Глава II. Коммуникативная интеракция как техника каузальности социально-политических явлений.

2.1.Интеракция государства и гражданского общества сквозь призму повседневного действия.

Данная часть исследования будет посвящена способам взаимодействия государства и того, что зовётся гражданским обществом, которые будут рассмотрены через представленную выше концепцию текста. Мы попытаемся показать как осуществляется коммуникация на уровне дискурса между этими макро-акторами социально-политического процесса.

Итак, прежде очертим рамки их взаимодействия. Дело в том, что мы можем говорить о проблемах глобализации, демаркации и демократии, но зачастую в таких теоретических диспутах упускается сама суть интеракции акторов, ведь мы живём в мире, где наши поступки регламентированы: будь то покупка продовольственных товаров или письмо в поддержку митинга, она облекаются в форму, они функционируют в ней, задавая структуру действия.

Легитимность государства позволяет ему производить легальное, тем самым задавая способы и формы взаимодействия продавца и потребителя и товаров бытового назначения и политических продуктов. В таком случае государство не может не проникать в повседневные практики людей – оно само держится на имплицитной и эксплицитной вере в его существование и силе, которая так же лишь формально ему принадлежит. Если государство – это некая идея, тогда должны быть её носители. В нашем случае ими выступают граждане, которые прочно связанны с ним. Однако на такой очевидный ответ находится простой вопрос: как оно функционирует, если это моя идея и моего соседа, ведь тогда не происходит никакой реификации государства, оно не способно быть самостоятельным актором¹.

Несомненно, что носители государства – это граждане, артефакты, история и т.п., но суть в том, что мы верим в идею отчужденную от нас, ибо государство – это общественное явление, которое само себя воспроизводит через микрополитические ситуации. Тогда получается, что оно находится не в людях, но где? Ж.Рансьер переносит нас в другой ракурс рассмотрения проблемы. Он пишет, что существует «политика» и «политическое», первое есть конкретная работа по принятию решений, второе же – это то, что позволяет политикам делать своё дело, это нечто на границе между нами, на краю пропасти другого, в конечном счете, это состояние общества, которое работает, лавируя на границе между нами¹.

Такое различение во многом сходится с марксистской традицией разделения государства на государственную власть и государственные аппараты, где первые выступают абстрактной легальной и легитимной позицией в структуре общества, которая позволяет ей производить собственные легальные политические продукты через государственные аппараты². Поэтому для нас важным будет рассмотреть, как действия государственных аппаратов по принятию различного рода решений, так и произвести анализ политического через его реализацию.

Итак, повторим, что различение политического и политики позволяет нам размежевать процесс принятия решений и сам возможность дня него, то есть, то состояние, в котором акторы производят правила, схемы и системы действия. Тогда государство является системой между людьми, и за счет реифицированных ресурсов она имеет возможность быть супплементирующей структурой, согласующей действия в силу собственного символического капитала. Примером тому может послужить наличие юридического капитала у государства³, что позволяет ему устанавливать схемы работы общества, что поддерживается и другими видами капитала, такими как военный капитал и информационный, которые в своей совокупности и составляют символический капитал. Однако мы не станем сейчас повторять тезисы М.Вебера и П.Бурдье, а рассмотрим работу государственной организации по выработке в проектной форме законов и легализованных планов в их столкновении с текстом повседневности.

Любой закон или проект, по-нашему мнению, выстраивается на основе того, что мы называем рынками, то есть, совокупностями человеческих тел, правовых документаций, аппаратуры, техник и т.д¹. Рынки в данном случае есть единица языка дескрипции текста, которая за счёт своей истории укоренилось с теми коннотациями, что нам необходимы. Не отходя от классиков, скажем, что рынки образовались в силу необходимости согласования потоков капитала, в первую очередь информационного, то есть, призваны были сократить трансакционные издержки². При этом рынки стали некоторой объективной реальностью, поскольку существовали вне прямой интеракции агентов (перейдем с понятия актора для соответствия), а раз так, то рынок не есть реальность, но пространство для решения вопросов, в котором заданны свои ограничения через правовую систему, прецеденты и возможности действия агентов, что подразумевает собой учёт наличия самого агента (у Коуза «фирмы»), а не «точки», замещающей реальный объект, как это было сделано в классической механике Ньютона. В таком свете рынок представляет собой текст действия, который мы методологически разместили в замкнутом пространстве.

