен в сторону усиления общественной дифференциации.

Центристами называют обычно тех, кто пытается достичь некоторого политического согласия между левыми и правыми, предлагая компромиссные политические программы и стратегии. Однако в рядах самих центристов выделяют левый центр и правый центр. В зависимости от того, в какую сторону политического спектра больше всего склоняется подвижный маятник центристского компромисса.

История конфигурации политических сил демонстрирует существование устойчивого набора черт, характеризующих ту или иную форму проявления умеренно левой и умеренно правой политической мысли. Умеренно левая политическая ориентация в настоящее время ассоциируется с социал-демократизмом, социал-реформизмом, народным капитализмом и др. К умеренно правой политической ориентации обычно относят либерал-демократизм, либерал-консерватизм, христианский демократизм и др.

Лево-радикальный и право-радикальный типы политических идеологий имеют свои видовые особенности. Леворадикальная идеология своеобразно соединяет в себе черты псевдодемократизма и тоталитаризма. Неизменной мифологемой леворадикального мировоззрения является «народовластие» или народоправство. Этим она принципиально отличается от право-радикального образа мысли, для которого государственная целостность и порядок, опирающиеся на сильную национальную идею, выступают главными политическими ценностями.

Если для левого радикала вопросы демократии стоят выше национального вопроса, то для правого радикала национальный вопрос превыше всего. Левые радикалы – интернационалисты по духу, правые же одержимы национальной идеей.

Идейным ядром праворадикальной политической философии является триада «нация – государство - вера». Нация – это избранный народ, который, чтобы сохранить свой генотип и творческий потенциал, должен бороться за свою этническую чистоту, независимость и самостоятельность против «враждебных» сил. Государство – это новый порядок, устанавливающий справедливое неравенство в пользу избранного народа. Вера – это духовная опора нации, ее интегративное ядро, гарант национальной мощи и государственной целостности.

Дискурсивно-идеологические комплексы левого и правого радикализма

Во второй половине XX в. в рамках политической философии левого и правого радикализма стали выкристаллизовываться дискурсивно-идеологические комплексы, представляющие собой динамичный и пестрый по характеру набор парадигмальных идей, теоретических конструктов, концепций, идеологем, понятий, образов, риторических фигур и метафор.

Процесс формирования дискурсивно-идеологического комплекса современного левого радикализма приходится на период 50-60-х гг. XX в., когда в странах Запада возникает движение «новых левых», а в «третьем мире» нарастает волна антиимпериалистической борьбы, знаменем которой стала победоносная Кубинская революция. В этот период наступает первый крупный кризис внутри международного коммунистического движения, связанный с разоблачениями преступлений сталинизма, с волнениями в Венгрии (1956) и разрывом отношений между компартиями Китая и СССР.

В состав дискурсивно-идеологического комплекса левого радикализма вошли теоретические построения представителей Франкфуртской школы (Т. Адорно, Г. Маркузе, М. Хоркхаймер, Ю. Хабермас и др.), философии экзистенциализма (Ж.-П. Сартр, А. Камю); социологическая концепция «инертного общества» Ч.Р. Миллса; психоаналитические разработки Э. Фромма; концепция капиталистического отчуждения К. Маркса; идея партизанской войны Мао Цзедуна, Че Гевары, Р. Дебре; идеи анархизма (М. Бакунин, П. Кропоткин, Ж. Сорель и др.); концепции контркультуры (Ч. Рейч, Т. Роззак); теория перманентной революции Л. Троцкого; структуралистская концепция власти М. Фуко и др.

Все структурные компоненты дискурсивно-идеологического комплекса левого радикализма имеют общеродовые черты: они разрушают миф о стабильности и бесконфликтности постиндустриального общества, о его гуманистическом и демократическом характере; деконструируют дискурсы «общества всеобщего благоденствия», «научно-технического прогресса», «парламентской демократии»; дезавуируют авторитарно-манипулятивный и репрессивный характер управленческих структур, партийно-политических институтов и СМИ; стимулируют поиск альтернативных моделей демократии, новых теорий гуманистической социальной революции.

Возникшие в конце XX в. структурно-содержательные изменения в дискурсивно-идеологическом комплексе левого радикализма, напрямую связаны с новой геополитической ситуацией в мире – распадом СССР и Восточного блока, исчезновением биполярного мира, стремлением западных держав и прежде всего США установить новый мировой порядок. Глобалистические тенденции, имеющие своей оборотной стороной наступление нового этапа дискриминации стран, не принадлежащих к «золотому миллиарду» постиндустриального мира, вызывают сегодня к жизни новую волну леворадикального протеста. Признаками ее приближения являются массовые выступления антиглобалистов против западного гегемонизма и тоталитаризма.

Антиглобализм «новейших левых» находит свое идейное обоснование в различных концепциях плюрализма мира и, прежде всего, – в теоретических конструкциях постмодернизма. Постмодернистская парадигма в настоящее время выступает структурнообразующим стержнем дискурсивно-идеологического комплекса современного леворадикального сознания. В его нынешнем арсенале – постмодернистские теории Ж.-П. Лиотара, Ж. Бодрийяра, Ф. Джеймисона и др.

Постмодернистские исследования информационных технологий оммассовления человека, концепция «симулякров»² демонстрируют искусственный, иллюзорный характер способов бытия постиндустриальной цивилизации. Выявление репрессивного характера современной лексики и социально-политических практик является продолжением традиции радикальной критики общества «новыми левыми» 60-x гг., актуализацией духовной потребности радикального прорыва из виртуальной реальности к миру подлинной и свободной жизни. Последняя интенция новейшего леворадикального сознания, возможно, приведет к своеобразному ренессансу марксистской критики буржуазного общества, а именно той ее части, где рассматривается вопрос о путях преодоления отчуждения.

Эволюция политического радикализма во второй половине XX в. свидетельствует о существовании некой цикличности в доминировании то левого, то правого радикализма. Так, например, если в 60-70-х гг. в общественном сознании явно преобладали леворадикальные идеи, то в 80-е и особенно в 90-е гг. наблюдается усиление праворадикальной идеологии. Современный праворадикальный протест обращен главным образом против модернизационных процессов, которые приводят к ослаблению национально-этнических, конфессиональных, идеологических связей и государственной целостности.

Дискурсивно-идеологический комплекс политической философии правого радикализма образован из нескольких основных составляющих:

• идея «консервативной революции» (А. Меллер, Э. Юнгер, А. Пфаль-Траубер и др.);

• концепция тотального государства, тотальной войны и тотального врага К. Шмитта;

• концепция сионистского и мондиалистского заговора или проекта «мирового правительства», вдохновителями которого считаются Римский клуб, Трехсторонняя комиссия и другие международные организации, выступающие с позиции глобализма (журнал «Элементы», А.Дугин, неоевразийцы);

• школа исторического ревизионизма (А. Буц, Ф. Леухтер, П. Видал-Нагуэта, Д. Ирвинг, Э. Зандель и др.), делающая попытки отрицать преступления, совершенные нацистским режимом в годы Второй Мировой войны. Основная организация исторических ревизионистов – Институт исторического обзора (США, Калифорния);

• концепция «третьего пути» как теория национальной революции, провозглашаемая идеологами праворадикальных организаций: «интернациональный третий путь» (Германия), «радикальные действия» (Испания) и др.;

• идеи великодержавного реваншизма («Третий Рейх», «Третий Рим» и т.д.);

• фундаменталистские идеи мировой христианизации, исламизации, иудаизации и т.п.

• идея джихада, взывающая к общности крови, к этническому апартеиду;

• этнопопулизм, выступающий за очищение страны от этнически чуждых элементов – эмигрантов из «бедных» стран, «цветных», некоренных жителей, не принадлежащих к титульной нации; типичный дискурс этнопопулизма: «французская Франция», «Германия для германцев», «Бельгия для бельгийцев» и т.п.

Якобинский радикализм в России

К основным типологическим чертам данной разновидности русского радикализма как идеологии и политической философии, по нашему мнению, можно отнести следующие: 1)оправдание насильственных, диктаторских и террористических методов революционной борьбы; 2) идеи крайнего этатизма; 3) бланкизм, идеи партийного авангардизма и вождизма; 4) политический макиавеллизм; 5) правовой и нравственный нигилизм.

Идеология якобинского радикализма оказалась крайне устойчивым и широко распространенным явлением в русском революционном движении.

Родоначальником российского якобинства по праву считается декабрист П.И.Пестель – лидер Южного общества. Его увлеченность французским якобинством проявилась в самом начале формирования декабристского движения. Еще в 1818 г. на одном из тайных заседаний, где утверждался устав «Союза спасения», он смутил своих более умиренных коллег высказыванием о том, что «Франция блаженствовала под управлением Комитета общественной безопасности»³.

Пестель был убежден, что установлению республиканского правления в России должен предшествовать переходный период («не менее десяти лет»), когда будет установлена и действовать диктатура Временного Верховного Правления. Для поддержания данной диктатуры он считал необходимым создание большого жандармского корпуса: в городах – 50 тыс., на периферии – 62,9 тыс., а всего – 112,9 тыс. жандармов. (Для сравнения: во времена Николая I в 1835 г. по всей стране в корпусе жандармов служили 3858 чел.)⁴

Только сильная власть, по мнению Пестеля, могла стать гарантией против всяческих беспорядков.

