V. Три тезиса — сопоставленные и совмещенные

_М

оя основная работа выполнена. Я показал, как три разных типа критики — тезисы об извра-

щении, тщетности и опасности — планомерно, пусть и в различных вариациях выдвигались в ответ на три основных «революционных», «прогрессивных», «ре- формистских» шага последних двухсот лет. Полезно будет обобщить сказанное в виде таблицы.

ОБОБЩАЮЩАЯ ТАБЛИЦА

Таблица соответствует порядку, которому я следо- вал в своем тексте, за исключением того, что «опас- ность» стоит перед «извращением» и «тщетностью», а не следует за ними. В этой таблице удобно переме- щаться слева направо и сверху вниз, что соответствует временной последовательности. Нет никаких сомне- ний в том, как должно быть упорядочено горизон- тальное направление: как и в тексте, три измерения гражданства по Маршаллу представлены в «нормаль- ной» исторической хронологии (т.е. в том порядке, в каком они заявляли о себе в Англии): от гражданско- правового до политического и, наконец, до социо- экономического аспекта гражданства. Что же касается правильной временной последовательности в верти- кальном направлении, то тут все зависит от порядка, в каком возникают три реакционных аргумента. Есть основания полагать, что тезис об опасности будет вы- двинут до тезиса об извращении. Риторика опасности может быть использована сразу же, как только новая политика или обсуждается, или официально прини-

мается на вооружение. Тезис же об извращении, как правило, должен появляться лишь после того как на­копится отрицательный опыт, связанный с новой про­водимой политикой. Разговоры о тщетности, в свою очередь, скорее всего, появятся еще позже: как указы­валось в третьей главе, после некоего события должно пройти время, прежде чем кто-то рискнет утверждать, что великое общественное событие было ничем — бурей в стакане воды. Таким образом, «логической» временной последовательностью возникновения ре­акционной риторики по отношению к любой рефор­ме является «опасность — извращение — тщетность». Конечно, разные обстоятельства, как будет показано ниже, вполне могут нарушать эту логику.

Таблица воспроизводит то, как рассматривались позиции основных выразителей «реакции» и как они могут быть помещены в предложенную интеллек­туальную схему. Было бы глупо с моей стороны пре­тендовать на полноту. Я вполне мог упустить какую- нибудь значимую фигуру или какой-нибудь значимый аргумент из-за того, что они не вписывались в мою схе­му¹*. Но все же сейчас я куда больше уверен в том, что мне удалось добиться достаточно целостного охвата, чем тогда, когда я заявлял о том, что ограничусь рас­смотрением трех аргументов, соответствующих тем трем эпизодам, которые я собирался изучить.

Таблица Основные выразители «реакционных» тезисов на протяжении трех исторических эпох Тезис	Эпоха
	Французская революция	Подъем инди­видуальных свобод	Всеобщее избирательное право		Подъем демократии	Подъем государства всеобщего благосостояния
Опасность				Джордж Каннинг Роберт Лоуи Сэр Генри Мейн Фюстель де Куланж Макс Шелер			Фридрих А. Хайек Самюэль П. Хантингтон
Извращение	Эдмунд Берк Жозеф де Местр Адам Мюллер			Густав Лебон Герберг Спенсер			Сторонники законов о бедных Противники Нового закона о бедных Джей У. Форрестер Натан Глейзер Чарльз Мюррей
Тщетность	Алексис де Токвиль			Гаэтано Моска Вильфредо Парето Джеймс Фитцджеймс Стивен			Джордж Стиглер Мартин Фельдстейн Гордон Таллок

Категории извращения, тщетности и опасности куда более всеобъемлющи, чем может показаться на первый взгляд. Когда некая предпринятая политика или «реформа» сталкивается с проблемами или рас­сматривается критиками как провальная, эта негатив­ная оценка может быть обоснована лишь двумя осно­вополагающими причинами.

1. Считается, что реформа не достигла своей цели — извращение и тщетность есть два стилизованных спо­соба описания данного хода событий.

