Раздел IX. Толкование норм права. Пробелы в праве. Аналогия закона и права

Н. М. КОРКУНОВ

ПРИМЕНЕНИЕ ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО ПРАВА

Толкование. Критика установляет подлинность источника как в его целом, так и в частях. Принципы, определяющие взаимное отношение разновременных и разноместных законов, указыва­ют, какие именно нормы должны быть применены к тому или другому частному случаю. Но знать, какие именно нормы подлежат применению, еще маю. Надо, кроме того, суметь применить эти нор­мы. А для этого прежде всего следует выяснить смысл данной юридической нормы, что и составляет задачу толкования.

Так как положительное право составляет только то, что нашло себе выражение в источниках права, то воля законодателя лишь настолько составляет закон, насколько она выразилась в законода­тельном акте. Если законодатель по неумелости или недосмотру выразил в законе свою волю уже ее действительного содержания, законом она делается все-таки только в том объеме, в каком она выражена. С другой стороны, закон служит настолько источником права, насколько он выражает волю законодателя. Поэтому, если случайно выражения закона окажутся шире действительной воли законодателя, законом должно считать только то, что составляло действительную волю законодателя. Ошибка или неправильность языка не может служить источником права. Поэтому ближайшим обра­зом задачу толкования законов составляет выяснение воли законодателя, насколько оно выразилось в законодательном акте. Толкование, как и критика, не составляет исключительной принадлежности юридических наук; напротив, оно встречается во всех науках, имеющих дело с письменными источниками, напр. в исто­рии, богословии. И можно указать такие правила, которые имеют одинаковое применение как в тол­ковании и критике юридических норм, так и в толковании и критике памятников исторических или догматических религиозных книг. Но критика или толкование юридических норм представляет и особенности: так, напр., в критике вопрос о конституционности закона представляет исключитель­ную принадлежность юридической критики. Точно так же и в толковании. Поэтому в нем можно различать два элемента: общий и специфически юридический.

Общий элемент заключается в общих приемах толкования: грамматическом и логическом. Ка­ждый письменный источник содержит в себе человеческую мысль, выражаемую словом. Но и мысль, и слова подчиняются известным правилам: логическим и грамматическим. Для понимания написан­ного, как и сказанного, необходимо знакомство с этими правилами; истолкователь должен, по заме­чанию Савиньи, воспроизвести мысленно весь тот процесс, каким данный закон сложился, облекаясь в форму логическую и затем грамматическую, соответствующую его содержанию. Грамматические правила с течением времени изменяются; истолкователь должен поэтому применять к истолкованию каждого данного закона грамматические правила того времени, когда он составлен, а не своего. Кро­ме того, подобно тому, как у каждого писателя имеются свои особенности языка, такие же особенно­сти могут существовать, и обыкновенно существуют, и в языке законодателя. Поэтому грамматическое толкование предполагает и изучение этих особенностей.

Логические правила неизменны, но те понятия, с которыми оперирует логическое мышление, меняют свое содержание, понимаются различно. Поэтому при истолковании норм надо обращать внимание на изменение значения содержащихся в них понятий.

Предположение, что законодатель соблюдал при выражении своей воли правила логики и грамматики, есть не более как предположение. Поэтому, если мы каким-либо путем убедимся, что в данном случае законодателем допущена, что бывает далеко не редко, грамматическая или логическая ошибка, предположение это теряет свою силу, и мы не можем принять толкования, которое обуслов­ливается им. То же самое должно быть сделано и в том случае, когда толкование, основанное на этом предположении, приводит к очевидно нелепому выводу.

Для выяснения того, как в действительности, согласно с волею законодателя и, может быть, вопреки грамматическим и логическим правилам, должно быть понимаемо сказанное в законе, луч­шим средством является знакомство с историей возникновения данного закона. Для этого следует обращаться к первоначальному законопроекту, к последовательному ходу его изменений, к прениям в законодательном собрании. Эти так называемые «материалы», лучше всего могут объяснить, как сложилось то или другое определение закона, и, следовательно, имея их под руками, нет уже надоб­ности прибегать в этом отношении к каким-либо предположениям. [...]

[...] Больший юридический интерес имеет особенный, специфический элемент толкования, ос­новывающийся на особенном соотношении между собой последовательно сменяющихся и одновре­менно существующих норм. Это соотношение представляется далеко не тождественным с соотноше­нием, напр., памятников исторических и литературных. Совокупность исторических памятников, относящихся к определенной исторической эпохе, не составляет вовсе чего-либо целого. Каждый из них толкуется отдельно, и появление нового памятника не может изменить смысла прежде существо­вавших. Конечно, новые памятники могут помочь более правильному пониманию старых. Но смысл сам по себе от этого не меняется. Совокупность одновременно существующих юридических норм, напротив, представляет собою весь юридический порядок данного общества, и притом так, что каж­дая норма имеет свою исключительную сферу применения; к одному и тому же предмету не может быть одновременно применяемо несколько норм. Поэтому совокупность юридических норм есть одно целое, составляет одну связную систему, и появление новой нормы всегда изменяет несколько смысл прежде существовавших норм, расширяя или ограничивая его. В этом отношении юридиче­ские нормы сходны с догматами религии, которые также составляют одно систематическое целое.

Что касается соотношения последовательно следующих друг за другом норм, то и тут также сказывается этот взаимоисключительный характер: новая норма отменяет относительно определяе­мого ею вопроса действие прежде существовавших норм. [...]

[...] Указанное нами взаимоисключающее соотношение юридических норм придает своеобраз­ный характер юридическому толкованию, и, смотря по тому, обращается ли внимание на соотноше­ние одновременно существующих или последовательно следующих друг за другом во времени, раз­личают толкование систематическое и историческое.

Под историческим толкованием разумеется объяснение смысла нормы из соображения ее с нормой, действовавшей по тому же предмету в момент установления новой. [...]

[...] Необходимость исторического толкования обусловливается тем, что редко концепция но­вого закона всецело определяется содержанием им отменяемого закона. Как иногда бывает невоз­можно понять ответ, не зная вопроса, на какой он последовал, так и отменяющий закон иногда не может быть понят, если неизвестно содержание закона отменяемого.

Если дело касается обширных законов, объемлющих целую отрасль права, то только внима­тельным сличением старого и нового закона можно определить, вполне ли новый закон отменил ста­рый, и это тем более, что в основу двух этих законов легко могут оказаться положенными существенно различные понимания пределов данной отрасли права.

Новый закон может находиться в различном отношении к старому. Он может его или вполне отменить (abrogatio), или заменить его смысл новым постановлением (obrogatio), или изменить его отчасти (derogatio), или дополнить его (subrogatio).

Под систематическим толкованием разумеется выяснение смысла нормы из соображения ее соотношения к общей системе права. Поэтому объяснение нормы по соображению с заголовком того отдела законодательного акта, где она помещена, обыкновенно называемое у нас систематическим толкованием, есть только частная форма логического. Дело в том, что система законодательного ак­та, размещение в нем отдельных постановлений, статей в том или в другом порядке есть продукт логического развития содержания данного акта. Но нельзя же смешивать систему мышления законо­дателя, подчиняющуюся законам логики, и систему норм, действующих в данном обществе, опреде­ляющуюся законом солидарности сосуществующих явлений. Только последняя может служить осно­ванием систематического толкования. Если не делать этого различия, то получится такая несообраз­ность: выяснение смысла закона по системе изложения отдельной статьи (ибо в каждой статье есть своя система изложения) будет толкованием логическим; выяснение же по системе расположения статей друг за другом — систематическим. А между тем понятие статьи не есть определенное: от составителя закона вполне зависит слить несколько статей в одну или наоборот. Поэтому следует считать порядок изложения отдельной статьи и порядок расположения нескольких статей безразлич­но основой логического, а не систематического толкования. [...]

[...] Кроме различия толкования по приемам, в старое время различали его также по субъекту, от которого исходит толкование, на доктринальное и легальное. Доктринальное толкование — это то, которое совершается лицами, применяющими закон, и сила которого основывается на его разумно­сти. Легальное — это толкование, установляемое обычаем (узуальное) или даже самим законодате­лем (аутентическое) и основывающееся не на разумности, а на авторитете обычая или законодатель­ной власти. Но, как на это указал Савиньи, толкование мыслимо только как толкование доктринальное. Так называемое узуальное толкование — это не что иное, как обычай, так называемый аутенти­ческий закон. И практическое значение этого нелепого выражения — законодательное толкование закона — сводится к тому, что иногда, прикрываясь им, придают закону обратную силу.

С толкованием не следует смешивать аналогического применения нормы. Толкование есть объяснение нормы, аналогия — применение нормы к случаям, ею не предусматриваемым, но пред­ставляющим в юридическом отношении аналогию с теми случаями, для которых они установлены. Смотря по тому, применяется ли таким образом правило, извлеченное из отдельного закона или из целой системы законодательства, различают аналогию закона и аналогию права. [...]

[...] Научная обработка права. Толкование разъясняет смысл отдельных юридических норм. Не выяснив смысла нормы, нельзя ее и применять. Поэтому толкование есть безусловно необходи­мое условие применения юридических норм. Но одно толкование само по себе еще недостаточно. Одно толкование не может дать полного понимания права. Прежде всего, толкование как объяснение смысла только данной нормы слишком непосредственно связано с правом данной страны, данного времени. Как только нам приходится иметь дело с применением иностранного закона или хотя бы и нашего, туземного, но вновь изданного, толкование, выработанное нами для объяснения нашего или старого закона, оказывается ни к чему не пригодным. Если бы изучение права ограничивалось одним толкованием, не только юристам каждого отдельного государства, но даже каждому новому поколе­нию юристов одной и той же страны приходилось бы начинать дело изучения права сызнова, так как законы нередко меняются быстроте людских поколений. Между тем, несмотря на разнообразие и изменчивость права, в нем есть и постоянные или, по крайней мере, более устойчивые элементы, не меняющиеся с каждой переменой законодательных определений. Юридическая нормировка отноше­ний меняется гораздо быстрее и легче, чем самые отношения и их основные элементы. Поэтому если за основу изучения права принять не нормы юридические, как это бывает при толковании, а юриди­ческие отношения, то получатся более прочные и устойчивые выводы.

К тому же требованию, не ограничиваясь толкованием норм, перейти к изучению самых отно­шений, приводит и другое соображение. Мы видели, что и при толковании нельзя юридические нор­мы рассматривать вполне обособленно. Действуя совместно в данном обществе, они по необходимо­сти образуют из себя одно связное целое. На этом и основано систематическое толкование. Но сис­тема эта установляется не внешней формой законодательных сборников, а органическою связью тех отношений, к которым применяются юридические нормы. Поэтому и для построения системы необ­ходимо обратиться к изучению юридических отношений.

Только изучение юридических отношений, а не толкование отдельных законодательных поста­новлений дает обобщенное и систематическое знание права, знание научное. В этом смысле Иеринг называет толкование низшей юриспруденцией, противополагая ей как высшую — анализ, конструк­цию и систематизацию юридических отношений.

В чем же заключаются приемы такого научного изучения права? Наука обобщает наше знание; она заменяет непосредственное, частное, но и более разрозненное, более конкретное знание более абстрактным и более общим; она изучает частности только как материал для обобщения, стремясь прийти к выводам, применимым к целым группам сходных явлений и заменяющим для нас поэтому знание всех частных явлений, относящихся к той или другой исследованной группе. Но обобщение не может быть совершено над сырым материалом в том виде, как он дается нам непосредственным наблюдением. Сопоставляя непосредственные данные наблюдения, не подвергнутые аналитическому разложению на составные элементы, мы можем подметить в них сходство лишь в весьма ограничен­ных пределах, и притом весьма легко этим путем впасть в ошибки, сблизив такие явления, которые в действительности представляют весьма мало общего, и наоборот.

Для того чтобы расширить обобщения и дать им надежную постановку, необходимо предвари­тельно подвергнуть представляющийся нам в наблюдении материал известной обработке. Мы под­вергаем для этого наши представления анализу, разлагая их на составные элементы, с тем чтобы най­ти общие элементы, из различных комбинаций которых составляется все разнообразие наших пред­ставлений известного рода. Затем полученные посредством анализа общие элементы наших пред­ставлений мы комбинируем уже сознательно и так, как того требуют цели научного исследования, строя, конструируя таким образом научные понятия, которые, как идеальные построения, не суть простые копии действительности, но своеобразные, требующиеся для целей науки, конструкции. Наконец, полученные путем конструкции научные понятия мы классифицируем, соединяя их в груп­пы, руководясь их сходством и различием. Bce эти приемы: анализ, конструкция и классификация — суть общие приемы научного исследования, отнюдь не составляющие исключительной принадлежности только науки права. Но это не сознается нередко и самими юристами, по крайней мере в отношении к анализу и, в особенности, в отношении к конструкции. Так, Иеринг, излагая учение об юридическом анализе и юридической конструкции, для пояснения этих приемов ссылается не на общие начала научной методологии, а на пример азбуки для пояснения анализа и на пример органических тел для пояснения юридической конструкции, подобия в обоих случаях весьма отдаленные и неполные. Муромцев же прямо относит все приемы юридической конструкции к «особенностям юридического воззрения», имеющим лишь «условное практическое значение и не могущим служить средством научного объяснения».

Мы постараемся доказать, что ни в конструкции, ни в анализе нельзя никоим образом видеть особенности юридического воззрения, что, напротив, мы имеем тут дело лишь с частным применени­ем общих научных приемов обобщения. Начнем с анализа.

В противоположность обыденному воззрению, юрист не рассматривает каждый отдельный юридический казус как одно целое. Он, напротив, всегда разлагает представляющийся ему практиче­ски вопрос на составные элементы, установляя сначала распознавание, диагноз каждого отдельного элемента и затем уже давая решение вопроса так, как он ставится практикой, основывая это решение на совокупности диагнозов составляющих этот случай элементов. В силу этого там, где не юрист видит один нераздельный вопрос, допускающий только категорическое решение в положительном или отрицательном смысле, юрист нередко видит целый ряд отдельных вопросов, допускающих ка­ждый самостоятельное решение. В отношении к отдельному практическому случаю такое аналитиче­ское его разложение может, естественно, показаться лишь напрасным усложнением и запутыванием вопроса. Но если, не ограничиваясь отдельным случаем, мы примем во внимание бесконечный ряд разнообразных случаев, представляемых юридической практикой, то мы поймем, что юридический анализ не запутывает, не усложняет разрешения отдельных случаев, а, напротив, чрезвычайно его упрощает. Дело в том, что посредством такого аналитического разложения мы сводим все бесконеч­ное разнообразие юридических казусов, встречающихся в жизни, к различным комбинациям не­большого числа все одних и тех же основных элементов. Таким образом, изучением этих элементов мы заменяем изучение всего этого пестрого разнообразия возможных казусов. Понятно, что это дает большую экономию времени и труда.

Можно ли признать этот прием юридического анализа своеобразною особенностью правоведе­ния? Чтобы убедиться в противном, стоит только открыть любой курс логики: мы везде найдем из­ложение совершенно аналогичных приемов анализа наших представлений как общих приемов обра­зования понятий. [...]

[...] Но наука требует прежде всего отчетливости, ясности, определенности. И в действительно­сти научные обобщения не суть вовсе суммированные лишь копии действительности. Все научные обобщения суть идеальные построения, представляющие собою своеобразные комбинации получен­ных путем анализа общих элементов наших представлений. Эти комбинации не копируют рабски действительность; они составляются свободно, сообразно целям научного обобщения, и потому все­гда уклоняются несколько от действительности. Таков характер обобщений во всех науках без ис­ключения: всякая наука дает не копию действительности, а идеальное построение. Так, например, когда говорят, что луна обращается по определенной орбите вокруг земли, то это нельзя понимать как простое описание действительно совершающегося обращения луны вокруг земли — это только идеальное построение, объясняющее нам движенье луны. В действительности луна вовсе не описы­вает эллипсисов вокруг земли. Если бы она в своем движении оставляла за собою видимый след, след этот имел бы фигуру не эллипсиса и вообще не замкнутой кривой, а незамыкающейся волнооб­разной линии. Весьма наглядно выражается конструктивный характер научных обобщений в кри­сталлографических системах. Для того чтобы объяснить сложные явления, наблюдаемые в кристал­лах, кристаллографы воображают, что внутри каждого кристалла существуют известные оси или линии направлены, соотносительной длиной и взаимным наклонением которых определяется приро­да кристалла. В одном классе кристаллов есть четыре таких оси; во всех других только три: они мо­гут быть или одинаковой длины, или различной, или перпендикулярны друг к другу, или наклонны.

