3. Предисловие автора к пятому изданию (1854)

15 июня 1854 Эту книгу постигла судьба, какая всегда постигает истину:

первое ее издание поразило многих читателей; затем люди пре­дубежденные обрушились на нее с решительным осуждением;

наконец, еще позже, некоторые беспристрастные судьи встали на ее защиту и сказали о ней немало лестных слов. Они разглядели в ней новые картины (новым был в пору появления книги сам ее предмет), откровенные замечания, рассказы смелые в силу их искренности: этого довольно для того, чтобы заслужить снисхождение людей выдающихся. Я счастлив, что могу выразить здесь признательность всем, кто мне покровительствовал. Благодаря поддержке этих властителей дум мои письма о России сделались известны всей Европе. По правде говоря, успеху книги немало способствовал гнев императора Николая и протесты русских, почитавших своим долгом вторить своему повелителю. «Эта кни­га — сущее бедствие», — сказал император Николай и, разорвав ее, швырнул себе под ноги. Все дело в том, что она полна лестных замечаний, которые делают еще более суровыми замечания осуждающие; благодаря им критика превращается из расчетливой

383

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

сатиры в признания, вырванные у автора против его воли, а они стоят куда дороже. Истина никогда не бывает так могущественна, как когда ее провозглашают, можно сказать, невзначай. Дабы все могли ее усвоить, говорящий не должен навлекать на себя ни малейшего подозрения в пристрастности, да и вообще в том, что им движут страсти. В наши дни все так хорошо знают цену духу партий, что доверия к нему никто не питает: даже если бы охвачен­ным им людям случилось сказать нечто справедливое, им бы, пожа­луй, все равно никто не поверил. Дух партий несовместен с истиной:

он непременно преувеличивает ее и тем ослабляет.

Один из тех литераторов, чьи суждения имеют особенно боль­шой вес, г-н Сен-Марк Жирарден, начал свою весьма благожела­тельную статью в «Журналь де Деба» со слов: «Эти путевые заметки больше, чем книга; это — событие».

Благодаря столь счастливому стечению обстоятельств книга рас­ходилась гораздо лучше, чем можно было ожидать. Особы, утверж­дающие, что хорошо осведомлены о результатах работы комиссии, призванной определить величину убытков, которые причинили французским издателям брюссельские «пиратские» перепечатки, уверяли меня, что в Бельгии разошлось больше 160 тысяч экзем­пляров моего «Путешествия»; таким образом, получается, что, вкупе с переводами на английский, немецкий и шведский, за границей было продано около аоо тысяч экземпляров моей книги. Подобная конкуренция не могла не повредить печатанию книги в Париже, и тем не менее здешние издания следовали одно из другим с боль­шой быстротой.

Казалось бы, теперь, когда книга эта уже произвела свое дейст­вие, она больше не должна никого интересовать, так что останется она в литературе или канет в Лету, зависит только от времени. Однако в течение десяти лет, прошедших со дня ее выхода в свет, мир не стоял на месте и развивался так быстро, что те наблюдения, которые в пору выхода книги вызывали споры, ныне признаны фактами неопровержимыми. Я, разумеется, ни в малейшей мере не притязаю на звание пророка, но почитаю своим долгом сказать вслух и как можно громче: Россия в самом деле такова, какой увидел ее я и какой по самым разным причинам не желали ее видеть многие другие люди. Имей любознательные путешественники доступ в эту страну, сегодня всякий разглядел бы там то же, что и я.

Доблесть моя заключалась лишь в том, что в эпоху, когда принято было изображать вещи такими, какими они должны быть, я дерзнул показать их такими, каковы они в действительности. В ту пору Россия представала перед Европой в ореоле лжи; лишь нынеш­ней войне оказалось под силу разрушить эти чары: вот, на мой взгляд, вывод, который позволительно и полезно сделать. Не имея оснований пренебрегать собственными достоинствами, осмелюсь по­ставить себе в заслугу еще одно: мне удалось разглядеть истинное

384

Дополнения

лицо государя, который носит самую непроницаемую маску в мире, ибо правит народом, для которого лицемерие — вторая натура.