2. Считается, что издержки и негативные послед­ствия реформы перевешивают ее достоинства — зна­чительная часть этого (обширного) риторического пространства покрывается тезисом об опасности, как отмечалось в начале четвертой главы.

Другими словами, есть основания полагать, что три тезиса охватывают большинство риторических выпа­дов, которые я попытался проанализировать.

Таблица подтверждает мой вывод. Это высшая на­града за мои усилия по упорядочиванию разрознен­ного мира реакционной риторики и по демонстрации того, как эта риторика раз за разом воспроизводится. Признаюсь, я получаю значительное и глубокое удо­влетворение от созерцания получившейся таблицы. К счастью, от нее есть и иная польза: она стимулирует и облегчает изучение множества взаимосвязей и взаи­модействий, существующих между рассмотренными точками зрения, которые до сих пор изучались по большей части без связи друг с другом.

Исследование данных взаимосвязей составляет основную задачу нижеследующего текста. До сих пор таблица анализировалась в контексте горизонталь­ного измерения, когда каждый тезис рассматривался сквозь призму трех эпизодов с целью понять их от­личие, эволюцию и природу. Но раз таблица может быть прочитана и по вертикали, возникает соблазн сосредоточиться на каждом из прогрессивных шагов или эпизодов в контексте той критики, с которой они

столкнулись. Когда это сделано, возникает целый ряд простых вопросов: какой тезис на каждом этапе ока­зывался самым значимым, какой тезис вообще был наиболее значимым? В какой степени различные те­зисы подрывали друг друга и, наоборот, в какой сте­пени они друг друга поддерживали? Каковой была реальная — в противовес «логической» — временная последовательность появления данных тезисов? Эти вопросы уже возникали на протяжении предыдущих глав. Ниже будет предпринята более систематическая, пусть и несколько более краткая, попытка их рассмот­рения.

СРАВНИТЕЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ ТЕЗИСОВ

Начнем с вопроса о сравнительной значимости или сравнительном влиянии каждого из тезисов. Ответы могут основываться лишь на крайне субъективных суждениях, и мои ответы имплицитно прозвучали в предыдущих главах. Воспроизводя их, я начну с са­мого недавнего эпизода, который касался атаки на то, что некогда было общественным попечением о бедных, а сейчас известно как государство всеобщего благосостояния. Самым влиятельным в этом случае был довод о том, что помощь бедным приведет лишь к появлению еще большего их числа — т.е. тезис об из­вращении. Любопытно, но факт: это самый древний и одновременно самый современный прием нападения, встречающийся на протяжении всей истории от Ман- девиля и Дефо и вплоть до бестселлеров Чарльза Мюр- рея. Ценную, но все же вторичную, вспомогательную роль сыграл тезис о тщетности, согласно которому огромная часть средств, якобы предназначенных для помощи бедным, в конце концов перетекает в карма­ны среднего класса.

Как ни странно, но наименее эффективным воз­ражением против государства всеобщего благосо­стояния оказался тезис об опасности, утверждавший,

что институты социальной поддержки представляют угрозу индивидуальным свободам и исправно функ­ционирующему демократическому обществу. В более устоявшихся западных демократиях данному тезису не хватало правдоподобия, за исключением некоторых периодов — например, в 1970-х, — когда демократиче­ские институты в ряде крупных стран столкнулись с практически идентичным кризисом.

Занимает ли тезис об извращении столь же приви­легированное положение и в оставшихся двух исто­рических эпизодах? Что касается Французской рево­люции и провозглашения прав человека, это очень похоже на правду. Во многом из-за зрелищной дина­мики революции идея о том, что попытки радикаль­ного переустройства общества просто обязаны при­вести к ответной реакции, с тех пор прочно вошла в коллективное бессознательное. Токвилевские доказа­тельства того, что революция не принесла с собой тех изменений, которые она себе приписывала (и которые ей приписывали окружающие), а также его утвержде­ния о том, что многие значимые социальные и поли­тические изменения уже произошли при монархии, есть более тонкий способ, позволяющий подорвать престиж и популярность Революции. Его размышле­ния привлекательны для современного социального и экономического историка хотя бы потому, что он по­ставил «противоречащий фактам» вопрос о том, стала бы Франция современной державой без революции. Однако его работа была оценена по заслугам лишь многие годы спустя, даже сегодня Революцию все еще продолжают обсуждать преимущественно в тради­ционных манихейских понятиях (что уже приелось), почти не уделяя внимания вопросам, поднятым Ток- вилем.

