18. Человек и глобализация

Задание 1

Вспомните существовавший в русском общественном сознании середины 19 в. спор западников и славянофилов. В чем он состоял? Как вы полагаете, можно ли рассматривать рассуждения русских западников в качестве предтечи теории глобализации? Поясните свою позицию.

Литература

1. Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества. - М. : Весь Мир , 2004.

2. Бек, У. Космополитическое мировоззрение. – М.: Центр исследований постиндустриального общества , 2008.

3. Бек, У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма - ответы на глобализацию. – М.: Прогресс-Традиция , 2001.

Пирожкова Т.Ф. Славянофильская журналистика. – М. : Изд-во Моск. ун-та , 1997.

4. Сараева, Е. Л. Цивилизационные особенности России в оценках западников 1840-х гг. // Вопросы истории.- 2007 № 9. - С. 50 - 61.

5. Русская философская мысль первой половины XIX века / сост.: М. Громов, М. Маслин, Н. Куценко. – М. : Директмедиа Паблишинг, 2008 (CD-ROM).

Задание 2

Прочтите фрагмент из романа В.Пелевина “Чапаев и Пустота”. Какие элементы постмодернистской картины мира нашли в нем свое воплощение?

Чапаев и Пустота

<…> - Нету, Петька, никакой души ни у меня, ни у тебя, ни у штабс-капитана Овечкина. Это у души есть Овечкин, Чапаев, Петька. Про душу нельзя сказать, что она у всех разная, нельзя сказать, что у всех одна. Если и можно что-то про нее сказать, так это то, что ее тоже нет.

- Вот тут я уже совсем ничего не понимаю.

- Это такое дело, Петька... Тут и Котовский ошибся. Помнишь, была такая лампа с воском?

- Помню.

- Котовский понял, что формы нет. Но вот что воска нет, он не понял.

- Почему его нет?

- А потому, Петька, - слушай меня внимательно - потому что и воск, и самогон могут принять любую форму, но и сами они - всего лишь формы.

- Формы чего?

- Вот тут и фокус. Это формы, про которые можно сказать только то, что ничего такого, что их принимает, нет. Понимаешь? Поэтому на самом деле нет ни воска, ни самогона. Нет ничего. И даже этого "нет" тоже нет.

Секунду мне казалось, что я балансирую на каком-то пороге, а потом я ощутил тяжелую пьяную тупость. Мысли вдруг стали даваться мне очень тяжело.

- Воска нет, - сказал я. - А самогона еще полбутылки.

Чапаев мутновато поглядел на стол.

- Это верно, - сказал он. - Но если ты все же поймешь, что его тоже нет, я тебе с груди орден отдам. А пока я его тебе не отдам, мы с тобой отсюда не выйдем.

Мы выпили еще по стакану, и некоторое время я прислушивался к доносящейся из-за стены ружейной пальбе. Чапаев совершенно не обращал на нее внимания.

- Вы правда не боитесь? - спросил я.

- А ты что, Петька, чего-то боишься?

- Немного, - сказал я.

- А чего?

- Смерти, - сказал я. - Точнее, не ее самой, а... Не знаю. Я хочу спасти свое сознание.

Чапаев засмеялся и покачал головой.

- Я что-то смешное сказал?

- Ну ты даешь, Петька. От тебя не ждал. Ты что ж, с такими мыслями в атаку ходил каждый раз? Это как если бы лежал клочок газеты под фонарем и думал, что он хочет спасти свет, в котором он лежит. Да и от чего ты хочешь спасать сознание?

Я пожал плечами.

- От небытия.

- А небытие разве не объект сознания?

- Опять началась софистика, - сказал я. - Даже если я клочок газеты, который думает, что хочет спасти свет, в котором он лежит, какая для меня разница, если я действительно так думаю и все это причиняет мне боль?

- Да ведь клочок не может думать. На нем просто напечатано курсивом: я хочу спасти свет фонаря. А рядом написано - о, какая боль, какая истома... Эх, Петька... Как тебе объяснить... Весь этот мир - это анекдот, который Господь Бог рассказал самому себе. Да и сам Господь Бог - то же самое.

За стеной раздался взрыв, на этот раз такой близкий, что стекла в окне задребезжали. Я явственно различил шорох рвущих листву осколков.

- Знаете что, Василий Иванович, - сказал я, - давайте завершать с теорией. Лучше придумайте что-нибудь практическое.

- Практически, Петька, я тебе скажу, что, если ты боишься, нам обоим скоро хана. Потому что страх всегда притягивает именно то, чего ты боишься. А если ты ничего не боишься, ты становишься невидим. Лучшая маскировка - это безразличие. Если ты по-настоящему безразличен, никто из тех, кто может причинить тебе зло, про тебя просто не вспомнит и не подумает. Но если ты будешь елозить по стулу, как сейчас, то через пять минут здесь будет полно этих ткачей.

Я вдруг понял, что он прав, и ощутил стыд за свою нервозность, которая выглядела особенно жалкой на фоне его великолепного равнодушия. Разве не я сам совсем недавно отказался ехать с Котовским? Я был здесь потому, что выбрал это сам, и глупо было тратить эти, быть может, последние минуты моей жизни на опасения и страхи. Я посмотрел на Чапаева и подумал, что, в сущности, так и не узнал ничего про этого человека.

- Скажите, Чапаев, а кто вы на самом деле?

- Ты, Петька, лучше себе ответь, кто ты на самом деле. Тогда и про меня все поймешь. А то ты все время говоришь "я, я, я", совсем как этот бандит из твоего кошмара. А что это такое - "я"? Кто это? Посмотри-ка сам.

- Я хочу посмотреть, но...

- Так если ты хочешь, почему же ты сейчас смотришь не на себя, а на это "я", на это "хочу", на это "посмотреть" и на это "но"?

- Хорошо, - сказал я, - тогда ответьте на мой вопрос. Вы можете на него просто ответить?

- Могу, - сказал он, - толку-то.

- Кто вы, Чапаев?

- Не знаю, - ответил он.

По дощатым стенам бани щелкнуло две или три пули, полетели выбитые ими щепки, и я инстинктивно пригнул голову. Из-за двери донеслись тихие голоса - кажется, они что-то обсуждали. Чапаев налил два стакана, и мы, не чокаясь, выпили. После некоторого колебания я взял со стола луковицу.

- Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказал я, откусывая от нее, - но ведь можно, наверно, ответить и по-другому?

- Можно, - сказал Чапаев.

- Так кто же вы, Василий Иванович?

- Я? - переспросил он и поднял на меня глаза. - Я отблеск лампы на этой бутылке.

Мне показалось, что свет, отражавшийся в его глазах, хлестнул меня по лицу. И тут, совершенно неожиданно для себя, я все понял и вспомнил.

Удар был таким сильным, что в первый момент я подумал, что прямо в центре комнаты разорвался снаряд. Но я почти сразу пришел в себя. У меня не было потребности говорить что-то вслух, но инерция речи уже перевела мою мысль в слова.

- Самое интересное, - тихо прошептал я, - что я тоже.

- Так кто же это? - спросил он, указывая на меня пальцем.

- Пустота, - ответил я.

- А это? - он указал пальцем на себя.

- Чапаев.

- Отлично! А это? - он обвел рукой комнату.

- Не знаю, - сказал я.