!!Экзамен зачет 2023 год / Тузов - Ничтожность и оспоримость юр сделки (читать 1,2,3 главы)

§20. Два инструмента законодательной политики

§20. ДВА ИНСТРУМЕНТА ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ

Итак, ни один из предложенных критериев – ни взятый отдельно, ни в совокупности с другими – не позволяет объяснить все случаи ничтожности и оспоримости юридических сделок внутри действующей правовой системы. Это связано с тем, что вместо поиска возможного основания их разграничения в самой природе соответствующих отношений все гипотезы, выдвинутые и выдвигаемые после закрепления разграничения непосредственно в законе, стремятся найти указанное основание в нормах позитивного права, т. е. исходят из уже проведенного законодателем деления. Перед исследователем более не стоит задачи, на решение которой были направлены усилия русской дореволюционной цивилистики, – выработать при отсутствии в законе каких-либо на этот счет указаний объективный критерий, позволяющий устанавливать ничтожность и оспоримость в практической, правоприменительной деятельности. С момента вступления в силу ГК РСФСР 1922 г. и по сегодняшний день поиск материального критерия деления порочных сделок на ничтожные и оспоримые может иметь практическое значение исключительно в сфере законотворчества. Но тогда он должен исходить не из позитивно-правового материала, а из природы соответствующих отношений, с привлечением исторических и сравнительноправовых данных. Если же он преследует цель теоретического обоснования уже существующих законодательных решений, что, как правило, и происходит, то попытки решить этот вопрос при помощи какого-то одного или двух критериев чаще всего изначально обречены на неудачу. Такой поиск не является научным, поскольку законодательные решения могут иметь в своей основе самые различные предпосылки идеологического, политического, экономического и

ред. А. Г. Диденко. Вып. 14. Астана, 2002), совершенно очевидно, что наступление или ненаступление правовых последствий зависит от того, является ли порочная сделка ничтожной или оспоримой, а не наоборот. Кроме того, автор не объясняет, из чего выводилась бы противоправность или правомерность сделки, если бы законодатель решал вопрос о ее отнесении к ничтожным или оспоримым именно на этом основании. Впрочем, такое объяснение вряд ли возможно, ибо противоправность является юридической квалификацией и не может устанавливаться на доюридическом уровне, т. е. до установления ничтожности или оспоримости.

161

Глава IV

В поисках материального критерия разграничения

иного характера. Зачастую они продиктованы конъюнктурными соображениями, нередко являются результатом политического компромисса, а иногда и вовсе иррациональны. Во всяком случае, искать в них последовательное и четкое проведение какой-либо единой теоретически обоснованной концепции было бы тщетно. В сказанном легко убедиться, если сравнить основания ничтожности и оспоримости сделок в праве различных стран.

Например, так называемые пороки воли при заключении сделки (ошибка, обман, принуждение) в правопорядках большинства современных государств, в том числе и России, служат основаниями оспоримости1. Казалось бы, такое решение отвечает самому существу дела, и в этом, как мы видели, была также убеждена Редакционная комиссия по составлению проекта русского Гражданского уложения2. «…Пороки воли, – отмечает современный автор, Антонио Гуарино, – не могут влечь, согласно логике (курсив мой. – Д. Т.), всегда и в каждом случае недействительность сделки: хотя бы и порочная, воля все же существует, следовательно, нет оснований считать, что сделка юридически недействительна. Вот мотив, по которому правопорядки склоняются к тому, чтобы отдать вопрос о пороках воли в руки судебной власти, которая должна каждый раз устанавливать действенность порока, о котором заявлено, и степень его тяжести, решая, какие меры следует принять…»3.

Однако тот же автор признает, что решения, которые в разных правовых системах даются этой проблеме, могут быть различными, что устанавливать оспоримость сделок с пороками воли является лишь «в общем» склонностью развитых правопорядков4. Действительно, истории права, равно как и современному законодательству некоторых стран, известны иные решения данного вопроса, осно-

1См., напр., ст. 178, 179 ГК РФ, ст. 90 слл. Закона об общей части ГК Эстонии 2002 г., art. 1117 французского Code civil, § 119, 123 германского BGB, artt. 21, 23, 28– 31 Швейцарского обязательственного закона, § 870, 871, 875 Австрийского ABGB, artt. 1427–1433, 1438, 1439 итальянского Codice civile, ст. 3:44, 6:228 ГК Нидерландов. Аналогичную позицию занимает в данном вопросе и англо-американское право (см.: Дженкс Э. Английское право / Пер. с англ. Л. А. Лунц. М., 1947; Ласк Г. Гражданское право США (право торгового оборота). М., 1961. С. 90).

