Благодарности

_К

ак уже было отмечено в первой главе, идея данной книги родилась из моего участия в проекте Фонда

Форда, который был организован в 1985 г. для выра- ботки рекомендаций по социальной политике в США. Точнее, она родилась во время моих размышлений над вступительными замечаниями Ральфа Дарендорфа, которые он сделал в ходе первых встреч участников проекта. Чуть более опосредованное влияние на меня оказал Дональд Макклоски, реабилитировавший ри- торику в качестве легитимного направления исследо- ваний для экономистов и обществоведов.

В процессе написания работы я получил помощь и поддержку от целого ряда людей, нашедших время ознакомиться с черновыми вариантами глав. Среди них мне бы хотелось особенно отметить Уильяма Эвальда, Джозефа Франка, Луку Мелдолези, Николетту Стэйм, Фритца Штерна и Маргарет Уир. Переписка с Дэвидом Бромвичем, Исааком Крамником, Джерри Мюллером, а также с Эдмондом Фелпсом помогла мне прояснить некоторые моменты и разрешить некоторые загадки. Пьер Андле, переводчик рукописи на французский, а также Ребекка Скотт внимательно и придирчиво прочли окончательный текст. Во время затянувших- ся поисков наиболее подходящего названия основной вклад внесли Питер Рэйлтон и Эмма Ротшильд.

Друзья и читатели указывали автору на тексты, по- зволяющие усилить и украсить аргументацию, что требовало от них особенного альтруизма. За него я особенно благодарен Вальтеру Хиндереру, Стивену Холмсу, епископу Пьетро Розано, а также Квентину Скиннеру — они указали мне на очень яркие цитаты из работ соответственно Шиллера, де Местра, Лам- педузы и Гоббса. Деннис Томпсон предоставил мне ценные библиографические советы, касающиеся ис- следования дискуссии вокруг британской реформы избирательного законодательства 1867 г.

Наконец, мне бы хотелось выразить огромную лич­ную и интеллектуальную признательность Бернару Манену. Его собственные работы о демократической теории были для меня источником вдохновения, и он с щедростью и присущей ему проницательностью де­лился своим мнением о продвигающемся исследова­нии во время наших неоднократных летних встреч в

Пюи-Сен-Винсен во французских Альпах.

* * *

Некоторые разделы данной книги уже были пред­ставлены в виде публичных лекций, а также докладов на научных встречах. Сокращенная версия второй главы была представлена в качестве Таннеровской лекции в Мичиганском университете в апреле 1988 г., а затем в Центре Раймона Арона в Париже и в Фон­де Сименса в Мюнхене. Позднее она была опублико­вана как The Tanner Lectures in Human Values (Vol. 10. Salt Lake City: University of Utah Press), в сокращенном виде текст лекции также опубликовал журнал Atlantic за май 1989 г. В Энн Арбор во время специально по­священного мне мероприятия я был удостоен критики со стороны Джона Диггинса, Стивена Холмса и Чарль­за Тилли. Глава третья вновь в сокращенном виде была представлена на конференции по гражданскому обще­ству, состоявшейся в августе 1989 г. в Кастельгандолфо при поддержке Венского института наук о человеке, также я озвучил ее в феврале 1990 г. на семинаре име­ни Лайонела Триллинга в Колумбийском университе­те, Нью-Йорк. На данном мероприятии Стэнли Хофф- ман и Стивен Холмс сделали очень резкие замечания. Глава четвертая была представлена на конференции, посвященной философии общественного выбора, со­стоявшейся в Варшаве в июне 1990 г., ее спонсировала Польская академия наук, а также Американский совет научных обществ.

Превращение моей рукописи в печатный текст в 1985-1989 гг. было осуществлено Линдой Эмери с при­

сущим ей потрясающим умом, опытом и воодушевле­нием. После ее ухода из Принстона Люсиль Олсен и Роуз Мари Маларкей взяли на себя эту миссию и ком­петентно довели работу до конца. Ценную библиогра­фическую помощь оказала мне Марсия Тукер из биб­лиотеки Института углубленных исследований.

Аида Дональд из Гарвардского университета, опуб­ликовавшего в 1970 г. мою работу «Выход, голос и вер­ность», с радостью снова приняла меня и невероятно облегчила превращение рукописи в книгу. Вивьен Уи- лер оказалась идеальным литературным редактором, а также необычайно отзывчивым и эффективным координатором всего процесса публикации. Нако­нец, я очень благодарен Гвен Франкфельд за то, что ей удалось поместить изображение двух спорящих про­роков с собора в Бамберге на обложку книги. Это по­трясающее изображение разгоряченного, возможно, даже бескомпромиссного спора отпечаталось в моей голове с тех самых пор, как я побывал там в возрас­те шестнадцати лет незадолго до своей эмиграции из Германии.

АРТЕМ СМИРНОВ

Альберт О. Хиршман: нарушитель границ

Пересечение границ — это не только отличи- тельная черта шагов, которые я предпринимал (или вынужден был предпринять) в ходе моей жизни; это еще и особенность междисциплинар- ных путешествий, в которых я участвовал с тех пор, как начал писать.

