Галина Николаева Черты будущего в колхозе «Красный Октябрь»

— В посевную, конечно, беспокоишься — встаешь до зари. Иной раз выйдешь еще затемно, идешь, а кругом все яснеет, светлеет, и вдруг разом прорвутся лучи, брызнут и заиграют в небе. Сперва в одном месте, потом в другом, потом повсюду загорятся облака, и такая пойдет красо­та... И ведь ожидаешь этого, а оно каждый раз как будто неожиданно. И ведь не впервые, наперед знаешь, что красиво, а все равно каждый раз удивишься и обрадуешь­ся, будто наново.

Мне запомнились эти слова Героя Социалистического Труда Екатерины Григорьевны Лалетиной.

Вот так же, то в одном, то в другом месте, «прорыва­ется» к нам наше коммунистическое будущее, к которому мы упорно приближаемся, так же мы ждем его, и все же черты его являются перед нами неожиданно; так же знаем о его красоте и все же на миг застываем от удивления и радости, когда зримая и ощутимая красота эта вдруг воочию предстанет перед глазами.

1. Город или деревня?

Низкое серое небо с желтой полосой раннего заката. Снежная метель над бесконечными сугробами. Мелькают изредка узкие ели да черные ельники, на диво тихие и уютные даже в эту непогоду, и снова тянутся сугробы. Снегом заносит дорогу, и машина плывет по нему, захлебываясь и утопая. Несколько часов метели, сугробы, заносы, последний поворот, последний ельник, и перед путниками откроется...

Что откроется? Как это назвать? Может быть, это город, занесенный снегами и не похожий на другие города?

В длинных корпусах поют разноголосые станки — слесарные, токарные, столярные; высятся рядом с ними груды только что изготовленных гаек, болтов, гвоздей, топорщатся железные ребра новых механизмов, спирто­вым запахом свежей древесины отдают штабеля деревян­ных реек, оконных рам, дверей, шипит и бьется над железными листами быстрый огонь автосварки.

Всюду кипит новостройка. Куда ни взглянешь, недо­строенные здания — двухэтажные деревянные и каменные, массивные, с железными рельсами вместо балок.

Издалека видна высокая труба котельной, рядом, с котельной новая баня с раздевальными шкафами и полка­ми, еще не утратившими ядреного запаха древесины, с прачечной в нижнем этаже.

Сразу бросается в глаза большое каменное здание с колоннадой — это Дом культуры. В нем и звуковое кино с первоклассной аппаратурой, и радиоузел, и библиотека, и общественная столовая со столиками, накрытыми белыми скатертями, с цветами на окнах.

За Домом культуры тянется ряд двухэтажных домов; во многих из них не только электричество, радио, но и центральное отопление, и ванны.

Ну, конечно, это город!

Но если это город, то почему так близко подступают поля?

Почему в самые улицы вторглись синеватые ельники?

Почему шумят молотилки и водопадом течет зерно?

И если это город, то откуда здесь стадо крупных бронзовых индюшек? Их массивные овальные тела отли­вают то синим, то зеленоватым, то золотым цветом.

И откуда под елями быстрые, как молнии, и черные, как уголь, лисицы? Блестящие, пушистые, со спинками, словно посеребренными снежной пылью, они то мелькают за металлической решеткой, то исчезают в тесовых домиках.

И откуда здесь сотни пестрых коров, могучие быки и свиньи, такие жирные, что им уже трудно шевелиться?

Может быть, это все-таки деревня?

Но если это деревня, то почему здесь столько машин и мотоциклов? Они пролетают мимо, обдавая вас облаками снежной пыли. Несколько мотоциклистов останавливают­ся у двухэтажного каменного дома с колоннами и подни­маются по ступеням.

Если вы пойдете за ними, то попадете в большой зал. Здесь, по-видимому, должно быть собрание.

Что за люди собрались здесь?

Их много. У них натруженные, обветренные руки и веселые лица с печатью той интеллигентности, живости, восприимчивости, которую придает напряженная умствен­ная и душевная жизнь.

Попробуем вслушаться в оживленные разговоры и по ним определить, кто эти люди.