Этим различием числа, длины и наклона воображаемых осей обусловливается деление кристаллов на семь различных систем, представляющих различие геометрических форм и физических свойств. Но, конечно, эти оси только воображаемые. Таким образом, вся кристаллография опирается на конструк­цию, на идеальное построение.

Совершенно такое же, не только практическое, но и научное значение имеет и юридическая конструкция. Между нею и конструкциями напр. астрономическими или кристаллографическими нет никакого принципиального различия. Но конечно, приемы юридической конструкции иные, так как тут и самый предмет, подлежащий объяснению, совсем не тот.

Основной прием юридической конструкции заключается в том, что отношения юридические, существующие между людьми, объективируются, рассматриваются как самостоятельные существа, возникающие, изменяющиеся в течение своего существования и, наконец, прекращающиеся. Затем в организации, в структуре этих отношений различают их субъектов, т. е. тех лиц, между которыми происходят отношения, и их объекты, т. е. те силы, пользование которыми служит поводом установ­ления отношений. Наконец, в содержании отношений различают всегда два элемента: право и соот­ветствующую праву обязанность.

Подобно тому как определением числа, соотносительной длины и положения осей определяются все свойства кристалла, так и определение всех свойств различных юридических отношений сводится к определению их субъекта, объекта, содержания и условий установления и прекращения. Конструкция юридических отношений выполняет совершенно ту же функцию, как и конструкции кристаллографических систем. Это есть приноровленное для целей юридического исследования иде­альное построение. Поэтому и критика юридической конструкции не может заключаться в разрешении вопроса о том, соответствует ли она во всех своих частностях действительности. Оси кристалла, орбита Луны существуют только в нашем мышлении, мы только воображаем их себе. И это нисколько не мешает этим конструкциям иметь высокое научное значение. Не беда поэтому, если и юриди­ческая конструкция не представляет простой копии действительности. Оценка ее должна обусловли­ваться исключительно тем, представляется ли она пригодной формой для наглядного и точного вос­произведения всех свойств правовых явлений и их взаимного соотношения. Пригодность для этой цели установившегося приема юридической конструкции, как конструкции отношений, лучше всего доказывается успешным ее применением на практике. Выработанный собственно цивилистами, этот прием конструкции находит себе с течением времени все более и более широкое применение. И по самому существу своему он вполне пригоден для воспроизведения всевозможных юридических яв­лений, как бы они ни были разнообразны. [...]

[...] Когда выработана конструкция отдельных институтов права, остается затем дать их общую классификацию. Сообразно различию в логическом соотношении понятий, соподчиняющихся или перекрещивающихся, возможны две формы классификации: классификация системой и классификация рядами. Классификация системой получается путем сопоставления соподчиняющихся друг другу понятий. Она имеет в виду не только разделить классифицируемые явления на группы, но и соеди­нить эти группы в одно целое, связать все отдельные группы так, чтобы они представляли постепенное разветвление одного основного понятия, так что систематическая классификация может быть представлена графически как разветвляющийся ствол (отсюда название: порфириево или рамусоводрево). Юристами почти исключительно и применяется такая классификация системой. Но это толь­ко частный вид классификации. Если мы станем сопоставлять не соподчиняющиеся, а перекрещи­вающиеся понятия по степени их взаимной близости (abc, bed, cde и т. д.), то получим не систему, а ряд, так как такое сопоставление не может дать разветвления. Мы получим тут ряд понятий, пред­ставляющих, так сказать, последовательные звенья одной непрерывной цепи понятий. Такая класси­фикация в особенности применима к сопоставлению чередующихся во времени явлений юридического быта.

Текст печатается по изд.: Коркунов Н.М. Лекции по общей теории права.— С. 342—350,352—354.

П.Е.НЕДБАЙЛО

ТОЛКОВАНИЕ СОВЕТСКИХ ПРАВОВЫХ НОРМ

[...] Толкование законов и других нормативных актов подчинено задачам и требованиям пра­вильного применения содержащихся в них правовых норм и носит вполне определенный и конкрет­ный характер. Это такая стадия применения правовых норм, на которой уже известны факты, тре­бующие правового решения, и избрана для этого соответствующая норма, проверена ее подлинность и обязательность, выяснены пределы ее действия. Остается лишь установить ее полное и точное со­держание для того, чтобы сделать окончательные и безошибочные юридические выводы относитель­но данных жизненных случаев.

Таким образом, проблема толкования законов — это составная и существенная часть проблемы претворения в жизнь содержащихся в них правовых норм. Задача толкования состоит в том, чтобы установить предметную значимость правовой нормы, то есть истолковать ее в качестве юридического основания для разрешения конкретных случаев общественной жизни. К. Маркс отмечал это, когда пи­сал, что «судья обязан толковать закон в применении к отдельному случаю...». Это значит, что толкова­ние всецело подчинено правовой квалификации фактов и обстоятельств, в отношении которых требует­ся найти юридическое решение.

Поэтому не следует смешивать толкование норм права в процессе их применения с общим разъ­яснением права и научной его разработкой. Общее разъяснение норм права может проводиться безот­носительно к непосредственной реализации нормы в каждом конкретном случае. [...]

[...] Ограничение понятия толкования норм задачами и целями их применения ни в какой мере не означает, что смысл их каждый раз раскрывается в зависимости от характера конкретных фактов, в зависимости от отдельных случаев. Эту точку зрения следует решительно отвергнуть как несостоя­тельную.

Путем толкования выясняется принципиальное содержание правовых норм, вложенное в них законодателем.

Выяснение воли законодателя путем толкования правовых норм в процессе их применения вы­текает из самой природы права как возведенной в закон воли господствующего класса, содержание которой определяется материальными условиями жизни этого класса.

Советское социалистическое право представляет собой возведенную в закон волю рабочего класса и тем самым волю всего советского народа, организованного в государство, руководимое Коммунистической партией. В его нормах воля народа приобретает общегосударственное значение, становится государственной волей, волей законодателя. К ней непосредственно и нужно обращаться для раскрытия содержания советских правовых норм в целях их реализации. В программе нашей партии сказано, что, «отменив законы свергнутых правительств, Советская власть поручила выби­раемым Советами судьям осуществлять волю пролетариата, применяя его декреты...».

Таким образом, толкование советских правовых норм есть уяснение и разъяснение государст­венной воли советского народа, выраженной в законах и других правовых актах в целях правильного и единообразного понимания содержащихся в них правовых норм и точного и неуклонного примене­ния их в каждом конкретном случае.

Такое различие, по нашему мнению, неосновательно. Толкование преследует цель правиль­ного применения нормы, ясно, что для этого нужно уяснить ее смысл. Другого назначения толко­вание не имеет.

В подтверждение такого различия ссылаются иногда на практику применения буржуазных за­конов. Говорят, что в буржуазном обществе лица, применяющие закон «сплошь и рядом в интересах своего класса, заведомо неправильно толкуют некоторые законы. В таких случаях толкование зако­нов расходится с уяснением их смысла указанными лицами». Выходит, что буржуазные чиновники правильно понимают сущность закона, но только неправильно его толкуют. [...]

Текст печатается по изд.: Недбайло П.Е. Применение советских правовых норм.— С. 325—326, 327—328.

Г. Ф. ШЕРШЕНЕВИЧ

КРИТИКА

[...] Применение нормы права к конкретному случаю предполагает, что уже установлена самая норма права, предназначенная играть роль большой посылки. Такое установление прежде всего должно быть направлено на то. чтобы выяснить, действительно ли существует такая норма права, и если да. то действительно ли она читается так, как написано в имеющихся под руками сборниках законов. Эта задача осуществляется путем критики, которая ставит себе целью определить подлин­ность нормы и правильность ее текста.

Различают два вида критики: 1) высшую и 2) низшую. Высшая критика имеет своим назначе­нием установить подлинность нормы права, что, опять-таки, распадается на два акта: а) установление существования нормы и b) юридической ее оценки. Низшая критика задается установлением пра­вильного, точного чтения нормы, признанной за подлинную и юридически обязательную.

Высшая критика, в первом акте своей деятельности, направлена на выяснение, существует ли на самом деле такая норма права, исходит ли она от того или тех органов власти, которым она при­писывается. Такое исследование в прежнее время, когда законы не публиковались, представляло огромную важность. [...]

[...] Высшая критика, во втором акте своей деятельности, направлена на выяснение, имеет ли дан­ная норма то юридическое значение, какое ей приписывается. Такая юридическая оценка нормы может быть произведена или по форматному моменту, или по материальному моменту.

Формальная юридическая проверка заключается в выяснении, прошла ли данная норма тот поря­док, который установлен для ее издания.

[...] Задачею низшей критики признается установление правильного текста нормы, подлин­ность которой и юридическая оценка предварительно произведены были высшею критикою. Под правильным текстом следует понимать тот, который соответствует выраженному законодательным органом. Такое несоответствие может обнаружиться или вследствие редакционного просмотра в тек­сте, или вследствие ошибки при воспроизведении текста. [...]

ТОЛКОВАНИЕ

[...] За критикой следует толкование, которое состоит в раскрытии содержания норм права. Критика и толкование — это два момента в установлении большой посылки, которое само представ­ляет только одну из стадий в процессе применения права. Отсюда видно, как ошибочно мнение тех, которые полагают, что толкование норм права и применение их — одно и то же. как недопустимо смешение толкования с критикою. Различие между последними состоит в том, что толкование имеет своею целью выяснить мысль нормы по ее выражению, тогда как критика ограничивается установле­нием точности выражения. Другими словами, критика исследует, как выразился закон, а толкование разыскивает, что содержится в этом выражении.

Таким образом, сущность процесса толкования заключается в уяснении содержания нормы права, т. е. в совокупности приемов, направленных к раскрытию тех представлений, которые соеди­нял создавший норму с внешними знаками выражения своей мысли или воли. Истолковать норму права — значит разложить ее на ряд представлений, в ней выраженных и соответствующих пред­ставлениям, какие имелись у ее творца.

Совершенно неправильно рассматривать процесс толкования норм права как научную деятель­ность. Толковать законы могут и должны все, обязанные сообразовать свое поведение с велениями норм права, но это не значит, чтобы это уяснение мысли закона носило научный характер. К понима­нию нормы права гражданин относится так же, как к пониманию всех тех слов и предложений, кото­рые обращены к нему со стороны других лиц. Ничего систематического в этой деятельности нет, а это и есть требование науки. Профессиональный юрист в процессе толкования законов выделяется не какою-то особою юридическою логикою, которой не существует, не научным изучением явлений особого рода, которых в данном случае не имеется, а просто опытом и приемами, которые в совокуп­ности дают основание для искусства толкования, но не для науки.

С другой стороны, совершенно недопустимо утверждать, что толкование не поддается никаким правилам, что оно совершенно свободно, как творчество поэта. Конечно, люди, говорящие на одном языке, понимают и убеждают друг друга, не подозревая о существовании грамматики и логики, но это не значит, чтобы грамматика и логика не существовали и не имели значения. Выработка приемов в процессе толкования так же необходима, как и во всякой практической деятельности, во всяком искусстве, — усвоение этих приемов облегчает труд, ускоряет достижение цели. [...]

[...] Толкование — процесс совершенно свободный. Его сила заключается в его логической убедительности. Оно не имеет никакой обязательности, все равно от кого бы оно ни исходило: от частных лиц или от министров, от ученых юристов или от опытных практиков или от людей, мало прикосновенных к юриспруденции. Толкования научно образованных юристов могут пользоваться, по сравнению с толкованием всякого другого лица, большим нравственным авторитетом, но не име­ют никакого юридического авторитета. Такое чисто частное, свободное толкование, называемое не­ правильно доктринальным, и составляет настоящее толкование. Наряду с ним стремится стать подвидом толкования то, что носит название аутентического толкования.

Аутентическое толкование исходит от самого законодателя, который в законодательном по­рядке дает разъяснение, как следует понимать изданный ранее закон. [...]

[...] Сила аутентического толкования не в его убедительности, а в его обязательности. Хотя бы толкование законодателя шло вразрез с логикой, оно все же обязательно для всех, как закон. Поэтому аутентическое толкование — не толкование закона, а закон. В этом юридическом авторитете аутен­тического толкования заключается и его опасность. Так, по нашему Основному Закону закон получа­ет обратное применение, когда в нем сказано, что «он есть только подтверждение и изъяснение смыс­ла закона прежнего».

Что составляет объект толкования? Мысль или воля, выраженная в норме права? Этот вопрос следует признать совершенно излишним, потому что волю от мысли в законе нельзя отделить, пото­му что воля обращается к воспринимающим ее в виде мысли. Воля без мысли непостижима, мысль без воли не будет нормой права. [...]

[...] Каждый закон представляет собою с грамматической точки зрения предложение, т. е. мысль, выраженную словами. Однако строй предложения не всегда соответствует строю высказы­ваемых суждений. Между внешним выражением и выражаемою мыслью может оказаться несоответ­ствие. Законодатель для выражения своей мысли употребил слова, способные вызвать представле­ния, которые не отвечают тем. какие он сам имел. Он хотел сказать более того, что сказал, или, на­оборот, он сказал более того, что хотел. Насколько такое несоответствие обнаруживается из самого закона, оно может быть устранено путем того, что называется распространительным и ограничитель­ным толкованием. Когда логический объем того, что хотел сказать законодатель, меньше того грам­матического объема, какой дается словесною формою, задача ограничительного толкования состоит в том, чтобы ввести понимание заслона в пределы действительной мысли законодателя. Когда логи­ческий объем того, что хотел сказать законодатель, шире того грамматического объема, какой дается словесною формою, задача распространительного толкования заключается в том, чтобы довести по­нимание закона до пределов действительной мысли законодателя. [...]

[...] Так как закон есть мысль, выраженная словами, то при толковании необходимо прежде всего обратиться к выяснению значения слов, в которые мысль воплотилась, чтобы через них про­никнуть в содержание самой мысли. Первая цель достигается при помощи грамматического, вторая — при помощи логического толкования. Это не два различных вида толкования, исключающие один другого, это только разные моменты в процессе толкования.

Грамматическое толкование объясняет значение тех средств выражения мысли, которыми вос­пользовался законодатель. На основании этимологии и синтаксиса толкование раскрывает смысл слов, из которых состоит закон, и их сочетания. Такое грамматическое или, иначе, словесное толко­вание не следует смешивать с буквальным. Первое исследует слова, чтобы понять лучше мысль, вто­рое игнорирует мысль из-за слов. «Для первого мысль составляет цель, а слово только средство, тогда как для второго — слово есть самоцель. Культ слова встречается всюду на ранних ступенях обществен­ного развития. Он объясняется, с психологической стороны, трудностью для человека доискиваться мысли, оторвавшись от слова, а с социальной стороны — опасением за судьбу закона, добытого це­ною тяжелой борьбы или завещанного предками.

Выясняя значение слов, употребленных законодателем для выражения своей мысли, мы долж­ны иметь в виду то обстоятельство, что автор закона пользовался теми средствами, какие находились в общем употреблении, которые он сам усвоил и которыми он хотел сделать общепонятной свою мысль. [...]

[...] Логическое толкование предполагает уже выполненной работу грамматического толкова­ния. Сущность его заключается в выяснении мысли закона на основании выясненного значения слов, которыми она выражена. Это логическое, или иначе называемое реальное, толкование стремится вывести содержание закона или из его собственного текста, или из сопоставления его текста с тек­стом других законов. [... ]

[...] Историческое толкование есть уяснение содержания данного закона по сопоставлению его с другим, ранее существовавшим. Психологическое основание для такого приема заключается в том, что законодатель, повелевая или запрещая что-либо, имеет в своем представлении то, что в этот мо­мент запрещалось или дозволялось. Его мысль идет от существующего к долженствующему, и, сле­дуя за ним по этому пути, мы в состоянии уловить его мысль, которая, может быть, не дается сама по себе. [...]

