На пути к шляхетской демократии

Не оставалась неизменной и структура политической власти. Узаконенная Нешавскими статутами форма прямого контроля дворянских региональных съездов за королевской властью на деле оказалась громоздкой. По поводу сбора подати или созыва ополчения правительству надо было договариваться с каждым из сеймиков, а тот, прежде чем дать ответ, обычно узнавал мнение шляхты соседних земель. На переговоры уходило длительное время. Пришлось, не меняя существа, изменить процедуру. Представители сеймиков — «земские послы» — стали съезжаться к королю, чтобы на месте согласовать спорные пункты и сообща принять решение. При преемнике Казимира IV — его сыне Яне Ольбрахте (1492— 1501 гг.) этот порядок полностью утвердился.

Так возникла посольская изба, составив нижнюю палату шляхетского сословного представительства, сейма. Статус верхней палаты, сената, приобрел давний королевский совет. В сенат (коронную раду) по должности входили канцлер, воеводы, другие высшие сановники и католический епископат. Назначение на эти должности зависело от короля, но доставались они, за редким исключением, аристократии, так что сенат был оплотом олигархии. Посольская же изба с самого начала служила политическим инструментом средней шляхты (хотя, к большому ее неудовольствию, вплоть до 1540 г. часть сеймовых послов не избирались на сеймиках, а назначались сенаторами).

Были ли представлены в посольской избе города? Ответ принципиально важен для характеристики польского сейма. Сведения отрывочны, но бесспорно, что на некоторых сеймах конца XV— начала XVI в, представители городов присутствовали. Так, в сеймовых актах 1505 и 1507 гг. участниками названы «прелаты, бароны, земские и городские послы». Однако участие последних не было регулярным, иначе перед сеймом 1503 г. властям незачем было бы специально обсуждать вопрос, приглашать ли Краков, Люблин, Львов и другие города. Известно, что сами горожане не слишком стремились занять постоянное место в сословном представительстве и не всегда откликались на приглашения, считая в соответствии со средневековым обычаем, что, не поехав на сейм, они получили предлог не платить установленную там подать. Эта достаточно

близорукая тактика состоятельных горожан совпадала с нежеланием влиятельных феодальных сил

видеть плебеев в законодательном учреждении.

Поэтому через каких-либо два-три десятилетия стало нормой, неписаным законом, что горожане в посольской избе не заседают. Исключение сделали только для столицы. Дворянство монополизировало обе палаты сейма, и потому говорить о сословно-представительной монархии в Польше можно лишь с весьма серьезными оговорками.

Создание посольской избы было большим политическим успехом рыцарства. Знать отыгралась при ближайшей смене на престоле. На него притязал брат оставшегося холостяком Яна Ольбрахта, великий князь литовский Александр. Объявив Александра королем, сенат заранее, до коронации, заставил его признать новый, так называемый Мельницкий привилей (1501 г.), по которому власть концентрировалась в верхней палате сейма. Монарху была отведена роль не более как главы этого верховного органа. Привилей предусматривал, что королю, если он нарушит обязательства и будет править как тиран, можно будет отказать в повиновении. Но триумф знати был недолог: короновавшись, Александр (1501 —1506 гг.) не утвердил навязанную ему грамоту. Шляхта энергично поддержала его, и магнаты отступили. Мельницкий привилей не только

не вступил в силу, но было даже постановлено считать его несуществовавшим. В 1505 г. стороны достигли соглашения, закреплявшего равновесие сил. «Отныне и на будущие времена нами и нашими преемниками, — от королевского имени возглашала принятая в Радоме сеймовая конституция, — не должно быть установлено ничего нового без совместного соизволения сената и земских послов».

Конечно (и это немаловажный момент в истории феодальной польской государственности),

монархия, у которой не сложилось крепкого союза с городами, несла ощутимые потери. В XIV— XV вв. магнат и шляхтич — каждый в свою пользу — навязали своему государю ряд ограничений и

продолжали в том же духе дальше. Не напрасно Станислав Заборовский и другие дворянские

публицисты XVI в. в своих сочинениях утверждали наличие полной суверенности дворянского

