№ 6. Депеша министра иностранных дел Французской республики Талейрана президенту Коллегии иностранных дел Российской империи графу Панину Париж, 1 термидора 8 года

Граф, первый консул Французской республики знал все обстоятельства похода, который предшествовал его возвращению в Европу. Он знает, что англичане и австрийцы обязаны всеми своими успехами содействию русских войск; и так как он почитает мужество, так как он больше всего стремится выразить свое уважение к храбрым войскам, он поспешил распорядиться, чтобы комиссарам, которым поручен был Англией и Австрией обмен пленных, предложено было включить в этот обмен и русских, находившихся во Франции и даже оказать им некоторое предпочтение, так как они менее привычны к этому климату и пребывание в этой стране могло быть им вредно.

Но это предложение, столь естественное и повторенное несколько раз, осталось без успеха. Сами англичане, которые не могут не сознаться, что они обязаны русским своими первыми успехами в Батавии, и плодами, которые они пожали безраздельно, и своим безопасным отступлением (потому что без русских ни одному англичанину не удалось бы сесть на корабль) англичане, говорю я, имеющие в эту минуту у себя двадцать тысяч пленных французов, не согласились на обмен русских.

Пораженный этой несправедливостью и не желая далее удерживать таких храбрых воинов, которых покидают коварные союзники, сперва выдав их, первый консул приказал, чтобы все русские, находившиеся в плену во Франции, числом около 6 тысяч, возвратились в Россию без обмена и со всеми военными почестями. Ради этого случая они будут обмундированы заново, получат новое оружие и свои знамена.

Его Императорское Величество, Всероссийский Государь, решит, следует ли ему потребовать, чтобы Англия вернула во Францию подобное же число французских пленных, но первый консул стремится лишь засвидетельствовать свое отменное уважение к русским воинам и свое желание сделать что-нибудь приятное Русскому Императору.

Только необходимо будет, граф, чтобы ваше сиятельство изволили сообщить мне, по какому пути Его Императорское Величество желает направить свои войска в его империю, и я должен просить ваше сиятельство, не замедлить ответом, чтобы войска Его Императорского Величества могли пускаться в путь до наступления осени.

№ 7. Из мемуаров Адама Чарторыйского о войне с Наполеоном (1805 г.)

Отношения, создавшиеся между Россией и Францией, были таковы, что достаточно было малейшего повода для жесточайшего столкновения между этими державами, одушевленными столь разнородными стремлениями. По действиям первого консула было ясно, что повод к тому не замедлит представиться. Событие, послужившие таким поводом, имело ту особенность, что оно сводилось всецело к нарушению начал справедливости и права, без всякого отношения к чьим-либо материальным интересам.

Захват герцога Энгиенского французским отрядом, имевший место на территории свободной страны, с которой Франция находилась в мирных отношениях, суд над герцогом и последовавшая немедленно за этим казнь, поразили Европу и вызвали повсюду изумление, ужас и негодование. Для тех, кто не был свидетелем этого волнения, трудно и представить себе степень его силы. Событие это произвело на императора и на всю императорскую семью сильнейшее впечатление, которое они не только не скрывали, а, наоборот, высказывали не стесняясь. Известие о казни герцога Энгиенского привезено было курьером в субботу. На следующий же день двор облекся в траур; император и императрица, проходя после обедни через зал, где ожидали члены дипломатического корпуса, совершенно игнорировали присутствие там французского посланника, разговаривая в то же время с лицами, находившимися подле него.

Действительно, Россия не могла остаться безучастной зрительницей такого попрания справедливости и международного права, ввиду той роли, которую она наметила для себя в европейских делах. Я составил ноту, произведшую тогда некоторое впечатление. Она была передана в Париж французскому министру через Убри, который был в то время нашим представителем в Париже.

Россия громко протестовала против поступка первого консула, служившего доказательством полного забвения самых священных начал. Россия требовала объяснения, которое могло бы ее удовлетворить хотя и было ясно, что подобного объяснения Франция дать не могла. Ответ не заставил себя долго ждать. Он был резок и оскорбителен. Министр иностранных дел Талейран, чтобы доказать неуместность выступления России по поводу казни герцога Энгиенского, напомнил, что во время смерти императора Павла Франция не позволила себе спрашивать какого-либо объяснения. …

Сношения между обоими кабинетами не могли долее продолжаться. Граф Морков еще раньше покинул Париж. … Насчет того, какое решение должен был принять русский император, сомнений быть не могло; впрочем, неизбежность такого решения предвидели уже при отправлении в Париж первой ноты. В момент полного разрыва сношений с Францией, император созвал совет из всех министров и некоторых других известных лиц. Мне поручили мемориал, с подробным изложением всего дела и указанием способа его разрешения. …

