Мой брат Асланбек

Асланбек Анатольевич родился в 1976 году 12 сентября в пос.Большой Камень Приморского края. В то время мой отец служил на Тихоокеанском флоте.

Окончив 10 классов Таллиннской средней школы в 1994 году Асланбек поступил на факультет технологии продуктов общественного питания КБГСХА Окончил академию в 2001 году заочно. Работает в системе дополнительного образования МОН КБР преподавателем дополнительного образования. В 2003 г. он женился на Лиевой Светлане из г.Нальчика.

Я – Маздаха

Маздаха Анатольевна Махсида родилась 25 мая 1992 г. в ауле Адыгее-Хабль Карачаево-Черкесской республики (по документам в г.Нальчике, по месту жительства родителей). В 1998 году поступила в первый класс Нальчикской Гимназии №2 и сейчас учусь в 6 классе. «Генеалогическая река» времени пронесла сквозь тысячелетия генетическую память о моих предках через устные предания и семейные легенды, которая в последствии, в новое время была подтверждена архивными документами и литературными источниками.

Осмысливая родословную моих далеких и близких родичей я думаю о том, что все они жили на земле с теми же чувствами восторга и удивления прелестей земной жизни. Они трудились, воевали, любили и рождали детей тем самым продлевая мой древний род Махсида к которому принадлежу и я. Думая об этом меня переполняет безмерное чувство благодарности к моим предкам, которые подарили мне жизнь.

________________________________________________

Геральдика, тамговые знаки

________________________________________________

С.Х. Хотко канд. ист. наук

А.А. Максидов канд. ист. наук

Адыгские геральдические символы: этносоциальная природа, семантика

Очевидным свидетельством культивирования генеалогического знания в исторической Черкесии в условиях бесписьменной культуры является развитая геральдическая традиция. Ее сложная природа, обусловленная интенсивными контактами с культурами Северного Причерноморья; Кавказа и Ближнего Востока, очень важна и до наших дней мало изучена. Рассмотрение основных символов адыгской геральдической системы невозможно вне сферы изучения рыцарства, всадничества, пиратства средневековой Черкесии, традиций военного отходничества и специфики мировосприятия.

Степень развитости геральдики в средневековой Адыгее (гербы у кяхских князей зафиксированы уже в XIV веке, а появились, по крайней мере, столетием ранее) явствует из того, что в их основу легли не родовые эмблемы – тамги, как у Рюриковичей (их герб X в. в виде двузубца – обычная, причерноморская сарматская тамга), а стилизованные изображения меча, чаши, лава, жертвенной птицы, кинжалов, рогов для питья, щита и других атрибутов рыцарского образа жизни.

Одним из значимых аспектов, повлиявших на склонность адыгов к воспроизведению генеалогического и геральдического знания, стал нартский эпос. В средние века генеалогия была невозможна вне сферы этнического мифа. Адыгский ребенок вырастал в мифе, подражая поступкам героических всадников-нартов. Эти легендарные персонажи воспринимались в качестве предков, их деяния оценивались как достойные подражания. Сказания о них являлись своеобразным учебным пособием по военному отходничеству.

Все нартские подвиги совершаются, далеко за пределами родины, в которой им самим никто не угрожает. Они ищут достойных себе врагов и орошают их кровью берега Дуная и Индыла-Волги. Влияние эпоса на мировосприятие средневекового адыга было всепоглощающе оно сопоставимо лишь с влиянием церкви в монотеистических обществах.

Один из центральных персонажей нартского сообщества Сосруко – своеобразный эталон канонических качеств адыгского рыцаря. Если учесть, что совокупная информация эпоса ориентировала слушателя-воспитанника вовне, за границы Черкесий, то весьма показательно, что первая письменная фиксация имени Сосруко встречается в хронике Ибн Ийас в начале XVI в. Так звали черкесского эмира из свиты султана Кансава ал-Гаури. Это означает, что черкесские мамлюки XV века были знакомы со сказаниями о нартах, и многие из каирских аристократов, родившихся в Адыгее» могли сказать о себе, что повторили путь Сосруко, Бадыноко, Ащэмэза, Орзэмэса, Тлепша и других богатырей древности.

Очевидные нартские антропонимы отмечены в XV веке далеко на север от Черкесий. В материалах М. В. Федоровой, автора фундаментального лингвистического труда «Славяно-адыгские этнады», фигурирует Нардуко, то есть «сын Нарта».

Адыгские уроженцы, впитавшие дух нартского эпоса в воспитанные в требованиях чрезвычайно жесткого рыцарского кодекса Уэркъ Хабзэ, устремлялись на обширные пространства Восточной Европы, Ближнего Востока и Северной Африки.