Многие исследователи отмечали весьма серьезное противостояние диктаторским взглядам и замашкам Пестеля в декабристской среде. Особенно отчетливо это проявилось в спорах представителей Южного и Северного обществ. «Пестель и Южное общество, - писал Бердяев, - представляли левое радикальное крыло декабризма. Пестель был сторонник республики через диктатуру, в то время как Северное общество было против диктатуры».⁵

«Пестелевская идея военной диктатуры, - отмечали И.К.Пантин, Е.Г.Плимак, В.К.Хорос, - вызвала в среде декабристов резкие возражения – пример Кромвеля и Наполеона они знали не хуже Радищева».⁶

В «Русской правде» Пестеля, несмотря на ее демократический характер, проглядывали черты авторитарной политической модели. Диктатура Временной Верховной власти существенно ограничивала такие гражданские права, как свобода собраний и формирование политической оппозиции. Пестелевская социальная программа предусматривала проведение жестких дискриминационных мер в отношении так называемой «аристократии» – помещичьих и буржуазных групп, оказывающих противодействие Верховному правительству. Их предполагалось «уничтожить, ежели они где-либо существуют».

Пестель, по оценке Н.М.Дружинина, вдохновлялся идеалом «всемогущего организованного государства, которое жертвует интересами отдельного гражданина во имя наибольшего благоденствия народного целого»⁷.

Пестель был одним из первых российских радикалов, кто разрабатывал план физического устранения лиц, принадлежащих к царской фамилии. С этой целью он хотел организовать «гвардию обреченных», члены которой после совершения террористических акций будут принесены в жертву массам, возмущенным подобной жестокостью⁸.

Твердость, воля к власти, хладнокровие, отсутствие страха перед террором, политический прагматизм – вот характерные черты радикала Пестеля. Проблему взаимоотношения личности и государства он решал в пользу сильной государственной власти. Идея этатизма занимала центральное место в политической программе Пестеля.

Другая важная черта якобинизма Пестеля – макиавеллизм, позволяющий ради революционного дела «растоптать без всякой пощады даже самые нежные сердечные струны своих товарищей»⁹, принести их в жертву поставленным политическим задачам.

В годы николаевской реакции якобинские идеи не смогли развиться в каком-то конкретном политическом течении, хотя, по-видимому, у определенной части оппозиционно настроенной молодежи пестелевский радикализм находил отклик. Об этом свидетельствуют донесения жандармов, в одном из которых говорилось: «Молодежь, т.е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляют в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыш якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные формы и чаще прикрывающийся маской русского патриотизма»¹⁰.

Линию якобинского радикализма в 60-70-е гг. ХIХ в. продолжило новое поколение революционеров, которых принято называть разночинцами. В эмиграции действовал русский якобинский центр – Общество Народного Освобождения, руководимое Ткачевым, Турским, Яницким, Григорьевым и др.¹¹ В самой России в разных городах функционировали якобинские кружки. Наиболее известные среди них – кружок П.Г.Заичневского в Орле («Орлята»), кружок центристов, или «Центр», в Петербурге во главе с Оловянниковой-Полонской (М.Н.Ошаниной) и нечаевский кружок «Народная расправа». Часть якобинцев активно сотрудничала с организацией «Земля и воля». Якобинцы играли значительную роль в Исполнительном комитете «Народной воли». Г.В.Плеханов прямо связывал образование народовольческого движения с влиянием якобинцев¹².

В целом же в 60-70-е гг. прошлого столетия якобинское течение не было магистральным направлением российской политической мысли. Более того, идеологи якобинского радикализма вплоть до 70-х гг. вызывали глубокую антипатию среди молодежи. В особенности это относилось к фигурам Ткачева и Нечаева.

Наиболее неприемлемым в их взглядах считался политический аморализм, допускающий применение любых средств для достижения революционных целей.

Большинство народников не могло принять ткачевские и нечаевские принципы построения революционной партии, основанные на диктатуре центрального комитета. В свое время в противовес этим принципам возник кружок «чайковцев», где главными считались высокая нравственность и демократизм взаимоотношений¹³.

Нечаевскому авторитаризму и аморализму воспротивились такие крупнейшие авторитеты, как А.И.Герцен, Г.А.Лопатин и даже М.А.Бакунин, который поощрял и высоко ценил революционную энергию Нечаева.

Однако с конца 70-х гг. в народничестве наметился явный поворот в сторону признания целого ряда идей якобинцев, и прежде всего их взглядов на необходимость жесточайшей централизации и дисциплины. «В 1870 году, - писал Дейч, - в партии «Народная воля» восторжествовали антипатичные всем взгляды почти что презираемого якобинца Ткачева»¹⁴.

С провалом народнической программы «хождения в народ» усилился интерес к вопросам политической борьбы за власть и тактике политического террора. Идеологи «Народной воли» восприняли ряд якобинских идей о роли сильного централизованного государства в процессе осуществления социалистических преобразований в стране. «По- видимому, - писал П.Б.Аксельрод, - постановка проблемы государства Ткачевым оказалась наиболее близкой к ходу мыслей народовольцев и сыграла важную роль в формировании их концепции революции»¹⁵.

Вместе с тем народовольцы не могли согласиться с той второстепенной ролью, которую Ткачев готовил широким народным массам в осуществлении революционных преобразований, с тем вариантом «казарменного счастья», когда все контролируется с помощью террористических методов властью революционного меньшинства.

С конца 70-х гг. в мире революционного подполья исподволь начал разворачиваться процесс нравственной реабилитации другого «изгоя» – Нечаева. Происходила определенная адаптация к нечаевскому революционному аморализму. Террор становился приемлемым как средство политической борьбы. «Тень «народной расправы» нависла над Россией, дух ее лидера, заточенного в Петропавловской крепости, будоражил воображение землевольцев и им сочувствущих», - отмечает Л.Сараскина¹⁶.

«Как-то незаметно для самих землевольцев, - писал другой современный автор, - пункт «В» части «Б» программы, предусматривавший «систематическое истребление наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный порядок», становился главным в их деятельности»¹⁷.

Увлечение идеей широкомасштабного террора, призванного истребить всех представителей эксплуататорских классов и «врагов народа», - одна из главных особенностей якобинского радикализма. Ее развитие можно проследить от прокламации Заичневского «Молодая Россия» (1862 г.) до большевистского «красного террора».

От Нечаева и Ткачева якобинская линия тянется к Ленину и большевикам. С.Мицкевич, раскрывая эту преемственную связь, писал: «…Русское якобинство умерло, чтобы воскреснуть в новом виде в русском марксизме – революционном крыле русской социал-демократии – в большевизме». «Старое якобинство связывается с рабочим классом – получается большевизм». Большевики присоединили к наследству якобинства новое наследие – марксизм, «а из соединения их… получился ленинизм-большевизм»¹⁸.

Исследователи этой преемственности обнаруживали общие черты не только в типе радикализма, но и в том, как понимали радикалы конкретные политические и теоретические вопросы. К примеру, Мицкевич, сравнивая брошюру Ткачева «Задачи революционной пропаганды России» с ленинской статьей «Выборы в учредительное собрание и диктатура пролетариата», обнаружил много схожих идей о природе и функциях социалистического государства. Он обратил особое внимание на негативные (как у Ткачева, так и у Ленина) оценки буржуазного парламентаризма и буржуазной демократии, на стремление обоих авторов найти более высокие формы демократизма в революционной диктатуре.

Ткачевскую идею о «Народной Думе» как новом правительственном органе, в который смогут войти только представители трудящихся и который именем революции будет карать все другие классы, Мицкевич сравнивал с ленинской идеей о диктатуре рабочего класса и крестьянства в форме Советов.

Якобинская природа большевизма была очевидна и для меньшевиков. Так, Н.В.Валентинов в своих воспоминаниях отмечал большое влияние русского якобинства на формирующееся мировоззрение молодого Ленина, которые еще в 1891 г. в Самаре познакомился со сторонницей Заичневского М.И.Ясневой и серьезно заинтересовался партией «якобинцев-бланкистов», а также прокламацией «Молодая Россия». В мемуарах Ясневой можно найти следующее свидетельство: «В разговорах со мной, - писала она, - Владимир Ильич часто останавливался на вопросе о захвате власти – одном из пунктов нашей якобинской программы… Я теперь еще больше, чем раньше, прихожу к заключению, что у него уже тогда являлась мысль о диктатуре пролетариата»¹⁹.

К осени 1904 г. Ленин, по мнению Валентинова, снова вернулся к идеям русского якобинства. Это было связано с написанием работы «Шаг вперед, два шага назад». «Ленин в это время пришел к твердому убеждению, что ортодоксальный марксист-социал-демократ непременно должен быть якобинцем, что якобинство требует диктатуры, что «без якобинского насилия диктатура пролетариата – выхолощенное от всякого содержания слово»²⁰.

