Раздел 1. Массовое сознание как пространство реализации симулятивных образов

Одной из важнейших характеристик современного общественного развития является наличие огромного сообщества людей, которое получило название массы, с присущим ей особым массовым сознанием, которое в силу своих особенностей испытывает сильную тягу, неодолимое влечение к миру воображаемых, симулятивных объектов. Французский поэт Г. Аполлинер – автор термина «сюрреализм»¹ так писал об этом:

«Мы хотим исследовать край необъятный и полный загадок,

Где цветущая тайна откроется тем, кто захочет ею владеть,

Там сверкание новых огней и невиданных красок,

И мираж ускользающий

Ждет, чтобы плоть ему дали и дали названье»².

Для выявления указанных особенностей бытия массового сознания необходимо исследовать его истоки, сущностные и содержательные черты. Ведь сознание, – по словам философа В.И. Толстых – это глагол действительности, вне которого нельзя представить себе процесс общественной жизни, понять ход истории и объяснить ее события. Процесс превращения идеального в реальное не прекращается ни на минуту, существенно определяя – посредством человеческой чувственной практики – общественную жизнь и исторический процесс в целом, так что без деятельности сознания общественная история превратилась бы в некий обездушенный конвейер сменяющихся «голых» фактов, действий, событий – в «жизнь без самой жизни», как образно определил Гете бездуховность¹.

Генезису массового сознания способствовали кризисные явления социума, связанные с динамичными процессами индустриализации, модернизации и глубокими изменениями в духовной сфере: утратой корней, традиционных ценностных оснований. Один из первых исследователей феномена массового сознания Г. Лебон утверждал, что современная эпоха представляет собой один из таких критических моментов, когда человеческая мысль готовится к изменению. В основе этих изменений лежат два главных фактора. Первый – это разрушение религиозных, политических и социальных верований, давших начало всем элементам старой цивилизации; второй – это возникновение новых условий существования в области наук и промышленности². Другими словами массовое сознание является своеобразным продуктом общественного развития, знаковой приметой общества Модерна.

Х. Ортега-и-Гассет пытаясь дать философское осмысление проблеме возникновения массового сознания отмечал: «Массы внезапно стали видны… Они существовали и раньше, но оставались незаметными, занимая задний план социальной сцены: теперь они вышли на авансцену, к самой рампе, на места действующих лиц. Герои исчезли, остался хор»³. Испанский философ оценивает «массу», как множество людей без особых достоинств, как сообщество средних заурядных людей, каждый из которых не ощущает в себе никакого дара или отличия от всех, каждый из которых чувствует, что он «точь-в-точь, как все остальные, и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив себя чувствовать таким же, как все»⁴. Таким образом, масса создает человека без индивидуальности, безличного «общего типа», человек становится хозяином всего мира, он не хозяином самому себе.

Изучением масс и присущего им сознания на протяжении конца XIX и всего ХХ века кроме упомянутых Г. Лебона и Х. Ортега-и-Гассета занимались многие мыслители: Г. Тард, С. Сигеле, З. Фрейд, К.Ясперс, С. Московичи, В. Райх, Э. Фромм, Э. Канетти и др., они выявили и описали феномен массы, а также определили сходные с ним явления толпы (физического, сплоченного, активного, преимущест­венно негативно действующего множества индивидов) и публики (более духовного, рассеянного, цивилизованного «терпимого» целого).

Однако столь общие определения массы, идеологическая позиция, а также выпадение из по­ля зрения указанных ученых задачи проведения принципиальных границ ме­жду «массой» и «класси­ческими» социальными группами, привели по мнению Б.А. Грушина к тому, что крайне узкое по своему фактическому «положению» в жизни общества явление «толпы» стало трактоваться непозволи­тельно широким образом, отождествляться с «массой» как таковой, с гигантскими «секто­рами» в структуре общества (трудящимися классами, нациями) и даже... обществом в целом. Термин «толпа» подставлялся на место соци­ально-политической категории «народные мас­сы», когда революционное массовое движение подводилось под типологическую конструкцию, выработанную при наблюдении действий слу­чайного сборища, реакционного сброда, косной, обывательской аудитории¹.

Американский мыслитель Д. Белл в своей книге «Конец идеологии» указал, что существуют различные интерпретации массы: в одних случаях под ней понимается «недифференцированное множество», гетерогенная аудитория средств массовой коммуникации, противостоящая относительно гомогенным сегмен­там общества (Г. Блумер); в других – «сужде­ние некомпетентных», низкое качество совре­менной цивилизации, являющееся результатом ослабления руководящих позиций просвещен­ной элиты (X. Ортега-и-Гасет); в третьих – «механизированное общество», в котором чело­век является придатком машины, дегуманизированным элементом технологии (Ф. Г. Юнгер); в четвертых — «бюрократическое общество», от­личающееся широко расчлененной организаци­ей, в которой принятие решений допускается исключительно на высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Маннгейм); наконец, в пятых – «толпа», общество, характеризую­щееся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью, отчуждением, недостатком интегра­ции (X. Арендт)¹. Следует признать, что ни одна из приведенных точек зрения и еще ряда других не является общепризнанной.

Не существует единства между философами и в отношении оценки массового сознания, часто она полярна. Так, Ф. Ницше выступает одним из первых критиков «омассовления» общества, которое выражается в том, что верх начинает брать посредственность, он беспощаден к массе, называя ее толпой, стадом, рабами, принуждающими человека отказываться от своего «Я». «Нет ничего страшнее варварского сословия рабов, научившегося смотреть на своё существование как на некоторую несправедливость и принимающего меры к тому, чтобы отомстить не только за себя, но и за все предшествовавшие поколения»².

И напротив, Р. Гвардини утверждает, что слово «масса» не несет никакой отрицательной оценки – это просто человеческая структура, связанная с техникой и планированием. Конечно, не имея еще никакой традиции, более того, вынужденная пробивать себе дорогу наперекор еще значимым традициям, она проявляется сейчас более всего в своих отрицательных свойствах. Но по существу, как и другой человеческий тип, она образует определенную историческую возмож­ность. «Она не принесет с собой разрешения экзистенциальных проблем и не превратит землю в рай; но она – носитель будущего, во всяком случае, ближайшего будущего, пока его не сменит более отдаленное»¹.

Однако, сегодня многие исследователи масс уже не ставят перед собой цели критического рассмотрения массы, а в основном пытаются использовать массовое сознание для достижения своих целей. Г. Маркузе в своей книге «Одномерный человек» показал, что современное массовое общество лишает все критические идеи оппозиционности, встраивая их в свое функционирование. Современная цивилизация уже не подавляет влечения и потребности большинства, но формирует стандартные, ложные потребности – модель «одномерного» мышления и поведения, привязывающее индивида к обществу².

Для выявления сущности и содержания, особенностей функционирования массового сознания, как особого условия реализации симулятивных образов в обществе, необходимо обратиться к философскому осмыслению указанной проблемы. Ведь именно философия, по мнению Г. Гегеля в состоянии исследовать феномен массового сознания, оставаясь объективной и не будучи при этом ангажированной толпой. В своей книге «О сущности философской критики вообще» философ утверждает: «Философия по своей природе – нечто эзотерическое, сделанное для себя, а не для толпы, не способное приспособить себя к толпе; она только потому философия, что прямо противопоставлена рассудку и тем самым, в еще большей степени – здравому смыслу, под которым разумеют ограниченность рода человеческого местом и временем. По отношению к здравому смыслу мир философии в себе и для себя есть некий мир наизнанку»³.

Далее перейдем к рассмотрению сущностных особенностей массового сознания.

Одной из таких особенностей является возможность объединения массы на основе эмоционального присоединения к общей вере или цели. Так, Г. Тард указывал на то, что люди, идущие по улице, каждый по своим делам, крестьяне, собравшиеся на ярмарочную площадь, гуляющие могут образовывать очень тесное скопище, но это будет только простая сутолока до того момента, пока общая вера или общая цель взволнует их или сдвинет их вместе. Как только новое зрелище привлечет их взгляды и их умы, как только непредвиденная опасность или внезапное негодование направит их сердце к одному и тому же желанно, они начинают послушно соединяться¹.

Другая особенность – совместное восприятие, уяснение и признание получаемой массой информации. В массовом сознании, – указывает Г.Г. Дилигенский, – запечатлены знания, представления, нормы, ценности, разделяемые той или иной совокупностью индивидов, выработанные в процессе их общения между собой и совместного восприятия социальной информации. Массовое сознание отличает, следовательно, во-первых, социальная типичность всех образующих его компонентов, во-вторых, их социальное признание, санкционирование той или иной массовой общностью².

Третья особенность состоит в активном влиянии массового (общественного мнения) на все социальные процессы. Б.А. Грушин полагает, что из феномена, традиционно ограни­ченного рамками тех или иных «замкнутых» общностей, групп (родовых, этнических, «цехо­вых», профессиональных и т.п.), а в более ши­роких масштабах проявлявшегося лишь спора­дически, общественное мнение превращается в постоянно действующий и, главное, действен­ный элемент жизни современных государств, выступая наряду с «классическими» общностя­ми (группами) в качестве относительно само­стоятельного агента, активно участвующего в социальной и политической жизни, в том числе в процессе выработки и принятия ответствен­ных решений практически на всех уровнях со­циального управления¹.

