Проблемы историко-философской науки. М., «Мысль», 1969. - Ойзерман Т. И

Неизвестно, где ожидает нас смерть; так будем же ожидать ее всюду. Размышлять о смерти — значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот ра­ зучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения» (76, 109).

Не трудно понять, что эти рассуждения философаскептика радикально отличаются от средневековой ре­ лигиозной проповеди, культивирующей страх перед смертью и неизбежным загробным воздаянием за от­ ступление от религиозного благочестия в этой бренной жизни. Монтень — предшественник рационалистиче­ ского учения о жизни, согласной с разумом. Однако классический представитель рационалистической эти­ ки Б. Спиноза, который, так же как и Монтень, продол­ жает традиции античного эпикуреизма и стоицизма, весьма отличается от него в понимании разумного от­ ношения к смерти. «Человек свободный, — говорит он, — ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жиз­ ни» (99, 576).

Сравнивая эти противоположные убеждения, мы едва ли можем сказать, кто более прав из этих мысли­ телей: оба они в известных отношениях правы и в сущности лишь по-разному выражают прогрессивные

гуманистические убеждения своего			времени. Здесь
вполне	применимо	приведенное	выше изречение
Н. Бора	относительно	сложных истин, состоящих из

противоположных утверждений. В споре между раз­ личными философскими убеждениями необходимо по­ этому разграничивать борьбу между истиной и заблу­ ждением от разногласий, которые выражают оправ­ данное разными обстоятельствами различие в отноше­ нии к фактам, существование которых не ставится под вопрос. Многообразие убеждений в границах опреде­ ленной философской тематики выражает, таким обра­ зом, лишь многообразие реально существующих чело­ веческих отношений к общепризнанным фактам.

Некоторые буржуазные исследователи склонны отождествлять убеждения с верованиями, отрицая су­ щественное различие между «верой» в существование внешнего, объективного мира и религиозной верой. Это смешение совершенно несовместимых понятий об­ основывается по-разному: одни говорят об иррацио-

349

нальности всякого убеждения, другие, напротив, при­ знают, что убеждения проистекают из опыта, но ис­ толковывают его субъективистски, т. е. просто как со­ вокупность переживаний индивидуума. На этом пути возникают такие лишенные всякого объективного со­ держания понятия, как, например, «религиозный опыт», и явно фидеистские попытки доказать реаль­ ность сверхъестественного, исходя из «интимного опы­ та» индивида.

Разумеется, человек, который не ставит перед со­ бой философских вопросов, признает существование внешнего мира без каких-либо предварительных раз­ мышлений на эту тему. Можно сказать, что он убеж­ ден в его существовании или даже что он верит в его независимую от сознания реальность, но вернее все же считать, что он доверяет свидетельствам своих орга­ нов чувств. Человеческий индивид практически суще­ ствует в не зависящем от его сознания мире вещей и людей. Существование независимой от сознания мате­ риальной действительности постоянно доказывается повседневным опытом, практическим действием, неза­ висимо от того, сознает он это или нет. Не приходится доказывать, что убеждение в существовании объектив­ ной реальности кардинально отличается от веры в сверхъестественное, которая непосредственно поддер­ живается определенного рода субъективностью, исто­ рически порождаемой господством стихийных сил об­ щественного развития над людьми. Так обстоит дело не только с религиозными верованиями, но и с много­ образными буржуазными и мелкобуржуазными пред­ рассудками.

В философии на протяжении тысячелетий ее суще­ ствования имеются самые различные убеждения и ве­ рования. Одни из них аналогичны естественнонаучным убеждениям, т. е. основываются на более или менее твердо установленных фактах, другие, напротив, не со­ гласуются с фактами или даже явно противоречат им. Однако и в такого рода философских убеждениях от­ ражаются факты: определенные социальные потреб­ ности, интересы, приверженность к исторически из­ жившим себя общественным отношениям, традициям и т. д. Спор между философскими убеждениями име­ ет, таким образом, глубокие исторические и идеологи-

3 5 0

ческие корни, которые, как правило, получают самые разнообразные умозрительные выражения: одна и та же идеологическая функция или историческая на­ правленность в зависимости от условий и традиций поразному формулируется различными конкурирующи­ ми друг с другом философскими учениями. Неотомист­ ский принцип «гармонии» науки и религии и совер­ шенно противоположный ему принцип философов,

