!!Экзамен зачет 2023 год / Манигк_РАЗВИТИЕ И КРИТИКА УЧЕНИЯ О ВОЛЕИЗЪЯВЛЕНИИ

--------------------------------

<48> S. 316, Anm. 5.

<49> Поскольку это следует из содержания указанного тут Endemann'ом примечания 8 (и след.), где положения § 116 ff. представлены применимыми к волеизъявлениям, не требующим восприятия.

<50> Anm. 5.

<51> S. 327, Anm. 9.

Принятие наследства также рассматривается здесь <52>. При этом, однако, отмечается, что оно не имеет получателя изъявления в том смысле, что оно вступает в силу посредством действия по принятию (осуществления воли). Если Endemann признал это, напрашивается вывод, что данный случай вследствие этой последней характеристики должен быть объединен с другими случаями такого же вида и полученная, таким образом, группа должна быть вообще выделена из волеизъявлений. Endemann видит, что в его группе волеизъявлений, не требующих восприятия, находится два вида актов: такие, которые действительно предназначены для познания и соблюдения (завещание), и такие, которые действуют сами по себе.

--------------------------------

<52> S. 316, Anm. 7.

Склонность к правильному систематизированию и обсуждению неоднозначных случаев видна, таким образом, внимательному читателю и у этого автора. Не хватает только решительности отказаться от отживших принципов, поэтому представленное учение и не свободно от внутренних противоречий.

Endemann справедливо далее при обсуждении проблем воли рекомендует аккуратно ограниченный вопрос, однако сразу же сам исходит из постулата: "Воля на сделку как часть состава юридической сделки не принимается во внимание" <53>. Этот исходный пункт уже потому неправильно выбран, что закон там, где изъявление не совпадает с внутренней волей, провозглашает недействительность волеизъявления. Поэтому тот, кто утверждает, что воля на сделку не является составной частью состава сделки, упускает из виду положения § 116 ff. BGB. Следовало бы причислить к составу юридической сделки все то, посредством чего обусловлена действительность последней <54>. Действительность зависит в равной степени как от наличия волеизъявления, так и от наличия соответствующей ему внутренней воли, поэтому оба фактора должны быть объявлены элементами состава. В разрешении этого общего вопроса недопустимо делать уступку ни в пользу теории воли, ни в пользу теории волеизъявления. Если хотеть правильно ответить на вопрос, что принадлежит к составу юридической сделки, то только посередине между этими двумя крайностями можно найти ответ, который Endemann в остальном заимствует из § 116 ff. BGB, поскольку он (вместе с господствующим мнением) находит, что закон тоже занял промежуточную позицию при ответе на вопрос, до какой степени требуется принимать во внимание волю <55>. Но с этим никак не согласуется позиция, что только волеизъявление, но не воля является составной частью состава юридической сделки. Сам закон подталкивает к тому, чтобы рассматривать оба факта как взаимосвязанные.

--------------------------------

<53> S. 333, Anm. 2 bei a.

<54> И этот вывод Endemann разделяет в своих рассуждениях (s. 337, Anm. 12): "Так называемые пороки воли относятся к недостаткам состава юридической сделки". Это полностью противоречит процитированному выше замечанию (s. 333, Anm. 3).

<55> S. 334, Anm. 4.

Endemann справедливо в смысле господствующего мнения подчеркивает, что истинная воля, которую надлежит исследовать при толковании в соответствии с § 133 BGB, не является чем-то таким, что было бы выражено при знании ситуации и основательном размышлении <56>. Совершенно верно, что не следует связывать вопрос толкования с законодательным регулированием пороков воли. Но почему? Как мы приходим к этому известному практическому принципу, что толкование волеизъявления не может учитывать те обстоятельства, которые объективно показывают наличие порока воли? Очевидно, такие обстоятельства следует учитывать при толковании, однако только тогда, когда они были очевидны для контрагента. Почему? Ответ должен звучать следующим образом: потому что волеизъявление является не чем иным, как средством сообщения воли. Все, что сообщено участнику, учитывается при толковании. Что, напротив, сообщено не было, не принимается во внимание и при толковании; на это лицо, совершающее волеизъявление, должно рассчитывать по смыслу § 116 ff. BGB и мириться с этим.

--------------------------------

<56> S. 336, Anm. 7.