Четвертой характеристикой выступает возможность введения в заблуждение, обмана, лишении права выбора масс в отношении важнейших для нее аспектов социального бытия. Современная жизнь оказалась весьма сложной для ее постижения, и человек-масса выстраивает ее по усредненной модели, подгоняя ее к привычным шаблонам и стереотипам. В книге Д. Рисмена «Одинокая толпа» показывается, что у человека массы атрофируется сама потребность в социальной активности. Массовый характер демократии создает большую возможность функционирования неквалифицированной власти, ее безответственности и полной неподотчетности своим избирателям².

И еще одна сущностная черта исследуемого объекта заключается в управляемости массового сознания масс-медиа, с помощью порождаемых ими форм массовой культуры, стандартов духовной жизни. В принципе не имея ни­каких границ своего действия – ни демографи­ческих и социальных, ни национальных и госу­дарственных, – эти средства не только «обслу­живают» массовые процессы в различных сфе­рах жизни общества, но и сами порождают – в том числе в глобальных масштабах – новые виды массовой деятельности, сопряженные со специфическими механизмами массовой комму­никации, с многообразными способами опери­рования массовой информацией.

На основании приведенных весьма противоречивых характеристик дадим общее определение массового сознания.

Массовое сознание – неоднородное, внутренне противоречивое, многоуровневое образование, один из видов общественного сознания, наиболее реальная форма его практического существования и воплощения, оказывающее всестороннее влияние на общественные процессы, детерминированная условиями жизни общества, которой присущи неоднородность, аморфность, быстотекучесть (лабильность) и размытость, которая формируется с помощью стереотипов массовой культуры, а также тотального воздействия средств массовой информации и коммуникации.

Субъектом-носителем массового сознания является масса – принципиально неорганизованное и неструктурированное множество людей, включенных в социальную общность, характеризующаяся определенными свойствами: неоднородностью состава, энергией активного действия, общей направленностью, манипулируемостью извне и др.¹ При этом образы реальности, складывающиеся в массовом сознании исходя из многообразия мировоззренческих моделей, форм практического знания и стилей жизни, отражающее реальную полифонию социальной практики воспринимаются носителями массового сознания как нечто естественное и самоочевидное, полностью тождественное настоящему положению дел.

По утверждению Ж. Бодрийяра сама масса парадоксальна – она не является ни субъектом, ни объектом. Она не в состоянии быть субъектом – носителем автономного сознания и наоборот, когда ее стремятся сделать объектом, то есть рассматривают в качестве подлежащего обработке материала, становится ясно, что ни обработке, ни пониманию в терминах элементов, отношений, структур и совокупностей она не поддается. Эта диффузная, децентрированная, броуновская, состоящая из молекулярных образований реальность неподвластна никакому анализу: понятие объекта к ней неприложимо точно так же, как оно неприложимо и к предельному уровню материи, «анализируемому» в микрофизике. Область «материи» элементарных частиц – это место, где нет ни объекта, ни субъекта, субъекта наблюдения. Ни объект познания, ни субъект познания здесь больше не существуют. Масса олицетворяет такое же – пограничное и парадоксальное – состояние социального¹.

Содержанием массового со­знания выступает совокуп­ность идей, взглядов, точек зрения, идеалов, стереотипов, концепций, мнений существующих в массовом об­ществе, в которых отражается присущая массовидным процессам социаль­ная действительность.

Весь этот эмоционально-интеллектуальный конгломерат условно можно расположить на двух уровнях. Нижний уровень эмоционально-действенный (обыденный) включает в себя эмпирические знания и об­щественную психологию, а верхний – рациональный (теоретический уро­вень) состоит из научных знаний и идеологии. Между уровнями существует тесная взаимосвязь, взаимодейст­вие и взаимовлияние.

Эмоционально-действенный уровень – основа массового сознания. В фундаменте массового сознания обычно лежит яркое эмоциональное переживание некой социальной проблемы, вызывающей всеобщую озабоченность. Это может быть война, революция, масштабный экономический кризис и т.д. Крайняя степень переживания проблемы выступает как системообразующий фактор массового сознания. Такое переживание, проявляясь в сильных эмоциях или чувствах, заслоняет собой все другие, привычные правила жизни – групповые нормы, ценности и образцы поведения, оно порождает потребность в немедленных действиях, у масс возникает состояние своеобразной аномии, разрушения в сознании привычных норм поведения. В так называемых «оранжевых революциях» на Украине, в Грузии и в Киргизии, большие массы населения переставали исполнять решения законной власти, стремились к пересмотру итогов народного голосования, совершали акции гражданского неповиновения, а также участвовали в различных экстремистских инцидентах.

Обыденное сознание – это синтез знаний людей, воз­никающих в процессе опыта передававшегося из поколения в поколение в виде традиций, нравов, обычаев и общественной психологии. Особенность современного этапа развития обыденного сознания – его неустойчивость, текучесть. Особую роль в обыденном сознании играет об­щественная психология, представляющая собой синтез социальных чувств, настроений, по­буждений, привычек, а также национально-психологических компонентов, характери­зующих особенности темперамента, традиций, культуры, исторического прошлого народа. Общественная психология охватывает массовидные психические образования, возникающие в результате взаимодействия индиви­дов в социуме. Опираясь на труды исследователей массового сознания, следует указать на самые характерные из них: примитивизация, иррационализм, чувственнность (страстность), аполитичность, самоуверенность, легковерность, внушаемость, психическая зараженность. Необходимо проанализировать указанные особенности более детально в контексте настоящего исследования.

Важнейшим качеством, присущем массовому сознанию, является примитивизация, которая означает снижение интеллектуального уровня, варваризацию общества. В толпе, – говорил Г. Лебон, – человек становится варваром, движимым инстинктами, он склонен к насилию, снижаются его интеллектуальные способности и чувство индивидуальной ответственности за свои поступки, эмоции выходят из-под контроля. «Становясь частицей организованной толпы, че­ловек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице циви­лизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным человеком; в толпе – это варвар, т.е. существо ин­стинктивное. У него обнаруживается склонность к произволу, буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свой­ственным первобытному человеку, сходство с которым еще бо­лее усиливается тем, что человек в толпе чрезвычайно легко подчиняется словам и представлениям, не оказавшим бы на него в изолированном положении никакого влияния, и совершает по­ступки, явно противоречащие и его интересам, и его привычкам»¹.

С. Сигеле отмечал, что: «человеческие силы, будучи соединены, не складываются, а уничтожаются. Последнее до такой степени верно, что часто посредственный результат бывает плодом собрания таких людей, из которых каждый сумел бы решить тот же вопрос гораздо лучше»².

3. Фрейд делает упор на отказ от моральных достижений человечества: «Похоже, достаточно оказаться вместе большой массе, огромному множеству людей для того, чтобы все моральные достижения составляющих их индивидов тотчас рассеялись, а на их месте остались лишь самые примитивные, самые древние, самые грубые психологические установки»³.

X.Ортега-и-Гассет отмечает наступательный характер посредственности, которая навязывает свою примитивную точку зрения всему обществу. «Масса – это посредственность… особенность нашего вре­мени в том и состоит, что заурядные уши, не обманы­ваясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду»⁴.

М. Маклюэн писал о том, что типографский станок «Галактика Гуттенберга» создала первый стандартно воспроизводимый товар, что индустриализм породил массовый рынок, всеобщую грамотность. Электронный век приводит к состоянию всеобщей включенности, возникает новая община – «глобальная деревня». Современные машины, в первую очередь компьютеры, создали столь плотно взаимосвязанный мир, в котором человек не только становится его придатком, но и оказывается в таком состоянии, когда облегчается исполнение его желаний. Возникают «дикари новой культуры»¹.

Иррационализм (от лат. irrationalis – неразумный), искаженное отражение действительности, ограничение возможностей разума в социальных процессах, утверждение в качестве основы миропонимания нечто недоступного, признание алогичного и иррационального характер самого социального бытия.

Распространение иррационализма и его усиливающееся влияние исследователи связывают с тем, что рационализм как способ познания не оправдал своих претензий на познание глубинных основ бытия и иррационализм является своеобразной формой реакции на эту несостоятельность притязаний научного знания на «полное, без остатка растворение действительности в разуме». В. Райх считал, что «минула эпоха, когда мы полагали, что, руководствуясь разумом и интуицией, народные массы могли понять свое реальное положение для осуществления социальных улучшений своими силами. Действительно, минуло то время, когда массы принимали участие в формировании общества. Оказалось, что можно полностью изменить массы, они бессознательны и способны приспосабливаться к любой форме власти или бесчестия. У них нет исторической миссии. В XX век, век танков и радио, массы не призваны решать исторические задачи – они отстранены от участия в формировании общества»².

З. Фрейд полагал, что масса некритична, неправдоподобного для неё не существует. Она думает образами и не знает ни сомнений, ни неуверенности. Она склонна ко всем крайностям, и тот, кто хочет на неё влиять, не нуждается в логической проверке своей аргументации. «Массы никогда не знали жажды истины. Они требуют иллюзий, без которых они не могут жить»¹. В этом смысле иррациональность в духовной жизни общества имеет много сходного с патопсихологией отдельных личностей. Это касается как возникновения патологических мотивов, так и самого процесса формирования патологии, когда создаются особые условия функционирования психологических механизмов. Экспериментально установлено, что для широкого класса больных раньше всего нарушается то, что было приобретено позднее. Так, условные рефлексы легче разрушаются, чем безусловные. При ослаблении роли высших отделов психики высвобождаются инстинкты (агрессивные тенденции), «низшие» биологические потребности, т.е. происходит как бы послойный распад психики.

