Том 2

87

ВIV в. в • основном завершились войны Когурё, Пэкче и Силла с окружавшими их более мелкими политическими образованиями; началась борьба между тремя государствами за гегемонию на полуострове. В конце IV — начале V в. сложились как бы две группировки: Когурё и Силла против Пэкче, японцев и Кая. Однако вскоре,' к середине V в., Пэкче и Силла объединились против угрозы с севера со стороны Когурё, усилившего свою экспансию на юг. Во второй половине V в. пэкческие и силлаские войска часто совместно сражались с когурёсцами, неоднократно вторгавшимися во владения своих противников. В 475 г. когурёсцами была взята столица Пэкче — Хансон.

Всередине VI в. Силла, окрепнув, впервые перешло к завоевательным действиям, причем против обоих государств — и Пэкче и Когурё, воспользовавшись их ослаблением в результате предшествующих войн. В 551 г. силласцы захватили десять когурёских округов; в том же году Когурё подверглось нападению Пэкче. Начав завоевательную политику, Силла пыталось

заручиться поддержкой китайских династий, отправляя к их дворам послов «для подношения местных предметов».

Вторая полрвина VI в. характеризуется борьбой Силла, опирающегося на Китай, против Когурё и Пэкче, которые все чаще выступают против Силла как союзники, особенно с середины VII в. Пэкче при этом пытается опереться на Японию против Силла, а Когурё в одиночестве противостоит суй-скому и танскому Китаю.

На протяжении первой половины VII в. борьба Силла с Когурё и Пэкче шла с переменным успехом. Во многих случаях действия силласких войск были согласованы с китайцами и представляли, по существу, совместные военные мероприятия. В результате совместной войны Китая и Силла в 660 г. после тяжелых и ожесточенных сражений государство Пэкче перестало существовать. Однако потребовалось еще четыре года, чтобы подавить постоянно вспыхивавшие восстания с целью восстановления этого государства.

На севере Корейского полуострова весь конец VI и начало VII в. прошли в борьбе Когурё с экспансией суйского Китая, который неоднократно пытался сокрушить Когурё, посылая против него армии в несколько сот тысяч человек. Пришедшая к власти в 618 г. в Китае танская династия также осуществляла экспансию на восток, но и ее первые три похода (644—645, 647 и 648 гг.), хотя и повлекли за собой большие жертвы с обеих сторон, окончились так же безуспешно, как и суйские. Однако в 668 г. танские и союзные с ними силлаские войска, развернув военные действия против Когурё, захватили после упорного сопротивления его столицу Пхеньян.

Тем временем интенсивно развивались силласко-китайские отношения. В период особенно частых контактов (640—670) посольства посылались практически ежегодно, причем иногда по 2—3 раза в год.

Бывшая территория Пэкче перешла под власть китайского ставленника Пуё Юна (сына бывшего пэкческого вана), с которым китайцы принудили Силла заключить мирный договор в 665 г., с тем чтобы положить конец притязаниям Силла на эти земли. Что же касается территории Когурё, то она была превращена в китайское наместничество. Так завершился период Трех государств на Корейском полуострове.

В процессе формирования государственности корейское общество первых веков нашей эры разделилось на простых общинников и аристократию. Последняя формировалась двумя путями: либо это был весь состав главенствующей общины в качестве родственников правителя, либо наряду с ко-

88

стяком, образовавшимся из родичей первых правителей, аристократия включала в более или менее равной пропорции верхушку и других общин, составлявших первоначальное политическое образование, и даже глав общин, присоединенных впоследствии.

Пока число административных должностей было небольшим, все они замещались представителями родовой аристократии и понятия «аристократия» и «чиновничество» совпадали. Однако по мере усложнения административного аппарата возникло чиновничество как самостоятельный социальный слой, частично инкорпорировавший в себя родовую аристократию. В каждом из трех государств существовала система рангов, или разрядов. В Когурё их было от 12 до 17, в Пэкче — 16, в Силла — 17 (плюс особый и исключительный). Каждому рангу соответствовало особое название, т.е. чин, который мог быть разным в зависимости от места службы чиновника (столица или провинция). В общей сложности (вместе с вариантами) в Когурё известно 68 чинов, в Пэкче — 27, в Силла — 60. Чиновники занимали определенные по штату должности и подразделялись на столичных, провинциальных и военных.