Альберт О. Хиршман

_О

тто-Альберт Хиршман родился 7 апреля 1915 г. в Берлине в семье известного хирурга. Его отец и

мать были иудеями, а сам Отто-Альберт и его старшая сестра Урсула — крещеными протестантами, но боль- шой роли в жизни их семьи религия не играла. Иврита Хиршман не знал, а на идише мог сказать лишь пару фраз. Когда ему было пять лет, родители отдали его вместе с сестрой в престижный Французский лицей, где он получил прекрасное классическое образова- ние: там преподавали латынь и греческий, религию и мораль, литературу и математику. Помимо послед- них двух предметов, его увлекали также география и история. С самого детства он много читал: греческую и римскую классику, работы по истории и беллетри- зированные биографии известных исторических лич- ностей, наподобие тех, что писал модный тогда Эмиль Людвиг, немецких философов, художественную лите- ратуру, в том числе и русскую — Достоевского, Тол- стого, Чехова. Хотя, по его собственному призанию, в юношеском возрасте его волновали «философские и полурелигиозные вопросы»¹, а после знакомства с

рассказами и публицистикой Толстого, которые он прочел по совету гимназического преподавателя тео­логии, он ощутил близость к «примитивной форме христианства»², уже в четырнадцать под влиянием старших друзей начал читать Маркса, в шестнад­цать — Ницше, и мучиться тем, как примирить их между собой. Хиршман вспоминает, как однажды в конце 1920-х годов терзаемый подобным вопросом он обратился с ним к отцу и пережил настоящее потря­сение, когда тот открыто признался, что у него нет от­вета. Тогда он помчался в другой конец квартиры, что­бы поведать сестре о своем открытии: «Weisst Du was? Vati hat keine Weltanschauung!» («Знаешь что? У папы нет мировоззрения!»)³. У его отца был «пытливый и скептический ум», но отсутствовала всякая иронии, что делало его «нерешительным» и «меланхоличным». И все же, в отличие от довольно прямолинейной ма­тери, всегда «очень четко знавшей, что ей нравится, а что — нет», с ним легко можно было поделиться осо­бенно впечатлившими Отто-Альберта идеями, к при­меру, из Макса Адлера и попытаться обсудить других австромарксистов, которыми он тогда увлекался.

И все же в конце 1920-х годов в их семье было не принято говорить о политике (эти темы стали попу­лярны лишь в 1930-х), а потому его решение вступить в молодежную организацию социал-демократов было воспринято родителями с неодобрением. В молодеж­ной организации СДПГ он состоял в одной ячейке с будущим канцлером ФРГ Вилли Брандтом. В нее вхо­дили также дети русских эмигрантов-меньшевиков, причем весьма известных. Так, он был знаком с быв­шим видным деятелем Бунда и членом ЦК РСДРП Ра­фаилом Абрамовичем, дружил с его сыном Марком,

который впоследствии был убит коммунистами во время Гражданской войны в Испании, и даже какое-то время встречался с его дочерью.

Деятельность «молодых социалистов» по большей части ограничивалась тогда еженедельными посидел­ками в доме близ берлинского Дворца спорта. Они собирались для обсуждения программ и иногда для участия в партийных манифестациях. Хиршман по­знакомился с работами Маркса, Энгельса, Каутского, Люксембург, Ленина. Был впечатлен лекцией Отто Бауэра о кондратьевских «длинных волнах». Во вре­мя развернувшихся в 1931 г. среди немецких социал- демократов споров о Tolerierungspolitiky политике тер­пимости по отношению к правительству Брюнинга, которое воспринималось тогда как меньшее зло, Вил­ли Брандт и Хиршман заняли радикальную позицию и поддержали левое крыло, выступавшее против по­литики терпимости. Однако когда в том же 1931 г. была создана новая Социалистическая рабочая пар­тия и часть членов молодежной организации решила перейти в нее, шестнадцатилетний Хиршман предпо­чел остаться в СДПГ. По его словам, это стало для него первым опытом конфликта между «голосом» и «выхо­дом», когда он посчитал, что лучше было попытаться изменить партию изнутри⁴. В 1932 г. он сблизился с ве­дущими партийными интеллектуалами из радикаль­ной группы Neu Beginnen — прежде всего Генрихом Эрманном, которого он знал еще по учебе в лицее, и Рихардом Левенталем⁵.