Характер отношений, установившихся тогда между Францией и Россией, не имел себе примера в истории. Чисто моральный мотив разрыва, — ибо жертвой Наполеона был вовсе не русский князь императорской крови, и петербургский кабинет отнюдь не имел прямого повода выражать неудовольствие, — был чем-то совершенно новым в дипломатических летописях. Наше выступление было вызвано нарушением народного права и международных законов. Но это не было объявлением войны, и подданным обоих государств не угрожали проистекающие от нее несчастья; то было простое заявление о невозможности продолжать сношение с державой, совершенно не уважавшей самых существенных принципов, тем прекращением сношений с человеком, оскорбляющим своим образом действий наши убеждения, к какому прибегают и в частной жизни, но которые тем не менее не обязывает нас вызывать его на дуэль.

Ни одна из держав не последовала примеру России. Правда, что эта последняя находилась тогда в исключительно благоприятном положении. Только она одна на континенте сумела сохранить свою независимость и могла охранять свое достоинство. Недоступная для Франции, с тех пор, как та не имела больше флота, она была в своем презрительном спокойствии грозна, как неподвижно нависшая туча, заряженная грозой и бурями. Россия должна была бы сохранять как можно дольше это импонирующее положение. Со всех сторон к ней направлялись просьбы о поддержке, о союзе с ней, со всех сторон ей выражали знаки уважения. …

Чтобы понять ход тогдашней политики и то ожесточение, которое проявила вся Европа в борьбе с Бонапартом, несмотря на наносимые им поражения, надо вспомнить состояние общественного мнения в Европе в то время.

Восхищавшиеся французской революцией в ее первые моменты видели в Бонапарте героя либерализма. Он казался им предназначенным самим Провидением для того, чтобы доставить торжество справедливости и своими великими и успешными делами разрушить бесчисленные препятствия, выдвигаемые жизнью на пути желаний угнетенных народов.

По мере того как Наполеон обманывал эти ожидания, симпатии к нему охлаждались. Французская республика и Директория, без сомнения, поступали преступным и безрассудным образом, но правительство это, ошибаясь в средствах, не изменяло, однако, цели. Оно нанесло наибольший вред своему делу, но не ушло от него. Возможно, что к правительству Директории вернулся бы рассудок, что оно научилось бы лучше служить принципу освобождения народов и всеобщей справедливости. Но всякая иллюзия, всякая вера в это сделалась невозможной, как только Бонапарт стал во главе Франции. Каждое его слово, каждый поступок показывали, что он хотел действовать только силой штыка и численностью войск. В этом была главная ошибка царствования Наполеона; благодаря ей он лишился огромной власти. …

Поэтому-то, когда настал момент начать с ним борьбу, на это пошли без малейших колебаний, ибо в этом видели поход против силы, переставшей служить справедливости и добру. … Амьенский мир, встреченный с одинаковым энтузиазмом по обе стороны пролива, был нарушен событием, вокруг которого Наполеон поднял шум с обычной ему резкостью; но в данном случае права были на его стороне. Он потребовал немедленного очищения Мальты, занятой англичанами, под строгим условием уйти оттуда тотчас же по заключении мира. Судьба этого острова, по общему согласию, должна была решаться всеми державами сообща. Англия высокомерно отказалась от выполнения этой статьи, и война загорелась немедленно. …

Австрия уже вооружилась; она настаивала на составлении общего плана военных действий, с целью обеспечить себя от опасности чужеземного вторжения. Надлежало подумать о подготовке к выполнению этого общего плана, на случай, если бы война стала неизбежной. К этому и приступили в Петербурге, с одной стороны, совместно с Австрией, с другой — с Англией. Англия обязалась доставить для вооружения Европы. Переговоры длились некоторое время и представили большие затруднения. Английские дипломаты находили требования Австрии чрезмерными. Наконец, при помощи взаимных уступок, пришли к соглашению. …

Между тем, Наполеон как будто нарочно желая устранить всякую возможность мирного исхода, короновался королем Италии, совершенно не считаясь с правом престолонаследия. Овладев Генуэзской республикой, угрожая Неаполю и лишив всякой будущности Савойский дом, он этим еще более увеличил общее осуждение и, кроме того, отнял у России всякую надежду добиться тех условий, отказаться от которых ей не позволяла честь.

