Глава 2

БУЛЫГИНСКАЯ ДУМА И МАНИФЕСТ 17 ОКТЯБРЯ 1905 г.

Совет министров и царь в феврале 1905 г. Акты 18 февраля. — Бу-льиинский проект.- происхождение и судьба — Манифест 17 октября.

В течение февраля Николай II, вопреки своему обыкновению, трижды собирал под своим председательством Совет министров. Первое из этих заседаний состоялось 3 февраля, а между ним и вторым, происходившим 11 февраля, был убит в Москве 4 февра­ля вел. кн. Сергей Александрович, а 7-го на большой студенческой сходке в Петербургском университете была принята социал-де­мократическая резолюция и разорван царский портрет.

Речь царя, которой он открыл заседание 3 февраля, была весь­ма откровенна и выразительна. Он прямо сказал, что разрывается («мечусь направо и налево») между желанием не делать никаких отступлений от самодержавного образа правления («отложить до более спокойного времени», что, скорее всего, означало намерение воздерживаться от уступок до последней возможности) и боязнью «потерять все». Упомянув о том, что он вычеркнул из указа 12 де­кабря пункт о представительстве, царь объяснил это «вескими со­ображениями». Из его речи явствовало, что он продолжал ими ру­ководствоваться, сводя их к самобытной формуле «парламентри-ляндия адвокатов».¹ Каждый из ее элементов: парламент, Финляндия с ее особым положением и правами и, наконец, адвокаты — пред­ставлял собой раздражавшие его понятия.

Ненужность перемен Николай II старался обосновать и с по­мощью исторических аргументов («у нас не было феодализма, всегда было единение и доверие»), соответствовавших почти об­щепринятому в профессиональной историографии того времени представлению о традиционном отсутствии противоречий полити­ческих интересов в русском обществе.

На случай, если введение представительства окажется неиз­бежным, имелось в виду обеспечить благоприятный для царской власти его состав с помощью выборов по сословиям, созывать его на определенный срок со специально указываемой всякий раз целью. При этом царь высказывал надежду «своевременностью» акта произвести «хорошее впечатление на благомыслящих». Не

¹ Заседания Совета министров России 3 и 11 февраля 1905 г.: Записи Э. Ю. Нольде / Подг. Р. Ш. Ганелин // АЕ за 1989 г. М., 1990. С. 296—305.

480

_крывая своего отношения к представительству («Пред(ставитель-ства ] ^не понимаю. Земс[кий ) собор никто не понимает»), введение которого должно было составить предмет рескрипта министру внутренних дел, Николай II готовился издать манифест об усиле­нии карательных мер («властного голоса о смуте не слышно»). Ре­скрипт и его проекты обсуждались сановниками, относительно же манифеста царь заявил, что сам «набрасывал» его текст.

Из присутствовавших большинство, в том числе и А. Г. Булы-гин, было за созыв представительства, однако по поводу сроков созыва, способов его составления и пределов компетенции суще­ствовали различные точки зрения. Идея приглашения сведущих людей с мест по тому или иному вопросу противопоставлялась со­зданию постоянно действующего учреждения. В этом смысле весь­ма выразительна была позиция Коковцова. На втором заседании, 11-го, он как министр финансов заговорил о своей озабоченности изысканием кредитов за рубежом, для чего введение представи­тельства было необходимо, 3-го же он, не упоминая о заграничных кредитах, заявил, что обязанность участников заседания — «охра­нить самодержавие», а «общее представительство несовместимо с самодержавием», и предложил ограничиться приглашением для рассмотрения отдельных вопросов «доверенных лиц», «экспертов-специалистов». Предлагалось выразить царскую волю: созвать представительство, но с разработкой закона о нем не торопиться в надежде на то, что либеральная оппозиция будет поставлена этим в тупик. «Увидят, что не так легко», — говорил Сельский в унисон с Витте, надеявшимся на то, что «все передерутся. Друж­ный напор [будет ] в значительной степени ослаблен».

Противником представительства — чем дальше, тем более оп­ределенным — был государственный контролер генерал П. Л. Лобко, выступивший и против объединенного министерства. Он исходил из того, что опасность для режима представляет не либеральная оппозиция, а революционный лагерь: «Не преобразовательную цель имеют волнения — устранить самодержавие, власть господ­ствующих классов».²

В этом особенном подходе к делу была своя логика. Ведь как бы ни относиться к либерализации режима, в которой сановники-реформаторы видели средство против влияния революционеров, нельзя не учитывать того, что лидеры обоих направлений социал-демократии были готовы использовать новые парламентские фор­мы политической жизни для смены не только самого режима, но и всего общественного строя (у большевиков с этим всегда соче­талась критика реформизма как опасности для победы).³

² Через несколько месяцев он обвинил Министерство финансов в насаждении капитализма и развитии фабрично-заводской промышленности за счет интересов сельского хозяйства (РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 6. Л. 54—55).

³ См. «Краткий словарь по социологии» (М., 1988. С. 287): «Реформа как уступка верхов массам может породить в революционном движении надежды на Универсальность мирных форм борьбы, что особенно опасно в период вызревания революционной ситуации. Отсюда критика реформизма со стороны марксизма как Революционного учения рабочего класса».

16 Власть и реформы 481

Собственно, и сторонники созыва представительства требовал «прежде усмирить [смуту)» и готовы были согласиться и на от* тяжку его созыва, и на всемерное ограничение его состава и фу_нк* ций, иначе уговорить царя не было никаких надежд. 11-го обсуж­дались проекты рескрипта, составленные на основе указаний Бу-лыгина о том, что царь «по примеру предков, от коих всегда исходила инициатива реформ, наметил преобразования, ... _Но прежде всего надо покончить сообразно достоинству России с внешней войной».⁴ Сословный принцип организации представи­тельства встретил на заседании возражения как могущий вызвать «осложнения», да и неосуществимый, поскольку различные груп­пы населения «не строго приурочены к сословиям».

Одновременно в виттевском совещании происходило обсужде­ние проекта создания объединенного правительства. Проект пре­дусматривал, что председательствовать в обновленном Совете ми­нистров будет, как и раньше, сам царь, а в его отсутствие — особо им назначенное лицо. Сама возможность такого заместительства, как и предложенное со ссылками на идеи Сперанского и на указ 12 декабря 1904 г. правило о том, чтобы Совет министров до царя рассматривал доклады министров по делам, превышающим их компетенцию, выходила, конечно, далеко за пределы ранее в этой области допускавшегося. Можно предположить, что в своих сомне­ниях по поводу созыва представительства, высказывавшихся перед царем, Витте видел средство не допустить превращения объеди­ненного правительства в кабинет западноевропейско-парламент-ского типа. Да и самому ему, видевшему себя во главе будущего правительства, — хотя вскоре после 12 декабря 1904 г. царь пору­чил председательствование в Совете министров в свое отсутствие Д. М. Сельскому,⁵ — визират, как выражались во времена М. Т. Лорис-Меликова, импонировал гораздо больше, чем амплуа премьера парламентского большинства.

Характеризуя «борьбу партий» по поводу государственных пре­образований как «хаос в правительстве», Л. А. Тихомиров со слов лидера московских крайних правых В. А. Грингмута, редактора «Московских ведомостей», духовного сына Каткова, выступавшего против всяких преобразований, передавал в своем дневнике «не­веселые вести петербургские». Они сводились к тому, что партия «абсолютистов» — противников реформ, которую Тихомиров на­зывал «придворной», «консервативной», группировалась вокруг дворцовых фигур П. П. Гессе, М. С. Путятина, может быть В. Б. Фредерикса, и к ней как будто была близка Мария Федоров­на. («Мелкие деятели» этой партии все были друзьями Грингму­та). Придворным противостояли министры, среди которых «дея­тельная часть конституционная» возглавлялась Ермолаем, как называли А. С. Ермолова «абсолютисты», видевшие в нем «смехо­творное соломенное чучело» в руках ненавистного им Витте. Са­мого Витте они, в соответствии с обыкновением его противников справа, представляли врагом не только царя, но и монархии, стре-

⁴ РГИА. Ф. 727. Оп. 2. Д. 41. Л. 1.

⁵ Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 370—371.

482

имея лишь к собственному возвышению вплоть до поста пре-^мяШ _та республики в случае ее установления. Заявляя себя перед ^зид «сторонником самодержавия вполне абсолютного», он не ^цаР ₀ «руками Ермолова» добивался созыва представителей, но ^Т°якобы подстрекал «все смуты — от конституции до революции», ^И давал царю советы, «способные привести к хаосу», имея целью "свести дело до революции и затем явиться спасителем, захватив ^<<Дсвои руки всю власть». Председателю Комитета министров при­писывалось намерение не'только получить от царя диктаторские полномочия, но и разогнать министров и Государственный совет, назначив «однородных людей (т. е. его креатур)». «Это значит по­вторить старояпонскую систему. Императора — посадить в поло­жение микадо; сам Витте — в шогуны», — записал Тихомиров со слов Грингмута.⁶

Опасения по поводу даже незначительного перераспределения ролей в государственном управлении иногда одерживали у царя верх над страхом за судьбу режима в целом. Вероятно, и в идее представительства он опасался не столько торжества парламента­ризма западноевропейского типа (до этого в России не дойдет или дойдет не скоро, уговаривали его), сколько необходимости разде­лить свою власть с кем бы то ни было. Но неотвратимость неко­торых преобразований считалась очевидной даже в наиболее кон­сервативных сферах, в которых отвергали политическое бездей­ствие и усиление реакции, на чем настаивали крайние ее представители.

Приближавшийся день 19 февраля, с одной стороны, считался наиболее подходящим для провозглашения «царских милостей» как день годовщины отмены крепостного права. С другой — ожи­дались приуроченные к этой дате новые и усиленные массовые вы­ступления, поскольку рабочее и студенческое движение продол­жалось с неослабевающей силой. «Власть как будто отсутству­ет», — записал в дневнике 15 февраля вел. кн. Константин Константинович.⁷

Все ждали от царя милостей, имея в виду рескрипт о созыве представительства, а он начал со строгости, подписав совершенно неожиданно для министров манифест, который предупреждал про­тив «злоумышленных вождей мятежного движения», пытающихся «разрушить существующий государственный строй» и «учредить новое управление страной», требовал от властей усилить кара­тельные меры и содержал призыв к «благомыслящим людям» под­держать царскую власть в войне и в «разумном противодействии смуте внутренней».⁸ Написанный, по словам Витте, «вероятно, од­ним из столпов черносотенцев» (хотя царь и говорил, что сам «на­брасывал» его текст) и горячо одобренный Победоносцевым,⁹ ма-

⁶ 25 лет назад: Из дневников Л. Тихомирова // КА. 1930. Т. 2 (39). С. 66—67.

⁷ Из дневника К. Романова // КА. Т. 1 (44). 1931. С. 127.

⁸ ПСЗШ. Т. 25. № 25852.

⁹ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 376. 12 февраля царь писал Мещер­скому: «Набросай мне проект манифеста в духе манифеста моего отца 29 апреля 1881 года. Следует в нем, по-моему, упомянуть об убийстве великого князя Сергея Александровича, о войне и о призыве к единению для подавления внутренней кра-

483

нифест обещал при условии «искоренения в земле нашей крамо­лы» выполнение царских предначертаний, в том числе и в «усо­вершенствовании государственного порядка». Одновременно под­писанный царский указ Сенату легализовал петиции на высочай­шее имя, посвященные «обшей пользе и нуждам государственным» до того запрещенные, возложив их рассмотрение на Совет мини­стров.¹⁰ По-видимому, оба документа, подготовленные как сюр­приз для министров, действительно, носили на себе следы автор­ства самого царя. Во всяком случае министры не преминули показать ему, что, пожелав без них обойтись, он допустил ошибку в манифесте, а указ и вовсе был вредным для власти шагом. Слова манифеста «о том, что Россия ведет кровопролитную войну не только за свою честь и достоинство, но и за господство на водах Тихого океана», как писал Николаю II министр иностранных дел В. Н. Ламздорф на следующий же день, 19 февраля, могут «послужить косвенным оправданием образа действий Японии».¹¹ Что же касается указа, то он вскоре вызвал коллективное вы­ступление министров. Инициатором его был Витте, заявивший, что по указу можно свободно обсуждать, и как «принудительно отнять землю у частных собственников», и «наилучшее устройство конституции». «Власть ставит в затруднение», — заявил он об указе.¹²

Между тем царь объяснил собравшимся 18 февраля министрам, что издал манифест ввиду нарастания революционных событий, обвиняя в происходившем Святополк-Мирского. Булыгин, дейст­вительно, даже во время пребывания в Царском получал по теле­фону сообщения о массовых выступлениях в различных городах, и министры в большинстве своем считали введение представитель­ства безотлагательным. Царь, однако, обещал обсудить проекты рескрипта об этом не сейчас, а «в скором будущем». «Мне придется расхлебывать. Мне и отвечать,» — заявил он. Ссылаясь на «веко­вые устои и предания», он настаивал на особом пути исторического развития страны («Разница между [Россией и Европой] —1/6 часть земного шара. Могущественное государство, ядро с корен­ным [населением ]»). «Враги порядка, — продолжал он. — Удобное время. Все устремлены к одной цели, начинайте разрушительную работу. В такое-то время прав [ительственные ] власти не желают или не могут проявить закономерную деятельность».¹³

молы. Надеюсь на твой карамзинский слог, чтобы заставить всех пошевелиться» (Бахметьевский архив Колумбийского университета в США. Фонд С. Е. Крыжа-новского).

¹⁰ ПС31Н. Т. 25. № 25853. Подробнее см.: Ганелин Р. Ш. Указ 18 февраля 1905 г. о петициях и правительственная политика // ВИД. Л., 1983. Т. 15. С. 170—185.

¹¹ РГИА. Библиотека, коллекция печатных записок. № 45.

¹² Ганелин Р. Ш. Царский указ о петициях перед судом Совета министров 21 марта 1905 г. // ВИД. СПб., 1994. Т. 25. С. 167.

И Заседание Совета министров 18 февраля 1905 г., запись Э. Ю. Нольде, вос­произведена в ст.: Ганелин Р. Ш. Петербургский университет и правительственная политика: Из истории студенческого движения // Очерки по истории Ленинград­ского университета. Л., 1989. Вып. 6. С. 125—128.

484

Коковцов, заявив, что «видоизменяют обстановку сегодняшние бстоятельства», описал положение русского кредита на европей­ской бирже как катастрофическое. Вчерашняя оценка, заявил он, имея в виду обстоятельства издания манифеста, была сделана без учета положения денежного обращения в стране и поэтому поте-пяла смысл в свете поступивших вчера же сведений о том, что не военные неудачи, а революционные события препятствуют совер­шению кредитных операций во Франции.

Энергично выступали за рескрипт о представительстве министр юстиции С. С. Манухин («Всякий утерянный день [опасен]») и сам А. Г. Булыгин («Ожидать [нельзя ]. На будущей неделе будет поздно»). Когда прочитанный Булыгиным проект был подписан царем, Сольский, старейший из присутствовавших, объявил, что Россия вступила в «новую эру», а министр путей сообщения кн. М. И. Хилков крестился и плакал от умиления. Сам царь тоже разрыдался, но от досады, что рескрипт пришлось все же подпи­сать. По сведениям Грингмута, это произошло, когда он после под­писания пришел к императрице Александре Федоровне, а та «же­стоко его упрекала».

В рескрипте Булыгину содержалась запоздалая благодарность дворянским и земским собраниям, купеческим, городским и кре­стьянским обществам за поздравления с рождением наследника, в которых выражалась готовность содействовать царю «в усовершен­ствовании государственного порядка». (В сущности, это были за­маскированные петиции, которые до указа были с юридической точки зрения незаконны). Царь заявлял о желании осуществить свои предначертания в этой области «совместной работой прави­тельства и зрелых сил общественных» с привлечением «избранных от населения людей к участию в предварительной разработке за­конодательных предположений». «Всю сложность и трудность» этого преобразования царь объяснял тем, что ставил условием «не­пременное сохранение незыблемости основных законов империи». Разработка дела поручалась особому совещанию под председа­тельством Булыгина.

Между тем исполнять рескрипт и особенно торопиться с этим ни у царя, ни у Булыгина не было желания. Сановники-реформа­торы просили помощи у либеральной оппозиции. «Булыгина рас­качать непомерно трудно. Одних ходатайств мало, надо депута­ции, которые прямо бы ломились в двери», — писал 25 февраля 1905 г. С. Н. Трубецкому А. Д. Оболенский.¹⁴ Он даже возлагал надежды на военные поражения — в эти дни армия с большими потерями вынуждена была отступить от Мукдена. «Удары, нане­сенные нашей армии, все же, кажется, делают свое дело, и мне

¹⁴ Трубецкая О. Н. Из пережитого. // Современные записки. Париж, 1937. Т. 64. С. 309—310.

485

сдается, что поворот на этих днях должен быть и наверху», — _Пи сал он С. Н. Трубецкому 1 марта.¹⁵

28 февраля с письмом к царю обратился Витте. Уверяя, что он находится «в здравом уме и твердой памяти», председатель Коми­тета министров буквально заклинал Николая II начать перегово­ры о мире и «чтобы хотя немного успокоить Россию, привести в скорейшее и широкое исполнение поручение, данное высочайшим 1 рескриптом А. Г. Булыгину».¹⁶ Он сообщил об этом письме в анг- 1 лийское посольство, обратившись с просьбой к английскому коро- ! лю оказать влияние на царя в пользу мира.¹⁷

Но все это было малодейственно. В «верхах» на основе изуче­ния газетных откликов на рескрипт возникли опасения того, что булыгинское совещание превратится в подобие учредительного со­брания. 18 марта появилось правительственное сообщение о необ­ходимости рассмотреть подготовляемый Булыгиным проект в Со­вете министров и дать для подготовки его побольше времени (был назначен срок не более 2—3 месяцев).¹⁸ И хотя о совещании в сообщении говорилось как о предстоящем, даже с включением в его состав «общественных представителей», отсрочка совещания стала средством предотвращения его созыва.

Существенную победу противники реформаторства одержали 30 марта: совершенно неожиданно для Витте возглавлявшееся им с 1902 г. Совещание о нуждах сельскохозяйственной промышлен­ности было царем закрыто и взамен создано для разработки кре­стьянского вопроса новое — под председательством И. Л. Горемы-кина. Дело было, по-видимому, в том, что в декабре 1904 г. Витте издал под своим именем основанную на трудах Совещания «Запи­ску по крестьянскому делу» (на титульном листе был указан 1905 г.). В ней Витте опубликовал свою антиобщинную платфор­му. Рост эффективности сельскохозяйственного производства при низких ценах на его продукцию был важной составной частью виттевской программы индустриализации. Он видел в этом сред­ство и для высвобождения в деревне рабочих рук, которые исполь­зовались бы в промышленности, и для удешевления оплаты труда в промышленности. Тут-то главным тормозом и оказывалась об­щина, приверженцем которой он был в молодости. В переходе Вит­те на позицию противника общины важная роль принадлежала влиянию Н. X. Бунге. Заняв пост министра финансов, Витте со временем стал видеть в общине причину крестьянского оскудения и предмет поклонения как крайних консерваторов, интриговав­ших против него у царя, так и социалистов, учения которых были враждебны всему тому, что он отстаивал. Витте не только считал общину препятствием к развитию сельскохозяйственного произ­водства, но и видел в ее существовании одну из причин револю­ционной угрозы, поскольку она воспитывала пренебрежение к

¹⁵ Там же.

¹⁶ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 573—574 (приложение).

¹⁷ Романов Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны: 1895—1907. М.; Л., 1955. С. 375.

¹⁸ Правительственный вестник. 1905. № 62.

486

паву собственности (такая же точка зрения была представлена в оябрьском 1904 г. докладе Святополк-Мирского). Витте требовал делать из крестьянина «персону» путем уравнения крестьян в павах с другими сословиями. Речь шла при этом обо всех правах, в том числе имущественных, иными словами — о выходе из общи­ны с правом выдела земли.¹⁹

Появление «Записки по крестьянскому делу» в разгар прений по поводу государственных преобразований ставило вопрос о при­дании им не только политического, но и социально-экономическо­го характера. Противники Витте не преминули этим воспользо­ваться. 15 февраля 1905 г. А. В. Кривошеий составил записку «Зе­мельная политика и крестьянский вопрос», в которой высказался за ликвидацию не только общинного, но и подворного землеполь­зования и замену их личным хуторским землевладением, однако

м ** ТП

признал это «задачей нескольких поколении».²⁰

Вслед за закрытием Совещания о нуждах сельскохозяйствен­ной промышленности была прекращена 16 апреля и деятельность совещания министров и председателей департаментов Государст­венного совета, которое, как мы знаем, было образовано царем под председательством Витте 17 января. Оно всего два раза успело об­судить вопрос о создании объединенного правительства, и в пове­лении царя о его закрытии был ясно выражен замысел, заключав­шийся в том, чтобы предотвратить сколько-нибудь радикальную реформу Совета министров, совместив его функционирование со старой системой всеподданнейших докладов, которые сводили бы к нулю роль министра-председателя («министрам входить ко мне с соответствующими докладами о делах, подлежащих, по их мне­нию, рассмотрению в Совете»).²¹

Хотя в конце марта—начале апреля наблюдалось некоторое торможение преобразовательной деятельности, приписывавшееся влиянию руководителей «придворной партии» В. Б. Фредерикса, А. А. Мосолова и М. С. Путятина,²² она отнюдь не прекращалась. Так, в области национальных и религиозных прав были утверж­дены царем разработанные Комитетом министров в осуществление указа 12 декабря отмена ограничений на издание Священного пи­сания на украинском языке, распространение права покупки и аренды земли поляками на 9 западных губерний с отменой там некоторых стеснительных мер при употреблении местных языков. Разработка пункта о свободе вероисповедания привела в дви­жение представителей православной церкви. Возглавленные мит­рополитом Антонием, они выдвинули проект ослабления зависи­мости церкви от государства. 17 марта в «Церковном вестнике» появилась записка 32 петербургских священников о том, что сво­бодой будут пользоваться вероисповедания «большего или мень-

¹⁹ Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. Сергей Юльевич Витте // ВИ. 1990. № 8. С. 43-45.

²⁰ РГИА. Ф. 1571. Оп. 1. Д. 45. Л. 15—16.

²¹ Там же. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 51. Л. 454.

²² МурзановаМ. Дневник А. А. Бобринского // КА. 1928. Т. 1 (26). С. 129—131.

487

шего религиозного заблуждения» и лишена ее будет только пра> вославная церковь — «хранительница подлинной Христовой исти­ны». Они требовали созыва поместного собора. 22 марта Синод единогласно высказался за восстановление патриаршества и за со­зыв в Москве собора для избрания патриарха (предполагалось, что избран будет Антоний). Синод должен был стать при нем совеща­тельным органом. Однако победило влияние Победоносцева, кото­рый написал царю 2 марта 1905 г., что «падает в духе и теряется в разуме», потому что «отделение церкви от государства было бы гибелью и для церкви, и для государства в России».²³ Царь нало­жил 31 марта резолюцию: созыв собора отложить.²⁴ Изданным 17 апреля указом о веротерпимости был разрешен переход из пра­вославия в другое христианское вероучение и отменен ряд запре­тов и ограничений для старообрядцев и сектантов. Тысячи кресть­ян в Западном крае, числившиеся православными, тотчас же вер­нулись к униатству.

Чтобы ослабить крестьянское движение, были объявлены об­легчения в уплате продовольственных и семенных долгов, особен­но семьям солдат действующей армии. Министерство земледелия и государственных имуществ было преобразовано в Главное уп­равление землеустройства и земледелия с присоединением к нему ^переселенческого управления Министерства внутренних дел.