вдохновляемых		протестантизмом, которые утвержда­
ют, что	науку	и религию разделяет бездонная про­
пасть,	как уже	указывалось выше, представляют со­

бой лишь разные способы решения одной и той же за­ дачи — апологии религии. Но признание радикальной противоположности между наукой и религией может служить не только фидеистскому замыслу всемерного принижения фундаментального познавательного зна­ чения науки, но и материалистическому, атеистическо­ му отрицанию религии. Именно поэтому идеологиче­ ский конфликт приобретает в философии специфиче­ скую форму теоретического обсуждения вопроса, в котором каждый участвующий в споре считается с авторитетом логики, аргументирует, доказывает, а не просто декларирует свое убеждение. Этому императиву вынуждены подчиняться и приверженцы алогизма: они пытаются доказать гносеологическую несостоя­ тельность логического мышления логическими аргу­ ментами.

Таким образом, философский спор, черпая свои убеждения в идеологической борьбе, выражает вместе с тем и относительную самостоятельность философии как специфической формы познания действительно­ сти. Цепь логических выводов, образующих в конеч­ ном счете систему философских убеждений, в значи­ тельной мере определяется исходными логическими предпосылками, которые не могут быть сведены к кон­ статации отдельных фактов, ибо философские поло­ жения в меру приписываемой или действительно при­ сущей им всеобщности не могут быть подтверждаемы отдельными фактами*.

* Отсюда и возникает типичная для большинства спекулятив­ но-идеалистических систем убежденность в том, что философские положения, логически следующие из определенных основоположе-

351

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ КОРНИ ФИЛОСОФСКОГО СПОРА

Идеологическая функция философии, как уже было выяснено в предыдущей главе, не исчерпывает всего ее содержания, так же как и не выражает ее от­ личия от других форм общественного сознания. Отсю­ да вытекает необходимость рассмотрения теоретиче­ ских корней философского спора. Этот спор неизбе­ жен, поскольку существуют разные философские направления, течения, системы, концепции, которые противостоят друг другу. Однако дивергенция фило­ софских учений является продуктом развития классо­ во антагонистического общества и не может рассматри­ ваться как специфическая, непреходящая особенность философской формы познания. С этой точки зрения борьба между материализмом и идеализмом, конечно, не является вечным законом философского развития. Поэтому для выявления гносеологической природы философского спора нет необходимости рассматривать, так сказать, экстремальные его формы, т. е. борьбу

ний, принципиально независимы от интересов, аффектов, субъек­ тивности мыслителя, так же как независимы они от многообраз­ ных фактических данных, которые в лучшем случае могут слу­ жить иллюстрацией этих положений, но никак не подтверждением или опровержением. Эта идеалистическая иллюзия, основываю­ щаяся на упрощенном истолковании фактической основы фило­ софских умозаключений, выпускает из виду своеобразие тех фун­ даментальных фактов, из которых исходит философ до того, как он начинает дедуцировать их из принятых им теоретических по­ сылок. Не будь природы, никакой идеалист не смог бы «дедуциро­ вать» ее из предполагаемой им духовной сущности. Поэтому спе­ кулятивно-идеалистическое умозрение исходит из фактов, но пы­ тается представить их как следствие того, что лишь предполагает­ ся им как существующее. Мнимая независимость философского умозрения от фактов, которые оно пытается дедуцировать, совер­ шенно аналогична той независимости, которую обнаруживает фантазия, когда она сочетает, комбинирует самым причудливым образом реальные, действительно существующие элементы. Но ни­ какая фантазия не способна создать хотя бы один из этих элемен­ тов: в сказочном драконе о семи головах, извергающем пламя из каждой своей усеянной клыками пасти, мы не находим ни одного элемента этой фантастической мозаики, который был бы просто выдуман, т. е., так сказать, создан из ничего. Так и в спекулятив­ но-идеалистических (а также религиозных) учениях естественное возводится в сверхъестественное, трансцендентное и т. д.

