rozhkov_aiu_v_krugu_sverstnikov_zhiznennyi_mir_molodogo_chel

колебался в пределах от 10–15 до 100–120 рублей, достигая в отдельных случаях 190 рублей. Наиболее распространенной была ставка в 40–50 рублей, то есть в 2–2,5 раза выше госстипендии. Чтобы получить адресную хозстипендию, наиболее предприимчивые студенты отправлялись к руководителю соответствующего хозяйственного учреждения (нередко при посредничестве знакомых) с просьбой предоставить им стипендию в обмен на обещание работать по окончании вуза в этой отрасли хозяйства. Как правило, эти просьбы решались положительно, что не мешало каждой из сторон в любой момент нарушить договоренность. В случае прекращения выплаты стипендии студент перекочевывал в другое учреждение с подобным ходатайством. Такая практика, просуществовавшая до весны 1925 года, позволяла назначать стипендии студентам вне зависимости от их классовой принадлежности, что не устраивало лидеров главпрофобра. Однако им приходилось идти на компромисс и терпеть массу «недостойных» стипендиатов ради части «достойных», поскольку в противном случае хозяйственники грозили вообще прекратить выплату стипендий всем студентам. Затем декретом СНК от 31 марта 1925 года были введены обязательные отчисления промышленными предприятиями доли прибыли главпрофобру, не менее 30% которой шло в стипендиальный фонд. Теперь хозстипендии распределяла только ЦСК. Соответственно, размер стипендии отрегулировался: массовая хозстипендия стала превышать государственную ровно в полтора раза (30 рублей); повышенная составила 50 рублей315.

Положение непролетарского студенчества было гораздо тяжелее, чем у студентов-коммунистов и рабфаковцев. Если бы не поддержка некоторых меценатов, сумевших выплачивать около 3000 частных стипендий в размере от 15 до 100 рублей в ценах 1924 года, то студенты из «бывших» слоев общества могли бы просто не выжить физически. Существенным подспорьем для студенчества явилась также гуманитарная помощь различных иностранных миссионеров. При помощи одной только католической миссии Ватикана весной 1923 года были организованы две студенческие столовые в Краснодаре, благодаря чему удалось спасти от неминуемой голодной смерти как минимум 1250 студентов и членов их семей316. Таких локальных примеров филантропии в целом по России было немало. Студенческие организации русского зарубежья также оказывали помощь своим собратьям в вузах СССР. Например, Русский национальный студенческий союз во Франции и Общество взаимопомощи студентов донских казаков во Франции осенью 1924 года собирали со своих членов по 2 франка на благотворительную помощь советским студентам317.

В результате благотворительной помощи американской организации APA непролетарское студенчество иногда оказывалось даже в более выгодных условиях, чем госстипендиаты. Дело в том, что американский паек, состоявший примерно из 4 пудов продовольствия, превосходил как минимум в 4 раза любую

320 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

советскую стипендию318, *. В то же время обед, получаемый украинскими студентами от Европейского комитета помощи студенчеству, был низкокалорийным и, по словам самих студентов, «только раздражал слизистую желудков»319. Ю. Юркевич, получавший посылки от АРА, и по прошествии многих лет вспоминает о них с восторгом:

«Знаменитые “аровские” посылки: ящик с пакетом муки, банкой свиного лярда, несколькими банками сгущенки. В США каждый мог заплатить несколько долларов, и посылка уходила либо по указанному адресу, либо без адреса, на усмотрение АРА. Присылались и вороха ношеных вещей, распределявшихся обычно по организациям, и какими же шикарными они казались! В колонию доставляли американский геркулес, концентрат горохового супа, тростниковый сахар, сгущенка — это была пища богов»320, **.