Соответственно, если мы рассмотрим рынок принятия политических решений, то без труда заметим, что таковые принимаются в рамках правил данного пространства с его формальными и неформальными взаимодействиями. Это можно продемонстрировать на примере работы Государственной думы, тем самым демонстрируется и примерная схема действия. Дело в том, что в данном органе законодательной власти процесс принятия решений состоят из жестко разграниченных циклов, получаемых ввиду доминанты формального аспекта. Но, вместе с тем, наблюдаются, элементарно, потоки лоббирования. Более того, рынок начинает функционировать в самом его простейшем понимании через призму спроса и предложения.

Так в 2003 году сложилась следующая конъюнктура «рынка»: закон «О рекламе» от 1995 года устарел и было необходимо его деконструировать согласно новым условиям рынка. На это был запрос, как со стороны предпринимателей, так и с правовой, ибо появились новые виды рекламы, технологии её транслирования и т.д., что превращало старый закон не удел. Следовательно, в Государственной думе как в законодательном органе рынок производства политико-правовых продуктов должен был отреагировать на данные импульсы. Значит, в такой ситуации очень важно было для конкурирующих «фирм» взять инициативу создания нового закона, ибо до законопроекта о новом законе уже делались попытки для внесения изменений в существующий закон.

Новый закон очень сложно проходил через все формальные ступени, поскольку его редакторы явно пытались лоббировать интересы рекламодателей и предпринимателей, скажем, по производству алкоголя, что легко может заметить каждый, читая стенограммы заседаний, особенно первого и вторых чтений.

Что же здесь для нас интересного? Во-первых, получается, что рынок всё же является неким текстом, в который включены следы формальной системы, работу которых можно рассмотреть, обращаясь к Д.Андерсону¹. При этом, исходя из нашего определения рынка, обнаруживается, что любой политико-правовой продукт является результатом столкновения сил, в нашем случае, формального и неформального². Во-вторых, текст социального выставил новый запрос на «движение», а именно на новый закон, но он принимается не между заинтересованными группами, а Государственной думой, члены которой уже сами оценивают обстановку, конструируют критерии, по которым закон считается готовым к принятию на каждом этапе его прохождения.

В первом чтении законопроекта «О рекламе» в ходе жарких дискуссий были выдвинуты требования к его последней редакции, но во втором чтении они не были соблюдены и тогда продукт просто не приняли, отложив второе чтение. Эти требования или критерии по своей сути образуют формальную систему в процессе прохождения законопроекта, которая структурирует множественные положения закона уже вне одного депутата. Таким образом, данная формальная система транспонирование из фрейма Государственной думы в повседневную жизнь, где сталкивается с недовольством предпринимателей, жителей населенных пунктов и некоторых депутатов. После этого создаётся законопроект о внесении поправок в закон «О рекламе», который опять же становится результатом столкновения сил.

В итоге получается, что можно выделить три уровня принятия решений, который полностью согласуется с непосредственной организационной деятельность (то есть, такая таксономия происходит не в рамках редукционизма): 1) уровень запроса текста «общества» (импульс работы рынка); 2) пространство процесса принятия решений (рынок); 3) актуальное пространство принятие решений (действие рынка). Каждый из них рассматривается через вышепредставленную концепцию текста.

Первый уровень: текст общественного восприятия в революционные годы в начале двадцатого века в лице пролетариата совершил запрос на революцию, на изменения, что в полной мере подтверждается Р.Люксембург, которая говорит о множестве малых выступлений пролетариата. Люди сами хотели этого, а значит, рынок революционно-политического продукта не спал.

Второй уровень: создаётся партия с её уставом, программой и постепенно выстраивающейся иерархией отношений агентов и т.п. Именно эти переменные заключают в себя данное пространство выработки революционного продукта. Мы не имеем в виду машину партии, в смысле Делеза¹, а лишь пространство действия агентов и структур. По отношению к первому уровню, несомненно, такая партия становится машиной, но партия «в себе» - это текст с его формальными системами. Однако вернёмся в обсуждение рынка. Рынок внутри партии представляет собой не только смыслы, которые несёт устав или дискурс агентов, но и сами вещи, то есть дополнения – актанты или агенсы², таковыми могут выступить сам напечатанный устав партии или её материальный символ, собственно, поэтому мы и можем говорить, что это текст, в котором легитимная формальная система смыслов, скажем, программы партии опосредует действия агентов, заключая лишь договорные параметры.