После окончания учебы в лицее осенью того же года он поступил в Берлинский университет, собираясь на­чать изучении экономики и права. Но в 1933 г. с прихо­

дом к власти нацистов Neu Beginnen, зная о готовящих­ся арестах, ушла в подполье (Эрманн был арестован гестапо и отправлен в один из первых концентраци­онных лагерей в Ораниенбурге). В конце марта от рака умер отец Хиршмана, перед смертью успев укрыть в своей клинике близкого друга, известного экономиста и демографа, а также пацифиста и антифашиста Рене Кучинского, отца экономиста и историка коммуниста Юргена Кучинского. В начале апреля Хиршман, поняв, что дальше заниматься подпольной работой у него уже не получится, решил покинуть страну. Долго выбирать ему не пришлось: в самом начале апреля 1933 г. поез­дом через Амстердам с одной сменой белья и томиком Монтеня он направился в Париж. Мать, оставшаяся с сестрой в Берлине⁶, могла помогать ему лишь незна­чительными суммами, и на жизнь в Париже Хиршма- ну пришлось зарабатывать самому. К счастью, еще до своей эмиграции Хиршман познакомился с француз­ским атташе по культуре в Берлине, и тот помог ему получить работу частного учителя немецкого языка для двух сыновей одного из руководителей крупной угледобывающей компании.

Летом 1933 г. Хиршман выбирал, где ему продол­жить учебу: в Высшей коммерческой школе или в Школе политических наук. Ему хотелось учиться в по­следней, где, как он полагал, лучше всего соблюдался баланс между политическими и экономическими на­уками, аналитическими и исторически-философскими темами. Но перед тем как сделать выбор, он решил спросить совета у старого друга своего отца, педиа­тра Робера Дебре. Доктор, признавшись, что не смо­жет дать компетентного совета, перенаправил его к своему сыну Мишелю, студенту Школы политических наук, который затем — при де Голле — стал премьер-

министром Франции. Тот настоятельно рекомендовал ему продолжить обучение в Высшей коммерческой школе, потому что с таким образованием молодому эмигранту было бы проще делать карьеру во Франции, так как беженец «никогда не смог бы стать диплома­том или чиновником»⁷. Хиршман прислушался к его совету, хотя, ретроспективно оценивая качество тог­дашнего образования, он признавал, что «собственно по экономике программа была крайне примитивной»⁸: большую часть времени занимали курсы по бухгал­терскому учету, в то время как самого Хиршмана инте­ресовала экономическая география с ее вниманием к физическим, топографическим и социальным особен­ностям стран и скепсисом в отношении теорий, кото­рые оценивают возможность прогресса исключитель­но с точки зрения макроэкономических показателей, вроде инвестиций, сбережений, капиталоемкость без учета других особенностей страны.

После окончания учебы в Высшей коммерческой школе в 1935 г. Хиршман получил годичную стипендию на обучение в Лондонской школе экономики, в «кипу­чей атмосфере» которой ему пришлось «приложить все усилия, чтобы овладеть современной экономикой»⁹. Он вспоминал, как вся научная общественность с не­терпением ждала выхода «Общей теории занятости, процента и денег» Кейнса и какие очереди выстраива­лись за ней в книжном магазине Лондонской школы (сама школа была тогда «антикейнсианской»: среди ее основных преподавателей были Лайонел Роббинс и Фридрих фон Хайек). Правда, когда в 1936 г. Хиршман со своим экземпляром книги Кейнса приехал в Триест и не обнаружил никого, с кем можно было бы обсудить ее содержание, он сначала ощутил некоторое разоча­

рование, а затем огромное облегчение от осознания того, что «можно заниматься вполне компетентной работой в экономической науке, не решая, были ли у Кейнса... ответы на все вопросы»¹⁰.

После завершения учебы в Лондоне и перед тем как переехать в Триест, Хиршман успел поучаствовать в Гражданской войне в Испании — на стороне респуб­ликанских сил. Этот опыт не был долгим: пары недель в рядах добровольческих интербригад оказалось до­статочно, чтобы понять, насколько велико среди них было влияние сталинистов. Итальянцы, с которыми он сдружился в отряде, посоветовали ему, если он хочет и дальше бороться с фашизмом, перебраться в Италию, где от него будет больше пользы, и куда он, все еще имея на руках действительный немецкий па­спорт, незамедлительно отправился. Его выбор пал на Триест просто потому, что там жила его сестра Урсула со своим мужем, и он мог остановиться у них и по­лучить работу на экономическом факультете Универ­ситета Триеста. В декабре 1935 г. Урсула вышла замуж за итальянского философа Эудженио Колорни, с ко­торым они познакомились еще до того, как Хиршман эмигрировал из Германии, и который помогал им в их подпольной деятельности. Колорни был лидером Ита­льянской социалистической партии и одним из ве­дущих членов антифашистского кружка, к которому вскоре присоединился и Хиршман. Как признавался он позднее, больше всего в этом кружке его поражало «отсутствие твердых идеологических пристрастий и склонность к рискованной политической деятельно­сти. Именно этот вопрошающий и исследовательский стиль, с которым Колорни и его друзья подходили к

философским, психологическим и социальным во­просам, побуждал их действовать в обстоятельствах, когда свобода мысли подавлялась, или там, где они ви­дели очевидную несправедливость либо невыносимую глупость. Они словно доказывали неправоту Гамлета, намереваясь показать, что сомнения могут мотиви­ровать действие, а не подрывать или ослаблять его. Более того, они вовсе не считали участие в этой край­не рискованной деятельности ценой, которую нужно было заплатить за практикуемую ими свободу иссле­дования; это была естественная, стихийная, даже ве­селая деятельность»¹¹. И именно этот стиль, который «ничто, кроме сомнений, не принимал как данность», впоследствии нашел отражение в политической прак­тике и академических работах самого Хиршмана, хотя тогда, в 1936-1937 гг. отсутствие некоего всеобъемлю­щего Weltanschauung воспринималось им скорее как недостаток, а не как достоинство, позволяющее дви­гаться дальше, не замыкаясь в статичных и будто бы все объясняющих схемах¹².