Как было установлено выше, даже имевшие стипендии пролетарские студенты не смогли бы выжить без дополнительных источников финансирования. Той же АРА приходилось кормить и рабфаковцев. Л. Гумилевский в сатирическом рассказе замечательно отобразил накал двухлетних взаимоотношений между надменным буржуазным кормильцем «мистером Хауером»,

* АРА (American Relief Administration) — Американская администрация помощи, гуманитарная общественная организация. По инициативе будущего президента США Г. Гувера оказывала гуманитарную помощь советской России во время голода 1921–1922 годов, на что истратила около 62 млн долл. (свыше полумиллиарда в нынешних ценах). К августу 1922 года, несмотря на нерасторопность советских учреждений, при помощи АРА было завезено и распределено среди голодающего населения России 788900 грузов: зерно, мука, бобовые, консервированное молоко, сахар, жиры, какао и другие продукты (в весовом выражении — свыше 400000 тонн продовольствия), а также медикаменты и одежда. По всей стране силами АРА было организовано 15700 столовых и распределительных пунктов, где ежедневно получали пищу свыше 4 млн детей и 6,3 млн взрослых. Между тем отношение большевистской власти к деятельности АРА всегда было настороженным. В самом начале ее деятельности к 48 сотрудникам АРА чекистами было приставлено не менее 10 сексотов. В июне 1923 года АРА прекратила оказание помощи России под предлогом того, что советское правительство одновременно закупало в Германии оружие за золото и предлагало зерно на экспорт. Помощь АРА была наиболее значительной из всей международной помощи советской России. Всего международный объем помощи голодающим в России составил 588590 тонн продовольствия, что помогло спасти от голодной смерти по меньшей мере 3,5 млн человек, тогда как усилиями внутри страны было спасено примерно 3,3 млн человек (Коммунистический режим и народное сопротивление… С. 9; Данилов В.П. Какой была международная помощь // Аргументы и факты. 1988. № 19. С. 6; Советская деревня… С. 772; «АРА к нам идет без задних мыслей, но возни с ней будет много»: Деятельность Американской администрации помощи в России. 1921–1923 гг. // Исторический архив. 1993. № 6. С. 76–95).

** Ю. Юркевич, очевидно, не знал, что за посылки АРА расплачивалось советское правительство. По данным советских чиновников, каждая американская посылка обходилась СССР

примерно в 10 долл., что более чем вдвое превышало ее реальную стоимость. Распределялись посылки по взаимному соглашению с правительством России, поэтому вряд ли АРА имела полную свободу в выборе адресатов своей помощи. Между тем представляются пророческими слова Э.О. Бруцкус об исторической роли АРА, написанные в сентябре 1921 года: «Буржуазная далекая Америка подкормит гибнущих с голоду жителей пролетарского рая. “АРА” накормит жертв пятилетних опытов коммунистических правителей; американские деятели воочию увидят счастье Советской России, и весть об этом великом счастье, быть может, спасет другие страны от подобных социальных опытов!» («АРА к нам идет…» С. 89; Из «Дневника материхозяйки в годы революционной России» // Отечественная история. 1997. № 3. С. 95).

Глава 3. «Не хотим жить по-старому!» 321

заведующим «136 столовой АРА» и 98 потребителями заокеанской «подачки» из рабфака «Шестого государственного университета РСФСР»:

«Мистер Хауер презирал рабфаковцев; рабфак презирал мистера Хауера. <…> рабфак ежедневно от трех до пяти поедал обеды в столовой мистера Хауера. <…> Мистер Хауер ограничивался высокомерным презрением; рабфаковцы — спокойным поеданием обедов. <…> Огромные желудки рабфаковцев отлично усваивали американское какао, рис, сгущенное молоко, но жевавшие исторический материализм мозги их не могли вместить мистера Хауера. <…> студком рабфака национализированный для АРА особняк считал достоянием Республики, переданным в его, рабфака, пользование. Мистер Хауер же, в тот самый момент, когда в него вошел он, мистер Хауер, вместе с попугаем, какао, рисом, сгущенным молоком, считал столовую АРА частью своей страны»321.

Рассказ, написанный в 1923 году, заканчивается в духе времени: не выдержавший политического натиска рабфаковцев мистер Хауер навсегда покидает Россию.