Вопрос о якобинской сущности большевизма, о параллелях между большевистской и французской якобинской диктатурами стал предметом пристального внимания многих публицистов и исследователей сразу же после событий 1917 г. Метафора «большевики-якобинцы» широко применялась в работах зарубежных историков. К примеру, симпатизировавшие большевикам В. Серж, Е. Лабрусс и А. Матьез, а также относившийся к ним враждебно А. Олар, сходились в том, что аналогии между тактическими приемами французских якобинцев и большевиков совершенно уместны. Матьез в работе «Большевизм и якобинизм» (1920г.) отмечал: «В кратком рассуждении я хотел показать, что между методами большевиков и методами французских монтаньяров не только существуют очевидные аналогии, но что одни и другие стоят в тесной связи, их соединяет как бы логическое родство»²¹.

Сами большевики не скрывали, что предпочитают пользоваться якобинскими методами борьбы. Ленин неоднократно при характеристике большевистской тактики обращался к образу якобинцев. Он гордился этим родством, называя большевиков «якобинцами ХХ века». «Якобинство в Европе или на границе Европы и Азии в ХХ веке, - отмечал он, - было бы господством революционного класса, пролетариата, который, поддержанный беднейшим крестьянством и опираясь на наличность материальных основ для движения к социализму, мог бы не только дать все то великое, неискоренимое, незабываемое, что дали якобинцы ХVIII века, но и привести во всемирном масштабе к прочной победе трудящихся»²².

Ленин испытывал также большие симпатии к ведущим представителям русского якобинства. Даже фигура Нечаева не вызывала у него неприязни. Напротив, по свидетельству В.Д.Бонч-Бруевича, Ленин возмущался тем, что слова «нечаевщина» и «нечаевцы» стали для многих революционеров бранными. Для Ленина, вспоминал Бонч-Бруевич, Нечаев был титаном революции, человеком исключительно сильной воли, талантливым организатором и конспиратором. Особое восхищение вызывало у Ленина умение Нечаева облекать мысли в четкие формулировки. Яркий пример – призыв Нечаева к уничтожению всей царской фамилии, всех членов дома Романовых. «Все это просто до гениальности!» – восклицал Ленин²³.

Ленин, реабилитируя Нечаева, видимо, чувствовал внутреннее родство с ним. Эту духовную связь подмечали многие исследователи истории русского революционного движения. ²⁴

Одним из первых нечаевские корни ленинизма подметил А.М. Горький. В ноябре 1917 г. он предупреждал рабочих: «Владимир Ленин вводит в России социалистический строй по ме­тоду Нечаева — «на всех парах через болото». И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к погибели в трясине действи­тельности, очевидно убеждены вместе с Нечаевым, что «правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно», и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей...»²⁵.

Духовная общность Нечаева и большевиков неоднократно фиксировалась в целом ряде работ. Так, М.Правдин образ Нечаева рассматривал как психологический ключ к пониманию Ленина и большевизма²⁶. К тем же выводам пришел и Ф.Помпер, утверждавший, что нечаевскую традицию социального примитивизма, безнравственности и насилия продолжили диктаторы двадцатого столетия, т.е. большевики²⁷.

Традицию, идущую от «Катехизиса» к большевикам, особо выделял А.Улам²⁸ и многие другие авторы.

Большинство современных исследователей сходятся в том, что в идеологии и политической практике большевизма родовые черты якобинизма обрели свое полнейшее воплощение. Установленная большевиками партийная диктатура в сочетании с методами террора и сверхцентрализацией общественной жизни вполне соответствовала этатистской модели русских якобинцев. Принцип революционной целесообразности стал оправданием широкомасштабной деятельности репрессивных органов.

Якобинский идеал полного подчинения индивида высшим государственным интересам и тотального контроля за его деятельностью и мыслями максимально реализовался в идеологии сталинизма. В духовной атмосфере сталинского режима чувствовалось присутствие нечаевщины. «Нечаевщина, - отмечали И.Пантин и Е.Плимак, - тысячекратно воспроизведена в сталинщине»²⁹.

Период сталинизма отмечен не только гипертрофированным развитием черт якобинского радикализма. Некоторые из них, наоборот, не только не усилились, а ослабли до такой степени, что почти полностью исчезли. Так в сталинскую эпоху революционно-освободительный пафос якобинского радикализма выродился в охранительский консерватизм и реакцию, превратившись в свою противоположность.

Беззаветная преданность революционному делу уступила место партийно-государственному, номенклатурному карьеризму и идейному формализму. Произошли глубокие сдвиги и в самой духовно-психологической структуре большевистского радикализма.

Таким образом, якобинская линия российского радикализма завершила свою жизнь в сталинизме. Вместе с нею закончилась история и всей русской революционной интеллигенции как особого духовного «ордена». Данный итог заставляет обратиться к рассмотрению такого феномена, как большевизм, от которого идут духовные нити, с одной стороны, к прошлому русского радикализма, а с другой – к сталинизму.

Революционно-демократический радикализм в России

Начнем с выделения главных родовых черт революционно-де­мократического радикализма. К ним мы относим: 1) отведение на­родным массам главной, решающей роли в революционном преобра­зовании общества; 2) приоритет революционных ценностей над го­сударственными; 3) негативное отношение к авторитарности, дик­таторским методам в общественной и партийной жизни; 4) допу­щение политического террора как крайней меры с избирательной, индивидуальной направленностью; 5) усеченный либерализм, т.е. частичное признание самоценности правовых и гуманистических принципов, допущение возможности реформистского пути в осу­ществлении радикальных социальных преобразований.

К наиболее видным представителям революционно-демократи­ческого радикализма, по нашему мнению, следует отнести A.И. Герцена, В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, Н.К. Михайловского, П.А. Кропоткина. В XX в. эту линию продолжили эсеры, анархисты и правые соци­ал-демократы-меньшевики.

Революционно-демократический радикализм как течение об­щественной мысли стал оформляться в самостоятельное идейное направление в 30-40-х гг. XIX в. Его появление связано с про­никновением в Россию западных социалистических идей и возник­новением интеллектуальной потребности приспособить, их к рус­ской действительности.

Первоначально вопросы социалистической теории поднимались в спорах западников и славянофилов и звучали в контексте острой проблемы выбора Россией своего исторического пути. Серь­езные разногласия в отношения к данной проблеме привели к идейно-политическому расколу внутри русской оппозиционной ин­теллигенции, в результате чего образовались два противостоящих друг другу лагеря - революционно-демократический и либе­ральный.

Представители первого стояли на социалистических и радикально-революционаристских позициях, а второго - на буржуазно-реформистских.

С этого времени наступил продолжительный период конфрон­тации революционного и либерального направлений в политико-интеллектуальной российской жизни. На всем его протяжении рево­люционная демократия в лице различных своих представителей либо полностью разрывала все отношения с либеральной интелли­генцией, либо в определенные моменты готова была частично раз­делить ее взгляды и пойти на союз с нею (Герцен, Лавров, Ми­хайловский, Плеханов и др.).

Но какие бы идейные повороты ни происходили в истории ре­волюционно-демократического радикализма, всегда неизменным концептуальным его ядром оставалась идея демократического со­циализма.

Политическая и теоретическая окраска этой идеи могла быть разной. Она то облекалась в одежды народнического («кре­стьянского», «общинного») социализма, то соединялась с социал-демократическими концепциями меньшевизма, ориентированными на западную демократию.

Разработка данной идеи приводила к постановке сложной проблемы - соединения принципов демократии и социализма в ус­ловиях отсталой России.

Другой проблемой, ставшей центральной для революционной российской демократии, был вопрос о соотношении революционно-насильственных и мирных реформистских методов при осуществле­нии социального переворота.

В отличие от радикалов якобинского толка, установивших приоритет насильственных методов, революционно-демократические радикалы неоднозначно подходили к решению данной пробле­мы. В то же время позиция либералов, осуждавших всякое рево­люционное насилие, весьма критически воспринималась революци­онными демократами, которые нередко усматривали в ней даже черты реакционности.

В ряду главных проблем революционной демократии - место и роль интеллигенции в социалистической революции. Эта проб­лема включала следующие аспекты: 1) задачи интеллигенции в предреволюционный период и ее роль в подготовке политического переворота; 2) задачи интеллигенции по обеспечению подлинного народовластия и свободы личности в ходе революционных преоб­разований; 3) задачи формирования новой культуры и нового че­ловека.

Данные вопросы в среде революционной демократии вызывали острые дискуссии. Об этом полемизировали Герцен, Бакунин и Лавров, народовольцы и «чернопередельцы».

Рассмотрим подробнее концепции некоторых крупных пред­ставителей революционно-демократического направления российс­кого радикализма.

Александр Герцен под влиянием славянофилов и П.Я.Чаадаева глубоко проникся идеей особого пути развития России. Изучая революци­онный опыт Западной Европы, Герцен укрепился в мысли, что Ев­ропа применительно к таким проблемам, как государство и лич­ность, власть и свобода, коммунизм и эгоизм (в широком смысле этого слова), «предлагает решение ущербное и отвлеченное»³⁰.