• Трансмиссия коротка. Надо ставить дополнитель­ный шкив,— задумчиво говорит соседу пожилая женщина в пуховом платке.

• Смотрите сюда! Вот чертеж новой конструкции моего станка.— Несколько юношей склонились над ватма­ном.

Кто же эти люди?

Рабочие, колхозники, инженеры, ученые? Их разгово­ры ничего вам не объяснили, но увели еще дальше от привычных понятий, анкетных параграфов.

Окончательно сбившись с толку в окружившей вас радостной неразберихе, вы остановитесь посреди комнаты и спросите:

— Да где же мы наконец?Л кто же вы?! Тогда вокруг засмеются, и кто-то ответит:

— Вы в колхозе «Красный Октябрь». А мы — колхозники.

2. «Огнестойкое товарищество»

Большое видится на расстоянии. Правильно оценить то большое, что сделано в колхозе «Красный Октябрь» Кировской области, можно, только отойдя от него на расстояние 30—40 лет назад.

Вятская губерния. Вожгальская волость, деревня Чекоты.

Около семидесяти верст до города, немногим мень­ше— до железной дороги. Север, непроезжие сугробы зимой. Непролазная грязь веской и осенью.

«Неродимые земли» — суглинки — заставляли поселян целыми селами уходить на отхожие промыслы. В офици­альных статистических сводках 1900 года «основным заня­тием» многих сел значилось нищенство.

Разбогатеть можно было только чужим потом и кровью, и всесильны были в этом глухом краю мироеды. Недаром одного из кулаков так и-звали: «Никола-бог».

Наряду с другими рос в лесной деревушке крестьян­ский парнишка Петя Прозоров, так же, как большинство односельчан, спал на дерюжке и под дерюжкой и ел сухой хлеб не досыта.

Когда ему минуло двенадцать лет, мать снарядила его на заработки в Казань, где родственник работал официан­том. Большелобый, синеглазый, самостоятельный мальчу­ган зашагал в Казань за триста верст по метельной зимней дороге.

Он стал работать в посудной ресторана. По детскому сознанию, еще не окрепшему и не закаленному опытом, хлестнуло чудовищное противоречие между тем, что он увидел здесь — в городе, и тем, что было там — в родном доме.

Там — тяжкий труд, черный хлеб, отрепье и та че­стность, когда за луковицу, сорванную ребенком с чужого огорода, его наказывают, как за великий грех.

Здесь —пьяное веселье раскормленных бездельников, разносолы, выброшенные в помойку драгоценности и круговой обман — официанты открыто обирают пьяных гостей, гости обирают друг друга, хозяин обирает служа­щих.

Ог^ страстной ненависти к богатеям, от мучительной жалости к _в далеким родным ребенок дошел чуть не до нервного расстройства. Была одна отрада: и здесь он видел людей труда, как и он, мечтавших о счастье народа. Созревали яркие мечты о том, чтобы перенести все лучшее из городской жизни туда, домой, в родные места. Когда через шесть мучительных лет, на митинге в 1917 году, он услышал, что в коммунистическом обществе будет уничтожена противоположность между городом и деревней и что в программе большевиков провозглашена борьба за разрешение этой задачи, он был поражен.

Оказалось, что самая заветная, в слезах любви и ненависти, еще в детстве выношенная мечта обдумана и превращена в программу действий тысячами других лю­дей. Он всем сердцем потянулся к этим людям.

Он стал первым председателем комитета бедноты в родном селе, а когда прошла комбедовская пора, стал обдумывать новые пути.

Начало было очень простым: вместе с несколькими такими же, как он, энтузиастами он организовал сельско­хозяйственный кружок.

Чтобы удержать членов кружка от обычного ухода на зимние промыслы, образовали товарищество по выработке кирпича и назвали его: «Огнестойкое товарищество «Крас­ный Октябрь».

Так с маленького кирпичного сарая начинался замеча­тельный колхоз. В 1927 году «Огнестойкое товарищество» выросло в колхоз «Красный Октябрь».

Девять семей колхозников переехали в новый, выстро­енный общими силами дом.

