5) Болезненность

¹⁵⁹ В современной западной христианской литературе табу на «инфернальные» темы отсутствует, яркий пример тому - популярная книга К.С. Льюиса «Письма Баламута», где подробно описыва­ется психология бесов как раз с целью показать, насколько опасна нечистая сила. Приемы кото­рыми пользуется писатель, в принципе сходны с описанными приемами Лохвицкой. В православ­ной среде отношение к этой книге неоднозначно: принципиального запрета на нее нет и в некото­рых приходах, ориентированных на сближение с западными конфессиями, она даже рекомендует­ся к прочтению, но православные верующие традиционного воспитания относятся к ней скорее отрицательно.

Мотивы «болезни» и болезненности», в принципе характерные для модерни­стского творчества, у Лохвицкой, как было сказано выше, находят совершенно кон­кретное биографическое оправдание. Признаки «болезненности» в позднем ее творчестве отмечали многие критики. Впрочем, уже и в ранних стихах, видели «болезненную напряженность чувства». Большинство видело в этом влияние дека­дентства, но некоторые замечали, что «естественный скат к декадентству» был в

160

самой природе ее дарования.

В рабочей тетради Лохвицкой 1900 - 1902 гг.¹⁶¹ есть наброски какого-то про­заического текста. Это рассказ об общении с мертвецами и вампирами в духе Эдга­ра По. Начинается он словами: «От одной моей умершей подруги осталась тетрадь, которую покойная завещала мне...» - то есть дистанция между автором и героиней рассказа дается сразу. Тем не менее характеристика «подруги» как нельзя лучше подходит к самой Лохвицкой: «Это была молодая женщина <.. .> Она была веселая,

162

остроумная и вполне здраво глядящая на жизнь, она никому не внушала подоз­рения относительно твердости своего рассудка». Затем рассказчица сообщает о не­приметных странностях покойной: иногда среди ночи она будила всех, кто жил с ней под одной крышей, просила встать рядом с ее постелью и говорить с ней. При этом она жаловалась, что у нее болит сердце,¹⁶³ хотя врачи не находили никакой болезни.

Измайлов А. Указ. соч.

¹⁶¹ РО ИРЛИ, ф. 486, № 1.

¹⁶² Характеристика полностью совпадает с той, которую дает поэтессе в своих воспоминаниях Бу- нин: «никогда не говорит... с поэтической томностью, а напротив, болтает очень здраво, просто, с большим остроумием, наблюдательностью и чудесной насмешливостью - все, очевидно, родовые черты, столь блестяще развившиеся у ее сестры, Н.А. Тэффи». Здесь нельзя не отметить, что у Тэффи проявились и другие, очевидно, тоже «родовые» черты: склонность к депрессии, неврасте- ния, почти патологическая рассеянность.

¹⁶³ Ср. фразу из письма Коринфскому, относящегося к январю 1899 г. (РГАЛИ, ф. 2571, оп. 1, № 211, л. 20): «Мне сегодня очень нехорошо, целый день болело сердце». Начиная с 1900 г. жалобы на плохое самочувствие становятся постоянными.

Душевное состояние последних лет жизни Лохвицкой с большей откровен­ностью отражалось в стихах, чем в личном поведении. Никто из мемуаристов не говорит о том, чтобы у нее замечались какие-то зримые признаки душевного рас­стройства, между тем, стихи позволяют это заподозрить. Ее мрачные фантазии соз­давались не под влиянием модных течений, - это было то, что мучило ее саму.

Особая нервная возбудимость и повышенная впечатлительность были свойственны ей всегда, но, вышколенная строгим семейным и институтским воспи­танием, Лохвицкая умела не выдавать своих эмоций. Истерией, столь распростра­ненной в модернистских кругах, она не страдала. С незнакомыми людьми держа­лась очень скованно, с друзьями была обаятельно-простой. Дома душевные колеба­ния также не имели выхода: выплескивать их на детей, при которых находилась почти неотлучно, Лохвицкая себе не позволяла.

Только очень немногие, кому она раскрывалась, видели ту внутреннюю эмо­циональную напряженность, в которой она жила. Один из этих немногих, В.И. Не­мирович-Данченко вспоминает, как однажды Лохвицкая упросила его прочесть воспоминания об Испании, над которыми он работал:

«Я начал и дошел до толедской ночи на Закодавере, как вдруг услышал ее рыдания.

• Что с вами, детка?