Студенты демонстрировали поразительное искусство выживания. Слушатели из крестьян нередко спасались посылками с нехитрым деревенским снадобьем. Те, кому не помогали домашние, подрабатывали частными уроками, разгрузкой вагонов, подметанием улиц, пилкой дров, торговлей папиросами. Некоторые счастливчики находили работу в качестве грузчика хотя бы на один раз в две недели, и были очень рады заработанным 2–3 рублям. Девушки стирали на заказ белье, мыли полы и окна. Некоторые торговали собой. В одном из вузов госстипендиаты нашли любопытный способ пополнения своего бюджета. Каждый студент приватно заключал с каким-нибудь нэпманом письменный договор, по которому предприниматель брал обязательство выплачивать студенту ежемесячно до окончания вуза 25 рублей. В свою очередь, студент обязывался полностью вернуть нэпману всю затраченную на него сумму в двойном размере, плюс 8% годовых322. Выгода от такого ростовщичества для нэпмана была вполне очевидной, и он с удовольствием шел на сделку. Студенты же рассчитывали, как всегда, на авось — в основном на получение в будущем хорошей работы, позволившей бы им расплатиться с кредитором. Подрабатывать репетиторством или иным интеллектуальным трудом удавалось немногим студентам, поскольку этот рынок был занят педагогами. Даже книжной торговлей могли заниматься не все студенты в силу своего невежества. Одна студентка-медик, устроившаяся в книжный магазин, поставила книгу А. Коллонтай «Любовь пчел трудовых» на полку по пчеловодству, а ссу- до-сберегательные товарищества упорно называла «сосудо-сберегательными». Благом для некоторых юношей являлись шефские выступления с лекциями

322 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

или уроки в воинских частях. Там, как правило, были хорошие буфеты для командного состава. Один полуголодный студент-шеф восторгался богатым меню воинского буфета:

«Сыр, колбаса, яйца, икра, чай — что тебе угодно. Все это сказочно дешево, половина розничных цен. Комиссар полка говорит, что каждый раз, приходя на занятия, я могу здесь ужинать. Вот бы таких нагрузок побольше!»323

Однако такое питание было лишь заветной мечтой многих студиозусов. Как правило, питались в студенческих столовых только госстипендиаты, которым выдавались кредитные талоны на обед и ужин. К тому же качество питания в этих столовых было неважное. Как вспоминает Ю. Юркевич, «в студенческой столовой кормили до смешного дешево, хоть и столь же плохо»324. На 32–34 копейки, которые студенты платили за обед, они получали пищу, энергетическая ценность которой составляла не более чем 500–700 ккал. вместо минимальной нормы в 1500 ккал. Помимо низкой калорийности питания, качество пищи было невысоким. Вместо полноценного обеда студенты получали зачастую мутную баланду на первое и котлеты с едва уловимым запахом мяса на второе. Неслучайно сразу после обеда в столовой некоторые студенты, располагавшие средствами, спешили подкрепиться в буфет, где цены были выше, но качество продуктов лучше325. Один московский студент колоритно описал качество питания в столовой:

«Приносят первое. Жадно, с остервенением набрасываешься на принесенное. Принесенное называется супом. Не суп, а прямо идиллия! Средь воды плавает несколько десятков перловых крупинок, так плавно плавают, что просто шик. И тут же по близости расположился кусочек мяса. Мясо чудесное. Своей твердостью оно напоминает крепость топора. Ешь этот суп и думаешь: “Какой же это суп, черт побери, ведь это ж бульон, которым в больницах кормят больных”. Съешь первое и опять ждешь. Приносят второе. Пять-шесть штук тушеных картофелинок, кусочек мяса, такого же крепкого, как топор, и немножечко желтой подливки. Быстро умнешь второе. Что же дальше? Вылазка. Дай следующему, сзади стоящему, вкусить сладость этого обеда. Ведь он полчаса ждал, пока освободится твое место. Вылезаешь. На вопрос, сыт ты или нет, отвечают сами кишки грустным, переливчатым бурчаньем»326.