Лучше всего известна социальная структура Силла, столица которого Кымсон (совр. Кёнджу) превратилась в крупный город. Благодаря службе почтовых станций на дорогах и пристаней на водных путях осуществлялась регулярная связь с различными частями страны. Силлаская аристократия состояла из родственников правителей (на престоле Силла сменяли друг друга представители трех родов: Пак, Сок и Ким) и охватывалась понятием чинголь («истинная кость»). Ниже ее стояли три разряда тупхум (шести-, пяти и четырехглавая степень). Однако эти разряды включали практически всех, кто стоял выше рядового крестьянства (к ним, в частности, приравнивались вожди присоединенных общин). Принадлежность к сословным группам тупхум была наследственной. Были тщательно регламентированы одежда, жилище, повозки, утварь и т.п. для всех социальных слоев. Привилегированное положение чинголь было официально закреплено: только ее представители могли иметь 5 высших рангов. Таким образом, принципиальная грань имелась, во-первых, между аристократией и сословными группами тупхум, во-вторых, между

всеми ними и простонародьем. Аристократия и чиновничество (которое в основном состояло из представителей групп тупхум, но широко пополнялось и из простонародья путем дарования чинов за различные заслуги) составляли в совокупности господствующий класс страны.

Класс непосредственных производителей был представлен в основном крестьянамиобщинниками, т.е. податным населением деревень, входивших в определенные округа и уезды. Они были лично-свободными, и их социальный статус был, в общем, достаточно высок. Именовались свободные крестьяне термином янъин («добрые люди»), что подчеркивало их социальный статус в отличие от чхонинов («подлых»). Все янъины трудоспособного возраста были военнообязанными и составляли рядовой и младший командный состав армии. Будучи держателями наделов, крестьяне-янъины платили государству поземельный и подушный налог и несли повинности (кроме военной также и трудовые: строительство крепостей, дорог, дворцов и т.д.).

Другую часть непосредственных производителей составляли неполноправные члены общества, известные под общим названием чхонинов. Их высшим слоем можно считать население деревенских общин типа пугок, хян или со, приниженное в сословном отношении. Как и остальные, они

89

несли триаду повинностей, занимаясь земледелием (пугок и хян) или ремеслом (со). Низший слой чхонинов составляли ноби (рабы), выполнявшие в целом роль домашних слуг, но использовавшиеся также в сельском хозяйстве и ремесле. Существовали как частные, так и государственные ноби. В VI в. н.э. в государстве Силла отмечаются факты, когда пленников не превращали в рабов, а отпускали «на волю» в качестве обычных земледельцев; еще в начале этого столетия был отменен обычай умерщвления рабов при похоронах вана. Это свидетельствует о серьезном изменении правового положения ноби.

Та база, на которой происходило в начале нашей эры формирование трех ранних корейских государств, определила и характер общественных отношений в этих государствах. На основе общинной собственности возникла собственность государственная, которая и заняла господствующее положение. Эта собственность определяла экономические отношения между господствующим классом и непосредственными производителями: господствующий класс, организованный в государственный аппарат, эксплуатировал сидящее на государственной земле и зависимое от государства крестьянство. В результате утверждения государственной собственности на землю возникли две формы докапиталистической ренты: продуктовая (поземельный и подворный налог зерном, тканями и другими предметами), перераспределяемая государством среди господствующего класса (этими продуктами выдавалось жалованье чиновникам), и отработочная (всеобщая воинская повинность, которая позволяла мобилизовать военнообязанных на государственные работы). Допускалось в порядке исключения и частное землевладение для отдельных представителей аристократии, однако крупные земельные пожалования практиковались крайне редко.

Государственная власть в лице вана отражала интересы всего господствующего класса — как аристократии, так и более низких привилегированных групп, т.е. всех лиц, составлявших госаппарат, — и стремилась сохранить господство государственной земельной собственности, и ей это вполне удавалось.