Ж. Бодрийяр придерживался мнения, что рациональная коммуникация и массы несовместимы. Массам преподносят смысл, а они жаждут зрелища. Убедить их в необходимости серьезного подхода к содержанию или хотя бы к коду сообщения не удалось никакими усилиями. Массам вручают послания, а они интересуются лишь знаковостью. Массы – это те, кто ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами, это те, кто воспримет все, что угодно, лишь бы это оказалось зрелищным².

Для приведения масс в иррациональное состояние необходимо предварительное разрушение сложившихся норм, стереотипов, взаимосвязей, переход общества, общественного сознания в состояние, далекое от равновесия. Для такого состояния последующее управляющее воздействие может быть относительно небольшим, но при адекватном воздействии на массу, ее чувства, эмоции, инстинкты оно может стать решающим.

Другую сущностную черту массы можно обозначить как чувственность (страстность). Усиление чувственности связано, по мнению З. Фрейда с выходом на свободу в массовом обществе бессознательных инстинктов.

В этой связи следует вспомнить характеристику людей как объекта пропаганды А. Гитлером, который в своей книге «Моя борьба» не раз подчеркивает, что люди в общем-то «женственны по натуре и по убеждениям, и поэтому их мысли и поступки мотивируются не столько трез­вым расчетом, сколько переживаниями и сантимен­тами», причем их чувства просты, в них легко разо­браться. Они малодифференцированны и делятся на положительные и отрицательные, основанные на любви и на ненависти; люди различают в основном «правильное» и «неправильное», правду и ложь и не хотят копаться в оттенках, не умея (или не желая) рассматривать каждую проблему с двух сторон. Согласно Гитлеру, массы «ленивы и медлитель­ны, их воспоминания неточны, и они реагируют толь­ко на тысячекратное повторение простых истин»¹.

Если мы внимательнее рассмотрим индивидуальное и массовое поведение, – утверждал Э.Фромм, – то мы обнаружим, что… стержнем мотивационной сферы человека являются страсти – на рацио­нальном и иррациональном уровне: потребность в люб­ви, нежности и солидарности, в свободе и правде, в со­хранении чести и совести. Человеком владеют такие стра­сти, как жажда власти, подчинения и разрушения; такие слабости, как нарциссизм, жадность, зависть и тщесла­вие. Эти страсти влекут его по жизни, становятся причи­ной волнений и тревог; они дают пищу не только для сновидений, но и являются источником, который питает все религии мира, все мифы и легенды, искусство и лите­ратуру, – короче, все, что придает жизни вкус и цвет, что делает ее интересной и значимой, ради чего стоит жить.

Феномен массы многократно усиливает чувственность человека, который стремиться придать особый смысл своей жизни; пережить самые острые, самые мощные потрясения бытия, кото­рые только могут иметь место при данных условиях. Страсти – это его религия, его культ и его ритуал, а он вынужден скрывать их даже от себя самого, особенно если он не получает поддержки группы¹.

Однако Э. Фромм предостерегает, что в условиях массового общества ценой вымогательства и под­купа человека могут заставить отказаться от своей «религии» и стать адептом нового культа – культа робота. Но такой психологический подход отбирает у человека его послед­нее достояние – способность быть не вещью, а человеком. В действительности все человеческие страсти, «хоро­шие» и «дурные», следует понимать не иначе как попытку человека преодолеть собственное банальное существова­ние во времени и перейти в трансцендентное бытие².

Еще одна особенность бытия масс – аполитичность, которая заключается в полном отсутствии у масс интереса к участию в политическом процессе. Ж. Бодрийяр называет массы «молчаливым большинством», темным бытием, текучей субстанцией, которая «наличествует не социально, а статистически и обнаружить которую удается лишь приемами зондажа, обусловлены все функционирующие сегодня системы. Сфера ее проявления есть сфера симуляции в пространстве социального, или, точнее, в пространстве, где социальное уже отсутствует».

Что может выражаться в политическом, чем может обеспечиваться эффективная работа его знаков, если социального референта сегодня нет даже у таких классических категорий, как «народ», «класс», «пролетариат», «объективные условия»? Но молчаливое большинство – референт мнимый. Это не значит, что оно не существует. Это значит, что оно не может иметь какой-либо репрезентации. Массы не являются референтом, поскольку уже не принадлежат порядку представления. Они не выражают себя — их зондируют. Они не рефлектируют — их подвергают тестированию. Политический референт уступил место референдуму (организатор постоянного, никогда не прекращающегося референдума – средства массовой информации). Однако зондирования, тесты, референдум, средства массовой информации выступают в качестве механизмов, которые действуют уже в плане симуляции, а не репрезентации¹.

Однако следует помнить, что полное делегирование массой своих политических прав и обязанностей элите может привести к ситуации (а зачастую и приводит), которую В. Шекспир описал в своем произведении «Король Лир» как «бич времени, когда безумные ведут слепых»².

Массам присуща также излишняя самоуверенность и самомнение. X. Ортега-и-Гассет называет данное состояние тиранией интеллектуальной пошлости, когда посред­ственность провозглашает и утверждает свое право на пошлость, или, другими словами, утверждает пошлость как право. Испанский мыслитель описывает парадокс, который заключается в том, что когда для заурядного человека мир и жизнь распахнулись на­стежь, душа его для них закрылась наглухо.

При этом массовый человек ощущает себя совершенным. Человеку незаурядному для этого требуется незауряд­ное самомнение, наивная вера в собственное совер­шенство у него не органична, а внушена тщеславием и остается мнимой, притворной и сомнительной для са­мого себя. Поэтому самонадеянному так нужны дру­гие, те, кто подтвердил бы его домыслы о себе. И даже в этом клиническом случае, даже «ослепленный» тще­славием, достойный человек не в силах ощутить себя завершенным. Напротив, сегодняшней заурядности, этому новому Адаму, и в голову не взбредет усомнить­ся в собственной избыточности.

Речь не о том, что массовый человек глуп. Напро­тив, сегодня его умственные способности и возможно­сти шире, чем когда-либо. Но это не идет ему впрок: на деле смутное ощущение своих возможностей лишь по­буждает его закупориться и не пользоваться ими. Раз и навсегда освящает он ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что ско­пилась в нем по воле случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без страха и упрека¹.

Легковерность представляет собой подверженность влиянию и некритическое восприятие навязываемой массовому человеку информации. Еще немецкий мыслитель Ф. Шиллер писал о том, что: «каждый взятый в отдельности человек вполне разумен и рассудителен, став же членом толпы, он сразу превращается в болвана»².

Г. Лебон утверждал, что толпа легко обладая буйными чувствами, свойствен­ными тем существам, которые не могут подчиняться влиянию рассудка, лишенная всяких критических способностей, дол­жна быть чрезвычайно легковерна. Невероятное для ее не суще­ствует, и это надо помнить, так как этим объясняется та необыч­ная легкость, с которой создаются и распространяются легенды и самые неправдоподобные рассказы.

Как только несколько индивидов соберутся вместе, то они уже составляют толпу, даже в таком случае, если они – выдающиеся ученые. Иногда они все-таки приобретают все свойства толпы по отношению ко всему, что выходит за пределы их специальности. Способность наблюдения и критики, существующие у каждого из этих ученых в отдельности, тотчас же исчезают в толпе³.

Особое значение имеет внушаемость массы. Отечественный психиатр В. Бехтерев указывал на то, что население, увлеченное брожением, усвоило себе парадоксальное параноическое мышление и логику помешанных и в силу этой болезненной логики стало разрешать основные вопросы жизни и религии при помощи сравнений и пустой игры слов». Бред и болезненная логика помешанных явились образцом мудрости и подражания для населения, которое раньше обнаруживало здравую логику и здравое мышление¹.

Особое внимание ученый уделял феномену заражения массы определенными идеями: «объединенные известной мыслью народные массы ничуть не являются только суммой составляющих их элементов, как иногда принимают, так как здесь дело идет не об одном только социальном объединении, но и о психическом объединении, поддерживаемом и укрепляемом главнейшим образом благодаря взаимовнушению…отдельные члены этой среды почти ежеминутно инфицируют друг друга и в зависимости от качества получаемой ими инфекции волнуются возвышенными и благородными стремлениями или, наоборот, низменными и животными².

Огромное влияние на толпу имеют СМИ, которые выступают в качестве генератора идей распространяющихся затем в массах: «люди, которые увлекаются таким образом, которые взаимно возбуждают друг друга, или же, скорей, передают один другому внушение, идущее сверху, эти люди не соприкасаются между собой, не видятся и не слышат друг друга; они рассеяны по обширной территории, сидят у себя по домам, читая одну и ту же газету. Какая же связь существует между ними? Эта связь состоит в одновременности их убеждения или увлечения, в сознании, проникающем каждого, что эта идея или это желание разделяется в данный момент огромным количеством других людей. Достаточно человеку знать это, даже не видя этих других людей, и на него влияет вся их совокупная масса, а не только один журналист, общий вдохновитель, сам невидимый и неведомый и тем более неотразимый»³.

Внушаемость массы тесно связана с ее психической зараженностью и это «есть легко констатируемый, но необъяснимый феномен, который следует причислить к феноменам гипнотического рода... – считал Г. Лебон. – В массе заразительно каждое действие, каждое чувство, и притом в такой сильной степени, что индивид очень легко жертвует своим личным интересом в пользу интереса общего. Это – вполне противоположное его натуре свойство, на которое человек способен лишь в качестве составной части массы.