2См. § 6.

3Guarino A. Diritto privato romano. 11º ed. Napoli: Jovene, 1997. P. 67, nota.

4Ibid. P. 67 s.

162

§ 20. Два инструмента законодательной политики

ванные, по-видимому, на иной «логике». Так, Саксонское гражданское уложение 1863 г. рассматривало сделки, совершенные под влиянием физического принуждения или существенной ошибки, как ничтожные (ст. 92, 95, 830, 837 слл.)1, а согласно Своду гражданских узаконений губерний Прибалтийских 1864 г. такие сделки считались несостоявшимися (ст. 2961, 2981)2. Таковыми они являются и по ныне действующему Гражданскому закону Латвии 1937 г. (ст. 1445, 1463)3. Видимо, такое решение было связано с представлением разработчиков этих законов о физическом насилии и существенном заблуждении как обстоятельствах, исключающих волю на совершение сделки. По крайней мере, в отношении последнего из этих пороков пояснение чисто дидактического характера, уместное скорее в учебнике, чем в тексте нормативного акта, дает сам законодатель. «Существенное заблуждение уничтожает всю силу сделки, – говорится в ст. 1445 Гражданского закона Латвии, – так как предполагается, что заблуждающийся вовсе не давал согласия на сделку и сделка, следовательно, вовсе не состоялась»4. Наконец, согласно Общим положениям гражданского права Китайской Народной Республики 1986 г. практически любые сделки с пороками воли «не обладают обязательственно-правовой силой с момента их совершения»5, т. е., если следовать нашей терминологии, их, по-видимому, следует рассматривать как ничтожные6.

Этот небольшой сравнительно-правовой анализ показывает, что для разграничения ничтожных и оспоримых сделок гражданское

1Цит. по: Гражданское Уложение. Кн. V. Обязательства: Проект… Т. 1 с объяснениями. СПб., 1899. С. 86.

2Там же. С. 85.

3См.: Гражданский кодекс Латвийской Республики. СПб., 2001. Впрочем, этот же закон иногда называет их недействительными (ст. 1447, 1450, 1452, 1453).

4Там же.

5Цит. по: Общие положения гражданского права Китайской Народной Республики. Приняты 4-й сессией Всекитайского собрания народных представителей шестого созыва 12 апреля 1986 г. // Гражданское законодательство КНР / Пер. с кит. М.: МЦФЭР, 1997. С. 28.

6Некоторыми юристами бывшей ГДР высказывалось предложение изменить в этом же направлении немецкое законодательство: «De lege ferenda злонамеренный обман и противоправная угроза должны по меньшей мере приводить к ничтожности сделки…» (Дорнбергер Г., Клейне Г., Клингер Г., Пош М. Гражданское право Германской Демократической Республики. Общая часть / Пер. с нем. М., 1957. С. 365).

163

Глава IV

В поисках материального критерия разграничения

законодательство разных стран использует неодинаковые критерии. Да и в пределах правовой системы любого отдельно взятого государства объяснить данное разграничение с помощью какого-то одного критерия вряд ли возможно. Следует поэтому согласиться с теми, кто вообще не связывает деление законодателем порочных сделок на ничтожные и оспоримые с какой-либо градацией охраняемых интересов по их достоинству, приводя в подтверждение нормы, устанавливающие за нарушение запретов, направленных на защиту схожих между собой интересов, иногда ничтожность, а иногда оспоримость сделки1.

«Нет, конечно, необходимости подчеркивать, – пишет автор последней фундаментальной работы в данной области, проф. Марио Таламанка, – что невозможно… обнаружить некоего рода онтологию указанных двух форм патологии сделки, – в том смысле, что вне логики (правовой. – Д. Т.) системы не существует ситуаций, одни из которых по самому своему существу относились бы к ничтожности, а другие – к оспоримости, но речь идет лишь о градации степени защиты субъекта – носителя интереса, считающегося понесшим ущерб от порока сделки»2. По мнению автора, в современном праве, в отличие от римского, фигуры ничтожности и оспоримости являются вне всякой исторической обусловленности лишь двумя инструментами, между которыми законодатель, руководствуясь единственно соображениями законодательной политики, может произвольно осуществлять выбор3.