Наконец, что касается тезиса об опасности, то в си­туации Французской революции он так и не был сфор­мулирован. Причина проста: революционные собы­тия произошли с такой скоростью и снесли прежние

структуры с такой основательностью, что просто бук­вально не было времени поразмышлять о том, было ли в старом порядке нечто достойное сохранения.

В этом заключается основное отличие данного эпи­зода от следующего, который будет рассмотрен ниже. В попытке добиться всеобщего избирательного права и демократического правления, которой ознамено­вался XIX в., сравнительный вес трех аргументов был разительно иным. Основная дискуссия на протяже­нии долгого времени разворачивалась вокруг мнимой несовместимости демократии и свободы, а также во­круг страха того, что новые политические права по­вредят прошлым достижениям (это иллюстрируют де­баты вокруг двух реформ в Англии — 1832 и 1867 гг.). И даже больше: реальная или выдуманная обеспоко­енность «тиранией большинства» поддерживала тезис об опасности на плаву даже после того, как битва за всеобщее избирательное право была безоговорочно выиграна его сторонниками. Что касается тезиса об извращении, то он не играл особенно значимой роли в атаках на демократию. Аргумент Лебона о демократии, превращающейся в тираническую бюрократию, куда менее болезнен, чем атака Моски и Парето на демо­кратию как на ширму и прикрытие для плутократии, для новой разновидности господства элит. Другими словами, тезис о тщетности наряду с тезисом об опас­ности сыграл значимую роль в данной дискуссии. Он ослабил поддержку демократии в основном в тех стра­нах — Италии и Германии, а также Франции, — в кото­рых индивидуальные свободы до введения всеобщего избирательного права еще не были глубоко укоренены и в которых тезис об опасности соответственно едва ли мог показаться кому-либо особенно убедительным и действенным.

Таким образом, каждый из трех тезисов имеет свое собственное пространство влияния. Идти дальше и вы­страивать иерархию на основе соответствующей исто­рической значимости не кажется мне особо осмыслен­

ным занятием. Если бы мы все же попытались сделать это, то тогда, наверное, тезис об извращении как един­ственное наиболее популярное и эффективное оружие из репертуара реакционной риторики был бы объяв­лен «победителем».

Выше мы пытались сопоставить политическую зна­чимость каждого из тезисов. Если бы мы пытались ме­рить их по шкале достоинства, четкости и утонченности, то тогда выводы были бы совсем иными. В предыдущих главах я уже делал подобные сравнения: например, ког­да утверждал, что тезис о тщетности предлагает гораз­до более оскорбительную критику реформы, чем тезис об извращении. Однако сравнение по критериям фор­мальной красоты, интеллекта или злонамеренности все же кажется мне пустым занятием.

НЕКОТОРЫЕ ПРОСТЫЕ ВЗАИМОСВЯЗИ

Следующий вопрос, который предстоит рассмот­реть с опорой на результирующую таблицу, это во­прос о взаимной совместимости различных аргумен­тов. Основное внимание вновь нужно сосредоточить на вертикальных столбцах, а не на горизонтальных строках: и если один из трех тезисов выдвигается про­тив, например, государства всеобщего благосостоя­ния, будет ли он усилен или, наоборот, ослаблен (или не будет никакой реакции) одновременным или пред­шествующим использованием любого из двух остав­шихся тезисов? Но прежде все же рассмотрим вкратце горизонтальные строки в контексте схожего вопроса: в какой степени каждый из аргументов будет усилен или ослаблен тем фактом, что схожий аргумент уже использовался во время предыдущего политического столкновения? Ответ на этот вопрос должен быть оче­виден после прочтения первых трех глав, которые со­ответствуют горизонтальным строчкам таблицы и по­вествуют историю успешного воскрешения каждого из трех тезисов в каждом новом историческом эпизоде.