Император Николай прежде всего — уроженец своей страны, страна же эта не может вести честную политику, ибо судьба посто­янно увлекает ее на путь завоеваний, свершаемых на благо деспотиз­ма, подобных которому нет в мире, ибо он весьма искусно притворя­ется цивилизованным. Только люди бесконечно доверчивые или бесконечно недобросовестные могли искать в этой стране лекарство от опасностей, грозящих Европе.

Теперь, когда завеса частично сорвана, настала, я полагаю, пора сорвать ее целиком; теперь я обращаюсь уже не к людям, у которых много свободного времени, не к профессиональным чита­телям: я хочу быть услышанным всем миром, и потому решился выпустить дешевое издание моей книги, издание для народа. Нынче во Франции народ не просто читает, но и понимает прочитанное;

он, пожалуй, скорее, чем многие литераторы, способен встать на точку зрения автора. Какие бы притязания ни питали индивиды, массы всегда будут сохранять известную простоту; именно от них ожидаю я нового суждения о своей книге; суждение это будет беспристрастным, ибо они меня не знают! Люди, которые нас знают, никогда не относятся к нам безразлично; между тем безраз­личные читатели едва ли не нужнее писателю, чем остроумные друзья; в конечном счете они-то и составляют его истинную публику, ту, с которой он мечтает говорить. Именно на них я и рассчитываю. Я не принадлежу к тем, кто думают или, по крайней мере, говорят, что успех ничего не доказывает. Когда его добиваешься, выясняется, что он доказывает очень многое, а предчувствие, что он обойдет тебя стороной, не вызывает ничего, кроме ужаса.

Мне, однако, придает силы религиозная мысль, пронизыва­ющая мою книгу: когда в дело вмешивается вера, писательское самолюбие успокаивается довольно скоро. Смириться с поражением автору помогает сознание выполненного долга. Полтора десятка лет назад я предсказывал неминуемый поединок католической це­ркви с русской православной церковью; борьба — борьба вооружен­ная, борьба страшная — уже началась; чем-то она закончится? Господь вершит свой суд, не объявляя людям, для какой цели пускает он в ход их силы; он скрывает свою тайну от земли и держит зерцало истины повернутым к небу. Человек предпо­лагает, а Бог располагает, гласит великая мудрость. Никогда еще не получали эти слова такого ослепительного подтверждения, как в нынешнюю эпоху. Творит ее историю Господь, напишет же тот, у кого достанет сил. Когда еще вмешательство Провидения в борьбу сил человеческих было столь явным? Доказать толпе сверхъестественную природу свершающихся ныне событий — вот миссия, которую должен стараться исполнить, по мере своих спо­собностей, всякий добросовестный автор. Скромные повествования

385

13 А. де Кюстин, т. 2

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

путешественников суть материалы, на основании которых грядущие историки произнесут свой приговор. Дела человеческие — не что иное, как череда судебных процессов, на которых судьей всегда выступает потомство. Я же сочту, что трудился не напрасно, если смогу льстить себя надеждой, что на грядущем суде приготовленные мною документы помогут докладчику изложить существо сегод­няшних прений. Возможно, намерение мое не свободно от често­любия, но, не владей мною это чувство, мне не достало бы сил продолжать мой труд, каков бы он ни был.

КОММЕНТАРИИ

Письмо двадцать первое

С. 5- з августа гвуд года...— По старому стилю ai июля.

С. 9- Вы несомненно знаете балладу Кольриджа...— «Сказание о Старом мореходе» (1798) Сэмюэла Тэйлора Кольриджа (1772—1834)-

Фата Моргана - - мираж, при котором на горизонте возникают изобра­жения предметов, лежащих за горизонтом; назван по имени феи Морганы, персонажа средневековых эпических сказаний. Летние петербургские тума­ны «среди белого дня», которые местные жители объясняли пожарами в окрестных лесах, упоминаются и русскими мемуаристами (см., напр.:

Свербеев Д. Н. Записки. М., 1899- Т. 2. С. 364)- Возможно, однако, что у комментируемого пассажа был, помимо жизненных впечатлений, и лите­ратурный источник— «Объяснения поэта», заключающие третью часть «Дзядов»; и у Мицкевича, и у Кюстина миражом именуется туманный петербургский пейзаж, у Мицкевича, впрочем, зимний, а не летний: «Дым в северных городах, во время мороза, поднимаясь к небу фантастическими узорами, создает зрелище, подобное явлению, именуемому миражом, кото­рое обманывает плавающих на морях и путников в песках Аравии» (Миц­кевич. Т. з- G. 259; Mickiewicz. P. 499) *•

Жослен — герой одноименной поэмы (1836) Альфонса де Ламартина

(1790—1869); Кюстин неточно цитирует первую главу (у Ламартина: «Ка­залось, душа этого прекрасного места сочувствует мне»).

...господин де Шатобриан был великий поэт и потому не стал описывать

старость Репе.— См. примеч. к т. i, с. 6о.

С. ю. Все конечное так быстротечно! — Неточная цитата из надгробного слова Генриетте Английской (герцогине Орлеанской), которое в 1670 г.

произнес Жак-Бенинь Боссюэ (см. примеч. к т. i, с. зо²)-

<

* Список условных сокращений см. в конце наст. тома. 387

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

С. 13. Венеция— произведение чистого страха...— Когда в V веке север Италии стал подвергаться постоянным нашествиям варваров, его обитатели начали искать убежища на берегах Адриатики; датой основания Венеции считается 421 ГОД; когда на островах среди лагун поселились первые жители.

В русских церквях никогда не услышишь проповеди. Евангелие открыло бы славянам свободу.— Возражение Греча: «Зачем он ^Кюстин) рассказывает клеветнические вымыслы о греко-русской церкви? Зачем уверяет он, что в России нет религиозного воспитания, что в церквях не читают пропове­дей? Как осмеливается он утверждать, что русское духовенство повсеместно вызывает одно лишь презрение? Разве он видел прелатов нашей церкви? Слышал их речи? Проникся их духом, их принципами?» [Gretch. P. 64). Возражение Вяземского: «Мы могли бы ответить ему ^Кюстину^> цифрами и сообщить, во-первых, число экземпляров Евангелия, переведенного на современный русский язык,— не считая евангелий на языке церковно­славянском, которые читают и неплохо понимают русские всех сословий;

во-вторых, перечень проповедей уже опубликованных и публикующихся для употребления в сорока тысячах приходах империи, а затем, дабы покончить с этим вопросом, мы смиренно осведомились бы у ревностного католика, много ли читателей находит Евангелие в низших сословиях французского общества и не в странах ли наиболее католических, таких, как Италия и Испания, читать Библию народу запрещено?» (цит. по: Cadot.

Р. 272).

Иначе, чем критики Кюстина, оценивал статус православных священ­ников Н. И. Тургенев, автор книги «Россия и русские», изданной в 1847 году, но писавшейся одновременно с кюстиновской: «Положение русского священника не позволяет ему приобрести ни малейшего влияния на нравст­венность прихожан, не говоря уже о том, чтобы действовать на их сознание. Дело не в том, что русские священники совершенно необразованны: в боль­шинстве своем они более просвещены, чем остальной народ, и нередко образованны так же хорошо, как дворяне; нет, причина скорее в полной зависимости священника от прихожан, у которых получает он средства к существованию. (...') Другое обстоятельство (•••) препятствует русскому духовенству оказывать необходимое влияние на паству: это отсутствие наречия, на котором священник мог бы читать проповеди приличествую­щим образом. Проповедь — одно из лучших средств, с помощью которых духовенство может нравственно воздействовать на народ. Между тем в Рос­сии язык и стиль проповедей до сих пор еще не созданы. Сельский священник, обращаясь к деревенским своим слушателям, должен, разумеет­ся, говорить с ними на их языке <^...^ но сельские священники сочиняют проповеди крайне редко; они довольствуются чтением проповедей печат­ных — сочинений какого-либо епископа, знаменитого своим красноречием. Именно в проповедях, какие священники образованные, просвещенные обращают к пастве более или менее развитой умственно, проявляются наиболее явственно изъяны языка неразработанного и резко отличающегося от того, каким пользуются сословия цивилизованные» (Tourguenev N. La