Именно здесь, как должно быть продемонстрировано далее, возникает, однако, вопрос, которому до этого едва ли придавали значение: следует ли принимать во внимание при толковании внешние обстоятельства, которые объективно отражают внутренние факторы, если они вообще были в принципе распознаваемы, или для этого еще необходимо, чтобы они были распознаваемы непосредственно для участников? Очевидно, что ответ на этот вопрос находится в теснейшей связи с понятием волеизъявления. Если воспринимать волеизъявление, как это делают Endemann и другие авторы, только как объективизацию воли, то не должно иметь значения, было ли выражение доступно контрагенту. Если рассматривать его как средство сообщения, то последний фактор в действительности важен.

Есть еще другой связанный с этими принципиальными соображениями вопрос, имеющий практическое значение, который большинство авторов вообще обходят стороной, а Endemann на него отвечает вскользь. Автор утверждает, что обязанность по доказыванию наличия указанных в § 116 ff. BGB предпосылок пороков воли лежит на самом лице, изъявившем волю <57>. В связи с этим обращает на себя внимание одно замечание: "Возложение бремени доказывания имеет, однако, еще второе важное значение: оно значительно ограничивает предъявление требований на основании ошибки, поскольку судья только в тех случаях может быть убежден в решающем влиянии ошибки, где основание и причина незнания ясно следуют из обстоятельств дела таким образом, что практически этим оправдывается извинительность волеизъявления для случаев недосмотра, невнимательности и т.п.".

--------------------------------

<57> S. 339, Anm. 15. Это неверно постольку, поскольку обязанность по доказыванию, разумеется, несет тот, кто ссылается на порок воли. Третье лицо, например, должно доказать симуляцию при волеизъявлении, если оно ссылается на его ничтожность.

Это замечание само по себе правильно. Но то, что в нем соответствует здоровому правосознанию, должно быть обосновано наукой с правовой точки зрения. Мы замечаем, что, например, в § 119 BGB внутренняя воля, которая не была распознаваема в волеизъявлении, имеет юридическое значение в той мере, что она порождает право лица, изъявившего волю, оспорить волеизъявление. Важный вопрос, едва ли разрешенный до настоящего времени: каким образом лицо, оспаривающее сделку, в случае спора доказывает свою ошибку? Наука обходила этот пункт учения с опасениями, которые характеризуют прежнюю манеру обсуждения всех внутренних юридических фактов.

Рассуждения, лежащие в основе спора между теорией воли и теорией волеизъявления, давно бы, даже при господстве прежнего права, потеряли свою актуальность, если бы возникла ясность по ключевому вопросу: каким образом доказывается внутренний факт, который либо противоречит выраженному, либо вообще не должен быть выражен? Тот, кто изучает аргументы экстремальной версии теории волеизъявления, видит, что течение возникло в основном из опасения перед невозможностью или сложностью доказывания и восприятия внутренних явлений, например ошибки. Автор настоящей работы сам снова испытывает такие же опасения при введении категории волевой сделки (Willensgeschaft). И все-таки эти опасения должны показаться необоснованными.

Если ключевой вопрос о доказуемости в гражданском праве до сих пор ясно не разрешен, то мы бы и с помощью приведенного выше указания Endemann'а не смогли бы начать поиск правильных решений. Возникает вопрос: может ли судья учитывать заявленную ошибку стороны только там, где основание и причина незнания ясно следуют из обстоятельств дела таким образом, что практически этим оправдывается извинительность волеизъявления для случаев недосмотра, невнимательности и т.п.? Или ссылка на ошибку вполне допустима, если заинтересованное лицо просто принимает обязанность возмещения вреда согласно § 122 BGB, из чего, как представляется, исходит Gradenwitz? <58> Он говорит <59>: "Если он (лицо, допустившее ошибку) осведомлен о своей ошибке, то он может свободно выбирать, оставаться ли ему с договором или желать избавиться от него путем оспаривания. Контрагенту остается только возмещение вреда в размере так называемого негативного договорного интереса". Будет показано, что контрагенту остается еще и нечто иное и что нам тогда не требуется здесь искусственный и сомнительный обходной путь.

--------------------------------

<58> Gradenwitz, Anfechtung und Reurecht bei Irrtum (1902).

<59> A.a.O. S. 3.

Уже на этом этапе нам приходится снова выделить узловой момент всей проблемы. Тот, кто выхватывает отдельные вопросы, не обнаруживая глубоких связей со всеми схожими проявлениями, не может прийти к ясности. Он исходит во многом из уже неприменимых принципов при толковании § 116 ff. BGB.