[...] Систематическое толкование есть уяснение содержания данного закона по сопоставлению его с другими, одновременно существующими в той системе права. [...]

АНАЛОГИЯ

[...] Возможен случай, когда применяющий право к данному фактическому составу, установив малую посылку, тщетно ищет соответствующей нормы. Среди имеющихся норм ни одна не совпада­ет всеми своими элементами с теми, какие получились в малой посылке. Требуемого сочетания эле­ментов или вовсе нет, или дается сочетание, только отчасти совпадающее. Чем более отстало право от жизни, чем более казуистично построено законодательство, тем вероятнее такие случаи пробелов.

Но существует взгляд, отрицающий самую возможность пробелов в праве, — в праве пробелов нет и не может быть.

Оценка этого мнения требует предварительного соглашения в постановке вопроса. Дело идет не о том, что в праве данной страны могут быть пробелы, которые желательно восполнить законом. Напр., в этом смысле можно сказать, что в России ощущается пробел по организации администра­тивной юстиции. Вопрос ставится не с точки зрения законодательной политики, а с точки зрения действующего права. Выставляя положение, что в праве нет пробелов, утверждают, что в действую­щем праве имеется всегда ответ (большая посылка) на каждый возникший юридический вопрос. Ко­нечно, при этом имеется в виду только положительное право, но зато во всех его формах, а не только в форме закона. [...]

[...] Поэтому следует считать более правильным взгляд тех, кто признает как факт во всяком действующем праве наличность пробелов, т. е. отсутствие правовых ответов на вопросы, подлежа­щие судебному разрешению. Какой же выход из создавшегося затруднения? Что должен делать су­дья, когда представленный на его обсуждение конкретный случай не разрешается правом вовсе или вполне? На это могут быть даны различные ответы.

Закон может вменить суду в обязанность приостановить разрешение дела и представить вопрос на рассмотрение законодательной власти. Это отказ в судебном решении ввиду неполноты или не­достатка норм права. [...]

[...] Закон может вменить суду в обязанность разрешить конкретный случай на основании спра­ведливости, применительно к конкретным обстоятельствам данного дела.

Закон может вменить суду в обязанность разрешить конкретный случай по сходству с сущест­вующими нормами права (аналогия). Судья, не находя закона, в содержание которого полностью укладывался бы данный случай, должен применить к нему закон наиболее сходный или создать ad hoc норму в духе действующего законодательства. При этом судья обязан, следовательно, встать на точку зрения данного законодателя, предугадать его решение вопроса.

Закон может вменить суду в обязанность разрешить данный случай на основании нормы права, создаваемой самим судом, т. е. призвать суд к законодательному творчеству за пределами действующих норм. [...]

[...] Аналогия закона недопустима в отношении уголовных законов, а также исключительных законов.

Аналогия права выступает тогда, когда данный случай не укладывается в содержание какого-либо закона и предполагает, что в действующем законодательстве нет ни одной нормы, элементы которой хотя бы частично соответствовали элементам казуса. Применяющий право, установив малую посылку, напрасно ищет большой посылки, не только тождественной, но хотя бы сходной. Тогда ему приходится создавать норму из ряда законов, разрешающих вопросы из того же фактического соста­ва. Установленная норма будет раскрытием общей идеи, которая лежит в основе нескольких законов, той точки зрения, часто даже не сознаваемой, с которой законодатель смотрел на жизненные отноше­ния, когда подчинял их правовой нормировке. Это будет нахождение юридического принципа, предна­значенного играть роль большой посылки.

Логический процесс при аналогии права представляется в следующем виде. Подвергается ана­лизу ряд законов, выделяется из них определенный элемент, общий им всем, и создается юридиче­ский принцип, к которому приурочивается юридическое последствие. [...]

Текст печатается по изд.: Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Вып. IV.— С. 716—720. 723—724. 725—726, 733—734, 736—737, 738, 742—747, 752—753.

РАЗДЕЛ Х. ПРАВООТНОШЕНИЯ И ПРАВОПОРЯДОК

П. Г. ВИНОГРАДОВ

ЮРИДИЧЕСКИЕ ФАКТЫ И АКТЫ

[...] Целая сеть юридических норм раскинута над социальной жизнью события, которая то и дело пересекается линиями юридических прав и обязанностей: обстоятельства, сколько-нибудь важные, большею частью имеют известную юридическую сторону. Таким образом, наряду с различными фактами и актами деловых отношений, духовного общения и социальных отношений, возникает ряд юридических фактов и актов, от которых зависит изменение и развитие прав. Вряд ли нужно отмечать, что эти юридические факты и акты являются не только простым отражением соответствующих им явлений обыденной жизни, но и имеют особые, свойственные им атрибуты, которые часто чувствует на себе обыватель.

Начнем с исследования юридических фактов. Слово факт в противоположение праву иногда употребляется юристами по отношению к обстоятельствам, оказывающим влияние на решение юридического вопроса. При представлении и разборе доказательств в судебных процессах дело идет о фактах в этом именно смысле. Здесь каждая малейшая подробность, относящаяся к вещи, лицу или обстоятельству, может оказаться ценной — например, следы ног или пальцев руки могут иметь величайшую важность для распознания преступника. С другой стороны, ясно, что сыщик или поверенный, собирающий доказательства с целью установления вины, не должен примешивать обстоятельств, которые не имеют значения для дела и только запутали бы вопрос. В самом деле, при допросе свидетелей судья может не допускать не относящихся к делу вопросов и предъявления ненужного материала. Однако в этом случае, хотя и сказывается влияние определенных юридических форм, целью производства является разрешение вопросов факта, а не вопросов права. Было ли совершено убийство или нет? Было ли это умышленное убийство? Была ли это драка, приведшая к нанесению смертельной раны? Совершил ли преступление именно данный человек, обвиняемый? Сделал ли он это по собственному побуждению или по наущению другого? Вот вопросы, на которые приходится отвечать. Расследование вращается вокруг обстоятельств повседневной жизни, а потому и решение всех этих вопросов обычно представляется присяжным, взятым из среды обывателей, для которых подлежащие их разрешению вопросы должны быть ясно и тщательно формулированы судом. Поло­жим, что эти вопросы так или иначе разрешены, что присяжные, например, вынесли вердикт: А был убит в ссоре своим товарищем, который был в это время пьян. Раз это установлено, мы имеем дело с юридическими фактами. Факт случайной смерти, последовавшей от непредумышленного нападения, и тот факт, что виновный был пьян, имеют определенное юридическое значение. Судом будет поста­новлен приговор, который определит эти последствия для данного случая сообразно известным снабженным санкцией юридическим нормам. Для судебного решения вся история ссоры, с ее мелочными инцидентами и деталями, исчезнет из поля зрения и в качестве своего единственного результата оставит за собой вердикт. Через посредство этого вердикта, применение судом норм и субъективных прав будет все же зависеть от фактов; но это будут «юридические факты», так сказать скелет события, из которого удалены все несущественные обстоятельства. Убийца, быть может, был хотя и вспыльчивым, но симпатичным человеком, убитый, напротив, не внушал ничего, кроме неприязни и презрения. Все эти черты, однако, исчезнут из юридического факта как несущественные, ибо закон не может проводить подобных различий и право совсем негодного человека на охрану его жизни и тела столь же священно, как и право самого благородного из граждан. Подобно тому как факт при­ обретает схематические очертания, так же точно и личность убитого делается просто человеком вообще, так сказать человеком правовой абстракции, лишенным всех атрибутов, кроме одного существенного качества, — именно, что он имеет полное право на защиту его жизни государством. В свою очередь, с юридической точки зрения опьянение само по себе может быть важным фактом. Однако к делу нисколько не относится, было ли выпитое вино дурного качества или становился ли преступник раздражительным и склонным к насилию, когда он находился под влиянием опьянения. Судьи, при­нимая в соображение данный факт как важное условие при установлении юридических последствий, сосредоточат свое внимание только на одной особенности опьянения — именно на том существен ном с юридической точки зрения обстоятельстве, что алкоголь влияет на сознание преступника, и на вытекающем отсюда усилении или уменьшении его ответственности.

Подведя итоги, мы должны Признать две совершенно различные категории фактов, существую­щих не только в юридической теории, но и в действительных определениях положительного права.

Согласно этому в учении о судебных доказательствах, мы имеем, с одной стороны, «факты, ко­торые доказывают», т. е. материалы, которые помогают установить «подлежащий рассмотрению факт», а с другой — «факты, которые следует доказать», т. е. все то, что становится определенным юридическим фактом, как только оно установлено путем доказательств.

Любопытный пример юридических проблем, возникающих в связи с этим, можно заимствовать из одного американского дела «штата Айовы против Белла». Ночью в комнате одного дома был об­наружен живший по соседству человек, забравшийся туда тайком. Это было бы явным покушением на грабеж, если бы не было доказано, к счастью для обвиняемого, что в это время он был пьян. Со­гласно предложению судьи, принятому и присяжными, отсюда был сделан вывод, что обвиняемый в то время не сознавал, что он направился в чужой дом. Однако в случае умышленного или неосто­рожного убийства вряд ли можно было бы ссылаться перед английским или американским судом на опьянение как на смягчающее вину обстоятельство. Наоборот, судьи много раз подчеркивали, что факт опьянения сам по себе не влечет непременно более мягкого отношения к преступнику.

Такие же вопросы факта возникают и при оценке степени морального давления, которому было подвергнуто лицо, совершившее завещание или заключившее договор, при установлении степени заботливости или, наоборот, небрежности, выказанной лицом, присмотру которого было поручено имущество другого. Иногда суду приходится очень глубоко входить в социальные и моральные по­нятия, свойственные определенной эпохе или определенной социальной среде, для того, чтобы выде­лить юридические факты, от которых зависят юридические следствия в виде определенных прав и обязанностей. Вообще, в любом случае необходимо критически рассматривать взятые из реальной жизни доказательства, чтобы получить сравнительно небольшое количество юридических фактов.

Следует также заметить, что праву иногда приходится основываться в своих суждениях отно­сительно субъективных прав и обязанностей не на реальных, хотя и избранных фактах, а на фактах, существование которых должно быть предположено в силу официально признанной правом точки зрения. Старое учение о доказательствах изобиловало искусственными правилами в этом отношении. Бентам энергично протестовал против фантомов, порождаемых таким искусственным способом рас­смотрения доказательств, и против карикатуры на право, которую часто влекло за собой подобное рассмотрение. Его филиппики не остались бесплодными, и с его времени достигнуто много упроще­ний и улучшений. Однако даже и теперь наше право не вполне свободно от искусственных правил, которые иногда могут затруднить справедливое решение дела. Мои читатели, конечно, помнят дело убийцы Криппена. Особенно тяжелым доказательством против обвиняемого являлось то, что под полом дома, где были скрыты останки его жертвы, была найдена часть его фланелевой рубашки. Но этот факт сначала не был представлен обвинением и был выдвинут только впоследствии, для того чтобы опровергнуть некоторые утверждения обвиняемого. Предъявление этого доказательства в са­мом конце дела дало защитнику Криппена основание для того, чтобы просить апелляционный суд об отмене вердикта. «Для опровержения утверждений обвиняемого нельзя представлять доказа­тельств, — указывалось в апелляционной жалобе, — которые можно было включить в материал, представленный обвинением сначала, и таким образом усиливать позицию обвинения после того, как предъявление доказательств обеими сторонами закончено».

Основание для этих ограничений видеть нетрудно: закон стремится к тому, чтобы обвинение не удерживало при себе существенных аргументов до самых последних стадий судебного разбира­тельства, чтобы предъявить их в неожиданный момент, когда защита не приготовлена к ответу на них. Ясно, однако, что строгое применение этого правила в деле Криппена могло бы иметь нежела­тельные результаты, ибо оно могло бы изъять из сферы рассмотрения присяжных вопрос о годе, ко­гда была сделана рубашка, — вопрос, весьма существенный для решения дела. К счастью, суд мог в данном случае поступить по своему усмотрению. Бывает, однако, много дел, в которых приходится оставлять без рассмотрения по чисто формальным основаниям доказательства, весьма ценные по существу.

Кроме этих правил, относящихся к учению о системе доказательств, суды иногда обязаны при­нимать известные установленные юридические презумпции и искусственные юридические факты вместо фактов действительных и реально доказуемых. Например, по установленному правилу пред­полагается, что дети, рожденные в законном браке, являются законным потомством отца, хотя бы возможно было доказать, что в момент зачатия мать сожительствовала с другим лицом. Цель этого правила в том, чтобы помешать попыткам подымать сложные вопросы, связанные с незаконнорожденностью, если нет налицо неоспоримых данных; в то же время очевидно, однако, что это может часто вести к сокрытию истины. В подобных вопросах судам приходится довольствоваться не действительными фактами, а фактами презумированными. Таким образом, юридические нормы, хотя обычно они и служат той или иной разумной цели, в некоторых случаях могут затемнить истинные обстоятельства данного дела. Впрочем, такой результат, быть может, неизбежен: право приноровлено к обычным условиям и потому может оказаться бессильным разобраться в исключительных явлениях.

Здесь, как во многих других случаях, очевидно, что методы права имеют в виду только приближение к истине. А раз так, то должно иметься налицо много важных элементов, которые не могут быть отчетливо выделены судами. Например, нередко оказывается трудным удовлетворить при помощи юридических средств наше естественное стремление к моральному возмездию, и довольно часто бывает, что отношение права к проблемам индивидуальной ответственности, с точки зрения наших моральных чувств, кажется несостоятельным. Однако эта недостаточность метода объясняется не бесчувственностью судов, а тем, что психологические ситуации не поддаются оценке посредст­вом чисто юридических критериев. Возьмите, например, отношение английского права к соблазнению. Согласно строгой юридической теории, если соблазнена девушка свыше 16 лет от роду, то от соблазнителя можно требовать возмещения убытков лишь за ущерб, понесенный ее родителями или хозяином благодаря потере ее услуг. Однако же присяжные, оценивая убытки, нередко руководятся также и тем моральным негодованием, которое вызывает в них поведение ответчика, причем такое отношение не встречает возражений со стороны судей. Лорд канцлер Эльдон однажды заметил: «Хотя с чисто формальной точки зрения вчинение иска за соблазнение имеет в виду лишь вознаграждение за потерю услуг, мы не можем игнорировать того факта, что это иск, вчиненный матерью за нанесенный ее дочери вред, а потому присяжные могут принять во внимание и все те чувства, которые вызывает в матери сам характер ее потери. Они могут видеть в ней родителя, теряющего не только

услуги своей дочери, но и доставляемое ею утешение, ибо в добродетели этой последней она не может: уже находить его; не следует также забывать, что она является родительницей других детей, нравственность которых может быть испорчена дурным примером».

Ясно, что метод строгого права не способен охватить все существенные элементы данного случая; быть может, возможно утверждать, что против соблазна должны быть приняты более строгие меры. Легко, однако, видеть, насколько велики были бы затруднения, если бы к подобным вопросам закон пытался применять точные методы.

Выражение «факт» в английском юридическом словоупотреблении распространяется иногда на все вопросы, которые исследуются и решаются судами не на основании установленных правовых норм.

Может случиться, что не имеется нормы, предусматривающей вопрос, возникший по делу, однако же суд должен так или иначе разрешить стоящую перед ним проблему. Такие вопросы именуются иногда вопросами факта, хотя разрешение такого вопроса по данному делу создаст на будущее время некоторый юридический базис, после чего он уже перейдет из области фактов в область права.