Опыт всех буржуазных республик, по его мнению, показал, что они никогда не воплощали суверенитета народа, не вели к подлинному освобождению, личности. «Все революции не удались в Европе потому, что они не касались ни поля, ни мастерской, ни даже семейных отношений и были сбиты с дороги мещанством»³¹.

Вместе с тем Герцен считал, что опыт Европы весьма поле­зен для России, поскольку может предостеречь от возможных по­литических и теоретических ошибок и к тому же обогатить революционную российскую мысль новыми знаниями, стимулирующими поиски иных путей к демократическому устройству общества.

У России, по мнению Герцена, есть важное преимущество пе­ред Западом, ибо история дает ей шанс воспользоваться европейским опытом и тем самым избежать узости буржуазной демо­кратии. В одном из обращений к своим европейским коллегам он писал: «Мы идем вам навстречу в будущем перевороте, нам не нужно для этого проходить через те топи, по которым вы прош­ли... Ваши усилия, ваши старания - для нас поучения. История весьма несправедлива, поздно приходящим дает она не оглядки, а старшинство опытности»³².

Альтернативу «мещанской» цивилизации Запада Герцен видел в русском социализме, к которому может прийти Россия, если мо­билизует весь свой национально-культурный и интеллектуальный потенциал. Этот потенциал Герцен находил не только в крестьянской общине, несущей, по его мнению, зародыш будущего соци­алистического устройства, но и в скрытых духовно-нравственных силах всего русского народа. «Мне кажется, - писал Герцен в 1649 г., - что в русской жизни есть нечто более высокое, чем община, и более сильное, чем власть... Я говорю о той внут­ренней, но вполне сознающей себя силе, которая так чудодейст­венно поддерживала русский народ под игом монгольских орд и немецкой бюрократии... Эта сила, независимо от всех внешних событий и вопреки им сохранила русский народ и поддержала его несокрушимую веру в себя»³³.

Вместе с тем Герцен не идеализировал народ, сознавая на­сколько глубоко в его психологию и быт проникла сервильность. Привычка к рабству - одно из главных препятствий на пути к со­циалистической революции. Тем не менее, в России, по его мне­нию, переход к социализму будет легче осуществить, чем на За­паде, благодаря коллективистскому духу крестьянских масс и особенностям устройства крестьянской общины. Запад же придет к социализму в результате пролетарской борьбы. Эту мысль Гер­цен выразил в знаменитой своей фразе: «Вы пролетариатом к со­циализму, мы социализмом к свободе»³⁴.

Переход России к социализму, по Герцену, может быть осу­ществлен в различных формах. В основном он рассматривал три альтернативных варианта: либо стихийный народный бунт, либо мирная «самодержавная революция», либо организованный револю­ционной интеллигенцией переворот, желательно бескровный.

Над этой же триадой вариантов размышлял и Бакунин, ста­вивший вопрос так: «Романов, Пугачев или Пестель?» «Романов» -это реформа «сверху», «Пугачев» - крестьянский бунт, «Пестель» - организованный революционным меньшинством политический пере­ворот.

Бакунин из всех вариантов выбрал «Пугачева». Что касает­ся Герцена, то его решение не было столь однозначным. Вариант «Пугачев» он считал наиболее вероятным в том случае, если по своей политической недальновидности правительство не освобо­дит крестьян «сверху».

Понимая, к каким страшным и непредсказуемым последствиям может привести готовность крестьян «взяться за топоры», Гер­цен пытался убедить царя в необходимости скорейших реформ: «Торопитесь! Спасите крестьян от будущих злодейств, спасите его от крови, которую он должен будет пролить»³⁵.

Хотя для Герцена предпочтительней был мирный путь ради­кальных преобразований, он все же считал, что затягивание с революцией «сверху» может привести к гораздо худшим последст­виям для страны, чем крестьянский бунт. В одной из статей, ана­лизируя данную позицию, Герцен писала «Мы не любители восста­ний и революции ради революции, и мы думаем, - и эта мысль нас радовала, - что Россия могла бы сделать свои первые шаги к свободе и справедливости без насилия и ружейных выстрелов. Нише правительство было достаточно сильным, чтобы начать «сверху» эту революцию; но теперь оно свою силу утратило... Куда же мы идем? Очень возможно - к ужасной жакерии, к массовому вос­станию крестьян. Мы вовсе не хотим его... но, с другой сторо­ны, рабство и состояние мучительной неизвестности... еще ху­же, чем жакерия»³⁶.

Признавая позитивную историческую роль крестьянского вос­стания, Герцен однако осуждал интеллигентскую агитацию, при­зывающую крестьян к топору. Прежде чем бросать в массы такие лозунги, нужно подготовить организационную базу и выработать тактику. «Призвавши к топору, - учил Герцен революционеров, - надобно овладеть движением, надобно иметь организацию, надоб­но иметь план, силы и готовность лечь костьми, не только схва­тившись за рукоятку, но и схватив за лезвие, когда топор слиш­ком расходится»³⁷.

Таким образом, Герцен полагал, что для достижения социа­листических целей, необходимо внести организованность и пла­номерность в стихийное крестьянское движение. Нужно создать организацию, которая подготавливала бы восстание и руководила революционным процессом.

Якобинский вариант «Пестель» не устраивал Герцена, как и вариант «Пугачев». Первый - из-за его заговорщической тактики и экстремизма, второй - по причине сти­хийности и кровавости крестьянского бунта. Большие сомнения внушал и вариант «Романов», который мог не пройти в силу соп­ротивления правящих верхов. Мирный путь радикальных реформ «сверху» был маловероятен.

Тем не менее, Герцен определил для себя наиболее приемле­мые пути социалистического переворота. Первый - путь органи­зованной подготовки крестьянского восстания - был наилучшим, по его мнению, в том случае, если массовых революционных дви­жений не избежать. Второй - путь парламентского развития Рос­сии, возможный при усилении демократического мирного движения «снизу». Последний - парламентский - вариант был смоделирован Герценом в пореформенный период. Под впечатлением земской ре­формы он писал: «Итак, остается созыв «великого сбора», пред­ставительства без различия классов, - единственное средство для определения действительных нужд народа и положения, в ко­тором мы находимся... Каково бы ни было первое учредительное собрание, первый парламент - мы получили свободу слова, обсуж­дения и законную почву под ногами. С этими данными мы можем двигаться вперед»³⁸.

Таким образом, поиски путей революционных преобразований приводили Герцена к позиции, своеобразно сочетавшей идеи «рус­ского социализма», революционного радикализма и либерального парламентаризма.

Данная позиция вызывала нападки со стороны других рус­ских радикалов, прежде всего якобинцев, а также сторонников революционно-демократического радикализма - Бакунина и Чер­нышевского.

Герцена обвиняли в либеральных колебаниях, примирении с казенным буржуазным демократизмом. Бакунин упрекал его в го­товности принять «красный бюрократизм»³⁹.

Герцен, полемизируя с Бакуниным в письме «К старому товарищу» (1869 г.), утверждал, что путь насилия и террора не ведет к созданию нового. «Подорванный порохом, весь мир бур­жуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир... Ни одна основа из тех, на которых покоится современный порядок, из тех, которые должны рухнуть и пересоздаться, не настолько почата и расшатана, что ее достаточно было вырвать силой, чтоб исключить ее из жизни»⁴⁰.

Насилием, утверждал Герцен, «можно лишь расчистить мес­то - не больше». Чтобы новые социальные институты были проч­ными, они должны органически вырастать из старых и «снимать» их. «Собственность, семья, церковь, государство были огромны­ми воспитательными формами человеческого освобождения и развития - выходили из них по миновании надобности»⁴¹.

Якобинство, возлагающее всю ответственность за старые со­циальные беды на представителей «прежней правды» и уничтожаю­щее их, по Герцену, есть «нелепая несправедливость». Грозить собственникам карой и разорением, склонять их к добровольной бедности страшной картиной страданий - наивность. «Из этих средств социализм вырос». Собственник должен сам убедиться, что гораздо выгоднее пойти на определенные уступки, чем бес­смысленно истощать свои силы в борьбе против революционных масс, ибо «чем она упорнее и длительнее, тем к большим потерям и гибелям она приведет». Надо не уничтожать сторонников старого порядка, а дать им возможность спасения» через комп­ромисс. «Новый водворяющийся порядок, - подчеркивал Герцен, - является не только мечом рубящим, но и силой хранительной. На­нося удар старому миру, он не только должен спасти все, что в нем достойно спасения, но оставить на свою судьбу все не меша­ющее, разнообразное, своеобычное»⁴².

Революционный террор, по мнению Герцена, сокрушая старые формы жизни, не уничтожает предрассудки и рабскую психологию. Напротив, вызванный им страх консервирует их, вгоняет еще глубже внутрь, «приостанавливает их оправдание и не касается содержания». Отсюда вывод: «Нельзя людей освобождать в наруж­ной жизни больше, чем они освобождены внутри»⁴³.

