Михал Вивег Лучшие годы – псу под хвост

(фрагменты романа)

перевод Н.Шульгиной

Карьера отца Квидо кончилась на склоне лета тыся­ча девятьсот семьдесят седьмого года, причем так же внезапно, как и началась.

Правда, уже прошлой осенью случилась одна, казалось бы, пустяковая история, в которой иной, у кого на такие вещи особый нюх, мог бы углядеть некую увертюру, некий первый симптом будущего кризиса: маленький Пацо – точно таким же образом, как когда-то его старший брат – сбросил, играя в детском саду в кегли, застекленный портрет президен­та, правда, на сей раз уже, конечно, не Людвика Свободы, а Густава Гусака.

Падающая рама и длинные острые осколки стекла и на сей раз, по счастью, никого не задели. Однако нельзя было бы утверждать, что сброшенный портрет никому не навредил: одна из старших воспитательниц мгновенно вспомнила подобный случай с Квидо и каждому встречному и поперечному рассказывала об этом как о некоей невероятной случайности. Поэтому упомянутый эпизод вскоре получил широкую огласку и далеко не каждому представлялся всего лишь забавным.

– Будь внимательным к таким вещам, – сказал отцу Квидо Шперк. – Люди могут усмотреть в этом взаимосвязь!

– Он же ребенок… – растерянно оправдывал младшего сына отец.

– То-то и оно! – сказал Шперк. – Недооцениваешь! Нормальные дети, когда катят по полу шар, не сбрасывают портрета, что висит в двух с половиной метрах над полом. Нет, нормальные дети портретов не сбрасывают!

– Уж не винишь ли ты меня в том, что я родила двух ужасно бездарных игроков в кегли? – спокойно сказала мать.

– Нет, не виню! – орал отец и в приступе слепой злобы влепил Пацо пощечину. Пацо расплакался.

Мать вытерла мальчику слезы и выставила за дверь.

– Это была первая политическая пощечина, которую получил Пацо, – рассказывал впоследствии Квидо. <…>

… – Привет, Павел, – сказала тогда с сияющей улыбкой мать Квидо Павлу Когоуту, давая тем самым понять продавцам, покупателям и не в последнюю очередь самой себе, что не боится заговорить на столь бойком месте со столь знаменитым теперь дис­сидентом.

Отец Квидо, который несколько изменился в лице, в последнюю минуту решил сделать веселую мину.

Павел Когоут, естественно, мгновенно узнал неза­бываемую Яну из своей пьесы «Хорошие песни», а позже свою приятельницу по театру – впрочем, не прошло и двух лет, как они виделись в Сазаве, – и в его глазах появился проблеск неподдельной радости:

– Привет!

Но следом он как-то смешался и вернулся к тому сдержанно-любезному тону, который давно уже выработал в себе для подобных встреч и который имел лишь одну цель: относиться с особой осторожностью к тем, с кем в данный момент он разговаривает. Однако и по прошествии нескольких минут улыбка на лице матери Квидо не увяла, и посему он решился произнести столь расхожую вежливую фразу, какую в последнее время произносил весьма редко, ибо понимал, что в его устах она тотчас оборачивается жестким психологическим нажимом.

– Заходите как-нибудь… когда вам будет удобно, – сказал он с некоторой оглядкой.

Не желая показаться невежливым, он, видимо, при этом пытался оставить им некий необходимый простор для отступательного маневра, который был бы вполне оправдан.