В 1936-1938 гг. в Университете Триеста Хиршман работал над докторской диссертацией, посвященной французской монетарной политике 1920-1930-х го­дов. Тогда же в Giornale degli Economisti была опубли­кована его первая работа, посвященная итальянской экономике. Его подход был несколько нетипичен, так как объяснял демографические или экономические явления, опираясь на статистические данные, а не на теоретические дискуссии. Подготавливая материалы для одного французского издания, он собирал данные о промышленном производстве, реальной заработной плате, бюджете, внешней торговле, валютных резер­вах и т.д. Делать это было непросто, поскольку как раз тогда режим Муссолини резко ограничил публикацию официальной экономической статистики. Так Хирш-

ман сделался экспертом по итальянской экономике и писал ежеквартальные отчеты о ее состоянии для вновь основанного Института экономических и соци­альных исследований под руководством Шарля Риста.

После того как летом 1938 г. Муссолини выпустил антиеврейские указы, ему пришлось вернуться в Па­риж, где началась его карьера профессионального экономиста¹³. Он продолжил работать экономиче­ским исследователем. Здесь же он наладил связи с новозеландским экономистом Джоном Кондлиффом, который позднее стал профессором международной экономики и международной торговли Калифорний­ского университета в Беркли. В Париже он работал с ним над проектом по валютному регулированию и принимал участие в подготовке международной кон­ференции «Экономическая политика и мир», которая должна была пройти в 1939 г. в Бергене (Норвегия), но так и не состоялась из-за начавшейся Второй мировой войны. Все рабочие материалы для конференции, над созданием которых трудился Хиршман, не были опуб­ликованы.

С началом войны Хиршман сразу же записался до­бровольцем во французскую армию, как только по­явилась такая возможность (до войны иностранец мог быть принять только в Иностранный легион), и слу­жил в инженерном батальоне, состоявшем из немцев и итальянцев, который занимался строительством и ре­монтом железных дорог. Во время «странной войны», длившейся с сентября 1939 по апрель 1940 г., его бата­льон находился в Сарте, а в июне вместе с остальны­

ми войсками начал отступление на юг. Во время этого отступления Хиршману удалось уговорить командира выдать ему и его сослуживцам военные билеты с но­выми, французскими именами: ведь если бы они по­пали в окружение и плен, то, будучи гражданами Гер­мании и Италии, они были бы признаны дезертирами и казнены. Хиршман получил новые документы с име­нем Альбера Эрмана, француза, родившегося в Соеди­ненных Штатах в Филадельфии, и пометкой, что ста­рые документы были «утеряны во время кампании». Это имя было выбрано, потому что оно походило на имя известного французского писателя Абеля Эрма­на и на его собственное, а место рождения — потому что Филадельфия была одним из немногих известных ему городов в Америке и потому что данные о лич­ности выходца из Америки проверить было сложнее, чем данные о личности коренного француза. Когда его подразделение было распущено, Хиршман на велоси­педе отправился в Бордо. По дороге туда его догнали наступающие немецкие войска. Он, однако, не был арестован, ему всего лишь предложили зарегистриро­ваться в лагере для военнопленных в Бордо, после чего немцы, остановившие его, продолжили наступление к испанской границе. Тогда Хиршман решил направить­ся в Ним, который находился в неоккупированной зоне под управлением вишистского правительства. Там жили родители одного из мальчиков, которых он учил немецкому летом 1933 г. Они были единственны­ми знакомыми ему французами, жившими за преде­лами Парижа, и помогли ему получить гражданские документы, согласившись подтвердить его личность в местной мэрии. Хиршман вспоминал, что вместо свидетельства о рождении мэр Нима выдал ему лю­бопытный документ, гласивший: «Мы, мэр Нима, удо­стоверяем, что г-н Альбер Эрман, рожденный и т.д., жив, потому что он предстал сегодня перед нами». Хиршман иронично называл это «свидетельством о жизни». Проработав несколько недель в местном му­

зее естественной истории и решив, что каталогизация палеонтологических коллекций — занятие не для него, он оставил Ним и направился в портовый Марсель, куда, по слухам, также ехали его друзья по группе Neu Beginnen, чтобы покинуть страну.