352

основных направлений в философии. Философский спор имеет место и в рамках одного и того же направ­ ления между различными его приверженцами. Теоре­ тически вполне допустимо абстрагирование не только от борьбы направлений, но и от противоречий внутри этих направлений, с тем чтобы ограничиться рассмот­ рением гносеологических корней философского спора в его наиболее элементарной и, следовательно, неиз­ бежной форме, независимой от коренных социальных противоположностей. Только при таком подходе, если, конечно, он может быть осуществлен, обнаружится, в какой мере полемика относится к сущности самой фи­ лософии и составляет имманентно присущий ей спо­ соб существования. Мы возвращаемся, таким образом, к рассмотрению специфической формы философского знания.

Своеобразие философской проблематики, как было показано уже выше, проявляется прежде всего в неограниченности объема философских категорий, ка­ чественно отличающихся от понятий, сознательно со­ здаваемых учеными путем обобщения эмпирических данных. Эта особенность философских категорий, истол­ кованная Кантом как свидетельство их априорности, показывает, что предметом философского исследова­ ния является специфический оптимум (природа, об­ щество, человек, познание, нравственность и т. д.). Именно изучение таких неограниченных, бесконечно многообразных по своему содержанию комплексов яв­ лений делает необходимым применение философских категорий как особого рода понятий, определение ко­ торых во всяком случае непосредственно не основы­ вается на обобщении эмпирических данных, имеющих­ ся в распоряжении ученого*. Потому-то и возникают

* Понятие категории зачастую применяется весьма расшири­ тельно, т. е. толкуется просто как предельно общее понятие в рам­ ках данной отрасли знания. С этой точки зрения иной раз гово­ рят, что категориями классической механики являются масса, плотность, непроницаемость, скорость, давление, работа и т. д. Не стирается ли в таком случае различие между категориями и общими понятиями? Последние, поскольку они указывают на по­ всеместно наблюдаемые факты, не вызывают какого-либо вопроса относительно реальности содержания, с которым они связываются. Совершенно иное дело философские категории, такие, например, как субстанция, сущность, необходимость, случайность. Гносеоло-

12

Т. И. Ойзерман

353

вопросы: существует ли иная, кроме логической, необ­ ходимость? действительно ли все существующее обра­ зует единство? относится ли категория возможности к чему-либо реально существующему, или же она выра­ жает лишь отношение человеческого сознания к неко­ торым процессам? Мы взяли в качестве примера лишь некоторые философские вопросы, которые встают в связи с определением и применением философских ка­ тегорий, значительная часть которых была уже изве­ стна древности, т. е. применялась философами тогда, когда они явно не могли дать научный анализ их со­ держания или обосновать правомерность их логиче­ ского применения.

Изучение специфических форм всеобщности, пред­ полагающее глобальное представление о мире как це­ лом или представление о том, что в этом мире состав­ ляет особого рода целостности, закономерно порожда­ ет вопросы относительно объективной реальности того, что обозначается категориями. Старый спор между но­ миналистами и «реалистами» в модифицированной форме продолжается и в современной философии, по­ скольку проблема общего, особенного, единичного по­ стоянно воспроизводится как развитием науки, так и общественной жизнью, в которой каждый отдельный человек рассматривает единичное, особенное, всеобщее не только как логическую, но прежде всего как чело­ веческую проблему.

Спор об универсалиях — лишь один из аспектов

гическая возможность сомнения в физической реальности припи­ сываемого им содержания совершенно очевидна, так же как и возможность взаимоисключающих определений или интерпрета­ ций этих категорий. К тому же философские категории в отличие от общих понятий, применяемых в других науках, обычно нахо­ дятся в коррелятивном отношении с другими философскими кате­ гориями, и это отношение, как правило, заключает в себе момент отрицания в диалектическом смысле этого слова: необходимость — случайность, необходимость — возможность, свобода — необходи­ мость, сущность — явление, сущность — видимость, возмож­ ность — действительность, бытие — небытие и т. д. Таким образом, природа философских категорий, содержание, которое они выра­ жают, заключают в себе гносеологическое основание для философ­ ского спора. Попытки создания новых категорий путем придания особенного значения уже вошедшим в оборот категориям или понятиям (бытие в неотомистской интерпретации, существо­ вание в экзистенциалистской философии) еще более усиливают тенденции, порождающие философский спор.