В печати и в петиционной кампании, открытой указом 18 фев­раля, требования созыва представительства явно преобладали, и задача составителей булыгинского проекта состояла в том, чтобы придать ему по возможности более умеренный характер. Главным из них был С. Е. Крыжановский, исторический очерк составил И. Я. Гурлянд, раздел о бюджетных правах будущей Думы —ди­ректор общей канцелярии министра финансов А. И. Путилов.²⁵ «Стараясь связаться с традицией и по возможности избегать упрека в копировании с западных образцов, — писал С. Е. Кры­жановский, — я взял за образец проект учреждения Государствен­ной думы, составленный в свое время М. М. Сперанским, с его до­вольно сложной регламентацией и подразделениями. Существен­ной особенностью этого плана, весьма подходившей для молодого представительного учреждения, являлось перенесение центра тя­жести работы в образуемые в составе Думы отделы по главным отраслям дел государственного устроения и ограничение роли об­щих собраний с их неизбежной риторикой».²⁶

Неприятная для царя перспектива была скрашена в булыгин-ском проекте историческим экскурсом, в котором доказывалось, что исконные допетровские начала государственной жизни были неразрывно связаны с участием выборных в законодательстве.²⁷

²³ Из писем К. П. Победоносцева к Николаю II (1898—1905) / Подг. М. Н. Куров // Религии мира. 1983. М., 1983. С. 184.

²⁴ Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. СПб., 1991. С. 276.

²⁵ Крыжановский С. Е. Воспоминания. Берлин, [б. д.]. С. 37—38.

²⁶ Там же. С. 34.

²⁷ См.: Материалы по учреждению Государственной думы: 1905 г. [СПб.,

1VUO J .

488

я ыгин _высказывался за ту форму представительства, которую

амеревались осуществить при Александре II — участие избран-

^н_ых населением на определенный срок представителей в обсужде-

^н _{и все}х законодательных предположений. План Булыгина состо-

в том, чтобы создать для правительственной власти возмож­ность лавирования между двумя законосовещательными учреждениями — Думой (такое название получило в булыгинском проекте выборное представительное учреждение) и Государствен­ным советом, при сохранении законодательного права за царем. Лишить Думу прав рассмотрения государственной росписи дохо­дов и расходов, законодательного почина и запроса министрам о нарушении закона было при всем желании невозможно. Остава­лось обставить их ограничениями. Однако несмотря на ограниче­ния, эти предоставляемые Думе права делали несколько проница­емой грань между чисто законосовещательными и законодатель­ными функциями Думы.

Поэтому «с особой осторожностью» отнесся Булыгин к органи­зации выборов. Прежде всего лишались права избирать и быть из­бранными «кочевые и бродячие инородцы», жители Финляндии ввиду наличия там сейма и евреи до намечавшегося обсуждения всех ограничительных по отношению к ним правил. Сословную систему выборов Булыгин отвергал ввиду того, что она дала бы преобладание крестьянским депутатам (а Булыгин, как и некото­рые другие сановники, под влиянием крестьянского движения не разделял веры в крестьянство как опору монархии). Отвергал он, с другой стороны, и всеобщие, равные и прямые выборы, заявляя, что они привели бы к образованию Думы «исключительно почти из представителей низших слоев населения». Он ссылался на дан­ные науки, согласно которым при всеобщем избирательном праве побеждает «собирательная посредственность» и «при широком рас­пространении избирательного права умственный уровень избира­емых непременно понижается». Несмотря на опасения по поводу возможности «сильного давления фабрикантов, торговцев и других экономически влиятельных лиц» на всеобщих выборах, в качестве средства обеспечения в Думе «правильного консерватизма» пред­полагался имущественный ценз.

При составлении своего проекта Булыгин исходил из того, что в соответствии с рескриптом окончательная его разработка пред­стоит в совещании под его председательством. Однако это не осу­ществилось. 1 мая Бобринский записал в дневнике, что царь «не слушает министров и желает царствовать „сам"».²⁸ 6-м мая была датирована адресованная ему записка шести старейших сановни­ков. Семидесятилетние старцы, обладавшие богатым опытом службы на высших должностях при самодержавном правлении на протяжении трех царствований, прекрасно понимали его суть и оберегали его до последней возможности. Считая свою служебную карьеру завершенной, они не связывали с государственно-преоб­разовательной деятельностью личных интересов и давали рефор-

²⁸ Мурзанова М. Дневник А. А. Бобринского. С. 130.

489

мам независимую и реалистическую оценку. Это были К. И. Пален, министр юстиции в 1867—1878 гг., руководивши* коронациями Александра III и Николая II, А. А. Сабуров, управ­лявший в 1880—1881 гг. Министерством народного просвещения П. А. Сабуров, посол в Берлине в 1879—1884 гг., автор записки А. Н. Куломзин, знаток истории государственного управления управлявший канцелярией Комитета министров, генерал-адъю­тант О. Б. Рихтер, приближенный Александра III и Николая II командовавший императорской главной квартирой, Ф. Г. Тернер] в прошлом директор Департамента окладных сборов и товарищ министра финансов, автор работ о крестьянском законодательстве. Они объявляли «роковым недоразумением» мысль о том, что при­чиной случившегося 1 марта 1881 г. была «освободительная по­литика безвременно погибшего царя-преобразователя», и как «по­следствие этого рокового недоразумения» критиковали «длитель­ное за последние 25 лет стремление правительства к ограничению тех льгот и преимуществ, которые дарованы были России в эпоху реформ императора Александра II».²⁹

На основе обстоятельного анализа истории революционного движения старейшие сановники обращали внимание на револю­ционную опасность, которая — и в этом они как бы солидаризиро­вались с П. Л. Лобко, выступавшим на февральском заседании Совета министров, — была много страшнее участия во власти «об­щественников». Лобко, правда, исходил, по-видимому, из того, что устранить эту угрозу, опираясь на либералов и политику ре­форм, нельзя.

Возможно, царь после цусимской катастрофы 14—15 мая 1905 г. стал на такую же точку зрения. 21 мая Трепов был назна­чен товарищем министра внутренних дел, командовавшим корпу­сом жандармов, с подчинением ему всех центральных и местных учреждений Министерства внутренних дел, выполнявших сыск­ные и карательные функции, включая Департамент полиции, с предоставлением ему прав министра. Булыгин подал прошение об отставке, получив от царя категорический и назидательный отказ. «Возвращаю прошение ваше об увольнении от должности, — писал ему Николай II 22 мая. — Мы живем в России, а не в какой-ни­будь республике, где министры ежедневно подают прошение об отставке. Когда царь находит нужным уволить министра, тогда только последний уходит со своего поста. Мое доверие к Вам ни­сколько не поколеблено, Вы мне еще нужны, и поэтому Вы оста-

нетесь».³⁰

18 мая Булыгин представил царю свой проект. 23-го он был препровожден царем на рассмотрение Совета министров. К нему были приложены и срочно после Цусимы приготовленные проекты манифестов и указов о немедленном созыве выборных на короткий срок для решения вопроса о продолжении войны. На 25 мая была

²⁹ См.: Ганелин Р. Ш. Политические уроки освободительного движения в оценке старейших царских бюрократов // Освободительное движение в России. Саратов, 1991. Вып. 14. С. 122—136.

³⁰ Российский архив. М., 1991. С. 188. Сообщение Б. Т. Мордвинцева.

490

назначена аудиенция у царя американскому послу, предлагавше-_му от имени президента Т. Рузвельта посредничество США в рус­ско-японском конфликте и услышавшему от Николая II, что «пси­хологический момент» для этого наступил.³¹ За предложением о созыве выборных в связи с началом мирных переговоров стояли Трепов и «конногвардейская партия» (министр двора Фредерике и некоторые другие приближенные царя были из его любимого кон­ногвардейского полка).³² Считалось, что выборные образуют подо­бие Земского собора. Совет министров сразу же испугался «воз­можности попытки самовольного продления ими своих полномо­чий и занятий затем вне всякого контроля правительства, их собравшего».³³ Министр народного просвещения В. Г. Глазов за­писал: «Проекты эти вредны, ибо собор ведет прямо к Учредитель­ному собранию».³⁴ Вел. кн. Владимир Александрович также счи­тал, что собор «будет состоять в большинстве из болтунов».³⁵ Со­борные проекты были отклонены совещанием при Совете министров под председательством Д. М. Сельского 24 мая, в ходе которого министры довольно дружно сплотились против Трепова. Булыгинскую же Думу министры считали необходимой. Лобко, вслед за Витте настаивая на том, что совещательное собрание ско­ро превратится в конституционное, тем не менее предостерегал против отказа от исполнения рескрипта 18 февраля. Он предска­зывал, что развивающаяся революция опрокинет булыгинский проект («коренные реформы медленнее — [все ] разворачивается скорее»), что надо бы выйти за его пределы, «удовлетворять боль­ше», но предпочитал тем не менее «сохранить дух совещательного учреждения».³⁶

Рассмотрение булыгинского проекта в Совете министров про­должалось в течение всего июня. Оно проходило и особенно нача­лось в нервозной для царя обстановке. Через три дня после того как Булыгину было возвращено его прошение об отставке, Нико­лай II обратился к нему 25 мая с письмом, в котором говорилось: «Печать за последнее время ведет себя все хуже и хуже. В сто­личных газетах появляются статьи, равноценные прокламациям с осуждением действий высшего правительства. Назойливые писа­ния о Земском соборе и учредительном собрании, никем не опро­вергаемые, совершенно искажают смысл возвещенных мною в ма­нифесте и рескрипте от 18 февраля предначертаний».

³¹ Романов Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны. С. 417—419.

³² Из бумаг Д. Ф. Трепова / Предисл. Ю. Оксмана // КА. 1925. Т. 4—5 (11 — 12). С. 449.

³³ Мемория Совета министров по делу о порядке осуществления высочайших предуказаний, возвещенных в рескрипте 18 февраля 1905 г. // Материалы по уч­реждению Государственной думы. С. 2.

³⁴ РГИА. Ф. 922. Оп. 1. Д. 251. Л. 1—4.

³⁵ Конец русско-японской войны / Подг. к печати А. К. Дрезен. Предисл. Б. А. Романова // КА. 1928. Т. 3 (28). С. 203.

³⁶ Ганелин Р. Ш. «Совещание при Совете министров» 24 мая 1905 г. // Мо­нополии и экономическая политика царизма в конце XIX—начале XX в. Л., 1987. С. 137.

491

А затем царю попалось на глаза объявление ярославского гу­бернатора Роговича с предостережением против газетных толко­ваний актов 18 февраля, предупреждением о неприкосновенности самодержавного строя и порицанием «крамольников». «Вот образ­чик разумной и предупредительной деятельности местной адми­нистрации, — писал царь Булыгину 3 июня. — Если бы во всей России были такие губернаторы, много спокойнее было бы в стране нашей».³⁷

Совет министров оценил булыгинский проект как отвечающий интересам «времени, переживаемого ныне Россией», которое «не может почесться спокойным». «Наблюдавшееся ранее, но в разме­рах ограниченных, общественное брожение захватило более ши­рокие круги населения», — говорилось в мемории Совета минист­ров.³⁸ «Не отвлекаясь неминуемо гадательными соображения­ми» — не повлечет ли «указанное общественное движение» такое «расширение политических прав населения», что представитель­ство приобретет «решающий голос в законодательстве и даже в делах управления», Совет министров признал, что булыгинский проект, обеспечивая совещательный характер представительства, способствует «охранению незыблемости основных законов». Были одобрены две важные посылки булыгинского проекта — «особое внимание» к системе выборов и предоставление Думе «возможно широких прав, чтобы не делать их „предметом домогательств"».

Совет министров согласился поэтому с предоставлением Думе участия в рассмотрении бюджета, в законодательной инициативе, а также права запросов министрам. Предложенная Булыгиным норма представительства — 1 выборный на 250 тыс. человек — бы­ла оставлена для коренных русских областей, а для окраин эта цифра была повышена до 350 тыс. К городам с населением свыше 100 тыс. жителей, которые Булыгин предлагал признать самосто­ятельными избирательными округами, решено было добавить «не­которые чисто русские» — Ярославль, Нижний Новгород, Воро­неж, Курск, Орел и Самару, так как под стотысячную норму, по мнению Совета министров, подпадали в значительной части «го­рода окраинные, с инородческим по преимуществу населением». По настоянию Витте, было предложено — вопреки Булыгину — «по соображениям политической осторожности» предоставить пра­во избирать и быть избранными евреям. С установлением предус­мотренного Булыгиным имущественного ценза, считал Совет ми­нистров, «от участия в выборах будет отстранена вся главная масса еврейства — его пролетариат. В Думу пройдут, может быть, не­сколько евреев, которые едва ли могут повлиять на мнения 400— 500 ее членов».³⁹

-" российский архив, м., ivyi. ^. юо.

³⁸ Мемория Совета министров... С. 43.

³⁹ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 40; Мемория Совета министров. С. 27.

³⁷ Российский архив. М., 1991. С. 188

"\Я »ж_..—.._ г~———— ........———— /^ Л1

Государственным служащим решено было предоставить право избирать, но быть избранными — только тем, кто не занимал дол­жностей со штатным окладом. Аналогичным образом поступили с

офицерами, причем Витте и Трепов добивались лишения их всех збирзтельных прав, как это было решено по отношению к солда­ там. „ „ -

Вводимый имущественный ценз практически лишал избира­тельного права рабочих. В записке 31 мая представители промыш-пенников возражали против этого, как и против цензового начала в целом, поскольку оно растворяло промышленников в массе мелких собственников.⁴⁰ Витте выражал опасение, что в результате лише­ния рабочих избирательных прав «с вероятностью можно ожидать обострения рабочего вопроса», и предлагал властям «взять рабочее движение в свои руки». Совет министров, признав предоставление права голоса рабочим равнозначным всеобщему голосованию, кото­рое «по условиям времени» невозможно, «принял на вид», что при пересмотре фабрично-заводского законодательства министры фи­нансов и внутренних дел позаботятся «об устройстве рабочих орга­низаций», которые могли бы использоваться и для выборов.⁴¹

В Совете министров возникли разногласия по поводу размеров крестьянского представительства. Булыгин и Крыжановский дока­зывали в особой записке, что в Думе «большая доля крестьянства будет элементом не только лишним, но и крайне опасным, ибо станет легкой добычей социальных агитаторов и политических че­столюбцев, которые не замедлят захватить их в руки на том един­ственном вопросе, который их интересует и им понятен, — на воп­росе о земле — и решать они будут этот вопрос в порядке страсти, а отнюдь не разумного рассуждения».⁴²

В конце июня военный министр генерал В. В. Сахаров был за­менен генералом А. Ф. Редигером, морской — адмирал Ф. К. Аве-лан — адмиралом А. А. Бирилевым. 29 июня царю пришлось на­значить Витте главноуполномоченным России на переговорах о мире с Японией, несмотря на предшествовавший этому конфликт между ними, выразившийся в обмене письмами между председа­телем Комитета министров и графом А. Ф. Гейденом, начальни­ком походной канцелярии его величества, который был в этом по­единке Витте с царем лишь почтальоном. Витте был обвинен в том, что он добивается мира вместе с «окраинами, Украиной, ино­родцами и евреями», в то время как «армия желает, должна желать продолжения войны, потому что возвращаться битою не приходится». Витте не остался в долгу, написав: «Армия наша не бита — это знает весь мир. Биты наши порядки», — и обвинил в возникновении войны самого царя. Он настаивал на немедленном мире («Как старый преподаватель математики вывожу: тягость условий будет пропорциональна длительности военных дейст­вий»).⁴³

4° РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 1. Л. 341.

⁴¹ Мемория Совета министров... С. 4J.

. _{Сидоров} А. Л. . ———— М.. ,060.

42 Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 46.

Т. 1. С. XLVIL

492

Нетрудно себе представить, чего стоило Николаю II согласить­ся на назначение Витте, который потребовал к тому же, чтобы царь сделал это непременно лично.⁴⁴

Еще 6 июня Николай II принял делегацию земского съезда. Ее адрес оглашал С. Н. Трубецкой, состоявший под следствием по обвинению в государственной измене, а среди делегатов были счи­тавшиеся неблагонадежными И. И. Петрункевич и Ф. И. Роди-чев. Милюков считал, что в ответе царя «впервые из его уст по­слышались слова, похожие на искреннее обещание реформы и как бы понимание ее необходимости».⁴⁵

Но были и признаки противоположного свойства. 20 июня, принимая представителей курского дворянства, и 21-го —черно­сотенных московского «Союза русских людей» и петербургского «Отечественного союза», царь заверил, что все будет «по стари­не».⁴⁶ 28 июня, завершая рассмотрение булыгинского проекта, Со­вет министров единогласно принял словесное, в меморию не во­шедшее решение, — поручить Сельскому доложить царю, что уч­реждение Думы «представляется, по обстоятельствам времени, совершенно не терпящим отлагательства». 4 июля Сельский пред­принял решительный демарш перед царем. Совету министров ста­ло известно, «по-видимому, из хорошо осведомленных источни­ков», заявил Сольский, что царь «намерен свести реформу к ну­лю», передав дело в Государственный совет и «опираясь на мнение тех из числа его членов, отрицательное отношение коих к основ­ным положениям нового учреждения уже выяснилось», а чтобы «скорее успокоить и умиротворить страну», Совет министров при­шел к «некоторым заключениям, в коих противники преобразова­ния могут усмотреть сходство с конституционным строем». «Это сходство до некоторой степени неизбежно», доказывал Сольский, упоминая о влиянии Запада в экономической, литературной и на­учной областях, однако без договора между монархом и народом — Совет министров его не имел в виду — конституционный строй не­возможен. «Самодержавная форма правления настолько эластич­на, — учил он царя, — что все реформы могут быть произведены „свободным изволением монарха", как это было в 60-е годы». Тем не менее он предупреждал Николая II, что ему придется пользо­ваться своей властью «с особой осмотрительностью», хотя она ос­танется «и на будущее время во всей неприкосновенности». Соль­ский упомянул даже о лишении царя права бесконтрольного рас­ходования денежных средств, которое иногда производилось «без столь настоятельного повода», как «действительная государствен­ная необходимость». «Я готовлюсь к этому», — смиренно ответил Николай П.

Он осторожно соглашался со всем, что говорил Сольский, но тут же принял меры к ограничению реформаторских тенденций Совета министров, приказав «усилить» его для обсуждения проекта под

⁴⁴ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. С. 395.

⁴⁵ Милюков П. Н. Воспоминания (1859—1917). М., 1990. Т. 1. С. 296.

⁴⁶ Освобождение. 1905. 19 (6) авг. № 75. С. 432; 1905. 15 (2) сент. № 76. С. 462; Трубецкая О. Н. Из пережитого. С. 222.

494

оим председательством за счет находившихся в Петербурге чле-^С ов распущенного на каникулы Государственного совета. Сольский немедленно представил их список, но из него в составе пополнения оказался только А. С. Стишинский, товарищ министра внутренних яел ^ПР^И Плеве, расставшийся с этой должностью при Святополк-Мирском. Остальные — граф А. П. Игнатьев 2-й, А А. Голенищев-Кутузов, А. А. Бобринский, кн. А. А. Ширинский-Щихматов и А. А. Нарышкин — были просто назначены царем по его выбору. Собранная им группа «зубров», как их затем стали на­зывать, оказалась гораздо активнее по части отстаивания самодер­жавных прерогатив, чем весь состав Государственного совета, кото­рый царь согласился обойти, и в течение долгого времени исполняла свое предназначение, непоколебимо находясь на крайне правом фланге на всех совещаниях о государственных преобразованиях. Правда, Николай II пригласил В. О. Ключевского, от которого сле­довало ожидать наиболее эффективного сопротивления «зубрам» (мало того, он состоял во время совещаний в негласном контакте со своим учеником П. Н. Милюковым, одним из наиболее радикаль­ных лидеров либеральной оппозиции), уравновесив его, впрочем, примкнувшим к «зубрам» московским историком Н. М. Павловым. Принял меры и Сольский, сделав свой разговор с царем досто­янием ведомственной гласности. 6 июля он созвал председателей Соединенных департаментов Государственного совета, государ­ственного секретаря и управляющего делами Совета министров и сообщил им об аудиенции 4 июля.⁴⁷

Когда 19 июля в Петергофе открылись совещания под предсе­дательством царя, первым объектом нападок открывшего поход против проекта Совета министров Стишинского была статья про­екта о том, чтобы отвергнутые большинством Думы и Государст­венного совета законодательные предположения возвращались бы соответствующим министрам, а не поступали к царю, который ли­шался на этой стадии возможности принимать решения в соответ­ствии с волей меньшинства. Среди возражавших Стишинскому был Ключевский. Опираясь на исторический опыт представитель­ства в России, он настаивал, чтобы мнение большинства хотя бы таким образом связывало царя («Надо, чтобы к верховной власти всегда доходило господствующее чувство»). Против исторической аргументации Ключевского выступил Павлов, заявивший: «Собо­ров было много, но только некоторые из них признаются за Божью правду». Однако даже Трепов, обращаясь к царю, заявил, что об­суждаемое предположение «несомненно составляет ограничение самодержавия», но исходящее от самого царя и «полезное для за­конодательного дела», а П. X. Шванебах, призвав Николая II к «самоограничению» самодержавия ради упрочения царской вла­сти, провозгласил: «Ведь и сам Господь Бог подчиняется законам, которыми Его же премудрость управляет вселенною».⁴⁸

⁴⁷ См. его записку об этом сообщении: РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 1. Л. 565—571.

⁴⁸ Петергофские совещания о проекте Государственной думы. Пг., 1917. С. 13—14, 21—22, 59—65.

495

Вопреки настояниям противников любых ограничений само­державия, и в том числе Победоносцева, Николай II был склоне» к компромиссу, и когда Коковцов предложил добавить, что откло­ненные законопроекты вновь вносятся на рассмотрение по распо­ряжению царя, то это добавление, несмотря на всю его бессмыс­ленность, поскольку царь и так всегда мог приказать министру вновь внести на законодательное разрешение любой вопрос, его удовлетворило.⁴⁹

Поддержав предложение о том, чтобы упоминание о самодер­жавном характере строя вошло и в закон о Думе, и в текст присяги ее членов, он не стал ограничивать ее полномочий. Согласился он несмотря на возражения «зубров», и на предоставление избира­тельных прав евреям и квартиронанимателям (в них видели «не­желательные элементы» интеллигентского происхождения). Оже­сточенные разногласия возникли вокруг характера выборов. «Зуб-ры»-«сословники» (оба понятия совпали) стремились к созданию в Думе дворянского преобладания. «Я не хочу быть зловещим про­роком», — предостерегал против народного недовольства таким оборотом дела Ключевский. «Тогда возникнет в народном вообра­жении мрачный призрак сословного царя. Да избавит нас Бог от таких последствий», —заключил он. Отвергая сетования «сослов-ников» на горестную судьбу дворянства и помещичьего хозяйства, он заявил: «Здесь были произнесены страшные слова: узаконение смешанных выборов будет похоронами дворянства. Не думаю, чтобы так скоро пришлось служить по нем панихиду. Экономиче­ское положение дворянства, которым по проекту обусловливаются его избирательные права, далеко не безнадежно... Хотя дворян-1 ский земельный фонд и тает довольно быстро, тем не менее и ныне! в руках дворян имеется достаточное количество земли, чтобы со-| хранить за собою и в Думе преобладающее число мест».

52

Отвечая «сословникам», ссылавшимся на «исторические заслу-| ги дворянства», Ключевский свел эти заслуги к деятельности его| «лучших людей» в земских учреждениях, где они не отстаива! сословные интересы, а «сообща с другими классами населения» ра­деют «об общем благе».⁵⁰ То, в чем Ключевский видел заслугу дво-| рянского сословия, было использовано как обвинительный вердикт против дворянской оппозиционности для отстаивания несословно­го принципа булыгинского проекта. Тему эту поднял Коковцов ссылкой на петиции земских и дворянских собраний.⁵¹ Вел. кн.| Владимир Александрович обрушился в совещании на дворянскую» оппозиционность, и Коковцов как бы закрепил свою победу наш принципом дворянского сословного представительства афоризмом:| «Жалованная дворянству грамота не удостоверяет верность его]

престолу»

⁴⁹ Там же. С. 68—73.

⁵⁰ Там же. С. 93—94.

⁵¹ Ганелин Р. Ш. Петиции по указу 18 февраля 1905 г. // ВИД. Л., 1989. Т. 20. С. 150—163; 1990. Т. 21. С. 119—135.