В Корее первых веков нашей эры древнейший религиозный пласт был переплетением таких древних верований, как тотемизм, анимизм, фетишизм, шаманизм, культ природы, демонизм, культ предков. Большое значение имел культ Неба, поклонение звездам и Луне, духам гор и пещер. Особо следует отметить культ предков — основателей государства, имевший официальный характер и государственное значение. В первые века нашей эры в Корею вместе с китайской письменностью проникает конфуцианство. Уже в 372 г. в Когурё была основана государственная школа Тхэхак, где изучались конфуцианские произведения. Даосизм проник на Корейский полуостров сравнительно поздно, к началу VII в. число его сторонников было еще очень незначительно.

Буддизм появился в Корее во второй половине IV в. В 372 г. он проник в Когурё, в 384 г. — в Пэкче, в начале V в. — в Силла. Проникая из Китая, он распространялся до начала VI в.. довольно медленно, но затем началось непрерывное и быстрое его усиление, причиной которого послужило принятие буддизма в Силла в 527 г. ваном Попхыном в качестве официальной религии. В Когурё в середине VII в. буддизм был вытеснен даосизмом, который с 40-х годов VII в. усиленно распространялся в стране усилиями вана Поджана и фактического правителя страны Ён Кэсомуна.

В Силла не отмечено открытых конфликтов между конфуцианством, буддизмом

90

и даосизмом, которые постепенно вошли в качестве составных частей в государственную идеологию этого государства.

ЯПОНИЯ В III—VI вв.

Представители айноидной, или индокитайской, ветви южной расы населяли Японские острова еще с эпохи палеолита и мезолита. Но уже с XVIII тысячелетия до н.э. можно говорить о проникновении восточноазиатской расы. Этнорасовая основа праяпонцев в общих чертах сложилась в неолите. В конце неолита мигранты с материка, принадлежавшие к восточной ветви монголоидов, стали заселять архипелаг: более густо — Южную и Юго-Западную Японию и менее густо — ее центральную часть, что привело к созданию в период бронзы (или культуры яёи, IV в. до н.э. — IV в. н.э.) двух этнических центров при сохранении изолятов (хаято и кумасо на юге, айны на севере).

Дальнейшая этническая история страны связана с носителями курганной культуры раннего железного века и с режимом Ямато (IV—VII вв.). Примерно в V в., возможно, на островах появились кочующие скифо-сарматы (ху китайских летописей). Прямых подтверждений этой гипотезе письменные источники не содержат. Зато они фиксируют неоднократные переселения в IV—VII вв. китайцев и корейцев, выделяя династийную или государственную принадлежность иммигрантов. По «Синсэн сёдзи року» («Новому реестру кланов и фамилий»), в 815 г. из 1182 кланов столицы и пристолич-ных провинций 327 (29%) считались иноземного происхождения: из Китая — 14%, из Пэкче — 9, из Когурё — 4,5, из Силла — 0,75, из Кая — 0,75%. В конце периода население достигло 5—6 млн. человек.

Процесс формирования первичной японской народности достиг поворотного пункта в VII в. и выразился в создании относительно однородного массива населения архипелага, за исключением северо-востока о-ва Хонсю. Китайско-корейская иммиграция связала японскую народность узами крови с населением материкового Дальнего Востока и Корейского полуострова уже на стадии формирования государственности.

В последние века до нашей эры и первые века нашей эры произошли знаменательные перемены в земледелии (распространение рисосеяния), ремесле (внедрение бронзы), самом обществе (появление союзов племен). Поливное рисосеяние возникло на Северном Кюсю и за два века распространилось до равнины Канто (III—II вв. до н.э.). Под рис обрабатывались затопляемые земли, искусственно орошаемые с помощью каналов и прудов поля, в конце периода яёи — террасы; сухие участки шли под просо, коноплю, тутовник. Земледельческие орудия изготавливали из дерева, камня, в конце периода — из железа. Жители научились добывать медную руду, выплавлять бронзу, но охотнее переплавляли старые импортированные вещи или просто использовали готовое вооружение и предметы ритуала (II—I вв. до н.э.). Люди жили в крупных земледельческих поселениях (до сотни землянок); они не порывали полностью с известными прежде формами хозяйства, развивали ткачество и обработку металлов. Из рядовых селян выделилась знать, выполнявшая организаторские функции. По китайским источникам, в I в. до н.э. на о-ве Кюсю насчитывалась сотня «владений», в конце II — середине III в. их число сократилось, появилось главное владение федерации — «владение

91

царицы» (Яматай или Ематай), поддерживавшее довольно регулярные связи с китайскими властями на Корейском полуострове.