сословия, чьей воле якобы должен быть послушен монарх. Однако в руках короля имелись эффективные рычаги власти. Он был верховным судьей и стоял у руля внешней политики, фактически распоряжался государственными имуществами и назначал сановников (правда, сместить уже назначенного он мог только за государственную измену). Только королем созывался сейм, без его подписи сеймовое постановление не имело силы. По своему усмотрению он издавал эдикты и мандаты. От этих правовых актов требовалось лишь, чтобы они не нарушали дворянских привилегий, т. е. не касались таких щекотливых предметов, как сбор податей или созыв посполитого рушенья. Всех Ягеллонов считали выборными королями, но это не помешало династии править второе столетие. Ради поддержания унии с Великим княжеством польские политики неизменно выбирали на опустевший трон государя Литвы либо, как в случае с Яном Ольбрахтом, королем становился родной брат великого князя. Великокняжеский же титул переходил по наследству. Следовательно, выборность была скорее номинальной.

Компромисс 1505 г. оказался шатким. При третьем из сыновей Казимира IV — Сигизмунде I Старом (1506 —1548 гг.) раздоры обострились. Наибольшую активность в шляхетском лагере проявляло великопольское среднее дворянство, предводимое Я. Ласким (в 1503—1510 гг. — канцлер, с 1510 г. до конца жизни, до 1531 г., — архиепископ гнезненский). Была выработана целая программа преобразований. В первой трети XVI в. из-за сопротивления олигархии реализовали лишь мизерную ее часть. Но примечателен сам характер требований.

На сейме 1504 г. была начата, а с 1520-х годов широко развернулась борьба за экзекуцию имуществ — за возврат тех королевских имений, которые Ягеллоны, Сигизмунд I в том числе, щедрой рукой дарили, раздавали в держание или в залог магнатам. Такая реформа ударила бы по имущественным интересам знати, но заметно пополнила хронически пустовавшую казну доходами с возвращаемых фиску сел и городов. Экзекуционисты, как стали называть реформаторов, требовали оздоровить администрацию и судопроизводство, создать свод законов, освободив его от устарелых и локальных правовых норм (эти требования составили так называемую экзекуцию законов), обложить постоянной податью на военные нужды обширные церковные земли и т. д. В то же самое время для большинства шляхетских трибунов, как и для большинства магнатов, оказался неприемлемым правительственный проект 1514 г., повторно представленный в 1527 г. В нем Сигизмунд I предлагал ввести постоянное налогообложение всех дворянских имений, дабы на собранные деньги содержать регулярное войско взамен созываемого в минуту опасности посполитого рушенья. Это своенравное и худо обученное дворянское ополчение в век пороха и новой военной тактики становилось анахронизмом, да и поместная шляхта, увлеченная своими фольварками, смотрела на обязанность военной службы как на обузу. В Польше давно существовали и хорошо показали себя наемные полки — отчасти из иноземцев, а преимущественно из «обывателей» (граждан) коронных земель. Лишь вечная нехватка денег

мешала развернуть эти формирования, ядро которых составляли пехота и пушкари. Так что

правительственному замыслу нельзя было отказать в разумности. Однако сейм его не одобрил. Шляхте жаль было расстаться с гарантированной еще Кошицким привилеем 1374 г. свободой от регулярных податей. Ее пугало, что реформа усилит короля и тот, имея под рукой большую регулярную армию, станет слишком независимым. Призрак абсолютизма и потом продолжал страшить рыцарство.

Оно подняло шум, когда Сигизмунд I и его властолюбивая супруга итальянка Бона Сфорца, склонив на свою сторону большинство сенаторов, обошли привычный порядок: в 1529 г. сенат, не дожидаясь бескоролевья, провозгласил их девятилетнего сына Сигизмунда Августа королем, что подтвердил сейм, и в 1530 г. мальчика короновали. Войди такая практика, как и рассчитывал Сигизмунд I, и обычай, она была бы равнозначна введению наследственной монархии. Исчезли бы междуцарствия, которые даже при почти предрешенном исходе выборов давали дворянству повод требовать от очередного претендента на престол новых привилеев.