⁵² Петергофские совещания. С. 104, 106—115.

496

«Остается только крестьянство», — заявлял Лобко. Признав, что крестьянство выдвигает экономические претензии, он тем не менее требовал, чтобы депутаты от крестьян избирались ими из своей среды, т. е. осуществления в скрытой форме сословной сис­темы. В том же духе высказались Победоносцев, Глазов. Нико-пай П склонялся к принятию предложения Лобко. Но Ключев­ский, последовательно возражая против сословного принципа, указал на происходящий в крестьянстве «серьезный процесс диф­ференциации» и подчеркнул, что при раздельных выборах избран­ными в Думу от крестьян окажутся «сильные и властные в кре­стьянах личности», которые «явятся преимущественно защитни­ками своих собственных интересов, лишь отчасти совпадающих, а иногда и противоречащих благу меньшей их братии».⁵³ Надежды на крестьянскую благонадежность не получили поддержки.

Дело кончилось решением царя, принявшего предложение Ко­ковцова о том, чтобы от каждой губернии избирался один кресть­янский депутат, а там, где от губернии полагался всего один де­путат, избирался бы второй — от крестьян. В сущности, этим было определено и принятие всего проекта.

Царь распорядился, чтобы манифест о создании Думы, текст ее учреждения (статута) и указ об отмене разрешения петиций в Совет министров (предстоявший созыв Думы был использован как благовидный предлог для отмены указа 18 февраля 1905 г., встре­ченного министрами в штыки) были помечены 6-м августа 1905 г. и опубликованы одновременно.

То обстоятельство, что Булыгинская дума так и не была созва­на, а ее учреждение осталось знаменательным юридическим па­мятником эпохи, олицетворяя собой переход ко второму — «дум­скому» периоду царствования Николая II, связывается обычно с ростом революционного движения осенью 1905 г. и особенно с ок­тябрьской всеобщей стачкой. Ничуть не ставя этого под сомнение, отметим, что сама логика преобразовательного процесса делала невозможным превращение булыгинской системы в устойчивый государственный институт. Условность грани между законосове­щательным и законодательным собраниями становилась все более очевидной, как и неизбежность серьезных послаблений в области гражданских прав в связи с выборами.

Совещание Сельского, где сосредоточилась после 6 августа вся преобразовательная деятельность, в течение первой половины сен­тября разработало правила о свободе собраний с присутствием на них, в том числе и на избирательных, полицейских чинов с правом закрытия собраний, а также проект переустройства Государствен­ного совета. Проект предусматривал создание этого органа, во-первых, из членов, назначаемых царем, и, во-вторых, избираемых губернскими избирательными собраниями, создаваемыми для вы-

⁵³ Там же. С. 117—118, 135—149.

497

боров в Думу из числа крупных помещиков, предводителей рянства, председателей земских управ или городских голов, а так­же — Всероссийским съездом представителей биржевой торговли и сельского хозяйства (10 членов), Академией наук и университе­тами по одному члену. Одобренные Государственным советом за­конопроекты с заключениями Думы по ним должны были направ­ляться к царю, который мог поступать по своему усмотрению.⁵⁴

В начале октября совещание Сельского рассматривало вопрос о предоставлении печати свободы обсуждения вопросов, связан­ных с избранием и предстоявшей деятельностью Думы. Победо­носцев, Коковцов и Игнатьев требовали не допускать даже этих послаблений. Решено было сохранить запреты на все, что могло рассматриваться как направленное против православной церкви, нарушающее неприкосновенность самодержавной власти, а также на изложение учений социализма и коммунизма, клонящихся к свержению существующего строя, и т. п.⁵⁵ Главным в деятельно­сти совещания Сельского оставался, однако, вопрос, с которым царь попытался было в апреле обойтись как с несуществующим, — вопрос об объединенном правительстве. Теперь единое правитель­ство было необходимо, чтобы Дума не превратилась в «инстанцию, разрешающую пререкания между начальниками отдельных час­тей управления», как говорилось в полученной царем в самый день 6 августа анонимной записке, которая произвела на него сильное впечатление.⁵⁶ Уже 7 сентября товарищ государственного секре­таря П. А. Харитонов, ведавший ведомственно-практической сто­роной осуществления преобразований, употребил в одном из до­кументов слова «кабинет министров».⁵⁷ С тех пор это выражение при всей его одиозности в глазах царя и непримиримых против­ников западного парламентаризма получило распространение в бюрократическом мире. А процесс будущего взаимодействия пра­вительства с Думой стал рассматриваться и с той точки зрения, чтобы предотвратить превращение Совета министров в орган «все-1 сильный, безответственный и бесконтрольный», «полновластный и деспотичный», как выразился А. А. Сабуров, один из авторов май­ской записки сановников-патриархов,⁵⁸ а его будущего председа­теля (почти все считали, что им будет Витте, и многие опасались] этого) — в подобие Аракчеева. Открывалась, хотя и очень неопре-1 деленная, перспектива ответственности кабинета не только перед царем, но и перед Думой, а это с неизбежностью предполагало! превращение ее из законосовещательной в законодательную.

Вернувшийся в Петербург после заключения Портсмутского-мира и получивший за это графский титул Витте настойчиво тре­бовал быстрее покончить с вопросом о кабинете и представить дело царю не позднее 10 октября.⁵⁹ 23 сентября Сельский сделал за-

ись о том, что царь приказал скорее представить ему на решение опрос о Совете министров.⁶⁰ Теперь Витте к принципам объеди­нения министерского управления под председательством премьера отменой всеподданнейших докладов министров (он, впрочем, со­глашался на их сохранение с представлением копий Совету мини­стров⁶¹) добавил право премьера получать нужные ему сведения от начальников ведомств и отдельных частей управления.⁶² Осо­бенно настаивал Витте на том, чтобы одновременно с созданием объединенного правительства упразднить не только учрежденный в 1861 г. Совет министров и Комитет Сибирской железной дороги, но и созданные царем в марте и мае 1905 г. под председательством И. Л. Горемыкина Совещание о мерах к укреплению крестьянско­го землевладения и Комитет по земельным делам. Оба они были созданы, как известно, в пику Витте, с упразднением состоявшего под его председательством Совещания о нуждах сельскохозяйст­венной промышленности.

Витте «реформаторствовал» теперь с известной нарочитостью, с легкостью делая уступки Коковцову, все еще считавшему, что о со­здании «объединенного кабинета министров с министром-премье­ром во главе... едва ли возможно думать в настоящее время». Про­ектов узаконения об объединении деятельности министерств и главных управлений было поначалу три, в первом из них права председателя Совета министров были наиболее расширены. В нем, в частности, предусматривалось, что начальник ведомства всякую меру должен согласовывать с председателем Совета министров, ко­торый либо передает дело на обсуждение Совета, либо представляет его царю. Особая статья предоставляла председателю «высший над­зор над всеми без изъятия частями управления», а в чрезвычайных и неотложных обстоятельствах — право обязательных для всех вла­стей «непосредственных распоряжений» с ответственностью лишь перед царем. «Эту статью поддерживать не могу. Это —диктату­ра», — писал Витте в соответствии с той тактической линией, кото­рую он проводил в те дни по отношению к Николаю II.⁶³

С другой стороны, он добивался того, чтобы всеподданнейшие доклады министров делались ими в присутствии председателя Со­вета и предварительно им рассматривались и утверждались. Ко­ковцов, Сельский и другие считали достаточным проведение через Совет проектов тех докладов, которые имели общее значение и затрагивали компетенцию других ведомств. Между Коковцовым и Витте возникла яростная перепалка, и Витте кончил ее словами: «Пишите, что хотите, я же знаю, как я поступлю в том случае, если на меня выпадет удовольствие быть председателем будущего Совета министров. У меня будут министры — мои люди, и их от­дельных всеподданнейших докладов я не побоюсь».⁶⁴

⁵⁴ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 3—4.

⁵⁵ Там же. Д. 8. Л. 86.

⁵⁶ Там же. Д. 5. Л. 1 и ел.

⁵⁷ Там же. Л. 134.

⁵⁸ Дневник А. А. Половцова // КА. 1923. Т. 4. С. 66—69.

⁵⁹ Л. Л. О кабинете министров // Русь. 1905. 26 сент.

⁶⁰ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 175.

⁶¹ Дневник А. А. Половцова. С. 69—70.

⁶² РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 183—188.

⁶³ Там же. Л. 290.

⁶⁴ Коковцов В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903—1919 гг. М., 1992. Кн. 1. С. 92—93.

499

498

Как известно, революционные события в Москве и по стране, особенно забастовочное движение на железных дорогах нарастали с каждым днем. В ночь на 7 октября Центральное бюрА Всероссийского железнодорожного союза разослало по всем доро­гам телеграмму о всеобщей забастовке. 6-го Витте поручил срочно составить всеподданнейший доклад о том, чтобы предоставить ему как председателю Комитета министров полномочия по объедине­нию деятельности министров впредь до завершения рассмотрения этого вопроса в совещании Сельского.⁶⁵ Затем по указанию Витте была составлена записка, с помощью которой он хотел оконча­тельно склонить царя к уступкам при встрече, назначенной на 9 октября. Инициаторами встречи были, кроме Витте, Сольский и сам Николай II. Угрожавшая ужасами «русского бунта» записка содержала горькие упреки верховной власти в непонимании роли либералов, которым «с каждым днем становится труднее сдержи­вать движение». «Их положение особенно трудно потому, что им приходится бороться на два фронта: с теми, кто сознательно идет к насильственному перевороту, и с правительством, которое не от­личает их от анархистов и одинаково преследует», — говорилось в записке.⁶⁶

При свидании с царем Витте применил тактический прием, ко­торому впоследствии придавал особое значение. Он поставил Ни­колая II перед выбором — либо назначить его, Витте, председате­лем Совета министров, поручив ему их подбор даже из среды пред­ставителей оппозиции, и осуществлять конституционалистскую программу, либо «подавить смуту во всех ее проявлениях» силой, для чего нужна диктатура «человека решительного и военного».⁶⁷ При этом Витте отчетливо понимал несовместимость военной дик­татуры с самодержавным правлением. На случай же, если царь выберет первый из предложенных двух путей, Витте следующим образом объяснил свои планы. «Прежде всего, — заявил он ца­рю, — постарайтесь водворить в лагерь противника смуту. Бросьте кость, которая все пасти, на Вас устремленные, направит на себя. Тогда обнаружится течение, которое сможет Вас вынести на твер­дый берег».⁶⁸

Одновременно с запиской Витте царю С. Е. Крыжановский по­дал записку «К преобразованию Государственного совета», кото­рая начиналась предупреждением о том, что будущая Дума, при совещательном ее характере, хоть «и не может быть приравниема к западноевропейским законодательным собраниям», но по «само­му свойству ее занятий» станет практически нижней палатой, «по­желания и взгляды» которой, «по всей вероятности, будут иметь довольно долгое время характер несколько отвлеченный и стреми-

⁶⁵ Справка о манифесте 17 октября 1905 г., составленная С. Ю. Витте// Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 3. С. 10 и ел.; Записка помощника уп­равляющего делами Комитета министров Н. И. Вуича // КА. 1925. Т. 4—5. С. 66 и ел.; Дневник кн. А. Д. Оболенского // Там же. С. 69 и ел.

⁶⁶ КА. 1925. Т. 4—5. С. 54—59.

⁶⁷ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. И, 26.

⁶⁸ Ананьин Б. В., Ганелин Р. Ш. С. Ю. Витте — мемуарист. СПб., 1994. С. 55—57.

500

й, резко наклоняясь в том направлении, которое принято ывать прогрессивным». Крыжановский сообщал царю, что Го-^на__арственный совет должен стать «регулятором» по отношению к Л ме, которая неминуемо выйдет за законосовещательные пре-елы. Мало того, он предвидел и возможность использования Ду­мы против Государственного совета, отмеченную им еще в булы-гинском проекте. Утверждая, что «с большинством ... Думы, как бы ни определились по букве закона права учреждения, на деле все же придется считаться, он предлагал использовать столкнове­ния палат друг с другом для ограждения прерогатив царя, который мог бы выбирать «между двумя мнениями» или проводить собст­венное решение. Крыжановский предлагал формировать Государ­ственный совет не только из назначаемых, как это было раньше, но и из выборных членов, причем число выборных членов не дол­жно было превышать числа назначаемых.⁶⁹

Во время происходившего 11 октября у Сельского обсуждения записки Крыжановского Витте заявил, что время не терпит и надо возложить избрание членов Государственного совета на выборщи­ков в Государственную думу. К. И. Пален и Н. М. Чихачев воз­ражали и принялись настаивать «на необходимости военною си­лою прекратить беспорядки, прежде чем делать какие-либо рефор­мы, являющиеся теперь уступками перед буйствами толпы».⁷⁰

Тогда Витте немедленно рекомендовал царю в диктаторы Чи-хачева, а также графа А. П. Игнатьева 2-го, зарекомендовавшего себя противником преобразований еще в Петергофе и продолжав­шего вместе с А. С. Стишинским упорно противиться им в Сове­щании Сельского. Выбор Витте носил нарочито вызывающий ха­рактер. Чихачев был в прошлом председателем Российского об­щества пароходства и торговли, хотя и управлял в течение нескольких лет Морским министерством, а карьера Игнатьева по большей части была связана с ведомством внутренних дел. Обе кандидатуры подрывали самую идею военной диктатуры.

На следующий день, 12 октября, когда железнодорожное движение, в сущности, прекратилось по всей стране, Витте про­вел по приказанию царя совещание с Треповым и важнейшими министрами по этому поводу. Доклад, представленный им в тот день царю, удостоверял, что, по общему их мнению, военной силой для осуществления карательной политики режим не рас­полагает. (Имелись в виду неблагонадежность солдатской массы и трудности с доставкой войск с Дальнего Востока). Это озна­чало, что военная диктатура невозможна, и Витте в качестве «первой меры борьбы со смутою» предложил образование одно­родного правительства.⁷¹

13 октября царь предпринял попытку обойтись при этом без Витте, сделав было ставку на И. Л. Горемыкина. Осознав, что на «зубров» с их лозунгом фактической консервации политических институтов положиться по условиям момента нельзя, что преоб-

⁶⁹ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 84 и след.

⁷⁰ Дневник А. А. Половцова. Запись 11 октября 1905 г. С. 75.

⁷¹ КА. 1925. Т. 4—5. С. 61.

501

разования неизбежны, Николай II хотел возложить их осуществ­ление на более «верного» по сравнению с Витте человека или по крайней мере ввести Горемыкина в кабинет (как сейчас увидим царь и сам употреблял теперь это слово) в качестве министра внутренних дел.⁷² Вызванный к 6 час. вечера Горемыкин с боль­шим трудом добрался до Петергофа в карете (поезда не ходили парохода морской министр дать не мог, по дороге рабочие-пути-ловцы бросали в карету камни). Он уговаривал царя «оказывать твердое сопротивление» и развивал фантастический план уничто­жения «смертельным для толпы огнем» готовившегося, по его сло­вам, похода в Петергоф 60 тыс. «революционеров». Трепов же, получивший 12 октября в свое подчинение петербургский гарни­зон и фактически диктаторские полномочия, «укорял» Горемыки­на в авантюризме, хотя 14 октября на улицах столицы было рас­клеено его собственное извещение о приказе войскам: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть».

В 8 час. вечера 13 октября Николай II дал Витте по телеграфу поручение «впредь до утверждения закона о кабинете» объединить деятельность министров, которым ставил «целью восстановить по­рядок повсеместно».⁷³ На следующее утро, 14 октября, Витте плыл в Петергоф на пароходе, попавшем в качку, рассуждая «о постыд­ности положения, при котором верноподданные должны добирать­ся к своему государю чуть ли не вплавь», и заявляя окружающим, что не примет должности премьера, если не будет утвержден его всеподданнейший доклад, который он вез с собой. В нем задачей правительства провозглашалось «стремление к осуществлению те­перь же, впредь до законодательной санкции через Государствен­ную Думу» гражданских свобод.⁷⁴

Витте настаивал на утверждении царем и опубликовании этого доклада, царь — на том, чтобы все преобразования были провоз­глашены его манифестом. Впрочем, Витте поручил своим сотруд­никам составить проект манифеста.

Положение было отчаянным. Петербург жил без общественно­го транспорта и железнодорожного сообщения, частично без осве­щения и телефонов. Бастовали аптеки, почта, типографии, в том числе и государственная, так что негде было печатать правитель­ственные документы, забастовал и Государственный банк. Сам Витте возвращался из Петергофа тайком, катер причаливал к Петропавловской крепости, в полуверсте от которой находился его особняк. Плывший вместе с'ним 15-го в Петергоф обер-гофмаршал двора П. К. Бенкендорф сокрушался по поводу многодетности царской семьи, которая была бы препятствием на случай бегства морем из Петергофа. На пароходе продолжалось составление про­екта манифеста; когда пароход уже остановился у петергофской

⁷² Дневник А. А. Половцова. Запись 27 апреля 1908 г. С. 126; Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 12.

⁷³ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 12.

⁷⁴ Там же. С. 4—7.

502

пристани, Витте продиктовал слова: «... никакой закон не может иметь силы, если не получил санкции Гос. Думы».⁷⁵

У царя были Фредерике, ген.-адъютант О. Б. Рихтер и вел. кн. Николай Николаевич, еще до появления Витте, с револьвером в руках, пригрозивший Фредериксу застрелиться, если будет как командующий войсками гвардии и Петербургского военного окру­га назначен диктатором. Как будто требования Витте были при­няты, по крайней мере три пункта, включенные им в проект ма­нифеста и составлявшие, по понятиям присутствовавших, «кон­ституцию»: царь поручал правительству, объединенному под руководством Витте, выполнение своей воли, заключавшейся в том, чтобы «даровать» гражданские права, не откладывая выборов в Думу, привлечь к участию в них те слои населения, которые были лишены избирательных прав по булыгинскому закону, и ус­тановить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог получить силу без одобрения Думы и ей была предоставлена воз­можность надзора за действиями властей.⁷⁶

Однако вслед за тем к царю были вызваны ожидавшие «в ук­рытии» Горемыкин и Будберг, которым была поручена правка про­екта Витте. Конечный вариант их ночного бдения отличался от виттевского тем, что о законодательных правах Думы в нем не упоминалось, гражданские права даровались самим царем «ныне же».⁷⁷ Доклад Витте при этом, разумеется, опубликован бы не был. Впрочем, царь не хотел делать этого и в случае принятия виттевского проекта манифеста.

Однако ночному петергофскому бумаготворчеству еще с вечера были противопоставлены решения совещания Сельского. Последо­вательно проводивший преобразовательный курс Сельский, орга­низовавший встречу Витте с царем 9 октября, вечером 15 октября разослал членам своего совещания проект мемории, очерчиваю­щий довольно широкий круг прав председателя Совета министров. Это был своеобразный вотум доверия Витте, выраженный двад­цатью семью высшими сановниками империи. В их числе были, кроме Сельского, Победоносцев, Рихтер, Фредерике и Трепов, ко­торый к тому же, в сущности, поддержал в ответ на запрос царя проект манифеста и всеподданнейший доклад Витте.⁷⁸

К 2 час. дня 16-го под меморией были поставлены все необхо­димые подписи, и Витте по телефону попросил Фредерикса пере­дать царю, что отказывается от назначения на пост главы прави­тельства, если его проект манифеста будет изменен, хотя продол­жает считать манифест пока ненужным.⁷⁹ Поздно вечером Фредерике и ген. Мосолов, начальник его канцелярии, приехали к Витте, чтобы сообщить ему об окончательном решении царя о

⁷⁵ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 37—38.

⁷⁶ Там же. С. 22; Дневник А. А. Половцова. Запись 20 октября 1905 г. С. 79.

⁷⁷ См.: Островский А. В., Сафонов М. М. 1) Манифест 17 октября 1905 г. // ВИД. 1981. Т. 12. С. 181; 2) Неизвестный проект манифеста 17 октября 1905 г. // Советские архивы. 1979. № 2. С. 62—65.

⁷⁸ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 5. Л. 388; К истории Манифеста 17 октября: Сек­ретная переписка // Былое. 1919. № 14. С. 110—111.

⁷⁹ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 29, 39.

503

необходимости манифеста и попытаться уговорить его согласиться с проектом Горемыкина—Будберга. Но Витте был непреклонен, _и когда на следующий день, 17-го, он был снова вызван к царю, ока­залось, что он может прибыть только к половине пятого. Решение «сдаться графу Витте», как выразился Фредерике, было принято в значительной мере под влиянием вел. кн. Николая Николаевича А на его позицию в свою очередь повлиял рабочий-зубатовец М. А. Ушаков, направленный к нему известным великосветским авантюристом кн. М. М. Андрониковым и внушивший ему, что без Витте не обойтись.⁸⁰

Но надо иметь в виду, что вопрос о «конституции» был решен царем еще накануне. 16-го в своем ответе на треповский отзыв о виттевском проекте манифеста царь писал: «Да, России даруется конституция. Немного нас было, которые боролись против нее. Но поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное. Тем не менее по совести я предпочитаю даровать все сразу, нежели быть вынужденным в ближайшем бу­дущем уступать по мелочам и все-таки прийти к тому же».⁸¹ В этом царском высказывании, как и в других его словах, решающее значение придавалось самому акту 17 октября. Этот небезоснова­тельный взгляд получил широкое распространение. При этом как бы не принималось во внимание, что совещание Сельского шаг за шагом неуклонно вело дело к принятию программы тех же преоб­разований, за исключением, впрочем, предоставления Думе зако­нодательных прав.

Сам Сельский, как и в июле, сделал последнее усилие, направ­ленное к тому, чтобы убедить царя принять условия Витте.

Утверждение программного всеподданнейшего доклада Витте было нежелательно для Николая II не только потому, что подчер­кнуло бы личное влияние будущего премьера, хотя Витте и при­писал к докладу первую фразу о том, что доклад составлен по цар­ской инициативе. Не менее важным недостатком доклада в глазах царя было то обстоятельство, что при минимальности меры обоз­наченных уступок в нем намечалась перспектива преобразований. А придавать преобразовательной деятельности систематический характер Николай II как раз и не хотел. Тут-то и предпринял свой демарш Сельский. После того как 16-го оформление мемории было завершено, он приготовил 17-го всеподданнейший доклад для ее представления. Обычно такие его доклады носили чисто формаль­ный характер. На сей раз это было коллективное, что само по себе являлось невиданным случаем, обращение к царю с настоятель­ным требованием «коренных широких реформ». От имени предсе­дателей департаментов Государственного совета и от своего имени

⁸⁰ К истории манифеста 17 октября: [Воспоминания М. А. Ушакова] / Пре-дисл. В. И. Невского // КА. 1923. Т. 4. С. 411—417. В. И. Гурко утверждал, впро­чем, что Ушакова подослал к вел. князю сам Витте (Гурко В. И. Что есть и чего нет в «Воспоминаниях» графа С. Ю. Витте//Русская летопись. Париж, 1922. Кн. 2. С. 115).

⁸¹ Черменский Е. Д. Буржуазия и царизм в первой русской революции. М., 1970. С. 144.

504

Сольский заявил царю: «Переживаемое Россией неслыханное в ее истории время является выражением широко распространенного оеди широких слоев населения недовольства многими сторонами существующего строя, к изменению которого принимаются недо­статочно решительные меры».⁸² Объединенное правительство — а мемория была посвящена именно этой теме — оказалось, таким образом, стержнем «конституции».

В шестом часу вечера 17 октября Николай II подписал мани­фест в том его виде, как он был подготовлен под руководством Витте, и утвердил его доклад. Так появились два связанных между собой акта, не очень соответствовавших друг другу по содержа­нию. В сущности, разница между мерами уступок, намеченных в докладе и содержавшихся в манифесте, определялась теми успе­хами, которые сделало революционное движение за неделю между 8 октября, когда было начато составление доклада, и 15-м, когда Витте написал проект манифеста.

Поскольку манифест, по несколько субъективной оценке вел. кн. Александра Михайловича, «весь построенный на фразах, имевших двойной смысл»,⁸³ шел дальше доклада в области усту­пок и обещаний, система объявленных 17 октября преобразований стала связываться именно с ним, хотя в докладе содержались и косвенная критика предшествовавшего курса, и заявление о том, что «Россия переросла форму существующего строя».