Так, в тех случаях, когда оспаривается значение терминов закона, которым до сих пор не было дано авторитетного истолкования, суд истолкует его согласно обстоятельствам данного дела и вынесет решение относительно этих обстоятельств, на которое в последующих случаях будут ссылаться как на действующее право. В одном недавнем деле (Даллимор против Вильямса) истец нанял несколько музыкантов для концерта за определенное вознаграждение: ответчики, которые были должностными лицами Соединенного Союза Музыкантов, протестовали против оговоренной платы и посредством циркулярных писем, выставления пикетов и угроз побудили некоторых музыкантов нарушить их контракт с истцом. При обыкновенных обстоятельствах вызывать подобными средствами нарушение контракта является правонарушением, за которое можно требовать возмещения убытков:

но согласно акту о промышленных конфликтах (1906) тред-юнион, побуждающий к нарушению контракта вследствие промышленного конфликта, избавлен от ответственности. Поэтому возник вопрос, являлось ли данное дело с точки зрения закона «промышленным конфликтом»; в случае утвердительного ответа должностные лица юниона не подлежали ответственности. При судебном разбира­тельстве судья указал присяжным, что под «промышленным конфликтом» понимается либо спор между хозяином и его служащими, либо между самими служащими. Решение было вынесено в пользу истца, и ответчики подати апелляционную жалобу. Апелляционный суд высказался, что судья слишком узко истолковал термин «промышленный конфликт» и что термин этот может равным образом относиться и к спору между предпринимателем и тред-юнионом, как и обстояло дело в данном случае. Вынося это решение, суд пояснил, что при решении он не руководился каким-либо опреде­ленным авторитетом относительно истолкования вышеуказанного термина, ибо главное деля, на ко­торое ссылался истец (Конвей против Вэда, 1909), по мнению суда, было решено по другим основа­ниям, и поэтому вынесенное тогда решение не обязательно для данного случая. Таким образом, суд в сущности решал вопрос факта, который, однако, во всех будущих делах, затрагивающих то же са­мый вопрос, будет рассматриваться в силу этого решения как вопрос права.

Впрочем, я должен сказать, что, с точки зрения теории права, это своеобразное употребление термина «факт « может быть подвергнуто критике. Если неудобно говорить о праве, когда нет налицо никакой юридической нормы, приложимой к данному делу, то еще менее уместно говорить о факте, когда спорный вопрос не касается ни обстоятельств разбираемого дела, ни тех фактических условий, от которых зависит применение юридической нормы. Можно было бы отнести подобные случаи в категорию вопросов, требующих судебного решения или истолкования, или юридического рассмот­рения и решения. С более широкой точки зрения, они, конечно, относились бы к праву, поскольку они затрагивают ту совокупность принципов, от которых зависит общественный порядок.

Из вышеприведенных замечаний с очевидностью вытекает, что главное значение установления юридических фактов заключается в создании необходимых связующих звеньев между обстоятельст­вами и событиями повседневной жизни и юридическими нормами. Для того чтобы обнаружить юри­дические нормы в конкретных случаях, следует установить, в каких именно пунктах данного дела применимы юридические нормы; в этих именно пунктах и помещаются юридические факты. Факты эти имеют двойственный вид: с одной стороны, они извлекаются из действительности, с другой — служат условиями для применения норм и создания или видоизменения прав или обязанностей. По­ясним это несколькими примерами. Положим, я подбираю на морском берегу раковину. Это мое дей­ствие составляет юридический факт: оно создает для меня право собственности на раковину и вызывает применение той нормы, согласно которой вещь, никому в особенности не принадлежащая, при­надлежит первому присвоившему ее лицу. Если бы какой-либо прохожий выхватил раковину из моих рук, возник бы второй юридический факт: это составляло бы с его стороны нарушение права собст­венности, и он стал бы субъектом обязанности, заключающейся в возвращении мне раковины или ее стоимости, а также, быть может, в уплате штрафа за нарушение порядка. Я же, в свою очередь, мог бы предъявить против него иск, ссылаясь, с одной стороны, на мои собственные права, с другой сто­роны — на неправомерность его поступка. Возьмем другой случай. А. является собственником дома или мебели или известной суммы денег в банке. Он умирает, не оставив завещания. Смерть его будет юридическим фактом, вызывающим к действию юридические нормы относительно наследования без завещания. Его поверенный публикует в газетах объявление с целью разыскать наследников. Являет­ся какой-нибудь дальний родственник и предъявляет права на наследство. Кроме юридического фак­та (т.е. смерти А.), который открыл наследство, претендующее на наследство лицо должно будет предоставить другие юридические факты — засвидетельствованную родословную, при известных условиях показания свидетелей, установляющих его собственное происхождение, или, быть может, смерть или юридическое исчезновение других родственников и т. д. Можно, таким образом, сказать, что среди бесчисленных фактов действительной жизни некоторым из них придается особое значение как звеньям при образовании, видоизменении или утверждение, прав. Эти-то факты и суть юридиче­ские факты.

Другая группа юридических соответствий событиям реальной жизни состоит в юридических актах. Юридический акт носит неизбежно личный характер, ибо для своего совершения требует субъекта. Сущность его — это проявление воли. Он требует также и объекта, ибо всякий акт лично­сти направляется к той или иной определенной цели. Объекты эти весьма разнообразны, но у всех их имеется одно общее качество; все они являются разновидностями субъективного права. Фраза, вы­ражающая юридический акт, может быть выражена в следующей типической форме: я (субъект) соз­даю, видоизменяю, уничтожаю или переношу (сказуемое, предикат) то или другое право (объект). Различие от обыкновенного действия в данном случае очевидно. Обыкновенные действия допускают всевозможные виды сказуемых, одни из которых влекут за собой юридические последствия, дру­гие— нет (например, я ем пирожное, я пишу письмо, я пишу книгу); напротив, сказуемые в сужде­ниях, выражающих юридические акты, непременно обозначают или установление, или уничтожение, или перенесение, или видоизменение права. Поэтому фраза «я еду на моем велосипеде» — не отно­сится к юридическому акту, хотя она, несомненно, означает осуществление права. Фраза же «я отдаю вам мой велосипед» относится к юридическому акту, именно к перенесению моего права на другое лицо. И, наконец, имеется также разница между объектами действия, ибо объекты юридических ак­тов — права, между тем как объекты повседневных актов настолько же разнообразны, насколько разнообразна наша материальная и духовная деятельность.

Юридический акт подобен акту законодательства. Последний выполняется обществом, между тем как первый выполняется членами общества; последний творит и отменяет нормы, первый творит и отменяет права — постольку, конечно, поскольку общество позволяет индивидуальным его членам создавать и отменять права.

До известной степени можно сказать, что представители самого общества, вроде, например, судей или должностных лиц, совершают юридический акт, когда их действие или указание заключа­ется в установлении затем или другим лицом конкретных прав. Судебное решение, подтверждающее за истцом право владения, которым несправедливо пользовался ответчик, можно назвать юридиче­ским актом. Деятельность мировых судей, выдающих торговое свидетельство владельцу трактира, есть тоже юридический акт. В известном смысле преступление и правонарушение являются тоже юридическими актами, поскольку они влекут за собой юридическое последствие и создают права и обязанности, относящиеся к возмещению потерь. Но в первом случае судьи и должностные лица дей­ствуют лишь как выразители воли государства, хотя, быть может, и не всегда легко проводить стро­гое различие между законодательными функциями с одной стороны, и между правительственными функциями и распределением конкретных прав с другой, ибо последняя категория функций вытекает из первой. Во втором случае принцип, в силу которого действие создает права, представляет прямую противоположность тому принципу, который воплощен в юридических актах, сообразующихся с установленными нормами. Субъект создает юридические последствия помимо своей собственной воли; права установляются лишь в результате реакции на имевшийся им в виду акт. Поэтому как ак­ты административного характера, так и деликты следовало бы скорее отнести в особые категории действий, создающих права.

Технический термин «юридический акт», который в равнозначащих ему выражениях (negotium, Rechtgeschaft. acte juridique. юридическая сделка) чаще употребляется континентальными, чем анг­лийскими, юристами, относится прежде всего к тем действиям индивидуальных граждан, которые намеренно устанавливают или видоизменяют права. Здесь уместно, пожалуй, упомянуть о подразде­лении юридических актов на две категории — акты односторонние и двусторонние. Завещание или дар может служить примером одностороннего акта: существенным в нем является намерение одного лица — завещателя или дарителя (хотя, впрочем, акт осложняется требованием, чтобы лицо, в пользу которого совершено завещание или дарение, приняло завещанное или подаренное имущество). Дву­сторонние юридические акты требуют согласия двух или более воль, как можно ясно видеть в хоро­шо знакомых каждому случаях продажи, аренды или залога.

Когда я говорю о намеренном установлении или видоизменении прав, я не хочу этим сказать, что субъект юридического акта должен ясно и точно представлять себе все юридические последствия своего действия. Весьма часто обыватели осуществляют акты, не зная точно об их юридических по­следствиях. Так, например, когда студент нанимает комнату на университетский семестр, то он, ко­нечно, знает, что он входит в определенное соглашение, обязующее его платить условленную плату и не причинять вреда мебели и, с другой стороны, обязующее его квартирную хозяйку позволить ему жить в комнатах в течение восьми или больше недель. Я сомневаюсь, однако, дает ли себе отчет обыкновенный студент, когда он входит в такие соглашения, в том, в какой степени то или иное не­ожиданное событие, вроде, например, заразительной болезни в доме, может избавить его от исполне­ния принятых им на себя обязательств, равным образом вряд ли он знает, насколько хозяйка имеет право входить в его комнату против его воли или выселить его, если плата не будет уплачена в срок, Я полагаю, что даже студенты юридического факультета с трудом ответят на все вопросы относи­тельно возможных юридических последствий этого договора. И в то же время студент, нанимающий комнату, несомненно совершает юридический акт. Его общее намерение направлено на создание известных прав и обязательств, а потому и решение его занять комнату истолковывается как юриди­ческий акт, со всеми преднамеренными и непреднамеренными им юридическими последствиями. Равным образом человек, заказывающий портному костюм, совершает юридический акт, хотя, быть может, он и не знает в точности тех юридических норм, которые регулируют данную сделку. Иногда лицо может считать себя неспособным к совершению известных юридических актов и однако суд все же может признать, что он совершил их и юридически ответственен за них. Так, в деле Чепля против Купера собственник бюро похоронных процессий вчинил иск к вдове некоего Купера, требуя возмещения издержек за похороны ее мужа. В момент смерти ее мужа она была несовершеннолетней, и на этом основании она утверждала, что она не была связана договором. Однако, по английскому праву, хотя несовершеннолетний обычно не может совершать юридически действительных договоров, он может, однако, это делать, поскольку дело идет о предметах первой необходимости и вообще о таких вещах, которые явно клонятся к его выгоде. Вопрос поэтому сводился к тому, являлись ли похороны супруга «предметом первой необходимости» в том смысле, какой придает этому выражению юриди­ческая норма. Суд высказался в том смысле, что это «клонилось к личной выгоде и было разумно необходимо». В данном случае ясно, что госпожа Купер, входя в соглашение с собственником похо­ронного бюро, очевидно не соображала юридических последствий ее поступка; несмотря на это, суд признал, что из договора ее вытекали определенные последствия и что договор этот она обязана была выполнить.

Итак, для установления юридического акта необходима наличность общего намерения устано­вить или приобрести права или же установить или взять на себя обязательства. В упрощенной психо­логии юридической теории намерение приписывается воле как таковой и называется элементом сво­бодной воли.

Для того чтобы выяснить, действительно ли то или иное лицо желало осуществить свою волю Посредством юридического акта, можно воспользоваться одним из двух методов. В древние времена юридический акт облекался в изысканные формы, которые не только должны были служить доказа­тельством совершения сделки, но и показывали, что субъект, совершая сделку, имел сознательное намерение выполнить ее. Согласно феодальному праву лицо, передававшее землю, должно было совершить церемонию инвеституры, в которой главную роль играла передача флага, палки, комка земли и т. д. Нередко могли возникнуть споры относительно того, была ли церемония в точности выполнена и была ли передача действительна. С течением времени формальности были упрощены и подчинены общей имевшейся в виду цели. Мотивы, которые повели к этим изменениям, ясно видны в одном деле семнадцатого столетия. В деле этом говорится: «хотя вручение сейзины (livery of seisin, т.е. формальная передача владения) наилучшим образом совершается посредством передачи ветви или куска той земли, которую имеется в виду передать, и, хотя правило это следует соблюдать, одна­ ко передача куска земли или ветви, с другой земли или золотой или серебряной монеты, или какой-либо другой вещи, совершаемое на данной земле ради передачи ее владения является достаточным. И когда жалующий землю находится на ней, то слова его, хотя бы они и не сопровождались никаким действием, достаточны для передачи сейзины. Он может сказать: «я вручаю сейзину этой земли вам за всю землю, упомянутую в этом документе». Или он может произнести какие-либо подобные слова, не совершая при этом никакой церемонии или торжественного акта. «Даже и в настоящее время не­ которые пережитки напоминают нам о древних юридических формах: так, например, когда лицо, заключающее договор об отдаче земли в аренду, кладет палец на облатку, символизирующую печать, и произносит формулу: «я передаю это как мой акт и документ», — то оно совершает акт, являющий­ся отголоском долгой истории формальных передач. Однако в общем современная юриспруденция относится отрицательно к подобному формализ­му, который она считает не столько гарантией достоверности, сколько возможной ловушкой для не­осторожного. Наличность свободной воли, порождающей юридический акт. обычно установляется путем прямого расследования, которое, может быть, и трудно выполнить, но которое лучше удовле­творяет наше более развитое чувство справедливости, чем простая формальность. В важных случаях, например при передаче земли, все еще требуется подписанный документ; однако принимаются из­вестные предосторожности, чтобы таких документов нельзя было получить при помощи таких средств, как устрашение или обман. Заинтересованная сторона может требовать расторжения фор­мально правильного договора продажи на том основании, что документ был подписан по принужде­нию или что документ, который был приготовлен и подписан для будущей передачи, обставленной определенными условиями, был тайно присвоен другой стороной. Наконец, одна из сторон, заклю­чивших договор, может доказать путем фактических данных, что соглашение было совершено на основании представленных другой стороной заведомо ложных данных.

Здесь, как и во многих других случаях, в распоряжении права имеются лишь весьма несовер­шенные средства для того, чтобы определить, насколько субъекты юридических актов обладали сво­бодой решения. Весьма часто вместо убеждения, обоснованного доказательством, выступает на сце­ну презумпция. Эта отрицательная черта объясняется однако скорее юридическим толкованием ти­пических сделок, чем каким-либо специфическим недостатком теории юридических актов. Ухватить настоящее намерение людей при помощи, так сказать, юридических щипцов чрезвычайно трудно, и потому в праве нам приходится довольствоваться лишь приближением к истине. Право установляет известный критерий разумного поведения, достаточный для потребностей среднего человека. Оно предполагает, что при известных условиях рассудительный человек будет обычно действовать из­вестным образом. Оно предполагает, например, что когда кто-либо обещает доставить другому из­вестную выгоду, то обыкновенно он делает это, рассчитывая получить какую-либо выгоду для себя самого. Поэтому в английском праве существует правило, что в основе каждого соглашения, не воплощенного в формальном снабженном печатями документе, должно лежать какое-либо материальное соображение (valuable consideration), т.е. действительная выгода для лица, получившего обещание, или действительная затрата для лица, давшего обещание. Поэтому если кто-либо дает неформальное и не обусловленное выгодой обещание, то юридически он может в любой момент отказаться от него, хотя бы соображения нравственного порядка настойчиво требовали исполнения обещанного. Одно время лорд Мансфильд придерживался взгляда, что моральные обязательства составляют дос­таточное основание. Однако этот взгляд никогда не пользовался общим признанием и, с точки зрения современной теории, основание должно непременно иметь определенную материальную ценность. Та, в деле Томаса против Томаса данное одним лицом обещание отдать коттедж вдове его покойного брата считалось подлежащим исполнению не в силу «моральных соображений» — уважения к желанию покойного, — но, т. к. вдова обещала платить один фунт арендной платы и взяла на себя издержки по ремонт дома, это было признано судом достаточным основанием, чтобы сделать соглашение обязательным.