Таким образом, Герцен полагал, что социалистические пре­образования не приведут к реальному освобождению народа, если для этого не созрели духовные предпосылки в самом народе, если рабское состояние для него более привычно, чем свобода. «Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное рабство, чем дар излишней свободы»⁴⁴. В этом высказывании Герцена сквозит предчувствие, пожалуй, самого главного социокультурного конфликта, который будет переживать Россия на протяжении многих десятилетий, конфликта, свойствен­ного и нашему времени.

Герценовские мысли о внутренней и внешней свободе сбли­жают его с русскими либеральными мыслителями конца XIX - на­чала XX вв.

Радикализм Герцена, оставаясь в целом революционно-демо­кратическим, вместе с тем включал целый ряд либеральных идей и постулатов. Своей публицистической деятельностью Герцен пы­тался смягчить все усиливавшееся противостояние в русском об­разованном обществе между революционными радикалами и либера­лами. Однако конфронтационная тенденция оказалась сильнее, чем линия политического компромисса. Обострение конфликта между двумя оппозиционными течениями было связано с появлением в об­щественной жизни России такого своеобразного явления, как ра­дикализм «шестидесятников».

«Шестидесятники» - второе поколение революционно-демокра­тических радикалов после Герцена, Огарева и других представи­телей дворянского радикализма. Интеллектуальными основами им служили: 1) нигилистическая концепция Д.И. Писарева, призывав­шего ниспровергать все прежние обычаи, нравственные нормы и порядки; 2) философский позитивизм и вульгарный материализм; 3) этика «разумного эгоизма»; 4) утилитарная концепция культуры; 5) субъективная социология; 6) теория «общинного» социа­лизма.

В начале 60-х гг. в среде русских радикалов были широко распространены просветительские идеи. Писарев призывал вли­вать в народ научные знания не только «ведрами», но и «соро­ковыми бочками». Чернышевский утверждал, что важнейшей силой общественного прогресса является наука, которая просветляет народный ум и поднимает массы на сознательную борьбу против общественных порядков. В связи с этим он считал, что лозунгом революционера-просветителя должны стать слова поэта: «Ты вста­вай, во мраке спящий брат!»

Фигура Николая Чернышевского - самая яркая и влиятельная в среде радикалов-«шестидесятников». Он по праву считается властите­лем дум этого поколения.

Одной из главных черт радикализма Чернышев­ского часто называют его антилиберализм, который способство­вал полному разрыву русских революционных радикалов с либе­ральным течением и повороту к правовому нигилизму.

Понятия «либерал» и «демократ» Чернышевский рассматривал как противоположности. Он писал: «У либералов и демократов существенно различны коренные желания, основные побуждения». Либералы, по его мнению, стремятся прежде всего к политической свободе, заботятся о политических правах, забывая при этом о «житейском благосостоянии масс, которое одно и дает возможность осуществления права». Демократы же (речь идет о революционных демократах) не остановятся перед тем, чтобы «производить реформы с помощью материальной силы», и для ра­дикальных реформ готовы «жертвовать и свободой слова и конс­титуционными формами».

Либералы, утверждал Чернышевский, хотят преобразований, но желают вводить их постепенно, «без всяких по возможности сотрясений». Они всегда будут искать поводов, чтобы избежать коренных переломов общественного устройства и повести свое дело путем маленьких исправлений, при которых не нужны ника­кие чрезвычайные меры. Демократы же считают, что только «пе­ревороты в материальных отношениях по владению землею, по за­висимости от капитала драгоценны для массы», ибо задавленным нуждой «простолюдинам» будет не до политики.

Либералы проводят свою политическую, линии в интересах людей материально независимых и с развитыми умственными спо­собностями, готовых сознательно участвовать в выборах и работе парламента. Демократы, подчеркивал Чернышевский, выражают интересы «простолюдинов», чей быт препятствует «человеческому благосостоянию и осуждает людей на темноту»⁴⁵.

Главный для Чернышевского политический вопрос о том, что первично, социальная революция, изменяющая материальные усло­вия жизни широких масс, или политические либеральные реформы, не ведущие к коренным изменениям социального строя, решался им в пользу революции, за которую выступали революционные де­мократы.

Полемика Чернышевского с либералами принимала порой столь ожесточенный характер, что даже Герцен выступил с протестом против его нападок на либеральных публицистов. В № 44 «Коло­кола» (1 июня 1859 г.) он опубликовал статью под названием «Very dangerous!!!» («Очень опасно!!!»), где обвинил авторов «Современника», и в первую очередь Чернышевского, Добролюбова и Некрасова, в «пустом балагурстве», в освистывании первых опытов гласности, «у которой еще не заросли волосы на пол голове, так как она недавно сидела в остроге»⁴⁶.

Позиция Герцена, более мягкая и толерантная, содержала элементы политического- плюрализма и идейно-политической тер­пимости. В публицистике Чернышевского сквозит дух революцион­ного сектантства и нетерпимости к противникам социалистически революции. От Герцена идут нити не только к народническому социализ­му, но и к русским либералам и к меньшевикам. От Чернышевско­го - к революционным народникам, эсерам и большевикам.

Вместе с тем, несмотря на различный характер радикализма Герцена и Чернышевского, в их размышлениях о путях переустрой­ства России было много общего. Например, Ф. Дан считал, что оба мыслителя работали над трудной проблемой соединения социализ­ма и демократии в условиях России и оба, по его мнению, приш­ли к одинаковому выводу, что для России приоритетная задача - социалистическая революция, которая откроет возможности для дальнейшей демократизации страны⁴⁷.

Неоевразийский радикализм

Под неоевразийским радикализмом мы имеем в виду идейно-политическое течение, доктрина которого представлена в работах его главного идеолога Александра Дугина, в деятельности журнала «Элементы» и в стратегических разработках Центра Евразийских Геополитических Инициатив.

Идейно-теоретическая база неоевразийства представляет собой сложносоставной комплекс, который включает следующие основные компоненты:

• славянофильская парадигма русской идеи;

• система евразийских взглядов: геополитическая концепция Евразии, концепция новой идеократии, теория демотии, антизападническая ориентация и др;

• теория этногенеза и пассионарности Л. Гумилева;

• сменовеховский национал-большевизм, признающий заслуги большевизма в возрождении централизованного российского государства;

• национал-социалистические теории «консервативной революции», борьбы за мировое господство, Новой Империи;

• Геополитическая теория Х. Дж. Маккиндера с ее основным постулатом: тот, кто контролирует Восточную Европу, доминирует над Хартлендом («сердцевиной земли», территорией, тождественной России); тот, кто доминирует над Хартлендом, доминирует над Мировым Островом (территорией, тождественной евразийскому континенту); тот, кто доминирует над Мировым Островом, доминирует над миром;

• геополитические идеи европейских «новых правых» (А. де Бенуа, Ж. Тириар, Э. Шопрад и др) о противостоянии Европы и Запада, об «автаркии больших пространств», о «Федеральной Империи», объединяющей на основе общей континентальной судьбы европейские народы;

• концепция мондиалистского заговора и «мирового правительства»;

• этнонационалистическая теория государствообразующей природой русского народа;

• идеи антиглобализма и борьбы с либерализмом как «тоталитарной идеологией»;

• концепция модернизации без вестернизации;

• концепция «третьего пути» в политике и экономике;

• апокалиптико-эсхатологическая идея последней решающей битвы с «основным врагом» - атлантизмом.

Идеология неоевразийства, тяготеющая в целом к праворадикальному идейному комплексу, в то же время предъявляет себя в качестве «третьей силы», стоящей «по ту сторону правого и левого». Неоевразийцы склонны идентифицировать себя с национал-большевизмом, под которым подразумевается попытка «снятия» противоречия между левыми и правыми на основе выработки общенациональной государственной идеи и глобального проекта «третьего пути».

Центральным звеном идейно-политической доктрины неоевразийства выступает геополитическая концепция России, на основании которой выстраиваются все остальные программные задачи. Геополитическая концепция России представляется в качестве ядра Национальной Идеи России, проект которой имеет название «Наш Путь». Остановимся кратко на основных положениях данного проекта. В проекте обозначенн главный противник Национальной Идеи – Запад, которого «гораздо более устраивает, чтобы Россия продолжала оставаться растерянной, сбитой с толку, конфликтующей сама с собой, противоречивой, ослабленной, демобилизованной, поглощенной изматывающей стихией самообсуждения и самоотрицания, и при этом покорной цивилизационной указке Запада, послушной, исполнительной, покорной». В такой ситуации вопрос о Национальной Идее обретает дополнительное значение – значение освобождения от западного диктата и борьбы против навязываемого Западом «нового мирового порядка».

Программа «Наш Путь» состоит из трех частей. Первая часть включает набор определений того, в чем состоит особость России как цивилизации. Основной категорией здесь выступает понятие «идентичность», рассматриваемое в различных аспектах – геополитическом, этническом, культурном, хозяйственном, государственном, социальном, политологическом, кратополитическом и др. Главное, что объединяет все виды идентичности, - евразийская идентичность России. «Во все исторические эпохи прослеживается общая линия – евразийская направленность, евразийская сущность русской истории». Поэтому «у России есть либо евразийское будущее, либо никакого».В этом, по мнению авторов проекта, состоит Русская Правда и геополитическая мудрость.