Масса заражает индивида. Индивид же, заражаясь массовыми мыслями, чувствами и переживаниями, начинает подражать тому, что делает масса. Г. Тард говорил, фактически, об обратной стороне той же самой медали: о законах подражания, свойственных поведению человека в массе, Масса заражает индивида, а индивид, заражаясь, подражает массе.

З. Фрейд писал: «Импульсы, которым повинуется масса, могут быть, смотря по обстоятельствам, благородными или жестокими, героическими или трусливыми, но во всех случаях они столь повелительны, что не дают проявляться нс только личному интересу, но даже инстинкту самосохранения. Ничто у нее не бывает преднамеренным. Если она и страстно желает чего-нибудь, то всегда ненадолго, она неспособна к постоянству воли. Она не выносит отсрочки между желанием и осуществлением желаемого. Она чувствует себя всемогущей, у индивида в массе исчезает понятие невозможного»¹.

В представленном выше анализе содержания общественной психологии массового сознания преобладают негативные черты, между тем, некоторые ученые указывают на возможные позитивные характеристики, составляющие феномен массы. Так, X. Ортега-и-Гассет считает, что «восстание масс» может привести не к социальной катастрофе, а в итоге может открыть путь к но­вой и небывалой организации человечества, новые поведенческие черты, рожденные господством масс и обобщенные нами в понятии «прямое дей­ствие», могут предвещать и будущее благо. Понят­но, что всякая старая культура тащит за собой нема­лый груз изношенного и окостенелого, те остаточные продукты сгорания, что отравляют жизнь. Это мерт­вые установления, устарелые авторитеты и ценнос­ти, неоправданные сложности, ставшие беспочвен­ными устои. Все эти звенья непрямого действия – цивилизации – со временем нуждаются в безогляд­ном и безжалостном упрощении¹.

Социологи С. Райкер и Дж. Поттер указали на ошибки традиционных теорий толпы, которые наделяют массовое сознание чертами стадности, излишне «демонизируя» его при этом:

– поведение толпы рассматривается вне социального контекста, таким образом, упускается из виду то, что за действиями толпы стоит, как правило, межгрупповой конфликт – между подчиненной группой и группой, которой принадлежит экономическая и политическая власть в обществе;

– игнорируется политическая и идеологическая подоплека поведенческой динамики толпы, не рассматривается ее направленность на поддержку интересов группы и социальной идентичности ее членов;

– подчеркивается, что одна из причин антисоциального поведения человека в толпе – анонимность, однако эмпирически установлено, что это не совсем так, – многие люди в толпе часто знают и узнают друг друга.

– сведение мотивов индивида в толпе к иррациональным инстинктам, замалчивание мотивов приводит к представлению бунта, конфликта, стычки как не поддающееся рациональному объяснению «происшествия», в которое определенный вклад вносится СМИ.

– деструктивность массы всегда преувеличивается масс-медиа, при этом имеются и миролюбиво настроенные толпы, чья позиция нередко приводит к позитивным социальным изменениям².

Однако не следует забывать, – предостерегает тот же X. Ортега-и-Гассет, – что власть в обществе захватил новый тип человека, равнодушный к основам цивилизации. И не той или этой, а любой, насколько сегодня можно су­дить. Такая пара­доксальность означает, что в мире сегодня господствует дикарь, внезапно всплывший со дна ци­вилизации¹.

Перейдем к анализу верхнего рационального уровня массового сознания, состоящего из научного знания и идеологии.

Рациональный уровень постепенно образуется на основе базисного эмоционально-действенного уровня. Он включает различные когнитивные компоненты – прежде всего, общедоступные знания, массово обсуждаемую социально-политическую информацию.

В научном знании имеются теории, законы, категории, принципы, учения, гипотезы, с помощью них человек постигает истину, понимает сущность происходящих событий. Однако еще С.Л. Франк утверждал, что несмотря на успехи науки и прогрессивные нововведения «человечество вообще и европейское человечество, в частности, – вовсе не беспрерывно совершенствуется, не неуклонно идет по какому-то ровному и прямому пути к осуществлению добра и правды. Напротив, оно блуждает без предсказанного пути, подымаясь на высоты и снова падая в бездны, и каждая эпоха живет какой-то верой, ложность или односторонность которой потом изобличается»².

Важной особенностью научной составляющей массового сознания в настоящий период является определенная усталость от сциентизации и разочарование в идеалах науки и обращение огромных масс к вненаучному познанию и даже мистическому осмыслению социальных процессов. Как отмечал Ф.И. Тютчев: «мир все более погружается в беспочвенные иллюзии, в заблуждения разума, порожденные лукавством сердец»³.

Современная наука, считает П. Вирилио, сбивается с пути истинного и, в роковом смешении научного исследования и поиска эффективных средств выражения, уходя от собственных философских принципов и все более становится технонаукой. Трагедия сделавшегося вдруг информационным познания состоит теперь в том, что технонаука превращается в массовую технокультуру и больше не ускоряет историю, а порождает лишенное всякого правдоподобия, головокружительное «ускорение реальности». Если во времена Коперника и Галилея научные исследования были «наукой установления» относительной истины, то сейчас технонаучное исследование превращается в «науку устранения» этой самой истины. Ведь информация определяется не содержанием сообщения, а его скоростью (медленная подача информации недостойна теперь, и называться-то «информацией», становясь обычным шумовым фоном). Информация (лишенная в глобальной сети контекста) в конечном счете, перестает отличаться от дезинформации. Последняя осуществляется сейчас не утаиванием, а информационной перегруженностью, устанавливая цензуру Сверхинформации¹.

По мнению А. Швейцера человек массы близок к духовному банкротству, он утрачивает доверие к самому себе из-за того давления, которое оказывает на него чудовищное, с каждым днем возрастающее знание. Он более не в состоянии ассимилировать обрушивающиеся на него сведения, понять их, он вынужден признавать истиной что-то непостижимое. При таком подходе к научным истинам он испытывает соблазн признать недостаточ­ной свою способность суждения и в делах мысли.

Неверие в возможность рационального познания истины ведет к скептицизму. Те, кто способ­ствуют этому, питают надежду на то, что люди, отка­завшись от самостоятельно познанной истины, будут принуждены принять авторитарно навязываемый им пропагандистский суррогат истины. Этот расчет ложен. Тот, кто открывает шлюзы по­току скепсиса, не вправе ожидать, что сумеет затем его остановить. Лишь ничтожная часть потерявших наде­жду достигнуть истины благодаря собственному мыш­лению найдет замену ей в заимствованной истине. Ос­новная же масса потеряет вкус к истине и потребность в ней и будет оставаться в безмыслии, колеблясь между различными мнениями¹.

Примером наступления иррационального на научное понимание реального мира является деятельность телеканала ТВ-3, который позиционирует себя как «Первый мистический». На данном канале существует множество программ в которых кардинально пересматриваются научные взгляды на самые разные стороны бытия мира, общества и человека, причем делается это достаточно убедительно с использованием псевдонаучной лексики и определенным образом трактуемых фактов и снятых в определенной таинственно-мистической манере видеосюжетов.

В этих условиях Президиум Российской Академии Наук выступил с обращением к научным работникам России, профессорам и преподавателям вузов, учителям школ и техникумов, всем членам российского интеллектуального сообщества, принятом постановлением от 16 марта 1999 г. № 58-А, отмечает, в котором в частности говорится, что «засилье антинаучных и малограмотных статей в газетах и журналах, телевизионных и радиопередач вызывает серьезное беспокойство у всех ученых страны. Речь идет о будущем нации: сможет ли новое поколение, воспитанное на астрологических прогнозах и вере в оккультные науки, сохранить научное мировоззрение, достойное людей XXI века, или наша страна вернется к средневековому мистицизму»².

Идео­логия, являясь частью теоретического уровня массового сознания, представляет собой совокупность идей, мифов, теорий, философских концепций, политических лозунгов, партийных программ и взглядов, отражающих социальную действительность с позиций оп­ределенных политических интересов и включает в себя концепции, выражающие суть общественного бытия, его идеалы и идеи. Идеология исходит из определенным образом познанной или «сконструированной» реальности, ориентирована на человеческие практические интересы и имеет целью управление людьми путем воздействия на их сознание.

Рассматривая идеологическую составляющую массового сознания, следует уделить определенное внимание феномену ложного сознания.

К. Маркс в своей работе «Немецкая идеология» указывал, что производство идеи, представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни. Люди являются производителями своих представлений, идей и т.д., – но речь идет о действительных, действующих людях, обусловленных определенным развитием их производительных сил и – соответствующим этому развитию – общением, вплоть до его отдаленнейших форм. Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием, а бытие людей есть реальный процесс их жизни¹.

Маркс считал, что большая часть осознанных идеологических мыслей является «ложным» сознанием, идеологией и рационализацией, а подлинные глубинные мотивы поведения человеком не сознаются, они коренятся в организации самой социальной системы, которая направляет сознание человека в определенное русло, тогда как целый ряд фактов и явлений остается за пределами сознания².

Ложное сознание есть неправильное восприятие индивидом действительности или своей связи с миром, частью которого он является. Ф. Энгельс утверждал в одном из своих писем Францу Мерингу, 14 июля 1893 г., что идеология является «ложным сознанием»³, имеющим более или менее наглядную, очевидную классово-социальную детерминацию и обладающим способностью влиять на массовое поведение. «Идеология – это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными... Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идет о мыслительном процессе, то он и выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления – или из своего собственного, или из мышления своих предшественников¹.