— Наша земля. Наша власть. Партия и правительство дали нам все возможности для того, чтобы построить красивую и счастливую жизнь. Если мы не сумеем этого сделать, то грош нам цена!—так говорил Прозоров.

Кулаки поливали колхозников грязью и осыпали угро­зами. Было все: сплетни об одной для всех постели и угрозы «божьей карой», анонимные письма и открытая поножовщина, острые колья, вбитые в землю, чтобы повредить машины, и лемеха, неизвестно кем снятые с плугов в самую горячую посевную пору.

Еще и сейчас жесткий свет зажигается в больших голубых глазах Прозорова, когда он вспоминает о вражь­их вылазках.

— Попортили они нам крови! — говорит он.

Он сидит в своем просторном кабинете. Это неболь­шой, плотный, подвижной, как ртуть, очень веселый человек, живо воспринимающий все — газетную статью, / научное открытие, песню, стихотворение. У него всегда немного склоненная голова с огромным выпуклым лбом и мелкими правильными чертами бритого, круглого чисто русского лица. У него быстрый, мягкий вятский говорок и манера внезапно смеяться, откидывая назад голову. В нем соединяются большевистская страстность и мужицкая хозяйственная расчетливость, смелая прямота и хитреца, умение организовать массы и умение заглянуть в сердце отдельного человека.

— Попортили они нам крови,— говорит он о кулаках.— Некоторые думают, что наш колхоз чуть ли не с неба свалился, а мы шли путем жестокой борьбы... Вот смотрите! Видите шрам под волосами? Били они меня... Было и это... А еще и такое было.— Закинув голову, он весело хохочет и рассказывает своим быстрым мягким говорком:

— Получили мы, колхозники, землю бывшего кулака Мальгина, и пустили мы на эту землю трактор. Так ведь что выдумал Мальгин, негодяй?! Давай под трактор кидаться! Кидается и орет: «Езжай через меня! Иначе не дам проехать!» А первый наш тракторист, брат мой Дмитрий, почернел, как земля, и едет прямо на него. «И перееду, говорит, волчья твоя душа!» И переехал бы ведь! Не свернул бы... Столько мы тогда от них натерпе­лись, такая тогда у нас была ненависть! Переехал бы его Дмитрий, да не улежал, подлюга, вылез! И чем, бывало, они сильнее нас донимают, тем мы крепче друг за друга держимся!

Петр Алексеевич задумывается и, словно встряхнув­шись, продолжает:

— Сколько трудностей было и сколько самых что ни на есть счастливых дней! Жили мы тогда в колхозе один к одному, большевик к большевику. Вечером соберемся, обсудим сообща, кому что делать, а утром каждый работает на свою, на большевистскую совесть. Но тут встал перед нами другой вопрос. Мы не за тем объединя­лись, чтобы самих себя ублажать, а затем, чтобы всю нашу деревню вовлечь и перестроить! Стал быстро разра­статься наш колхоз, и начались тут наши главные трудно­сти. Кулацкие охвостни проводили свою работу. Они старались нашим колхозникам привить иждивенческие настроения. «Вот, мол, приняли тебя в колхоз, пускай теперь кормят и поят». Стал падать наш колхоз. Тяжелые дни мы пережили... До сих пор помню я выступление одного нового колхозника на собрании. «Завлекли, гово­рит, вы меня, да и вывезли в бурную ночь в снежное поле». Я ли не привычный человек?! И ругали меня, и били меня, все переносил! А этих слов не смог перенести! Ударили они меня. Вышел я на волю... Темень, ветер, а я и не чую... Где бродил, не помню. Не знаю, что бы тут с нами было, если бы не «огнестойкое» наше товарищество, если бы не закаленное наше большевистское ядро. Обсу­дили на партийном собрании, решили сделать крутой поворот. Раньше у нас ели все из одного котла, а работал каждый как пожелает, а теперь во главу поставили учет и организацию труда и распределение продуктов по труду. Возглавил это Федор Самойлович Малюгин, старый наш колхозник. Он и сейчас ведает этим—заслужен­ный мастер учета и организации. Вон он. Познакомь­тесь !