Каково же было значение актов 17 октября? Почти через 30 лет вел. кн. Александр Михайлович так вспоминал в эмигра­ции свои ощущения после манифеста и оценки случившегося. «Чем больше я думал, —писал он, —тем более мне становилось ясным, что выбор лежал между удовлетворением всех требований революционеров или же объявлением им бесцрщадной войны. Первое решение привело бы Россию неизбежно к социалистиче­ской республике, так как не было еще примеров в истории, чтобы революции останавливались на полдороге. Второе — возвратило бы престиж власти. Но во всяком случае положение прояснилось бы. Если Никки собирался сделаться полковником Романовым, то путь к этому был чрезвычайно прост. Но если он хотел выполнить присягу и остаться монархом, он не должен был отступать ни на шаг пред болтунами революции. Таким образом, было два исхода: или белый флаг капитуляции, или же победный взлет император­ского штандарта. Как самодержец всероссийский Николай II не мог допустить никакой иной эмблемы на верхушке шпиля царско­сельского дворца. ... Николай II отказывался удовлетворить обе боровшиеся силы революции — крестьян и рабочих, но перестал быть самодержцем, несмотря на принесенную им во время коро­нования присягу в московском Успенском соборе — свято соблю­дать обычаи своих предков. Интеллигенция получила, наконец, долгожданный парламент. Русский царь стал отныне пародией на английского короля, и это в стране, бывшей под татарским игом

⁸² РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 22. Л. 68.

⁸³ Государственные деятели России глазами современников: Николай II. Вос­поминания. Дневники. СПб., 1994. С. 342.

505

в годы Великой хартии вольностей. Сын императора Алексанл ра III соглашался разделить свою власть с бандой заговорщиков политических убийц и провокаторов департамента полиции. Это был конец! Конец династии, конец империи! Прыжок через про­пасть, сделанный тогда, освободил бы нас от агонии последующих двенадцати лет!».⁸⁴

Представляется, что такая позиция, хотя и изложенная не без влияния прожитых лет, отражала убеждения сторонников непри­косновенности самодержавной формы правления и взгляды самого царя, хоть Александр Михайлович и порицал его действия. Уве­ренность в специфическом характере исторического пути развития России, господстве в сознании русского народа идеи божественного происхождения царской власти, неприменимости в российской действительности парламентских форм правления западного типа и теории общественного договора делала консервацию государст­венного строя религиозно-нравственным долгом монарха. И все изменения в характере строя производились как бы в отступление от этого долга. Но ощущение велений времени, катаклизмы, со­трясавшие империю, общность логической аргументации рефор­маторов из числа высших сановников — убежденных монархи­стов — и представителей либеральной среды, а также недостаток благонадежной военной силы ставили царя перед необходимостью отходить от непримиримых противников государственных преоб­разований и делать шаги к компромиссу, среди которых манифест 17 октября был наиболее решительным.

Либеральная оппозиция горячо приветствовала манифест, видя в нем провозглашение коренных начал правового строя и расцени­вая его принятие как свою победу, в частности видя в нем удовлет­ворение требований сентябрьского съезда земских и городских дея­телей. Автор специального историко-юридического исследования, появившегося к десятилетию со дня издания манифеста, А. С. Алексеев, отмечая значение решений этого съезда, тем не ме­нее указывал, что правительство оказалось «перед разбушевав­шимся потоком», обращал внимание на бесплодность призывов ли­бералов к самодержавию и расценивал манифест как «отвоеванный народом».⁸⁵

Как и другие авторы номера «Юридического вестника», посвя­щенного десятилетию манифеста, подходившие к традиции рос­сийского конституционализма с точки зрения политических задач оппозиции 1915 г., Алексеев считал, что после 17 октября 1905 г. самодержавный строй прекратил свое существование. Высказыва­лись и другие точки зрения. М. А. Рейснер писал об «абсолютиз­ме, принявшем формы лжеконституционализма».⁸⁶ С оттенком иронии повторялась формула, которая была применена для опре­деления государственного строя России в известном международ-

справочнике того времени, Готском альманахе: «Конституци-ная монархия с самодержавным царем».

Оценка манифеста в советской исторической и юридической итературе при некоторых различиях имеет общей своей основой признание того обстоятельства, что он провозглашал начала кон-^Г_йТуционализма, считавшегося буржуазным. С. М. Сидельников подчеркивал, что манифест не внес изменений в организацию го­сударственной власти и не ограничивал самодержавия, А. М. Да­видович считал установившийся строй конституционным самодер­жавием.⁸⁷ Историко-юридические характеристики установивше­гося после 17 октября 1905 г. строя находим в совместной работе j-I. И. Васильевой, Г. Б. Гальперина и А. И. Королева, а также в работе А. И. Королева. Авторы первой из них считают, что само­державие перестало быть полностью неограниченным: «Манифест декларировал эволюцию формы правления российского государст­ва от абсолютной к конституционной монархии, разумеется, ни­чем не обеспечив реализацию данного заявления».⁸⁸ А. И. Коро­лев вслед за Е. Д. Черменским подчеркивает фиктивный характер конституции, разделяя его точку зрения о невозможности опреде­ленного ответа на вопрос, сохранился ли в России после 1905 г. абсолютизм или она перешла к конституционно-монархической форме государственного устройства.⁸⁹ Новейший исследователь А. Н. Медушевский пишет об «особом типе монархического кон­ституционализма», возникшем на переломном этапе перехода от абсолютизма к тоталитарному государству.⁹⁰

⁸⁷ Черменский Е. Д. 1) Буржуазия и царизм в революции 1905—1907 гг. М.; Л., 1939. С. 141 —145; 2) Буржуазия и царизм в первой русской революции. С. 146; 3) История СССР: Период империализма. М., 1974. С. 178; Хабас Р. Манифест 17 октября 1905 г. //ИЖ. 1940. № 9. С. 108—122; Мироненко К. Н. Манифест 17 октября 1905 г. // Уч. зап. ЛГУ. 1958. № 255. Сер. юридич. наук. Вып. 10. С. 158—179; Сидельников С. М. Образование и деятельность первой Государственной думы. М., 1962. С. 43; Давидович А. М. Самодержавие в эпоху империализма. М., 1975. С. 291.

⁸° Васильева Н. И., Гальперин Г. Б., Королев А. И. Первая российская рево­люция... С. 88.

⁸⁹ Королев А. И. Государственная власть и рабочий класс СССР. Л., 1980.

С. 29.

⁹⁰ Медушевский А. Н. Конституционная монархия в России // ВИ. 1994. № 8.

⁸⁴ Там же.

⁸⁵ Алексеев А. С. Манифест 17 октября 1905 г. и политическое движение, его вызвавшее // Юридический вестник. 1915. Кн. 11. С. 40—41.

⁸⁶ См.: Васильева Н. И., Гальперин Г. Б., Королев А. И. Первая российская революция и самодержавие. Л., 1975. С. 86.

506

Г л а в а 3

ОТ МАНИФЕСТА 17 ОКТЯБРЯ 1905 г. К ТРЕТЬЕИЮНЬСКОМУ ПЕРЕВОРОТУ 1907 г.

Объединенное правительство у власти. Николай II и председатель Совета министров С. Ю. Витте. Пересмотр положений о Думе и Государственном совете. — Принятие Основных законов и отстав­ка первого российского кабинета. — Первая и вторая Думы. Перево­рот 3 июня 1907 г.

Оценивая новый государственный строй с точки зрения взаи­модействия трех важнейших элементов, из которых должно было состоять теперь государственное управление — царской власти, народного представительства и объединенного правительства, нельзя не отметить, что власть царя оказалась плохо сочетаемой с суще­ствованием и функционированием не только Государственной Ду­мы, но и Совета министров.

Конфликты между царем и представительством привели к рос­пуску 1-й и 2-й Думы, а затем борьба между прогрессивным бло­ком в 4-й Думе и царизмом подготовила вместе с прочими по­литическими силами и факторами крах режима. Что же касается объединенного правительства, то острый конфликт между царем и министрами, их «бунт» летом 1915 г., был событием исключи­тельного значения. Однако существование самой фигуры премьер-ми­нистра раздражало царя, особенно когда на этом посту оказывались такие сильные личности, как Витте или Столыпин, которые, по мне­нию монарха, «заслоняли» его.¹ Эта черта психологии царя, связан­ная с его традиционно подозрительным отношением к министрам, не лишенным на самом деле оснований, приняла законченную форму в течение короткого периода премьерства Витте в октябре 1905—апреле 1906 г. В эти последние перед созывом Думы месяцы происходили наиболее грозные революционные события, которые обостряли отношения между царем и его премьером, бравировав­шим собственной непреклонностью и грубоватой прямотой перед царем.

Пост председателя Совета министров вводился указом 19 ок­тября «О мерах к укреплению единства в деятельности мини-

¹ «Столыпин был бы рад занять мое место», — сказал однажды царь, по словам А. А. Вырубовой (Государственные деятели России глазами современников: Нико­лай II. Воспоминания. Дневники. СПб., 1994. С. 198). Легко понять, почему на посту председателя Совета министров дважды оказывался И. Л. Горемыкин, кото­рый сам говорил о себе, что он «вынут из нафталина», и имел прозвище «его вы-сокобезразличие», а последним занимавшим этот пост был Н. Д. Голицын, упорно отказывавшийся от назначения ввиду полной своей неподготовленности, но все же назначенный, к ужасу своих родственников (Там же. С. 155—156).

508

рств _и главных управлений», которым Совет министров был ре­формирован. Указ возлагал на Совет министров направление де­ятельности ведомств и передавал ему из ведения сохранявшегося пока Комитета министров дела, относящиеся к общему спокой­ствию и безопасности. Совет оставался ответственным перед ца-пем, за которым сохранялось право назначения министров и пред­седателя. Председатель принимал участие в выборе кандидатов на министерские посты, за исключением постов министров импера­торского двора, иностранных дел, военного и морского. По усмот­рению царя Совет собирался под его собственным председатель­ством. Имеющие общее значение меры управления не могли при­ниматься отдельными министрами помимо Совета. Они должны были сообщать председателю обо всех выдающихся событиях, при­нятых мерах и распоряжениях, а также знакомить его со своими всеподданнейшими докладами до их представления царю. Дела, относящиеся к министерствам двора, иностранных дел, военному и морскому, были выделены из ведения Совета и могли вноситься в него только по указанию царя, по представлению министра, воз­главлявшего одно из этих министерств, или в тех случаях, когда дело касалось и других ведомств. Об ответственности правитель­ства перед Думой и его формировании из победивших на выборах партий, разумеется, не было и речи: это считалось главным при­знаком страшного западного конституционного строя. При этом набирал силу процесс учреждения политических партий, легали­зованного манифестом 17 октября. Впрочем, Витте, став премье­ром, в течение 10 дней вел переговоры с «общественниками» об их вхождении в правительство. Переговорам благоприятствовала объявленная 21 октября политическая амнистия. Широко обсуж­давшиеся в печати переговоры, как и слухи о подборе министров из числа либеральных чиновников, очень помогли царизму в кри­тические для него дни, когда всеобщая забастовка продолжалась (в Петербурге она пошла на убыль 27 октября, в тот день, когда переговоры прекратились).

Начав переговоры с Д. Н. Шилова как наиболее умеренного среди «общественников», Витте предложил ему пост государствен­ного контролера, который за несколько дней до того был лишен независимости от главы правительства. Пост министра народного просвещения был предложен дроф. кн. Е. Н. Трубецкому, тор­говли и промышленности (хотя такое министерство еще не было создано) — А. И. Гучкову. Шипов же потребовал портфелей ми­нистров юстиции, внутренних дел и земледелия, предложив трех кандидатов: в министры юстиции С. А. Муромцева, а на два других поста — кн. Г. Е. Львова и И. И. Петрункевича, с тем чтобы Витте сам решил, кому из них какое министерство пору­чить.

В ходе дальнейших переговоров принявшие в них участие чле­ны бюро съездов земских и городских деятелей Ф. Ф. Кокошкин, Ф. А. Головин и Г. Е. Львов выдвинули требования созыва Учре­дительного собрания для выработки основного закона, немедлен­ного осуществления возвещенных манифестом свобод и полной политической амнистии. После этого Витте оставалось продолжать

509

переговоры с Шиповым, М. А. Стаховичем и Трубецким, которые как выразился Шипов, сознавали «необходимость сохранения ' поддержания авторитета государственной власти».² Камнем пре. ткновения стала кандидатура П. Н. Дурново на пост министра внутренних дел. Самый пост этот «общественники» были готовы уступить «бюрократам», но кандидатуру Дурново решительно от­вергали, поскольку газеты воспроизвели выразительную резолю-цию Александра III по поводу того, что Дурново на посту д_и_ ректора Департамента полиции использовал секретную агентуру в своих сугубо личных целях. Обсуждались кандидатуры кн С. Д. Урусова, П. А. Столыпина и самого Витте. Впоследствии он утверждал, что последовательно отстаивал кандидатуру Дурново ввиду его полицейского опыта.³ Однако товарищ министра внут­ренних дел В. И. Гурко утверждал, что Витте сделал было ставку на Урусова, но затем снова представил царю кандидатуру Дурно­во, с таким, впрочем, отзывом, что она была отклонена. Тогда Дурново пригрозил премьеру какими-то документами, которые, если бы они были представлены царю, означали бы для Витте по­литическую гибель. Витте пришлось еще раз просить за Дурново, и Николай II согласился ненадолго назначить его управляющим министерством.⁴

Вопрос о вступлении в кабинет Шилова, Гучкова и Трубецкого (после знакомства с последним Витте сказал: «Мне нужен ми­нистр, а мне прислали какого-то Гамлета»⁵) отпал, Стахович зая­вил о своем намерении баллотироваться в Думу. Переговоры с «об­щественниками» прекратились, но Витте получил возможность опубликовать их письма, выражавшие политическую поддержку его программы. Витте и помимо переговоров о министерских порт­фелях встречался с различными представителями либеральных и радикальных кругов, чтобы доказать искренность своего консти­туционализма и продемонстрировать трудность своего положения между революционными массами и не допускающим конституции царем. Пришедшим к нему в ночь на 24 октября просить о непри­менении силы против намечавшейся у Технологического институ­та в Петербурге демонстрации редактору газеты «Право» И. В. Гессену и проф. Л. И. Петражицкому он пытался поручить составление проекта Основных законов. А П. Н. Милюков считал, что предоставить выработку конституции последовательно изби­раемым органам «чересчур рискованно», и предложил поэтому без долгих проволочек даровать конституцию. «Позовите кого-нибудь сегодня и велите перевести на русский язык бельгийскую или, еще лучше, болгарскую конституцию, завтра поднесите ее царю, а по­слезавтра опубликуйте», — «драматизируя и упрощая свою речь»,⁶ сказал Милюков. Так излагал он эту беседу в своих воспоминани-

² Шипов Д. Я. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 339.

³ Письмо Витте в «Новое время» 25 сентября 1912 г. // Витте С. Ю. Воспо­минания. М., 1960. Т. 3. С. 598.

⁴ Гурко В. И. Министерство графа С. Ю. Витте. Л. 8—11. (Фонд С. Е. Кры-жановского в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке).

⁵ Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990. Т. 1. С. 328.

⁶ Там же.

510

Витте же заявил ему, что либеральную общественность данная ^ях' _ху конституция не удовлетворит, народ конституции вообще ^СБ ^очет, а царь отказывается ее дать. Милюков заверил Витте, ^н либеральная общественность, получив конституцию, «пошу­мит и успокоится», и заметил: «Выходило, что Витте радикальнее меня самого».⁷ Нельзя не отметить, что Витте действовал при ус­тановившейся накануне и особенно после 17 октября фактической свободе печати. Попытка ввести газеты и журналы «в берега» при­нятыми 24 ноября временными правилами о периодической печа­ти мало что дала правительству. Правила сохраняли предвари­тельную цензуру лишь для изданий, выходивших вне городов. В городах цензурные власти получали право ареста отдельных но­меров газет и журналов с последующим утверждением этого су­дом, вводилась судебная ответственность редакторов или издате­лей. Организованный в октябрьские дни в Петербурге «Союз в за­щиту свободы печати» постановил игнорировать цензуру.

С самого начала действий преобразованного Совета министров отношения между премьером и царем были безнадежно испорче­ны. Уже в конце октября Витте воспротивился назначению не взя­того им в состав своего правительства бывшего министра финансов В. Н. Коковцова председателем Департамента экономии Государ­ственного совета, сообщив царю, что он сам и, «вероятно, боль­шинство министров» не будут посещать заседаний под председа­тельством Коковцова. Он пригрозил также тем, что уйдет с поста председателя Комитета министров или не будет его созывать, если Коковцов останется в его составе. «Я этого нахальства никогда не забуду», — такой резолюцией реагировал на это царь.⁸

По наблюдениям Гурко, Витте до известного времени дикта­торствовал в своем кабинете. Министр финансов И. П. Шипов, путей сообщения — К. С. Немешаев и главноуправляющий земле­устройством и земледелием Н. Н. Кутлер были «определенными клевретами Витте, не решавшимися даже ему возражать», а ми­нистр народного просвещения И. И. Толстой, торговли и промыш­ленности — В. И. Тимирязев, иностранных дел — В. Н. Ламздорф (он, впрочем, редко бывал на заседаниях и обыкновенно молчал) и государственный контролер Д. А. Философов, хотя и имели свои взгляды, примыкали к Витте. Лишь В. Б. Фредерике — министр императорского двора, А. Ф. Редигер — министр военно-сухопут­ных сил и А. А. Бирилев — морских сил не зависели от премьера.⁹ 31 января 1906 г. Витте представил царю доклад о необходи­мости составления «систематизированного труда», который содер­жал бы хронику революционных событий и характеристику по­зиций печати различных направлений во время этих событий. Замысел премьер-министра состоял в том, чтобы показать крити­ческое положение государственной власти накануне 17 октября, а

С Ю. Витте и Николай II в октябре 1905 г. // Былое.

1925. №4 (32). С. 107. . _ ^ _ _{тр п} ,₂_₁₆ ⁹ Гурко В. И. Министерство графа С. Ю. Витте. Л. и ю.

511

себя представить ее спасителем. Поэтому он добивался, чтобы со­ставление труда было поручено лицу, находящемуся в его распо­ряжении, с выделением на это специальных средств. Царь же хо> тел дать поручение Главному управлению по делам печати. Тогда Витте, чуть ли не угрожая отставкой, просил разрешить ему са­мому финансировать работу. 2 февраля Николай II уступил,¹⁰ _Но при этом написал: «По моему мнению, роль председателя Совета министров должна ограничиваться объединением деятельности министров, а все исполнительная работа должна оставаться на обязанности подлежащих министров». Витте следующим образом истолковал это: «Так как исполнительная часть может произво­диться непосредственно по докладам государю или непосредствен­ным указаниям государя, то этим путем главу правительства во всех случаях, когда желали обойти несговорчивого премьера, оставляли в стороне и делали желаемое помимо него».¹¹

В тот же день, 2 февраля 1906 г., Витте дал понять царю, что тот инспирировал направленную против «несговорчивого премье­ра» петицию из Киева с большим числом подписей. «Конечно, я мог бы узнать, — писал Витте Николаю II, и царь подчеркнул эти слова, — и ее авторов, и ее инициаторов». «Осерчал граф», — на­писал на полях Николай II.¹²

Через несколько дней премьер поднял против царя бунт своего кабинета, не согласившись с двумя назначениями на министер­ские посты, произведенными царем. Несмотря на то что назначе­ние министров оставалось по указу 19 октября 1905 г. прерогати­вой царя, Витте собрал членов своего кабинета на частное сове­щание и добился единогласного решения о том, что кандидаты царя не отвечают требованию однородности состава правитель­ства. 12 февраля 1906 г. Витте подал всеподданнейший доклад о решении совещания министров. Вызывающий характер этого не­слыханного по тогдашним государственно-правовым понятиям и бюрократическим традициям акта усугублялся сделанным Витте царю упреком в том, что «все нарекания, обвинения и озлобления за действия правительства» направляются на председателя Совета министров, хотя «о весьма серьезных и печальных мерах» он часто узнает из газет, и звучавшей как требование просьбой не распу­скать правительство до созыва Думы. Царь капитулировал перед своим кабинетом.¹³ Но на его отношении не только к Витте, но и к объединенному правительству как институту это отразилось не­изгладимым образом.

Как и в других областях государственной деятельности, царь и премьер состязались в сфере карательной политики. Они упрекали друг друга то в излишнем карательном усердии, то, наоборот, в

¹⁰ Ананьич Б. В., Ганелин Р. Ш. С. Ю. Витте—мемуарист. СПб., 1994. С. 60. В примеч. 4 по ошибке включен текст со слов: «Я этого нахальства никогда не забуду».

¹¹ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 334.

¹² КА. 1925. Т. 4—5. С. 157.

¹³ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 211—212.

512

чиберализме. В письме к матери царь назвал Витте по этому по-

воДУ «Хамелеоном».¹⁴

Чтобы ослабить влияние премьера, царь опирался на генерала п Ф. Трепова, который с приходом к власти Витте лишился по­ложения петербургского генерал-губернатора с особыми полномо­чиями, товарища министра внутренних дел, заведующего поли­цией и командующего отдельным корпусом жандармов, но полу­чил весьма влиятельный благодаря повседневной близости к царю пост дворцового коменданта, а также на Дурново. Сразу же после своего назначения управляющим МВД Дурново принял, по словам В. И. Гурко, энергичный образ действий в борьбе с революцией, несмотря на то что совещание представителей воинских частей, за исключением генерала Г. А. Мина, командовавшего Семеновским полком, высказалось в том смысле, что ввиду настроения солдат их участие в подавлении массовых выступлений невозможно. Витте же в ноябре—декабре иногда демонстрировал, что не сочув­ствует образу действий Дурново, а затем «неоднократно просил Дурново ослабить репрессии», однако делал это «лишь с января 1906 г., когда революция на улицу более не выступала».¹⁵ В это время Дурново был утвержден министром, а дочь его пожалована фрейлиной. Убедившись, что Дурново «готов для своей карьеры подставлять мне ножки или вообще отречься от меня и сблизиться с Треповым, — писал Витте, — государь уже начал меньше стесняться моими мнениями»¹⁶ Мнение о том, что противостояв­шую Витте «звездную палату» возглавлял именно Трепов, было весьма распространено. Однако нельзя не согласиться с возглав­лявшим тогда Петербургское охранное отделение А. В. Герасимо­вым, который утверждал, что Трепов и Витте с осени 1905 г. действовали рука об руку и даже в назначении Витте на пост пре­мьера сыграла роль рекомендация Трепова. Сам Трепов, покидая свой пост после образования правительства Витте, подал проше­ние об отставке 25 октября 1905 г. не на высочайшее имя, а на имя премьера. В нем он, как и накануне 17 октября, в сущности, поддерживал курс Витте и как бы самоустранялся, чтобы не ме­шать правительству. «При существующих обстоятельствах я чув­ствую себя выбитым из колеи, имя мое представляет знамя, кото­рое для весьма многих общественных элементов является враж­дебным, и не без основания: все громче и громче раздаются голоса о том, что пребывание мое у власти препятствует умиротворению страны», — писал он.¹⁷ По словам Герасимова, Витте видел в Тре-пове «своего человека при дворе... у них были заранее распреде­лены роли», и Трепов как союзник оказывал Витте серьезную под­держку до начала 1906 г., когда влияние его возросло и отношения с премьером испортились.¹⁸

¹⁴ КА. 1927. Т. 3. С. 187. См.: Плавник Л. Б. Витте и революция 1905— 1907 гг. // Государственный музей революции. М., 1947. Сб. 1. С. 150—184.

¹⁵ Гурко В. И. Министерство графа С. Ю. Витте. Л. 89.

¹⁶ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 334.

¹⁷ РГИА. Ф. 1622. Оп. 1. Д. 381.

513

¹⁸ Герасимов А. В. На лезвии с террористами. М., 1991. С. 36, 42, 74.