354

проблемы, возникающей при рассмотрении любого спе­ цифического оптимума. Другими аспектами этой же проблемы являются вопросы о предпосылках познава­ емости этой оптимальной, но специфической всеобщ­ ности, которые по-разному формулируются сторонни­ ками эмпиризма, априоризма, конвенционализма, ме­ тафизиками, допускающими возможность выхода за пределы всякого возможного опыта, приверженцами феноменализма, философского скептицизма и т. д. Таким образом, философский спор имеет не только те же гносеологические корни, что и любая научная дис­ куссия, но и свои особенные гносеологические истоки. Это очевидно также и в тех случаях, когда философия занимается вопросами, которые входят в предмет дру­ гих, специальных наук, например проблемой бесконеч­ ности.

Частная наука благодаря особому ограничению предмета исследования, которое несовместимо со спе­ цификой философской формы познания, может иссле­ довать эту, как и всякую иную, проблему в соответ­ ствии со своей специальной задачей, обусловленной ее предметом. Философия по самой своей природе не мо­ жет ограничить себя выполнением такой благодарной и «скромной» задачи. А между тем бесконечность именно потому, что она бесконечность, познается лишь через конечное, которое, однако, не есть бесконечное, хотя оно и содержит в себе бесконечное и, следова­ тельно, в некотором отношении является таковым.

Познавая конечное, мы познаем бесконечное, но, по-видимому, всегда ограниченным, конечным обра­ зом. «Бесконечность, — говорит Энгельс, — есть проти­ воречие, и она полна противоречий. Противоречием является уже то, что бесконечность должка слагаться из одних только конечных величин, а между тем это именно так. Ограниченность материального мира при­ водит к не меньшим противоречиям, чем его безгра­ ничность, и всякая попытка устранить эти противоре­ чия ведет, как мы видели, к новым и худшим проти­ воречиям. Именно потому, что бесконечность есть противоречие, она представляет собой бесконечный, без конца развертывающийся во времени и пространстве процесс. Уничтожение этого противоречия было бы концом бесконечности» (1, 20, 51). Но не относится ли

*	355

то, что Энгельс говорит о бесконечности, в какой-то мере (и эту меру нелегко установить) ко всякой фило­ софской проблеме, к предмету философии вообще?

Противоречие бесконечности составляет объектив­ ный источник противоречий той специфической формы познания, которая делает многообразие бесконечного или бесконечное многообразие предметом своего изу­ чения. Это хорошо сознавал Кант, связавший с анали­ зом проблемы бесконечности антиномии чистого разу­ ма, т. е. неразрешимые, по его убеждению, противоре­ чия, в которые неизбежно впадает философия как «теоретический разум». В. И. Ленин в своих замечани­ ях на гегелевскую «Науку логики» подчеркнул огра­ ниченность точки зрения Канта, особенно в том смыс­ ле, что Кант неправомерно ограничил сферу антино­ мичности: «У Канта 4 «антиномии». На деле каждое понятие, каждая категория так же антиномична» (3, 29, 106). Диалектический материализм в противопо­ ложность кантовскому агностицизму не признает принципиально неразрешимых антиномий. Противоре­ чия разрешаются как в самой объективной действи­ тельности (в процессе развития, борьбы противополож­ ностей), так и в теоретическом познании, диалектически отражающем этот процесс. Но теоретическое разреше­ ние противоречия предполагает определенный уровень познания данного процесса, который, конечно, далеко не всегда имеется налицо. Следовательно, как объек­ тивная диалектика действительности, так и субъектив­ ная диалектика процесса познания заключают в себе гносеологический источник философского спора.

Гносеологические истоки философского спора, по­ скольку они неотделимы от природы всякого, следова­ тельно не только философского, познания, носят не­ преходящий характер. Но было бы неправильно оста­ навливаться на разграничении преходящих и непрехо­ дящих истоков философского спора. Очевидно, что гносеологические возможности этого спора, заключаю­ щиеся в самой природе философских абстракций, су­ щественно модифицируются под влиянием историче­ ских условий и самого развития философии.