Тяжелее всех приходилось студентам техникумов, стипендия которых была еще меньше вузовской. Зачастую они вообще не обедали, заменяя обед чаем — утренним и вечерним. Нередко они брали одну обеденную порцию на 3-4 человека. Чтобы как-то выжить, студенты техникумов регулярно выносили

Глава 3. «Не хотим жить по-старому!» 323

хлеб из столовых327. Впечатление от еды ухудшалось еще и тем, что учащиеся нередко обнаруживали в своих тарелках посторонние предметы. Записи в жалобных книгах были полны упреков и сарказма:

«7/IX. Приготовление обедов грязно и антисанитарно. В обеде можно найти и гвозди, шпагат, мух, волокна и волосы. <…> В супе нашел таракана»; «9/IX. Обедаю в данной столовой несколько дней, оставался полуголодным»; «почему мяса в борще все делается меньше и меньше? В начале года было с кулак величиной, а теперь с горошину»; «предлагаю сделать точный химический анализ нашего обеда, дабы выявить точно, какая калорийность нашего обеда. А то, может быть, правление столовки жульничает и не додает нужных калорий, а никто этого не знает»328.

Многие столовые были переполнены; число питавшихся в них студентов нередко превышало дневную норму в 2–4 раза. Только в Москве в 1929 году общественным питанием в 16 студенческих столовых было охвачено 25000 человек. Попасть в такую столовую и дождаться в ней обеда было нелегким делом. М. Москвин так описывает собственные впечатления от посещения пункта общепита:

«Ободранный, полутемный сводчатый зал вечно полон голодными людьми. У стола, за которым обедают четыре человека, десять ждут своей очереди. Подавальщицы, охрипшие от непрерывных окриков, устало ползают между столами. В воздухе стоит тяжелая, не умолкающая брань. Ссорятся, дерутся, но не допускают вмешательства милиции. Если милиционер появляется, то противники совместными силами и при общем сочувствии бьют милиционера и того, кто его вызвал»329.

Между тем столовая была местом не только питания, но и общения студентов. Студент Кубанского сельскохозяйственного института оставил такое свидетельство о вузовской столовой:

«Наша столовка достопримечательна тем, что здесь, как в клубе. Студенты встречаются, обсуждают последние и политические новости. Совещаются об общественной работе, делятся своими успехами, и все это на весь длинный стол с вечно сопровождающими молодежь оживлением, хохотом и шутками»330.

Показательно, что, несмотря на систематическое недоедание, некоторые студенты не теряли присутствия духа и на пустой желудок. Один студент в шутку подсчитал, какое количество воды может заменить необходимые для организма калории, получаемые с пищей. Получилось, что понадобилось бы 40 ведер воды, нагретых при температуре 100 °С. В ходу у студентов была и такая шутливая песенка:

324 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

На углу Мясницкой —

Шоколадный трест.

Наш студент из принципа

Шоколад не ест.

Вполне очевидно, что настроения студентов сильно зависели от чувства голода. Один студент признался, что «горел классовой ненавистью», глядя на богатые разносолами витрины Охотного ряда. Однако вскоре, когда его материальное положение несколько улучшилось, он был готов извиниться за свою революционную нетерпимость: «Я не знал, что через неделю мне выдадут стипендию в 10 рублей»331. Другой студент, переживший упадочное состояние и находившийся на грани самоубийства вследствие нежелания наблюдать дальше «перерождение октябрьских завоеваний», позже написал в анкете, что «милиционер казался тем же полицейским. Коммунист-заведующий все тем же работодателем. В лучшую кондитерскую по Проломной хотелось садануть камнем… Но случилось небольшое событие, в связи с которым я стал наедаться досыта и мир начинает казаться мне иначе устроенным, будущее не представляется безразличной обузой»332. Между тем неизвестный 20-летний студент техникума, не имевший вторую неделю ни денег, ни хлеба, ни работы, решил покончить жизнь самоубийством и написал предсмертное письмо лидеру комсомола Н. Чаплину. В нем суицидент обличал несправедливость, окружавшую его везде — от биржи труда и техникумовского начальства до новоявленных «буржуев», катающихся на автомобилях, рысаках, посещающих дорогие рестораны и театры. Студент пришел к выводу, что при царе меньше таких «пузаков» было, чем при советской власти. Заметив, что ему никто не помог в беде из органов власти и комсомола, он с огорчением заключил свое предсмертное послание: «Эх, все пусто, мелко и пошло»333.

