Проф, I. А. Покровскш,

Наконец, возьмем школьный примерь неосновательного страха, приводимый в учебниках — угроза перестать кла­няться или не подать руки в обществе¹). Точно ли это такая угроза, которая при всяких обстоятельствах будет угрозой пустой? Представьте себе, что насчет вас пошли какие-то темные слухи, что вокруг вашего имени сплетается какая-то удушливая сеть неуловимой клеветы, подозрений и т. д. Пред­ставьте себе, при таких условиях, что я, доселе ваш обще­известный друг, бросаю вам угрозу не подать руки в обще­стве, если вы не подпишете в мою пользу обязательства. Ведь мой отказ подать вам руку будет истолкован, как косвенное подтверждение всех этих темных слухов!

И какой бы пример «очевидно пустой» угрозы ни при­вели, всегда можно представить себе такое стечение обстоя-тельств, при которых она может иметь in concreto значение более могущественное, чем многие другие, законом признанные.

Обо всем этом мне уже приходилось говорить в пе­чати по поводу вышеприведенной ст. 61 нашего проекта ³). Я указывал на полную несправедливость каких-либо огра­ничений в понятии угрозы и приводил пример того же германского уложения, которое в своем § 13 всякие ограничения подобного рода отбросило. Я говорил: «Пусть даже боязнь данного лица является смешной и нелепой, но неужели следует допустить, чтобы этот психический дефект мог стать источником доходов для всяких ловких и охочих людей?»

На все эти замечания редакционная комиссия в своих объяснениях ко 2-й редакции проекта по существу ответила одним: «Допущение оспаривания сделок в указанных и подобных им случаях лишило бы самое понятие угрозы всякой определенности и для устойчивости приобретенных прав представляло бы существенную опасность» ³).

«Лишило бы самое понятие угрозы всякой определенности»! Выходит как будто, что жизнь существует для того, чтобы

1) Ср. Шершеневич. Учебникъ русокаго гражд. права. Нзд. 10-8(1912), стр. 180.

а) «Юрндпчесйя сд'Ьлки въ проект! гражд. уложеы!я» въ «ВЬстникй Права» 1904 г,, кн. I.

³) Проектъ. Вторая редакция съ объяснениями. Стр. 20.

Абстр. и конкр. челов^къ передъ лицомъ гражд. права. 45

понятие угрозы было определенным, что человек для суб­боты, а не суббота для человека. Мы же думаем, что юри­дически угроза должна быть всегда там, где она есть в жизни, а в жизни она может вылиться в самые разнообразные формы. Правильно говорить Дернбург: «Телесная и духовная слабость, нервозность, особенно опасное положение... может сделать внушительной такую угрозу, которая при обыкновенных условиях не имела бы значения. Но, само собою разумеется, подвергнувшийся угрозе должен доказать, что именно угроза вынудила его волеизъявление».

«Для устойчивости приобретенных прав представляло бы существенную опасность»! Но, во-первых, составители германского уложения едва ли меньше заботились об этой устой­чивости, чем наши редакторы. А во-вторых, «устойчивость приобретенных прав» не есть постулат самодовлеющий и абсолютный. С точки зрения одной устойчивости надо было бы отвергнуть оспаривание сделок вследствие ошибки, а в области принуждения вернуться к старому римскому правилу— «coactus tamenvolni». При известных условиях эта устойчи­вость будет устойчивостью зла и беспомощностью права.

Уже только что приведенные примеры иллюстрируют то положение вещей, которое узаконяется нашим проектом. Человек нервный или слабый легко может сделаться чуть ли не пожизненной жертвой самой неблаговидной эксплуатации. Ибо куда бежать ему от «ловкого человека», постигшего его слабость и уверенного в заботе закона об «устойчивости приобретенных прав»? Куда бы он ни ушел, «ловкий человек» найдет его везде и будет сосать из него кровь.

Известно, насколько в настоящее время уголовное право озабочено аналогичной (хотя и более узкой) проблемой шан­тажа, этого «паразита общественной жизни». Вот что, между прочим, говорит о нем один из специалистов вопроса:

«Перед бесконечными, постоянно растущими требова­ниями шантажиста едва ли устоит даже весьма значительное состояние; жертва, мучимая тревогой и страхом, непрерывно нервируемая, утрачивает правильное представление о своем положении и видит часто единственный выход в само-убийстве».