17 Власть и реформы

22

В обстановке острых противоречий проходило и обсуждение аграрного вопроса. В первые же после манифеста 17 октября дни Трепов, И. Л. Горемыкин, А. А. Будберг (наиболее ярый против» ник Витте), судя по запискам которого, дело доходило даже д₀ замыслов убийства премьера,¹⁹ и сам царь стали искать способы умиротворения крестьянства. «Я очень сожалею, — писал царь, — что в манифесте 17 октября не было упомянуто о крестьянах и мерах удовлетворения их нужд. ... Вопрос, конечно, первостепен­ной важности и, по-моему, несравненно существеннее, чем те гражданские свободы, которые на днях дарованы России. Правиль­ное и постепенное устройство крестьянства на земле обеспечит России действительное спокойствие внутри на много десятков лет».²⁰ Трепов, который говорил, что готов даром отдать половину своей собственной земли ради сохранения второй половины от за­хвата крестьянами, представил царю проект проф. П. П. Мигули-на, основанный на идее принудительного отчуждения около поло­вины помещичьих земель в пользу крестьянства.²¹ Меру эту, по мигулинскому проекту, предполагалось осуществить немедленно властью самого царя, но он передал проект для обсуждения в Со­вет министров. Будберг и Горемыкин, составивший записку о том, что манифест 17 октября ничего не дал крестьянству, предлагали отменить выкупные платежи. Министерство финансов предлагало частичное их понижение. Совет министров 31 октября 1905 г., по-видимому, встал на эту точку зрения, хотя и считал, что при не­достатке войск царский манифест об уступках крестьянству необ­ходим. Несмотря на то что царь считал необходимым отменить все выкупные платежи, 3 ноября было объявлено об их уменьшении наполовину в 1906 г., отмене с 1907 г., а также о разрешении Кре­стьянскому банку покупать в неограниченном размере помещичьи земли для перепродажи их крестьянам с предоставлением им кре-

дитов.

Однако, как сказал царь на заседании Совета министров 3 но­ября 1905 г., «Выкуп [ные] платежи не такая больная сторона. Землю хочется иметь».²³ К удовлетворению именно этой кресть-

¹⁹ Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в 1902—1907 гг. Л., 1981. С. 188.

²⁰ Цит. по: Там же. С. 193.

²¹ Из 85 млн. десятин частновладельческих земель, включавших в себя 42 млн. десятин лесов, Мигулин предлагал немедленно выкупить 25 млн., для чего требовалось 2 млн. руб. Из этой суммы, считал он, весь ипотечный долг— а 43 млн. десятин частновладельческих земель было заложено в Дворянском и частных бан­ках— «целиком может быть переведен на крестьян, остальные же 500 млн. руб. могут быть выданы 5%-ми выкупными свидетельствами (как это было сделано в 1861 г.). Против мобилизации крестьянской земли он решительно возражал. «С отменою выкупных платежей,— писал он,— крестьянская земля становится от­чуждаемой в посторонние руки, так сказать, поступает на рынок и может быть скуплена специалистами— эксплуататорами крестьянской бедноты, которых у нас особенно много». («Записка проф. Мигулина, полученная мною от его Величества». Рукой С. Ю. Витте. Б. д.: Фонд Витте в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке).

" Совет министров Российской империи: 1905—1906. Л., 1990. С. 31—40.

²³ Там же. С. 35.

514

некой нужды в земле был направлен проект главноуправляющего земледелием и землеустройством Н. Н. Кутлера, составленный проф. А. А. Кауфманом при участии директора Департамента го­сударственных имуществ А. А. Риттиха. Проект предусматривал обязательное, с частичным вознаграждением, отчуждение частно­владельческих и иных земель, причем необрабатываемые земли, кроме лесов, а также обычно сдававшиеся в аренду подлежали от­чуждению без ограничений, а другие — в зависимости от размеров имения. Хотя Витте во всеподданнейшем докладе оценивал проект Кутлера как «составленный на основаниях, более мягких», чем _мигулинский,²⁴ как только о подготовке кутлеровского проекта стало известно, сейчас же, в середине ноября, появилась записка с резким протестом против принудительного отчуждения и требо­ванием ограничиться уже произведенным расширением функций Крестьянского банка.²⁵ Автор этой записки (исследовательница аграрной истории России этого периода М. С. Симонова считает, что им был уже упоминавшийся В. И. Гурко) видел способ уми­ротворения крестьянства не в отчуждении в его пользу части по­мещичьих земель, а в усилении дифференциации в его среде. Он призывал власть опираться не на неимущие слои крестьянства, «хотя бы уже потому, что эти слои одновременно и наименее нрав­ственно устойчивые, и наименее деятельные», а «на наиболее крепкую и надежную» часть крестьянства, на те элементы, кото­рым невыгодно отчуждение помещичьих земель, которые они арендуют. Сопротивление проекту Кутлера со стороны помещичь­их кругов усиливалось благодаря тому, что подавление декабрь­ского восстания и зимний спад крестьянского движения умерили тревоги в «верхах». Напрасно Витте в своем всеподданнейшем до­кладе 10 января 1906 г. предсказывал усиление аграрных беспо­рядков весной. Царь отверг кутлеровский проект, написав: «Час­тная собственность должна оставаться неприкосновенной».²⁶ Витте пожертвовал Кутлером, который должен был покинуть свой пост. Отклонение этого проекта означало отказ от попыток заменить уступками социально-экономического характера всестороннее раз­витие начал государственно-политического реформирования, зало­женных в манифесте 17 октября, хотя сам Кутлер придерживался иной точки зрения. При всем том стремление кабинета Витте— Дурново пойти навстречу сторонникам ограничительного истолко­вания манифеста 17 октября и свести к необходимому минимуму вытекающие из него преобразовательные меры, как и природа ли­беральной оппозиционности, проявилось со всей полнотой в ходе обсуждения проекта нового избирательного закона. Поначалу, впрочем, дело обстояло иначе. Как утверждал В. И. Гурко, Витте вместе с Треповым и петербургским градоначальником генералом В. А. Дедюлиным некоторое время предавался беспочвенному ли­кованию по поводу манифеста 17 октября. Вызвав Крыжановского,

²⁴ Там же. С. 149.

²⁵ Аграрный вопрос в Совете министров. М.; Л., 1924. С. 63—70; Симоно­ва М. С. Аграрная политика самодержавия в 1905 г. // ИЗ. 1968. Т. 81.

²⁶ Гг»«>т министгюв Российской империи: 1905—1906. С. 150.

515

он до ночи беседовал с ним как с составителем положения о булы-гинской Думе о его изменении в соответствии с манифестом.²⁷ Но скоро дело стало меняться.

В начале ноября 1905 г. Гучков и Шипов привезли из Москвы проект бесцензового закона, по которому избирательное право предоставлялось всем мужчинам, достигшим 25 лет, с двухстепен­ным голосованием по губерниям и областям. Витте выразил им свое согласие с принципом всеобщего избирательного права. Но Крыжановский заявил им, что он сомневается в искренности со­гласия Витте с принципом всеобщего избирательного права, да и в прочности положения самого председателя правительства. «Я бо­юсь, — сказал он, —как бы мне не пришлось, в случае падения графа Витте, составлять еще третий проект закона о выборах в Думу и, может быть, на началах еще более узких, чем положение 6 августа».²⁸

Действительно, на заседании Совета министров 19 ноября 1905 г., когда Шипов высказался за всеобщее избирательное пра­во, подчеркнув, что его введение предрешено вторым пунктом ма­нифеста 17 октября, Витте выступил с возражениями. Он отрицал данное Шиповым толкование манифеста и отстаивал общие осно­вы положения 6 августа. Его поддержал А. Д. Оболенский, обер-прокурор Синода. Дурново во время реплики Шилова .о том, что «только общие выборы могут внести желательное умиротворение в среду так называемого третьего элемента», демонстративно ушел. Оболенский затем предъявил Шилову специальную записку с виттевским толкованием манифеста и даже с упоминанием о том, что именно манифест препятствует введению всеобщего из­бирательного права в обход установленного им нового законода­тельного порядка.²⁹ Однако политическая ситуация после всеоб­щей стачки, влияние Петербургского Совета (ходили слухи о том, что во время почтово-телеграфной забастовки канцелярия Совета министров обращалась в Совет с просьбой разрешить отправку распоряжений премьер-министра, и даже о намерениях Совета арестовать Витте, ввиду чего была установлена его охрана силами Преображенского полка) — все это заставляло правительство не­пременно предоставить рабочим избирательные права. Это пре­дусматривалось правительственными проектами избирательного закона, которые противопоставлялись введению всеобщего изби­рательного права. Речь шла лишь о том, вводить ли отдельное представительство от рабочих. «За последнее время, — говорилось в мемории Совета министров, — рабочий класс, находящийся в весьма сильном брожении, идет впереди охватившего страну дви­жения и проявляет его в едва ли не наиболее острой и опасной форме. Между тем, получив участие в выборах, обеспечивающее рабочим возможность реального представительства их интересов в

²⁷ Гурко В. И. Министерство графа С. Ю. Витте. Л. 8. «Сказывалась органи­ческая склонность Витте к просвещенному абсолютизму— форме правления столь же заманчивой, как и трудно осуществимой»,— писал по этому поводу Гурко.

²⁸ Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 359—360.

²⁹ Там же. С. 368—374.

516

государственной Думе, класс этот в значительной, как можно на­деяться, части придет к успокоению, так как в вопросе о выборах деятельность крайних революционной и социалистической партий лишится столь благоприятной для них почвы».³⁰ Среди аргументов против выделения рабочих в особую группу избирателей был и тот, что это «создало бы и укрепило в умах рабочих масс пред­положение о раздельности рабочих интересов от польз и нужд остального населения и о том, что рабочий класс является по от­ношению к остальным чем-то вроде государства в государстве». Тем не менее Совет министров остановился на системе отдельного рабочего представительства «ввиду обеспечиваемого ею успокое­ния рабочего класса и охранения общих выборов от участия в них наиболее беспокойного и опасного элемента».³¹ Число рабочих представителей в Думе решено было свести к 14, хотя если бы рабочее представительство в Думе было осуществлено в соответ­ствии с численностью рабочего населения, оно составило бы 70 че­ловек.

Новый избирательный закон окончательно утверждался осо­бым совещанием под председательством царя. Оно собиралось 5, 7 и 11 декабря 1905 г., когда революционные события принимали все более грозный характер. Накануне был проведен арест Петер­бургского Совета и установлено тюремное заключение для участ­ников стачек в предприятиях государственного значения, хотя од­новременно были легализованы экономические стачки. Гучков и Шипов, выступавшие за всеобщее избирательное право, возража­ли против рабочего представительства с классовых позиций. Гуч­ков возмущался тем, что «дается премия» «именно тем элементам, которые наиболее шумели». «Они имеют в Думе особое предста­вительство в лице 14 депутатов. Эти последние будут, несомненно, держать в руках нити всего рабочего движения и будут диктовать и правительству, и обществу, и народу свои условия. Это будет организованный стачечный союз», — заявил Гучков.³² С тех же позиций возражали против отдельного рабочего представительства В. И. Тимирязев, возглавивший созданное Министерство торговли и промышленности, в ведение которого перешел из Министерства финансов рабочий вопрос («Им создается особое положение для рабочих, и притом не для всех, а только для организованных — фабричных, заводских и горных. Между тем именно рабочий класс всего более воспринял социалистические учения»), и соперник Витте по реформаторству октябрьских дней Будберг, видевший «главный дефект» проекта Совета министров в «сплочении рабо­чих».³³

Гучков усмотрел в этом проекте заигрывание с пролетариатом, а во введении всеобщего избирательного права «общественники» видели средство противопоставления революционному фабрично-заводскому пролетариату «огромной массы консервативных эле-

³⁰ Совет министров Российской империи: 1905—1906. С. 80—82.

³¹ Там же.

³² Былое. 1917. № 3. С. 241.

³³ Там же. С. 247, 257.

517

ментов» (так выразился один из них, барон П. Л. Корф).³⁴ Витте как бы в ответ на это сослался на свои действия против рабочего движения («Явилась возможность арестовать 236 членов Совета рабочих депутатов, и этому в душе все радуются»³⁵).

Провалив с помощью Александры Федоровны проект № 2, пре­дусматривавший всеобщее избирательное право, Витте решил от­казаться от отдельного рабочего представительства в проекте соб-ствещюго кабинета (проекте № 1). «Если допустить в Думу че­тырнадцать членов от рабочих, они будут непременно требовать себе двадцать пять, а потом и пятьдесят мест в Думе. И если вы это им дадите, то без крови вы не будете впоследствии в состоянии отнять у них это право. Поэтому проект № 1 представляется мне невозможным. Он может быть принят только без особого предста­вительства от рабочих», — заявлял он и тут же добавлял, что иг­норировать «право труда» в XX в. «опасно». «Рассуждая умом», он «перекрестился бы и решил бы в пользу второго проекта», но «по чутью» он боялся его и опять склонялся к первому, по которому «все опасные элементы сосредоточены в городах; они составляют меньшинство», «Дума будет, может быть, слаба по своему интел­лекту, а не по своему консерватизму».³⁶

Впрочем, он то готов был солидаризироваться с Дурново и во­обще не собирать Думу, то отсрочить ее созыв и провести его по закону 6 августа, «может быть, и самому совершенному», в кото­ром он хотел бы тем не менее сделать «некоторые поправки в еще более консервативном направлении». «Нельзя, однако, забывать, что в настоящее время в России происходит революция», — объяс­нял он свои колебания, считая, что войск для ее подавления не хватит, а потому нельзя не использовать «путь нравственного ус­покоения» путем созыва Думы.³⁷

Речь царя началась признанием, что до 17 октября он не ин­тересовался вопросом о выборах, который был ему «совершенно непонятен». Но «с сегодняшнего утра» ему «стало ясно» и «чутье» подсказало, что всеобщее избирательное право невозможно. Дело происходило на следующий день после того, как Витте внушил это Александре Федоровне. «Идти слишком большими шагами нельзя. Сегодня — всеобщее голосование, а затем недалеко и до демокра­тической республики. Это было бы бессмысленно и преступно», — объявил царь свое решение.³⁸

Предотвратив введение всеобщего избирательного права, Вит­те, однако, вместе с Тимирязевым и Треповым воспротивился по­пытке вернуться к полному лишению избирательных прав рабо­чих, которая была предпринята на совещании в ходе осуществлен­ной все же отмены особого для них представительства (их выборные уполномоченные должны были избирать выборщиков на

34 Там же. С. 241—242.

³⁵ Там же. С. 242—244, 248.

36 там же. С. 251—253.

37 там же. С. 245.

38 Там же. С. 258—259.

518

гооодские _и губернские съезды).³⁹ Закончить же совещание Витте ^шил на минорной и консервативной ноте, специально попросив лля этого у царя слова. «Следует ожидать, — заявил Витте, — что новый избирательный закон не внесет успокоения не только в ре­волюционные кружки, но и среди умеренных элементов. Резуль­таты будут плохие, но в какой интенсивности они проявятся — предвидеть, конечно, невозможно. О сроке созыва Государствен­ной Думы ничего сказать нельзя. Приступить немедленно к выбо­рам — даже этого сказать нельзя». Но царь, не обращая внимания на угрозы Витте, заявил, что откладывать созыв Думы не наме­рен.⁴⁰ 12 декабря царский указ с изменениями положения о выбо­рах в Думу был опубликован.

Перспектива существования Думы и Государственного совета означала, что в стране появляется подобие двухпалатного парла­мента независимо от степени ограниченности его прав и от того, что в официальном словоупотреблении фигурировало обычно вы­ражение «законодательные учреждения», поскольку и «парла­мент», и «кабинет» были понятиями, связанными с западноевро­пейской государственностью, несовместимыми с самодержавным образом правления, отказ от которого представлялся невозмож­ным. Поэтому, с одной стороны, принятие думского положения влекло за собой реформирование Государственного совета, а с дру­гой — все преобразование было направлено к ограничению зако­нодательных прав Думы.⁴¹

С. Е. Крыжановский, приобретавший все большее значение в качестве автора проектов государственных преобразований, в уже упоминавшейся записке о Государственном совете как «регулято­ре по отношению к Государственной Думе» выступал в традици­онном для двухпалатной парламентской системы духе. В составе Государственного совета как верхней палаты, указывал он, долж­ны быть силы «консервативные не вследствие случайности личных воззрений, а вследствие других, более мощных движущих при­чин». «К ним будут относиться крупные материальные интересы, которые присущи указанным слоям населения и прочно связывают их с интересами порядка и спокойствия и возможного охранения того распределения собственности, которое имеет место ныне; их будут укреплять и те привычки к установившемуся строю, кото­рые наследственны в этих слоях общества», — писал Крыжанов­ский.⁴²

Не только эти расчеты, но и обсуждение преобразования Госу­дарственного совета в комиссии Сельского показывало, что пред­ставители капиталистов и помещиков вместе с великими князьями рассматривались как главная сила, способная воспрепятствовать ожидавшимся со стороны Думы либеральным и демократическим устремлениям. Началась борьба за представительство в Государ-

³⁹ Там же. С. 263—264.

⁴⁰ Там же. С. 264—265.

⁴¹ См.: Степанскип А. Д. Реформа Государственного совета в 1906 г. // Тру-Ды Московского историко-архивного ин-та. 1965. Т. 20. С. 179—211.

⁴² РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 90.

519

ственном совете между предпринимательскими организациями Дворянство добилось для себя специального представительства на­ряду с земским, хотя земства на 80—90% состояли из дворян. В число выборных членов включалось также несколько представи­телей православной церкви, профессуры. Членов Совета по назна­чению царю предстояло подбирать из лиц императорской фамилии и высших слоев бюрократии.

Судя по дневнику А. А. Половцова, Витте 5 ноября 1905 г. на заседании комиссии Сельского говорил, что так как войск для по­давления революции недостает, вся его надежда на Думу, хотя он сомневается, что ее удастся собрать. На следующий день он пред­ложил в качестве «опоры правительству» созвать выборную часть Государственного совета. При этом он, очевидно, предложил уменьшить его права. Тогда Половцов в качестве «компромисса» для спасения «хоть части» влияния Государственного совета пред­ложил, чтобы Дума имела право снова принять отклоненное по­становление лишь в следующую свою сессию. Такое вторичное по­становление Думы могло бы стать законом после утверждения ца­рем даже при несогласии Государственного совета. Но «старание» Половцова оказалось излишним, так как Витте, отвергавший зна­чение Совета, внезапно заявил, что Совет должен иметь одинако­вые с Думой права.⁴³ Из этого выросло сделанное 15 декабря 1905 г. предложение Кутлера, предусматривавшее, как и полов-цовское, предоставление Совету условного (суспензивного) откло­нения думских постановлений, причем вторичное постановление, принятое большинством в 2/3 голосов, представлялось бы царю независимо от позиции Совета. Кутлер предлагал «заранее при­мириться» с «преобладанием» Думы и во избежание конфликтов между палатами обеспечить царской власти положение арбитра.⁴⁴ Однако члены совещания Сельского не согласились на «умаление» значения Государственного совета, заявляя, что не хотят возла­гать на царя «всю тяжесть разрешения разногласий» между пала­тами.⁴⁵

Несомненно, существовала связь между этим предложением Кутлера, сводившимся к расширению компетенции Думы, и раз­рабатывавшимся в это время его аграрным законопроектом. Оба кутлеровских проекта исходили из представления о том, что для спасения режима нужны далеко идущие меры как социально-эко­номического, так и политического значения. За Кутлером стоял Витте, готовый, однако, пожертвовать им в своих маневрах.

⁴³ Дневник А. А. Половцова // КА. 1923. Т. 4. С. 84—85.

⁴⁴ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 316—318.

⁴⁵ Там же. Д. 17. Л. 144.

⁴⁶ См.: Дякин В. С. Чрезвычайно-указное законодательство в России (1 1914 гг.) // ВИД. Л., 1976. Т. 7. С. 242, 244—248.

520

В комиссии Сельского не вызвало особых прений заимствован­ное из австрийской, прусской и испанской конституций право царя проводить своими указами законодательные меры в отсутствие Думы с последующим их утверждением ею в течение первых двух месяцев после возобновления ее работы.⁴⁶ Но другой важный во-

прос, связанный с прерогативами царя, оказался спорным. Актами 6 августа 1905 г. предоставленное Думе право законодательной инициативы не распространялось на «начала государственного устройства, установленные законами Основными». В соответствии _с установленным манифестом 17 октября «незыблемым прави­лом», по которому «никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы», соответствующая статья ново­го думского «учреждения» была проектирована как предоставля­ющая Думе право законодательной инициативы и пересмотра всех законов, в том числе и Основных, за исключением той их части, которая относилась к престолонаследию и императорской фами­лии и подлежала законодательному пересмотру лишь по указанию царя.⁴⁷ Это вызвало протест Коковцова, который утверждал, что «точный смысл манифеста 17 октября» предложенного изменения не требует, что «каковы бы ни были соображения об изменениях в существе и объеме верховной власти», вытекающих из этого ма­нифеста, нельзя «до известной степени искусственно наталкивать Думу на возбуждение законодательных предположений о верхов­ной власти».⁴⁸

14 февраля открылось совещание под председательством царя для окончательного рассмотрения «учреждений» Думы и Госу­дарственного совета. Игнатьев сетовал, что превращение Государ­ственного совета из «совета монарха по законодательным делам» в «верхнюю палату» есть «решительный шаг к конституционному устройству». Стишинский предлагал хотя бы упразднить предпо­лагавшееся равенство числа назначаемых и выборных членов, чтобы увеличить влияние царя на состав Совета. Витте возражал («Государственный совет будет глубоко консервативен, поэтому нет оснований к увеличению числа членов по назначению ... это произведет дурное впечатление»⁴⁹). Но в целом его позиция на совещании была двойственной. С одной стороны, он потребовал, чтобы в манифесте об изменении учреждений Думы и Государ­ственного совета не было указано в соответствии с манифестом 17 октября, что никакой закон не может получить силу без их одобрения, и стал доказывать, что «рассматриваемое преобразова­ние еще не составляет конституции».⁵⁰ Но, с другой стороны, в соответствии с предложением уже уволенного к этому времени Кутлера он хотел, чтобы Дума могла представить отклоненный Государственным советом законопроект царю.

Коковцов объявил премьера радикалом, сказав: «То, что ныне предлагается, уничтожает Государственный совет и знаменует пе­реход к одной палате. Этого добиваются все крайние партии». «Я смотрю так, что Владимир Николаевич желает конституционный порядок управления, а я считаю, что этого нельзя», — вернул Вит­те Коковцову его обвинение и продолжал: «Незачем копировать положения конституций, по которым верхняя палата отделяет

⁴⁷ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 16. Л. 232.

⁴⁸ Там же. Л. 300.

⁴⁹ Былое. 1917. № 5. С. 293.

⁵⁰ Там же. С. 294—295.