Несмотря на заметный приоритет в материальном снабжении пролетарского студенчества, оно также испытывало непреодолимое чувство голода. Рабфаковцы часто жаловались на то, что их ужин представляет собой «светлую водицу (хорошо, если прокипяченную) и сухой черствый хлеб»; по утрам многие рабфаковцы не завтракали334. Как колоритно выразился один рабфаковец, которому доктор рекомендовал диетическое питание, «ну и налопался — целых две селедки съел, да плюс полтора фунта кислого хлеба. Теперь полагаю, что нажрался на целую неделю»335. Обследование студентов ЛГУ показало, что ежедневно обедали только 34,5% слушателей, 47,5% учащихся обедали не ежедневно, а постоянно голодали 17,7% студентов этого вуза. Только у половины одесских студентов питание было трехразовым. Студенты I МГУ на завтрак съедали полбатона, а вторая половина батона составляла их ужин. Самой популярной колбасой среди московских студентов была моссельпромовская

Глава 3. «Не хотим жить по-старому!» 325

«собачья радость» по 26 копеек за фунт. Обычно студенты съедали ее с булкой и запивали простым кипятком336. Не наевшись досыта перед занятиями, студенты использовали любую возможность перекусить в перерывах между парами. Однако сделать это было непросто:

«В институте тысяча человек; не попал в очередь в первые сто человек, значит, лишен чая с куском хлеба и папирос. Достать же их в другом месте невозможно. Каждый студент имеет карточку. От нее при получении чего-нибудь съестного или папирос отрезается талончик. Обычная норма — 7 папирос в день. Махорка студентам никогда не выдается, считается предметом роскоши, и распределяется исключительно среди рабочих. В коридоре то и дело слышно: “Даешь сорок!” (окурок), “Даешь двадцать!” (пол-окурка) и т.д. Не попавшие в очередь студенты рассаживаются на подоконнике в аудитории, читают газеты, устраивают игры, гуляют “в проходку” по коридорам. Темы бесед — общежитие, столовая, бани, прачечные и иные житейские мелочи… К 2 часам дня в аудитории становится жарко. Студенты ерзают на скамьях, не слушают профессоров. Все вещи сложены и приготовлены к походу на обед»337.

Втрудной для всех студентов экономической ситуации все-таки тяжелее было непролетарскому студенчеству. Советская власть обрекла его на самообеспечение, не поддерживая материально и заставив оплачивать свою учебу. Не все студенты спокойно восприняли этот произвол властей. В Краснодарском сельскохозяйственном институте в 1922 году произошли волнения непролетарских студентов на почве несправедливого, по их мнению, освобождения коммунистов от оплаты обучения и назначения им стипендий. Беспартийное студенчество самовольно переизбрало курсовые комитеты и выразило недовольство работой стипендиальной комиссии. В 1925 году аналогичные события происходили в московских, смоленских, украинских вузах. Эти волнения были особенно заметны на фоне недавно прошедшей «чистки» вузов. Многие студенты непролетарского происхождения воспринимали повышение платы за обучение как очередной удар власти по беспартийному студенчеству338.

Впервой половине 1920-х годов размер оплаты обучения колебался от 50 до 300 рублей в год в зависимости от материального положения родителей студента. Это являлось тяжелым бременем для 97% студентов, оплачивавших свою учебу. Живущие на «нетрудовые» доходы платили от 225 до 400 рублей339. Разумеется, подавляющая часть студентов не платила вовсе. К ним относились выпускники рабфака, коммунисты и комсомольцы, лица, находившиеся на иждивении членов РКП(б), командированные профсоюзами, а также дети профессорско-преподавательского состава вузов. С каждым годом росло количество льготников, освобождаемых от оплаты обучения, одновременно