В Марселе Хиршман принял участие в работе аме­риканского Чрезвычайного комитета по спасению, созданного по инициативе и на пожертвования нью- йоркских интеллектуалов и пользовавшегося личным покровительством Элеоноры Рузвельт. Этот комитет помогал политическим беженцам (социалистам, ру­ководителям профсоюзов, выступавших против Гит­лера), а также художникам, писателям и ученым, пре­следовавшимся нацистами, получать визы и другие документы, необходимые для того, чтобы покинуть Францию. Хиршман стал правой рукой Вариана Фрая, представлявшего этот комитет. По воспоминаниям Хиршмана, «эта работа была необычайно захватываю­щей и часто опасной, а опасность всегда возбуждает и запоминается. Когда смотришь на эту историю в ее исторической перспективе, она кажется совершенно невероятной. Точкой отсчета был июнь 1940 г., когда немецкая армия захватила Францию, а затем устано­вила господство над большей частью европейского континента от Польши до Пиренеев. Вновь созданное французское правительство при маршале Петене под­писало договор с Гитлером. 19-я статья этого докумен­та обязывала французское правительство выдавать немцам любых нефранцузских граждан, живущих на французской территории, по первому требованию немцев... Можно ли представить, что некий амери­канский гражданин, только что прибывший из Соеди­ненных Штатов, с одним лишь списком имен в своем кармане, с необычайной энергией и стремительно­стью в одиночку сможет помешать исполнению 19-го пункта? Условия игры были настолько неравными, что перспектива успеха казалась смехотворной. Тем не менее, нам теперь известно, что Фрай и его комитет

действительно спасли жизни около двух-трех тысяч человек»¹⁴. Среди этих спасенных были Ханна Арендт, Андре Бретон, Зигфрид Кракауэр, Альма Малер, Ген­рих Манн, Виктор Серж, Лион Фейхтвангер, Марк Шагал, Макс Эрнст и многие другие. Но не все и не всегда складывалось так удачно; были и подлинные трагедии — самоубийство Вальтера Беньямина и экс­традиция Брейтшейда и Гильфердинга в нацистскую Германию, где они в итоге были убиты. Эти смерти произвели на Хиршмана большое впечатление, и по­этому после войны он не слишком распространялся о своей работе в Комитете, предпочитая отсылать инте­ресующихся к воспоминаниям Фрая. Между тем, эпи­графом к своим воспоминаниям Фрай выбрал слова, услышанные им от Хиршмана в 1940 г.: «Я всегда счи­тал, что то, что мы делали для беженцев во Франции, было сродни обязанности солдат выносить раненых с поля боя, даже рискуя своей собственной жизнью. Кто-то может умереть. Кто-то на всю жизнь останет­ся инвалидом. Кто-то поправится и будет еще лучшим солдатом благодаря боевому опыту. Но их необходимо вынести. По крайней мере, нужно попытаться»¹⁵.

Поскольку вишистская Франция не выдавала вы­ездных виз иностранцам, живущим во Франции, лю­дей приходилось сначала нелегально переправлять в другие страны и лишь затем вывозить в Соединенные Штаты. «Альбер Эрман», который еще до приезда в Марсель Фрая, стирая следы существования «Хирш­мана», успел обзавестись, помимо военного билета, приказа о демобилизации, удостоверения личности и «свидетельства о жизни», еще и членскими карточ­ками Auberges de Jeunesse (французских молодежных хостелов), Club des Sans (туристического общества) и

полдюжины других неполитических организаций¹⁶, идеально подходил для выполнения обязанностей по поиску новых источников паспортов и удостовере­ний личности, а также способов скрытного получения значительных денежных сумм. Сначала он, используя свои связи в полукриминальной среде, добывал чехо­словацкие паспорта, но вскоре возникла опасность того, что поток эмигрантов с паспортами одной стра­ны вызовет подозрения у испанских властей, а в случае ареста даже одного беженца с таким паспортом гестапо немедленно выпустило бы инструкцию задерживать всех предъявителей подобных бумаг. Поэтому Хирш­ман нашел источники паспортов в польском и литов­ском консульствах; какое-то время он покупал у одно­го французского офицера бумаги о демобилизации, которые можно было использовать для переправки сравнительно молодых эмигрантов в Северную Афри­ку; вскоре он нашел австрийского карикатуриста, вир­туозно подделывавшего печати на документах. Благо­даря связям с корсиканской мафией он менял доллары на франки по сравнительно выгодному курсу¹⁷.

Однако поздней осенью 1940 г. Фрай узнал, что ви- шистская полиция знает о «Бимише»¹⁸ и готовит его арест. Дальше оставаться во Франции было опасно, и

утром 20 декабря 1940 г. с двумя другими беженцами он через Пиренеи направился во Францию. По воспо­минаниям Лизы Фиттко, которая со своим супругом принимала беженцев по ту сторону Пиренеев, Хирш­ман был идеальным «грузом» — «молодым и здоро­вым, и прежде всего, дисциплинированным», так что переход через границу занял всего около трех часов и был одним из самых быстрых¹⁹.