К. Маркс и Ф. Энгельс в идеологии видят орудие классовой борьбы: создавая ложную идеологию, правящие классы навязывают свою волю всему обществу. Борьба между идеологиями в такой интерпретации есть не что иное, как иллюзорная форма реальной классовой борьбы, помещенная в символическое поле идей. «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же время и его господствующая духовная сила»².

А. Грамши в не разделял интерпретации идеологии как целиком ложного сознания, он определял ее в качестве средства символической гегемонии господствующего класса. В своей работе «Тюремные тетради» Грамши обосновывает существование «исторически органичных» идеологий, которые имеют действенность, «организуют» людские массы, служат той почвой, на которой люди движутся, осознают свои собственные позиции, борются и т.д. и идеологии произвольные, рационалистические, «надуманные», которые создают индивидуальные «движения», полемику и т.д.³

Л.  Альтюссер в своей работе «Идеология и идеологические государственные аппараты» под идеологией понимает сложившийся в сознании людей воображаемый образ их отношения к реальным условиям своего существования. Идеология может также определяться как «единство действительных и воображаемых отношений к действительным условиям человеческого существования»¹. Альтюссер рассматривает идеологию как некоторую «концептуальную схему», посредством которой люди осмысляют и «переживают» материальные условия своей жизни. Взятая таким образом идеология не может рассматриваться на предмет истинности или ложности.

К. Мангейм призывает рассматривать идеологию с прагматических позиций: «ложным в своей интерпретации сознание является тогда, когда по своей ориентации отстает от новой действительности и поэтому, по существу заслоняет ее с помощью устаревших категорий»².

М.М. Бахтин отождествляет область идеологии с областью знаков. «Вне объективации, вне воплощения в определенном материале (материале жеста, внутреннего слова, крика) сознание – фикция. Это плохая идеологическая конструкция, созданная путем абстракции от конкретных фактов социального выражения»³.

Р. Барт назвал идеологию «метаязыком», отвечающим тем или иным социальным интересам, особое построение – «вторичную семиотическую систему», из смыслов, которыми она питается извлекается ложное, деградированное бытие⁴.

У. Эко под идеологией понимает перекодирование первичного семиотического кода, придающее сообщениям вторичные смыслы. Он говорит о наличии у «получателя сообщения» определенной культурной рамки, которая определяет его сумму знаний, его этические, религиозные убеждения, психологические установки, вкусы, систему ценностей и т.д. «Эта рамка, которую мы могли бы назвать идеологией, задает систему допущений и ожиданий, которая взаимодействует с сообщением и определяет подбор кодов, которые будут использованы при его чтении»⁵.

С. Жижек полагает, что «идеология – это не просто «ложное сознание», иллюзорная репрезентация действительности, скорее, идеология есть сама действительность, которая должна пониматься как «идеологическая»¹.

Он считает, что «идеологическое пространство содержит несопряженные, несвязанные элементы – «плавающие означающие» (термин Ж. Лакана), сама идентичность которых «открыта» и предопределяется их сочленением в цепочки с другими элементами, «пристегиванием» – останавливающим, фиксирующим это течение, то есть превращающим его в часть упорядоченной системы значений². Так, по мнению философа в идеологическом пространстве «плавают» те или иные «означающие»: «свобода», «равенство», «государство», «справедливость», «процветание», «разруха», «мир». При внесении в этот конгломерат более сильного, господствующего означающего («коммунизм»), всем остальным придается определенное в данном случае «коммунистическое» значение, т.е. выстраивается вполне законченная всё объясняющая картина мира:

– настоящая свобода возможна только после преодоления природы буржуазной свободы, которая на самом деле лишь одна из форм порабощения;

– «государство» становится орудием господства правящего класса;

– «равенство» выступает как лозунг мелкой буржуазии, направленный на устранение дворянских привилегий;

– рыночный обмен не может быть «справедливым» поскольку сама форма эквивалентного обмена между трудом и капиталом предполагает эксплуатацию;

Точно также пристегивание «либерального», «консервативного» означающего формирует другие ряды значений из тех же означающих, и картина мира меняется калейдоскопически³.

Таким образом, опираясь на исследования идеологии как особой формы ложного сознания следует указать ее основные черты:

– знаково-символический характер и наличие определенного аппарата кодирования и декодирования;

– узурпация единоличного права на истинность. «Идеология – это, строго говоря, система, только претендующая на правду, то есть система, которая стремилась бы не просто ко лжи как к таковой, но ко лжи, которая переживалась бы как правда, ко лжи, желающей, чтобы ее принимали всерьез»¹.

– внутренняя непротиворечивость и стремление поставить себе на службу даже факты ее опровергающие. «Любая идеология действительно успешна ровно в той мере, в какой она не позволяет увидеть противоречия между предлагаемыми ею конструкциями и действительностью, когда она задает сам модус действительного повседневного опыта... Идеология достигает своих целей тогда, когда даже факты, казалось бы, опровергающие ее доводы, оборачиваются аргументом в ее пользу»². Так, капитаны капиталистической индустрии ныне сделали из известной фотографии Э. Че Гевары 1960 г. А. Корды, где он представлен в военной форме, без оружия, в черном берете с пятиконечной звездой, с устремленным за горизонт взглядом – коммерческий образ, бренд, который стал одним из самых тиражируемых изображений в истории. Он появлялся на постерах, майках, в рекламе алкоголя и дорогих автомобилей, кофе, телефонов, компьютеров, даже женского белья и стал источником внушительных доходов для тех против кого он так сражался.

– работа с формой и избегание содержания, т.к. форма не имеет оснований для критики и сомнения. «На что действительно делает ставку идеология, так это на собственную форму, на то, что мы продолжаем идти как можно прямее в одну сторону, что мы следуем даже самым сомнительным мнениям, если приняли их за вполне правильные»¹.

– стремление к утверждению себя в качестве интеллектуальной моды. В основе моды лежит производство новых знаков, т.е. творческий акт. «Понимание творчества как производства моды, как продуцирования истории в модусе моды означает радикальный отказ от всякой ссылки на «реальность», «природу», «истину» и т.д. – будь то данная разуму истина, скрытая от разума природа, природа как таковая, человеческая природа...»².

Глубинным механизмом реализации идеологии как ложного сознания может служить, согласно мысли М.К. Мамардашвили, понятие «превращенной формы» (verwandelte Form), использованное в свое время еще К. Марксом. Превращенная форма выступает квазипредметом, ее особенность, отличающая ее от классического отношения формы и содержания, состоит в том, что форма проявления получает самостоятельное «сущностное» значение, обособляется, и содержание заменяется иным отношением, которое сливается со свойствами материального носителя самой формы и становится на место действительного отношения. Эта видимая форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи, играет роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы.

Исходное (реальное) отношение здесь не может осуществляться в своем действительном виде в силу изъятости из определенной системы связей или их стертости. Его звенья и зависимости маскируются действием других связей. Таким образом, превращенная форма есть косвенное, символически-иллюзорное образование, которое наблюдается в самых различных областях жизни человеческого сознания и деятельности и активно формирует социальную реальность³.

Для уяснения особенностей репрезентации симулятивных образов необходимо выявить основные черты рационального уровня массового сознания.

Главными характеристиками рационального уровня массового сознания выступают фрагментарность (клиповость), карнавализация, мифологизм и символизм, рассмотрим их более подробно.

Фрагментарность (клиповость, мозаичность) массового сознания – это одна из проблем техногенной цивилизации. Наличие такого рода «разорванного сознания» по Гегелю было присуще части общества и ранее, но никогда не приобретало таких масштабов как сегодня. «Содержание речей духа о себе самом и по поводу себя есть, таким образом, извращение всех понятий и реальностей, – пишет Гегель, – всеобщий обман самого себя и других; и бесстыдство, с каким высказывается этот обман, именно поэтому есть величайшая истина. Это феномен извращения общественного сознания, похожий на случай, описанный в известной сказке Г. X. Андерсена "Платье голого короля". И если в таком обществе с извращенным сознанием какой-то наивный чудак заметит, что король голый, то на него зашикает вся публика и на него будут показывать пальцем, как на дурака¹.

Клип (от англ. clip – стричь; делать вырезки из газет) – непродолжительная по времени художественно составленная последовательность текстов, кадров. Клипы обычно имеют «дробный» монтаж, часто не несут никакой смысловой нагрузки, они просто составлены из нескольких слабо связанных между собой образов. Фрагментарность возникает из-за объемной ограниченности любого образа, у такого мыслительного материала нет возможности дотянуться до других областей, такие фрагменты, порой бывает слишком сложно связать воедино.

Человек, получая информацию определенными порциями, импульсами, фокусируется не на идеях, а на отдельных вспышках и образах, воспринимая при этом мир не целостно, а как череду почти не связанных между собой событий. Обладатель клипового мышления не способен анализировать какую-либо ситуацию, ведь её образ не задерживается в его мыслях надолго, он уже размылся, а его место тут же занял новый.

Люди утрачивают целостность восприятия, все больше мыслят схематично, в рамках заданной системы координат, они все чаще просто не могут выразить свои мысли. Во всем господствует поверхностность простота, глубина и комплексность анализа кажутся многим излишеством. Фрагментарность структуры сознания, его клиповость ведут к разрушению всех целостных систем мышления.