В геополитическом плане Россия олицетворяет собой «цивилизацию Суши», которой фатально противостоит «цивилизация Моря», ведущая свою родословную от Карфагена, Венеции, Голландии, Великобритании к США и современному «Северо-атлантическому альянсу».

В области культурной жизни, считают неоевразийцы, русские люди традиционно тяготеют к высокому идеалу, для них характерно некоторое пренебрежение сферы материальных благ. Особенностью хозяйственной жизни русских считается общинность и основанная на нравственном подвижничестве этика труда.

Во второй части перечисляются главные угрозы для России в виде различных трендов, которые проистекают из центральной опасности – атлантического проекта «нового мирового порядка». Образ грядущего мира, представленного атлантической моделью, расшифровывается через такие тренды-угрозы как атлантизм и американизм (монополярный мир), мондиализм (универсализация под эгидой Запада), дивергенция «богатого Севера» и «бедного Юга», виртуализация пространства, экономическая гомогенизация мира, глобализация либерал-демократического уклада, создание наднационального «мирового правительства», постмодернистское моделирование «общества зрелища».

«Новый мировой порядок» рассматривается как мир, в котором главную роль будут играть олигархические, финансовые и аналитические элиты Запада, которые исходят из экстремистской предпосылки о радикальном превосходстве западной цивилизации над всеми иными путями и моделями исторического развития, о необходимости их постепенной ликвидации. ««Новый мировой порядок» предполагает нивелировку народов, государств, культур и обществ по американской атлантической либерально-демократической модели с универсализацией философских, юридических, культурных и экономических предпосылок, на которых эта модель основана».

Радикальную планетарную альтернативу «новому мировому порядку», считают авторы проекта, может сформулировать и утвердить только Россия. «Выработка такой глобальной Альтернативы является главным содержанием будущего развития России, основой нашей глобальной стратегии, нашего цивилизационного исторического пути»⁴⁸.

Заключительная третья часть проекта посвящена Русскому Пути как глобальной альтернативе «новому мировому порядку». Данная альтернатива имеет еще одно название – «Евразийский Проект». Основными задачами на пути реализации данного проекта является: создание Евразийского федерализма; создание многополярного мира; создание патерналистской модели государства; установление режима «органической демократии» или демотии; установление принципа экономического плюрализма; сочетание «левой» экономики с ценностным консерватизмом и культурным традиционализмом или «третий путь».

«Третий путь», согласно авторам проекта, наиболее точно соответствует политической истории России. Более того, переход к теории «третьего пути», по их мнению, приведет к ликвидации драматического, революционного противостояния левых и правых сил. «Третий путь» является единственным гарантом от грядущих революций, гражданских войн и восстаний.

В целом предложенный проект «третьего пути» представляется весьма умеренным, политкорректным и, вроде бы, противостоящим любым формам идейно-политического радикализма. Однако, за внешней сдержанностью скрывается радикальная идея отрицания либерально-демократической системы и бескомпромиссная конфронтация с альтернативной идеологией. Более отчетливо радикальные интонации слышны в публикациях журнала «Элементы».

Издатели «Элементов» не скрывают своего идейного родства с деятелями немецкой «консервативной революции» периода Веймарской республики в Германии, проложивших идеологическую дорогу нацизму, и со сменовеховским национал большевизмом. Национал-большевизм трактуется как единственная альтернатива «либеральному Антихристу», победившего всех, кроме национал-большевиков. Свое кредо авторы «Элементов» выражают следующей формулой: либо мировое господство либерализма и с ним конец света, либо национал-большевизм⁴⁹.

«Элементы», видя в либерализме главного врага, взывают к жестокому отмщению Западу за нынешнее поражение перед ним. Журнал славит войну и насилие, разжигает реваншистские настроения, как это когда-то делали сторонники «консервативной революции» в Германии. С его страниц звучат воинственные фразы о последней, решающей битве двух взаимоисключающих проектов будущего человечества: «Между ними только вражда, ненависть, жесточайшая борьба по правилам и без правил на уничтожение, до последней капли крови... Между ними горы трупов... Кто из нас подытожит историю? Кто всадит последнюю пулю в плоть поверженного врага? Они или мы?… Это решит война, «отец вещей»»⁵⁰.

Своими главными союзниками в борьбе против атлантизма и мондиализма «Элементы» считают западно-европейских правых – французских, бельгийских, немецких, итальянских и др., выступающих с антилиберальных, антисемитских и этнонационалистических позиций. «Элементы» предоставляют свои страницы под ностальгические откровения живым лидерам нацизма вроде фольксфюрера СС дивизиона «Валлония» Л. Дергелле⁵¹.

Значительное место в журнале отводится геополитической проблематике. Атлантической модели униполярного мира «Элементы» противопоставляют биполярную концепцию антагонизма «Суши» и «Моря». Для ведения «жаркой» войны с англосаксонскими морскими державами предлагается создать континентальный евразийский альянс во главе с возрожденной Российской империей. Более подробно геополитическая концепция неоевразийства изложена в объемном труде А. Дугина «Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством». Остановимся на двух сюжетах данной работы: 1) проект геополитического будущего России; 2) концепция «крестового похода» против России, в которых, на наш взгляд, наиболее выпукло представлены черты неоевразийского радикализма.

Геополитическое будущее России Дугин прогнозирует на основе критики двух проектов новой России. Первый проект предлагается радикальными либералами, которые берут в качестве образца западное общество, современный «торговый строй» и поддерживают гомогенную теорию «конца истории» Ф. Фукуямы. Данный проект, считает Дугин, «отрицает такие ценности, как народ, нация, история, геополитические интересы, социальная справедливость, религиозный фактор и т.д. В нем все строиться на принципе максимальной экономической эффективности, на примате индивидуализма, потребления и «свободного рынка». Либералы хотят построить на месте России новое, никогда еще не существовавшее историческое общество, в котором установятся те правила и культурные координаты, по которым живет современный Запад и, в особенности, США»⁵².

Второй проект русского будущего предлагается «национал-патриотической оппозицией», объединенной отказом от радикализма либерал-реформаторов. По своему политическому содержанию данный проект является «советско-царистским», т.е. в нем доминируют идеи коммунистической государственности с привкусом советской ментальности и идеи православно-монархической государственности досоветского образца. Оба этих проекта, по мнению Дугина, являются тупиковыми для русского народа и русской истории. Либеральный проект приводит к утрате Россией национальных особенностей, а советско-царистский – пытается реставрировать те исторические формы, которые постепенно привели страну к краху.

Радикальной альтернативой указанных проектов, по Дугину, является «третий путь». Он радикален, поскольку не является ни компромиссом, ни «центризмом» между либеральным и советско-царистским проектами. Он совершенно иной, порывающий с логикой «либо либералы, либо оппозиция»⁵³.

Радикальный проект «третьего пути» исходит из национальной логики развития русского народа, основного вектора русского государства. Данная логика, по Дугину, носит континентально-экспансионистский характер. «Этот «экспансионизм», - пишет он, - составляет неотъемлемую часть исторического бытия русского народа и тесно сопряжен с качеством его цивилизацинной миссии»⁵⁴. А исторический вектор русского государственного строительства направлен в сторону Империи, а не «регионального государства», модель которого пытаются навязать России западные политики. Потеря России статуса империи или сверхдержавы означает, по Дугину, утрату русскими своей национальной идентичности, своей цивилизационной миссии. «Потеряв свою миссию, русские не смогут найти сил, чтобы достойно утвердить свою новую, «умаленную» идентичность в «региональном государстве», так как утверждение этой идентичности невозможно в состоянии того аффекта, который логически возникает при утрате нацией имперского масштаба»⁵⁵. Единственной формой достойного и естественного существования русского народа, формой, дающей возможность довести до конца его цивилизационную миссию, является новая Евразийская Империя, представляющая собой сверхгосударство. Путь к созданию Новой Империи – «Путь к геополитической революции»⁵⁶.

Новая Империя, согласно Дугину, должна быть свободной от негативных элементов Советской Империи (материализм, атеизм, экономико-центризм, бюрократизм, отрыв от народа, отсутствие дифференцированной национальной политики и управленческой гибкости) и должна наполнить религиозно-монархическую формулу истинно сакральным содержанием, которое было утрачено в результате влияния светского Запада на романовскую династию. Чтобы в Новой Империи произошел возврат к подлинным христианским истокам, необходимо осуществить православную «консервативную революцию».

По своим масштабам Новая Империя должна быть великоконтинентальной, а в перспективе – мировой. Из данного радикального проекта делается радикальный воинственный вывод: «битва за мировое господство русских не закончилась»⁵⁷.

Новая Империя как потенциальное выражение импульсов цивилизации «героев» существовала всегда. В настоящее время ей предстоит реализоваться в политико-практическом плане. Для этого, считает Дугин, в основу строительства Новой Империи следует положить принцип «общего врага». «Общий враг» должен стать связующим компонентом новой геополитической конструкции. В центре нового стратегического объединения встанет Россия, ибо ее геополитические интересы полностью совпадают с антиатлантизмом⁵⁸.