• Нет, ничего... Так... Сейчас пройдет. Я не могу равнодушно слушать. Сколько счастья в мире, и как оно далеко от нас!»¹⁶⁵

Немирович-Данченко отмечает также ее «нервный голос». Так что повышен­ная эмоциональность стихов Лохвицкой не была деланной, экзальтация и какая-то особая душевная хрупкость действительно были ей присущи изначально. Но при­знаки психической неуравновешенности стали проявляться, начиная с 1898 -1899 гг., - именно тогда у нее появились симптомы, которые наблюдались до конца жизни: депрессия, боли в области сердца (возможно, невротические), регулярные ночные кошмары.

¹⁶⁴ Медицинский симптом истерии - игра «на публику». Истерические припадки не случаются в одиночестве. В упомянутом прозаическом наброске есть и такая характеристика героини (фраза зачеркнута): «В детстве она страдала истерическими припадками, которые мало-помалу прекрати- лись». Впрочем, в начале XX века истерией назывались многие душевные заболевания.

¹⁶⁵ Немирович-Данченко В.И. На кладбищах. М., 2001,. с. 120

В рабочей тетради 1900 - 1902 гг., где многие стихи сопровождаются графи­ческими рисунками,¹⁶⁶ есть две зарисовки человеческих физиономий с чертами, ис­каженными злобой, сопровождаемые подписями: «кошмар 28-го июля 1901 г.» и «кошмар 30-го июля (лихорадка)»¹⁶⁷

К кошмарам, как и к снам вообще, Лохвицкая относилась серьезно. Заслужи­вает внимание одно из писем А. Коринфскому: «Сегодня я Вас видела во сне. Боже, какой это был ужасный кошмар! Ведь Вы ничего не имеете против меня и никогда не будете моим врагом, не правда ли? Я так боюсь этих слов».¹⁶⁸ Судя по тексту, поэтесса опасается, не открылось ли ей в душе человека, которого она считает сво­им другом, нечто темное, враждебное, и может быть, для него самого еще не опре­делившееся.

Кошмары составляют основное содержание целого ряда ее стихотворений: «Вампир», «Невеста Ваала», «Злые вихри», «Сон» и др.

Она кричит: «Горю! Горю!..» Родная, близкая! Мне снится, Что я - она. Горю!.. горю! О, скоро ль узрим мы зарю?

Рисунки Лохвицкой весьма интересны. Это в основном женские головки и силуэты, какие не­редко встречаются в ученических тетрадях девочек. Вместе с тем, изяществом и выразительно­стью линий некоторые из них напоминают рисунки Пушкина.

¹⁶⁷ РО ИРЛИ, ф. 486, л. 169 об.

¹⁶⁸ ф. 2571, оп. 1, № 211, с 17. см. Приложение.

¹⁶⁹ На наш взгляд, поэтесса действительно была наделена некоторыми необычными способ- ностями, иногда встречающимися у людей, - включающими в себя элементы ясновидения и некоторые другие подобные свойства. Заслуживает внимание одно из ее писем к И. А. Гриневской: «Как Ваша зубная боль? Если мое средство помогло, - продолжайте но- сить шарик на веревке, а кольцо, пожалуйста, возвратите: оно действует только на несколько часов и мне оно нужно» (РГАЛИ, ф. 125, оп. 1, № 295). Насколько можно понять, речь идет о том, что в просторечии именуется «заговариванием зубов». Наличие такого рода способно- стей, какой бы природы оно ни было, вводит человека в зону повышенного риска. По всей

О, скоро ль станем мы молиться? («Невеста Ваала» - IV, 25) Личный опыт мистики сновидений у Лохвицкой не подлежит сомнению, ¹⁶⁹ однако назвать ее сны «списанными с натуры» нельзя. Поэтесса, безусловно, хоро­шо знала разнообразные существующие истолкования символики сна. В боль­шинстве случаев литературная генеалогия ее снов не вызывает сомнения. Особое место занимают они в драме «Бессмертная любовь»:

Отверженные, дикие созданья,

Вас изрыгнул презревший вами ад!

Я узнаю бесформенных инкубов

С их рыбьими глазами мертвецов.

Вот ларвы, духи, вспухшие от крови,

Как пузыри налитые дрожат

В уродливой и сладострастной пляске,

Качаются на тоненьких ногах.

Вот оборотни с волчьими зубами...

Но это вздор и бред. Я сплю, я сплю!

Все это сон... («Бессмертная любовь», (IV, 151) Обилие в драме подобных кошмарных наваждений оставляет тяжелое впе­чатление - в результате чего драма была принята критикой в штыки..