Большую помощь в получении американской визы, а затем и в поисках работы в Соединенных Штатах Хиршману оказал Джон Кондлифф, который выхло­потал для него стипендию Фонда Рокфеллера, позво­лившую занять должность исследователя в Калифор­нийском университете в Беркли. Здесь он работал бок о бок с другим эмигрантом-экономистом Александром Гершенкроном, который, как и Хиршман, стал одним из отцов-основателей «экономики развития». Хирш­ман посетил несколько семинаров, чтобы разобрать­ся в текущей ситуации, но вскоре сосредоточился на самостоятельной работе, понимая, что идет война и что спокойное течение жизни «возможно, снова будет прервано»²⁰. Рукопись первой книги «Национальное могущество и структура внешней торговли» была за­кончена за два года, но сама книга увидела свет лишь в 1945 г. Эту работу нельзя назвать чисто экономиче­ской, поскольку, как и все его последующие работы, она была написана на пересечении экономики и по­литики: основным объектом его исследования была «политика внешней торговли, возможность использо­вания внешней торговли как средства политического давления и рычага воздействия»²¹.

В начале 1943 г. Хиршман записался в американскую армию и получил американское гражданство. Тогда-то он лишился второй «н» в своей фамилии («Хиршман» вместо «Хиршманн»), а его первое и второе имя вы­строились в более привычном для современных чита­телей порядке — Альберт Отто вместо Отто-Альберта. Поначалу он служил в Северной Африке, а после вы­садки союзников в Италии — в Сиене, Флоренции и Риме. Он был сержантом контрразведывательного подразделения Управления стратегических служб.

В 1946 г. он вернулся в Соединенные Штаты. Хотя Хиршман не получил американской докторской сте­пени, посчитав, что с него достаточно и одной, той, что была получена им еще до войны в Университете Триеста, «это было довольно рискованное решение, но в итоге все обернулось довольно благополучно»²². По рекомендации Гершенкрона он получил работу в Совете управляющих Федеральной резервной сис­темы США в Вашингтоне, где занимался вопросами послевоенной реконструкции Европы и участвовал в подготовке Плана Маршалла и разработке проекта Ев­ропейского платежного союза. В это время у него по­является интерес к теории экономического развития.

В 1952 г., по рекомендации Всемирного банка,Хирш­ман отправился в Боготу, где он занял пост экономиче­ского советника в недавно созданном Национальном совете по планированию при правительстве Колум­бии. По истечении его двухлетнего контракта, в апреле 1954 г. он открыл собственное консалтинговое агент­

ство «Альберт Хиршман, консультант по экономиче­ским и финансовым вопросам», которое занималось оценкой инвестиционных проектов и исследованиями рынка для колумбийских компаний и банков²³. Это была прекрасная возможность «проникнуть глубоко в действительность страны и познакомиться со мно­жеством людей». Но с течением времени у него начала накапливаться усталость от консалтинговой рутины, и Хиршман стал искать новые возможности, больше ориентированные на интеллектуальную деятельность. Он постоянно путешествовал по Латинской Америке, побывав в Чили, Бразилии, Перу, Уругвае и Эквадоре и став экспертом по этим странам. Время от времени он возвращался в США, выступая на конференциях с рассказами о своем практическом опыте, связан­ном с процессом развития. В 1954 г. на одной из таких конференций, организованных Советом по исследо­ваниям в социальных науках в Массачуссетском тех­нологическом институте, высказанные им идеи были встречены без особого энтузиазма: слишком уж про­тиворечили они господствовавшим тогда теоретиче­ским представлениям о «программах комплексного и всестороннего развития». Казалось, ему и дальше при­дется продолжать карьеру экономиста-практика, но к его удивлению, в 1956 г. Йельский университет пригла­сил его занять должность профессора-исследователя и изложить свои знания в виде книги. Так появилась его «Стратегия экономического развития» (1958)²⁴, кото­рая стала одной из основополагающих работ по эко­номике развития. Дальнейшая академическая карье­ра Хиршмана оказалась более чем успешной — сразу

после выхода «Стратегии экономической развития» его пригласили на должность профессора в Колум­бийском университете (1958-1964), а затем в Гарварде (1964-1974). После кубинской революции он стал од­ним из самых востребованных «экспертов» по Латин­ской Америке, возглавив исследовательский проект Фонда XX столетия, и его даже приглашали войти в команду президента Кеннеди, но он ответил отказом. В эти годы он работал над двумя более прикладными работами: «Пути к прогрессу» (1963)²⁵ и «Обзор про­ектов развития» (1967)²⁶, вместе со «Стратегией» обра­зовавшими трилогию, которой он хотел «превознести, "воспеть" эпическое приключение развития — его вы­зов, драму и величие»²⁷.