Третий уровень: актуальное пространство принятия решения о революционном выступлении, вмещает в себя выстроенные критерии принятия или не принятия данного решения, что происходит, как на уровне логического пространства отдельного агента, так и на уровне формальной системы. Логическое пространство агента подразумевает собой, говоря языком социологии градов, «порядки величия», ту аксиоматику, которой руководствуется агент³. А формальная система выстраивается на уровне актуального социума, либо четко регламентируется уставом, который становится так же актуальным, поскольку в каждый момент происходит на уровне практик согласие с ним. В любом случае, получается, что агенты внутри партии действуют в рамках уровней рынка и актуального рынка, а значит, происходит выборка следов.

Когда же «движение» потока заканчивается принятием решения о революционном выступлении, то, естественно, мы получаем реакцию со стороны пролетариата, однако, это реакция не на решение, а на факт изменения ситуации в той форме, что им донесли и как они это восприняли, в этом случае очень важным является учёт того, что как таковой информации не существует - есть лишь трансформация, в силу того самого «движения». Исходя из этого мы получаем реакцию в виде согласия на выступление, но, вполне возможно, не на те смыслы, что оно в себе несёт. Партия думает, что она отвечает за народ, что она может думать о том, что надо ему. А народ может принимать лидерство партии, не заботясь о согласовании целей и мотивов.

Именно поэтому многие проекты высокого модернизма и не срабатывали: центры принятия решений есть один текст, объекты, на которых направленно это решение, функционируют в ином тексте. Это, как минимум, позволяет нам говорить об унивёрсумах действия и об иерархии движения потоков. На этой части мы и остановимся и рассмотрим различные проекты государства, партий, архитекторов, которые столкнулись с многообразием текста, которым они пренебрегли в угоду плану¹.

Остановимся на плане Хаусманна по переустройству города Парижа. Впервые город был перепланирован при Луи Наполеоне Хаусманном, для которых была важна безопасность, а значит, город реконструировался так, чтобы можно было осуществлять быструю переброску армии, но для чего спрашивается? Прежде всего, в этом проекте осуществлялся принцип политической безопасности власти императора, ведь теперь он мог быстро расправится с мятежом и начинающимся восстанием, как в центре города, так и на его окраинах, что было очень важно для Наполеона в виду недавних для него обстоятельств революции, и его ставка сработала при разгоне Парижской Коммуны. Но другое дело, что начались реальные выступления по поводу перестройки, потому что половина Парижа была снесена. Обыденные практики передвижения по узким улочкам заменялись порядком строгой планировки, где публичная власть государства в лице Луи Наполеона могла функционировать так же хорошо, как и выступающие. Для нас важно, что перепланировка города несла в себе огромную долю реформации политического, ибо изменялись повседневные практики, которые по инерции воспроизводились на окраинах города, куда переселится многим простым парижанам. Интересно, что данное переселение имело место быть не только из-за фактического «разрушения» города, но и потому что центра принятия решений в виде императора решил реорганизовать город, в котором центр по причине естественного конструирования во многом состоял из простолюдинов, а император не мог структурно находится среди них, ибо его опора совершенно иные слои населения, не говоря уже о возможности риска для жизни и власти Луи Бонапарта как следствия его символического дистанцирования от основной массы населения.

И именно на окраинах и начали строиться коммуны из недовольных такой реорганизацией людей, фактически, получалось, что они не выступают против императора, но живут в своём пространстве. Однако это, в свою очередь, ставило под сомнение авторитет Луи Бонапарта, который в силу этого не мог позволить отдельному существованию кого бы то ни было в «его» государстве. И очень иронично, хотя и печально, что для разрешения конфликта была быстро переброшена армия, которая быстро предотвратила неизбежное выступление тех, людей, которые и пострадали «ради» того, чтобы эта армия быстро двигалась.

Что же произошло? По сути, Луи Бонапарт совместно с Хаусманном установили на бумаге формальную систему, с аксиомами порядка, безопасности, символической власти, которые в процессе реализации плана столкнулись с текстом повседневного, которой в силу ещё многих обстоятельств реализовывал «движение» простолюдинов навстречу отдельному существованию по собственным правилам, что образовало сконструированную ими формальную систему Парижской Коммуны, которая только своим существованием противостояла власти императора и формальной системе города Парижа, который должен был являться верхней точкой власти Луи Наполеона.