Особые нарекания вызвала сцена пытки в последнем акте. Первый вариант был даже запрещен цензурой, о чем Лохвицкая сообщала в письме А.С. Сувори-

₁₇₀

ну . Поэтесса не настаивала на первоначальном варианте, соглашаясь переделать и второй, если его сочтут неприемлемым. Однако и то, что в итоге пошло в печать,

₁₇₁

шокировало читательскую публику. Говорили, что она «смакует пытку» .

вероятности, Лохвицкая не стремилась развить эти задатки практикой магии, но и не могла их игнорировать (путь, рекомендуемый аскетикой). Такая непоследовательность делала ее особенно уязвимой.

¹⁷⁰ РГАЛИ, ф. 459, оп. 1, № 2399.

¹⁷¹ см. Ф. Маковский, «Что такое русское декадентство» // Образование, 1905, № 9, с. 136.

По замыслу эта сцена, очевидно, должна была оттенить силу любви уми­рающей героини, которая, замученная разгневанным возлюбленным, в последний момент прощает его и предсказывает, что ее любовь не прекратится и за гробом. Однако даже чисто количественно то, что только пытка каленым железом и «ис­панским сапожком» занимает около 80 стихов (а ей еще предшествует длительное описание мучений героини в тюрьме), - явно не уравновешивается 25-ю стихами гимна «бессмертной любви».

Некие болезненно-мазохистские особенности чувства у Лохвицкой, безус­ловно, ощущаются (точно так же, как у Брюсова - садистические). Это угадывается уже в некоторых ранних стихах, но определенно проявляется в драме «Вандэлин» (1899):

. О, бей меня, топчи меня, топчи!

Мой Сильвио, легки твои удары,

Они приносят сладость, а не боль. (Вандэлин, III, ) Депрессивное состояние, как уже было сказано, доминирует в стихах, начи­ная с 1898 - 1899 гг., при этом чувствуется, что лирическая героиня и не стремится из него выйти, находя в страданиях некое наслаждение:

Нет, не совсем несчастна я, - о нет!

За все, за все, - за гордость обладанья

Венцом из ярких звезд, - за целый свет

Не отдала бы я мои страданья. (Ш, 81) Отпечаток болезненности несет и свойственная Лохвицкой устремленность к

₁₇₂

смерти, также вполне определившееся около 1898 г. , и личное ощущение «жизни как сна», о котором шла речь выше - явно вызванное реальной хронической де­прессией. Смерть поэтессы, неожиданная даже для ее знакомых, полностью под­твердила обоснованность и человеческую правдивость ее тревожных предчувствий.

¹⁷² Известное стихотворение «Я хочу умереть молодой» написано немного раньше - 1897 г. (см.

РО ИРЛИ, ф. 486, № 3, лл. 95 об. - 96)

6) Преодоление мечты Представление о Лохвицкой как о «певице мечты» укоренилось так же проч­но, как и репутация «певицы страсти». Немало способствовала этому поэтическая активность Игоря Северянина, сближавшего Лохвицкую и Фофанова. Действи­тельно, у них есть очень похожие стихи, но то общее, что есть между ними, далеко не исчерпывает своеобразия каждого поэта. Наивные «звезды ясные, звезды пре­красные» характерны лишь для раннего творчества Фофанова, в наиболее значи­тельных произведениях позднего периода преобладает трагическое, уже напрочь лишенное иллюзий, восприятие действительности - что естественно для человека, измученного жизненными невзгодами, нищетой и тяжелой болезнью.

У Лохвицкой преодоление мечты шло по другой линии - религиозной. Поня­тие «мечта поэта» давно стало штампом и право лирика на вымышленный мир ни­когда не оспаривается. Между тем, с духовной точки зрения мечта таит серьезную опасность. Мечтая, человек создает мир, автономный от Бога, а потому открытый воздействию темной силы. Лохвицкая почувствовала это довольно быстро, потому-то ее светлые грезы вскоре сменились кошмарами.

Северянинская страна грез, которую поэт по имени Лохвицкой назвал Мир-рэлией, на самом деле имеет больше сходства с сологубовской «землей Ойле». Те­ма зрелого творчества Лохвицкой - уже не мечты, а реальные душевные страдания, от которых не спасает ничто.

Моя печаль всегда со мной.