521

Из манифеста 17 октября вытекала необходимость и в таких законодательных мерах, которые служили бы выполнению данных в нем обещаний предоставления гражданских свобод. Правитель­ство проводило эти меры в спешном порядке, чтобы успеть до со­зыва Думы обеспечить сочетание гражданских свобод с государ­ственным контролем над их осуществлением. Временные правила об обществах и союзах, введенные указом 4 марта 1906 г., при­знавали законным их образование без разрешения властей. Одна­ко министр внутренних дел мог закрывать «общества, в коих об­разованы отделения, а также союзы, если деятельность этих об­ществ и союзов признается им угрожающею общественному спокойствию и безопасности». Образование таких обществ воспре­щалось, как и управляемых учреждениями и лицами из-за грани­цы при наличии у таких обществ политических целей. Учрежде­ние профессиональных обществ рабочих и служащих торгово-про­мышленных предприятий, а также их владельцев разрешалось лишь для «изыскания способов» к урегулированию промышленных конфликтов, «выяснения размеров заработной платы», выдачи по­собий, устройства касс взаимопомощи, похоронных и т. п. Объ­единение профессиональных обществ в союзы не допускалось.⁵⁶

Одновременно утвержденные царским указом правила о собра­ниях повторяли введенные еще осенью положения о необходимо­сти предварительного получения разрешения полиции, присутст­вия на собрании ее представителя, который мог закрыть собрание по многим поводам — от принятия «характера, угрожающего об­щественному спокойствию и безопасности» до отклонения «от предмета его занятий».⁵⁷ В самый день открытия Думы 26 апреля 1906 г. была упразднена предварительная цензура для книжных изданий. Однако властям предоставлялось право ареста тиража с передачей дела в суд и уголовного преследования виновных.⁵⁸

Стремлением опередить созыв Думы руководствовались и при ускоренном обсуждении и принятии Основных законов. «В первом случае необходимо было издать Основные законы, соответствую­щие 17 октября, до созыва Думы, —вспоминал Витте, —во вто-

523

нижнюю от монарха».⁵¹ В завязавшейся полемике Витте получи* неожиданную, казалось бы, поддержку справа — у Стишинского который утверждал, что Государственный совет должен быть дл^ царя «щитом» «при увлечениях» Думы, но не должен быть дл_я него «тормозом». Но в целом рассматривавшийся еще в процессе подготовки булыгинского закона способ обеспечить верховной вла­сти возможность лавирования между палатами был отвергнут как связанный с необходимостью расширения функций Думы. Витте же держался с напускным смирением, настаивая, однако, на том, что самый твердый сторонник неограниченности царской власти -1 именно он. «Я соглашаюсь с приводимыми доводами, — говорил он, — но, я полагаю, не надо только ограничивать монарха». «За­бавно, что Витте основывал свою речь на том, что необходимо устранить всякое средостение между царем и народом, утверждая, что никакой конституции государь не давал, так как никакой при­сяги не приносил, а что просто установил такой порядок законо­дательства и управления, который считал наилучшим и который ежечасно изменить может», — записал Половцов.

В перерыве заседания Пален заявил царю, что принятие вит-тевского предложения означало бы «гибель монархического нача­ла». «А говорить, что Вы не дали конституции, значит куртиза-нить. Вы дали конституцию и должны ее сохранять», —добавил он, отвергая все, что говорил Витте.⁵²

В какой мере и в чем именно изданный 20 февраля 1906 г. ма­нифест об изменении учреждения Государственного совета и пе­ресмотре думского учреждения вместе с сопровождавшими его двумя указами и новым думским учреждением⁵³ означал отступ­ление от манифеста 17 октября 1905 г.?

В литературе находим по этому поводу две точки зрения. А. Д. Степанский считает, что акты 20 февраля 1906 г. были тем способом исполнения манифеста 17 октября, который царь из­начально имел в виду.⁵⁴ Н. И. Васильева, Г. Б. Гальперин и А. И. Королев усматривают отступление от манифеста 17 октября в самом преобразовании Государственного совета во вторую зако­нодательную палату.⁵⁵ Они исходят при этом из того, что мани­фест 17 октября декларировал переход к конституционно-монар­хическому правлению с однопалатной системой. Однако вопрос об одно- или двухпалатной системе был в манифесте 17 октября обойден, и отход от принципов этого манифеста в актах 20 фев­раля 1906 г. носил несколько более сложный характер. Во-первых, как мы видели, противникам преобразований превращение Госу­дарственного совета в верхнюю палату представлялось не отступ­лением от принципов 17 октября, а, наоборот, шагом к конститу-

⁵¹ Там же. С. 306—307.

⁵² Там же.; Дневник А. А. Половцова. С. 91 — 92.

⁵³ Законодательные акты переходного времени (1904 — 1906 гг.) / Под ред. Н. И. Лазаревского. СПб., 1907. С. 366 и ел.

⁵⁴ Степанский А. Д. Государственный совет в период революции 1905 — 1907 гг. М., 1965. С. 9.

⁵⁵ Васильева Н. И., Гальперин Г. Б., Королев А. И. Первая российская рево­люция и самодержавие. Л., 1975. С. 107.

522

пионному устройству. Во-вторых, напомним, что Государствен­ный совет рассматривался как верхняя палата еще при разработке булыгинского закона. И, наконец, не правильнее ли видеть шаг назад от манифеста 17 октября в отказе от придания праву откло­нения Государственным советом думских законопроектов суспен­зивного характера, а также в отнесении инициативы пересмотра Основных законов к прерогативам царя, на чем настоял Коковцов? Ведь недаром Витте требовал не включать в манифест 20 февраля 1906 г. фразу из манифеста 17 октября о том, что никакой закон не может получить силы без одобрения Думы, ни применительно к ней самой, ни по отношению к Государственному совету.

С. 420 и ел.

⁵⁶ Законодательные акты.

⁵⁷ Там же. С. 438 и ел.

⁵⁸ Там же. С. 602 и ел.

* * *

ром — не издавать, и в таком случае мне было ясно, что Дума об­ратится в Учредительное собрание, что это вызовет необходимость вмешательства вооруженной силы и что в результате новый строй погибнет. Будет ли это к лучшему?.. Пожалуй, да, если бы явился Петр Великий... Но такого не было и покуда не предвидится. По­этому я стоял за необходимость издания Основных законов до Ду-

S Q ^^J

МЫ».^ЬУ

Дело было в том, чтобы не только лишить Думу возможности рассмотрения Основных законов, но и спешно включить в их со­став некоторые положения из учреждений Думы и Государствен­ного совета, чтобы возможность их пересмотра зависела от царя. Три проекта Основных законов, в составлении которых участво­вали директор Александровского лицея А. П. Саломон и флигель-адъютант граф А. Ф. Гейден, были получены Сельским от царя. Под руководством государственного секретаря Ю. А. Икскуля фон Гильденбандта и его помощника П. А. Харитонова был составлен проект Государственной канцелярии, который предполагалось внести в Государственный совет.⁶⁰ Этот проект Витте поручил сравнить «с консервативными конституциями (прусской, австрий­ской, японской, английской) и заимствовать оттуда полезные кон­сервативные начала».⁶¹

Во всеподданнейшем докладе 2 марта 1906 г. Витте предложил определить понятия закона и декрета, издаваемого в порядке вер­ховного управления, т. е. единолично царем, так как если до тех пор отсутствие разграничения представляло «известное удобство для монарха» («В настоящее время почти все представляется за­коном»), то «при новом положении вещей» оно может доставить ему «самые большие затруднения». Он настаивал на том, чтобы Основные законы, даже если они будут оставлены без изменения^ предусматривали все же право монарха издавать декреты.⁶² 4 мар­та царь приказал «при условии полной тайны» обсудить проект в Совете министров, и Витте занялся его правкой. «Более распро­странительным определением» указов, называемых «повеления­ми», и установлением прав царя на издание чрезвычайных «ука­зов, направленных к ограждению государственной и общественной безопасности и обеспечения народного благосостояния», он, в сущ­ности, возвращал дело к старому порядку. Но когда он захотел вставить слова об ограничении царских указов «пределами зако­на», против этого выступил Дурново.⁶³ По образцу японской кон­ституции Витте предложил установить ответственность прави­тельства перед царем.⁶⁴

Совет министров на заседаниях 10, 12, 14, 18 и 19 марта все это принял и, чтобы лишить Думу возможности влиять на госу­дарственную политику путем изменения порядка производства де-

⁵⁹ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 296—297.

⁶⁰ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 23. Л. 388.

⁶¹ Таганцев Н. С. Пережитое: Учреждение Государственной думы в 1905— 1906 гг. Пг., 1919. С. 157 и ел.

⁶² Совет министров Российской империи: 1905—1906. С. 331.

⁶³ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 23. Л. 408—409, 429, 445—446.

⁶⁴ Там же. Л. 412.

524

нежных ассигнований или с помощью неутверждения ежегодного контингента новобранцев, предложил включить в текст Основных законов только что принятые правила утверждения сметы и ого­ворку о том, что в случае неутверждения контингента новобран­цев к 1 мая он устанавливается в размере не свыше прошлогодне-

Кроме того, Совет министров предложил оговорить в Основных законах в числе прерогатив царя руководство международной по­литикой, право чеканки монеты, прощения осужденных, а также объявления местностей на военном или исключительном положе­нии. Большинство министров с Витте во главе настаивало на включении в Основные законы права царя на увольнение всех без исключения должностных лиц, включая судей, несменяемость ко­торых была установлена судебными уставами 1860-х годов. Дума, считали эти министры, сохранит их несменяемость, и царь лишит­ся «возможности устранить даже тех судей, которые по своим дей­ствиям оказались бы опасными для правильного хода государ­ственной жизни».

Все это дало Витте возможность впоследствии выставить себя в роли единственного спасителя монарших прерогатив в ходе состав­ления Основных законов.⁶⁶ Особенное значение он придавал при этом вопросу о титуле «самодержец». Соответствующая статья в проекте Государственной канцелярии гласила: «Государю импера­тору, самодержцу всероссийскому, принадлежит верховная в госу­дарстве власть». Измененная Советом министров формула звучала так: «Императору всероссийскому принадлежит верховная само­державная власть. Повиноваться власти его не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает». В сущности, разницы не было, и сам Николай II, выражая сомнение в «необходимости ... отречься от са­модержавных прав и изменить определение верховной власти, су­ществующее в статье 1 Основных законов уже 109 лет», считал опасным всякое «новое ее изложение, даже то, которое предложено Советом министров», поскольку понятие неограниченности не вош­ло ни в одно из них.⁶⁷ Витте же именно поэтому считал предпочти­тельной формулу Совета министров, настаивая на том, что, по­скольку власть царя не будет более определена как неограничен-

⁶⁵ Совет министров Российской империи: 1905—1906. С. 360—364.

⁶⁶ См.: Ананьин. Б. В., Ганелин Р. Ш. С. Ю. Витте—мемуарист. С. 70—72. Впрочем, такого же мнения придерживался и секретарь заседаний Совета мини­стров П. П. Менделеев. «Жаль, что государь не мог присутствовать на наших за­седаниях,— писал он.— Быть может, он сменил бы гнев (против Витте.— Авт.) на милость. Усилить значение монаршей власти по отношению к новым законода­тельным учреждениям, обеспечить государю возможность править в случае надоб­ности и без их участия— было главной заботой Витте. Дурново и Акимову остава­лось только помогать ему... Возражали большей частью гр. Толстой, Философов, Федоров, кн. Оболенский. Да и то не столько по соображениям принципиальным, сколько с точки зрения тактической (из боязни разочаровать общественность. — Авт.)*. См.: Менделеев П. П. Свет и тени в моей жизни (1864—1933): Обрывки воспоминаний. Рукопись хранится в Бахметьевском архиве Колумбийского уни­верситета п Нью-Йорке. Экземпляр рукописи хранится в ГАРФ. С. 120—121. ⁶⁷ Былое. 1917. № 4. С. 204.

525

ная, необходимо назвать ее самодержавной.⁶⁸ Он считал своей за­слугой принятие царем нового изложения этой статьи.

Чтобы обосновать сохранение самодержавного характера цар­ской власти, Витте обратился за помощью к В. О. Ключевскому Но тот уклонился, и Витте получил справку, составленную быв­шим слушателем профессора.⁶⁹ Смысл ее был в том, что хотя по­сле актов 6 августа и 17 октября царская власть «перестает быть абсолютной, неограниченной и становится конституционной», она тем не менее не перестает быть самодержавной. Доказывалось это с помощью такого исторического истолкования термина «самодер­жавие», согласно которому в древней Руси он не выражал понятий неограниченности и абсолютной власти, которые стали с ним свя­зывать в XVIII в., а означал лишь независимость монарха и стра­ны во внешнеполитическом отношении. Николаю II таким обра­зом внушалось, что, назвав свою власть самодержавной, он вернет «исконному старинному титулу русских государей» его первона­чальное значение. Эта же мысль о том, что манифест 17 октября не уничтожил власти самодержавного царя, с помощью юридиче­ской аргументации доказывалась и в трактате профессора-право­веда Киевского университета О. О. Эйхельмана, рекомендованно­го Витте царю и предложившего свой проект Основных законов, исходя из необходимости их пересмотра как бы независимо от объ­явленных реформ.⁷⁰

Как и булыгинский проект летом 1905 г., проект Основных за­конов не попал в Государственный совет, а стал предметом обсуж­дения особого совещания под председательством царя, открывше­гося 7 апреля 1906 г. В. О. Ключевский, Д. Н. Шипов и А. И. Гуч­ков, ранее представлявшие в такого рода совещаниях общественные круги, а также подозревавшиеся в недостатке консерватизма от­ставленный со своего поста Н. Н. Кутлер, министр народного про­свещения И. И. Толстой и Н. С. Таганцев не были включены в его состав. Зато крайне консервативное крыло было пополнено вел. кн. Николаем Николаевичем, графом К. И. Паленом, О. О. Эйхель-маном и со второго заседания — И. Л. Горемыкиным, которого царь пригласил не только как «охранителя исконных начал», но и как уже намеченного им следующего премьера.

Под влиянием угроз Витте, предсказывавшего, что Дума не только «погубит армию и приобретет пошиб республиканский», но и установит царю цивильный лист,⁷¹ Николай II заявил, что те главы Основных законов, которые касаются императорской фами­лии и ее имущественного положения, должны пересматриваться не только по его почину, но и только им самим. Дурново попы­тался было распространить это на всю совокупность Основных за­конов. «Постановление о том, что Основные законы могут быть изменяемы и дополняемы лишь по почину государя, недостаточ­но, — заявил он. — Надо сказать, что они могут быть государем

⁶⁸ Там же. С. 209.

⁶⁹ Князьков С. Самодержавие в его исконном смысле. СПб., 1906.

⁷⁰ РГИА. Ф. 1544. Оп. 1. Д. 24. Л. 24.

⁷¹ Былое. 1917. № 4. С. 190.

526

императором изменяемы без всякого участия Думы и Совета... дкт 17 октября далеко не совершенен, и вся смута, происходящая после этого, является последствием этого несовершенства... Но с существом этого акта нельзя не считаться, и в тех пределах, как это проектируется ныне, это не будет его нарушением, а скорее его дополнением».⁷² Но после дискуссии все, в том числе и Дур­ново, ограничились сохранением за царем исключительного права пересмотра статей об императорской фамилии и удельных имуще-

ствах.⁷³

Появившийся во втором заседании, 9 апреля, Горемыкин заго­ворил о том, что, по-видимому, более всего волновало Николая II, выразив сомнение, следует ли вообще переиздавать Основные за­коны. Он опасался, «как бы Дума не подняла неудобных вопросов» по поводу ограничения ее компетенции, и считал, что неприкос­новенность главных статей Основных законов поможет сохране­нию старых порядков. Для реализации манифеста 17 октября он предлагал ограничиться принятием дополнительных правил. Явно по поручению царя он подчеркнул, что «поднятие вопроса» о статье, содержавшей титул «самодержец», «и ей подобных чревато событиями; трогать их не следует».⁷⁴ Отвечая Горемыкину, Витте заявил, что он и сам был бы рад не переиздавать Основных зако­нов, но движим страхом перед Думой, которая «может все пере­смотреть по своему почину, кроме Основных законов». «Поэтому надо отобрать от нее все, что опасно трогать ... иначе Дума пре­вратится в Учредительное собрание», — сказал он.⁷⁵

Вопрос же о царском титуле был снова поднят самим Никола­ем II. В необычно взволнованной речи он заявил, что его «мучает чувство», имеет ли он перед своими предками право отказаться от самодержавия. При этом он заверял, что с позиции манифеста 17 октября его «не сдвинут». Что именно имел в виду царь, сейчас же показал Горемыкин, сказав: «Если просто вычеркнуть слово „неограниченный", то нельзя будет выйти ни из одного затрудни­тельного положения». Тогда Витте, заявив, что он «и ныне сму­щен, как был смущен 17 октября», стал доказывать, что сделать изменение Основных законов исключительной привилегией царя возможно, если власть его будет объявлена неограниченной, тут же отрицая неограниченность царской власти, сравнивая ее с вла­стью турецкого султана («Там можно сказать, что власть управ­ления неограниченна, но у нас, с императора Александра I, зако­ны управляют основаниями верховного управления»).

Никто не решился удовлетворить желание царя объявить свою власть неограниченной, слишком страшно было «бросить перчат­ку», как выразился министр юстиции М. Г. Акимов. «Я не сочув­ствую манифесту 17 октября, но он существует», —сказал Пален. «Я тоже не сторонник свобод, данных народу», — вторил ему Аки­мов, но подчеркивал, что настаивать на неограниченности царской

⁷² Там же. С. 193.

73 Там же. С. 196—197.

⁷⁴ Там же. С. 202.

⁷⁵ Там же. С. 203.

527

власти и неприкосновенности Основных законов опасно («Над₀ исключить слово „неограниченный" и издать Основные законы чтобы оградить правительство»). Средство спасения царского пре­стижа предложил Стишинский, сказав: «Следует только слово ис­ключить, а власть сохранить». В конце концов Николай II согла­сился на исключение слова «неограниченной», а через год с лиш­ним, совершив третьеиюньский переворот, показал, что считает свою власть именно таковой.

Призыв Витте отменить несменяемость судей («Они могут вы­носить революционные приговоры, всегда оправдывать. Если при­знать их несменяемыми, и Дума их поддержит, что же тогда бу­дет?») встретил у многих горячий отклик, но решиться на это никто не мог. Горемыкин предложил не давать «повода к нарека­ниям», а если потребуется, просто закрывать суды. «В бытность мою министром юстиции я имел много неприятностей от их не­сменяемости. Но надо быть хладнокровным и не выходить из тер­пения», — заявил Пален, даже пригрозив Николаю II судьбой Лю­довика XVI, постигшей его якобы потому, что он нарушил обеща­ния своих предшественников на престоле. Царь заявил, что он ничего не имеет против несменяемости судей.⁷⁶

Взгляды сановников на политическое будущее страны с наи­большей выразительностью обнаружились при обсуждении также известного нам виттевского предложения о предоставлении царю права в чрезвычайных обстоятельствах издавать указы «в видах предотвращения грозящей государственному порядку опасности». И Витте, и Дурново хотели создать юридическую базу для разгона Думы и совершения государственного переворота на легальной осно­ве. «Во всех государствах бывали такие минуты, когда становился необходимым coup d'etat, — говорил Витте. — Дай бог, чтобы нам не пришлось этого пережить. Но если придется, то лучше иметь в этом случае возможность опереться на закон, чтобы можно было со­вершить не coup d'etat, а произвести переворот на основании зако­на». Дурново прямо сказал, что имеет в виду «тот случай, когда нужно будет сказать, что Дума и Совет не существуют», и добавил: «Несомненно, что это будет государственный переворот, но его лучше основать на законе». «Во всем мире нет таких законов, которые предус­матривали бы государственный переворот», — возразил Акимов. «Беспорядки можно усмирять на основании действующих зако­нов, — продолжал он. — Предусматривать же в Основных законах государственный переворот — пагубно. Если есть сила, можно со­вершить переворот и без закона. Если ее нет, то и с законом перево­рот не сделаешь». И царь отказался от виттевского предложения.⁷⁷

Горемыкин хотел добиться исключения всех статей о правах подданных.⁷⁸ Когда же это не удалось, он предложил ограничиться

⁷⁶ Там же. С. 220—222.

⁷⁷ Там же. С. 225—227.

⁷⁸ «Весь этот раздел с практической точки зрения не имеет значения», но ис­ключать его «неудобно», — заметил Витте. Он, впрочем, отстоял против Д. М. Сельского, Э. В. Фриша и М. Г. Акимова произведенное Советом министров исключение статьи о тайне переписки. При этом Фриш и Акимов ясно дали понять, что конституционная гарантия ничего общего с практикой иметь не должна. Но

528

статье о неприкосновенности собственности упоминанием о воз-^в_ожности ее принудительного отчуждения не для общественной надобности, а лишь для надобности государственных учреждений. Подразумевалось отчуждение земли. «Если объявить крестьянам, что принудительное отчуждение не допускается вовсе для наделе­ния их землей, то это будет величайшей ошибкой», — говорил Витте, предсказывая, что через несколько месяцев царю придется утвердить думский аграрный законопроект, «или все крестьянство встанет против верховной власти».⁷⁹

Горемыкин видел в словах Витте «большую опасность», он требовал не «оставлять в этом вопросе щели», добиться, чтобы все крестьянские ожидания земли связывались с царской мило­стью, а не с Думой («Если нужно будет землеустройство, то пусть оно будет, как и в 1861 году, исходить от императорской

власти»).

В сущности, это было отражением противоречий в аграрном

вопросе, вызванных кутлеровским проектом и как бы решенных царской резолюцией о неприкосновенности частной собственно­сти. Ее-то и придерживался Горемыкин и его сторонники. «Если изложить статью, как предлагает И. Л. Горемыкин, то Думу при­дется разогнать через два месяца, и произойдет революция», — возражал Витте. Но начав на тревожной ноте, он так успокоил всех, к кому взывал Горемыкин: «Я шесть месяцев стою у дел и лучше его знаю их положение. В Думу попадут лица, которые на первое место поставят крестьянской вопрос. Но засим в самой Ду­ме составится большинство, которое, по цифровым данным, ска­жет, что наделение крестьян невозможно. В настоящее время этот вопрос кадеты замалчивают, а в Думе они сами откажутся от сво­его проекта, так как поймут, что осуществить его невозможно. Первый на это не пойдет профессор Ковалевский, который сам бо­гатый землевладелец и умный человек. Таким образом, с этой сто­роны опасности нет. Сама Дума отвергнет этот проект. Даже если бы этого не случилось, то Государственный совет его отклонит, наконец — государь не утвердит».

Горемыкин заявил, что «если только допустить, как полагает граф Витте, обсуждение этого вопроса в Думе, то ее придется брать в штыки». Дурново и Фриш предложили оговорить, что отчуждение допускается «за справедливое и приличное вознаграждение», и это было царем принято.⁸⁰ Между тем правительство Витте само пыта­лось провести аграрный законопроект до созыва Думы и вовсе не только отчуждение помещичьих земель в пользу крестьянства со­ставляло его предмет. В марте на рассмотрение еще не реформиро­ванного Государственного совета был внесен этот законопроект, подготовленный при МВД под председательством Гурко. Речь шла о предоставлении отдельным домохозяевам права выхода из общи­ны и укрепления наделов в частную собственность с выделом их в

Дурново возразил, что если сохранить статью, -и^м^- •—•— —_.-верты», а Витте объявил, что без перлюстрации «нельзя обойтись».

79 т--., .„„ г 947—234.

Там же. С. 232-234. 80 там же. С. 234-238.

Дурново возразил, что если сохранить статью, «будет масса жалоб на рваные кон-—•- ~ »•---«> гЛиапип что без перлюстрации «нельзя обойтись».

529

один участок и правом продажи без согласия сельского обществам Однако в Государственном совете до созыва Думы законопроект н_е прошел.

Витте немедленно распорядился подготовить программу зако­нодательства по аграрному вопросу для внесения ее в Думу. Она включала в себя, кроме права крестьян на выход из общины с укреплением надела в собственность, уравнение их с другими со­словиями в отношении имущественных, гражданских прав, в об­ласти управления и суда. Крестьянское надельное землевладение должно было стать индивидуальным с введением вместо семейной личной собственности на надельное имущество. Но программа предусматривала также меры для передачи крестьянам части ка­зенных земель, приобретаемых через Крестьянский банк, и частно­владельческих, покупаемых правительством.

Составлением этой программы для Думы и объяснялась та экс­пансивность, с которой Витте настаивал при обсуждении Основ­ных законов на невозможности действовать в обход Думы.

В целом это обсуждение, имевшее своим итогом некоторое ограничение власти царя в законодательной сфере, но оставившее за ним всю полноту исполнительной власти, кончилось двумя уступками царя. Он согласился не вставлять во фразу о том, что министры ответственны перед ним, слово «исключительно» и изъ­ять из определения царской власти упоминание о ее неограничен­ности. Основные законы были утверждены 23-го и опубликованы 24 апреля 1906 г.⁸²

Если реформаторская умеренность актов 20 февраля 1906 г. имела своей причиной то обстоятельство, что массовые воору­женные выступления представлялись делом прошлого, то в деле изменения Основных законов аналогичное значение имели предоставление России большого европейского займа, которое произошло в первой половине апреля, и возвращение войск с Дальнего Востока, расширившее карательные возможности пра­вительства. И то и другое Витте считал своими свершениями, после которых, как он утверждал, он перестал быть нужным царю.