Однако город был почти выстроен заново, то есть, теперь это новые топосы интеракции, в виде повседневных практик движения, разговора и т.п. Улицы стали широкими, значит люди стали двигаться быстрее, словно по магистрали, их взаимодействие сокращалось, практики общения затруднялись этим движением. Уровень публичной власти возрос. Ответом на такое изменение стала популярность баров, различных заведений для отдыха, там же стали появляется газеты, которые доносили информацию до общества и, как пишет Г.Тард, это и было причиной возникновения публик¹. Информация распространялась уже не через слухи посреди лабиринта городских строений, а через печатное СМИ, запрос на которое резко вырос. То есть, произошло изменение на уровнях дискурса, метакоммуникативных сообщений, практик действия, его инструкций, техник тела и т.д., не говоря уже о политическом и экономике. Появились политическое публики, политика стала проникать во все уровни жизни, образовалась новое «политическое» в пространстве Парижа.

А ведь всё начиналось лишь с перепланировки города, людьми, вдохновлёнными идей военных поселений римских армий. Поэтому нельзя опускать важность таких вещей, наблюдая лишь за социальным². Так точка зрения была великолепна представлена Л.Тевено в статье «Какой дорогой идти?», он показал что значит туннельная дорога для различных людей, как она «оправдывается» в их видении. Получается, что дорога, новый город начинает работу социального с его исторически сложившимися режимами действия критики и оправдания, что на наш взгляд, является делом не одного человека, но опосредованно им текстом действия. Это значит, что осуществляется связка потоков объективного и субъективного – выстраивается картина, по которой мы можем судить имплицитно и эксплицитно, что нам делать здесь-и-сейчас. Нам не обязательно знать на рациональном уровне то, что мы делаем и говорим, важна лишь экзистенция, которую нельзя вырвать из картины.

Итого, получается, что наложение государственного проекта, сложившегося в собственном тексте, на текст общества с его повседневными практиками преобразует весь текст вообще, поскольку образует новые следы, которые участвуют в новой выборке суперпозиций текста. Интересно, что такое количество упоминаний слова «текст» не маскирует смысл, поскольку каждое его употреблению соответствует отличный от других смысл.

Где этот конечный текст может проявлять себя – конечно в дискурсе, где же ещё может концентрироваться рефлексия воспринятого между людьми. Агенты общаются между собой, они реагируют на слова и на изменение дискурсивных практик. Особым примером тому служит топос биржи, где котировки падают и поднимаются лишь вследствие восприятия слов президента компании по производству сока. Это уникальное пространство взаимодействия - «бурдьевский рай», где агенты делают ставки, у них есть траектории, там есть делегирование и верховенство символического капитала, который переводится в денежный. Однако для нас важно, что вся ситуация в таком месте четко сконцентрирована в дискурсе, изменение которого позволяет менять текст и актуально установленные формальные системы.

На самом деле и изменение плана города, и структурирование партии, подобно ленинской есть суть коммуникативного взаимодействия, ведь меняются метакомуникативные сообщения, или ломаются и выстраиваются новые, мы через коммуникацию фиксируем на сетке общества артефакты и реликты, потому что воспроизводим их здесь-и-сейчас. На уровне коммуникации изменяется и жизнь города, как мы показали выше. Государство устанавливает метрические системы, которые мы используем каждый день для донесения информации. Если приглядеться, то многие повседневные вещи прошли через время и установления государства.

Например, фамилия вводилась в Европе через государство для удобства регистрации и управления. Ведь гораздо легче найти человека, если у него есть некий зарегистрированный код. Вначале фамилий во многом придумывали сами чиновники, причисляя человеку такие фамилии, как Томпсоны или Андерсоны, в зависимости от имени их или отца. Но фамилия перешагнула через порог повседневности. То же самое происходило и с языком, - лишь один объявлялся государственным. Метрические системы вовсе сталкивались с метрикой на местах, они были связаны с текстом топоса, - проходили митинги, не зря Ж.Боден писал, что суверен должен обладать монополией на их установление в «полицейском режиме»¹.

Именно в таких повседневных делах государство и то, что зовётся гражданским обществом, осуществляют коммуникативную интеракцию. Таковая интеракция осуществляет позиционность акторов, их мест в структуре связей. По сути это механизм обеспечивающий согласование акторов в их повседневном действии, поэтому львиная доля коммуникативной интеракции осуществляется за счет выработки юридических продуктов и их легитимации символическим капиталом. Это и есть рынки, которые невероятно сильно зависят от правовой сферы своего действия. Рынок же современного есть рынок политического, когда государство сращивается с формой «движения» общества.