В своем изложении сущности мозаичной культуры А. Моль в книге «Социодинамика культуры» объясняет, что в такого рода культуре «зна­ния складываются из разрозненных обрывков, связанных просты­ми, чисто случайными отношениями близости по времени усвое­ния, по созвучию или ассоциации идей. Эти обрывки не образуют структуры, но они обладают силой сцепления, которая не хуже ста­рых логических связей придает «экрану знаний» определенную плотность, компактность, не меньшую, чем у «тканеобразного» эк­рана гуманитарного образования»¹.

В памяти человека хранится разнообразная информация, какими-то фактами, картинками, но нет связи между ними, просто «кадры», которые не могут быть сложены в единый фильм, это означает, что в избытке имеется информация, но нет связи между ней, нет способов ее обработки, нет возможности как-то объединять факты, обобщать их, делать умозаключения. Академик С.П. Капица придерживается следующей точки зрения: «Без литературы, в том числе периодической, формируется клиповое сознание, когда люди имеют информацию, но не имеют понимания, просто не успевают подумать. ... Факты нужно уметь интерпретировать. Это особенно важно для молодежи, которую напичкивают частной информацией. А если вы знаете, но не понимаете, – душа ваша к этому мертва».

Карнавализация и театрализация – еще одна черта рационального уровня массового сознания.

Термин карнавализация предложен М. М. Бахтиным в его книге о Ф. Рабле. Он применил понятие карнавала, ежегодного праздника перед великим постом, ко всем явлениям культуры Нового времени. Карнавализация означает распространение в современном обществе смеховой культуры как особой формы протеста против иерархиезированной бюрократии, товарного отчуждения, подчинения культуры превратным формам идеологии, а также отрицание, осмеяние сложившейся системы ценностей, канонов. В карнавале сама жизнь играет, а игра на время становится самой жизнью. В этом специфическая природа карнавала, особый род его бытия – праздничная жизнь.

Смеховая культура имеет три основных вида форм, которые с большим успехом используются и в массовой культуре современности:

1. Обрядово-зрелищные формы (празднества карнавального типа, различные площадные смеховые действа и пр.);

2. Словесные смеховые (в том числе пародийные) произведения разного рода: устные и письменные;

3. Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи.

Все эти три вида форм, отражающие – при всей их разнородности – единый смеховой аспект мира, тесно взаимосвязаны и многообразно переплетаются друг с другом¹.

При этом карнавал – по мнению А.В. Бузгалина и Л.А. Булавки, – это массовое действие против мира отчуждения, остающееся в рамках этого мира и потому не разрушающее его действительных основ. Здесь все не взаправду, «как бы», здесь все «понарошку». Карнавал как имитация социального творчества, акцентирующая негативно-критическую сторону, может (как показывает опыт экс-СССР) превратиться во всеобщую форму социальной жизни. Но тем самым он разрушает все то позитивное, что несет с собой, превращая критику в критиканство, переворачивание верха и низа в культ неизменности, осмеяние устаревшего здравого смысла в проповедь безнравственности, пародийное разрушение социальной иерархии во всеобщее люмпенство... Из феномена смеховой критики общества отчуждения такой псевдокарнавал становится. пародией на социальное творчество, превращается отчуждение наизнанку, становясь от этого не менее, а даже более жестким¹.

У. Эко считает, что карнавализация нравов – это возможность каждый день смотреть комические фильмы и шоу по телевидению. Карнавализация – это когда в Америке участники съезда политической партии появляются на публике в смешных костюмах и принимают позы, достойные спектаклей, что дают на Бродвее. Когда политик, выступая в теледебатах, выдвигает серьезные идеи, тогда как рядом с ним молодая субретка в блузке с глубоким вырезом рекламирует календарь, в котором можно увидеть ее прелести. Венец этого социального маскарада – когда Иоанн Павел II, почтенный и добродетельный старик, присутствует на молодежном концерте, на котором рок-певица демонстрирует свой пупок – никто бы не позволил ей сделать это на частной аудиенции в Ватикане.

Карнавализация жизни – это утрата различий между реальностью и зрелищем. Игра в моралистов ничего не даст: такова наша судьба – граждан, живущим в век, когда средства массовой информации проникают всюду, – и нужно уметь жить с этим. Но когда мы, подобно канатоходцам, идем по тонкому шнуру, балансируя между серьезностью и фарсом – именно так и происходит в случае с политическими карикатурами – мы утрачиваем чувство реальности. В какую сторону склониться? Проблема кажется неразрешимой².

Тесно связан с карнавализацией феномен театрализации, который означает превращение общественной жизни в спектакль.

В песне известного музыканта группы Queen Ф. Меркьюри справедливо указывается, что в современном обществе с его «пустотой» и неизвестностью «для чего мы живём?», с его «завесой, все друг другу лгут», несмотря ни на что – «шоу (спектакль) должно продолжаться» (The show must go on!).

По мнению Э. Ги Дебора массовое общество является зрелищным в самой своей основе. Спектакль – это псевдосакркальная сущность, реальность, рассматриваемая по частям, является к нам уже в качестве собственной целостности, в виде особого, самостоятельного псевдомира, доступного лишь созерцанию. Согласно Ги Дебору, современный человек живет в полностью поддельном мире, где все ценности и чувства, переживания и события тотально фальсифицированы: у него «украли» реальность, поместив ее за стекло: телеэкрана, витрин и рекламных щитов. «Спектакль» отделяет человека от того, что находится «по ту сторону», от властей и других людей. Таким образом, жизнь современного общества представляется как «необъятное нагромождение спектаклей». Последняя истина постиндустриального общества заключается в дематериализации самой «реальной жизни», превращении ее в призрачное шоу. Спектакль нельзя понимать ни как злоупотребление миром визуальности, ни как продукт массового распространения образов. «Это не совокупность образов, но общественные отношения между людьми опосредованные образами»¹.

Масс-медиа являются наиболее ярким и поверхностным проявлением спектакля. На первый взгляд, СМИ вторглись в жизнь как простое оборудование для мгновенной коммуникации, очередное удобство – однако это новшество обернулось настоящим Троянским конём, со своими эгоистическими целями и помыслами о саморазвитии.

И. Гофман в своей теории драматургического действия утверждает, что: «не весь мир является театральной сценой, однако нелегко найти важные сферы жизни, для которых это не было бы справедливо»¹.

Действующий человек вызывает у публики определенный образ, производит на нее определенное впечатление о себе, более или менее целенаправленно раскрывая перед ней свою субъективность. Каждое действующее лицо может контролировать доступ публики в сферу своих личных взглядов, мыслей, установок, желаний, чувств и т. д. в силу своего доминирующего положения в этой сфере. В драматургическом действии его участники обращают это обстоятельство себе на пользу и управляют своим взаимодействием путем регулирования взаимного доступа к своей субъективности.

Гофман пишет о стратегиях сохранения и поддержания своего «лица». Они включает в себя приемы создания у окружающих благоприятного впечатления о себе и коррекцию неблагоприятного. Образ себя и имидж у окружающих могут противоречить друг другу, поэтому индивид должен стремиться замаскировать то, что противоречит образу, ему желательному. Сюда относится техника, которую Гофман в дальнейшем назвал различением сцены и кулис.

Основой социальной драматургии становится перформанс². Исполняя свою роль, человек реализует целостное поведение, которое он демонстрирует перед другими и которое влияет на других людей. Сам актер верит в реальность, которую он стремится вызвать у своего окружения».

Управление впечатлениями является важной частью социальной драматургии. Одной из самых примечательных стратегий, поднимающих постановщика над зрителями, является мистификация.

По мнению Дж. Зерзана общество спектакля пре­вратило традиционные общественные институты (школу, работу, семью, религию) в инструменты скуки, террора и отчуждения. Самое же главное, спектакль (тоталитарный общественный институт, подменивший опыт репрезентацией опыта (масс-ме­диа, школы и другие инструменты промывания моз­гов), экспроприировал в пользу тирании все то, на что другие тираны посягнуть не могли, — язык, опыт и саму жизнь. Раньше люди жили сами, теперь за них это делает телевизор, а люди пялятся в ящик.

Жизненные ситуации в восприятии человека, чье существование сформировано ящиком, превраща­ются в продолжение симулированной реальности, в еще один кубик в бесконечной череде мыльных опер, новостей и сериалов. Даже оторванная от те­левизора, жертва спектакля не живет, а переживает спектакль¹.

Следующая черта массового сознания, которая далее будет рассмотрена – мифологизм.

Э. Кассирер считал миф неким универсумом, способным самостоя­тельно конструировать социальную действительность. В своей работе «Техника современ­ных политических мифов» философ говорит о целенаправленном создании мифов как средстве манипуляции массовым сознанием в полити­ческих целях. «Миф создается в соответствии с планом. Новые политические ми­фы не возникают спонтанно, они не являются диким плодом не­обузданного воображения. Напротив, они представляют собой ис­кусственные творения, созданные умелыми и ловкими «мастера­ми». Нашему XX веку – великой эпохе технической цивилиза­ции – суждено было создать и новую технику мифа, поскольку мифы могут создаваться точно так же и в соответствии с теми же правилами, как и любое другое современное оружие, будь то пуле­меты или самолеты. Это новый момент, имеющий принципиаль­ное значение. Он изменит всю нашу социальную жизнь¹.

В массовое сознание постоянно внедряются социально-политические мифы – неразрывно слитые с чувственным образом идей, формирующих наи­более глубокие основы мировосприятия. Мифы утверждают определенные ценности и нормы и воспринимаются преимущественно на веру, без рационального критического осмысления.