J. ReinhoU. Die Chantage. 1939. S. 96—97.

Но далеко ли ушли от шантажа случаи, подобные выше-приведенным? Быть может, они не подойдут под уголовно-наказуемое понятие шантажа, но социальная характеристика их от этого не изменится. Можно не ставить вопроса о тюрьме¹ для подобных героев легкой наживы, но едва ли можно санкционировать эту наживу.

Забота об «устойчивости приобретенных прав» пре­вращается здесь в охрану самых низких мотивов и возбуждение самых антисоциальных аппетитов. Пусть жертвой этих аппетитов является человек слабый или странный, больной или чудак, но надо же дать жить и ему. Надо и здесь признать и во всеуслышанье провозгласить опять-таки то же самое право чудака на существование.

Иначе наша охрана «устойчивости приобретенных прав» на язык «оборота» будет переведена старым правилом базарной морали—«дураков учить надо»

Если бы даже нас не заботила судьба «дураков», подумаем о том, каких умников мы создаем нашей нормой. Если нам безразличны слабые, подумаем о том, каких «сильных» мы множим!

Это какая-то своеобразная «ставка на сильных», но в этих «ставках» так часто проигрывается народная чест­ность...

YII.

Мы пересмотрели ряд весьма существенных вопросов обязательственного права. Мы видели, как в каждом из них в большей или меньшей степени прорывается воззрение, что целевым субъектом гражданского права является не человек in concrete, а некоторая абстракция—человек, как некоторая средняя, родовая сущность. В одних вопросах это воззрение уже отходить в прошлое, но зато в других оно еще упорно держится.

То же самое мы могли бы констатировать и в других областях гражданского права. Bсе отдельные проявления этого

воззрения отнюдь не случайны; мы имеем дело с цельными и совершенно определенными умонастроениями, составляющими одно из сильнейших подпочвенных течений в сфере на­шего гражданского права. Сплошь и рядом оно не сознается во всей его отчетливости самими его носителями, но иногда оно выливается в целую стройную теорию о самом понятии субъекта прав и о субъективном праве вообще.

Если обычные средние потребности, обычные средние цели человека суть единственно законные, если только они заслу-живают охраны, то естественно, что само понятие личности, как субъекта прав, блекнет и отодвигается на второй план, заслоняясь этими средними и общепризнанными целями. По­нятно поэтому, с этой точки зрения, желание выбросить вовсе из общего учения о праве идею субъекта прав, заменив её идеей правовых целей.

Любопытно в этом отношении уже отмеченное в рус­ской литературе учение Густава Шварца ¹). Всякое иму­щество принадлежит, не кому-нибудь, а чему-нибудь, т. е. предназначено на служения тем или другим признанным правовым целям. Человек не субъект прав, а объект пра­вовой заботы, общеюридического призрения; он не творец своих целей, а лишь представитель имущества, предназна­ченного служить объективно-признанным целям. Если несовершеннолетний достигает совершеннолетия, то тем самым он лишь вступает на то место, которое до сих пор занимал его опекун; он так сказать делается опекуном самого себя. А так как деятельность опекуна руководится лишь средними целями обычного среднего человека, то ясно, что и для каждого конкретного человека эти средние цели возводятся в ранг нормы, за границами которой находится прихоть, мо­гущая повести к отстранению одного опекуна (само-опекуна) и к замене его другим (подлинным опекуном). Cpeдние, «общехозяйственные» цели ипостазируются и приобретают некоторое самодовлеющее, над-человеческое существование. «Rechtssubjekt» не нужен, ибо он исчезает за высшей инстанцией — « Rechtszweck» .

Логическим неизбежным продолжением подобной теории

') Reohtssubjekt und Rechtszweck въ Arehiv fur biirgerliches Reclit Bd. 32 (190S) и Bd. 35 (ШО).-Ср. Гинсъ. «Право, за 1912 г. № 46.