По-военному подтянутый, моложавый человек вступа­ет в разговор.

— Точность! — говорит он, взмахивая рукой, словно рассекая ладонью воздух.— Точность и последователь­ность— вот основа учета и организации. Теперь у нас это в крови — никто не уйдет с поля до тех пор, пока звеньевой не обмерит его участка, не запишет объема и качества работы. Особо поощряем высокую агротехнику. Месяц за месяцем, год за годом пошло улучшение. Богатели и разрастались! Было когда-то всего девять семей, а сейчас — сто семьдесят девять. Основной капитал наш — больше девяти миллионов. Дохода в прошлом году получили больше двух миллионов. Нас часто спрашивают: «В чем секрет ваших успехов?» А у нас и секрета-то никакого нет! Правильные севообороты. Клевера. У нас под многолетними травами нынче шестьсот гектаров! Ну, конечно, хорошая обработка земли, и удобрение, и под­кормка, и постоянный состав бригад, и закрепленная за бригадой земля — это же всем известные мероприятия.

Какой тут секрет?

— Неверно! — прерывает его Петр Алексеевич.— Не так ты говоришь. Есть у нас свой «секрет»! И заключает­ся наш «секрет» как раз в том, чего многие председатели недооценивают и что наша партийная организация всегда ставила во главе всего,— это идейное воспитание людей!

Петр Алексеевич нагибается вперед, сжав ручки крес­ла. Его лицо утратило обычное оживленное, смеющееся выражение, стало напряженным; слова, лишенные обыч­ного веселого вятского акцента, звучат сильно и страстно:

— Организация труда, агротехника, связь с наукой— это все великое дело, но и оно при первой трудности может превратиться в круглый ноль, если нет партийной души в коллективе. Двадцать пять лет нахожусь я на посту председателя и с каждым годом крепче убеждаюсь в том, что идейное воспитание для нас—все равно что крылья для самолета.

3. Воспитание чувств

Развертывание социалистического соревнования, до­клады и беседы на политические темы, работа с газетой, с книгой — все это носит в колхозе «Красный Октябрь» систематический характер, но, помимо этого, идет кропот­ливая, на первый взгляд мелкая, но дорогая своей повседневностью воспитательная работа. Вся жизнь кол­хоза пронизана этой работой. Можно привести сотни примеров.

Колхозник привез с поля маленький воз сена. Мелкий факт, мимо которого легко пройти, но Петр Алексеевич уже бежит по двору и окликает проходящих:

— Девушки, вы куда? Идите со мной на минутку. Тетя Маша, идемте с нами.

Через минуту около злополучного воза толпятся люди. Воз ворошат, приподнимают, смеются: .

— На ком ты вез, на кошке или на курице? В заключение Прозоров говорит:

— Коня гнал, время тратил, а привез с гулькин нос. Какое уж тут соревнование, если так работать? Всю бригаду срамишь.

Кропотливо, по крупинкам воспитывалось в людях социалистическое отношение к труду.

Нужен был приводной ремень к молотилке, а денег не было. Решили некоторое время не давать в столовой молока, чтобы продать молочные продукты и выручить деньги. Кое-кому это не понравилось. Однажды Прозоров приехал на лошади за главными ворчунами.

• Садитесь, старики!

• Куда повезешь-то?

• В одно место...

Он привез их в соседний отстающий колхоз и повел по сараям и складам, в которых не было машин, потом повел их по домам. Он ходил из дома в дом, а за ним из дома в дом молча ходили колхозники.

Не было произнесено никаких речей, никаких поясни­тельных слов, и только на обратном пути один из стариков вымолвил:

• Так ведь мы поняли, зачем ты возил-то нас...

• Так ведь я и знаю, что поняли.

Так по крупинкам воспитывалось уменье смотреть вперед, уменье ценить колхозное богатство.

Колхозники «Красного Октября» хорошо понимают роль электрификации в строительстве новой, коммунисти­ческой жизни. У них уже есть люди, посвятившие себя делу электрификации, свои колхозные электрификаторы. Развитие хозяйства колхоза, в котором так тесно перепле­тены наука и труд, требует расширения энергетической базы. Так возникает в колхозе новая электростанция. Могучая сила электричества дает новые мощности хозяй­ству колхоза, она прочно вошла в его быт.