Весьма трудные проблемы вытекают из того факта, что иногда люди принимают на себя обязательства вследствие представленных им ложных сведений. Суду приходится решать, в какой степени подобные ложные данные лишили заключившее сделку лицо возможности осуществлять его свободную волю. Весьма часто нелегко отличить ошибку в суждении, которую суд вовсе не обязан исправ­лять, от вызванного обманом неправильного представления, которое, с точки зрения закона, дает обманутому лицу право на судебную защиту. В качестве иллюстрации, поясняющей трудность подобного положения и указывающей средства, при помощи которых суд может иногда разрешить его, я приведу одно дело.

В деле Редграва против Гэрда, Редграв, стряпчий по профессии, сделал в газетах объявление, что у него есть приличная практика и обширные связи и что, так как вскоре он оставляет дела, он хотел бы взять в качестве компаньона опытного юриста, который согласился бы приобрести приго­родную дачу Редграва ценой в 1600 фунтов. Гэрд ответил на объявление и попросил личного свида­ния, на котором Р. сказал, что практика доставляла ему ежегодный доход около трехсот фунтов. Гэрд, после довольно небрежного осмотра книг, пришел к выводу, что практика хотя, может быть, и не приносила трехсот фунтов, как указывал Редграв, но все же давала около двухсот фунтов. Ввиду этого он подписал контракт о приобретении дома, ничего, однако, не упоминая в документе относи­тельно практики. Затем он вступил во владение домом; но, когда обнаружилось, что на самом деле практика не давала ровно ничего, он отказался исполнить договор. Редграв предъявил иск с целью заставить его это сделать. Гэрд отказывайся это сделать ввиду представленных ему ложных данных относительно практики Р., и суд решил дело в его пользу. Один из мотивов решения был выражен сэром Джорджем Джеселем следующим образом: «Если кто-либо заключил контракт, руководясь при этом представленными ему неверными данными, то в ответ на такое его указание нельзя ссылаться на то, что если бы он выказал должную тщательность, то он мог бы обнаружить неверность этих данных».

Одним из наиболее обычных примеров является тот случай, когда какие-либо лица издают проспект, в котором они дают ложные сведения касательно договоров, заключенных до образования компании, а затем говорят, что договоры эти могут быть подробно рассмотрены в бюро стряпчего. Суды всегда, однако, придерживались того мнения, что лица, поверившие в правильность этих ложных данных, не лишаются права возмещения на том лишь основании, что они не ознакомились с договорами.

Кроме анализа юридического акта как выражения свободной воли, его еще приходится исследовать с точки зрения согласия его с принятыми нормами. Ведь никакой индивидуальный гражданин и никакая ассоциация не могут стремиться к тому, чтобы созидать или изменить права способом, который запрещен законом государства. Их правосозидающая деятельность по необходимости подчиняется юридическим рамкам, установленным государством. Например, было бы совершенно напрасно завещать деньги в пользу какой-либо церкви, в пользу, скажем, лондонского римско-католического собора, для того чтобы там служились заупокойные мессы о завещателе. Такой юридический акт, который в Испании или Италии был бы вполне юридически действителен, в Англии не имел бы никакого значения, ибо закон 1547 года запрещает «суеверные действия».

Необходимость согласования юридического акта с установленными нормами идет еще дальше по общему признанию, юридические акты, противоречащие установленным понятиям нравственности или общественной пользы, с юридической точки зрения, ничтожны, — так, напр., назначение приза, вознаграждающего наиболее искусный обман, совершенный в течение последнего года, не будет признано действительным никаким судом, хотя бы по форме своей соглашение это было безу­пречно и хотя бы входящие в программу состязаний обманы не подлежали уголовному преследова­нию. По мнению английского суда, духовное завещание, в котором имущество завещано определен­ному лицу под тем условием, чтобы это лицо не поступало в армию или во флот, юридически ничтожно, ибо поставленные условия очевидно направлены против общественной пользы (дело Бирда против Галля).

В одном недавнем деле, которое привлекло к себе некоторое внимание благодаря своей стран­ной обстановке, театральный антрепренер заключил договор с театральным агентом, на основании которого этот последний в целях рекламы должен был устроить какой-либо сенсационный инцидент. Нанятые агентом две дамы вошли в партер в необычайно больших шляпах, которые они отказались снять, после чего они были выведены из театра антрепренером. Затем они возбудили против антре­пренера обвинение в нападении, но мировой судья нашел, что, удаляя их из театра, антрепренер лишь осуществлял cвoe право. Когда агент Данн потребовал платы за устройство этой сцены и фик­тивного судебного разбирательства, антрепренер Керзон отказался платить и суду пришлось решать, был ли этот юридический акт обязательным для обеих сторон. Вопрос был решен в отрицательном смысле. Судьи пришли к выводу, что симулированный проступок и рекламная цель, ради которой он был совершен, обнаруживали неуважение к юстиции и, следовательно, были направлены против об­щественной пользы. Поэтому, несмотря на то что согласие сторон на заключение условия стояло вне сомнения, этот юридический акт был признан недействительным (дело Данна против Керзона).

В этих случаях договоры противоречили «общественной пользе». Но право идет еще дальше и отказывается охранять какой-либо договор, который основан на частной безнравственности. Исходя из принципа «ex turpi causa non oritur actio», закон отказывается признавать действительность дого­вора, цель которого очевидно безнравственна. Так, в одном недавнем деле Опфил против Райт, к ответчице был предъявлен иск с требованием уплаты денег за квартиру в Southampton Row. Свиде­тельскими показаниями было установлено, что агент истца во время заключения договора о найме квартиры знал, что ответчица была содержанкой одного лица, которое постоянно ходило к ней на квартиру. Поэтому суд нашел, что истец через своего агента сознательно сдал свою квартиру для безнравственной цели и что, следовательно, он не мог требовать наемной платы. Принцип этот ясно указан судьей Бекнилем: «если женщина снимает дом для того, чтобы жить в нем в качестве содер­жанки какого-либо мужчины и пользоваться домом для этой именно цели, и хозяин дома во время сдачи его под наем знает, для какой цели его нанимают, то хозяин не может требовать наемной пла­ты». [...]

Teкст печатается по изд.: Виноградов П. Очерки по теории права.— С. 54—72.

С. А. МУРОМЦЕВ

ВИДЫ ЮРИДИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ

[...] При установлении юридической гарантии, т. е. при возведении какого-либо отношения на степень права, деятельность власти ограничивается тем, что открыто или молчаливо она установляет. что отныне в случае правонарушения за субъектом права будут признаны известные притязания по отношению к правонарушителю. Так, например, установление юридической гарантии моего права собственности все сводится к тому, что, начиная с момента приобретения мною этого права, я. в слу­чае воспоследовавшего нарушения его, могу предъявить юридические притязания на возвращение вещи, вознаграждение за убытки, наказание правонарушителя и т. п. Следовательно, защищающие или юридические отношения возникают прежде всего в форме притязаний, которые возбуждаются правонарушением. Этим ограничивается непосредственное выражение юридической гарантии. Но за сим следует посредственное выражение ее. Тот факт, что установлена возможность притязаний в случае правонарушения, вызывает известную связанность лиц, меня окружающих. В своих поступках относительно моего права они связаны этою возможностью.

Таким образом, защищающие или юридические отношения существуют отчасти с самого начала права, отчасти же возникают лишь с нарушением его или, по крайней мере, ввиду близкого нарушения. С самого начала существует связанность окружающих меня лиц, созданная юридической гарантией, которая сообщена моему праву; позднее, в случае правонарушения, возникают исковые притязания. Когда обычная формула утверждает, например, что право собственности состоит в юридической возможности требовать от всех и каждого, чтобы они уважали мое право, тогда она передает (только не совсем точно) действительную конструкцию собственности. В самом деле, предположим, что А. имеет право собственности на какой-либо участок земли, который обрабатывается им. Для упрощения случая предположим далее, что соседи А. принадлежат к числу людей, которые, не питая никакого уважения к чужой собственности и фактически будучи сильнее А., удерживаются от нарушения ее только вследствие страха пред судом и законом. Спрашивается, из каких элементов состоит обладание А. помянутым участком? Мы имеем здесь фактическое отношение — возможность (для А.) воздействия на участок. Но каждый акт пользования участком составляет вместе с тем воздействие А. на его соседей, намерения которых направлены на захват участка и которых он от­клоняет от этого своим воздействием на участок. Каждый акт воздействия на участок есть в то же время акт противодействия соседям. Степенью, в которой А. может осуществлять это последнее воздействие, т. е. отношением его к соседям определяется степень воздействия его на участок или отношение к участку. Отношения к соседям прямо обусловлены фактом юридической защиты; если бы ее не было, то они не существовали бы или представились бы совершенно в ином виде. Следовательно, это — отношения юридические.

Потому поступают совершенно неправильно, когда говорят, что юридические отношения субъ­екта к окружающим лицам наступают только после правонарушения. Когда делается правонаруше­ние, тогда на самом деле к существующим юридическим отношениям присоединяется новое юридическое отношение субъекта к правонарушителю. Возникает притязание субъекта, т. е. юридическая возможность принуждения правонарушителя к совершению различных действий, которые должны доставить удовлетворение пострадавшему субъекту. В развитом гражданском праве обычную форму притязания составляет судебный иск. Таким образом, нарушение чужого права собственности ведет к ряду исковых требований. Разбор других примеров покажет, что то же самое встречается и в личных правах. Должник уплачивает по требованию кредитора долг, лицо, подлежащее воинской повинности, является, по полученному им приглашению, к исполнению службы. Значение обоих актов состоит в том, что субъект права (кредитор, государство) осуществляют успешно принадлежащую им возможность воздействия на объект (должник, подданный). Предположим опять, что оба — и должник, и подданный — сделали сказанное, исключительно подчиняясь предписанию закона. Анализируя за сим оба случая, мы находим прежде всего возможность фактического воздействия субъекта на объект: кредитор и государственная власть господствуют над должником и подданным, могут напра­вить их деятельность в известную сторону. Но эта фактическая возможность существует только бла­годаря тому обстоятельству, что подчиненное лицо чувствует себя связанным под влиянием ожида­ния законных взысканий. Не будь этого ожидания, фактическая возможность значительно уменьши­лась бы или (что для нас равнозначительно) во всяком случае изменилась бы. Связанность лиц озна­ченным ожиданием и образует его юридическое отношение к субъекту. В случае правонарушения к этому отношению примыкают новые, особые отношения. Кредитор может тогда призвать на помощь суд. рекрутское присутствие, полицию и т. п.

Возникая обыкновенно одновременно с возникновением правового отношения, юридические отношения устанавливаются иногда раньше него, именно в ожидании его. Так, например, должнику, который отягощен условным обязательством, запрещаются такие распоряжения, которые сделали бы невозможным осуществление обязательства в будущем, по наступлению условия. Кредитор по условному обязательству в случае конкурса над должником имеет право заявлять свое требование, хотя бы условие еще не осуществилось. Подобным же образом охраняются права лиц, еще не родившихся nascituri). [...]

[...] Определению права, которое выполнено нами на предыдущих страницах, может быть сде­лан упрек. Могут заметить, что это определение суживает область права сравнительно с тем, как оно понимается обыкновенно. Каждое отношение, сопровождаемое организованною защитою, принад­лежит к числу отношений, которые считаются обыкновенно правовыми; но последнее, по общему или, по крайней мере, весьма распространенному признанию, включает в себя еще отношения, за­щищенные иным образом. Если это верно, то предложенное выше определение, указав с достаточ­ною точностью, что в этом сочинении будет пониматься под правом, все-таки как будто не достигло цели совершенного научного определения. Именно оно определило не то, что почти все разумеют под правом, а нечто к нему очень близкое, но не тождественное. Следовательно, если дальнейшее ис­следование будет поставлено на почву этого определения, то оно будет относиться не к тому, что на самом деле есть право (так, как обыкновенно принимается за него), но к тому, что произвольно отожде­ствлено здесь с ним.

Хотя организованная защита отношений сама по себе представляет настолько важное в соци­альном отношении явление, что заслуживает вполне стать предметом особого теоретического иссле­дования, однако все-таки будет не лишним попытаться показать, что принятое нами определение права выражает точно коренной смысл этого слова. И хотя возражение, предположенное выше, пред­ставляется на первый взгляд довольно веским, однако, в свою очередь, ему должно противопоставить доводы, не менее веские.

Другими словами — особое внимание, с коим люди относятся к правам в отличие от других отношений, составляет существенный признак прав; и если наука, не желая удовлетвориться конста­тированием одного этого признака, ищет полного определения права, то она должна отыскать такие характеристические свойства, которые так или иначе включают в себя или соединяют с собою выше­указанный признак. [...]

Текст печатается по изд.: Муромцев С.А. Определение и основное разделение права.— С. 81, 84, 123—124.

П. Е. НЕДБАЙЛО

ПРАВИЛЬНОЕ ПРИМЕНЕНИЕ ПРАВОВЫХ НОРМ

[...] Правильное применение правовых норм должно быть, как уже говорилось, законным и обоснованным применением. Каждая правовая норма рассчитана на применение ее в определенных условиях. В связи с этим в применении правовых норм необходимо исходить как из требований за­кона, так и тех конкретных обстоятельств, к которым нормы обращены, учитывая при этом, что нор­мы порождают юридические последствия только в сочетании с определенными фактами обществен­ной жизни.

Законность и обоснованность применения правовых норм — это по существу единое требова­ние. Так, например, законный приговор — это и обоснованный приговор.

Однако законность и обоснованность, составляя единое требование в применении правовых норм, не являются одним и тем же. Приговор или иной акт может быть законным с формальной стороны, но не обоснованным по существу.

В связи с этим требование обоснованного применения правовых норм приобретает самостоятель­ное значение. Это применение норм права на основе твердо установленных и проверенных фактов.

Таким образом, в целях правильного, то есть законного и обоснованного, применения правовых норм необходимы не только знание требований закона, но и изучение обстоятельств их реализа­ции в связи с конкретными фактами. Правильное применение правовых норм имеет место там и то­гда, где и когда фактическая сторона дела отвечает законной стороне, а законная сторона отвечает практическому положению вещей.

При изучении и анализе фактов и обстоятельств в целях правильного применения к ним право­вых норм необходимо исходить из объективных закономерностей развития социалистического обще­ства, необходимо учитывать, что анализируемые факты существуют и развиваются в системе других жизненных фактов. Только всесторонний анализ фактов, всесторонний учет отношений каждого из них в отдельности гарантирует нас от ошибок.

Применяющих правовые нормы интересует не всякий жизненный факт, а юридически значи­мый факт. Поэтому при применении правовых норм необходимо прежде всего отобрать юридически значимые факты, то есть установить такие факты, которые квалифицируются в соответствии с нормой и в сочетании с ней влекут за собой юридические последствия. Необходимо найти типичные признаки случая, совпадающие с признаками, указанными в норме права, а также учесть, что даже не предусмотренные нормой признаки случая могут иметь юридическое значение в определенных кон­кретных условиях места и времени. Проф. М. С. Строгович совершенно правильно указывает на то, что «суд выделяет и делает предметом своего исследования и рассмотрения лишь те факты, те фак­тические обстоятельства дела, которые имеют правовое значение, подходят под признаки правовой нормы и влекут (или могут влечь) те или иные правовые последствия».

Неправильный отбор фактов, придание юридического значения таким фактам, которые не имеют к нему отношения, то есть юридически незначимым фактам, приводит к неправильным выво­дам и, следовательно, к неправильному применению правовых норм.

Юридическая сторона исследуемых фактов всегда устанавливается на основе критериев и тре­бований правовой нормы. Без правовой нормы нельзя распознать, имеет ли данный жизненный слу­чай юридическое значение или не имеет. Следовательно, установление фактов, требующих примене­ния к ним правовой нормы, есть процесс сравнения конкретных фактов с общей нормой, как бы из­мерение их с точки зрения общей нормы, которая в данном случае выступает в качестве единого масштаба для их разрешения.