В V—VII вв. японцы повсеместно освоили поливное рисосеяние, оросительную систему, железные земледельческие орудия, разведение крупного рогатого скота, коней. На раннем этапе земля принадлежала общине, или клану (удзи), в целом, а пахота оставалась в распоряжении сельских дворов. Лес, луга, неудобные земли находились в общественном пользовании очень долго. Постепенно лучшие пахотные земли стали подпадать под контроль сильных кланов (включая царский) и отдельных глав кланов. Эту пахоту, в сущности частную, обрабатывали общины, или корпорации (бэ), несвободных. Первые корпорации комплектовались из местных земледельцев, рыболовов, охотников, утративших связи со своими кланами, последующие — из заморских переселенцев — ремесленников, грамотных людей и т.п. Исходные ресурсы: земля и особенно люди — стали объектами конкурентной борьбы между кланами, рядовыми и царскими. Перехватить инициативу частного присвоения, заменить ее государственной и предстояло реформам Тайка, о которых речь пойдет в следующей главе. Патриархально-родовая структура общества раннего железного века предполагала существование

больших и малых кланов. Кланы возводили свое происхождение к одному предку, признавали общего духа-покровителя; его члены были связаны узами кровного родства. Иерархия кланов — более или менее влиятельных — основывалась на их должностных функциях и выражалась в клановых званиях (кабанэ). Первым по значению в этой иерархии стоял царский клан (тэнно). Типичный клан состоял из его главы, жрецов, группы лиц с низшими организаторскими функциями и рядовых свободных. Последние носили имя клана, пользовались общеклановыми (общинными) землями, распоряжались имуществом своего двора-семьи (пашней, орудиями труда, скотом, урожаем). Кланам принадлежали группы полусвободных (бэминов) и рабы (яцуко), членами клана не считавшиеся. Среди закабаленных корпораций различались собственно клановые (каки-бэ) и царские (томо-бэ). В эти группы попадали члены покоренных, а также распавшихся исконных японских кланов, изгнанные или отпавшие от этих кланов, переселенцы с материка, военнопленные, представители неяпонских народностей архипелага. Для них такая корпорация в условиях родо-племенного строя была единственной формой социальной организации-защиты, каковой не было, например, у рабов. Внутри таких корпораций могли завязаться новые кровные связи. Члены зависимой группы имели участки земли для пропитания, семьи, но обязаны были работать на кланы или на глав кланов. Рабы составляли очень тонкую прослойку в обществе. Это были иноземцы-военнопленные, люди из низших слоев переселенцев; использовались рабы в домашнем хозяйстве. К концу периода расслоение между кланами дополнилось внутриклановым. Наиболее мощные кланы во главе с царским подмяли под себя более слабые. Внутри кланов выделились семьи глав кланов — уже в них концентрировались могущество и богатство кланов. Организация управления в таком обществе строилась вначале на полупатриархальной основе. Каждый клан существовал довольно независимо на своей территории («земле»). Выделение клана правителя (царского) стало поворотом к политической власти (около III в.). Клан правителя-царя правил при помощи «советников» — лидеров сильных, разветвленных кланов. В ходе процесса сложения государственности появились «владыки округов» (агата-нуси) и «управляющие областями» (куни-но мияцуко) — обычно те

92

же вожди местных кланов, но уже уполномоченные царем на управление несколькими «землями» или несколькими округами. Воцарение очередного претендента на пост правителя зависело от воли наиболее могущественного клана в царском окружении: такой клан поставлял царской фамилии жен и наложниц, назначал наследника. С 536 по 645 г. такую роль играл клан Сога. Правитель являлся прежде всего сакральным вождем, возводившим свою родословную к главной богине синто Аматэрасу, символом единства режима Ямато (старинное наименование Японии). Резиденции царей Ямато располагались с середины VI в. в Асука (пров. Ямато), поэтому вторая половина VI и VII век получили название «периода Асука».