Степень того, насколько использование некоего ар­гумента в одном историческом эпизоде окажется по­лезным в другом, зависит от того, какой престиж был у данного аргумента в первом эпизоде. Например, тезис об извращении был сформулирован и разработан по итогам Французской революции, как было показано во второй главе. Впечатляющая и убеждающая при­рода событий, с опорой на которые был сформули­рован данный тезис, наделила принцип извращения значительным авторитетом — он еще много раз ис­пользовался при обсуждении последующих полити­ческих эпизодов: расширение избирательного права (Лебон), строительство бюджетных домов (Форрестер), принудительное использование ремней безопасности (Пельцман). Однако в этих ситуациях тезис об извра­щении имел куда меньший успех, так как политиче­ские обстоятельства значительно отличались от тех, что имели место во время Революции.

Данный опыт предоставляет хорошие иллюстрации двух противоположных максим. На первый взгляд, те­зис об извращении, примененный к широкому спект­ру политических ситуаций, звучит так: «ничто так не успешно, как успех». Но как только механическое при­ложение данного тезиса к реальности начнет давать менее убедительные результаты, он превратится в те­зис «ничто так не терпит неудачу, как успех». Из свеже­го взгляда на мир тезис об извращении превращается в предсказуемую реакцию, блокирующую понимание. Можно вспомнить знаменитую фразу Маркса из «Во­семнадцатого брюмера Луи Бонапарта»: история повто­ряется сначала как трагедия, а затем как фарс². Тут под­разумеваются две вещи: 1) второе событие во многом происходит на почве, подготовленной первым; 2) ими- тативный, производный, эпигонский характер второ­го события обусловливает его «фарсовую» природу.

Хотя, возможно, данная закономерность встречается скорее в мире идей, чем в мире явлений. В частности, это хорошо видно на примере закона Директора, вы­двинутого Джорджем Стиглером, данный закон вос­ходит к закону Парето, реально претендовавшему на серьезный статус научного суждения³*.

Но довольно о ситуациях, когда тезис завоевывал престиж в результате своего первого появления и пер­вой встречи с социальной реальностью. Что случится, если «реакционный» тезис не сможет позитивно за­рекомендовать себя при первом появлении? Приме­ром может служить тезис об опасности, который со страстью отстаивался во время дискуссий вокруг ан­глийских реформ 1832 и 1867 гг. Новые законы были приняты, а обещанные несчастья — смерть свободы в Англии — так и не случились. В результате можно ожидать, что тезис об опасности окажется на некото­рое время дискредитированным; так, похоже, и было, так как данный тезис не получил широкого приме­нения во время дебатов вокруг нового закона 1884 г. «Достойный интервал» был просто необходим для того, чтобы аргумент мог быть вновь принят на во­оружение — почти восемьдесят лет отделяют мрачные предупреждения Роберта Лоуи о неминуемой утрате свободы времен дискуссий 1866 г. о втором Билле о

реформе от схожих пророчеств Хайека из его работы «Дорога к рабству» (1944).

Теперь я перейду к рассмотрению того, что долж­но оказаться более интересными взаимосвязями. Я имею в виду взаимосвязи столбцов, а не строк таб­лицы, взаимосвязи, касающиеся различных аргумен­тов. Наиболее яркие примеры подобных взаимосвязей уже обсуждались в достаточно подробном виде в тре­тьей главе — например, логическая несовместимость и одновременно взаимная притягательность тезиса об извращении и тезиса о тщетности. Остается добавить лишь самое общее наблюдение: логическая несов­местимость двух аргументов, направленных против одной и той же политики или реформы, не означает того, что они не будут оба использованы в ходе некоей дискуссии и нередко одним и тем же человеком или одной и той же группой.

Две другие пары аргументов — опасность-извра- щение и опасность-тщетность — вполне совместимы и легко и действенно могут быть использованы вместе против любого «прогрессивного» движения. Остается только удивляться тому, что подобные комбинации встречаются не так уж и часто — по крайней мере, такой вывод позволяет сделать мое исследование. Отчасти это может быть объяснено уже упомянутой временной последовательностью: тезис об опасности обычно появляется чуть раньше двух других. Так, ар­гументы в духе тезиса об опасности Хайека и Хантинг­тона, направленные против государства всеобщего благосостояния, предшествовали более поздним ри­торическим выпадам Мюррея, которые целиком опи­рались на эффект извращения.

