§5. Классификация исторического знания по методу познания

В XIX-XX вв. в научной гуманитаристике развернулись жаркие дискуссии о классифика­ционных схемах, идущих от «метода». Существенным импульсом к этому послужила работа О. Конта «Курс позитивной философии», хотя в его схеме различия по ме­тоду специально не анализировались. В частности, Конт делил науки на теоретические и практические, а теоретические, в свою очередь, на общие (абстрактные) и конкрет­ные. Отнеся историю к разряду «конкретных наук», Конт подчеркивал ее второстепен­ную, вспомогательную роль в научном познании. Позитивизм в сфере исторической науки принципиально отличался от предшест­вующего рационализма (Болингброк, Мабли, Декарт и др.) по пониманию предмета истории и формулировке целей исторического познания. Если рационалисты рассматривали историю как собрание нравоучи­тельных примеров, то позитивисты искали в ней закономерности.

В позитивизме ис­следование четко делится на две части, следующие друг за другом: реконструкция фак­тов и установление закономерностей. Причем факты, как и в методологии рациона­лизма, извлекаются путем критического анализа сообщений исторических источников. А законы устанавливаются путем обобщения этих фактов, каждый из которых рас­сматривается как изолированный от других и независимый от позиции исследователя. Позитивизм и рационализм роднит еще и утверждение единства методов естественных наук и истории. В позитивистской парадигме историческое знание рассматривается как полностью выводное, получаемое путем обобщения эмпирических данных. Причем в качестве ос­новного критерия установления, как истинности отдельного факта, так и объединения фактов в систему выступает «здравый смысл» исследователя.

Схемы такого типа стали достаточно популярны в XIX в. Они знаменовали собой апофеоз натурфилософского подхода, в рамках которого главной целью познания в целом и научного познания в частности было познание природы. В соответствии с этим общество и человек рассматривались как части природы, подчиняющиеся общим естественным законам.

Под влиянием позитивистских установок утверждалась специфика истории как об­ласти познания конкретных фактов в противоположность «настоящей» науке, зани­мающейся познанием общих законов. «Историю, в которой нет имен индивидов и да­же имен народов» Конт первым назвал социологией, считая, что эта новая наука должна начинаться с открытия фактов о жизни человека (решение этой задачи он от­водил историкам), а затем переходить к поиску причинных связей между этими факта­ми. Социолог тем самым как бы поднимал историю до ранга науки, осмысливая науч­но те факты, о которых историк мыслит только эмпирически.

Позитивистские установки Конта и его последователей, требовавших, чтобы исто­рические факты использовались в качестве сырья для чего-то более важного и инте­ресного, чем сами факты, разделялись не только философами, но и многими истори­ками. На основе позитивизма создавались многотомные описательные истории госу­дарств, в которых основное внимание уделялось политической истории, поскольку со­циально-экономическая и духовная история плохо улавливается на уровне описатель­ных фактов-событий.

Такой подход вполне соответствовал существовавшему в то время пониманию прошлого как истории государства. Впрочем, господство позитивизма и со­ответствующих схем классификации наук оказались весьма непродолжительными. За­дачи позитивистской реконструкции к концу XIX века в основных чертах были реше­ны.

Экстенсивный путь развития исторического знания за счет введения в научный оборот новых источников оказался практически исчерпанным. Да и историческая ре­альность ставила новые задачи перед исторической наукой. Становилось очевидным, что описательная история не справляется с задачами объяснения исторической реаль­ности и вытекающими из них прогностическими функциями исторического знания.

В последней трети XIX в. начинается период антипозитивистской «контрреформа­ции». Особую роль в этом процессе сыграл так называемый историцизм. Его осново­положником был известный немецкий историк культуры и философ В. Дильтей. Он оказал большое влияние на многих немецких мыслителей, в том числе на М. Вебера. В дальнейшем историцизм разделился на два основных течения - неоканти­анское (Виндельбанд, Риккерт и их последователи), которое в XX в. проявилось как феноменология, и неогегельянское, наиболее известными представите­лями которого были Б. Кроче и Р. Дж. Коллингвуд. В XX в. оно проявилось наиболее ярко в виде экзистенциализма.

Полемизируя с Виндельбандом, Кроче начинает с уточнения понятия искусства. Он подчеркивает, что искусство - это не средство представления или получения чувствен­ных удовольствий, не изображение природного факта, но интуитивное созерцание ин­дивидуальности. Художник видит и изображает эту индивидуальность, а его аудитория воспринимает ее такой, какой он ее представил. Искусство, таким образом, не эмотивная, а когнитивная деятельность, оно - познание индивидуального. Наука же, напро­тив, - познание общего, ее задача - выработка общих понятий и определение их взаи­моотношений. Цель ученого - понять факты в смысле распознавания в них частных случаев общих законов.