Среди российских цивилистов к сходным выводам приходит А. П. Сергеев, отмечая, что «в сущности, любая недействительная сделка по воле законодателя может быть отнесена либо к оспоримым, либо к ничтожным сделкам. Это означает, что между оспоримыми и ничтожными сделками нет каких-либо принципиальных различий, и дело заключается лишь в целесообразности отнесения

1См.: Rescigno P. Manuale del diritto privato italiano. 7a ed. Ristampa con appendice di aggiornamento. Napoli: Jovene, 1987. P. 360.

2Talamanca M. Inesistenza, nullità ed inefficacia dei negozi giuridici nell’esperienza romana. P. 13, n. 53.

3Ibid. P. 13, 6.

164

§ 20. Два инструмента законодательной политики

одних недействительных сделок к числу оспоримых, а других – к числу ничтожных»1.

Действительно, невозможно отрицать, что ничтожность и оспоримость не являются какими-то внутренне присущими сделкам естественными свойствами. Они представляют собой результат правового регулирования, а следовательно, их установление в конечном счете зависит только от воли законодателя. Однако это не должно приводить к скепсису в отношении самой возможности и допустимости искать обоснование деления порочных сделок на ничтожные и оспоримые в природе соответствующих отношений, обусловленной особенностями поражающих эти сделки пороков, не должно приводить к выводу, что «объективные предпосылки такого деления отсутствуют»2.

Верно, конечно, что всецело во власти законодателя в каждом конкретном случае решать, является ли следствием того или иного порока недействительность сделки ipso iure (ничтожность) или же только возникновение у заинтересованного лица права оспорить сделку. Достаточно вспомнить в связи с этим об изменении законодательного подхода к крупным сделкам акционерных обществ, совершенным с нарушением установленного законом порядка, т. е. при отсутствии соответствующего решения совета директоров (наблюдательного совета) или общего собрания акционеров. Согласно прежней редакции Федерального закона «Об акционерных обществах», действовавшей до 1 января 2002 г., такие сделки, строго следуя закону, надлежало рассматривать как ничтожные3, а согласно п. 6 ст. 79 данного закона в новой редакции они относятся к числу оспоримых.

Однако уже само это изменение свидетельствует о том, что законодатель при установлении тех или иных последствий пороков

1Сергеев А. П. Некоторые вопросы недействительности сделок. С. 11. «В сущности, практически любая сделка, не соответствующая требованиям закона и иных правовых актов, – отмечает автор в другом месте, – может быть по мотивам целесообразности отнесена законодателем к числу оспоримых или ничтожных сделок» (там же.

С.14.)

2Там же. С. 14.

3Подробнее см.: Кресс В. В., Тузов Д. О. Указ. соч. // Вестник ВАС РФ. 2001. № 10.

С.93–96.

165

Глава IV

В поисках материального критерия разграничения

сделки действует (или, по крайней мере, должен действовать) не слепо, а руководствуясь законами логики, исходя из существа регулируемых отношений и требований непротиворечивости нормативной системы. Так, в приведенном примере квалификация крупных сделок акционерных обществ, совершенных с нарушением установленного законом порядка, как ничтожных не соответствовала самому существу регулируемых отношений (более обоснованным казалось предоставить заинтересованным лицам право на иск об аннулировании крупной сделки, а не рассматривать ее как недействительную ipso iure1) и, кроме того, явно противоречила законодательному подходу в сходной ситуации к крупным сделкам обществ с ограниченной ответственностью, признававшимся по закону оспоримыми, а не ничтожными.

Конечно, строго говоря, нельзя отрицать власть законодателя нормировать общественные отношения произвольно и даже вопреки законам логики. «…Такая власть, – восклицает Кариота Феррара, – вполне может быть признана за законодателем, который, к сожалению, присваивает себе множество других правомочий!..»2 Но остановиться на констатации этого факта – значит не сказать ничего. Упомянутый выше скептицизм в отношении возможности обнаружить какой-либо сущностный критерий разграничения ситуаций ничтожности и оспоримости сделок не позволяет дать законодателю те ориентиры, следуя которым он мог бы осознанно и целенаправленно осуществлять свой выбор между этими «двумя инструментами» законодательной политики. Дело, таким образом, вовсе не в том, чтобы признать ничтожность и оспоримость какими-то естественными, имманентными свойствами тех или иных порочных сделок и неотступно следовать выстроенной классификации (подобное упрощение было бы грубой ошибкой, и в этом Таламанка совершенно прав), а в том, чтобы установить определенную объективную связь между существом регулируемых отношений, целями законодательной политики и инструментами ее реализации. Выявить такую связь, дать тем самым законодателю «путеводную нить»

1См.: Кресс В. В., Тузов Д. О. Указ. соч. // Вестник ВАС РФ. 2001. № 10. С. 93–96.