Цари Ямато использовали власть для частичного объединения страны, идеологической подготовки единовластия («Законоположения из 17-ти статей», 604 г.), для походов против айнов на севере (589 г.) и на Корейском полуострове (601 г.), для введения новой религии — буддизма (552 г.). Сношения со странами на Корейском полуострове в это время своей интенсивностью и многосторонностью значительно превосходили японо-китайские. Участие Ямато в делах полуострова оказалось разнообразным, как и эффект от такого участия. Присутствие Китая на Корейском полуострове до начала IV в., формирование местных государств и интерес их к Ямато по-разному оценивались на островах. Соперничавшие между собой корейские государства обращались к Ямато за помощью, заключали с Ямато договоры и воевали в союзе в ним против соседей. Сама Япония воевала неоднократно с этими государствами. В 366—562 гг. она активно боролась за влияние во владении Кая (яп. Мимана) на крайнем юге Корейского полуострова.

Начало сношений Ямато с Китаем относится к 265—275 гг., после чего нет сведений о посольствах до 413 г. Сношения снова продолжались с разными династиями Китая и оставались более или менее регулярными до 502 г., затем снова прекратились на столетие, с тем чтобы возобновиться в 600 г. с новой династией Суй, и с той поры продолжались регулярно, с 630 г. — с династией Тан. Японская летопись «Нихонги», 720 г., не скрывает цели посольств: первоначально — получение почетных званий, подарков, позднее — ознакомление с ситуацией на континенте и заимствование любых подходящих новшеств. Бесспорно, объединение Китая династией Тан в 618 г. и создание стройной теории и практики управления государством послужили образцом для реформ Тайка в Японии. Исконные верования японцев сложились еще на родо-племенной стадии. В их основе находилось обожествление и почитание духов (коми), сочетавшееся с культом предков и мифологическими представлениями (синто). Духи считались невидимой ипостасью всего реально существующего, что заметно повысило сакрализацию общественной и духовной жизни. Ранние верования не имели ни письменного канона, ни твердой иерархии духов, ни настоящих храмов и жрецов. Моления (норито), обряд очищения (хараи), празднества (мацури) почти исчерпывали набор форм поклонения. Буддизм нанес мощный удар по представлениям, замкнутым в пределах каждого клана, унифицировал

религиозные, моральные, эстетические идеи, проникнув во все разделы общественной, культурной и художественной жизни, духовно связал японцев с их единоверцами на материке и на Корейском полуострове (с середины VI в.).

Китайская письменность появилась на островах, по-видимому, в V в., а в VI в. распространилась — не без помощи буддийских сочинений. Письменность давала ключ к овладению духовными богатствами, накопленными на

93

материке, позволяла фиксировать собственные научные и культурные достижения, исторические события (последние — с первой четверти VII в.). При всем этом фундаментальные науки (математика, астрономия) развивались на островах медленнее, прикладные (медицина, горное дело, строительство) — быстрее. Сложилась нерасчлененная естественно-фармакологическая наука, или лекарствоведение (хондзо).

Инженерно-строительное дело имело уже давние традиции в Японии. Строились водохранилища, каналы, плотины, гавани (в Нанива в начале IV в.), дороги (от Асука до Нанива в 613 г.), суда, царские резиденции (для Юряку — Асукура-но мия, середина VB.), дворцы-храмы (Исэ дзингу, III в.), курганы (царю Нинтоку, начало IV в., длина насыпи — 475 м, высота — 30 м). Впервые сложился прообраз настоящего города — комплекс царских резиденций в Асука. Появился комплекс буддийских построек (храм, пагода) и скульптурных изображений.

РАСПРОСТРАНЕНИЕ БУДДИЗМА В ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

Восприятие буддизма как религиозно-философской системы было следствием внутренних потребностей ранних обществ Аустразии (древней Юго-Восточной Азии) в более детализированной, чем существовавшая у них ранее, системе миропонимания. В этих обществах уже существовали достаточно развитые религиозные системы, основанные на культе предков, поэтому восприятие буддизма стало не заполнением вакуума, не заменой одной системы другой, а дополнением. Буддизм тхеравады со временем победил в ряде стран, но при этом претерпел серьезные изменения в сфере социальной практики.

В результате складывания в начале нашей эры великого межконтинентального морского пути, связывавшего Европу и Ближний Восток с Дальним Востоком, устанавливаются тесные связи между Индией и Юго-Восточной Азией. К этому времени здесь возникло значительное число государств (Бапном, Линьи, или Чампа, Лангкасука, Каттаха и др.), которые испытали значительное культурное влияние Индии. Все эти государства восприняли в той или иной форме индийские религиозные системы, и в каждом случае — буддизм. Последнее относится и к вьетским государствам, империи Хань, а позднее — государству У и др.