В Европе основным союзником России должна стать Германия. По оси «Москва-Берлин» евразийский импульс будет передаваться по всему континенту и приведет к созданию Европейской Империи. При этом важно не допустить ошибок Гитлера, который хотел сделать Европу немецкой в виде гигантского немецкого государства, в то время как надо было стремиться сделать ее европейской.

На Востоке Новая Империя должна сформировать ось «Москва-Токио». Япония, пишет Дугин, «ориентирована сущностно антизападно и антилиберально, так как ее ценностная система представляет собой нечто прямо противоположное идеалам «прогрессивного» атлантического человечества»⁵⁹.

Объединив усилия в деле построения континентальной Империи, японцы и русские смогли бы в кратчайшие сроки создать могущественный геополитический центр, охватывающий Сибирь, Монголию и в перспективе – весь тихоокеанский регион. Японская технологическая и финансовая помощь решила бы множество проблем в России в обмен на прямой доступ к евразийским ресурсам.

В принципе образование двух осей означает создание евразийской «трехсторонней комиссии» с русским, европейским и японским отделениями, выступающей антиподом американской «Трехсторонней комиссии», состоящей из американской, европейской и тихоокеанической зон⁶⁰.

В южном направлении предлагается создать ось «Москва-Тегеран», ибо Иран удовлетворяет главному новоимперскому требованию. Он радикально антиатлантичен, к тому же пронизан традиционализмом. Подключение иранской геополитической линии должно привести к погашению конфликтов между исламом и православием на Кавказе, в которых заинтересованы «агенты влияния» атлантизма⁶¹.

Главной стратегической задачей новой империи со всеми ее подимперскими формированиями является подрыв мощи США вплоть до полного разрушения американской геополитической конструкции.

Радикализм имперский у Дугина соединяется с радикализмом националистическим: «Для выживания русского народа в нынешних трудных условиях, для демографического взлета русской нации, для улучшения ее тяжелейшего положения в этническом, биологическом и духовном смыслах необходимо обращение к самым радикальным формам русского национализма, без чего все технические или экономические меры остаются бессильными. Но этот национализм будет возможен лишь в органическом единстве с принципом геополитической континентальной Империи»⁶².

В Новой Империи русские, считает Дугин, будут занимать привилегированное положение, а все империостроительство будет связано с русской идеей, эсхатологической и универсальной по своей природе.

Вопросы для самостоятельного контроля:

1. Каковы основные черты политического радикализма?

2. Каковы основные компоненты дискурсивно-идеологического комплекса современного левого и правого радикализма?

3. Кто из роммийских мыслителей был идеологом якобинского радикализма?

4. Чем якобинский радикализм отличается от революционно-демократического радикализма?

5. Каковы бвзовые идеи неоевразийского радикализма?

Литература:

1. Дугин А. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Мыслить Пространством М., 1999.

2. Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.К. Революционная традиция в России. М., 1986.

3. Русакова О.Ф. Радикализм в России и современном мире:вопросы типологии. – Екатеринбург: Изд-во УрГСХА, 2001.

Лекция 11. Тема: «Либеральные течения в современной политической философии

Вопросы:

1. Либертарианство. Политическая философия Р.Нозика.

2. Дискурс постлиберализма.

3. Политическая философия неолиберализма.

Либертарианство — течение в современном либерализме, которое делает акцент на правах и свободах индивида, формирующихся под влиянием общины, а государству при этом отводится минимальная роль. Либертарианство из всех современных идейных течений, пожалуй, ближе всего подходит к анархизму. Оно видит в государстве источник подавления свободы человека, нарушения его прав, искажения свободы рынка. «Либертарианство можно рассматривать как политическую философию, последовательно применяющую идеи классического либерализма, доводя либеральную аргументацию до выводов, более жестко ограничивающих роль государства и защищающих свободу личности в большей степени, чем любые другие классические либералы»⁶³

Ключевые идеи либертарианства:

1. Крайний индивидуализм (либеральный «экстремизм»). Элементарной едининцей социально-политического анализа либертарианцы считают отдельного индивида. Подчеркивается достоинство каждой личности.

2. Права личности. Люди имеют право на защиту их жизни, свободы и собственности. Эти права присущи природе человека.Каждый человек имеет право на счастье и не должен стыдиться своего эгоизма.

3. Спонтанный порядок. Для простого выживания и для полной самореализации люди должны поддерживать в обществе высокую степень порядка. Порядок в обществе возникает спонтанно из действий людей, которые, стремпясь к достижению собственных целей, координируют свои действия. Гражданское общество – пример спонтанного порядка. Порядок основан на принципе свободных договоров.

4. Верховенство права. Либертарианство предлагает общество свободы в рамках закона. Люди подсиняются общеприменимым и спонтанно возникшим нормам права, а не произвольным приказам. Эти нормы должны защищать свободу людей в их собственных поисках их собственного счастья, а не нацеливать на достижение заданного кем-то результата.

5. Ограниченное правительство. Либертарианцы испытывают сильную антипатию к концентрации власти, поскольку, как сказал лорд Актон, «власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно (эту же формулу приводит русский анархист М. Бакунин). Они хотят разделить и ограничить власть, то есть ограничить правительство. Только то правительство достойно одобрения, которое способствует капитализму в его чистой форме. Оно заботится о защите от физического насилия, об охране жизни, свободы, собственности права на собственное счастье.

6. Тотальная приватизация. Постулат либертарианцев – приватизация всех служб и функций, до этого традиционно выполняемых государством, таких как служба здравоохранения, армия (должа быть заменена гражданской милицией), почта, общественный транспорт, дороги, доставка воды и электроэнергии, образование (приватизация школы), судебная система и полиция (роль суда должны выполнять частные агентсва безопасности и охраны.

7. Свободные рынки. Право собственности влечет за собой право обмениваться собственностью по взаимному согласию сторон. Свободные рынки – это экономическая система, состоящая из свободных людей, наличие которых необходимо для создания богатства. Если вмешательство государства в экономку будет сведено к минимуму, то люди будут более свободными и более богатыми.

8. Добродетель производства и рыночного успеха. Либертарианцы защищают право людей самостоятельно распоряжаться заработанным и выступают против класса политиков и бюрократов, отнимающих у людей заработанное ими, чтобы передать тем, кто ничего не производит. Если человек в условиях свободного рынка достиг экономических успехов, то его надо уважать и любить, ибо он воплощает самое лучшее в людях:инициативу, рациональность, твердость характера и гордость. Любые ограничения, которые пытаются применить к свободной инициативе людей – зло. Злом также являются все попытки поддержать людей, которым не повезло, посредством финансирования программ социальной помощи за счет налогов, собранных с доходов тех, кому повезло.

9. Естественная гармония интересов. В условиях свободного рынка процветают все. Конфликты возникают тогда, когда государство начинает распределять вознаграждение на основе политического давления.

10. Мир. Либертарианцы борются против извечного проклятья войны. Война несет смерть и разрушения, подрывает семью и экономику, сосредотачивает власть в руках правящего класса.

Представители либертарианства:

Милтон Фридмен – экономист из Чикагского университета, лауреат Нобелевской премии по экономике 1976 г., присужденной за исследования в области потребления, истории и теории денег», автор книги «Капитализм и свобода», в которой автор утверждал, что политическая свобода не может существовать без частной собственности и экономической свободы;

Мюррей Ротбард (1926-1995) – американский экономист, историк и философ, автор трактата «Человек, экономика и государство» (1962), либертартарианского манифеста «К новой свободе»;

Айн Рэнд (1905-1982) – американская писательница и философ, эмигрировшая из России в 1925 г., автор романа-бестселлера «Атлант расправил плечи», автор книг «Добродетель эгоизма» (1964), «Капитализм: неизвестный идеал» (1966), «Новые левые: антиндустриальная революция» (1971), «Введение в теорию познания объективизма» (1979), «Философия: кому она необходима» (1982), эссе «Расизм»;

Роберт Нозик (1938-2002) – один из самых влиятельных американски политических философов ХХ-го века, автор книги «Анархия, государство и утопия» (1974), в которой давалась критика работы Джона Ролза «Теория справедливости».

Все либертарианское движение можно разделить на две большие группы: либертарианцы-прагматики и принципиальные либертарианцы.

Прагматики защищают идею «минимального государства», но, отнюдь, не потому, что защищаемые ими права человека священны, а потому, что это полезно для развития свободного экономического рынка. Кредо этой группы достаточно ясно выражено Фридрихом фон Хайеком, писавшим, что если мы хотим удовлетворить желания людей, то следует отвести государству меньшую роль, а рынку большую, дав ему возможность использовать всю имеющуюся информацию о характере людских устремлений. Либертарианцы полагают, что подобное ограничение роли государства позволит увеличить производство, соответственно, максимизировать пользу, и обеспечить производство с максимальной эффективностью.

Принципиальное либертарианство отличается от прагматического, главным образом, тем, что рассматривает права, защищаемые «минимальным» государством, как естественные или фундаментальные. Права — есть благо в себе, а не в силу каких-то случайных причин, причем благо высшей значимости, которым нельзя пожертвовать ради какой-то другой цели.