Размышляя над одним из «проектов развития», ни­герийскими железными дорогами, во время работы над последней книгой трилогии, Хиршман задался вопросом, почему «несмотря на сильное давление кон­куренции, руководство железной дороги столь долго не принимает мер по устранению самых вопиющих недостатков в своей работе»²⁸. Желание найти ответ на этот вопрос послужило непосредственным «по­будительным мотивом» для написания следующей

книги «Выход, голос и верность» (1970)²⁹. Но помимо любопытства исследователя, Хиршманом, посвятив­шим эту книгу памяти Эудженио Колорни, двигал еще и более глубокий личный мотив: «мой интерес к этой проблеме, возможно, происходил из моего собствен­ного жизненного опыта, который постоянно ставил передо мной вопрос: должен ли я использовать здесь выход или голос?»³⁰ В этой книге Хиршман выходил далеко за дисциплинарные рамки собственно эконо­мики и пытался «продемонстрировать исследовате­лям политики полезность экономических концепций, а экономистам — полезность политических концеп­ций», проводя «параллель между экономикой и "вы­ходом", с одной стороны, и "голосом" и политикой — с другой»³¹. Признавая силу рыночного механизма, а также веря в незаменимость и совершенствуемость демократического политического процесса, он пола­гал, что «смог разработать "разрешающий проблемы" подход, который допускал соединение политического (голос) и экономического (выход) образа действий»³².

Влияние этой книги на политические и социальные науки оказалось поистине огромным. В 1973 г. по ини­циативе Международного совета по социальным наукам начали проводиться симпозиумы с участием экономи­

стов, социологов, политологов, историков, антропологов и философов, посвященные новаторским работам по социальным наукам, в которых сталкивались парадиг­мы различных дисциплин. «Выход, голос и верность» стала первой такой книгой, а обсуждали ее, среди про­чих, Мансур Олсон, Бруно Фрай, Оливер Уильямсон, Джованни Сартори, Джеймс Коулмен, Шмуэль Айзен- штадт и Джек Гуди. Особенно сильное влияние книга Хиршмана и ее последующее обсуждение оказали на главу Международного совета по социальным наукам норвежского политолога и социолога Стейна Роккана³³. С тех пор область применения категорий, предложенных Хиршманом, постоянно расширялась и теперь она про­стирается от истории раннего Нового времени до проб­лем современных систем здравоохранения³⁴.

В 1974 г. Хиршман стал одним из трех постоянных членов Школы социальных наук при Институте углуб­ленных исследований в Принстонском универстите и тогда же взялся за написание своей самой незави­симой и наиболее отстраненной от текущих дебатов в общественных науках работы «Страсти и интересы: политические доводы в пользу капитализма до его триумфа»³⁵, в которой, как видно из названия, рассмат­ривались идеологические основания капитализма и история постепенного «обеднения преобладающего

представления о человеческой природе на протяжении почти трех веков, начиная с позднего Средневековья»³⁶. Хиршман показал, как к середине XVIII в. нововре­менные представления о человеке, рассматривающие его как арену борьбы между разумом и страстями, сменились надеждами на то, что интересам, которые все чаще понимались в денежном смысле этого слова, удастся смягчить разрушительные страсти. Во второй половине XVIII столетия страсти и вовсе были сведе­ны к интересам: Адам Смит объявил, что «наибольшее число людей» («great mob of mankind») от колыбели до могилы озабочено исключительно «улучшением своего положения», а мнение Монтескье о том, что \е doux commerce благоприятствует политической ста­бильности, получило всеобщее признание. Основные идеи этой работы получили развитие в статьях Хирш- мана «Интересы», написанной для словаря The New Palgraveг³⁷, и «Рыночное общество: противоположные точки зрения»³⁸. Эти изыскания в области истории идей получили высокое признание ведущих предста­вителей Кембриджской школы — Джона Данна, Джона Поукока и Квентина Скиннера. За эту книгу Хиршман получил в 2003 г. от Американской ассоциации поли­тических наук премию им. Бенджамина Липпинкота, присуждаемую за работы, которые не утратили своего значения спустя по меньшей мере пятнадцать лет по­сле первой публикации.

Во второй половине 1970-х — начале 1980-х годов Хиршман сыграл важную роль в организации и про­ведении масштабных проектов в области сравнитель­ной политологии «Новый авторитаризм в Латинской Америке» и «Переходы от авторитарного правления». Многие участники этих проектов, включая Гильер-

мо О'Доннелла, Дэвида Кольера, Хуана Линца, Альфре­да Степана и Филиппа Шмиттера, признавали впослед­ствии его влияние на собственные исследования³⁹. Как и работы самого Хиршмана, эти проекты вступали в про­тиворечие с господствующими представлениями о пер­спективах демократии в странах с авторитарными режи­мами: «мы исходили из того, что, в свете существующих теорий о предпосылках демократии и серьезных про­блем, с которыми сталкивались страны Южной Европы и Латинской Америки, большинство не сможет стать демократиями, и в лучшем случае это удастся одной из трех. И здесь в дело вступало предложенное Альбертом Хиршманом понятие поссибилизма⁴⁰*. Мы были готовы мыслить поссибилистски, а не вероятностно, о том, что могло способствовать достижению демократии в стра­нах, которые мы изучали».⁴¹ То, что казалось маловеро­ятным в конце 1970-х — начале 1980-х годов, десятиле­тие спустя оказалось более чем реальным.