388

Комментарии

Russie et les Russes. P., 1847. Т. 2. P. 35—37). Изъяны православного духовенства, которое не имеет образования, «не принадлежит к хорошему обществу» (письмо к Чаадаеву от iq октября 1836 г.— Пушкин. Т. ю. С. 465, 689; подл. по-фр.) и не пользуется авторитетом и уважением среди паствы, обличались французскими авторами и до Кюстина: например, в письмах французского иезуита отца Розавена, которые вместе с письмами Жозефа де Местра переписывали для себя недавно обращенные в католиче­ство русские дамы (см.: ЛН. Т. 2Q/3⁰- С. 6о8—609), или в книге Ансело (см.: Ancelot. P. 184—185); о «рабской зависимости русского духовенства» и пороках в политике русского правительства по отношению к католикам писал незадолго до Кюстина д'0ррер в книге «Преследования и муки католической церкви в России» (см. примеч. к т. I, с. 6, z8a) и почти одновременно с ним К. Мармье, наблюдатель вообще весьма доброжела­тельный (см. в его «Письмах о России, Финляндии и Польше», печатавших­ся с декабря 1842 по апрель 1843 r. в «Revue des Deux Mondes», главу «Троицкий монастырь»). Критически оценивал положение священников в России и Барант: «Невозможно не удивляться, видя, что у народа, набожного до суеверности, священники не имеют ни малейшего авторитета, не пользуются ни малейшим уважением, не привлекают, так сказать, ни малейшего внимания со стороны общества. Выходцы по большей части из низших сословий, необразованные, женатые и обреченные сражаться со всевозможными обыденными нуждами, священники отправляют религиоз­ные церемонии, но не оказывают никакого влияния на народ. ^...^ В России нет ни проповедей, ни влияния посредством слова, ни тесного и неизбеж­ного союза религии с красноречием, философией и изящными искусствами <(...)> В настоящее время русская религия есть религия деревенская, и ничего более. (•••У Если русская женщина, будь она даже умна и образованна, проникнется религиозным рвением, это вовсе не будет означать, что она возьмет себе в наставники одного из тех людей, что составляют славу духовенства, что она увлечется тем или иным проповедником, тем или иным священником; она пригласит к себе домой духовника для исповеди или чтения молитв, затем даст ему пять рублей и отправит обедать в буфетную»

{Notes. P. 66—67, 77> 68).

В начале XIX века в России было создано Библейское общество,

боровшееся за перевод Библии на русский язык и его распространение, однако в 1824 г. покровительствовавший обществу обер-прокурор Синода и министр просвещения А. Н. Голицын был уволен, а два года спустя было закрыто Библейское общество и практически изъят из обращения изданный им Новый Завет на русском языке (см.: Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1988. С. 147—234)- Весьма вероятно, что комментиру­емая филиппика Кюстина навеяна информацией о враждебном отношении православных иерархов к переводу Ветхого Завета на русский язык, осу­ществленному Г. П. Павским и литографированному его учениками в 1838—1841 гг. (см.: Рижский М. И. История переводов Библии в России.

Новосибирск, 1978. С. 140—i49)-

Разбудите меня, когда речь зайдет о Боге...— Комментарий рецензента

389

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

журнала «Serneur» (20 сентября 1843 г.): «В этой истории не было бы ничего невероятного, если бы речь не шла о после: посол дождался бы конца литургии и заснул лишь после этого».

С. 14. ...у него два лика, как у Януса...— Д. Лиштенан отмечает почти дословное совпадение этой характеристики Николая I с той, какую дал ему анонимный автор статьи в «Revue de Paris» (1841, т. 25): «Да, это деспот;

у императора Николая есть два совершенно разных лица, нимало между собою не схожих; я видел оба и хочу их описать. Тот, кто видел императора лишь однажды, его не знает. Это двуликий Янус: с одной стороны — мрачная воинственность; с другой — кроткое миролюбие» (цит. по:

Liechtenhan. P. 120).