Нe только эпос о нартах, но и вся мифорелигиозная система адыгов была насыщена темой войны. Адыги поклонялись богу похода – Зекотху. Перед отправлением в набег или на битву опытные в делах культа люди устраивали священнодействия, целью которого было заручиться поддержкой божества. Священнодействие среди прочего включало в себя гадание; вверх пускалась стрела и, в зависимости от того, как она ляжет, определяли, каким будет исход предприятия. Если грозила неудача, то черкесы все равно отправлялись в поход, но с предчувствием, поражения. Абхазский этнограф Званба, писавший в 40–50-е гг. XIX века, дал великолепное описание убыхского похода, его организации и мистического обрамления. В бзыбской Абхазии сохранилось святилище общего для абхазо-абазинов бога войны и похода Айерга, чье имя так схоже с Арееом, богом войны эллинов. «Здесь еще не так давно,– пишут авторы «Истории Абхазии», – Айергу поклонялись как покровителю грабежей и разбоя. О роли этого божества как покровителя войны и походов сообщал в XIX в. абхазский этнограф С.Т.Званба. Святилище Айерга в сел. Аацы особенно почиталось ворами и разбойниками. Этот военный аспект божества обусловил и создание особой песни-гимна, посвященной ему наряду с уже существующими песнями». С богом войны был тесно связан культ меча, который в архаике и в средние века на Западном Кавказе занимал ключевое положение в отправлении культа бога войны. В широком историческом плане культ меча отмечается у большинства северо-причерноморских и северо-кавказских всаднических сообществ, склонных к миграциям, подвижному образу жизни и наемничеству. В условиях похода, набега и войны было некогда устраивать сложные церемонии пользоваться услугами священнослужителей, тем более возводить культовые сооружения. Воины просто втыкали клинки в землю и молились за успех предприятия. У скифов в степи при этом отмечается остаточный друидизм – за неимением священной рощи они втыкали меч в вязанку хвороста., Скифский бог войны Арес по имени своему вполне сопоставим с абхазским Айергом. Кассиодор, комментируя гуннский обычай «священного меча», писал: «Этот обычай священный и почитаемый среди скифских королей, предназначенный надзирателю войн». Геродот в IV книге писал: «Скифы поклоняются Аресу в форме акинака, помещенного на платформу из вязанок хвороста». Рассказ Геродота повторили Эудок-сиус из Книдоса, Аполлодор, Помпоний Мела, Лукиан Самосатский и другие. В последующие века квады, «воткнув свои мечи, которые они чтут как богов, клялись, что они сохраняют свою преданность». Франки также присягали на своих мечах. Слова Приска подводят итог широкому обозрению культа меча: «Подобно столь многим народам от Монголии до Галлии, гунны поклонялись богу войны в форме меча. Истоки этого культа не могут быть прояснены».

Культ меча как нельзя больше подходил к практике военного отходничества. Клемент Александрийский отмечал культ меча у сарматов. Особенная привязанность их к оружию привела к тому, что Исидор Севильский объяснял наименование «сармат» в связи «агма»–оружие. В XIII в. Бартоломей Английский вторил Исидору: «Сармата – земля варваров, которые названы сарматами из-за страсти к оружию». Оружейная этимологи» предложена В.Д.Блаватским на основе иранского saoromant «имеющие клинки», т. е. меченосцы. Иранизм, этот глобальный казус российской исторической школы, не оставляет места автохтонным культурам. Этимология, предложенная В.Д.Блаватским, во-первых, нелогична – имеющими клинки можно назвать все известные этносы: скифов, меотов, гетов, даков, фракийцев, зихов, иберов и многих Других; во-вторых, здесь произвольно добавлена фонема – n, которой нет ни в одной из древних источниковых транслитераций: сармат, савромат (саоромат), сирмат. Тем не менее, имя сарматов нуждается в оружейной этимологии – Исидор знал это, но, не застав этнических сарматов я не слыша их языка, он увязал их с латинским «arma». Западнокавказская адыгейская, этимология абсолютно логична, поскольку отражает именно специфические рыцарские черты сарматов: «сэрамыт» – не сдающие оружия, не отдающие оружия, т. е. люди, не складывающие оружие и не прекращающие сопротивления. Другой возможный адыгейский вариант «сэрмат» (втыкающий меч) отражает культ меча. Стоит отметить, что средневековая Черкесия помещалась ровно в тех границах, в коих обреталась Азиатская Сарматия Клавдия Птолемея. Учитывая, что смены населения не было, мы можем констатировать сарматское происхождение черкесов. «Аттехейские племена, – писал Эд Спенсер, - населяющие сейчас З. К., являются подлинной расой сарматов». Еще не меньше десятка крупных специалистов с тех пор высказали мнение об адыгейской принадлежности сарматов.