Миф, всегда рядом с нами и лишь прячется во мраке, ожидая своего часа, – писал Э. Кассирер, – этот час наступает тогда, когда все другие силы, цементирующие социальную жизнь, по тем или иным причинам теряют свою мощь и больше не могут сдерживать демонические, мифологические стихии².

Р. Барт заявлял, что миф представляет собой коммуникативную систему, некоторое сообщение, это ни вещь, ни понятие или идея; это особая форма, «похищение языка», способ обозначения, когда из скудных, неполных образов, где смысл уже достаточно обезжирен и препарирован для значения, – таковы, например, карикатуры, пародии, символы и т.д. создаются новые смыслы часто не имеющие ничего общего с реальной действительностью. Материалы, из которых создается мифическое высказывание (собственно язык, фотография, живопись, плакат, обряд, вещь и т.д.), могут быть исходно разнородными, но, попадая во владение мифа, они сводятся к голой знаковой функции³.

При этом ни один смысл не в силах противиться грозящей его захватить форме, от мифа не может укрыться ничто, свою вторичную систему он способен развернуть, отправляясь от какого угодно смысла и даже от отсутствия смысла⁴.

Главный вывод Барта заключается в том, что миф пропитывает собой всю социальную действительность, не оставляя буквально ни одной щелки, которая давала бы доступ к «настоящей» действительности. Эта анонимная и аморфная масса расхожих слов и представлений, позднее обозначенная Бартом как «докса»¹, представляет собой первичный и неистощимый источник мифов. В своей универсальности она встает непреодолимой преградой между человеком и миром, между сознанием и реальностью.

Канадский философ М. Маклюэн рассматривает миф в современном постиндустриальном обществе как продукт массового производства, принцип организации массового сознания. По его мнению, массовые коммуникации играют огромную роль в формировании обще­ственного мнения, активно занимаясь мифологизацией массового созна­ния. Предметом анализа М. Маклюэна явились продуцируе­мые обществом социальные, политические, художественные мифы, ко­торые оказывали огромное влияние на социальную жизнь, выступая способом социальной мобилизации и манипуляции со­знанием масс.

По Маклюэну миф становится ложной мобилизирующей системой, искусственно «вписывающей» массы в социальную реальность, создавая при этом у массового потребителя ил­люзии комфорта и истинности: телевизионная реклама, например, воз­действует на культурно-информационное пространство, мифологизируя его, т.е. миф заведомо искажает реальность, превра­щает массового потребителя в объект политических и идеологических манипуляций. В наступившей эпохе «нового племенного человека» царствует миф, а с помощью средств массовой информации, по предсказаниям Маклюэна, вскоре «можно будет держать под контролем эмоциональный климат целых культур»².

Для Ж. Бодрийара миф не пред­ставляет из себя ничего, кроме различных типов отношений и значений, которые готовы сойтись друг с другом, вступить в противоречие и завя­заться на нем как предмете. Он – ничто, кроме скрытой логики, которая упорядочивает эту сеть отношений в то самое время, когда открытый дискурс ее затемняет. «В этом фантазме, которым живет всякое мифологическое и всякое инди­видуальное сознание, проецируемая деталь оказывается эквивалентом моего «я», и вокруг нее организуется весь остальной мир. Это фантазм сублимированной подлинности, которая всегда кончается, не доходя до реальности»¹.

Было бы неверным обобщением делать вывод о том, что современ­ное сознание полностью мифологично, но ряд существен­ных признаков мифологического мышления типичен для современно­го человека.

Важнейшей характеристикой массового сознания является присущий ему символизм.

Многие философы полагали, что реальность бытия может быть познана только с помощью символа. Еще Конфуций считал, что знаки и символы управляют миром, – а не слово и не закон.

Платон в своем трактате «Государство» говорит о людях – «узниках пещеры» воспринимающих лишь символы неуловимых и никогда до конца не проясненных теней, которые проскальзывают в их сознании как отражение истинных идей, однако с помощью познания этих символов можно постепенно приблизиться к истинному пониманию вещей. «Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем – на отражения в воде людей и различных предметов, а уж потом – на самые вещи; при этом то, что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и, его свет… И наконец, думаю я, этот человек был бы в состоянии смотреть уже на самое Солнце, находящееся в его собственной области, и усматривать его свойства, не ограничиваясь наблюдением его обманчивого отражения в воде или в других, ему чуждых средах»².

И.-В. Гете утверждал, что символика превращает явления в идею и «все, что мы узнаем и о чем мы можем говорить, лишь проявления идей»¹, а заключительный «мистический» хор в его «Фаусте» поет: «Все преходящее есть только подобие», в переводе Пастернака, это звучит как: «Все быстротечное – символ, сравненье».

По мнению Э. Кассирера «Разум – очень неадекватный термин для всеохватывающего обозначения форм человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и многообразии. Но все эти формы суть символические формы. Вместо того чтобы определять человека как animal rationale (человека разумного), мы должны, следовательно, определить его как animal symbolicum (человека символического). Именно так мы сможем обозначить его специфическое отличие, а тем самым и понять новый путь, открытый человеку, – путь цивилизации»².

Человек творит мир посредством символов, говорящих о типе реальности, к которой они принадлежат (язык, миф, религию, искусство, познание) и этим кругом очерчивается миссия его жизни. Он – узник мира образов, сотворенных им самим, и всякая попытка выхождения за пределы этого мира квалифицируется философом как «философская мистика», пребывающая «в раю чистой непосредственности»³.

Сам символ понимается Кассирером как смысл, проявляющийся в чувственном, чистейшее и свободное измышление, строимое познанием с целью овладеть миром чувственного опыта⁴.

«Я считаю, – пишет Э.Фромм, – что язык символов – это такой иностранный язык, которым должен владеть каждый из нас. Умение понимать этот язык позволяет соприкоснуться с глубинным уровнем нашей собственной личности. Фактически это помогает нам проникнуть в специфически человеческий пласт духовной жизни, общий для всего человечества, как по содержанию, так и по форме»¹.

Однако, несмотря на кажущийся избыток символов в массовом сознании М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорский утверждают, что современной цивилизации напротив присущ «не­достаток символизма», когда в мировосприятии современного культурного че­ловека символов становится все меньше и меньше.

Символы воспринимают­ся как знаки, «означиваются», включаются в наш режим автоматического оперирования знаками, которому при­родно не принадлежат. То есть внутри наших знаковых систем они десимволизируются, теряют свое не­посредственное «сознательное» содержание и превра­щаются в знаки, строго говоря, уже «неизвестно чего», потому что как символы они имели определенную ориен­тацию, а мы их превращаем (часто через псевдосимволы) в знаки в нашем позитивном рассмотрении. Оказываясь внутри наших знаковых систем, симво­лы переходят («переводят нас») из ситуации понимания в ситуацию знания. Этим мы постоянно уменьшаем количество символов в обращении и увеличиваем коли­чество знаков. По существу, богатейший опыт научного семиотизирования третьей четверти XX века – это опыт перевода символов сознания в знаки культуры².

Вышеперечисленные особенности массового сознания как эмоционально-обыденной, так и рациональной его составляющей делают возможным активное манипулятивное воздействие на него со стороны различных социальных акторов. Еще Г. Тард отмечал, что толпу, эту аморфную группу, с виду зарождающуюся самопроизвольно, в действительности всегда порождает какое-нибудь социальное тело, некоторые члены которого служат ей ферментом и дают ей свою окраску³.

Большинство исследователей масс указывает на их манипулируемость. По словам американского исследователя Г. Шиллера СМИ создают, обрабатывают, ловко оперируют и полностью контролируют распространение информации, которая определяет наши представления, установки, а в конечном счете и наше поведение. Намеренно фабрикуя сообщения, искажающие реальную социальную действительность, они превращаются в манипуляторов сознанием. Сообще­ния, целенаправленно создающие искаженное представ­ление о действительности и формирующие сознание, не позволяющие осмыслить или умышленно отвергающие реальные условия личной или общественной жизни, по сути своей являются подтасованными сообщениями¹.

Манипуляция понимается С.Г. Кара-Мурзой как скрытый духовный процесс программирования мнений и устремле­ний масс, их настроений и даже психического состояния с целью обеспечить такое их поведение, которое нужно тем, кто владеет средствами манипуляции².

Одной из теоретических основ манипуляции массовым сознанием является учение о революции итальянского коммуниста А. Грамши (творческим потенциалом которого воспользовались западные интеллектуалы не для совершения революции, а напротив для разрушения коммунистических идей). Согласно его взглядам, государство опирается не только на силу (принуждение), но и на согласие (гегемонию). «Государ­ство – это вся совокупность практической и теоретической деятельности, посредством которой господствующий класс оправды­вает и удерживает свое господство, добиваясь при этом активного согласия руководимых». Гегемония – тонкий и динамичный, непрерывный процесс, она предполагает не просто согласие, но благожелательное (активное) согласие, при котором граждане желают того, что требуется гос­подствующему классу.