2Cariota Ferrara L. Op. cit. P. 344, n. 14.

166

§20. Два инструмента законодательной политики

влабиринте многообразных жизненных ситуаций и призвана наука гражданского права.

Как уже было отмечено, выдвигавшиеся до сих пор теории «сущностного» разграничения ничтожных и оспоримых сделок, имеющие целью объяснить природу данного деления на базе действующего законодательства, не выдерживают критики и заранее обречены на неудачу уже вследствие неверной постановки ими вопроса. И все же, подходя к предложенным ими критериям с правильных методологических позиций, следует признать, что наиболее близко к раскрытию сути деления недействительных сделок на ничтожные и оспоримые подошла теория, основанная на критерии публичного и частного интереса, хотя и она не смогла избежать отмеченной ошибки в объяснении феноменов ничтожности и оспоримости, вследствие чего отстаиваемый ею критерий точно так же, как и другие, не имеет и не может иметь того универсального значения, на которое он претендует. Утверждая, что нарушение сделкой публичного интереса приводит к ее ничтожности, а частного – к оспоримости, сторонники этой теории упускают из виду, что нарушенный частный интерес в отличие от публичного, формализованного в императивных правовых предписаниях, в принципе может быть защищен двумя средствами – как путем оспаривания сделки, так и путем законодательного установления ее ничтожности. Ярким примером этому могут служить сделки недееспособных лиц, затрагивающие, несомненно, частные интересы. Если по законодательству Франции (art. 1125 Code civil) и Италии (art. 1425 Codice civile) такие сделки оспоримы, то по гражданскому праву России (ст. 171, 172 ГК) и Германии (§ 105 BGB) они, напротив, ничтожны, причем как то, так и другое решение в равной мере направлены на защиту именно частного интереса недееспособного лица.

Вместе с тем основанный на началах диспозитивности механизм оспаривания, в отличие от императивного указания закона на недействительность (ничтожность) сделки, не только позволяет защитить нарушенный частный интерес, но и предоставляет его носителю или иному указанному в законе субъекту возможность самому судить о степени нарушения этого интереса и необходимости его защиты, самому решать, аннулировать сделку или сохранить ее в силе. Конечно, в тех случаях, когда сделкой нарушается частный

167

Глава IV

В поисках материального критерия разграничения

интерес третьего лица и предположение о том, что последнее может быть заинтересовано в сохранении этой сделки в силе, исключается изначально, оспаривание лишено смысла, и более действенным для защиты частного интереса оказывается установление ничтожности акта (например, при отчуждении залогодателем предмета залога без согласия залогодержателя – п. 2 ст. 346, ст. 168 ГК). Однако в большинстве случаев для защиты нарушенного при совершении сделки частного интереса более пригодно именно оспаривание, а не безусловное объявление сделки недействительной ab initio.

Как уже было показано1, цивильному праву Древнего Рима с его формализмом механизм оспаривания известен не был. В рамках этой системы сделка могла быть либо действительной, либо ничтожной (несуществующей), но если за ней признавалась юридическая сила, то отменить ее цивильными средствами было уже невозможно. Она порождала обязательство, которое могло быть прекращено не иначе как исполнением или иными предусмотренными ius civile способами. Лишь преторские средства, такие как in integrum restitutio и – косвенно – непредоставление иска и различные эксцепции, могли привести к устранению ее юридического эффекта в плоскости ius honorarium. Таким образом, преторское право, подчиняясь требованиям справедливости и постепенно складывающимся в обществе прогрессивным нравственно-социальным представлениям, не только установило новые основания недействительности сделок, неизвестные цивильному праву, но и – что не менее важно – непроизвольно посеяло семена чуждого последнему юридического механизма, позволяющего наиболее полно и адекватно учитывать подлежащие защите частные интересы, нарушенные при совершении таких сделок. Именно объективным соответствием данного механизма введенным претором основаниям недействительности объясняется и частичное совпадение последних с основаниями оспоримости юридических актов во многих современных правопорядках. И это, думается, еще раз с очевидностью подтверждает ценность и актуальность классического учения для современного права.