§ 10

Весьма солидный вклад в прояснение проблемы волеизъявления сделал Wendt в работе, в которой обнаружить эту материю не предполагали и поэтому, к сожалению, уделили ей мало внимания <60>. Wendt рассматривает в ней, среди прочего, бездействие (Unterlassung) как волеизъявление, и его рассуждения особо заслуживают того, чтобы мы с ними ознакомились и в них разобрались.

--------------------------------

<60> Wendt O., Unterlassung und Versaumnisse im Burgerlichen Recht (1901), s. 219 ff. Также перепечатано в "ArchZivPrax.", s. 91 и 92; интересующая нас часть на s. 92, 1 ff. Следующие далее цитаты сделаны на отдельную работу.

Wendt справедливо отделяет от понятия молчаливого волеизъявления все волеизъявления-фикции (fingierte Willenserklarung) <61>. Здесь речь идет о правовых нормах, которые приписывают кому-либо, кто на самом деле не изъявлял свою волю, волеизъявление определенного содержания и предписывают рассматривать его, как будто он свершил такое волеизъявление. Примеры: одобрение признается полученным, наследство признается принятым, молчание признается разрешением, завещательный отказ признается отмененным. При использовании этих фикций не переходят к оценке других, значительных для истинных волеизъявлений обстоятельств. Положение § 1956 BGB ("Пропуск срока для отказа от наследства может быть оспорен таким же образом, как принятие наследства") служит поводом для Wendt'а подробнее рассмотреть важный вопрос: должно ли распространяться это положение на все случаи истечения срока, урегулированные законом подобным образом, и в какой степени тогда нормы, установленные для волеизъявлений, применяются к этим случаям волеизъявлений-фикций? Из § 1956 BGB, по мнению Wendt'а, вовсе не следует, что приобретение наследства вследствие истечения срока имеет сделочную природу. Рассматривая вопрос, является ли пропуск срока на отказ от наследства сделкой, волеизъявлением <62>, Wendt пытается сначала вывести понятие молчаливого волеизъявления, поскольку в случаях бездействия речь может идти не более чем об этом. Право допускает также facta concludentia в качестве замены прямого волеизъявления, так что бывает достаточно, чтобы в качестве основания для наступления известных последствий выступало поведение лица, когда оно позволяет сделать вывод о его воле. Дальше согласие юристов в отношении этого понятия не заходит. "В определенном смысле этих нескольких положений вполне хватает, и в особенности практическая юриспруденция выглядит вполне этим удовлетворенной и готовой от всего прочего отказаться как от мертвой теории. Вместе с тем практика также нередко испытывает потребность проникнуть в спорные вопросы глубже, и прежде всего тогда, когда участники заинтересованы в том, чтобы в дальнейшем иметь возможность опрокинуть сделанный вывод, отказаться от него, оспорить его (если употреблять техническое выражение учения о юридической сделке)" <63>.

--------------------------------

<61> Wendt. S. 223 ff.

<62> Wendt. A.a.O. S. 227 ff.

<63> A.a.O. S. 233.

Wendt в отличие от практически всех авторов до и после него не ввязывается в спор об обозначениях. Его ключевой вопрос куда значительнее: "Поскольку волеизъявления оспоримы по определенным основаниям, то возникает вопрос, можно ли то же самое сказать и о молчаливых волеизъявлениях, и этот же вопрос повторяется, разумеется, в отношении оснований ничтожности волеизъявлений".

И, таким образом, Wendt сталкивается с общим вопросом, в чем вообще состоит существо волеизъявления <64>, - "весьма сомнительный момент, по которому едва ли возможно будет достигнуть соглашения". "Относительно молчаливого волеизъявления безнадежный спор будет вестись до тех пор, пока исходный пункт - волеизъявление - сам не будет с точностью определен" <65>.

--------------------------------

<64> A.a.O. S. 234.

<65> A.a.O. S. 235.

Wendt затем коротко прослеживает развитие учения начиная с Savigny. Он возлагает именно на последнего вину за то, что в результате предложенного им определения до сих пор зачастую изъявление и выражение воли рассматриваются как равнозначные категории. Насчет Savigny он здесь не прав. Выше уже объяснялось применительно к указанному тут высказыванию Savigny, что согласно ему не каждое выражение, позволяющее распознать внутреннюю волю, становится волеизъявлением, что он в большей степени прямо подчеркивает самостоятельное значение цели выражения лицом воли. Современные учения, если они рассматривают волеизъявление в более широком смысле и приравнивают его к выражению воли, приходят к этому, очевидно, непосредственно через игнорирование цели сделать волеизъявление (Erklarungszweck), т.е. основываясь на понятии, которого Savigny точно не предлагал.