Но история так не осмысливает свой объект, она созерцает его и все. А это как раз то, что делает художник, поэтому сравнение между историей и искусством совершенно справедливо. Но это не простое сходство - они тождественны. Искусство и история - это одно и то же - интуиция и воспроизведение индивидуального. Такой подход значительно отличал Кроче от Баденской школы. Каждый из них со­гласен, что ключ к различию между историей и наукой заключается в различии между индивидуальным и всеобщим. Но разница в том, что немецкие ученые и впредь со­гласны были называть историю наукой, не отвечая на вопрос, как возможна наука об индивидуальном. В результате они понимают историческую науку и естественные нау­ки как два вида наук. Кроче, отрицая, что история - наука вообще, одним ударом ос­вобождается от натурализма и обращается к идее истории как чего-то принципиально отличного от природы. Как известно, в конце XIX в. основной проблемой, с которой столкнулась гуманитаристика, была проблема ее освобождения от тирании естество­знания. Сложившаяся ситуация поэтому и требовала той смелости, которую можно обнаружить во взглядах Кроче.

Таким образом, он отстаивал автономию истории, ее право заниматься своими де­лами, пользуясь собственными методами, от покушений на нее как со стороны фило­софии, так и со стороны естественных наук.

Переходя к рассмотрению взглядов Коллингвуда, необходимо сразу же выдвинуть версию о его «крочеанстве». Оно лежит на поверхности и подтверждается рядом вес­ких аргументов. Сам факт дружеского общения прославленного на всю Европу мысли­теля, кумира итальянской либеральной интеллигенции с молодым англичанином, пе­реводчиком двух его работ, означал, по-видимому, возникновение отношения учитель - ученик. Однако, при сравнительном анализе их представлений, можно обнаружить и существенные отличия.

Будучи приверженцем гегельянской традиции, Коллингвуд постоянно стремился укоренить ее на почве английской классической философии (Локк, Юм и др.) с ее непременным эмпиризмом и рефлексивным методом анализа содержания опыта. Поэтому его гегельянство менее всего ортодоксально.

Не в пример Гегелю, Коллингвуд в иерархии форм знания специально выде­ляет историческое сознание как промежуточное звено между естествознанием и фило­софией, которая согласно основному гегелевскому тезису воплощает абсолютную ис­тину. Естествознание постулирует существование внешнего мира по от­ношению к познающему субъекту. История и философия открывают в этом внешнем собственное содержание духовной деятельности субъекта. Хотя философия все-таки выше истории в том отношении, что только она полностью устраняет иллюзию внеш­него мира, тогда как историческое сознание еще признает независимое существование своего объекта. Такой взгляд фактически отнимал у исторической науки ее самоцен­ность, и этот вывод выглядит несколько странным для человека, убежденного в высо­ком предназначении «ремесла историка».

Оппозиция двух наиболее мощных в XX в. методологических течений может быть выявлена по целому ряду вопросов, однако нас более всего интересуют различия в ме­тодологии. Если в неогегельянском направлении в целом преобладает номотетический подход, то в феноменологическом направлении - идиографический. Это ведет к вы­страиванию систем знания, различия между которыми были глубоко исследованы из­вестным русским ученым Н.Д. Кондратьевым.

По его мнению, номотетический подход основывается на принципах а) причинно-следственности; б) единообразия психофизической природы человека; в) консенсуса, т.е. взаимозависимости элементов изучаемого исторического целого; г) эволюции. Принципами идиографии являются: а) понятие индивидуального; б) ценность исто­рического факта; в) действенность исторического факта; г) понятие исторической свя­зи и исторического целого. Рассмотрев системы этих принципов, Кондратьев приходит к выводу, что «ни номотетическая теория, ни теория идиографическая в отдельности не в состоянии впол­не упорядочить и систематизировать данные нашего опыта».

Кроме того, и в той, и в другой парадигме в центре внимания находится человек, который действует в истории. Но человек не может быть предметом исторического познания, поскольку историк не занимается анатомией или физиологией человека. Следовательно, человек интересует историка с определенной точки зрения. Он выступает как существо, наделенное созна­нием и именно этим выделяющееся из мира природы. Это объединяет оба анализируе­мых направления. Но в номотетическом восприятии истории человек выступает пре­имущественно как личность, а в идиографическом - как индивидуальность. Отсюда вытекают и разные задачи двух указанных подходов. Если в неогегельянской парадиг­ме основная задача - «объяснить» историческую действительность, то в феноменоло­гической - «понять» человека прошлого и через него окружающий его мир.