1 См. § 4.

168

§ 21. Специфика правовой реальности и «исцеление» ничтожности

ГЛАВА V

ПРОБЛЕМА «ИСЦЕЛЕНИЯ» НИЧТОЖНОСТИ*

§21. СПЕЦИФИКА ПРАВОВОЙ РЕАЛЬНОСТИ

И«ИСЦЕЛЕНИЕ» НИЧТОЖНОСТИ

Суть исцеления (конвалидации или конвалесценции1) состоит в придании ничтожной сделке юридической силы с момента ее совершения (ex tunc).

Как уже неоднократно отмечалось, в принципе исцеление противоречит идее ничтожности. Однако как римское право, так и концепция Савиньи допускали из этого принципа исключения. Знает их и современное законодательство. Однако как объяснить эти исключения? Иными словами, как может стать действительным то, что для права изначально не существует?

При исследовании этого вопроса необходимо иметь в виду, что исцеление как логико-юридическая проблема имеет значение лишь применительно к ничтожности. Исцеление (конвалидация, подтверждение) оспоримой сделки представляет с точки зрения последствий качественно иное явление. Хотя и в том, и в другом случае происходит «исцеление» пороков, вследствие чего сделка рассматривается как свободная от них с самого начала, последствием исцеления оспоримости, в отличие от исцеления ничтожности, выступает не придание сделке юридической силы (ибо она и так действительна с момента ее совершения), а просто отпадение

уподтвердившего сделку лица права на ее дальнейшее оспарива-

*Cм. также: Тузов Д. О. Конвалидация ничтожных сделок в российском гражданском праве // Вестник ВАС РФ. 2004. № 7. С. 145–165.

1 Оба термина являются синонимами «исцеления» в двух его значениях – дейст-

вия и результата, но расходятся в этих значениях между собой: «конвалидация» означает исцеление в смысле действия (действие по исцелению, подтверждение), «конвалесценция» же – его результат, т. е. сам факт, состояние исцеления.

169

Глава V

Проблема «исцеления» ничтожности

ние. Такой эффект не вступает в противоречие с идеей оспоримости, а потому не имеет исключительного характера: исцеление оспоримости, состоящее в устранении дефектов сделки возможно всегда и по логике даже не требует специального указания на это в законе1. Поэтому иногда данный эффект не считают конвалесценцией в собственном смысле (сделка и так имеет силу).

«Действительно, – отмечал Савиньи, – поскольку при оспоримости препятствие (сделке. – Д. Т.) по своей природе состоит в собственном праве определенных лиц (оспорить сделку. – Д. Т.), это право может также погаситься; по этой причине первоначальная юридическая сделка приобретает тогда сама собой свою полную и неколебимую действительность. Такого рода случай… (имеет место. – Д. Т.), когда тот, против кого было применено насилие или обман, затем освобожденный от этого влияния на его волю, ратифицирует контракт: не было бы верным называть это конвалесценцией договора, поскольку это скорее отказ от эксцепций (metus или doli), до того действенных»2.

Напротив, исцеление ничтожности ставит серьезную теоретическую проблему, решить которую невозможно без обращения к специфике той реальности, в которой только и может иметь место данный феномен – реальности правовой.

Правовые явления, как и иные социальные факты, представляют особый вид бытия, именуемый социальной реальностью. Подобно явлениям субъективного мира – мыслям, идеям и др. – социальные факты нематериальны, однако их нематериальность – sui generis. Как отмечал Эмиль Дюркгейм, по своей сути социальные факты есть коллективные представления, состоящие в способах действия, мышления или чувствования и «обладающие своим собственным существованием», т. е. существующие «реально вне индивидов, которые посто-

1Хотя законодательная регламентация подтверждения оспоримой сделки была бы все же целесообразной. Моделью соответствующей нормы мог бы стать art. 1444 итальянского ГК: «1444. Подтверждение. Оспоримый договор может быть подтвержден контрагентом, которому принадлежит иск об аннулировании, посредством акта, содержащего упоминание о договоре и об основании его оспоримости, а также заявление, направленное на его подтверждение».

2Savigny F. C. Op. cit. Bd IV. Berlin, 1841. § 203. S. 559 f.

170