Совершенно правильно, что Wendt напрямую связывает господствующее сегодня широкое понятие молчаливого волеизъявления с появившейся ранее точкой зрения относительно волеизъявления в целом. С того момента, когда решили рассматривать как волеизъявления все, что без оглядки на действующее лицо, объективно позволяет сделать вывод о его воле, рухнули все дамбы, которые до этого рационально ограничивали область молчаливого волеизъявления. Любая точка зрения переполняла границы этого понятия. Возможно, этот эффект будет действовать и в обратную сторону. Понятие молчаливого волеизъявления изначально получило свое наполнение в юриспруденции общего германского права с учетом римской tacita conventio. Также о молчаливом волеизъявлении часто говорили тогда, когда закон устанавливал правовые последствия с учетом презюмируемой или фиктивной воли. До следующего утверждения, что даже при общем понятии волеизъявления в целом все восходит только к объективной возможности сделать вывод на основании внешнего поведения, оставался тогда всего один шаг. То, что учение развивалось именно этим путем, следует, на мой взгляд, из того, что в старой литературе мы часто находили, что общее понятие волеизъявления описывается и ограничивается через требование наличия цели совершить волеизъявления.

Wendt, кажется, недостаточно четко увидел в ядре учения один пункт, хотя и здесь он в целом отмечает единственно правильное решение. Он возражает R. Leonhard'у, Isay'у, Regelsberger'у и Matthiap'у <66>: "Существо волеизъявления, на мой взгляд, будет полностью сокрыто от ученых до тех пор, пока его функцию не начнут усматривать лишь в том, чтобы служить средством познания воли, и поэтому проверка его надежности должна быть направлена именно в этом направлении". Сразу после этого <67> Wendt, однако, определяет волеизъявление как "действие, которое предназначено донести сообщение и направлено другим лицам".

--------------------------------

<66> Wendt. A.a.O. S. 237.

<67> A.a.O. S. 238.

Эти два предложения кажутся не согласованными между собой. Если я использую в качестве основания моего исследования положение, что для волеизъявления важна цель совершить волеизъявление (Erklarungszweck), что поэтому в тех случаях, когда без учета этой цели действующего лица делается вывод о его воле на основании внешних обстоятельств, перед нами не волеизъявление, а нечто иное, то отсюда ясно следует, что волеизъявление служит средством познания воли. Кто привязывается к цели совершить волеизъявление, тот должен также согласиться, что волеизъявление является способом достижения этой цели. Так это постулировалось, например, у Savigny, которого Wendt <68>, следовательно, неправильно понял. Savigny не довольствуется, как объяснено выше, "фразой об опубликовании воли". Для него волеизъявление является методом познания воли. Он вовсе не утверждает, что это единственная сущность волеизъявления. И приходит к этому выводу он как раз потому, что, как отмечается в приведенной выше цитате, для волеизъявления большое значение играет цель действующего лица создать внешний знак, по которому его внутренняя воля может быть распознана другими лицами. То, что мы видим объединенным у Savigny, также напрямую логически взаимосвязано, и Wendt, как кажется, со своих позиций этот вывод в значительной степени должен разделять. Волеизъявление является средством познания. В этом заключается его объективная роль. Ее волеизъявление получает в соответствии с намерением лица, совершающего волеизъявление, которое имеет цель опубликовать свою волю, в чем и заключается субъективная роль волеизъявления.

--------------------------------

<68> Ср.: Wendt. S. 235.

Wendt приходит к важному выводу, что в рамках § 151 BGB волеизъявлению вообще нет места. Можно было бы снова потребовать, согласно мнению Wendt'а, если это вообще допустимо, чтобы акцептант действительно совершил волеизъявление, направленное оференту. Wendt справедливо спрашивает несогласных: "Какую ценность имеет это для оферента, если он при определенных обстоятельствах желает настоять на том, что контрагент должен был изъявить свою волю другому лицу, а иначе он должен будет отклонить договор как незаключенный?" <69>.

--------------------------------

<69> Wendt. S. 240.

Wendt <70> отмечает далее, что любой, кто имеет право получить изъявление воли от другого лица, обычно не должен обращаться к конклюдентным действиям последнего, а, скорее, всегда может потребовать прямого волеизъявления (при расторжении договора, зачете, оспаривании сделки, отзыве).