326 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

в результате «чисток» сокращалось число непролетарских студентов и, соответственно, увеличивалась сумма оплаты. Таким образом, к концу 1920-х один «буржуазный» студент, оплачивавший «свою» учебу, фактически содержал 3–4 партийцев или командированных профсоюзами. С другой стороны, среди непролетарского студенчества, испытывавшего постоянную нужду, находились и такие, как Аллочка Морозова — персонаж из «Записок вузовки». Судя по описанию ее облика, это была девица с маникюром, всегда изящно одетая, постоянно с деньгами, в сумочке у нее всегда были бутерброды с зернистой икрой или семгой. Она никогда не ходила пешком, чтобы сэкономить деньги на проезде в трамвае, как другие студенты. За ней на авто подъезжал к вузу коммерческий директор, впоследствии ставший ее мужем340. Однако такие, как Морозова — дочь владельца трех парикмахерских в Ленинграде, — были скорее редким исключением, нежели правилом.

Одежда и жилище

Внешний вид многих студентов в 1920-е годы был очень запущенным, что, впрочем, мало отличалось от облика большинства городских обывателей тех лет. Мылись в бане студенты в среднем не чаще 2–3 раз в месяц (юноши — около 2, девушки — 2,7 раза), примерно с такой же периодичностью меняли нательное белье (2,6 и 3,3 раза соответственно). Нередко за неимением средств устраивали «баню» в общежитии: занавешивали часть комнаты простынями

имылись в корыте. В гардеробе у юноши насчитывалось в среднем 2,5 пары нижнего белья, у девушки — 3 пары341. Однако у многих не было даже такой ограниченной нормы. Одна 16-летняя девушка настолько была поражена внешним видом студента, что записала в своем дневнике: «Сегодня видела какого-то студента, изо всей его фигуры веяло такой безысходной нуждой,

имне стало очень грустно. Ведь таких студентов много»342. Значительная часть студентов в ту нелегкую пору одевалась по принципу «ношу, что имею». Как пелось тогда в песенке краснодарских студентов:

Сапоги мои того…

Цим-ля-ля, цим ля-ля!

Пропускают аш-два-о,

Цим-ля-ля, цим ля-ля!343

В «Записках вузовки» говорится о нищенском состоянии студентки Маруси Чинаровой, носившей лохмотья вместо нормального нижнего белья. Оставаясь ночевать дома у своей подруги после совместного выполнения домашнего задания, она стыдилась раздеться перед сном даже у нее на глазах344.

Глава 3. «Не хотим жить по-старому!» 327

В. Кетлинская в своих воспоминаниях о студенческих годах отмечает: «В обиходе у меня была одна юбчонка и две фланелевые блузки — по очереди стираешь, отглаживаешь и надеваешь в институт и на вечеринку, дома и в театр»345. Ю. Слепухин также описывает весьма скромный наряд студентки из интеллигентной семьи, обутой в деревянные самодельные туфли:

«Несмотря на относительное нэповское “изобилие”, многие молодые жительницы Питера щеголяли еще в этом наследии эпохи военного коммунизма — деревянные подошвы, а верх выкраивался из чего угодно, из коврика, обрезков кожи, какой-нибудь декоративной ткани. Настоящая кожаная обувь продавалась уже в частных магазинчиках, но мало кому была доступна — разве что самим нэпманам… платье ее, простенькое, с напуском на бедра по моде того времени, было явно пошито из занавески, а верх деревяшек был из выцветшего гобелена — скорее всего, обивка кресла, окончившего свой век в буржуйке…»346.

Вещевым довольствием снабжались только рабфаковцы, иногда и слушатели совпартшкол, однако белье это часто было некачественным и выдавалось нерегулярно. К тому же, по признанию одной рабфаковки, студентки там сильно голодали, потому что свою и без того жалкую стипендию тратили на платья. Живя по принципу «лишь бы одеться», они варили наспех какую-ни- будь похлебку на примусе, зато покупали себе на сэкономленные деньги чтонибудь «приличное» из одежды347. Однако и у рабфаковцев порой случались неприятности с одеждой. У студентки А. Родионовой из рабфака искусств в ноябре 1922 года в общежитии украли пальто, которое она «справляла» три года. Накануне зимы она осталась с одной вязаной кофтой. Мать-крестьянка не могла помочь дочери. Тогда она обратилась к А.В. Луначарскому. Свою записку наркому рабфаковка закончила весьма решительно: «Я здесь за дверью жду, или Вашего вызова, или Вашего ответа». На что Луначарский отреагировал указанием своему секретарю: «Можно дать ей рублей 30»348.