Внешние религиозные, эстетические, языковые и иные феномены культуры других народов никогда не воспринимались в Юго-Восточной Азии целиком. Общественный строй здесь отверг систему индийских варн и многие другие институты и понятия. Одновременно с отбором нужного шло смешение различных элементов индо-дравидской традиции с местной. Воспринятые религиозные системы подверглись существенным изменениям и отбору, были приспособлены для новых форм традиционнного здесь культа предков, и прежде всего — культа обожествленного предка монарха. Мон-кхмеры выработали наиболее законченную форму этих синкретических верований — культ бога-царя (девараджа или буддараджа).

Кроме контактов, опосредованных соседними государствами Индокитайского полуострова и Архипелага, существовали прямые морские связи, даже между вьетскими землями и Индией. Таким образом, буддизм проникал сюда как прямо из Индии, так и в результате контактов с южными сосе-

94

дями. В Зяо нет буддийских памятников этого периода, но зато есть свидетельства источников об этих контактах и о распространении буддизма.

Всвязи с распространением буддизма в первые века нашей эры в Юго-Восточной Азии следует отметить еще одно важное обстоятельство. Первые государства в южной части Индокитая и в Индонезии фиксируются только с первых веков нашей эры. Вьетские же районы (от дельты Хонгха в Северном Вьетнаме до устья Янцзы) к началу нашей эры обладали как минимум 400летним опытом государственного развития.

Впервые века нашей эры в Юго-Восточной Азии были восприняты и ранний, элитарный буддизм, и, видимо, несколько позже — формирующийся на основе брахманизма индуизм. Последний тем

самым стал на полтора тысячелетия тоже «мировой религией». Но очень важно то, что в это время сам буддизм еще не завершил своего формирования как массовое учение, а индуизм также еще не принял окончательных форм. Это, безусловно, облегчало их адаптацию в новой среде; для буддизма это была уже вторая адаптация, после его распространения в дравидской среде Южного Индостана. Это очень важно, поскольку с более северными, арийскими областями, где побеждал индуизм, контакты народов Юго-Восточной Азии были гораздо слабее. В значительной части ЮВА обе религии сосуществовали, впоследствии победил буддизм, но везде и всегда, как уже говорилось, основой религиозной практики большинства населения оставался культ предков. Восприятие буддизма шло без сколько-нибудь заметного физического присутствия иноземцев. В I—V ив. воспринимался еще в значительной степени «монашеский» буддизм, т.е. элитарный. И воспринимался он прежде всего верхушкой господствующего класса и интеллектуальной элитой. Преобладала махаяна, раньше ставшая на путь приспособления к более про-фанному уровню восприятия, более удобная для относительно широкой, хотя пока еще и не массовой, пропаганды. С V—VI вв. среди вьетов распространяется тхиен (дхьяна), на островах и на западе Индокитайского полуострова — тантрические верования и т.д.

Можно подытожить эти процессы следующим образом: первый период — восприятие буддизма на элитарном уровне в I—V вв., второй период — восприятие его широкими слоями управленцев и, в небольшой степени, крестьянством — VI—XII вв.

В связи с этим целесообразно рассмотреть некоторые параллельные проблемы, в частности проблему миграции носителей интересующей нас идеологии.

Индийцы мигрировали со своего полуострова в течение всей истории и направлялись не только в Юго-Восточную Азию, но и на запад — на Ближний и Средний Восток и в Африку. Но лишь в Юго-Восточной Азии влияние индийской культуры столь заметно, что говорит о решающем значении внутренних факторов. Миграция не была значительной количественно, представления о многочисленных «индийских колониях» на островах и побережье скорее всего не отражают реальности, во всяком случае пока не найдено каких-либо свидетельств этого. Видимо, речь может идти лишь о проникновении отдельных лиц поодиночке в чужеродную среду, которая их почемуто принимала. Только живая заинтересованность яванцев, менее — вьетов, кхмеров, монов и иных народов в восприятии буддийской религии могла гарантировать жизнь носителю этой идеологии. Буддизм здесь прошел обычный путь от религиозной философии для немногих образованных людей к несколько упрощенному, уже доступному верхушеч-

95

ным слоям общества учению, а затем — к доступной широким массам еще более упрощенной массовой религиозной философии. Таким образом, дата восприятия буддизма определялась и временем возникновения «спроса» (в Юго-Восточной Азии), и временем превращения буддизма в легкоусвояемое учение (на территории Южного Индостана).