--------------------------------

<70> См.: s. 241, s. 242, 1.

Сомнительной у Wendt'а кажется разве что его методика. Она губительна даже для него. Для до сих пор излагавшихся положений его учения отсутствуют прежде всего доказательства. Wendt получает их, как и многие его оппоненты, скорее a priori. Почему для волеизъявления имеет значение цель сообщить волю? Конечно, автор, кажется, знает о необходимости поиска подтверждения этого в законе. Но он приходит к тому, чтобы делать выводы из предлагаемых дефиниций, и утверждает: "При этом, по моему мнению, необходимо продемонстрировать дальнейшие подтверждения того, что волеизъявление по праву существует в только ему присущем узком смысле" <71>. И далее мы находим, например, следующее утверждение <72>: "Если где-нибудь, то именно здесь (а именно в вопросе применимости § 116 - 124, 139 - 144 BGB к молчаливым волеизъявлениям) следует показать, право ли господствующее учение, когда оно в том числе и молчаливое волеизъявление рассматривает как настоящее волеизъявление". То, что Wendt рассматривает здесь как вывод, на самом деле таковым вовсе не является. Это скорее предпосылка к выводу.

--------------------------------

<71> S. 241.

<72> S. 245.

Интерес и ценность представляют при этом отдельные утверждения Wendt'а, на которых мы в дальнейшем еще остановимся подробно. Нормы о пороках воли не применимы к pro herede gestio <*>. Если кто-то под принуждением совершает действие по вступлению во владение наследством, он не должен сначала оспаривать это действие; напротив, правильное истолкование всего поведения должно учитывать обстоятельство принуждения. Отсюда следует, что из внешнего состава вообще нельзя сделать вывод о наличии воли приобрести наследство. Вместо того чтобы оспаривать, можно отклонить неправильный вывод из голого действия, сославшись на принуждение. О видимости, шутке или ошибке при совершении волеизъявлении в случае с pro herede gestio речи вообще идти не может <73>.

--------------------------------

<*> Простое фактическое вступление в наследство. - Примеч. пер.

<73> S. 251 und 281.

Wendt возражает здесь Leonhard'у, что ни в коем случае не идет речи о том, что к молчаливым волеизъявлениям применяются отдельные законодательные положения и что мы поэтому вправе утверждать, что они содержат в себе истинное волеизъявление. Насколько необоснованна точка зрения Leonhard'а <74>, что римские источники определенно рассматривали случаи молчаливого волеизъявления как случаи настоящего волеизъявления и эти случаи подчинялись нормам о настоящем волеизъявлении, настолько же недостает доказательств возражению Wendt'а на приведенное положение из Leonhard'а, что современные законодательные нормы о волеизъявлении неприменимы к молчаливым волеизъявлениям. Без доказательств у Wendt'а остается также утверждение, что pro herede gestio является "молчаливым волеизъявлением". Тем более что Wendt сам подчеркивает, что волевые действия (Willensbetatigung) и выражения воли (Willensauperungen) должны быть четко отграничены от волеизъявлений, что должно выявить возражение на его вывод, что pro herede gestion, вероятно, является простым выражением воли, и в особенности потому, что Wendt доказывает неприменимость к нему § 116 ff.

--------------------------------

<74> Leonhard. Allg. Teil, S. 281. Справедливые возражения Wendt'а (A.a.O. S. 234).

Поэтому ко всем обобщениям у Wendt'а не следует слепо присоединяться, хотя они по своей остроте все же весьма полезны. Он приходит к выводу (s. 241), что все сказанное им относительно волеизъявлений подходит только к прямым, но не к молчаливым волеизъявлениям. Неправильность этого вывода будет продемонстрирована позднее. Кроме того, это не согласуется с тем, что Wendt сразу за этим (s. 243) возражает Planck'у. Он утверждает, в частности, что даже без прямого волеизъявления поведение лица способно нести в себе необходимую субъективную направленность (цель совершить изъявление) и отношение к другому лицу. Planck отрицает обычное наличие цели совершить изъявление в случае с волевым действием, в то время как Wendt утверждает возможность присутствия таковой. Этим он соглашается с общностью понятий "молчаливое волеизъявление" и "волеизъявление" как раз в том моменте, который он перед этим (s. 238) подчеркнул именно как имеющий значение для истинного волеизъявления. Тогда он был не вправе обозначать молчаливое волеизъявление как отсутствие волеизъявления. Далее он говорит <75>: "Кто вправе оспорить якобы совершенное молчаливое волеизъявление, тот либо отрицает, что было совершено такое действие, из которого противоположной стороной был сделан вывод о предполагаемом волевом решении, либо он признает предполагаемое поведение, но отрицает возможность сделать из него вывод и отрицает этим спорный вывод как необоснованный или недопустимый". Против этого говорит, однако, вышеуказанное. Из рассмотрения стоящего под сомнением правового действия из области так называемых сегодня молчаливых волеизъявлений, которые мы не можем рассматривать как волеизъявления-фикции, может быть сделан вывод, что § 116 ff BGB и соответственно § 119 BGB напрямую применяются к нему, что действующее лицо не может ссылаться просто на обстоятельства, которые привели к первоначальному выводу из его поведения, но в данном случае для него открыт только путь оспаривания с вытекающей из этого обязанностью по возмещению вреда. Возмещение вреда возможно потому, что у контрагента путем конклюдентного поведения действующего лица было вызвано и должно было быть вызвано настолько определенное понимание, что правопорядок потребует применения § 190, 122 BGB для этого случая и для всех волеизъявлений, вызывающих доверие контрагента.