Экзекуционистов раздражало то предпочтение, какое Сигизмунд постоянно, иной раз подчеркнуто, отдавал сенату перед посольской избой. Недруги его так и называли: сенаторский король. Гнев шляхты выплеснулся наружу на сейме 1536 г. Там звучали призывы к радикальным, направленным против светской олигархии, епископата и короля преобразованиям. Как обычно, шляхетская программа продемонстрировала и сословный эгоизм, включив в себя, например, требование запретить ремесленные цехи, которые не допускали на городской рынок изделия сельских, зависимых от помещика мастеров. Обеспокоенное правительство предпочло отвлечь внимание от внутренних дел и объявило о походе на Молдавию. Уловка не удалась. Собранное ради этой цели в августе 1537 г. под Львовом огромное — по оценке современников, 150-тысячное — дворянское ополчение взбунтовалось. Писатели XVI в. прозвали это событие «куриной войной», изобразив в юмористических тонах, как ополченцы переловили всех кур

по окрестным селам. Но у фарса оказалось серьезное политическое содержание. Под конец тянувшихся семь недель переговоров мятежники навязали правительству новый принцип, который, перечеркнув Радомскую конституцию 1505 г., лишал сенат законодательных прав: «Ничто не может быть установлено у нас без воли нашей (т. е. короля) и послов наших (т. е. посольской избы)». Вновь и решительно был поставлен вопрос об экзекуции королевских имуществ. Петр и Марцин Зборовские, М. Ташицкий и другие предводители мятежа заставили Сигизмунда I открыто признать неудачу своего династического плана. Король подтвердил, что нельзя выбирать нового монарха при жизни старого, и обещал, что в будущем, после кончины уже коронованного Сигизмунда II Августа, в выборах будет участвовать все дворянское сословие. На ближайших сеймах дворяне заодно упростили судебную процедуру при розыске беглых крепостных и потребовали строго соблюдать акт 1496 г., запрещавший плебею владеть земскими (шляхетскими) имениями.

Находясь в оппозиции к высшему католическому клиру с его обширными привилегиями и богатством, многие из дворян сочувственно приняли идею «дешевой церкви», запрет торговать индульгенциями и другие нововведения начавшейся в Европе Реформации. Через несколько лет после выступления М. Лютера (1517 г.) у него нашлись последователи в Польше — главным образом в городах па северо-востоке страны (в Гданьске, Торуни и др.), а также среди магнатов и шляхтичей. Гораздо большую популярность в дворянской среде приобрел кальвинизм, проникавший на берега Вислы с конца 1530-х — начала 1540-х годов. Противникам самодержавия и церковной олигархии особенно импонировало республиканское по своей сути устройство кальвинистской церкви, вместе с тем позволяющее дворянину практически

подчинить себе кальвинистскую общину своей округи.

В основе польской дворянской Реформации лежали земные мотивы — такие, как стремление выйти из-под юрисдикции епископата по делам об ересях и о церковных имуществах, возложить на церковь долю расходов на военные нужды, порвать с римской курией, которая вмешивалась во внутренние дела страны и ежегодно выкачивала из нее солидные суммы. Помещиками двигало также желание не платить церкви десятину с крестьянских и домениальных полей. Побор был обременителен не только своим размером. Широко практиковалась «сноповая десятина», при которой нельзя было свозить хлеб с поля до тех пор, пока священник не выберет себе положенное число снопов. Суровые королевские эдикты и начатые с 1522 г. судебные процессы против еретиков не остановили распространения протестантизма. К середине XVI в. вне его влияния осталась одна Мазовия с ее ретроградной, мало затронутой экзекуционистским движением загродовой шляхтой. Реформационным идеям сочувствовали экзекуционисты-католики. С восшествием на престол Сигизмунда II Августа (1548—1572 гг.), который при жизни отца поддерживал добрые отношения с деятелями реформационного лагеря, надежды на церковную и политическую реформу возросли. Однако новый монарх также предпочел союз с епископатом, повелев в 1550 г. светской администрации содействовать исполнению приговоров церковного суда, и вскоре увидел, что недооценил силы шляхетской оппозиции. Сеймовым постановлением 1552 г. она на время приостановила предписанное королем исполнение церковных приговоров по делам веры и уплаты десятин, что превращало вынесенный духовенством вердикт в ничего не значащий клочок бумаги. Этот временный акт спустя десять лет превратился в постоянный. Так постановил сейм 1562-1563 гг., прозванный экзекуционным. Ему предшествовал съезд оппозиции в Сандомире, пригрозивший начать заседания сейма даже без королевского согласия. Сигизмунду II Августу не оставалось иного выхода, как пойти навстречу требованию. Больше того, круто меняя свой политический курс, он объявил себя сторонником экзекуционистской программы.