Сами по себе правовые нормы не предопределяют конкретных выводов по делу, к которым должно прийти лицо, применяющее правовую норму. Конкретные выводы из правовых предписаний делаются на основе изучения фактов, обстоятельств, всей обстановки применения и соблюдения пра­вовых норм. Это говорит о том. что учет и анализ конкретных фактов и обстоятельств является об­щим требованием для правильного применения всякой советской правовой нормы. В противном слу­чае применение будет необоснованным.

Текст печатается по изд.: Недбайло П.Е. Применение советских правовых норм.— С. 184—186.

Г.Ф.ШЕРШЕНЕВИЧ

ЮРИДИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ

[...] Строение юридического отношения. На почве осуществления своих жизненных интере­сов люди вступают в многочисленные и разнообразные отношения. Каждое отношение представляет собою сложное явление, открывающее различные стороны. Отношение между фабрикантом и его рабочим имеет свою экономическую сторону, насколько высота рабочей платы определяется зако­ном спроса и предложения; нравственную сторону, насколько фабрикант проявляет человеколюби­вое внимание к служащим, а рабочий добросовестно выполняет возложенную на него работу; юри­дическую сторону, насколько каждый из них иметь право, при содействии суда, требовать от другого точного исполнения условленных действий.

Юридическое отношение есть та сторона бытового, жизненного отношения между людьми, которая определена нормами объективного права.

Отсюда обнаруживается прежде всего, что не все отношения, в которых состоит человек, могут иметь юридическую сторону. Отношения человека к Богу, к внешнему миру и к самому себе не мо­гут быть юридическими. Право есть явление социальное, и потому юридическим можно называть только отношение человека к человеку. Следовательно, приходится признать неправильным мнение тех, которые готовы признавать юридическими отношениями отношение человека к вещи, как напр., в праве собственности, отношение человека к объективному праву, отношение человека к субъектив­ному праву, как напр. при закладе прав требования, отношение вещи к вещи, как, напр., главной вещи к принадлежностной.

Необходимо пойти дальше и сказать, что не все социальные отношения могут быть юридиче­скими. Отношение способно принять юридический характер, когда речь идет об актах поведения, и отношение не поддается праву, когда дело касается мыслей и чувств, а не отражающих их действий.

Если не все жизненные отношения могут быть юридическими, то вместе с тем и не все жиз­ненное отношение, нормируемое правом, следует считать юридическим. Совершенно неправильно признают юридическим все бытовое отношение, определяемое нормами права, и соответственно тому различают материальный и формальный элементы юридического отношения. Материальный элемент потому не может считаться составною частью юридического отношения, что он лишен юридического характера. Юридическое отношение есть только одна сторона жизненного отношения, создаваемая нормами права и постигаемая путем отвлечения от цельного бытового явления.

Юридическое отношение находится в тесной зависимости от норм права. Бытовое явление, не нормируемое правом, как бы ни было оно важно, лишено юридической стороны, напр. дружба. Одно и то же, с бытовой стороны, отношение между мужчиною и женщиною будет или не будет юридиче­ским отношением, смотря по тому, определяется ли оно правом или нет. Сожительство мужчины и женщины, имеющее в основе венчание, создает юридическое отношение, и такое же сожительство, обладающее экономическим, нравственным, может быть даже религиозным элементом, создавшееся вне формы, установленной объективным правом, не порождает юридического отношения. Юридиче­ская сторона в бытовом отношении возникает, как только в него вмешивается объективное право, и юридическая сторона исчезает, как только объективное право перестает определять бытовое отноше­ние присущими ему средствами.

Нормы права устанавливают юридическое отношение тем, что принуждают одно лицо к из­вестному поведению, с которым связан какой-либо интерес для другого или для других. Отсюда об­наруживается строение всякого юридического отношения. Юридическое отношение предполагает прежде всего субъектов отношения: того или тех, которым предписывается известное поведение, и того или тех, которые получают известную выгоду от соблюдения предписанного поведения. Далее, юридическое отношение предполагает некоторый интерес, из-за которого один человек принуждает­ся к известному поведению, выгодному для другого, — это составляет объект отношения. Наконец, отношение между субъектами из-за какого-либо объекта принимает юридический характер потому, что нормы права обязывают одного или одних к определенному поведению, — это правовая обязан­ность. Таким образом, в каждом юридическом отношении должно быть три элемента: субъекты, объек­ты и обязанность. Но в юридическом отношении может быть еще четвертый элемент — это право в субъективном смысле, называемое так в отличие от объективного права или норм права, потому что оно присваивается субъекту отношения, связывается с субъектом.

Право в субъективном смысле, как элемент юридического отношения, не совпадает с выгодой, получаемой от наложенной на других обязанности. Субъект права и интерес не одно и то же. В юри­дическом отношении могут быть лица заинтересованные, и в то же время они не субъекты права, не носители субъективного права, потому что субъективное право предполагает не только выгодное положение, созданное правом, но и возможность по своему усмотрению пользоваться созданным выгодным положением при помощи правового содействия, приводить в действие государственный механизм.

Такая точка зрения резко расходится с общепринятым взглядом на юридическое отношение. По господствующему воззрению, право в субъективном смысле не только может быть в юридиче­ском отношении, но и должно быть. Без субъективного права нет юридического отношения, и эта неразрывная связь идет так далеко, что многие, особенно германские, юристы рассматривают субъ­ективное право и юридическое отношение как равнозначащие понятия. С этой точки зрения, струк­тура юридического отношения определяется всегда четырьмя необходимыми элементами: субъекты, объект, право и обязанность.

Такой взгляд создался вследствие того, что учение о юридическом отношении всецело разраба­тывалось цивилистами. Частноправовое отношение принимается за юридическое отношение вообще. Но это обобщение не соответствует действительности. Уже Коркунов обратил внимание на то разли­чие между публичным и частным правоотношением, что в первом «ярче и определеннее всего вы­ ступает именно правовая обязанность», тогда как во втором основное значение, хотя и не безусловно, имеет субъективное право. Но следует поставить вопрос несколько иначе. Публично-правовое отно­шение предполагает наличность трех элементов: а) субъектов, Ь) объекта, с) правовой обязанности. Частноправовое отношение предполагает наличность четырех элементов: а) субъектов, Ь) объектов, с) правовой обязанности и d) субъективного права.

Насколько недопустимо переносить строение частноправового отношения на публично-правовое отношение и, следовательно, возводить его в юридическое отношение вообще, можно ви­деть из ряда примеров. Было замечено, что «обязательное постановление о чистоте улиц, закон об обязательном оспопрививании доставляют выгоду всем и каждому, но никому не дают правомочия требовать от других выполнения предписанных действий; не всякий, кто защищен нормами, и управомочен ими». Но это не единичные случаи, а общее правило. В области государственного и админи­стративного права все сводится к учению об обязанностях агентов власти. В финансовом праве мы имеем дело с обязанностями гражданина уплатить налоги или пошлины и с обязанностями органов казенного управления взыскать таковые. В области уголовного права перед нами обязанность воз­держиваться от поведения, запрещенного уголовными законами, и обязанность судебных органов наложить наказание на человека, нарушившего запрет. Нигде во всей этой области публично-правовых отношений нет и речи о каких-либо правах лиц, несомненно заинтересованных в соблюдении предписанного нормами права поведения.

Если и говорят о праве судебного следователя, в случае встреченного сопротивления, требо­вать содействия как гражданского, так и военного начальства или о праве губернатора опротестовать постановление городской думы, признанное им незаконным или нецелесообразным, то в действи­тельности речь идет об обязанностях прибегнуть к таким мерам при наличности указанных в законе условий. За неосуществление своего права субъектам права грозит ответственность — вывод совер­шенно несообразный для субъективного права, которое есть только возможность, но не обязанность.

В частноправовом отношении правовой обязанности всегда соответствует субъективное право. В таком отношении различаются активная и пассивная сторона. Субъект отношения, на которого возложена правовая обязанность, называется пассивным субъектом. Субъект отношения, которому предоставлено охранять свои интересы обращением к содействию власти, называется активным субъектом, или субъектом права. Активные субъекты в частноправовом отношении точно определе­ны, тогда как пассивными могут быть не только точно определенные лица как в обязательствах, но и все вообще лица, подчиненные данной государственной власти, как в правах вещных, в правах лич­ной власти. В публично-правовом отношении субъектов права нет: правовая обязанность возлагается на точно определенных лиц, а заинтересованными лицами могут быть вообще все граждане данного государства.

В жизни встречается масса конкретных юридических отношений, из которых каждое имеет свои особые черты. Напр., если закон запрещает тайное присвоение чужих вещей, то существует масса индивидуальных случаев, когда тот или другой человек сознает себя обязанным, хотя бы по­давляя свои желания и соблазны, удерживаться от присвоения незаметно от собственника той или другой вещи.

Отделяя в этих отношениях наиболее общие черты и отбрасывая то, что составляет особенность того или другого отношения, мы получим типические юридические отношения. В конкретных отношениях нанимают дома, квартиры, торговые склады, пароходы, лошадей и т. п., а в типическом отношении остается наем вещи.

Совокупность норм, определяющих группу типических отношений, объединенных общею жи­тейскою целью, называется правовым институтом, напр. наследование по завещанию, право собствен­ности, брак.

С конкретными юридическими отношениями имеет дело судья при применении к ним норм права, с типическими юридическими отношениями имеет дело законодатель и ученый. [...]

[...] Субъект права. Слово «субъект», в применении к юридическому отношению, употребля­ется в двояком значении. Говорят о субъекте юридического отношения, понимая его или с активной стороны, как носителя права, или с пассивной стороны, как носителя обязанности. Чаще же говорят о субъекте права, имея в виду только того участника юридического отношения, которому принадлежит в нем право.

В настоящем изложении мы остановимся на субъекте права, оставляя до дальнейшего вопрос о субъекте обязанности. Мы ограничимся только частноправовым отношением, потому что лишь в нем имеется субъект права, и только активною стороною этого отношения.

Субъект права — это тот, кому объективное право присваивает в юридическом отношении субъективное право. Субъект права иначе называется лицом. Присвоение права субъекту, связывание права с субъектом заключается в том, что только ему дано осуществление интереса, обеспеченного нормами права, только от его воли зависит привести в движение социальный аппарат, обеспечиваю­щий его интересы.

Если субъективное право присваивается субъекту объективным правом, то субъект права есть ис­кусственный продукт творчества объективного права. Человек становится субъектом права не в силу своего человеческого происхождения или нравственного достоинства, а в силу веления объективного права. Субъект права — не антропологическое, а чисто юридическое представление. Субъект права не то же самое, что человек, — это только одно его свойство, созданное объективным правом.

Частноправовое отношение, в котором субъект права и субъект обязанности стоят друг против друга, как два необходимо друг друга восполняющие понятия, предполагает всегда наличность субъ­екта права. Если нет субъекта права, то нет и субъективного права, потому что никому не принадле­жащее право не может существовать. Если нет субъекта права, то нет и субъекта обязанности и са­мой обязанности, потому что нельзя быть обязанным в отношении никого. Следовательно, отсутст­вие субъекта права делает немыслимым существование юридического отношения. Между тем в нау­ку гражданского права проникло представление о бессубъектных правах.

В пользу бессубъектных прав высказался Виндшейд. К такому выводу этот ученый пришел, исходя из наблюдения, что в некоторых случаях имеются налицо права, хотя нет человека, к которо­му они были бы прикреплены. Если правовые отношения устанавливаются между людьми и возмож­ны правовые отношения без человека, которому присвоены были бы в них права, следовательно, необходимо допустить права без субъекта. Наиболее яркий пример такого состояния юридических отношений представляет наследство, как совокупность прав, оставшихся после умершего и не при­нятых пока наследником. Все это рассуждение покоится на основном недоразумении, будто человек и субъект права одно и то же. Но это неверно. Если наблюдаются случаи, когда права не связаны с определенным человеком, это еще не значит, что они не связаны с определенным субъектом. Все учение о бессубъектных субъективных правах, как таящее в себе внутреннее противоречие, не нашло себе поддержки в гражданском правоведении.

Способность стать и быть субъектом права называется правоспособностью или правовою лич­ностью. Правоспособность не есть особое право, а лишь условие для правообладания. Понятие о правоспособности должно быть отличаемо от понятия о дееспособности, как способности вызывать своими действиями правовые последствия. Сама дееспособность есть сложное понятие. Если вызы­ваемые действием последствия заключаются в установлении юридических отношений, из которых для действующего возникает право, то говорят об активной дееспособности. Если вызываемые дейст­вием последствия заключаются в установлении юридических отношений, из которых для действующе­го возникает обязанность, то говорят о пассивной дееспособности.

Дееспособность различается еще как общая и специальная, смотря по тому, относится ли она ко всем вообще юридическим сделкам или только к особым, как, напр., специальная активная дее­способность требуется для составления завещания.

Отличие правоспособности от пассивной дееспособности слишком очевидно, чтобы надо было разграничивать их: в первой идет речь о правах, во второй — об обязанностях. Легче допустить смешение между правоспособностью и активной дееспособностью, потому что и та, и другая имеют в виду обладание правами. Различие между ними обнаруживается в том, что правоспособность есть способность быть субъектом права и помимо своей воли, тогда как дееспособность есть способность сделаться субъектом права актом своей воли.

Правоспособность и дееспособность в активном ее значении не совпадают. Можно обладать правоспособностью и не иметь дееспособности. Так, напр., малолетние и сумасшедшие могут быть собственниками, кредиторами, но не в состоянии сами приобрести ни права собственности, ни права требования; за них приобретают все права состоящие при них опекуны.

Правоспособность не составляет естественного свойства человека, а есть создание объективно­го права. Поэтому она поддается историческим колебаниям. Не всякий человек признается всегда правоспособным. В истории мы знаем моменты, когда правоспособности лишены были рабы, ино­странцы, осужденные за тяжкое преступление. Правда, в настоящее время признается как общо принцип, что правоспособность составляет достояние каждого человека.

Если правоспособность и дееспособность создаются объективным правом, то они не могут за­висеть от частной воли. Ни по договору, ни по завещанию ни расширить, ни ограничить правоспо­собность и дееспособность невозможно. Юридически недопустимо отказаться по договору от права обращаться за защитой к судебной или административной власти. Недействительно завещательное распоряжение, которым наследодатель предоставляет своим малолетним внукам право самостоя­тельно продавать завещанный им дом или имение. [...]

[...] Признаются две категории субъектов прав: физические и юридические лица. Физическое лицо — это субъект права совпадает с человеком, юридическое лицо — это субъект права, не соот­ветствующий отдельному человеку.

Правоспособность физических лиц, или людей, имеет свой начальный и предельный момент. В настоящее время признается, что каждый человек должен обладать правоспособностью. [...]

[...] Наряду с физическими лицами стоят, в качестве субъектов права, юридическая лица. Такие лица называются, преимущественно в Германии, юридическими потому, что существуют только для юридических целей; они носят название моральных лиц, главным образом во Франции, потому что выходят за пределы физического мира, где имеются только люди; их называют, исключительно в Англии искусственными лицами, потому что они созданы творчеством человека.

Во всяком случае этот вид субъектов не совпадает с человеком. Едва ли можно сомневаться в правильности утверждения, что юридическое лицо — это то, что, не будучи человеком, признается со стороны объективного права способным быть субъектом права. Однако такое отрицательное пред­ставление многим кажется недостаточным, и на выяснение юридического лица с положительной стороны было затрачено немало научного остроумия. [...]

[...] Если юридическое лицо есть субъект права, созданный объективным правом, то отсюда следует, что юридические лица возникают не сами собой, а по воле закона. Различают специальное и общее разрешение. Специальное разрешение дается, в законодательном иди административном по­рядке, в каждом отдельном случае возникновения юридического лица. Таким путем возникают в России акционерные общества. Общее разрешение выражается в указании законом условий, при со­блюдении которых может возникнуть юридическое лицо по инициативе отдельных людей. Так воз­никает в России торговый дом.