Таким образом, не могло быть и речи о чем-либо другом, кроме подготовки к борьбе, казавшейся неизбежной. …

Русскими войсками командовал генерал Толстой, Корпус русской армии, находившийся в Корфу, должен был плыть к Неаполю. Другая армия, под начальством генерала Кутузова, направилась к австрийской границе, чтобы иметь возможность оказать помощь генералу Макку, сосредоточившему свои силы близ Ульма. Наконец генерал Михельсон выступил к прусской границе с целью положить конец нерешительности берлинского кабинета. Все эти передвижения произведены были по плану, предложенному Австрией и обсужденному сообща всеми союзниками. План этот, казалось, отвечал всем требованиям положения. Если он и не удался, то лишь по вине самих австрийцев. В случае, если бы Пруссия не согласилась присоединиться к коалиции, мы должны были, не останавливаясь, идти дальше и обойтись без ее согласия.

Для императора Александра настала пора явиться на театр событий. …

В это время император Наполеон, мало обращавший внимание на препятствия, которые считал маловажными, прошел без всякого разрешения Пруссии через одну из ее провинций, загораживавшую путь и мешавшую его планам. Оскорбленный таким поведением, прусский король разрешил свободный проход и русским войскам…

Теперь шел вопрос о том, что предпринять по отношению к французской армии. Наполеон подошел к Брюнну; его аванпосты шли параллельно с нашими. Я нашел императора почти у самых передовых постов, окруженного военной молодежью… Обсуждался вопрос, следовало ли движением налево подойти к эрцгерцогам Карлу и Иоанну… или же было бы удобнее повернуть направо и соединиться с прусской армией, которая должна была в определенный момент принять участие в действиях союзных армий. Верх одержало первое мнение. …

Самым важным тогда было воздержаться от всяких наступательных действий, так как это могло вызвать опасные случайности. Надо было выждать время, пока подойдут эрцгерцоги и, главное, пока проявит себя Пруссия, двинув свою армию, весьма желавшую приступить к наступательным действиям. …

Император и его тогдашние советчики допустили большую ошибку, вообразив что Наполеон находится в опасном положении и что он собирался отступать. Французские аванпосты действительно казались робкими и нерешительными: это поддерживало в русских войсках иллюзию, и с наших аванпостов ежеминутно приходили донесения, сообщавшие о готовящемся отступлении французской армии. Забыли о чрезвычайно важном значении настоящего момента и отдались всецело желанию не упустить такого прекрасного случая уничтожить французскую армию и нанести, как предполагали, решительный и роковой удар Наполеону. …

Вечером первого декабря, в сумрачную и холодную погоду, император, окруженный наиболее приближенными лицами, шагом ехал по направлению к тому месту, где на следующий день должно было начаться сражение. Мы встретили отряд кроатов, которые затянули одну из своих национальных песен, протяжных и меланхоличных. Пение это, холод и хмурое небо привели нас в грустное настроение. Кто-то сказал, что завтра понедельник, день, считавшийся в России несчастливым; в тот же момент лошадь императора поскользнулась и упала, он же сам был вышиблен из седла. Хотя это приключение и окончилось благополучно, все же некоторые увидели в нем дурное предзнаменование. …

Утром наши аванпосты безуспешно атаковали французов. Вдруг мы увидели французские колонны, быстро мчавшиеся вперед и отбрасывающие выставленные против них отряды. Когда я увидел быстроту, с которой мчались французские войска, я почувствовал в этом плохое предзнаменование для исхода этого дня. Император был также поражен быстротой их движения, произведшего настоящую панику в австрийских рядах.…

Надо было думать об отступлении, и император направился к Аустерлицу, еще занятому отрядом Багратиона, превратившемуся теперь в арьегард. … Было крайне необходимо поддержать сношения с Багратионом, который один остался на месте перед торжествующими войсками Наполеона, так как можно было опасаться, что замешательство может произойти и в его отряде. Генералу Винценгероде поручили доставить Багратиону приказ отступать к Аустерлицу и продержаться там насколько возможно дольше, не подвергая себя тем не менее какой-либо опасности.

Вскоре мы услышали крики французских солдат. Ими возвещалось прибытие к армии Наполеона. День склонялся к вечеру. Генералы вернулись на свои посты, а император для безопасности должен был отправиться в Голич. …

В союзных войсках не было больше ни полков, ни главного корпуса; это были просто толпы, бежавшие в беспорядке, грабившие и тем еще больше увеличивавшие безотрадность этого зрелища. Я хотел соединить обоих императоров в одном месте, чтобы лучше обеспечить их безопасность, но это мне не удалось. Император Франц брел своей дорогой, поручая мне иногда передать от его имени утешение Александру. Оно заключалось всегда в одном и том же: он уверял нас, что уже переживал подобного рода несчастья и, хотя в данный момент зло обрушивалось непосредственно на него, он все же далеко не терял надежд.