Ободренная таким поворотом событий шляхта провела на этом сейме долгожданную экзекуцию

имуществ: было постановлено, что все отданные в заклад или подаренные после 1504 г. королевские имения вернутся в казну. Одновременно осуществлялась фискальная реформа, касающаяся держателей королевских имений: им впредь оставлялась пятая часть ежегодного дохода. Остальное шло короне, причем четверть этой суммы («кварта») предназначалась на содержание наемного или «кварцяного» войска. По праву не доверяя тем сведениям о доходах, что подавали сами держатели, сейм наказал особым комиссиям каждые пять лет составлять подробную опись (люстрацию) хозяйств, передаваемых в их владение.

Эффект преобразований был значительно меньше ожидаемого.Экзекуцию имуществ, которая, по

предварительной оценке, сулила казне 700 тыс. злотых в год, магнаты саботировали. Держатели

королевских сел и городов скрывали свои доходы, мешая проведению люстраций. Кварту собирали с трудом, и ее едва хватало на жалованье четырем тысячам солдат.

Начало 1560-х годов — время наибольшего влияния экзекуционисткой шляхты, чья политика

по-прежнему носила двойственный характер: с одной стороны, раскачивала устои королевской власти, а с другой — объективно способствовала подъему национального государства, поскольку была направлена против засилья светской и духовной знати. Эта вторая, прогрессивная по своему содержанию политическая линия после победного для экзекуционистов сейма 1562—1563 гг. пошла под уклон: антимагнатская направленность шляхетского движения несколько теряет свою остроту. Шляхта понемногу охладевает к Реформации.

Напротив, католическая реакция отметила середину 1560-х годов первыми успехами. Им содействовал Сигизмунд II Август, быстро расставшийся с мечтой создать польскую реформированную церковь, на манер англиканской и самому возглавить ее по примеру английского короля Генриха VIII. В 1564 г. кардинал Станислав Гозий, одна из ведущих фигур европейской и польской Контрреформации, пригласил в страну иезуитов, которые очень скоро нашли покровителей при дворе. В следующем году король и сенат официально признали решения

Тридентского церковного собора, знаменовавшие переход католической реакции в решительное

наступление на протестантизм. Это удалось сделать потому, что кальвинистское дворянство своего во многом добилось, рознь с князьями церкви для него отходила на второй план.

Польский народ в своей массе остался чужд Реформации. От новой веры его отталкивало то обстоятельство, что ее насаждали - порой насильственно — дворяне (в городах — вместе с

патрициатом). Нельзя не отдать должного католической пропаганде, которая ловко и настоятельно напоминала прихожанам: протестантская ересь идет от притеснителей простого люда, от помещиков и городских богачей. И все-таки реформационное движение не замкнулось на дворянском сословии и городских верхах. Среди плебеев было немало приверженцев новых вероучений — как в землях, остававшихся вне Польского государства (Силезии, Западном Поморье), так и в ряде областей Короны. Именно из плебейской среды рекрутировалось большинство протестантских священников. Участие крестьян и горожан придавало движению черты классового протеста. Антифеодальная борьба под знаменами лютеранства, кальвинизма, других, менее распространенных реформационных учений временами принимала активные формы, особенно в Поморье.

Под воздействием Великой крестьянской войны в Германии в 1525 г. прокатились волнения и восстания в Гданьске, Торуни и других местах.

В середине - второй половине XVI в. радикальное направление в польской Реформации было ярко представлено «польскими братьями» (иначе — антитринитариями, или арианами). В социальной доктрине антитринитариев, внутренне весьма неоднородной, в известной мере отразилась идеология народных масс. Часть общины, генетически связанная преимущественно с ремесленной средой, выступала против частной собственности и сословных различий, против любого насилия, государственной власти и войн. «Не годится иметь подданных, тем паче — невольников и невольниц, ибо ничем иным, как язычеством, является господство над своим братом, пользование его потом, а вернее — его кровью», — писал Павел из Визны. Идеологи этого крыла — Гжегож Павел, Марцин Чехович и др. — требовали, например, на арианском синоде 1568 г. от членов общины, чтобы те «своими руками зарабатывали себе на хлеб», и призывали своих единоверцев-шляхтичей: «Продайте имения и раздайте деньги бедным». Кое-кто из ариан пробовал претворить в жизнь уравнительно-коммунистические идеалы.

Впрочем, арианский радикализм был недолговечен. Здесь сыграли роль как преследования со

стороны властей, так и раздоры внутри общины. С середины 80-х годов XVI в. умеренно- шляхетское крыло добилось полного перевеса.