Есть и иные объяснения явной неудачи критиков в совокупном использовании совместимых аргументов против некоей политики или реформы. Выразители любого из этих аргументов могут быть попросту слиш­ком заняты поисками более убедительных способов доказательства своей правоты при помощи понятий

опасности или тщетности-извращения. Более того, они могут опасаться того, что их позиция не только не усилится, но, наоборот, ослабнет в результате ис­пользования слишком большого числа аргументов. Их ситуация подобна ситуации подозреваемого, который не должен иметь слишком много разных алиби.

Наше короткое рассмотрение выводит нас на инте­ресный парадокс: когда два аргумента прекрасно со­четаются друг с другом в теории, они почти не встре­чаются вместе на практике. И наоборот — если они несовместимы, то вполне могут использоваться вме­сте, отчасти из-за трудности, вызывающего и очевид­но возмутительного характера такого сочетания.

БОЛЕЕ СЛОЖНАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ

До сих пор мое исследование ограничивалось взаи­мосвязями внутри отдельных строк в таблице (на­пример, тезис об извращении де Местра, касающийся Французской революции, сопоставлялся с тезисом Форрестера, относящимся к государству всеобщего благосостояния) или же внутри отдельных столбцов (например, в случае дискуссий вокруг государства все­общего благосостояния, тезис об извращении Чарльза Мюррея сопоставлялся с тезисом о тщетности Стиг­лера). Теперь я бы хотел рассмотреть следующий во­прос: может ли аргумент, выдвинутый во время одного исторического эпизода, повлиять на то, как разверты­вается другой аргумент во время другого эпизода? Или, если сформулировать вопрос с опорой на таблицу, — существуют ли интересные взаимосвязи между ячей­ками, относящимися к разным строкам и столбцам?

Прежде чем обратиться к одному подобному приме­ру, я бы хотел кратко напомнить о несколько необычной взаимосвязи в рамках одного столбца, о которой шла речь в четвертой главе. Ближе к концу своего рассмот­рения эпизода с Биллем 1867 г. я обратил внимание на то, что тезис об опасности, направленный против

расширения избирательного права, — аргумент, гла­сивший, что всеобщее право голоса ознаменует собой конец «свободы», — был заглушён распространенным среди представителей правящей элиты ощущением того, что в результате проведения реформы избира­тельного права в английской политике не произойдет серьезных изменений. Среди элиты были даже те (сре­ди прочих Дизраэли), кто полагал, что расширение из­бирательного права склонит политическую чашу весов в пользу консерватизма. Другими словами, опасность, о которой говорил Роберт Лоуи, не принималась це­лым рядом участников всерьез потому, что они нахо­дились под влиянием тезиса о тщетности, гласившего, что пресловутый долгожданный приход «демократии» не принесет никаких изменений. Как отмечалось в тре­тьей главе, Джеймс Фитцджеймс Стивен выражал по­добные настроения в 1873 г., тем самым предвосхищая итальянских теоретиков конца столетия и их более систематическую разработку тезиса о тщетности.

С формальной точки зрения любопытная черта этой взаимосвязи между опасностью и тщетностью заключается в том, что эти два аргумента вместе ведут не к взаимной поддержке, а к взаимному ослаблению: тезис о тщетности, в свете которого демократия ока­зывается всего лишь фикцией, делает невозможным серьезное отношение к тезису об опасности, рассмат­ривающему демократию как угрозу «свободе».