Философия в течение тысячелетий не могла найти самое себя, т. е. вычленить свой предмет и стать благо­ даря этому специфической, философской наукой. Ре-

356

альная возможность самоопределения философии как специфической науки сложилась лишь тогда, когда многочисленные частные науки «поделили» между со­ бой природу, а также многие сферы человеческой жиз­ ни. Благодаря размежеванию между философией и частными науками изменилось положение философии в системе научного знания. Хотя спекулятивно-идеали­ стические учения по-прежнему стремились, независи­ мо от частных наук, устанавливать основоположения всякого научного знания, они уже не могли игнориро­ вать их открытия и те методы, посредством которых они достигались. Все еще претендуя на положение на­ уки наук, которая черпает свои принципы из чистого разума, идеалистическая натурфилософия (особенно это очевидно на примере Шеллинга) в сущности вдох­ новляется выдающимися открытиями естествознания и вопреки субъективной убежденности философов на­ ходится в определенной зависимости от них.

Гегель, заявлявший, что философия природы не должна основываться на естествознании, так как «спо­ соб изложения, употребляемый в физике, не удовле­ творяет требованиям понятия» (27, 2, 16), которое из самого себя развивает определения внешней природы, выступал вместе с тем против произвольных натурфи­ лософских конструкций, которых, как известно, было немало и в его собственной системе. «Философский способ изложения, — писал он, — не есть дело произ­ вола, капризное желание пройтись для перемены ра­ зочек на голове, после того как долго ходили на но­ гах...» (27, 2, 16). Произвольными натурфилософски­ ми конструкциями Гегель считал теоретические поло­ жения, не согласующиеся с философскими принципа­ ми системы. И все же если с точки зрения этих, не вполне согласующихся друг с другом высказываний Гегеля проанализировать его натурфилософские ошиб­ ки, то окажется, что одни из них (таких, конечно, боль­ шинство) проистекают из его спекулятивно-идеалисти­

ческой	системы, а	другие — как	это ни	удивитель­
но — из	ограниченных естественнонаучных			представ­
лений его времени,		некритически	воспринятых этим
глубоким критиком эмпиризма*.

* На это правильно указывалось в советских историко-фило­ софских исследованиях, в частности в третьем томе «Истории фи-

357

Изменение положения философии в системе науч­ ных знаний, с одной стороны, открывает перед ней воз­ можность покончить со спекулятивным произволом и прочно опереться на данные частных наук, но, с дру­ гой стороны, порождает опасность усвоения заблужде­ ний, от которых не могут быть свободны эти науки. Механистическая ограниченность материализма XVII—XVIII вв., несомненно, была связана с дости­ жениями классической механики и с ее собственной ограниченностью, проявившейся, например, в ньюто­ новском понимании пространства и времени, лапласов­ ской концепции детерминизма и т. д. А так как фило­ софия не просто заимствует из частных наук отдель­ ные общие положения, но истолковывает их в более широком, мировоззренческом плане, то и это заклю­ чает в себе возможность заблуждений, которых избе­ гает естествознание, поскольку оно не занимается фи­ лософской интерпретацией этих положений. Тот же механистический материализм в своем учении о при­ роде и обществе неизбежно идет дальше, чем класси­ ческая механика, занимающаяся исследованием, соб­ ственно, механических процессов.

Таким образом, размежевание между				философией
и частными науками, создавая		прочную		основу	для
развития научно-философской		теории,	не	исключает
заблуждений,	обусловленных изменением			положения
философии в	системе научных	знаний.	Хотя эти		за­

блуждения коренятся в специфической природе фило­ софского знания, в мировоззренческом характере фи­ лософских обобщений, они отнюдь не непреодолимы. Материалистическая диалектика как метод философ­ ского обобщения открытий частных наук позволяет избежать абсолютизации этих открытий, выявляя их подлинное философское значение.

лософии», опубликованном в 1943 г.: «Читая его «Философию природы», можно видеть, как часто он оказывался в плену у са­ мых плохих эмпириков. Так, защищая превращение воды в воздух и обратно и допуская образование дождя из сухого воздуха, он опирался при этом на эмпирические наблюдения Лихтенберга и др. Утверждая, что вода не разлагается на кислород и водород, а по­ следний образуется лишь при пропускании электрического тока, Гегель опирался на наблюдения мюнхенского физика Рихтера и т. д.» (47, 264).

358