И если б птицей я была,

И если б вольных два крыла

Меня умчали в край иной:

В страну снегов - где тишь и мгла,

К долинам роз - в полдневный зной, -

Она всегда со мной. (IV, 28) Мысль о том, что мечта - это плен, высказывается в поэме «Лилит» (1900 г.) Этот древнесемитский миф использовался и Сологубом, но для него Лилит - свет­лая мечта: «И вся она была легка, / Как тихий сон, - как сон безгрешна», - в про­тивоположность Еве, олицетворяющей грубую прозу жизни. У Лохвицкой Лилит -могучая волшебница-губительница:

Смотрю я в даль из замка моего;

Мои рабы, рожденные в печали,

Несчастные, чьих праотцев изгнали

Из райских врат, не дав им ничего,

Работают над тощими снопами.

А я смотрю из замка моего,

Сзываю их несказанными снами

И знаю я, что - позже иль теперь -Они войдут в отворенную дверь... («Лилит», IV, 20) Какая участь ждет тех, кто, кто попадает в ее царство, прямо не сказано, но можно об этом догадаться:

Тихо жертвенник горит Пред волшебницей Лилит. Слышен вздох то здесь, то там, Каплет кровь по ступеням... («Лилит», IV, 18) Перемежающееся повествование - то в первом, то в третьем лице, не дает отождествить авторскую позицию с позицией Лилит. Сторонний взгляд открывает правду: пленников Лилит ждет вечная погибель в аду.

Как показатель умонастроения Лохвицкой в последний период ее жизни, ин­тересны два стихотворения: «Злая сила» и «Остров счастья».

Первое из них, посвященное младшему сыну Валерию уже приводилось в пример как свидетельство верности Православию. Время его написания - очевидно, конец 1904 г. Царство мечты в нем прямо отождествляется царством зла. Демон-искуситель, в виде «тяжелой мухи» кружащий над матерью, убеждает ее отдать ему ребенка:

За радость карая, за грех наказуя, Ваш рок неизбежный тяжел и суров. Отдай мне ребенка, - его унесу я

На бархат моих заповедных лугов. («Злая сила», ПЗ, 29) В царстве мечты «минет избранника жребий земной». Мать отвечает катего­рическим отказом:

«Исчезни, исчезни, лукавая муха!» В дремоте мои прошептали уста. «В тебе узнаю я могучего духа, Но сила твоя от тебя отнята». Завершается стихотворение цитированной выше строфой: «Спасен мой ребе­нок от снов обольщенья...»

Интересно что в значительно более раннем стихотворении, тоже о ма­теринстве - «Мое небо», написанном за десять лет до того и адресованном ко­му-то из старших детей, поэтесса мечтала как раз о таком «рае»: Где та страна, о которой лепечут нам сказки? В край тот чудесный тебя на руках бы снесла я, Молча, босая, по острым каменьям пошла бы, Лишь бы избавить тебя - терний земного пути! (Мое небо» - I, 103) В позднем стихотворении чувствуется полемика с самой собой, отказ от прежних заблуждений.

В стихотворении «Остров счастья» тяжело больная, обессилевшая героиня просит «художника-мага» нарисовать ей «остров счастья»:

Художник-маг взял кисть мою и, смело, Окончил он - и, вот, с улыбкой странной,

Вершины гор набросил наугад; Мне говорит: «Хорош ли твой эдем?»

Морская даль под солнцем заалела, Но я молчу. Мой край обетованный

Из мирт и роз расцвел чудесный сад. В моих мечтах стал холоден и нем.

Все то же, да, - и все одно и то же;

И океан, и горы, и цветы.

Моей душе печаль ее дороже

Знакомых снов обычной красоты. Иллюзорная красота оказывается несовершенной. Но существует и иная, подлинная, совершенная красота к которой можно только отдаленно прибли- зиться посредством мечты. В земной жизни ее олицетворяют крылья на фоне закатного неба: крылья - символ порыва души, закат представлялся Лохвицкой тонкой стеной, отделяющей земной мир от мира горнего: О, где следы недавнего бессилья? О, сколько света! Счастья! Трепетанья!

Могуч и тверд ложится каждый взмах. Что купы роз? Что море алых вод?

И вижу я, - сверкают крылья, - крылья, - Бессмертных душ подземные мечтанья

Сплетенные в вечерних небесах. Возносят нас до ангельских высот! (ПЗ, 34)

Здесь одновременно с развенчанием мечты дается и ее оправдание, правда, несколько парадоксально: «подземные», то есть греховные по сути, недозволенные мечтания, будучи рождаемы бессмертной душой, возводят саму душу к ее небес­ному отечеству.