Это, вероятно, соответствовало действительности. Однако, как уже известно читателю, влияние и положение премьера пошатну­лись еще к началу нового 1906 г. Вдобавок к ухудшившимся к это­му времени отношениям с Дурново и Треповым, которые отража­ли усиление той немилости, в которой премьер был у царя, Витте еще и промахнулся с назначением нового министра юстиции. Он предпочел кандидатуре А. Ф. Кони Акимова, на сестре которого был женат Дурново. По словам одного из чиновников канцелярии Совета министров, Дурново и Акимов во всеподданнейших докла­дах критиковали почти единогласные решения правительства и получали одобрение царя, отчего Витте порой приходил в отчая-

⁸¹ Совет министров Российской империи: 1905—1906. С. 204—209, 308—314; Сидельников С. М. Аграрная политика самодержавия в период империализма. М., 1980. С. 66—72. См. также работы М. С. Симоновой.

⁸² Законодательные акты... С. 571—584.

530

_ие аз Помимо всего прочего, Витте оказался втянутым в интригу отив Дурново, которую вели в ведомстве политической полиции Г Д- УРУ^СОВ' ^ОД^ИН из кандидатов на пост министра внутренних лёл в октябре 1905 г., и его шурин, бывший директор Департамен­та полиции А. А. Лопухин. 20 января 1906 г. Лопухин сообщил Витте, что в Департаменте полиции печатаются погромные про­кламации. Витте действовал весьма осторожно, словно нехотя, но не мог не задеть организатора погромных изданий П. И. Рачков-ского.⁸⁴ Это был изобретательный, опытный и особенно циничный деятель политического сыска, не только широко практиковавший провокацию, но и пользовавшийся своим официальным положе­нием в заграничной агентуре для финансовых афер с иностранным капиталом. В июле 1905 г. Рачковскому по представлению Трепо-ва было поручено царем заведовать политической частью Депар­тамента полиции с предоставлением прав и обязанностей его ди­ректора.⁸⁵ Это было необыкновенное назначение, оказывавшее не­гласное, но серьезное влияние на государственные дела. Витте был связан с Рачковским еще со времени своего пребывания на посту министра финансов. В 1905 г. Рачковский часто посещал Витте и ссылался в полицейских кругах на его мнения, но затем стал од­ним из инициаторов отставки Витте и по поручению Трепова вел переговоры с Горемыкиным о том, чтобы предложить царю его кандидатуру на пост председателя Совета министров.⁸⁶

Витте же видел своего преемника в Дурново и хотел от него из­бавиться, тем более что вошедшее в обиход название его правитель­ства («кабинет Витте—Дурново») ему мешало. По словам Гурко, он «решил действовать напролом» и в своем прошении об отставке 14 апреля заявил о несовпадении своих взглядов со взглядами Дур­ново в надежде, что выбор будет сделан в его пользу. Однако царь еще за две недели до этого сказал Гурко: «Главное, чтобы прави­тельство было в верных руках. Вы понимаете, о ком я говорю».⁸⁷ Как считал Гурко, отставки Витте добились А. В. Кривошеий, брат Д. Ф. Трепова — В. Ф. Трепов под руководством Горемыкина, а также действовавший через Д. Ф. Трепова Дурново. «Однако сам Дурново от этого ничего не выгадал», — замечал Гурко. Кружок, через который министр внутренних дел действовал против Витте, рекомендовал царю сменить и Дурново, чтобы «доказать таким об­разом общественности, что увольнение Витте вовсе не означает по­ворота политики в сторону реакции. Устранение от дел одним об­щим указом Витте и Дурново должно было, наоборот, как бы свя­зать эти два лица воедино и таким образом окончательно развенчать Витте в глазах передовых элементов страны».⁸⁸

⁸³ Менделеев П. П. Свет и тени в моей жизни... С. 100.

⁸⁴ Ганелин Р. Ш. Первая государственная дума в борьбе с черносотенством и погромами // Освободительное движение. Саратов, 1992. Вып. 15. С. 117—118.

⁸⁵ РГИА. Ф. 1287. Оп. 46. Д. 3769.

⁸⁶ Герасимов А. В. На лезвии с террористами. М., 1991. С. 36, 74.

⁸⁷ Гурко В. И. Министерство графа С. Ю. Витте. С. 90—91.

⁸⁸ Там же. С. 92.

531

В кружке, на который опирался Дурново в своих действиях против Витте, не было единогласия по отношению к будущей Д_у_ ме. Горемыкин и В. Ф. Трепов были противниками союза с ней, _в то время как Д. Ф. Трепов придерживался противоположной по­зиции. И хотя Дурново, по словам Гурко, готовился к тому, чтобы наладить отношения с Думой (об этом чуть ниже), Д. Ф. Трепов сделал ставку на Горемыкина как обладавшего «спокойной рассу­дительностью», «с которым ввиду создавшихся между ними связей ему лично легко будет сговориться и вообще сохранить свое вли­яние у государя».

Хотя Витте утверждал в своих мемуарах, что решил покинуть пост премьера через три-четыре месяца после его занятия,⁸⁹ и об­ращался к царю с просьбой об отставке, есть основания считать, что он и на сей раз надеялся одержать верх, как, впрочем, не до­пускал своего увольнения и Дурново. Падения кабинета не ожи­дали и другие министры.

Первые сведения о результатах выборов в Думу вызвали, по словам присутствовавшего в Совете министров Гурко, всеобщую радость министров. «Витте, несомненно, выразил общее мнение, — писал Гурко, — сказав: „Слава Богу, Дума будет мужицкая". Обер-прокурор Святейшего синода кн. Оболенский к этому лишь прибавил: „Ну и поповская, что тоже недурно". Возражений ни с чьей стороны не последовало, и Совет министров в благодушном настроении перешел к рассмотрению текущих дел. При обмене мнений по этим делам члены Совета со своей стороны неоднократ­но говорили: „Ну теперь будет легче, с Государственной Думой мы это проведем" ... Однако за сведениями о сословной принад­лежности избранных в члены Государственной Думы стали посту­пать сведения об их партийной принадлежности». Оказалось, что большинство их — кадеты, которые предположительно должны были пагубно влиять на крестьян. «Витте по мере выяснения ис­тинного состава Государственной Думы становился чернее тучи, вновь высказывал признаки повышенной нервности и запальчиво объяснял результаты выборов деятельностью Дурново, приписы­вая их крутым мерам в смысле подавления революционного дви­жения. Предположение это было неверное, ибо как могли действия Дурново, почти всецело сосредоточившиеся в городах, повлиять на настроение сельских масс, поставлявших подавляющее боль­шинство выборщиков. Причина была, конечно, другая, а именно широко распространявшееся кадетами обещание дать крестьянам землю в любом размере, причем об условиях ее получения благо­разумно умалчивалось. Однако Витте, по-видимому, искренне ве­рил, что виноват Дурново. Полученные Витте приблизительно в это же время сведения о высылке в административном порядке до 45 тыс. человек, конечно, укрепляли его в этом мнении».⁹⁰

⁸⁹ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 336.

⁹⁰ Гурко В. И. Министерство графа С. Ю. Витте. Л. 88—89. Чиновник канце­лярии Витте А. А. Спасский-Одынец, через которого премьер поддерживал связи с лидерами октябристов, считал, что в своем стремлении остаться у власти Витте

532

С этим совпадает и сообщение П. П. Менделеева. «Покончив с азработкой Основных законов и сметных правил, которые удо­стоились высочайшего утверждения 6 марта, Витте весь отдался дготовлению _к приближающейся встрече с Государственной Ду­мой», — вспоминал Менделеев. Готовя программу занятий Думы, «он бодро с интересом ждал новых битв уже на парламентской арене. Настроение было приподнятое», несмотря на то что его «на­дежды на законопослушную крестьянскую Думу рушились. Витте здесь жестоко ошибся. Как известно, он был убежден, что земель­ное крестьянство — главный оплот русского государственного строя... Поэтому изданный под его руководством избирательный закон был так составлен, чтобы обеспечить представителям этого крестьянства преобладающее большинство в Думе. На деле вышло иное. Дума выявлялась левой, кадетской. Крестьянство не могло устоять перед заманчивыми земельными посулами кадетов. Как это ни огорчало Витте, он все-таки, по-видимому, рассчитывал установить мирное сотрудничество и с таким составом Думы.

До самой последней минуты ему и в голову не приходило, что государь решится расстаться с ним в столь важный момент встречи правительства с только что народившимся народным представи­тельством. Да и все мы, все, кого я встречал, никто даже и мысли не имел о близкой опале премьера».⁹¹

За три дня до отставки Витте продолжал говорить в Совете ми­нистров, как нужно будет правительству держать себя по отноше­нию к Думе и, по словам Гурко, с обычным оптимизмом «выска­зывал убеждение, что сговориться с ней все-таки можно будет без особого труда». «А тем временем,—добавлял Гурко,—в Соб­ственной его величества канцелярии уже составлялся прощальный рескрипт Витте».⁹²

Увидев себя уволенным вместе с Дурново, Витте, как выразил­ся Гурко, пришел в бешенство. Дурново и вовсе не ожидал отстав­ки. «У него не было никаких оснований думать, что близок час потери им власти, — писал Гурко. — У государя он неизменно встречал приветливый прием и выражение ему доверия; с обоими братьями Треповыми он был в лучших отношениях... Конечно, он хорошо знал, как к нему относится общественность, и несомненно ожидал неприятной встречи с Государственной Думой. Но со всем этим он мечтал успешно справиться. Усиленно готовился он к этой встрече и еще накануне говорил П. М. Кауфману (будущему ми­нистру народного просвещения.—Лет.): „Вот они (Государ­ственная дума) увидят, какой я реакционер". План его состоял в развитии перед Государственной Думой целой программы либе­ральных мероприятий, подкрепленной немедленно вслед за этим

возлагал надежды на победу на выборах в Думу октябристов, с которыми рассчи­тывал достичь договоренности. Узнав о результатах выборов, он сказал Спасско-^мУ-Одынцу: «Гавнюки Ваши октябристы» (Воспоминания А. А. Спасского-Одын-Ца. Рукопись хранится в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке. Manuscript III. С. 301). См.: Emmons T. The formation of political parties and the first national elections in Russia. Cambridge; London, 1983.

⁹¹ Менделеев П. П. Свет и тени в моей жизни... С. 124—126.

⁹² Гурко В. И. Министерство графа С. Ю. Витте. Л. 92.

533

внесенными на обсуждение Государственной Думы соответствую щими законопроектами».⁹³

Передавая министерские дела Гурко, Дурново признал, что случившееся для него «большой удар», и утешился лишь, сказав на прощанье: «Нет, а Витте-то вот злится на то, наверное, что мы с ним вместе уволены».

Вслед за тем были уволены все члены первого российского ка­бинета. Через полтора года один из них, наиболее либеральный и просвещенный, совершенно лишенный инстинкта властолюбия, граф И. И. Толстой, министр народного просвещения, в письме к Витте 21 ноября 1906 г. подвел итоги реформаторской деятельно­сти кабинета, протекавшей в трудной обстановке революции и борьбы за влияние и власть между первым премьером и его про­тивниками при неизменном недоверии к нему царя. «Вы един­ственный у нас настоящий государственный человек, способный вывести Россию на настоящий путь и попытавшийся по мере сил и возможности сделать это, — писал он. — Пусть зоилы, упрекав­шие Вас и нас вместе с Вами в „бездеятельности", укажут другой пример, когда в каких-нибудь 5 месяцев разработали и провели: 1) проект настоящей конституции, 2) сложный избирательный за­кон, 3) закон о печати, кто бы что ни говорил, замечательно ли­беральный, 4) закон о союзах и собраниях, 5) законы о стачках и об ограждении от них общеполезных предприятий, 6) Основные законы, 7) проект всеобщего обучения и реформу университетско­го устава. При этом правительству одновременно пришлось пода­вить чрезвычайно опасное восстание в Москве, бороться и побе­дить железнодорожную и почтово-телеграфную забастовки, при­нявшие невиданные до сих пор в мире размеры и форму. Если крестьянский и земельный вопросы не были разрешены, то за то же время они были основательно разработаны и подготовлены, причем и тут благодаря возникновению обширного крестьянского союза (имеется в виду Всероссийский крестьянский союз. — Авт.), а затем и аграрных волнений приходилось работать под Дамокло­вым мечом. И кто же все это сделал? На первом месте Вы, имея помощниками нас, людей (отчасти неопытных, которых Вам при­ходилось направлять или сдерживать), занятых своим непосред­ственным делом, администрациею в министерствах, совершенно расшатанных и требовавших тоже крупных перемен и в личном составе, и в общем направлении деятельности».

Говоря о препятствиях, которые ставились правительству Вит­те, И. И. Толстой продолжал: «Не мешал, я думаю, только лени­вый, а в 6 месяцев сделали Вы то, чего в России не было сделано за 50 лет! ... По окончании работы этой было ясно указано всему свету, как она оценена, а следовательно, при каких условиях при­ходилось работать: Вам приличия ради дали Ал [ександра ] с бр [ил-лиантами ], но хотели устранить даже из Государственного совета. Министры были просто отставлены даже без обычной благодарно­сти или малейшего знака внимания, за исключением Вашего

⁹³ Там же. Л. 94.

534

явного противника Дурново, осыпанного милостями; Акимова, ру­гавшего Вас на всех перекрестках. Остальным дали, с позволения сказать, подж....ка. Но зато назначили членами Государственного совета Кривошеина, Анания Струкова (предводителя дворянства Екатеринославской губ. —Авт.) etc. Я не в обиде об этом говорю, а для характеристики положения. В России еще в начале и даже в средине марта кричали, что Вы обманываете всех, не хотели ве­рить в искренность Ваших намерений; между тем Дума не только была собрана в срок, но самые выборы прошли в большем порядке, чем в старых конституционных странах, и притом выборы прошли свободно, без давления правительства. Но члены Думы не нашли нужным даже отдать Вам справедливость в этом отношении, а го­сударь или, вернее, двор обвинил Вас в том, что Вы не позаботи­лись о должном давлении на выборах... Мое общее впечатление (личное) от того времени, когда я имел честь быть министром в Вашем кабинете, таково: это был какой-то кошмар по количеству и разнообразию работы, по общей неблагодарности всех, кто тре­бовал ее от нас, по нежеланию всех понять затруднительность на­шего, и, прежде всего, конечно, Вашего положения. Но вместе с тем я благодарен судьбе, давшей мне возможность поработать ря­дом с Вами и, как я думаю, вместе с Вами кое-что сделать для родины, что со временем будет признано».⁹⁴

Как видим, И. И. Толстой ставил в заслугу Витте и его каби­нету и реформы, и подавление революционного движения как средство умиротворения всех слоев общества. Крестьянский во­прос, отмеченный им как такой, который удалось лишь разрабо­тать, но не решить, лег в основу «Программы вопросов, вносимых на рассмотрение Государственной Думы» — своеобразного полити­ческого завещания виттевского кабинета.⁹⁵ Отметим лишь, что именно аграрный вопрос разработан и изложен в программе с на­ибольшей подробностью с тремя основными направлениями дей­ствий: уравнение крестьян в правах с другими сословиями, инди­видуализация крестьянского землевладения и изыскание способов удовлетворения крестьянской нужды в земле. Помимо этого, в программу были включены лишь предложения Министерства юс­тиции о преобразовании местного суда и введении судебной ответ­ственности должностных лиц, намеченной еще указом 12 декабря 1904 г., Министерства финансов — о введении подоходного налога и Министерства торговли и промышленности — о выборных уч­реждениях торгово-промышленного класса (предпринимательских организациях) и др. Кроме того, в программе упоминались зако­нопроекты по рабочему вопросу, подготовка которых завершалась в этом министерстве (о страховании рабочих, рабочих жилищах, рабочем дне, наемных отношениях между промышленниками и рабочими, фабричной инспекции и учреждении промысловых су-Дов). Предложения других ведомств в программу не были вклю­чены, крестьянскому, а также рабочему вопросу в ней было отве-

⁹⁴ Подлинник письма— в бумагах Витте в Бахметьевском архиве Колумбий­ского университета в Нью-Йорке. ^9;г См.: Совет министоов Рос<

гниверситега ь пыч-пи^гч*. См.: Совет министров Российской империи. С. 448—467.

535

дено главное место. После отставки Витте и его кабинета вместо этой программы была составлена новая.

Собственно, на этом кончилась вторая эпоха реформ, хотя и не признанных великими, однако носивших глубокий и трудно обра­тимый характер. Дело было не в полном отказе от реформаторской политики, а в том, чтобы осуществлять ее в указанном верховной властью русле, приведя в соответствие с этим состав и влияние Ду­мы. Попытки начать движение вспять ознаменовались разгоном первой и второй Дум и завершились третьеиюньским переворотом оказавшимся тем самым действием, юридические и силовые спосо­бы осуществления которого обсуждались предвидевшими его санов­никами при рассмотрении новых Основных законов.

Современников этих событий, как и авторов, писавших о них позже, интересовал вопрос, когда именно возник замысел перево­рота, осуществленного 3 июня 1907 г. Работая в эмиграции над своими воспоминаниями, Коковцов задал этот вопрос Крыжанов-скому в письме от 19 июня 1929 г. «Поручение, возложенное на Вас П. А. Столыпиным разрабатывать новый избирательный за­кон (3 июня 1907 г.), — спрашивал он, — было дано еще до роспу­ска 9/VII-1906 г. первой Думы или тотчас же после роспуска?» «Мне думается, что Столыпин предусматривал сразу же необ­ходимость роспуска 1-ой Думы, начал думать о выработке нового избирательного закона в период от 26/IV—до начала июля 1906 г.», —полагал Коковцов, несмотря на то, что, по его воспо­минаниям, в Совете министров об этом начали говорить лишь 9 июля, а с мнением Крыжановского как лица, работавшего над новым избирательным законом, министры были ознакомлены только поздней осенью и зимой 1906—1907 гг.⁹⁶

Ответ Крыжановского был кое в чем неожиданным для Коков­цова. Оказалось, что переворот был замышлен, как и считал Коков­цов, сейчас же после созыва Думы, но не Столыпиным, хотя и на­значенным министром внутренних дел, но находившимся в тот мо­мент чуть ли не под подозрением,⁹⁷ а по секрету от него Горемыкиным.

⁹⁶ Бумаги Крыжановского в Бахметьевском архиве Колумбийского универси­тета.

⁹⁷ Перед выборами в Думу Дурново обратился к Витте с письмом о вмеша­тельстве правительства в их ход. Витте, не отрицая желательности этого, справед­ливо, по мнению Крыжановского, указывал, что время уже упущено и сделать ни­чего, вероятно, не удастся, а потому не стоит компрометировать правительство бес­смысленными мерами давления. Дурново тем не менее предпринял попытку по предложению избранного в Думу полковника М. М. Ерогина устроить под его на­блюдением общежития для крестьянских депутатов с целью противодействия вли­янию на них левых партий. Затея эта была высмеяна в печати. В процессе ее осу­ществления Дурново отправил в Поволжье, откуда ожидались наиболее податли­вые революционному влиянию крестьянские депутаты, своих представителей, которые должны были дать губернаторам указания направить крестьян-депутатов к Ерогину. В Саратов к Столыпину был направлен находившийся с ним тогда в приятельских отношениях Лопухин. Но Столыпин отказался выполнять указания

536

«Мысль об изменении избирательного закона, — отвечал Ко-овдову Крыжановский 20 июня 1929 г., —возникла у И. Л. Го-мыкйна _Чр_ез несколько же дней, после открытия первой Думы. В самом начале мая он поручил мне как автору булыгинского про­екта составить соображения об изменении порядка выборов без на­рушения по возможности оснований действовавшей системы. По­ручение было совершенно секретное с запрещением рассказывать о нем кому-либо, в частности и П. А. Столыпину; в чем была при­чина — не знаю, могу только догадываться, что ею служило со­мнение в политической позиции П [етра ] А [ркадьеви ]ча, имевшее основание в некоторых его действиях в период выборов в качестве саратовского губернатора, получивших к тому времени огласку. Горемыкин упоминал, что о предположениях своих он докладывал его величеству и что государь выразил желание, впоследствии в 1907 г. им подтвержденное, не лишать участия в выборах те слои населения, которые уже пользуются этим правом. Возможно, что в дальнейшем Горемыкин изменил свое отношение и что-либо го­ворил Столыпину, так как и последний вскользь заводил как-то речь об изменении закона.

К концу мая (1906 г. — Авт.) я составил записку с изложением обстоятельств, обусловивших неуспех выборов, к коим относил от­сутствие у правительства избирательной программы и бездействие его во время выборов, в особенности же неудачные изменения, внесенные в проект булыгинского закона совещанием графа Сель­ского, имевшие последствием наплыв в Думу крестьянства и третьего земского элемента.⁹⁸ К записке был приложен постатей­ный проект изменения закона в двух вариантах — один с возвра­щением к основаниям первоначального (очевидно, булыгинско­го. — Авт.) проекта, другой —схожий с тем, какой был принят впоследствии.

Записка эта и проект изменений были незадолго до роспуска (первой.—Лет.) Думы представлены Горемыкиным без ведома П. А. Столыпина государю, который по назначении П[етра] А [ркадьеви ]ча председателем Совета (министров.—Лет.) пере­дал их последнему вместе с разными другими документами. Во­прос был отложен впредь до выяснения результатов выборов во вторую Думу и поставлен был на обсуждение Совета министров лишь зимою, ближе к весне 1907 г., насколько помнится».⁹⁹

Дурново, переданное ему через Лопухина секретное письмо министра получило огласку, а крестьян-депутатов для собеседования с министром вызывали повестка­ми через полицию. «В Петербург Столыпин приехал без всякой программы, в на­строении, приближавшемся к октябризму», — писал Крыжановский (Крыжанов­ский С. Е. Воспоминания. Берлин, (1929]. С. 76—79, 214).

⁹⁸ Речь идет, скорее всего, не о совещании Сольского, а о заседаниях Совета министров под его председательством в июне 1905 г. (Совет министров раскололся по вопросу о крестьянском представительстве, как и Петергофские совещания в июле того же года). Усиление крестьянского представительства было осуществлено тогда по решению царя.

⁹⁹ Бумаги С. Е. Крыжановского в Бахметьевском архиве Колумбийского уни­верситета. В своих мемуарах Крыжановский ограничился кратким упоминанием °б этом эпизоде. В составленном им проекте он проводил, по его словам, «мысль

537

Как свидетельствуют многочисленные очевидцы открытия Ду, мы (известный юрист А. Ф. Кони посвятил этому специальный очерк¹⁰⁰), сама церемония открытия 26 апреля 1906 г. была вос­принята представителями царствовавшего дома как похороны са­модержавия. Когда думские депутаты после торжественного акта в Зимнем дворце отправились на пароходах в Таврический дворец чтобы начать свое первое заседание, Мария Федоровна застала сы­на и императрицу глубоко потрясенными в будуаре Александры Федоровны, утешавшей мужа, повторяя, однако: «Я все это пред­видела... предвидела... я говорила». «По лицу моего сына, —жа­ловалась Мария Федоровна, —текли слезы ... Вдруг он сильно ударил кулаком по локотнику кресла и крикнул: я ее создал и я ее уничтожу ... так будет. Верьте мне. И мой сын при этих словах перекрестился».¹⁰¹

Преобладание в первой Думе получили кадеты — представите­ли наиболее значительной партии среди всех возникших после 17 октября, объявлявшей основой своей программы и политиче­ской практики идеалы русского либерализма, а также депутаты-крестьяне, составившие Трудовую группу. И Трудовая группа, и кадеты стояли за ответственность правительства перед Думой, за всеобщее голосование, за политическую амнистию; единогласно был принят по думской инициативе законопроект о замене смерт­ной казни бессрочной каторгой, так и не ставший законом. В Думе не было правительственной и оппозиционной партий, она вся про­тивостояла правительству, в котором главноуправляющим земле­устройством и земледелием стал А. С. Стишинский, министром финансов — В. Н. Коковцов, а иностранных дел — А. П. Извольский. Одним из главных методов политического оппонирования прави­тельству Дума сделала — и это стало думской традицией — запро­сы министрам. Через несколько дней после открытия Думы в пе­чати появились сведения об уже известном нам печатании прово­кационных листовок в Департаменте полиции. Дума реагировала на это запросом о «непосредственном участии» Департамента по­лиции «в возбуждении одной части населения против другой, по­следствием чего были массовые убийства мирных граждан».¹⁰² Возмущение было тем большим, что с юридической точки зрени*

об утверждении выборов на органических корпоративных основаниях (представи­тельство волостей и городов, сливающееся в уездном собрании) и доказывал необ­ходимость немедленного объединения власти внизу, в уездах и губерниях, и выра­ботки правительством определенной программы деятельности, могущей служить избирательной платформой» (Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 90). Ср.: Особые журналы Совета министров царской России. 1906 г. / Предисл. Б. Д. Гальпериной и С. В. Тютюкина. М., 1982. С. 13; Записки А. Ф. Редигера // КА. 1933. Т. 5 (60). С. 111 — 112.