...так называемого польского заговора...— Речь идет о тайном «Содружест­ве польского народа», ячейки которого были созданы Шимоном Конарским (i8o8—1839) ^на Украине, в Белоруссии и в Литве; в 1838 г. организация была раскрыта, и весной следующего года Конарского расстреляли (см. о нем: РА. 1870. Кн. I. С. 241—263). Источником сведений Кюстина об этом тайном обществе, помимо французских газет, мог быть и князь Козлов­ский, летом 1839 ^г- обсуждавший судьбу Конарского и страдания поляков с А. И. Тургеневым: «Конарский умер как герой, но погубил многих (...) они хотели типографиями приготовить умы к будущему возрождению (...) Нет семейства (в Польше), которое не проливало бы слез, не оплакивало сына, либо обреченного на жизнь в изгнании, либо угнанного в солдаты (...) нищета повсюду крайняя (...) имения отбирают по первому подозре­нию» (РО ИРЛИ. Ф. 309- -^° 7°6- -^- 2 об., 6; подл. по-фр.; Тургенев пересказывает слова Козловского в своих письмах к брату от \ и ю июня 1839 г.).

...о «подстрекательстве к бунту».— Примечание Кюстина к третьему изданию 1846 г.: «Разве в одном из опровержений на мою книгу меня не называют якобинцем?»; имеется в виду Греч, утверждавший, что кюстинов-ские насмешки над единением императора и народа были бы уместны в устах бешеного якобинца, соратника Робеспьера, но звучат крайне стран­но в устах маркиза (Gretch. P. 38—39)-

...сделают вид, словно для них и у них она и не существовала...— Примечание Кюстина к третьему изданию 1846 г.: «Император уберег меня от этой беды».

...тем, кто эти приказания исполняет,— терпение.— Примечание Кюсти­на к третьему' изданию 1846 г.: «В опровержение этого пассажа были написаны книги и произнесено немало речей, но истина рано или поздно всегда торжествует».

С. 15. ...Лафонтенова волка.— Реминисценция из басни «Волк и яг­ненок» (I, ю), где волчье правосудие исчерпывается формулой: «Ты вино­ват уж тем, что хочется мне кушать» (пер. И. А. Крылова).

Какое письмо... Оно написано княгиней Трубецкой...— Из всего рассказан­ного Кюстином история княгини Екатерины Ивановны Трубецкой (урожд. Лаваль; 1800—1854) произвела на европейскую публику, пожалуй, самое сильное впечатление. 28 мая 1843 ^г- герцогиня де Дино записала в дневник:

390

Комментарии

«В третьем томе ^Кюстина^ есть письмо княгини Трубецкой, последовав­шей за мужем в рудники; оно прекрасно. Факты сами по себе настолько поразительны, что автору нет нужды сопровождать их эффектными фраза­ми; он почувствовал это и, сделав свой стиль проще, лишь сильнее оттенил чудовищность финала этой драмы. Заключительная сцена, довершающая беспримерные злоключения героини, взволновала меня до глубины души» [Dim. P. 276—277)- Эпизод с Трубецкой получил дополнительную извест­ность благодаря статье Жюля Жанена (Journal des Debats, 26 июня 1843 г.), который саркастически сравнил триумфальную поездку в Россию итальян­ского тенора Дж. Рубини с поездкой княгини Трубецкой в Сибирь за осужденным мужем-декабристом (поездкой, о которой Жанен впервые узнал из книги Кюстина). История Трубецкой звучала так страшно, что представлялась некоторым европейским читателям невероятной; ср. запись в дневнике Варнгагена от 12 августа 1844 г.: «Рассуждал с ландграфом Гомбургским о Кюстине. Ландграф много ездил по России и во многом согласен с Кюстином, но историю с Трубецким он находит преувеличенною и говорит, что все это представлено в слишком ярких чертах» (РА. 1875. Т. 2. С. 35²)- Между тем Кюстин ничего не преувеличил, но, по-видимому, просто контаминировал два различных эпизода, один из которых произо­шел незадолго до его приезда в Россию, а другой — в то время, когда он работал над своей книгой: в начале 1839 г. Е. И. Трубецкая через родствен­ников передала императору прошение о том, чтобы мужу ее по окончании срока каторжных работ было позволено поселиться в одном из городов Западной Сибири (ни подлинник этого прошения, ни его копии не выявле­ны) , а весной 1842 г. декабристам было позволено поместить детей, рожден­ных в Сибири, в военно-учебные заведения или девичьи институты, но при условии, что дети утратят отцовские фамилии и получат новые, образован­ные от их отчеств; Трубецкой, Волконский и Н. Муравьев от этой «милос­ти» отказались (см.: Павлова. С. 21, 25—26). Просьба княгини 1839 г-удовлетворена не была, и 24 июля этого года Трубецкой был отправлен на поселение в село Оёк, в 30 верстах от Иркутска. Сведения Кюстина восходят несомненно к устному источнику, скорее всего, к рассказам А. И. Тургенева, который пристально следил за судьбою «сибирских тру­жеников»: «Бедный Ник<^ита)> Муравьев переселен к Иркутску. (...) Дочь его не может выносить климата и больна. То же и с кн<(ягиней) Трубецкой, которая просила за четырех дочерей» (письмо Н. И. Тургеневу от 16/24 августа 1839 г.— НЛО. С. 133)' «Слышу, что сибирским труженикам хуже на поселении, чем прежде было на каторге, особливо к(нязю) Трубецкому. Жене отказано в Тобольске и поселены — за Иркутском, в деревушке, с бедными детьми и в отдалении от всех» (письмо Н. И. Тургеневу от 6/18 сентября 1839 г.— НЛО. С. 133)- ^^ce авторы антикюстйновских сочинений, сделав соответствующие оговорки («Я ни в малейшей мере не желаю преуменьшать несчастий княгини, которые, даже сведенные до истинных своих размеров, остаются весьма тяжкими»— Labinski. P. 94)' опровергали рассказ Кюстина. Греч утверждал, что княгиня Трубецкая никогда не просила дозволения воспитывать детей вне Сибири и, напротив, не желая

391

Астольф де Кюстин Россия в i8g9 году

расставаться с детьми, отказалась от этой милости (умалчивая о причине отказа— нежелании лишать детей фамилии родителей); Греч и Лабенский упрекали Кюстина в незнании того факта, что княгиня Трубецкая — урож­денная Лаваль и связана родственными узами с семейством, о котором Кюстин повествует в другом месте книги (см. наст. том, с. 310—Зи);

Шод-Эг полагал, что маркиз выражает сочувствие княгине высокопарно и неискренне и куда более натурально жалеет о заблудившемся жеребенке (см.: Gretch. Р. 8о—81; Chaudes-Aigues. P. 346)-

С. i6. ...отправлен в уральские рудники на четырнадцать или пятнадцать лет...— Сергей Петрович Трубецкой (179°—i86o) был ю июля 1826 г. приговорен в каторжную работу навечно; в 1832 г. срок был сокращен до 15 лет, в 1835— ДО i3 (см.: Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. С. 178—179)- E. И. Трубецкая прибыла в Благодатский рудник, куда был первоначально отправлен ее муж, в ноябре 1826 г. Ф. Лакруа, автор книги «Российские тайны» (1845)» полемизируя с оценкой Кюстином фигу­ры Трубецкого, писал: «Г-н де Кюстин в своем сочинении, впрочем столь замечательном, счел уместным сделать из Трубецкого героя, достойного сочувствия всех честных людей. Будь он осведомлен немного лучше, он не поспешил бы исторгать у читателей слезы по поводу участи человека, вызывающего лишь глубокое отвращение» (Lacroix F. Les mysteres de Paris. P., 1845. P. 98; имеется в виду непоявление Трубецкого на площади в день восстания — момент его биографии, которого Кюстин не касается).

С. 17- •••e Сибири их родилось пятеро! — До 1839 г. у Трубецких родились дети: Александра (1830—i86o), Елизавета (1834—1923 ^или ^S), Никита (1835—1840), Зинаида (1837—1934); Владимир (1838—1839); после 1839 г. у них родились еще две дочери и сын.