Обратимся к наиболее известным фактам, свидетельствующим о путях и формах восприятия буддизма в Юго-Восточной Азии.

Археологические и письменные данные свидетельствуют о восприятии буддизма здесь со II в. по крайней мере на юго-западе и на юго-востоке Индокитайского полуострова; последнее предполагает знакомство с ним и на Малаккском полуострове. С этого времени число сведений о буддийских храмах, статуях, проповедниках, текстах растет. Наиболее известные ранние поселения со следами присутствия буддизма — Пейтано и Пьи (Пром) в Южной Бирме, Понгтук на берегах Сиамского залива (все — у монов), Окео в дельте Меконга (у кхмеров), Донгзыонг на восточном побережье Индокитайского полуострова (у чамов), Луйлоу в дельте Красной реки (у лаквьетов). Это — раскопанные поселения городского типа. Кроме того, статуи Будды первых веков нашей эры, также стоявшие в достаточно крупных храмах и, видимо, связанных с крупными поселениями, есть на Яве, Суматре и Сулавеси.

Буддисты этого времени были ориентированы на дравидский мир юга Индостана, о чем свидетельствует широкое распространение изображений Будды в южном стиле Амаравати (III— IV вв.). Они найдены практически везде в Юго-Восточной Азии, причем и в центрах прибрежных рисовых долин, и порой в глубине континента, у всех древних народов региона. Там, где проводились раскопки, есть остатки кирпичных ступ и монастырей. Ряд городов, где есть материальные следы восприятия буддизма середины I тысячелетия н.э., упоминаются в источниках со II в. н.э. Примечательно, что в большинстве случаев археологические и письменные свидетельства о распространении индуизма — более поздние. О покровительстве буддизму со стороны правителей свидетельствует и древнейшая в Юго-Восточной Азии надпись из Вокань в

Чампе III в. н.э. У вьетов уже для конца II в. н.э. засвидетельствованы традицией многочисленные монастыри, где велся перевод буддийских текстов. При этом везде, где можно установить источник восприятия буддизма, — это дравидский юг Индостана; правда, тексты — санскритоязычные, но санскрит был распространен на юге Индостана в эти века. Покровительство буддизму в это и более позднее время со стороны правителей не было связано с их этнической чужеродностью; реальных данных об «индийских» династиях в это время нет, а более поздние династические «привязки» носят откровенно мифологический характер. Влияние на социальную структуру также было верхушечным. Например, нет реальных признаков варнового деления в Юго-Восточной Азии. Под варновыми терминами, которые порой употреблялись, выступали самые различные организации без четких границ, ритуалов, брачных ограничений и т.п. Именно буддизм, который не делал социальных различий между верующими, был воспринят в Юго-Восточной Азии прежде, чем индуизм. О том, что путь индийскому влиянию открыл буддизм, а не индуизм, писал уже Ж.Седес. Чтобы завершить сравнение степени распространенности двух религий, отметим, что индуизм стал преобладающим лишь у кхмеров, чамов и яванцев с балийцами. Но и здесь или зафиксировано раннее преобладание буддизма, или соотношение культов на раннем этапе неясно; что же касается

96

дальнейшего, то буддизм везде сохранял заметные позиции, а потом и победил — и у кхмеров, и у яванцев.