Есть у колхозников предмет особой любви и забот: это свой колхозный санаторий.

— Мы еще живем не так, как нам надо,— говорит Прозоров...— Но вот санаторий наш — это особая статья! Это уже то, что надо!..

На слиянии двух рек — Селюги и Лебедки — в тихом ельнике выстроили колхозники двухэтажный домик с балконами. Вокруг лесная тишина, и бывает, что в окно столовой заглядывают любопытные белки, а лунными ночами зайцы подбегают к самым дверям. Но стоит перешагнуть через порог, как забудешь о том, что за порогом лесная глушь.

Этот домик не просто санаторий — это частичка того нового, которое так бережно, любовно и неустанно выращивают колхозники.

Санаторий рассчитан на 30 отдыхающих. Отдых в своем санатории — это не случайный эпизод в жизни колхозников, а система, вошедшая в быт. Каждый добро­совестный колхозник обязательно раз в год проведет здесь несколько недель.

Здесь уже есть свой установившийся быт — свои ма­ленькие традиции.

Празднично обставлен сам приезд. В нескольких санях с песнями и музыкой подъезжает новая партия отдыха­ющих. Традиционная ванна (ванны здесь принимаются почти ежедневно), смена белья, и вот колхозники, приоде­тые, радостные и немного торжественные, входят в диванную комнату.

Все отдыхающие проходят медосмотр, взвешиваются и с первого же дня начинают принимать по предписанию врача лечебные процедуры в физиотерапевтическом каби­нете, оборудованном новейшей аппаратурой.

В здешнем колхозе не диво услышать, как доярка или конюх говорят:

— Что-то я неважно себя чувствую. Надо бы съездить в санаторий попринимать соллюкс.

Соллюкс, кварц — любимые процедуры в здешних, бедных солнцем местах. В санатории прекрасно поставле­но питание — кормят сытно и вкусно, как на первоклас­сных курортах.

Но и питание, и лечебные процедуры — это не главное: главное в санатории — организация культурного отдыха. Здесь обычны и спектакли, и просмотр новых кино­фильмов в собственном кинозале, с собственной аппарату­рой. По-особенному хороши и уютны вечера громкого чтения. За стенами метель, ели скребутся в окна черными лапами, а здесь тепло, светло, ковры, картины, цветы. Женщины вяжут, уютно устроившись в креслах, мужчи­ны, оставив излюбленный бильярд, шахматы и домино, устроились на диванах. Заведующая санаторием, она же культурница, она же руководитель хорового и драматиче­ского кружков, Овсянникова читает вслух.

Здесь много читают и вслух, и про себя, и еще больше поют. Без устали пляшут девчата любимую свою пляску «Ягодиночку».

Здесь, в селе, когда-то не знавшем иного веселья, кроме пьянки и дебоша, теперь все время чувствуется и желание и уменье людей красиво отдохнуть.

Чувствуется особо бережное отношение людей к тому хорошему, что ими создано. Каждый бережет не только ковры и кресла, но тщательно оберегает ту атмосферу ясности, чистоты, хорошей гордости собой и другими, которая царит в этом доме. Вы не увидите здесь ни одной соринки, оброненной на пол,— если она и упадет, то ее тотчас поднимут; вы не услышите здесь ни одного резкого или невежливого слова,— если оно и сорвется, то все посмотрят на виновника с такой полной достоинства укоризной, что он умолкнет, смущенный.

И, может быть, из всего дорогого и хорошего, что есть в этом домике, самое лучшее и ценное как раз и есть это бережно уважительное, полное хорошей гордости отношение людей друг к другу, к своему коллективу, к тому, что создано этим коллективом.

Человек, впервые попавший в колхоз, удивляется:

• Станки, двухэтажные дома, гидростанция, подвес­ная дорога — неужели все это построили не инженеры, не специалисты, а землепашцы, крестьяне?