Если юридическое лицо есть субъект права, созданный объективным правом, то объем его правоспособности определяется законом. Правоспособность человека как субъекта права определяется потребностью его физического и духовного существования; правоспособность юридического лица определяется той жизненной целью, для которой оно существует. [...]

[...] Объект права. Объект права составляет существенный момент, потому что только он оп­равдывает существование юридического отношения. Поэтому безобъектные права так же мало мыс­лимы, как и права бессубъектные.

Юридическое отношение, установленное между двумя субъектами, предоставляет одному власть в осуществлении своих интересов, которой обязан подчиняться другой, принуждаемый к тому правовым порядком. Что же составляет объект этой власти или права в смысл субъективном?

При такой постановке вопроса внимание обращается на объект власти: что составляет предмет обеспеченного законом господства? Власти, с точки зрения властвующего, противопоставляется подчиненность тех, на кого объективное право возложило обязанности. Отсюда стремление найти объект права в поведении пассивных субъектов.

«Если под объектом права понимать предмет, над которым господствует управомоченный в силу своего права, то имеется только один род объектов права — это люди. Потому что ведь все пра­ва, если исследовать их содержание, не что иное, как господство одного лица над другими». Но если объектом права и могут быть люди, как, напр., при рабстве, то нельзя сказать, чтобы только люди были объектами права. При таком взгляде совершенно невозможно провести различие между рабом как объектом права, и должником, обязанным исполнить принятое на себя по договору обязательство.

Может быть, объектом права является не сам человек, а только его воля, воля пассивного субъ­екта. Господство, к которому сводятся субъективные права, «предполагает неизбежно отличный от субъекта объект, которым не может быть что-нибудь иное, как подчиненная господству свободная воля». Однако совершенно очевидно, что человек не добивался бы прав, если бы все сводилось к подчинению ему воли пассивных субъектов. Эта подчиненность чужой воли — чрезвычайно важное средство, но это не то, на что направлено внимание субъекта. Притом воля, не выраженная внешне в действии, не поддается юридическому господству.

Возможно, что объект права следует искать именно в тех действиях, к которым обязываются пассивные субъекты велением объективного права. «В строго логическом смысле слова мы понима­ем под объектом все то и только то, на что направляется известная деятельность какого-нибудь опре­деленного субъекта». В этом смысле объектом права является требуемое нормами права поведение обязанного, т. е. действие или воздержание. Неправильность этой точки зрения, как и указанных вы­ше, заключается именно в неверной постановке вопроса. «Вопрос, что такое объект права, легко раз­лагается на следующие вопросы: что может желать норма права от тех, к кому она обращена; что требует юридическое отношение от своих субъектов; на чем настаивает правовое притязание в обра­щении к противной стороне; что требует правовая обязанность от обязанных, к чему он обязан?». С точки зрения закона, все дело в соблюдении установленного поведения, но, с точки зрения управомоченного, дело в том, что он выигрывает от такого поведения. Точно так же для обязанного субъекта дело не в том, что он должен что-то делать, а в том, что он должен делать. Объект права, конечно, не может быть иной, нежели объект обязанности, так как это соотносительные понятия. Внимание обоих субъектов, активного и пассивного, обращается на то, что одним приобретается, а другим те­ряется при установленном законом поведении. В объекте права скрещиваются интересы управомоченного и обязанного субъектов и юридическое отношение есть отношение вынужденно разграниченных интересов. Объект права следует искать в благах, обеспечиваемых правом как цели, а не в установленном поведении как средств.

С этой стороны следует признать правильным определение объекта права, как всего того, что служит средством осуществления разграничиваемых правом интересов. Насколько частноправовые отношения носят имущественный характер, настолько юридическое понятие об объекте права совпа­дает с экономическим понятием о благах. «Блага являются предметом многих наук, но каждая из них имеет дело с другими благами; поэтому каждая по-своему и различно определяет понятие о благе: гигиена иначе, чем этика, этика иначе, чем эстетика, эстетика иначе, чем наука о хозяйстве». Имеет ли правоведение свое отличное понятие о благе? Нет, никаких правовых благ (Rechtsgue) не сущест­вует, право лишь обеспечивает пользование благами, т. е. тем, что в действительной жизни признает­ся благом. Право разграничивает интересы, нормирует отношения на почве сталкивающихся интере­сов, и защита его потому и имеет значение, что оно закрепляет за человеком то, что тот ценит с точки зрения своих потребностей. Объекты права — это блага в экономическом смысле.

Политическая экономия признает блага двоякого рода: вещи и услуги. Таковы же главные ви­ды объектов права: вещи и действия других лиц. Но право обеспечивает, сверх материальных, также и нравственные интересы, кроющиеся в семейных отношениях, и в этом случае объектом права яв­ляются сами лица, жена, дети, опекаемые. Таким образом, объекты права представляют три вида: вещи, действия других и лица. Соответственно тому абсолютные права разделяются по объекту на три вида: а) права вещные, как право собственности, залога, пользовладения, в) права исключитель­ные, как авторское право, право на промышленные изобретения, с) права личной власти, как право мужа, право отца. Действие составляет объект относительных прав.

Под вещами мы понимаем ограниченные части материального мира. Едва ли удачно заменять в понятии о вещи материю силою на том основании, что «осуществлению человеческих интересов служит не инертная материя, а проявляющиеся в ней силы», и потому, что мы можем пользоваться силами природы без облечения их в материальный образ, как, напр., в деле электричества. Вещь есть часть внешнего мира по отношению к человеку, материальная часть которого не способна служить объектом права, пока не отделится от его тела, напр. волосы; но совершенно неправильно характери­зовать этот внешний мир как неразумный или несвободный, потому что этому противоречит причис­ление в известное время к объектам права людей, и сомнительно в применении к животным. Матери­альный мир в действительности является сплошным, и ограничение его по частям происходит по телеологическому началу. Материальная часть обособляется в представлении человека потому, что в таком виде получается возможность удовлетворения человеческих интересов. [...]

[...] Действия, приобретающие характер экономических услуг, служат объектом прав требова­ния по обязательствам. Человек находится почти постоянно в деятельности, а, с другой стороны, почти всякая его деятельность имеет перерывы. Следовательно, когда мы говорим о действии как объ­екте права, мы имеем в виду опять-таки некое телеологическое единство. Действие — это обособленная по макету, по времени или по результату часть деятельности человека, вызывающая в нас цельное эко­номическое представление. Для понятия о действии как объекте права экономическая точка зрения имеет решающее значение. Действия, лишенные экономической ценности, не могут быть объектами права.

Действия различаются как положительные и отрицательные. В первом случае обязанный субъ­ект должен что-то сделать, во втором — от чего-то воздержаться. Примером положительного дейст­вия служат обязанности приказчика, который должен выполнять торговые поручения, даваемые ему хозяином; примером отрицательного действия служит обязанность приказчика по оставлении долж­ности не наниматься к другому купцу, ведущему однородную торговлю. Воздержание, как действие с отрицательным содержанием, не тождественно с бездействием. В воздержании обнаруживается воля лица, тогда как в бездействии она отсутствует.

Положительные действия могут иметь своим содержанием: а) предоставить вещь в собствен­ность, такова, напр., обязанность продавца по договору купли-продажи; в) предоставить вещь в пользо­вание, такова обязанность домохозяина по договору имущественного найма квартиры; с)предоставить труд в пользование, физический, как при личном найме рабочего, или умственный, как при договоре доверенности. [...]

[...] Наконец, третьим объектом права являются лица. [...] Личность — это понятие юридическое, тогда как объект права есть то жизненное благо, пользование которым обеспечивается помощью права. Своими личными силами человек пользуется без помощи права. «Волевая власть челове­ка направляется не только на лежащее вне его, но и на его собственное лицо. Поэтому признание правовой власти над самим собой не содержит в себе противоречия». Но если власть есть возмож­ность навязывать свою волю, то как же может человек навязать самому себе свою волю и, особенно, какую помощь способно оказать ему право в этом случае? Если субъективное право есть власть, при­ обретаемая, независимо от фактической возможности, содействием правового порядка, воздейст­вующего на других лиц, то признание субъективного права на свое лицо несомненно противоречит понятию о субъективном праве. Допущение субъективных прав на самого себя стоит в противоречии с представлением о субъекте и объекте: если объектом мы называем нечто, находящееся вне воспри­нимаемого субъекта, как можно признать объектом субъективного права умственные силы самого субъекта? Конечно, интересы, связанные с жизнью, здоровьем, честью, именем человека, охраняются нормами объективного права, но только не предоставлением субъективных прав — здесь мы имеем дело исключительно с публичным пpaвом.

Некоторые экономисты, рядом с вещами и услугами, выставляют еще третий вид хозяйствен­ных благ — отношения, и туда входят и субъективные права. Но против включения прав в число благ, с точки зрения народнохозяйственной, выдвигается сейчас же возражение, — что от таких благ население не становится нисколько богаче. Права — это средства разграничения интересов, но не средства удовлетворения потребностей. Притом замечательно, что сами сторонники такого вида благ не решаются включить в этот разряд самое важное право — право собственности, потому что тут сразу обнаружилось бы искусственное удвоение народного богатства.

В соответствии с этим направлением и некоторые юристы признали, что объектом права может быть право (в смысле субъективном). Так, указывают право залога на право требования по обяза­тельству или право пользования (узуфрукт) на имущество, представляющее совокупность прав и обя­занностей. Этот взгляд разделяется довольно многими. Они выставляют то соображение, что нельзя отрицать действительности, которая указывает, как власть и интерес субъекта права направляется на ту именно ценность, какую представляет выгода, доставляемая обеспеченным юридически положе­нием. [...]

[...] Субъективное право. На пороге исследования понятия о субъективном праве мы встреча­емся с решительным отрицанием этого понятия. «Мой взгляд, — говорит Дюнкерт, — может выра­зиться в следующем кратком положении: имеются только обязанности, и нет никаких прав». В по­следнее время выразителем этого направления является Дюги. По его мнению, «в настоящее время складывается общество, из которого подлежит устранению метафизическое представление о субъек­тивном праве для того, чтобы дать место объективному праву, которое возлагает на каждого соци­альную обязанность выполнить определенное назначение и которое предоставляет совершать дейст­вия, какие требуются для выполнения этого назначения». Наблюдение над общественною жизнью обнаруживает нам только социальную солидарность, из которой вытекают правила поведения, и ин­дивидуальную волю, которой дано реализироваться, насколько она согласна с этими правилами. «Но мы нигде не видим юридического отношения между двумя предполагаемыми субъектами. Имеется субъективное юридическое положение, в котором есть возможность и обязанность; но не говорите, что имеется отношение между субъектом, который должен, и субъектом, который может». «Лучше всего, устранив совершенно понятие о субъективном праве, говорить просто: субъективное юридиче­ское положение, т. е. положение, социально обеспеченное и созданное сознательною волею индивида».

Не трудно заметить, что все это отрицание субъективного права есть не более как протест про­тив слова, а не означаемой им сущности. Субъективные права в гражданских отношениях, несомнен­но, существуют, и, пока они существуют, отрицание их совершенно невозможно.

Проблема субъективного права в высшей степени трудная. К ее решению подходили с двух то­чек зрения, прямо противоположных, пока в последнее время не обнаружилось стремление к их примирению.

С одной точки зрения, сущность субъективного права следует видеть в воле. Это так называе­мая теория воли, которая имеет главного представителя в лице Виндшейда. По мнению Виндшейда. выражение «субъективное право» употребляется в двояком значении: 1) как право на известное поведение со стороны лиц, обязанных в отношении управомоченного субъекта, напр., право собствен­ника, чтобы его вещь не трогали, чтобы возвращали по его требованию;

2) как право управомоченного субъекта на известное собственное поведение, напр., право соб­ственника переделать свою вещь, уничтожить ее, продать. Оба значения охватываются, по мнению Виндшейда, следующим определением субъективного права: предоставленное правовым порядком господство воли или волевая власть. В прежнее время в большом ходу была данная Виндщейдом формула субъективного права как Wollendurfen.

Теория воли, в своем зарождении, исходила, под влиянием гегелевской философии, из метафи­зической воли. Постепенно, с отстранением правоведения от метафизики, воля, положенная в основу понятия о субъективном праве, стала приобретать психологическое значение и, благодаря этому, вскрылись слабые стороны теории.

Безусловно неудачной следует признать пресловутую формулу Wollendurfen. которая должна указывать на пределы, до каких субъект смеет хотеть. Воле, в психологическом смысле, объективное право никаких пределов поставить не в состоянии. Желать можно беспредельно, нельзя только осу­ществлять свою волю в действиях. Вот почему некоторые заменяют формулу Виндшейда формулой Handelndurfen или Handelnkonnen, как пределы, в которых субъект может действовать под защитой объективного права, помогающего ему отражать противодействие других людей.

Если сущность субъективного права в воле управомоченного субъекта, то как объяснить при­знание прав за три, у кого воли нет? Узкими, лишенными воли, субъектами права Иеринг считает малолетних, душевнобольных. Следует, впрочем, заметить, что дети и сумасшедшие не лишены воли в психологическом смысле, только что закон не признает юридического результата за их действиями, т. е. волеизъявлениями. Все же остается верным, что для субъективного права, принадлежащего ма­лолетнему или сумасшедшему, решающею оказывается воля их опекуна.

Если субъективное право — это воля управомоченного субъекта, хотя бы и ограниченная объ­ективным правом, как возможно существование субъективного права при отсутствии воли у волеспособного субъекта? Такой пример Тон видит в том случае, когда кредитор, не желающий принимать платежа от должника, все же остается субъектом права.

«Каждый акт человеческой воли, — замечает Еллинек, — должен иметь определенное содер­жание. Нельзя просто хотеть, а можно лишь хотеть чего-нибудь, так же, как мы не просто видим, слышим, чувствуем, мыслим, потому, что всякое чувственное восприятие и духовное переживание должно иметь некоторое содержание. Психологически невозможно, чтобы хотение само по себе бы­ло признано и обеспечено правовым порядком. Только хотение чего-нибудь может быть содержани­ем правообеспечивающих норм».

Против теории воли выдвинулась теория интереса в разработке Иеринга. «Воля не есть цель и двигательная сила прав; понятия воли и власти не в состоянии дать нам практическое понимание права. Право, как продукт народной жизни, образующийся вследствие борьбы между различными элементами этой жизни, с целью установления человеческого общежития, существует не только для того, чтобы осуществлять идею абстрактной правовой воли, а для того, чтобы служить интересам и целям гражданского оборота». Не воля, а интерес лежит в основе субъективного права. В субъектив­ном праве следует различать два момента: субстанциональный или материальный момент, в котором выражается цель права, т. е. польза, выгода, доставляемая правом, и формальный момент, который относится к этой цели как средство, т. е. иск. Первый момент есть ядро, второй — закрывающая его скорлупа. В соответствии с тем Иеринг дает краткую формулу понятия о субъективном праве — это «юридически защищенный интерес».

Против теории интереса было выставлено много возражений.

Прежде всего, не выдерживает критики краткая формула, в которой хотел Иеринг выразить по­нятие о субъективном праве. Интерес только цель, а не сущность права. В свое определение Иеринг внес только ядро, позабыв о скорлупе, между тем как юридическая сторона субъективного права заключается именно в обеспеченности интересов, как это в другом месте признал и сам Иеринг. Но и независимо от неудачной формулы, не соответствующей даже духу учения Иеринга, са-мая мысль связать субъективное право с интересом представляется некоторым совершенно недопус­тимой. Против этой связи указывают на то, что интересы защищаются и без субъективных прав. Это случай рефлективного действия прав, которое было развито тем же Иерингом, и действительно плохо согласуется с определением субъективного права как юридически защищенного интереса. Интересы обеспечиваются действием объективного права и там, где нет субъективного права. Напр., жильцы нижних этажей весьма заинтересованы в точном соблюдении договора между домохозяином и нани­мателем верхней квартиры, в силу которого домохозяин обязывается освещать лестницу лампой. Нельзя не признать противоречия между пониманием субъективного права как юридически защи­щенного интереса, и допущением юридически защищенных интересов без субъективного права.