Особо неимущим студентам выдавались талоны на баню, оформлялся весьма льготный кредит на одежду, но получить его было крайне трудно. По словам Ю. Юркевича, «много было и иных льгот, но их надо было с огромной потерей времени выбивать, выстаивать и выхаживать»349. Вполне рядовым событием представляется пассаж из одного студенческого очерка:

«Только что я хотел взяться за ручку двери, чтобы войти в читальню, как меня остановил грозный голос Андрюши: “Нужно раздеться”. У меня пробежали мурашки по телу. Я вспомнил, что мои брюки как раз сегодня разорвались на самом интересном месте, но делать было нечего. Собрав все мужество, и отбросив мещанские предрассудки, получаю номерок и направляю свои стопы в читальню»350.

328 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

Рассматривая фотографии студентов 1920-х годов, нельзя не обратить внимание на абсолютное смешение стилей одежды — от ультрамилитаристского до абсолютно цивильного, от устаревшего деревенского до сверхмодного городского. Вместе с тем довольно четко вырисовывается разделение одежды студенчества на два основных стиля: преобладающую часть в «толстовках», кожаных куртках и «юнгштурмовках», с одной стороны, и относительное меньшинство, одетое в европейские костюмы с галстуками — с другой.

Искусствовед Р. Кирсанова справедливо отмечает, что одежда в 1920-е годы утратила функцию украшения своего владельца; ее задача стала иной — сделать человека неприметным, растворить его в толпе, подчеркнуть лояльность хозяина костюма к новой власти: «Время сформировало свой эстетический тип предельной функциональности и предельного аскетизма, при котором все, что напоминало об ушедшей, насильственно отринутой бытовой культуре, воспринималось как враждебное, идеологически чуждое»351. Как полагает С.О. Хан-Магомедов, отрицание моды и атрибутов социально-престижной одежды в начале 1920-х привело к поискам униформы, несущей явно выраженную социально-полити- ческую нагрузку. Процесс постреволюционной демократизации одежды нашел свое отражение и в студенческой среде. Отказ от моды, простота и демократичность внешнего облика, отсутствие специального акцентирования различий между мужской и женской одеждой оставили глубокий след в костюме студенческой молодежи рубежа 1920–1930-х годов.

Одним из наиболее популярных видов униформы в те годы стала дореволюционная «толстовка» — широкая холщовая блуза свободного покроя, соединившая в себе элементы военной гимнастерки и русской рубахи. «Толстовка» стала унифицированной одеждой, новым массовым костюмом студенческой молодежи, отразившим так называемый «стиль РСФСР». По мнению Э. Миндлина, основная черта этого стиля заключалась в «примирении» вертикали (воротника) с горизонталью (поясом)352. Впрочем, в данной метафоре можно обнаружить и иносказательный смысл: эта демократичная одежда, которую носили и многие чиновники, в какой-то мере действительно «примирила» внешне социальные «верхи» с «низами».

Кожаные куртки черного цвета были особенно распространены среди рабфаковцев в начале 1920-х годов, но вскоре вышли из моды. Типичный облик коротко стриженой рабфаковки в «кожанке» и красной косынке к середине десятилетия перестал быть актуальным. Как верно отмечает Н.Б. Лебина, общество к тому времени уже устало от длительного психологического напряжения, от постоянной борьбы. Поэтому знаковое содержание «кожанки» как атрибута стиля беспокойной военной жизни пришло в противоречие с ожиданиями и ценностными установками мирного времени. Особенно заметным стало неприятие «кожанки» в комсомольской среде — новой молодежной элите. «Теперь,

Глава 3. «Не хотим жить по-старому!» 329