Николай 1 смеет лишь карать.— Кюстин страстно желал, чтобы им­ператор повел себя иначе. 29 июня 1843 г. он писал Жюлю Жанену в ответ на его статью (см. примеч. к наст. тому, с. 15): «Знаете ли вы, что, согласись император исполнить вашу просьбу ^касательно княгини Трубецкой), он опроверг бы меня самым убедительным и действенным образом? Я сказал, что он — великий государь, но что великим человеком без милосердия быть невозможно; доказав, что он умеет быть милосердным, он заткнул бы мне рот куда лучше, чем все русские, которые подняли крик, не зная, что придумать, чтобы смягчить истины, которые я им высказал и которые, однако же, останутся истинами» (Tres importants livres et manuscrits autographes. Catalogue de vente. P., 1995. № 294). «Сердце у меня колотит­ся от радости,— писал он Софи Гэ из Рима 4 ноября 1844 г., услышав слух (оказавшийся ложным) о перемене к лучшему в участи Трубецких, — при мысли о тех известиях, какие вы слышали о Трубецкой; но это слишком прекрасно, я не смею поверить в такой успех. Поверь я в него, я, презрев опасности, отправился бы в Петербург, бросился к ногам великого человека, который в этом случае показался бы мне кем-то высшим, нежели просто великий государь, и написал бы книгу «Маркиз де Кюстин, опровергнутый им самим»... Но повторяю еще раз, все это мечты, которым не суждено сбыться. Тем не менее надежда не покидала меня, когда я писал и отдавал

392

Комментарии

в печать слова: «без милосердия можно быть великим государем, но нельзя быть великим человеком». Нужно быть человеком «высшим», чтобы усту­пить подобным просьбам и преодолеть мелкое тщеславие несгибаемого государя, пусть даже повинуясь расчету: такой расчет будет столь прави­лен, что покажется естественным».

С. i8. ...княжеские руки плохо приспособлены для работы заступом...— Тем не менее в Нерчинском руднике от декабристов требовали выработки трех пудов в день с каждого (см.: Павлова. С. 8—9)-

В Петербурге нет недостатка в благонамеренных людях... они считают, что жизнь в рудниках вполне сносная... — Примечание Кюстина к третьему изданию 1846 г.: «Один из таких доброхотов печатно оповестил на трех языках, что заключенные живут в Сибири припеваючи, посыпая дорожки песком и по­ливая цветы. (Опровержение «России в 1839 году», сочинение г-на Греча)». См.: Gretch. P. 78.

...запрещено посылать осужденным деньги.— Это запрещение, равно как и запрет на переписку жен декабристов с родными, оставались в силе до конца 1820-х гг., когда родственники наконец выхлопотали себе право посылать в Сибирь женам ссыльных вещи, книги и деньги.

Съестные припасы!.. — Комментарий Греча: «Г-н де Кюстин утверждает, что ссыльным и их семьям нельзя посылать деньги, а можно— съестные припасы,— съестные припасы за шесть тысяч верст (полторы тысячи лье)!» (Gretch. P. 78).

Бартелеми Франсуа, маркиз де (174?—1830) — министр иностранных дел при Людовике XV, посол Французской республики в Швейцарии до 1797 ^г-) ^а затем— член Директории. В результате государственного перево­рота i8 фрюктидора (4 сентября 1797 ^r-)' ^B коде которого члены Дирек­тории, придерживавшиеся республиканских взглядов, выступили против роялистов и умеренных, Бартелеми был выслан в Кайенну, столицу фран­цузской Гвианы, бежал оттуда, вернулся во Францию после наполеоновско­го переворота i8 брюмера (9 ноября 1799 ^r-)' "Р" Империи был сенатором и графом, а при Реставрации принял сторону Людовика XVIII и получил звание пэра.