¹⁰⁰ Кони А. Ф. Открытие первой Государственной думы // Кони А. Ф. Собр. соч. М., 1966. Т. 2. С. 355—359.

¹⁰¹ Этот рассказ Марии Федоровны передала 29 апреля 1906 г. ее близкий друг статс-дама Арапова на завтраке у княгини Ю. П. Хилковой (Ананьин. Б. В., Ганелин Р. Ш. От составителей // Государственные деятели России глазами со­временников: Николай II. Воспоминания. Дневники. СПб., 1994. С. 18). См.: Си-дельников С. М. Образование и деятельность I Государственной Думы. М., 1962.

¹⁰² Государственная дума: I созыв. Стенографический отчет. [СПб., 1906]. Т. 1. С. 271—277.

538

огромы, в том числе и направленные против евреев, приравни­вались по наказуемости к выступлениям революционного харак­тера-

13 мая Горемыкин в ответе правительства на думский адрес

признал большую часть фигурировавших в нем вопросов вторже­нием в сферу правительственной компетенции, а 1 июня начался еврейский погром в Белостоке. Дума атаковала правительство с новой силой. Все ораторы возражали против трактовки погромов как результата национальной вражды и опровергали утверждения о бессилии властей предотвратить их.

Ответ Столыпина, обещавшего не допустить повторения того, что происходило в Министерстве внутренних дел до его прихода, не удовлетворил депутатов. Кн. С. Д. Урусов, который покинул пост товарища министра внутренних дел Дурново и был избран в Думу, поставил провокаторскую деятельность Департамента по­лиции в связь с особенностями государственного управления стра­ны. Он нарисовал в своей получившей широкую известность речи «оригинальную в смысле сохранения власти картину» распростра­нения воззваний, денег и негласных подстрекательских указаний не по линии обычной иерархической полицейской системы, а че­рез цепочки единомышленников, в среде которых были широко представлены служащие жандармских и охранных отделений. Это лишало действенности указания Министерства и губернаторов о предупреждении погромов. Полицейские чины считали, «что это так делается для виду, для приличия, но что им лучше известны истинные виды правительства». «Главные вдохновители, — заяв­лял Урусов, —находятся, очевидно, вне сферы воздействия мини­стра внутренних дел... Я могу утверждать даже больше, а именно, что никакое министерство (правительство. — Авт.), будь оно даже взято из состава Государственной Думы, не сможет обеспечить по­рядок и спокойствие, пока какие-то не известные нам люди или темные силы, стоящие за недосягаемой оградой, будут иметь воз­можность грубыми руками хвататься за отдельные части государ­ственного механизма и изощрять свое политическое невежество опытами над живыми людьми, производя какие-то политические вивисекции».¹⁰³ Урусов с полной ясностью указал на Трепова как стоящего за троном,' назвав его вахмистром и городовым по вос­питанию и погромщиком по убеждению.

Мысль о наличии за кулисами царской власти как бы обуслов­ленных самой ее природой «темных сил» и вневедомственных вли­яний стала частью общественного сознания. Она отражала прежде всего политическую роль «безобразовской шайки», как назвал Витте группу придворных авантюристов, действовавших в концес­сионном деле на Дальнем Востоке, во главе со статс-секретарем А. М. Безобразовым, возложив на «безобразовцев» всю ответ­ственность за русско-японскую войну. Затем теория «темных сил», с одной стороны, получила свое воплощение в борьбе с Распути­ным и его влиянием, объединившей широкие общественные слои

Там же. Т. 2. С. 1130—1132.

539

страны, а с другой — в черносотенной пропаганде, видевшей в зло­ключениях России происки этих сил, связываемых для придания им зловещего характера с иудо-масонскими интригами.

В центре политической борьбы в Думе стоял аграрный вопрос особенно принцип принудительного отчуждения частновладельче­ских земель. В ней столкнулись три аграрных программы — кадет­ская, крестьянская и правительственная. Кадетский проект аграр­ной реформы, известный как «проект 42-х», предусматривал на­деление безземельных и малоземельных крестьян за выкуп землей, отводимой не в собственность, а в пользование в пределах трудовой нормы за счет отчуждения государственных, удельных, кабинетских, церковных, монастырских и частновладельческих земель по «справедливой» цене. Проект предусматривал поступ­ление отчуждаемых земель в государственный фонд, т. е. частич­ную национализацию земли.

Крестьянская же аграрная программа, отраженная в записке 104-х депутатов-трудовиков, исходила из принципа национализа­ции всех земель, превышающих трудовую норму. Осуществление этой программы означало бы ликвидацию помещичьего землевла­дения. В Думу был внесен и эсеровский законопроект о немедлен­ном уничтожении всякой частной собственности на землю и рас­пределении ее на основах «уравнительного землепользования».

Правительственные предложения предусматривали уравнение крестьян в правах с остальным населением, замену в этой связи крестьянского сословного управления бессословным. Возражая от имени правительства против отчуждения помещичьей земли, Сти-шинский и Гурко подчеркивали, что принудительное отчуждение собственности допускается законом лишь для государственной или общественной надобности, а наделение крестьян помещичьей зем­лей лишь принесет им ущерб. При этом подчеркивалось, что на душу придется лишь доля десятины, упадет культура земледелия, крестьяне лишатся заработков в помещичьих хозяйствах, платежи помещикам за землю будут для крестьян непосильны, помещики же в продаже земли весьма заинтересованы. 21 июня в «Прави­тельственном вестнике» было опубликовано сообщение правитель­ства, провозглашавшее его намерение разрешить свободный выход крестьян из общины с выделом участков надельной земли. Дава­лись также обещания передать малоземельным крестьянам казен­ные и купленные казной земли. В сообщении, однако, указыва­лось: «Распространяемое среди сельского населения убеждение, что земля не может составлять чьей-либо собственности, а должна состоять в пользовании трудящихся на ней и что поэтому необхо­димо произвести отчуждение всех частновладельческих земель, правительство признает совершенно неправильным». Правитель­ство заявляло, что такое отчуждение «не увеличит крестьянские достатки, разорит все государство и обречет само земельное кре­стьянство на вечную нищету и даже голод».

Дума стояла, однако, на своем и была распущена. Впрочем, возможность ее роспуска, как уже известно читателю, обсужда­лась сейчас же после открытия. Альтернативой роспуску Думы могло быть привлечение в состав правительства «общественни-

540

в» Трепов считал это желательным, приходя, по словам пол-^К°вника Герасимова, в ужас от «самой мысли о роспуске Государ-^К венной думы», он вел переговоры с кадетами о составе прави-^Сельства (наибольшую известность получила его встреча с Милю-^тобым в ресторане Кюба), докладывал царю о необходимости думского министерства» и передал проект его состава.

Горемыкин был вначале безразличен, но роспуска Думы он и перешедший к нему от Трепова Рачковский боялись («страх перед восстанием владел ими»), Столыпин желал разгрома Думы, но шел на переговоры, как считал Герасимов, ввиду позиций Горе-мыкина и Трепова по прямым указаниям царя, готовый к исполь­зованию неудачи переговоров для роспуска Думы. «Или мы дей­ствительно на чем-нибудь сговоримся, или для всех станет ясно, что сговориться невозможно», — говорил он.¹⁰⁴ Милюков дал Сто­лыпину понять, что его участие в будущем правительстве ни в качестве премьера, ни в качестве министра внутренних дел для «общественников» неприемлемо, и его министерство они требуют себе. Столыпин спросил тогда, понимает ли Милюков, «что ми­нистр внутренних дел есть в то же время и шеф жандармов, а следовательно, заведует функциями, непривычными для кадетов»¹⁰⁵.

Но функции эти оказались, по словам Милюкова, вполне для него приемлемыми, вплоть до гильотин на площадях для участни­ков революционного движения.¹⁰⁶

Подводя итоги своей беседы с Милюковым, Столыпин сказал Герасимову: «Толку из всех этих переговоров не выйдет. Однако в последних словах Милюкова имеется мысль. Гильотины не гиль­отины, а о чрезвычайных мерах подумать можно».¹⁰⁷ Принятый царем 28 июня Д. Н. Шипов отклонил предложение составить ко­алиционный кабинет, так как кадеты, стоя на принципах парла­ментаризма, допускали лишь создание правительства из думских лидеров.¹⁰⁸ К концу июня все правительство Горемыкина, кото­рое, по замыслу Николая II, должно было стать «скалой» на пути революции,¹⁰⁹ стояло за роспуск Думы, а Горемыкину предстояло уступить пост премьера Столыпину. Вместе с Горемыкиным были уволены Стишинский и обер-прокурор Синода А. А. Ширинский-Шихматов как носители реакционного начала. Столыпин пытался придать по возможности устрашающий характер тексту царского манифеста о роспуске Думы, но Николай II ограничился преду­преждением «ослушникам закона», что не допустит «никакого своеволия и беззакония».¹¹⁰

180 думцев, преимущественно трудовики и кадеты, отправи­лись в Выборг, где приняли воззвание к населению, предлагая

¹⁰⁴ Герасимов А. В. На лезвии с террористами. С. 77.

¹⁰⁵ Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990. Т. 1. С. 384.

¹⁰⁶ Герасимов А. В. На лезвии с террористами. С. 78.

¹⁰⁷ Там же.

¹⁰⁸ Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 452.

¹⁰⁹ Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 378.

¹¹⁰ См.:Тютюкин С.В.Июльский политический кризис 1906 г. в России. М.,1991. С.52

541

не платить налогов и уклоняться от призыва в армию. Наиболее правые среди перводумцев —граф П. А. Гейден, Н. Н. Львов М. А. Стахович — удостоверили законность роспуска Думы, с ними-то Столыпин и продолжил переговоры о вхождении «об. щественников» в правительство, имея в виду также привлечение Д. Н. Шилова, А. И. Гучкова и Г. Е. Львова, в будущем пер­вого министра-председателя Временного правительства в 1917 г. имевшего, таким образом, возможность начать государственную карьеру на 10 лет раньше. Гучков и Н. Н. Львов были приняты царем. Но после этого он написал Столыпину: «Они не люди дела, то есть государственного управления... Поэтому приходит­ся отказаться от старания привлечь их в Совет министров. Надо искать ближе».¹¹¹ Вступление в состав правительства «целой группы лиц с какой-то программой» было для царя неприемле­мо.¹¹² Впрочем, Столыпин еще до приема внушал Гучкову и Львову, что не только не может быть и речи о парламентарном режиме, но и нынешний образ правления вовсе не конституци­онный, а лишь представительный. Поэтому условия ограничения власти монарха могут зависеть только от его воли. На отмену смертной казни, предупредил Столыпин, царь не пойдет. Пере­говоры о вхождении в кабинет А. Ф. Кони также не удались. После этого Столыпин вернулся от царя, по словам Стаховича, неузнаваемым, заявив, что принимает программу только капи­тулирующее правительство, а сильное само создает ее и одоле­вает тех, кто с ним не согласен. «Очевидно, нас с вами пригла­шали на роли наемных детей при дамах легкого поведения», — заявил Гейден.¹¹³ Независимо от того, только ли к последнему этапу переговоров с «общественниками» относились слова Гей-дена, он как бы подвел итог их длительной истории.¹¹⁴

Возглавив правительство, Столыпин столкнулся с революцион-

ными выступлениями солдат и матросов,^ii:> со вспышками ре­волюционного террора, осуществлявшегося эсерами и выделивши­мися из их среды максималистами. В августе 1906 г. была взорвана дача премьера на Аптекарском острове в Петербурге. Осуществляли террористическую деятельность и черносотенные организации, пользовавшиеся полицейским покровительством. Первой их жертвой был убитый в Териоках 18 июля 1906 г. кадетский депутат Думы проф. М. Я. Герценштейн, отстаивав­ший в ней кадетскую аграрную программу.

Отношения самого Столыпина с черносотенными организаци­ями были довольно запутанными, несмотря на то что некоторые пункты правительственной программы ими поддерживались. Он с известной брезгливостью относился к их руководителям, зная их

¹¹¹ КА. 1924. Т. 5. С. 102.

¹¹² Там же. С. 103.

¹¹³ Шипов Д. Н. Воспоминания и думы о пережитом. С. 473.

¹¹⁴ См., в частности: Милюков П. Три попытки. Париж, 1921. См. то же в кн.: Самодержавие и либералы в революцию 1905—1907 гг. / Предисл. С. М. Дуб­ровского. Сост. С. А. Алексеев. М.; Л., 1925.

¹¹⁵ См.: Тютюкин. С. В. Июльский политический кризис 1906 г. в России-С. 125—163.

542

нравственный облик. Но как председатель правительства и ми­нистр внутренних дел он регулярно их финансировал, что не ме­шало им травить его в своей печати и втягивать в постоянные ин­триги, которые они вели друг против друга, главным образом из-за

казенных денег.

В целях борьбы с революционным движением Столыпин вво­дил в различных районах страны положение усиленной или чрез­вычайной охраны или военное положение. В порядке ст. 87 Основ­ных законов были усилены репрессии за пропаганду в войсках и учреждены военно-полевые суды, которые создавались из офице- | ров в тех случаях, когда виновность признавалась очевидной, и / действовали ускоренным образом, без участия защиты, их смерт- j ные приговоры приводились в исполнение в течение суток.

Одновременно Крестьянскому банку для перепродажи кресть­янам была передана часть свободных удельных земель, свобод­ные земли казны передавались землеустроительным комиссиям. В октябре 1906 г., также чрезвычайным указом, был отменен ряд правовых ограничений для крестьян, связанных с отменой с начала 1907 г. выкупных платежей, а также с объявленным тем же указом упразднением подушной подати и круговой поруки там, где они еще существовали. Вводилась свободная выдача крестьянам паспортов с правом выбора места жительства. Для всех российских подданных, кроме «инородцев», были введены одинаковые права в области государственной службы. Была зна­чительно ослаблена зависимость крестьян от общины. Этой цели соответствовали отмена отдачи неисправных должников «в зара­ботки» и назначения им опекунов, установление права ухода в город с отказом от общинной земли или ее продажей, поступ­ления на гражданскую службу или в учебные заведения без официального выхода из общины и исполнения личных нату­ральных "повинностей. Была установлена возможность членства в нескольких сельских обществах, которая расширяла право

скупки земли.

Однако при ставке на «сильных» в Совете министров сущест­вовали и опасения подрыва надельного землевладения как систе­мы с усилением имущественного расслоения и обострением соци­альных противоречий в крестьянской среде. Это проявлялось при обсуждении главного из аграрных законопроектов — о выходе кре­стьян из общины с укреплением наделов в личную собственность. Большинство членов Совета министров настаивало на разрешении выхода, ставя это в связь с отменой выкупных платежей. Они ви­дели в этой реформе альтернативу увеличению крестьянского зем­левладения за счет удельных, казенных и частновладельческих зе­мель. При этом они исходили из того, что путем продажи кресть­янам земель удовлетворить их земельный голод все равно невозможно, и право выдела гораздо для этого важнее. Цель за­конодателей, считавших, что разгромы помещичьих имений были обусловлены психологией крестьянина-общинника, состояла в воспитании чувства собственности у крестьянина, который станет хуторянином или отрубником.

543

Царский указ 9 ноября 1906 г., принятый по ст. 87 Основных законов, устанавливал, что в тех обществах, в которых общих пе* ределов не было в течение 24 лет, желавшие могли укрепить _в личную собственность всю землю, находившуюся в их постоянном пользовании. В других случаях это было возможно лишь при уплате обществу выкупной цены 1861 г.

Были понижены платежи процентов за ссуды Крестьянского банка и предоставлено ему право выдачи ссуд под залог надельных земель.¹¹⁶

Относительно крестьянской реформы, как и по поводу других преобразовательных мер, осуществлявшихся Столыпиным, выска­зывалось то соображение, что они были разработаны его предше­ственниками. «В области идей Столыпин не был творцом, да и не имел надобности им быть. Вся первоначальная законодательная программа была получена им в готовом виде в наследство от про­шлого», — писал С. Е. Крыжановский.¹¹⁷ Однако отмену общин­ного землевладения Столыпин отстаивал еще на посту саратовско­го губернатора в отчете за 1904 г.¹¹⁸

Хотя выборы во вторую Думу производились по тому же изби­рательному закону, что и в первую, правительство приняло ряд мер в форме сенатских разъяснений против рабочего и крестьян­ского представительства. Тем не менее левые депутаты составили почти половину Думы. С другой стороны, в ней сформировалось правое крыло, которого не было в первой Думе. Значительно уменьшилось число кадетских депутатов. Их тактика «бережения думы», несмотря на некоторое подчинение трудовиков кадетскому влиянию и на либеральные меры правительства, не могла разря­дить политической атмосферы.

После ряда выступлений левых депутатов председатель Думы Ф. А. Головин просил аудиенции у Николая II. Когда царь заго­ворил о своем намерении распустить Думу и созвать новую, Го­ловин намекнул, что новая может оказаться еще левее. Но царь объяснил, что имеет в виду ее созыв на основе измененного изби­рательного закона. Головин пообещал было, что осенью кадеты са­ми проведут в Думе новый избирательный закон и тогда «можно будет говорить о роспуске».¹¹⁹ Но кадетское влияние в Думе —и это понимали царь и Столыпин — шло на убыль. Новый кадетский проект земельной реформы с признанием принудительного отчуж­дения за плату частновладельческих земель встретил в аграрной комиссии Думы резкое сопротивление правых, в то время как ле­вые продолжали стоять на почве перводумского проекта «104-х». Столыпин отверг все эти проекты, заявив, что о принудительном отчуждении не может быть и речи, дело не в малоземелье, а в низком уровне крестьянского хозяйства.

Шансов на одобрение Думой правительственных законодатель­ных мер в аграрной области не было. Дума отменила закон о во-

^llf) Законодательные акты... С. 685.

¹¹⁷ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 215.

¹¹⁸ КЛ. 1926. Т. 4 (17). С. 81—90.

¹¹⁹ Там же. 1930. J. 6. С. 56.

544

_нно-полевых судах и сопутствовавшие ему меры в области кара­тельного законодательства.

^J В январе государственный контролер П. X. Шванебах изложил Николаю II свою программу государственного переворота, преду­сматривавшую издание нового избирательного закона, созыв Ду­мы не ранее чем через год после роспуска, сохранение в течение этого времени Государственного совета с законосовещательными правами.¹²⁰ Крыжановский, начавший свои действия в этом на­правлении, как мы знаем, еще весной 1906 г., составил теперь три проекта нового избирательного закона. Первый предусматривал последовательное проведение системы куриальных выборов, вто­рой основывался на резком изменении числа выборщиков от каж­дой курии в пользу крупных цензовиков. Наконец, третий проект предусматривал выборы депутатов земскими собраниями и город­скими думами. Остановились на втором. «Эта вторая схема, — пи­сал Крыжановский, —была кем-то названа „бесстыжей", т.к. в ней слишком откровенно проявлялась основная тенденция — про­пустить все выборы через фильтр крупного владения. Когда Сто­лыпин докладывал дело государю и, смеясь, упомянул об этом оп­ределении, то государь, улыбнувшись, сказал: „Я тоже за бессты­жую"».¹²¹

30 мая Столыпин письмом сообщил царю, что «все готово» к предъявлению Думе требования об исключении из числа депута­тов 55 членов социал-демократической фракции и аресте 15 из них, а также «к роспуску Думы в случае ее отказа в этом».¹²²

1 июня Столыпин предъявил социал-демократической фракции обвинение в военном заговоре, основанное, как это впоследствии выяснилось, на провокационных действиях полицейских агентов. Юридическая несостоятельность обвинения была установлена вы­деленной Думой комиссией, ее председатель, известный историк кадет А. А. Кизеветтер, заявил, что «обращение Столыпина с Ду­мой было прямо неприлично: в деле есть даже служебные подло­ги». Он считал необходимым «вскрыть дело во всей полноте». Но многие кадеты не поддержали этого.

Кадетскую делегацию, явившуюся к Столыпину ночью

2 июня, чтобы уговорить его не разгонять Думу, премьер встретил словами: «Я думал, что вы как кадеты пойдете нам навстречу, по­тому что если мы устранили из Думы с.-д., у вас будет кадетское большинство; и тогда вы можете проводить вашу политику».¹²³

3 июня Дума была распущена царским манифестом, в котором указывалось, что поскольку царь признал состав Думы неудовлет­ворительным, то право изменить избирательный закон принадле­жит не ей, а ему самому («только власти, даровавшей первый из­бирательный закон»). Между тем в ст. 87 Основных законов было оговорено, что законы, касающиеся избирательной системы, не

¹²⁰ Голос минувшего. 1918. № 1—2; Островский А. В. Третьеиюньский пе­реворот 1907 г.: Дис. ... канд. ист. наук. Л., 1977.

¹²¹ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 111.

¹²² Былое. 1918. № 2. С. 3.

¹²³ КА. 1930. Т. 6. С. 58, 67—68, 90.

18 Власть и реформы 545

могут издаваться помимо Государственного совета и Думы. Но Со­вету министров была предъявлена записка царя Столыпину со сло-

124

вами: «пора треснуть»

Как считал исследовавший эту проблему С. Н. Валк, прави­тельству необходимо было показать, что Дума, избираемая по дей­ствующему закону, «угрожает всему социально-политическому укладу страны».¹²⁵ Это было бесспорно правильно применительно к думской линии социал-демократов и других левых, добивавших­ся коренных преобразований существовавшего строя. Но и кадет­ская платформа не совпадала с реформаторской частью столыпин­ской политики, не говоря уже, конечно, о других ее частях. Власть надеялась на то, что новая избирательная система даст ей возмож­ность проводить свой политический курс без противодействия Ду­мы. Надежды эти в конечном счете не оправдались, хотя Третья дума и просуществовала весь положенный ей по закону срок.

Впрочем, с самого начала надежды получить готовую к сотруд­ничеству с царизмом Думу сочетались со стремлением к полной ее ликвидации. В уже известном нам письме Крыжановского Ко­ковцову 20 июня 1929 г. читаем: «После издания закона 3 июня 1907 г. был составлен, на случай его неудачи, новый, гораздо бо­лее радикальный проект, а именно с совершенным упразднением Государственной думы с разделением Европейской России на об­ласти и образованием в каждой из них Областного земского собра­ния с полузаконодательными функциями для разрешения дел, поддающихся местному ограничению; общегосударственное за­конодательство сосредоточивалось в Государственном совете, не­сколько видоизмененном в его составе. Проект был представлен П. А. Столыпиным его величеству и в принципе государем одоо-рен, но с выражением сомнения, не будет ли подобная мера понята как шаг к расчленению России».

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ТРЕТЬЕИЮНЬСКАЯ МОНАРХИЯ КРУШЕНИЕ ИМПЕРИИ

¹²⁴ Крыжановский С. Е. Воспоминания. С. 111. ,

¹²⁵ Валк С. К истории ареста и суда над социал-демократической фракцией II Государственной думы // КА. 1926. Т. 3. С. 76.