Наиболее видным представителем этого течения является Роберт Нозик.

Интерес к проблемам политической философии пробудился у Роберта Нозика после внимательного ознакомления с трудами консервативных философов и экономистов Фридриха Хайека и Мильтона Фридмэна. Знакомство с «Теорией справедливости» Джона Роулса вдохновило его на «ответ». В результате появилась книга «Анархия, государство и утопия» (1974). Этот труд не только вызвал большой интерес в академических кругах, но так же, как ролзовская работа, оказал прямое и непосредственное влияние на разработку политических программ и политические дискуссии в США и ряде других западных государств. В 1975 году, он был удостоен Национальной премии за лучшую книгу года.⁶⁴

Работа Нозика — фундаментальное политико-философское осмысление основных идей либертарианского кредо. Будучи крайней формой либерализма, либертарианство проводит различие между ценностями индивидуальной свободы и ценностями благосостояния и равенства. Опираясь на эту единственную ценность свободы, он пытается сформулировать правила того, что индивиды могут делать по отношению друг к другу, какова их роль в организации государства и какой властью это государство вообще должно обладать.

Необходимо отметить, что сфера влияния индивида совпадает с властью, возлагаемой на него капиталистической экономикой, или экономикой свободного предпринимательства. Индивид обладает формальной властью обретения собственности, покупки и продажи ее, найма рабочей силы и продажи своей собственной рабочей силы. Он может разбогатеть или разориться — все зависит только от него самого, от его способностей, усилий, везения, наконец. Государство со своей стороны может лишь обслуживать эту систему. Оно может предпринимать какие-то действия, вплоть до наказания, ради предотвращения применения силы (убийств, ограблений и т.д.) и мошенничества, но оно не имеет права облагать собственность налогами или конфисковывать ее во имя того, чтобы оказать помощь нуждающимся, или же организовывать общественные работы для сокращения безработицы. Бедные сами должны о себе позаботиться, или же рассчитывать только на милосердие. Пенсии или страхование здоровья допустимы и могут существенно снизить риск наступления трудных времен, однако любые коллективные попытки решения этих вопросов вне пределов защиты личности и ее правомерной деятельности должны быть переданы в сферу добровольных клубов и ассоциаций.⁶⁵

Политико-философским основанием принципиального либертарианства является концепция индивидуальных (моральных или естественных) прав.

«У индивидов есть права и существуют вещи, которые ника­кая другая личность или группа не могут сделать по отноше­нию к нему, не нарушая этих прав» - это утверждение в самом начале книги «Анархия, государство и утопия» уже достаточно ясно обозначает точку отсчета данного течения.

Причем Нозик полагает, что речь идет не только об уваже­нии этих прав, а о том, что они должны обладать статусом фундаментальных или более или менее абсолютных ограничений Понятие – «права как ограничения», или, как он иногда поясняет, «ограничение моральной стороны» означает, что речь идет о гарантиях защиты каждой личности. Абсолютный характер данного ограничения предполагает, что индивиду­альные права не могут быть нарушены ради решения каких-либо социальных целей, например, целей благосостояния или безопасности всего общества.⁶⁶

Критика Р. Нозиком «Теории справедливости» Джона Ролза

Нозик подверг критике практически все основные аспекты справедливости Ролза, в частности, его три основополагающих принципа, которые кратко можно сформулировать следующим образом:

1. Принцип наивысшей равной свободы;

2. Принцип справедливого равенства возможностей;

3. Принцип дифференциации.

Наиболее серьезные разногласия между либертарианцами и Ролзом связаны с принципом дифференциации. В целом, он рассматривается либертарианцами как направленный на максимизацию преимуществ для тех, кто в силу собственной лени, бездарности или несчастливых жизненных обстоятельств оказался на «дне общества» за счет ущемления наиболее предприимчивой и талантливой его части. В частности, острая критика связана с непризнанным Ролзом понятием заслуг. Действительно, одной из наиболее серьезных проблем для Роулса является узаконивание принципа дифференциации по отношению к наиболее талантливым и социально продуктивным членам общества. Дело не в том, что «благополучные эгоисты» не согласятся поделиться чем-то с бедными. Проблема связана с необходимостью соответствия принципа интуитивным представлениям о том, как следует обращаться с более одаренными. Очевидно, что они также заслуживают справедливости, ибо их также нельзя рассматривать в утилитаристском ключе в качестве средств для обеспечения наименее преуспевающих. Но именно это, с либертаристской точки зрения, происходит у Роулса, ибо его принцип дифференциации требует, чтобы талантливые и трудолюбивые жертвовали своими максимальными преимуществами ради других. Либертарианство предпочитает свободное соглашение сотрудничающих между собой людей, придающее более важное значение продуктивности, нежели абсолютному равенству в качестве основы для справедливого распределения. Его сторонники предпочитают представить себе одну схему сотрудничества для более преуспевающих и талантливых, а другую — для менее одаренных, но очевидно, что наибольшие выгоды из сотрудничества извлечет последняя группа.

С позиции «правых», Ролз идет даже дальше по пути эгалитаризма, нежели это сделал Маркс, который выдвинул лозунг будущего коммунистического общества: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Если Маркс все же признает различия, проистекающие из потребности, и выдвигает требование вклада в производство в соответствии с максимумом способностей, Ролз вообще отказывается признать разнообразие потребностей и настаивает на максимизации преимуществ для наименее благополучной и, по-видимому, наименее продуктивной части общества, вовсе не предполагая, что эти люди попытаются внести свой максимально доступный по их способностям вклад.

Наконец, либертарианство ставит под сомнение справедливость распределения только на основе абсолютизации положения наименее преуспевающих. Ролз в целом признает, что требование жертв со стороны имущих ради некоторого улучшения положения людей, находящихся внизу социальной лестницы, противоречит интуиции. Но он полагает, что в реальности ситуация, в которой от них могут потребовать действительных жертв в соответствии с принципом дифференциации, не возникает. Однако, по мнению «правых», именно такие ситуации и являются наиболее типичными для американского общества — «средние классы» многих городов вынуждены нести слишком большое налоговое бремя во имя общего благосостояния и поддержания бедных. Причем именно «средние классы» как наиболее устойчивый элемент общества несут самое высокое бремя и ради богатых, и ради бедных, обеспечивая для одних благоприятную обстановку для извлечения прибылей и лишая других стимулов для поиска собственных источников существования.

Не меньше возражений Нозик высказывает в связи с первым принципом справедливости Ролза, утверждающим, что свобода может быть ограничена только другой или большей свободой. Однако здесь возникает проблема в случае, если свободы приходят и противоречие. Либертарианство, как правило, опираются на принцип вреда Дж. С.Милля, заключающегося в том, что свобода должна быть ограничена только, если необходимо предотвратить вред для других. Но этот случай Роулс не принимает но внимание. Впрочем, он упоминает естественный долг не наносить вреда другим. Но естественный долг применим к индивидам, а отнюдь не к институтам, где собственно и действуют принципы справедливости. Следовательно, утверждает К. Харт, принцип справедливости и естественный долг не связаны друг с другом; отсюда — трудность применения принципа свободы в конфликтных ситуациях.

В целом взгляды Роулса на свободу близки к взглядам Дж. С.Милля, и с этой точки зрения, как представляется, могли бы удовлетворить либертаристов. Тем не менее, с либертаристской точки зрения первый принцип справедливости не вполне адекватен, поскольку, по их мнению, Ролз сам не принимает его всерьез в должной степени, в особенности их не устраивает положение, подтверждающее право контроля над личной собственностью после того, как достигнут определенный уровень материального благосостояния, что противоречит принципу свободы. В соответствии с либертарианскими воззрениями, право собственности нарушается любой принудительной передачей легитимно приобретенных владений другим. Свобода собственности пуста без свободы ее передачи по желанию владельца, а именно это и уничтожается с помощью принципа дифференциации. Тем самым ликвидируется и лексический приоритет первого принципа в целом. Либертаристы же верят, прежде всего, в приоритет свободы обеспечения богатства и других благ перед всеми другими свободами.

Таким образом, как было уже сказано выше, либертарианцы подвергли критике практически все основные аспекты теории справедливости Ролза, в частности, его методологию (гипотетический общественный договор, «вуаль неведения»), положение о равенстве возможностей, передаваемую из поколения в поколение усредненность, посредственность эгалитаристских обществ. «Твердые» либертарианцы вообще отказываются признать какое-либо право на равенство возможностей, (критика 2 принципа теории справедливости Роулза) поскольку оно потенциально нарушает действительное право индивидов и корпораций на контроль и распоряжение собственностью, в частности⁶⁷, право на найм любого лица по желанию. Кроме того, острая либертарианская критика связана также с тем, что люди, обладающие талантом, трудолюбием или производительностью, превосходящей средний уровень, оказываются в «роулсовской системе» в заведомо в несправедливой ситуации, хотя именно они являются носителями наиболее динамического начала в общественном развитии. Причем речь идет не о недостаточном учете интересов более преуспевающей группы, а о полном игнорировании их прав.