По А. Грамши, и установление, и подрыв гегемонии – «молеку­лярный» процесс, который протекает не как столкновение классовых сил, а как невидимое, малыми порциями, изменение мнений и настроений в сознании ка­ждого человека. Гегемония опирается на культурное, мировоззренческое ядро обще­ства, которое включает в себя совокупность представлений о мире и человеке, о добре и зле, прекрасном и отвратительном, множест­во символов и образов, традиций и предрассудков, знаний и опыта многих веков. Пока это ядро стабильно, в обществе имеется «устой­чивая коллективная воля», направленная на сохранение сущест­вующего порядка. Подрыв этого «культурного ядра» и разрушение этой коллективной воли – условие революции. Создание этого ус­ловия – «молекулярная» агрессия в культурное ядро. Это «огромное количество книг, брошюр, журнальных и газетных статей, разговоров и споров, которые без конца повторяются и в своей гигантской совокупности образуют то длительное усилие, из которого рождается коллективная воля определенной степени однородности, той степени, которая необ­ходима, чтобы получилось действие, координированное и одно­временное во времени и географическом пространстве».

Главным объектом манипуляции является формирование общественного мнения. Сформированные соответствующим образом установки в массах способны в итоге изменить жизнь человека, то есть изменить, если потребуется, способ существования, изменив в том числе и социальный уклад населения, общественный строй. «Сила привычки миллионов и десятков миллионов – самая страшная сила», – писал В.И.Ленин в своей работе Детская болезнь «левизны» в коммунизме¹.

В культурном ядре, надо прежде всего воздействовать для установления (или подрыва) гегемонии на обыденное сознание, повседневные, «маленькие» мысли среднего человека. И самый эффективный способ воздействия – неустанное повто­рение одних и тех же утверждений, чтобы к ним привыкли и стали принимать не разумом, а на веру. «Массы как таковые, – пишет А.Грамши, – не могут усваивать философию иначе, как веру». Сам Грамши прекрасно отдавал себе отчет, что за обыденное сознание должны бороться как силы, защищающие свою гегемо­нию, так и революционные силы. И те и другие имеют шанс на ус­пех, ибо культурное ядро и обыденное сознание не только консер­вативны, но и изменчивы. Та часть обыденного сознания, которую Грамши назвал «здравый смысл» (стихийная философия трудящихся), открыта для восприятия коммунистических идей. Здесь – источник «освободительной гегемонии». Если же речь идет о бур­жуазии, стремящейся сохранить или установить свою гегемонию, то ей важно этот здравый смысл нейтрализовать или подавлять, внедряя в сознание фантастические мифы.

Когда «кризис гегемонии» созрел и возникает ситуация «войны», нужны уже, разумеется, не только «молекулярные» воздействия на сознание, но и быстрые це­ленаправленные операции, особенно такие, которые наносят сильный удар по соз­нанию,   вызывают   шок,   заставляющий   большие   массы   людей   перейти   от пассивности к активной позиции («цепочка синтезов»). Главным действующим лицом в установлении или подры­ве гегемонии является интеллигенция. Именно создание и распространение идеологий, установление или подрыв гегемонии того или иного класса — главный смысл существования интеллигенции. Всегда в обществе остается часть интеллиген­ции, которую Грамши называет «традиционной» – та интеллиген­ция, которая служила группе, утратившей гегемонию, но не смени­ла знамя. Обычно новая получившая гегемонию группа старается ее приручить. Кроме того, общественные движения, созревающие для борьбы за свою гегемонию, порождают собственную интелли­генцию, которая и становится главным агентом по воздействию на культурное ядро и завоеванию гегемонии¹.

Ж. Бодрийяр также отмечает скрытый и нерепрессивный характер управления человеком массы. Общество мягко уговаривает индивида, создавая иллюзию, что само оно приспосабливается к нему и предупреждает его желания; на самом же деле оно эти желания формирует. «Смотрите: целое общество занято тем, что приспосабливается к вам и вашим желаниям. Следовательно, и для вас разумно было бы интегрироваться в это общество… Но эта взаимность, конечно, с подвохом: к вам приспосабливается чисто воображаемая инстанция, вы же взамен приспосабливаетесь ко вполне реальному социальному строю»¹.

Немецкий теоретик публицистики А. Дофифат сформулировал на основе принципов нацистской пропаганды: отказа от гуманности и красоты, адресования примитивных постулатов массе, методичного внедрения в сознание масс заранее отработанных лозунгов, изложенных в трудах Гитлера и Геббельса, основные законы манипуляции в журналистике:

– закон умственного упрощения означает, что любая сложная мысль, объясняющая то или иное явление должна сводится до простой схемы, понятной любому человеку;

– закон ограничения материала состоит в том, чтобы не допустить запутывания индивида в большом потоке информации и не давать ему слишком широкого выбора в этом массиве данных;

– закон вдалбливающего повторения требует многочисленных систематических повторов одной и той же информации;

– закон субъективности предполагает учет образования, профессии, качеств аудитории;

– закон эмоционального нагнетания необходим для того, чтобы поддерживать у человека постоянный интерес к информации, эмоциональная возбужденность очень сильно изменяет поведение человека, происходит мобилизация организма, всплеск сил².

Таким образом, манипулируемость массовым сознанием создает возможность скрытого эффективного на него воздействия, для получения определенных преференций, в том числе и с помощью симулятивных образов, искажающих реальную действительность.

В качестве вывода по разделу отметим следующее.

1. Выявление сущностных черт массового сознания: возможность объединения массы на основе эмоционального присоединения к общей вере или цели; совместное восприятие, уяснение и признание получаемой массой информации; активное влияние массового (общественного мнения) на все социальные процессы; возможность введения в заблуждение, обмана, лишения права выбора масс в отношении важнейших для нее аспектов социального бытия, управляемость массового сознания масс-медиа позволило сформировать авторское определение массового сознания как пространства реализации симулятивных образов.

Массовое сознание – неоднородное, внутренне противоречивое, многоуровневое образование, один из видов общественного сознания, наиболее реальная форма его практического существования и воплощения, оказывающее всестороннее влияние на общественные процессы, детерминированная условиями жизни общества, которой присущи неоднородность, аморфность, быстотекучесть (лабильность) и размытость, которая формируется с помощью стереотипов массовой культуры, а также тотального воздействия средств массовой информации и коммуникации.

2. Субъектом-носителем массового сознания является масса – принципиально неорганизованное и неструктурированное множество людей, включенных в социальную общность. Образы реальности, складывающиеся в массовом сознании исходя из многообразия мировоззренческих моделей, форм практического знания и стилей жизни, отражающее реальную полифонию социальной практики воспринимаются носителями массового сознания как нечто естественное и самоочевидное, полностью тождественное настоящему положению дел.

3. Содержанием массового со­знания выступает совокуп­ность идей, взглядов, точек зрения, идеалов, стереотипов, концепций, мнений существующих в массовом об­ществе, в которых отражается присущая массовидным процессам социаль­ная действительность. Весь этот эмоционально-интеллектуальный конгломерат условно можно расположить на двух уровнях. Нижний уровень эмоционально-действенный (обыденный) включает в себя эмпирические знания и об­щественную психологию, а верхний – рациональный (теоретический уро­вень) состоит из научных знаний и идеологии. Между уровнями существует тесная взаимосвязь, взаимодейст­вие и взаимовлияние.

4. Эмоционально-действенный уровень – основа массового сознания, в его фундаменте обычно лежит яркое эмоциональное переживание некой социальной проблемы, вызывающей всеобщую озабоченность, крайняя степень переживания проблемы выступает как системообразующий фактор массового сознания.

Общественная психология охватывает массовидные психические образования, возникающие в результате взаимодействия индиви­дов в социуме, самыми характерные из них выступают: примитивизация, иррационализм, чувственнность (страстность), аполитичность, самоуверенность, легковерность, внушаемость, психическая зараженность.

5. Рациональный уровень постепенно образуется на основе базисного эмоционально-действенного уровня, он включает различные когнитивные компоненты – прежде всего, общедоступные знания, массово обсуждаемую социально-политическую информацию. Важной особенностью научной составляющей массового сознания в настоящий период является определенная усталость от сциентизации и разочарование в идеалах науки и обращение огромных масс к вненаучному познанию и даже мистическому осмыслению социальных процессов.

6. Идео­логия, являясь частью теоретического уровня массового сознания, представляет собой совокупность идей, мифов, теорий, философских концепций, политических лозунгов, партийных программ и взглядов, отражающих социальную действительность с позиций оп­ределенных политических интересов и включает в себя концепции, выражающие суть общественного бытия, его идеалы и идеи. Идеология исходит из определенным образом познанной или «сконструированной» реальности, ориентирована на человеческие практические интересы и имеет целью управление людьми путем воздействия на их сознание. Идеология представляет собой особую «превращенную форму» ложного сознания, основными чертами которой выступают:

– знаково-символический характер и наличие определенного аппарата кодирования и декодирования;

– узурпация единоличного права на истинность;

– внутренняя непротиворечивость и стремление поставить себе на службу даже факты ее опровергающие;

– работа с формой и избегание содержания, т.к. форма не имеет оснований для критики и сомнения;

– стремление к утверждению себя в качестве интеллектуальной моды.

7. Главными характеристиками рационального уровня массового сознания выступают фрагментарность (клиповость), карнавализация, мифологизм и символизм.

Манипулируемость как возможность осуществления скрытного духовного процесса программирования мнений и устремле­ний масс, их настроений и психического состояния с помощью контроля за распространением информации позволяет создавать симулятивные образы, искажающие реальную социальную действительность в интересах определенных социальных акторов.

Изучив некоторые аспекты массового сознания, выступающего в качестве особой площадки, средства и в то же время мишени воздействия, реализуемых в социуме симулятивных образов, перейдем к непосредственному рассмотрению указанных иллюзорных конструкций, чему посвящен второй раздел данного исследования.