Поклонение мечу было отмечено Дионисием Периегетом (II в.) у меотов, основного населения средней и нижней Кубани. Аланы, как непосредственные преемники сарматов, наследовали обычай вонзания меча в землю и поклонения ему как богу войны. Согласно Аммиану Марцеллину, аланы «вонзают обнаженный меч в землю и почтительно поклоняются ему как Марсу, верховному божеству тех земелъ, над которыми простирается их власть». Имя аланского бога войны в источниках не упоминается. Согласно Аммиану, аланы не имели храмов и сословия, священнослужителей, что также сближает их с адыгами. Отношение к оружию у аланов было столь значимым, что меч использовался ими как символ бога вообще, а также определенного божества, патронирующего их военные мероприятия. Аммиан точно отметил еще одну важную функцию «священного меча» у аланов: потребность объявить вновь обретенную землю своей, а акт ее захвата посвятить богу.

Культ меча у черкесов был одним из самых важных мистических атрибутов войны, похода и военного отходничества. Оружие и доспехи как в реальной жизни, так и в эпосе представляют собой важнейшую ценность. «Смерть наездника в бою, – цитировал В. А. Потто черкесскую пословицу, – плач в его дому, а потеря оружия – плач в целом народе». Х.X.Яхтанигов в соответствующем разделе своей книги, озаглавленном «О мечах божественных», отметил, что в черкесской традиции обожествлялось и возвеличивалось не всякое холодное оружие, но обязательно меч – маисэ или джатэ, что объясняется тенденцией фольклорно-эпического материала к возвышению, к усилению понятий, связанных с именем героя». Обязательное упоминание о мече в руках древнего героя сугубо исторично: сабли и тем более шашки вошли в употребление в средние века – приблизительно с VIII в. В Черкесии нового времени (XVI в.– первой половины XIX века) культ оружия был связан с саблей. Трепетное отношение к некоторым клинкам, доставшимся, как правило, в виде трофея после похода на татар, калмыков или османов, было сопряжено с наделением их мифическими, легендарными функциями. Сохранение этих «мечей» как бы ограждало Черкесию и отдельные роды, где они хранились, от военного поражения. Когда речь заходила о почитаемом клинке, присутствующие обязательно вспоминали Всевышнего. Оружием клялись, обмен им закреплял соприсяжные отношения между родами. В новое время момент вонзенного в землю меча уже отсутствовал, но клинки по-прежнему были включены в систему священнодействия. Черкесский друидизм, когда оружие умерших размещали на ветвях священных деревьев, был адаптирован к подвижному образу жизни, поскольку деревья, за редким исключением, есть везде.

Участие в военном предприятии далеко за пределами родной территории имело серьезную мотивацию. Чем в более дальнем походе побывал наездник, тем больше славы и почестей он обретал.

По крайней мере, трижды – в 1532, 1546 и 1550 годах – черкесы захватывали Астрахань. О походе 1532 г. А. М, Карамзин писал: «Новый царь астраханский Касым также предлагал тесный союз великому князю, но едва посол его успел доехать до Москвы, черкесы, взяв Астрахань, убили царя и с богатою добычею удалились в горы». Походы черкесов простирались за Волгу и, согласно «Черкесским преданиям» Хан-Гирея, были как бы критерием трудности и почетности. В день тризны одного из знаменитых наездников жанеевский князь «предложил выпить богатырский бокал в честь собрания наезднику, совершившему известный, прославляемый певцами набег». Когда никто не решался назвать имя достойного, князь предложил принять бокал тому наезднику, который был в набегах за Волгой. В кяхских (западно-черкесских) героических песнях Хан-Гирей выделяет сочинения, посвященные Андемиркану и Бзехинеко-Бек сирзу. Первый является героем астраханских походов, а второй совершает подвиги в верховьях Дуная. Андемиркан фигурирует в героической песне «Бахъшысэрей зек1о» («Бахчисарайский поход»), центральным персонажем которой выступает Татлостан-Янхотуко (Жанхотуко), кабардинский князь, живший в первой половине XVI в. По преданию, кабардинцы во главе с Янхотуко совершили поход в Крым, дошли до его столицы Бахчисарая и окружили его. «Хан вынужден был просить мира,– пишет 3. П. Кардангушев,– и выплатить большую дань–сто возов тонких тканей, что дало возможность кабардинцам снять свои грубо-шерстяные рубашки и заменить их более тонкими». Фигура Бзехинеко не менее исторична, чем персона Андемиркана. Какие-то черкесские отряды действительно доходили до Центральной Европы, особенно во время крымских вторжений в Речь, Посполитую, а также австро-османских или польско-османских войн. Б. Барановский (Варшава) указывает на польские документы, касающиеся найма солдат в Черкесии XVII в. Несколько сот или даже тысяч черкесских всадников было в составе армии короля Яна Собесского (1674–1696), победителя османов при Вене (12 сентября. 1683 г.).