• Колхозники,— поправил его Василий Иванович Ер-гин, в прошлом кузнец, а теперь заведующий механиче­скими мастерскими, человек редкой технической одарен­ности. Он улыбнулся, и светлая улыбка сразу преобрази­ла немного суровое на первый взгляд лицо этого скромно­го и молчаливого человека.

В этой улыбке была хорошая гордость.

4. Школа дарований.

С кем бы из колхозников вы ни говорили — с полево­дом, с токарем, со свинаркой,— вам, как правило, бросает­ся в глаза незаурядность этих людей.

Незаурядность чувствуется в страстном увлечении своим делом, в глубине и точности знаний, в широте кругозора.

Как выковываются в колхозе эти даровитые люди?

Перед нами главный зодчий колхоза — Константин Григорьевич Лалетин.

То же обветренное лицо, что и у большинства колхоз­ников, та же печать чуть суровой и одновременно застен­чивой сдержанности.

— Жили мы бедно,— рассказывает он.— Земля не кор­мила. С детства учился у брата столярничать. А насто­ящая жизнь моя началась в колхозе. Помню, позвал меня как-то Петр Алексеевич да и говорит: «Надо нам строить лесопилку, и решили мы доверить это дело тебе». Я говорю: «Мыслимое ли это дело?! Какой я строитель?!» А он мне на это: «Лазаря нам не пой! Не хуже ты, чем другие люди, и нечего прибедняться». Не терпит он, когда человек сам себя принижает! «Бери, говорит, книги, поезжай на соседнюю лесопилку. Почитай, посмотри, посоветуйся — и за де­ло!»— «А ну как испорчу?» — «Испортишь — поправишь, мы и на это пойдем. Помогать будем. Если хочешь знать, так нам свой строитель еще дороже и желательней своей лесопилки». И взялся я за это дело. И построил я лесопилку...

Константин Григорьевич умолкает, улыбается и смот­рит потеплевшим взглядом куда-то вдаль, в прошлое.

Так начиналось. С тех пор чертежные инструменты, ватман, калька стали неразлучными спутниками Лалетина.

Лесопилка, водонапорная башня, водопроводная сеть, гидростанция, баня, гараж, мастерские, Дом культуры, крахмальный завод, ветряки, двухэтажные жилые дома выстроены его руками. Он был и проектировщиком, и чертежником, и прорабом, и начальником строительства, и архитектором, и отопленцем, и сантехником — воистину «и швец, и жнец, и в дуду игрец»!

Даже в тех случаях, когда здания строились по типовому, присланному из города проекту, беспокойная мысль Лалетина обязательно вносила в проект дополнения и поправки. Так было при строительстве гидростанции,— он придумал простую и остроумную вещь: удлинил тур­бинный вал и приспособил к нему два мельничных постава. За стеной гидростанции выросла мельница.

Так же замечательна судьба Василия Ивановича Ергина.

Мастерские колхоза, которые славятся на весь район, в которых изготовляются и ремонтируются сложные механизмы, созданы этим даровитым человеком, созданы из заводского утиля, добытого за полцены.

Около старых колхозников подрастает целая плеяда талантливой молодежи.

Все в колхозе знают Леню Прозорова — проектировщика и строителя подвесной дороги.

Знают двадцатилетнего Леню Лалетина — электри­ка, слесаря, токаря, шофера, тракториста, конструктора оригинального и сложного автомата, изготовляющего гвозди.

У Лени Лалетина светло-голубые глаза и тонкое лицо, все с тем же выражением сдержанности, скромности.

— Что заставило вас, Леня, просиживать целые часы над своим автоматом?

Он отвечает застенчиво, но с неудовольствием:

— Ничто не «заставило».

Самое слово «заставило» ему не нравится, потому что в этом слове есть оскорбляющий Леню оттенок.

• Я сам хотел... Колхозу нужны были гвозди... Мы сильно строились, а с гвоздями было плохо... Война же была...

• А что вас сейчас увлекает?

Реактивные самолеты,— неожиданно отвечает он, и вот уже светится на лице удивительно хорошая, чуть застенчивая улыбка, льется торопливый, взволнованный рассказ.

Тексты для анализа к практическому занятию 8 (раздел 2)