В опубликованной в 1982 г. работе «Непостоян­ные увлечения: частные интересы и общественные действия»⁴², менее известной в сравнении с осталь­ными, на материале истории западных обществ XIX- XX вв. показывалось существование циклической

закономерности в коллективном поведении, когда сначала граждане забывают о своих частных интере­сах и принимают участие в общественных действиях, а затем снова возвращаются в частную сферу. Ключе­вым динамическим элементом такого цикла служит «разочарование»: сначала в материальном богатстве, после которого недовольные потребители выходят на публичную арену, а затем в общественной жизни с по- следущим возвращением индивидов к частной жизни. Наглядной иллюстрацией этого цикла служат три по­слевоенных десятилетия в европейской и американ­ской истории: спокойная частная жизнь 1950-х годов внезапно сменилась общественным бурлением 1960-х, а затем — так же неожиданно — апатией 1970-х. Хирш­ман напоминает, что «Мансур Олсон заявил о невоз­можности коллективного действия для больших групп (точно так же, как Дэниел Белл заявил о "конце идеоло­гии") именно в тот момент [1965], когда западный мир вот-вот должна была захлестнуть беспрецедентная волна общественных движений, маршей, выступлений протеста, забастовок и идеологий». Но то, что слож­ность реальной жизни словно нарочно опровергала модную теорию, парадоксальным образом никак не сказалось на ее популярности; более того, некоторые читатели нашли в ней «веские и убедительные при­чины того, почему эти коллективные действия 1960-х не должны были произойти, были менее реальными, чем казались, и вряд ли могли когда-либо повториться вновь... Так ложное пророчество может служить осно­вой славы и репутации в общественных науках»⁴³.

От большинства остальных исследователей Хирш- мана всегда отличала его «склонность к самониспро­вержению»: особая реакция на свои собственные обоб­щения и теоретические построения⁴⁴. Иногда для того, чтобы по-новому взглянуть на свои идеи, требовались десятилетия (как в случае с первыми двумя книгами), иногда — годы (экономические и политические проек­

ты в Латинской Америке, концепция «выхода» и «голо­са» и т.д.). Но, как признавал сам Хиршман, «Риторика реакции» — это, пожалуй, «самый выдающийся пример моей склонности вынюхивать, подкапывать или всту­пать в несколько напряженные отношения с утвержде­ниями, которые я делал. Наиболее выдающийся, пото­му что я проявил эту склонность внутри одной и той же книги, а не спустя годы или десятилетия в отдельной публикации». Книга задумывалась как трактат против «в ту пору агрессивных и потенциально триумфатор- ских неоконсервативных взглядов в социальной и эко­номической политике», в котором неожиданно для него самого появилась критическая глава под названием «От реакционной к прогрессивной риторике», которую в по­следующей статье он назвал «самониспровергающей». Она уже больше не была посвящена одной лишь «ри­торике реакции»: Хиршман даже предлагал издателям сменить название книги на «Риторику (или риторики) бескомпромиссности/непримиримости», но американ­ский издатель отказался включить слово «непримири­мость» («intransigence») в заглавие, оправдывая это тем, что средний американец не только не поймет, что оно означает, но даже не сможет его правильно произнести. Тем не менее итальянское, бразильское и мексиканское издания книги вышли уже под новым названием⁴⁵.

И хотя консервативно настроенные критики не обра­тили внимания на такое изменение позиции Хиршмана или сочли его попыткой создать видимость беспри­страстности, такие упреки в неискренности нельзя при­знать справедливыми: «Я полагаю, что то, что я назвал здесь самониспровержением, может способствовать фор­мированию более демократической культуры, в которой граждане не только имеют право на свои личные мнения и убеждения, но и — что еще более важно — готовы усо­мниться в них в свете новых аргументов и свидетельств»⁴⁶. Всю свою жизнь Хиршман стремился именно к этому.

Научное издание

Серия «Политическая теория»

ХИРШМАН АЛЬБЕРТ

РИТОРИКА РЕАКЦИИ: ИЗВРАЩЕНИЕ, ТЩЕТНОСТЬ, ОПАСНОСТЬ

Главный редактор ВАЛЕРИЙ АНАШВИЛИ

Заведующая книжной редакцией ЕЛЕНА БЕРЕЖНОВА

Художник ВАЛЕРИЙ КОРШУНОВ

Верстка ОЛЬГА ИВАНОВА

Корректор ЕЛЕНА АНДРЕЕВА

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ 125319, Москва, Кочновский проезд, д. 3 Тел./факс: [phone]

Подписано в печать 16.09.2010. Формат 84x108/32 Гарнитура Minion Pro. Усл. печ. л. 10,92. Уч.-изд. л. 8,5 Печать офсетная. Тираж юоо экз. Изд. № 1216. Заказ № 1507

Отпечатано в ГУП ППП «Типография "Наука"» 121099, Москва, Шубинский пер., 6