С другой стороны, указывают на то, что субъективное право существует и без защищаемого интереса. «Несомненно с юридической точки зрения, что наши права могут продолжаться и нередко продолжаются вопреки нашим интересам, а во всяком случае при отсутствии с нашей стороны соот­ветствующего содержанию права интереса». Право может быть приобретено без соответственного интереса и даже вопреки ему, напр., собственник земли приобретает право собственности на зайцев, явившихся в его огород уничтожать капусту; приобретенное право не прекращается вследствие потери интереса, напр. право мужа по отношению к жене и обратно, хотя у супругов сильное желание развязаться друг с другом. «Защита интереса против воли заинтересованного — это внутреннее про­тиворечие».

Наконец, указывают, что хотя право существует в виду необходимости защитить интересы, но в понятие субъективного права как чисто формального этот целевой момент вводить совсем не следует. Право есть средство для обеспечения пользования благами, но «последнее так же мало принадлежит к понятию права, как сад к садовой ограде».

К той же теории интереса примыкает Дернбург, определяющий право в субъективном смысле как «участие в пользовании благами жизни, которое общею волею предоставляется и гарантируется отдельному лицу». Против его «участия в пользовании благами» остаются в силе все возражения, сделанные против «интереса» Иеринга.

Невозможность построить понятие о субъективном праве всецело на воле или на интересе при­вела к поискам примирительной точки зрения. Преобладающее сейчас направление стремится соз­дать комбинацию обоих моментов с наклоном то в сторону воли, то в сторону интереса. Основатель этого примирительного течения Бернатик проявляет явное тяготение к точке зрения Иеринга, тогда как главный его представитель, Еллинек, стоит ближе к Виндшейду. Сюда же относятся из герман­ских ученых Шуппе, Регельсберг, Меркель, Гольд фон Фернек. из французских — Салейль и Мишу, из итальянских — Ванни.

В соответствии с этим направлением субъективное право представляется, как власть осуществ­ляет интересы, обеспеченные и ограниченные нормами объективного права. Анализируя данное определение, находим следующие характерные признаки.

а. Субъективное право есть, прежде всего, власть субъекта права. Власть, как мы уже видели, есть возможность навязывать свою волю другому или другим, заставлять других сообразовать свое поведение с волею властвующего.

Момент власти выражается в возможности по своей воле осуществлять те интересы, которые лежат в основе права. Субъекту права дана возможность по своему усмотрению использовать или нет то положение, какое ему обеспечено правом, и как угодно в отведенных ему пределах. Право, при­надлежащее субъекту, потому и называется его правом, что от его воли зависит приложение данной ему власти. Собственник участка земли может застроить его, или обратить в огород, или дать ему зарасти травой, или извлечь из него иные полезности. Кредитор властен требовать долга от своего должника, или простить ему, или измерить условия займа в облегчение должника. Обязанности осу­ществлять свой интерес у субъекта права нет. а есть только возможность.

Но это возможность не фактическая, а правовая. Собственник автомобиля не в состоянии ез­дить на нем вследствие запрещения врачей. Взявший на прокат пианино не может играть на нем, потому что не умеет. Отдавший приятелю вещь на сохранение не может получить ее обратно, потому что не знает, где находится поклажеприемщик. Власть, заключающаяся в субъективном праве, в этих случаях ему не поможет. Собственник охотничьей собаки не может рассчитывать на содействие пра­ва, если собака не слушается, не делает стойки, портит дичь, если она убежала, но право готово ему помочь, если кто-нибудь приманит его собаку или грозит ее убить.

Субъективное право есть власть не над благами, а над людьми. Благодаря ей, субъект права может отстранить вмешательство в свое пользование благами со стороны тех, кто также заинтересован в них. Субъективное право отграничивает сферу его интересов, заставляя всех других отступить на определенное от нее расстояние и тем предоставить ему в этих пределах свободу экономического и нравственного самоопределения.

Так как это отстранение посторонних достигается воздействием норм объективного права, ко­торым оно предписывает известный образ поведения, то субъективное право есть отражение обязан­ностей, возложенных на других лиц, и без них немыслимо. Вынужденным отступлением других об­разуется около субъекта права свободный круг, в пределах которого он может действовать по своей воле. Субъект права не властен заставить их отступить дальше, но в его власти позволить им при­близиться.

в. Субъективное право есть власть осуществлять свой интерес, а потому интерес является оп­ределяющим моментом. Интерес предполагает, что человек сознает способность блага удовлетво­рить его потребность и потому стремится к ее удовлетворению этим путем. Сознание и воля — без наличности обоих психических моментов нет интереса. Психическое отношение к благу, к средству удовлетворения потребностей может быть проникнуто чисто индивидуальным характером, как, напр., отношение человека к кольцу, доставшемуся от горячо любимой матери. Но такие индивиду­альные интересы правовому порядку чужды — нормы объективного права имеют дело только с среднею оценкою благ, потому что иначе они неспособны были бы разграничивать интересы людей в общежитии. Законодатель считается с абстрактным, а не с конкретным положением, с общими, а не с индивидуальными интересами. Защищая интерес, связанный с обладанием недвижимостью, закон не может принимать во внимание, что тот или другой человек отрицает частное обладание землею, или, защищая неприкосновенность жизни, закон не учитывает, что такому-то надоела жизнь.

Сам по себе интерес не в состоянии определить понятие о субъективном праве. Наличность ин­тереса еще не создает права. Жена, требующая от мужа содержания, весьма заинтересована в том, чтобы муж ее исправно получал причитающееся ему от фабриканта жалованье, но сама она ничего от фабриканта требовать не может. Домовладелец терпит от того, что соседние бани гонят в окна его дома дым, и он заинтересован в том, чтобы хозяин бань поднял дымовые трубы их выше уровня его строения, но никакого права отсюда не вытекает. Даже тогда, когда интересы человека защищаются законом, субъективного права нет, пока заинтересованному не предоставлена власть. Так, напр., уголовные законы защищают многочисленные и важные интересы отдельных людей, но защищенный ин­терес не превращается еще в субъективное право, потому что есть интерес, есть его защита, но нет власти. [...]

[...] с. Субъективное право есть власть осуществлять свой интерес, обеспеченная нормами объ­ективного права. Субъективное право не в той власти, которую фактически имеет один человек в отношении других людей, вследствие своего экономического влияния или нравственного авторитета. Все дело в той силе, какую предоставляет государство субъекту права. Личная слабость восполняется всею мощью государства. Индивидуальная воля навязывается другим, потому что она совпадает с волею закона. Власть субъекта права в том и заключается, что, в случае противозаконного препятствования ему в осуществлении его интереса, он может обратиться к власти государства.

Исторически этому содействию государства предшествует самопомощь — человек должен за­щищать свои интересы сам или при посредстве близких, насколько хватит сил. Это не два порядка защиты субъективного права, а два порядка защиты интересов. В первом периоде имеется только фактическая защита интересов, а во втором — создаются субъективные права.

d. Но субъективное право есть власть не только обеспеченная, но и ограниченная. Фактически отдельный человек может обладать огромной физической или экономической силой. Объективное пра­во ставит законные пределы этой власти, заключает волю в гранитные берега. С этой точки зрения, правильно определять объективное право как меру свободы, но, конечно, не в метафизическом значе­нии, а в смысле свободы действий, направленных к осуществлению защищаемого интереса. [...]

[...] Правовая обязанность. Субъективному праву логически соответствует установленная объективным правом обязанность. Где есть субъективное право, там непременно имеется и правовая обязанность. Но правовая обязанность может существовать и без соответствующего ей субъективно­го права.

Существует, однако, противоположный взгляд, который держится весьма твердо. «Нет обязан­ности без права, — говорит Гольд фон Фернек, — нет и права без обязанности». «Правовая обязан­ность», по замечанию Биндинга, «немыслима без противостоящего ей субъективного права, потому что понятие о ней строится на подчиненности субъективному праву. Право есть логически предшест­вующее, обязанность — последующее». В действительности правовая обязанность может существо­вать без соответствующего ей субъективного права — в публичном праве. Если закон устанавливает налог на дома, то отсюда возникает правовая обязанность для домовладельца внести в определенное врёмя в определенном месте определенную сумму денег, — но никакого субъективного права никто не приобретает. [...]

[...] Всякое юридическое отношение устанавливается между лицами, следовательно, в юриди­ческом отношении как право, так и обязанность должны иметь своего субъекта. Таким пассивным субъектом может быть человек, но может быть и все иное, возведенное объективным правом в роль субъекта, — юридические лица. Но ни в каком случае нельзя говорить о соответствующей праву обя­занности вещи параллельно с обязанностью человека. Отношение человека к вещи никогда не бывает юридическим.

Что такое правовая обязанность? Это прежде всего сознание связанности своей воли. Человек вынуждается сообразовать свое поведение с предъявленными к нему извне требованиями. Юридиче­ски обязанным следует признать того, к кому обращено веление норм права. Человек действует не так, как побуждают его собственные интересы, он считает необходимым ограничить себя в возмож­ном фактически осуществлении интересов из-за интересов других. На волю человека, готового дей­ствовать по побуждениям своей натуры, оказывает давление фактор, вызывающий в нем сознание своей связанности. Следовательно, в основе правовой обязанности, как и субъективного права, лежит золя — воля пассивного субъекта. [...]

[...] Правовая обязанность есть всецело продукт норм объективного права, которым ее сущест­вование обусловливается так же, как и существование субъективного права. Человек чувствует себя юридически обязанным и там, где мораль, религия и культура указывают ему на совершенно иное долженствование. Противоположный взгляд устраняет возможность конфликтов между правовою и нравственною обязанностью, которые вовсе нередки в действительности, необъяснимы с рассматриваемой точки зрения. Человек может сознавать себя обязанным к известному действию и не только потому, что того требует закон или обычай, но это совпадение не важно для определения того, что именно должен совершить субъект обязанности в юридическом отношении. Правовая обязанность есть так же одна только отвлеченная сторона жизненного явления, как и субъективное право. [...]

[...] Если правовая обязанность основывается на норме права, то не может быть правовой обя­занности вне права. Этим положением отвергается допустимость так называемого натурального обя­зательства.

Правовые обязанности различаются, прежде всего, по тому, кто является обязанным перед субъектом права. Субъективному праву может соответствовать или обязанность всех лиц, подчинен­ных одной и той же положительной власти, или же обязанность одного или нескольких определен­ных лиц. На этом основано различие между: а) правами абсолютными, как право собственности, пра­во залога, право пользовладения, вообще вещные права, затем права мужа в отношении жены, право родителей в отношении детей, т. е. так называемые права личной власти; наконец, право авторское, право на промышленные изобретения, на фирму и т. п., в) правами относительными, как права по обязательствам.

С другой стороны, правовые обязанности различаются по тому, к чему именно обязывается пассивный субъект. Правовая обязанность может иметь положительное содержание, когда, субъект обязан что-то сделать, напр. заплатить долг, построить дом, или же обязанность может иметь отрицательный характер, когда субъект обязан от чего-то воздержаться, напр. не мешать собственнику в осуществлении им пользования своею вещью, не удерживать у себя чужих детей против воли их ро­дителей. [...]

[...] Движение юридического отношения. Юридические отношения возникают, изменяются и прекращаются вследствие юридических фактов, т. е. наступления таких обстоятельств, с которыми нормы объективного права соединяют определенные юридические последствия. Факты могут быть простыми, как, напр., рождение, или сложными, как, напр., давностное владение; в последнем случае говорят о фактическом составе. Юридическим факт становится ввиду тех последствий, какие закон соединяет с ним. Юридические факты возникают или по воле лиц, являясь выражением их воли, — и тогда они назы­ваются юридическими действиями, или же помимо их воли — и тогда носят название юридических событий. В свою очередь юридические действия разделяются на два вида: сделки и правонарушения. Под име­нем юридической сделки понимается такое юридическое действие, которое обнаруживает волю вызвать юридическое последствие, соединяемое по закону с этим фактом. Сюда относятся, напр., вещание, договор. Правонарушение есть такое юридическое действие, которое обнаруживает волю вызвать фактическое последствие, не допустимое по закону и соединяемое по тому же закону с иными последствиями, чем те, какие имелись в виду действовавшим. Рядом с юридическими действиями, как второй род юридических фактов, стоят юридические события, т. е. происшествия, связанные по закону с юридическими, последст­виями, хотя и не зависящие от воли лиц, на которых эти последствия распространяются. Возникновение юридического отношения наблюдается тогда, когда впервые по поводу данного интереса устанавливаются право и обязанность между лицами. Такое возникновение может произой­ти с согласия пассивных субъектов или без их согласия. Примером первого способа служит договор найма, в котором право на пользование квартирой устанавливается по соглашению между нанимате­лем и домохозяином. Как пример второго способа можно указать на постройку дома, которая, созда­вая новый объект права собственности, возлагает на всех соответствующую пассивную обязанность. Раз возникшее юридическое отношение продолжается, пока не наступит новый юридический факт, способный его разрушить.

Изменение юридического отношения может наступить по причинам, кроющимся в его субъек­тах или в его объекте.

Изменение юридического отношения в его субъектах не есть прекращение одного и возникно­вение другого отношения, а только изменение существующего отношения. Перемена может произой­ти как на активной, так и на пассивной стороне. Замена одного активного субъекта права другим допустима, насколько оттого не изменяется положение пассивных субъектов. [...]

[...] Если рассматривать изменения, происходящие в юридическом отношении, с точки зрения субъекта права, то получим следующий ряд представлений.

Приобретение права имеет место в том случае, когда для данного субъекта впервые возникает данное право. Возникновение права не одно и то же, что возникновение юридического отношения. Когда написана книга, то возникает новое юридическое отношение, в котором автору присваивается авторское право. Если автор по договору уступает свое право другому лицу, то это последнее приоб­ретает право, для него возникает право, но юридическое отношение возникло раньше. Приобретение права может быть первоначальным и производным, смотря по тому, возникает ли оно самостоятель­но, независимо от прав предшественника, или оно опирается на право такого предшественника. При­мером первоначального приобретения может служить давностное владение, когда приобретается право на вещь не от прежнего собственника, а собственным проявлением деятельности, при соответ­ствии с законными условиями. Производное приобретение можно видеть в покупке имения, в полу­чении по дару часов. Практическое значение это различие имеет то, что при производном приобретении объем прав преемника определяется объемом прав предшественника, насколько это не изменяет закон. Производное приобретение права, в свою очередь, может проявиться двояким образом. В одном случае преемник становится субъектом того самого права, субъектом которого состоял ранее его предшест­венник, напр. при продаже дома. В другом случае предшественник устанавливает из своего права новое право для преемника, напр., при залоге дома залогодатель имел право собственности, но он установил на нем, в пользу залогодержателя, право залога, обусловливаемое объемом прав собственника. [...]

[...] Прекращение юридического отношения отличается от потери права тем, что оно прекращает­ся не только для субъекта права, но и для субъекта обязанности, а следовательно, исчезает совершенно.

Прекращение юридического отношения может наступить вследствие причин, кроющихся в субъектах его. С активной стороны отношение прекращается, если субъект права теряет право так. что никто не может его заменить, напр., со смертью родителей право родительской власти прекраща­ется, а также со смертью лица, в пользу которого установлено было пожизненное владение, исчезает право пользовладения. С пассивной стороны юридическое отношение прекращается, если обязан­ность была тесно связана с личностью пассивного субъекта, напр., право жены на содержание от мужа утрачивается с его смертью. Юридическое отношение, предполагающее по крайней мере двух субъектов, активного и пассивного, должно прекратиться, если роль того и другого сливаются в од­ном лице. Таков случай слияния, когда право и обязанность совпадают, напр., когда племянник, быв­ший должником дяди, становится его единственным наследником.

Юридическое отношение прекращается в случае отречения от права со стороны активного субъекта. Отречение от права есть изъявление воли активного субъекта, направленное к разрыву его связи с отношением. Современное право допускает отречение только от имущественных, а не от лич­ных прав. [...]

Текст печатается по изд.: Шершеневич Г.Ф. Общая теория права. Вып. III.— С. 568—628.