С. 22. В 1836 году какой-то молодой человек соблазнил сестру некоего господина Павлова...— Николай Матвеевич Павлов, титулярный советник, помощник бухгалтера Артиллерийского департамента Военного министерства, 28 ап­реля 1836 г. смертельно ранил соблазнившего его сестру А. Ф. Апрелева. По приговору военного суда Павлов был лишен прав состояния и отправлен на Кавказ солдатом с правом выслуги, но вскоре умер от случайной раны, которую получил, когда его лишали дворянства, при ритуальном переломе шпаги над головой. По свидетельству Никитенко, «публика страшно вос­стала против Павлова как «гнусного убийцы», а министр народного просве­щения (С. С. Уваров) наложил эмбарго на все французские романы и по­вести, особенно Дюма, считая их виновными в убийстве Апрелева» {Никите-то. Т. I. С. 183).

Луи Алибо (1810—1836) совершил неудачное покушение на короля Луи-Филиппа 25 июня 1836 года.

393

Астольф де Кюстин Россия в 1839 году

...брошюра Якова Толстого— не что иное, как гимн в прозе деспотизму...-В финале брошюры «Взгляд на российское законодательство», вышедшей в начале 1840 г., Толстой противопоставляет новое российское законода­тельство «софистике нынешних утопистов» (то есть республиканцев или сторонников конституционной монархии). Под пером Толстого российская действительность («плод воли одного человека, не стесненного в осущест­влении своей власти») предстает идеалом порядка и спокойствия; жизнь в России, пишет Толстой, «не смущаема политическими разладами и страстными выкриками буйной толпы». Автор брошюры настаивает на том, что «власть одного» гораздо полезнее и лучше, чем власть парламен­тов — власть большинства, она же «коллективная тирания». Рецензии, которыми отозвались на брошюру парижские газеты (по преимуществу те самые, кого из российского государственного бюджета «подкармливал» сам Толстой), были выдержаны в самом хвалебном духе и подчеркивали, вслед за Толстым, преимущества монархической формы правления, основанной на принципах «вечных и повсеместных», перед «шаткими западными кон­ституциями», преимущества русской цивилизации перед «искусственными цивилизациями Запада» (Quotidienne, 6 февраля 1840 г.), так что в резуль­тате Россия представала как идеал, до которого очень далеко западным странам с их крикливыми парламентами. Рецензент газеты «La France» (22—23 января 1840 г.) даже предлагал переделать известную строку Вольтера: «Сегодня с Севера к нам солнце воссияло»— на новый лад:

«Сегодня с Севера к нам разум воссиял» (напротив, парижский орган польской эмиграции «Le Polonais» еще в феврале 1834 г. предлагал читать эту строку как: «Сегодня с Севера является к нам ужас»). Кюстин, возмож­но, полемизирует в книге не только с самой брошюрой Толстого, но и с тем ее толкованием, какое предлагали легитимистские газеты (см. продолжение его спора с Толстым в наст. томе на с. 8i).

С. 23. Родные, ссыльных, семья Трубецких... живут в Петербурге...— В Петер­бурге жил князь Никита Петрович Трубецкой (1804—1855), брат С. П. Трубецкого, в пору пребывания Кюстина в России чиновник Поч­тового ведомства и церемониймейстер.

...и бывают при дворе!!!— Ср. сходное недоумение Ансело, который, рассказав о казни пяти декабристов и суровом приговоре, вынесенном остальным, восклицает: «Мы полагали, что эта кровавая развязка, насту­пившая перед самой коронацией, омрачит празднества, ибо в России нет семьи, которая не оплакивала бы хоть одну жертву: каково же было мое изумление, когда я увидел, что родные осужденных, их братья, сестры, матери с охотой участвуют в этих блестящих балах, в этих роскошных пиршествах, в этих пышных собраниях! У иных из вельмож тщеславное себялюбие и привычка к раболепству заглушили прекраснейшие движения души; другие, постоянно согбенные перед власть имущими, без сомнения, боялись, как бы изъявления горя не навлекли на них подозрения в соуча­стии, и рабский их страх становился клеветой на императора» (Ancelot. P. 4''—4¹2)- Контраст между образом жизни декабристов и их петербургских родственников задним числом отмечали не только люди, сочувственно

394