--------------------------------

<75> S. 271.

Wendt выбрал себе поле для исследования, которое совершенно не предназначено для исследования этого вопроса. Pro herede gestio не представляет собой сегодня хорошо изученной области, напротив, мы сегодня не знаем, какова правовая природа этого института <76>.

--------------------------------

<76> Ср.: Binder. Die Rechtsstelluna d. Erben. S. 1, 77 und dort Zitierte.

Дальше мы проведем более подробный разбор каждой из этих мыслей Wendt'а. Но его, как уже отмечалось, необходимо поблагодарить за эту работу, потому что впервые ясным и не замутненным предубеждениями взглядом выявлена проблема и внутренние взаимосвязи вопросов, а также внесен значительный вклад в решение этой проблемы.

/"Вестник гражданского права", 2009, N 2/

§ 11

К противоположному результату приходит Binder <1> при исследовании природы принятия наследства. Поскольку этот анализ был необходим ему также для общего распределения понятий, его мысли следует излагать с учетом этой цели. Особо о его точке зрения на правовую природу принятия наследства, которое он относит к сделкам, речь пойдет в дальнейшем.

--------------------------------

<1> Binder. Die Rechtsstell. d. Erben nach dem deutschen Burgerlichen Gesetzbuch 1 (1901). S. 76 - 106.

"Верное учение, которое, к сожалению, было слишком новым, чтобы достаточным образом повлиять на законодателя, исходит из признания, что волеизъявление не является единственным способом превратить волю человека в юридический факт, но всего лишь одним из многих способов, одним из различных видов выражения воли" <2>.

--------------------------------

<2> Binder. S. 91. Искаженное ошибкой при наборе предложение должно иметь указанное содержание.

Согласно Binder'у, в праве существуют волевые действия, которые не являются волеизъявлениями потому, что отсутствует адресат изъявления. Таковые автор называет "непосредственными выражениями воли" (unmittelbare Willensauperungen), "поскольку для вступления в силу, как и для своего существования, она не требуют содействия другого субъекта".

"Тщательное изучение того, в каких случаях требуется и возможна та или иная форма выражения воли, не может быть предложено здесь, и, насколько мне известно, попыток провести такое изучение до сих пор не предпринималось".

Binder при формулировке своего учения исходит из посылки, что для вступления воли субъекта права в силу не требуется ничего большего, кроме того, что она "выражена" <3>. Он приводит следующее обоснование этому:

--------------------------------

<3> S. 92.

"В воле заключается власть, ибо я вовсе не должен желать того, что я желаю. Создание желаемого внешнего эффекта является противоположностью этому: создавая его, я отказываюсь от своего произвола. Если создание эффекта в общем, так же как и правового эффекта в частности, становится только потому возможным, что из желания получается сформировавшаяся воля (Gewollthaben), то этот процесс должен быть очевиден в первую очередь самому субъекту воли. Для создания правового эффекта я должен объективировать волю, превратить ее из субъективного и потому всегда гипотетического момента в носящий объективный характер как для меня самого, так и для окружающих факт, на который может опираться необходимый эффект, независимо от того, продолжает ли существовать моя субъективная воля или нет. Пока я ношу невыраженную волю в своем сознании, я имею власть над ней, я могу также "не желать"; ее выражение, напротив, является фактом, изменить что-либо в котором уже не в моих силах: я уже сформировал свою волю".