Схожий результат получается и в том случае, если мы сосредоточим внимание на взаимосвязи между тем же тезисом о тщетности — бросающем тень на демократию — и следующим тезисом об опасности, который видит в государстве всеобщего благосостоя­ния угрозу демократии и свободе. И вновь очень легко увидеть, как тезис о тщетности сводит на нет усилия тезиса об опасности. Данная ситуация особенно оче­видна для континентальной Европы, где вторая и тре­тья фазы развития по Маршаллу (введение всеобщего

избирательного права и построение государства все­общего благосостояния) во многом сошлись вместе. Другими словами, идеологическая атака на демокра­тию была в полном разгаре, когда были предприняты первые шаги по внедрению серьезных программ со­циального страхования и социального обеспечения. В таких условиях «реакционерам», единодушным в отношении аргументов против демократии, было не с руки выступать против возникающего государства всеобщего благосостояния, опираясь на тезис об опас­ности, учитывая, что данный тезис превозносил де­мократию и предупреждал о тех опасностях, которые грозят демократии со стороны государства всеобщего благосостояния.

Чуть ранее я утверждал, что в некоторых странах — например, в Германии — возникновению государства всеобщего благосостояния способствовал тот факт, что тезис об опасности там был лишен прочной поч­вы. Дело в том, что индивидуальные свободы и демо­кратические политические формы в то время, когда там были введены первые программы социального обеспечения, находились или в упадке, или в ослаб­ленном положении. Пришло время усилить данный тезис. Даже несмотря на существование демократиче­ских формы правления, в ряде стран тезис об опасно­сти не имел никаких шансов хоть что-то противопо­ставить программам социального государства потому, что там демократия никогда не пользовалась особым престижем из-за нападок на нее с использованием тезисов о тщетности и извращении. Таким образом, один реакционный аргумент (о тщетности), выдви­нутый в дискуссии вокруг демократии, ограничивает или затрудняет использование другого аргумента (об опасности) во время во многом схожей дискуссии во­круг государства всеобщего благосостояния. Как это ни смешно, но такая констелляция может облегчить проведение новой реформы. Примечательно, что в

Германии государство всеобщего благосостояния, первые попытки строительства которого восходят аж к законам социального страхования Бисмарка 1880-х годов, столкнулось с критикой в духе тезиса об опас­ности лишь ближе к середине XX в., когда на арену истории вышли такие неолиберальные мыслители, как Хайек и Вильгельм Репке.

Пока все выглядит так, как будто взаимосвязь меж­ду тезисом о тщетности из одного эпизода (упрочение демократии) и тезисом об опасности из другого эпизо­да (распространение государства всеобщего благосо­стояния) была на удивление плодотворной. Принятие частью общественного мнения тезиса о тщетности, направленного против демократии, может сдержать сопротивление политике всеобщего благосостояния на основе тезиса об опасности. Однако эта же идеоло­гическая констелляция несет в себе и совсем другую динамику. Тезис о тщетности, использованный про­тив демократии, может не просто привести к нивели­рованию тезиса об опасности, когда приходит время дискуссий о социальном прогрессе, но и способство­вать активному использованию тезиса, являющегося инверсией тезиса об опасности: если между демократи­ей и общественным прогрессом существует конфликт, то тогда нужно двигать прогресс вперед, не считаясь с тем, что произойдет при этом с демократией, которая является просто фальшивкой и ловушкой\ За исклю­чением Горбачева, такой была позиция коммунистов со времен восторженного признания Лениным «дик­татуры пролетариата» в его брошюре 1917 г. под на­званием «Государство и революция».

Конечно, данная фраза восходит еще к Марксу, к его «Критике Готской программы» 1875 г., но имен­но Ленин сделал ее популярной, именно он сделал ее тестом на правоверный большевизм. И на Ленина тут оказали влияние не только Маркс, но также та дискре­дитация «плутократической», «буржуазной», «фор­

мальной» демократии, которую можно было найти в трудах его известных современников (Жорж Сорель, Парето, Михельс), а также у многих других хулителей демократии и практиков тезиса о тщетности⁴*.

Таким образом, взаимосвязь между тезисом о тщет­ности, направленным против демократии, и тезисом об опасности в его самых различных формах (включая его противоположность) в высшей степени амбива­лентна: в одних странах она способствовала появле­нию государства всеобщего благосостояния; в других странах она привела к убежденности в том, что утрата или отказ от демократии есть незначительная плата за социальный прогресс.