Упоминание в песне–высшая награда для черкеса. Другая важная награда – это повышенные почести и знает внимания во время пиршеств, игрищ, народных собраний. Среди подобных знаков – поднесение почетной чаши или рога для питья. Это так называемая «чаша героев» выделяла всадника и ставила его в круг избранных. В эпоху черкесских мамлюков хронисты и авторы трактатов по фурусийиа – боевому искусству мамлюкских рыцарей – отмечали разницу между такими понятиями, как фурусийиа и храбрость. Так, Ибн Тагри Бирди дал следующую характеристику Эмиру Акбуге ал-Тимрази: «Его смелость в битва была не столь велика, как его знание различных приемов и фурусийии».

Чаша являлась знаком высокого ранга в средневековой Черкесии. Обретение чаши было чрезвычайно сильной мотивацией для адыгского клана. Весьма характерно, что именно чаша стала важнейшим элементом, черкесских мамлюкских гербов. Ее изображение мы находим на доспехах черкесского периода (1382–1517 гг.)–в том числе на нащечниках и на налобнике конского доспеха.

Обычай поднесения почетного рога или чаши характерен для многих культур. «Чаша героев» упоминается Геродотом и Аристотелем у скифов. Почитание чаши отмечено Помпонием Мела у сарматов и Низами Гянджеви у аланов. Серебряные кубки и роги для питья исключительно характерны для так называемых «княжеских погребений» Польши в позднелатинскую эпоху.

Изображение чаши и сама чаша являлись в среде древних западно-кавказских обществ неотъемлемым атрибутом аристократизма, элитарного образа жизни и всаднической культуры. В адыгском эпосе постоянно фигурируют богатыр-кубки, чаши, роги для питья, которые подносятся наиболее отличившимся всадникам. В меотских курганах известны священные сосуды. На золотой пластине из Караго-Дёуашха «царь» приобщается к власти через принятие из рук богини ритона. Очень часто встречается изображение ритуального сферического сосуда. Чаша рассматривалась как престижный трофей: в зихском кургане I в. до н. э. обнаружена чаша, посвященная Аполлону из Фасиса. «Находка такой чаши на Северном Кавказе,– пишет Г. Р. Цецхладзе, - говорит о том, что храм Аполлона в I в. до н. э. был разграблен племенами, жившими тогда на Кубани, а чаша похищена». В песне и предании о Худаберде Азапше чаша также фигурирует в качестве ценного трофея. Азапш публично похищает у крымского хана золотую чашу, усыпанную алмазами.

В курганах Закубанья XIII–XV в. т. н. Белореченской (или Шитхаль – по Н. Г. Ловпаче) культуры, являющейся сокровищницей адыгского всадничества, очень часто встречаются чаши и кубки. Одна из чаш шитхальской культуры имеет изображение идущего влево льва – герба Бибарса 1.

Два медальона с вышитыми на них бронзовой нитью изображениями типичных мамлюкских гербов черкеского периода обнаружены В. Н. Каминским в 1980 г. в адыгском могильнике конца XIV века на правобережье Кубани у станицы Старокорсунской.

В Черкесии XIII – первой половины XIX в. в каждом знатном доме обязательно имелись золотые и серебряные чаши, передававшиеся по наследству. Значимость рогов для питья подчеркивается их частым присутствием на мамлюкских гербах. Бжедуги – от бжъэ (рог), дыгьуэн (воровать) – получили свое имя из-за того, что, по преданию, представители этого клана похитили у своих противников роги для пить». Как видим, подобное, едва ли не сакральное, отношение к чаше имело у адыгов древнюю традицию.

Аристократия всадничества формировалась не на основе знатности и формальной социальной значимости, но в строгих критериях мужественности и той храбрости, которую черкес проявлял на поле битвы. Тренированность, доспехи, владение мечом, экстерьер коня были важны, но отступали на второй план. Другое дело, что наибольшие храбрецы, которым еще везло и они уцелели после многих боев, обладали всем наилучшим из комплекса вооружения воина-всадника. Почти всегда безграничная храбрость сопровождалась безграничной щедростью. Черкес-аристократ не жертвовал своим конем и оружием, но все прочее, особенно одежду, раздавал своим друзьям, родственникам, клиентам. Как и в Черкесии, находясь в Египте, черкесские аристократы не нуждались в ношении дорогих одежд для поддержания своего авторитета, напротив, их можно было увидеть на улицах Каира в бедной одежде, поскольку все самое лучшее у них выпрашивали их вассалы и клиенты. «Иной раз видный эмир,– отмечает А. Н. Поляк,– и одевался, и ехал без убранства, идя, таким образом, по стопам каранис (т. е. воинов-ветеранов) старого времени».

А.А. Максидов

канд. ист. наук

г.Нальчик