С VI в. н.э. мы видим гораздо более широкое и глубокое влияние буддизма на жизнь народов. Он стал господствующей религией в западной и центральной частях Индокитайского полуострова (у монов), у вьетов, у малайцев. У последних уже в VII в. отмечено существование буддийских «университетов», обучение в которых позволяло не ездить в Индию; здесь учились известные буддийские мыслители из отдаленных стран. Буддийские тексты на пали найдены археологами у монов, Будда и герои буддийской литературы регулярно упоминаются в эпиграфике всех народов Юго-Восточной Азии, остатки буддийских храмов встречены повсеместно, в том числе у чамов, у которых позднее возобладал шиваизм, а тогда в основных святынях стояли статуи Будды. Даже «священная земля» чамов получила буддийское название Амаравати. С IV в. мы видим многочисленные изображения Будды уже в стиле Гуптов, что говорит о продолжающихся регулярных культовых контактах с Индостаном; впоследствии развитие культовой скульптуры и искусства пойдет здесь своим путем. Многочисленны буддийские надписи этого времени с Малаккского полуострова (в частности, знаменитая стихотворная надпись судовладельца Буддхагупты), есть изображения ступ и развалины ступ. По-прежнему известны индийские проповедники, порой даже из Кашмира. Источники описывают местные школы буддизма со своими обрядами, но известно о них мало. Однако некоторые, пока малочисленные, области в это время уже практикуют по преимуществу шиваизм (Западная Ява, Еподи и др.).

В рамках следующего этапа, условно с IX в., начинает чувствоваться влияние, с одной стороны, тантризма, с другой — местных культов. Растет число местных школ, дальнейшее распространение буддизма вширь из прежних элитарных центров сопровождается естественным усилением мистицизма, обряда в ущерб «чистоте» учения. В X—XI вв. такие явления мы видим и у монов, и у бирманцев, и на Архипелаге, и у вьетов в Дайвьете, т.е. почти у всех народов, практиковавших в то время буддизм как господствующую идеологию. Но к этому времени восприятие буддизма уже завершилось, шло его развитие уже на местной почве. Последнее ни в коей мере не означало прекращения контактов с западным центром, но надо помнить, что им была в это время уже только Шри-Ланка, периферийный для индийского мира центр. В рамках этого «контакта вторичных центров» оттуда была воспринята массовая модификация «монашеского» буддизма — тхеравада, быстро вытеснившая другие направления буддизма везде, где ей не противостояла дхьяна. Ее тхеравада почему-то одолеть не смогла ни у вьетов, ни на юге китайских империй (чань), что говорит о способности модифицированной дхьяны в не меньшей степени выполнять роль настоящей «массовой религии», хотя и, в отличие от тхеравады, в симбиозе с культом предков и конфуцианством.

Таким образом, не влияние с севера или с запада было первопричиной становления классов и государственности в Юго-Восточной Азии. Но чтобы не разрывать изложения, мы перенесем разделы о многих возникших в то время государствах в главу II, поскольку расцвет этих образований относится к периоду после VII в. Здесь же остановимся лишь на государстве, сыгравшем важную роль в жизни Аустразии, время существования которого в основном укладывается в хронологические рамки данной главы.

97

ИНДОКИТАЙ. ГОСУДАРСТВО ФУНАНЬ (БАПНОМ)

Для обработки легких почв болотистых низин Индокитая не требовалось каменных или металлических орудий: земледельцы обходились деревянным инвентарем собственного изготовления. Это тормозило развитие ремесла внутри общины. Единичные устойчивые зоны земледелия и редкие очаги индустрии камня и металла в Юго-Восточной Азии не создавали общественной базы расширенного воспроизводства, как это происходило в более развитых регионах Азии.

К началу нашей эры наблюдается дифференциация региона — по темпам экономического развития прибрежные области Индокитая вырываются вперед. Складываются два хозяйственнокультурных комплекса — земледельческий в глубине полуострова и промыслово-посреднический на побережье. Население побережья отличалось также и этнически, оно принадлежало к народам аустронезийской группы языков. Заселявшие глубинные районы мон-кхмеры говорили на языках аустроазийской группы. Малак-кский полуостров получил особую хозяйственную специфику как центр добычи золота и олова и назывался Суваннабхуми — «страна золота».

Под воздействием торгового обмена с промысловыми районами земледельческое население глубинных районов переходило к более продуктивным формам земледелия, осваивая новые сорта риса и более сложные и совершенные системы «управления водой». Сооружались такие системы общинами и контролировались общинной властью. Коллективные формы хозяйствования, предопределяя уравнительность в распределении, сдерживали процесс индивидуализации личности. Место человека в мире было неотделимо от рода и общины. Соответственно и в общественных связях упор делался на моральные обязательства, предполагавшие взаимопомощь и взаимоподдержку. Земля рассматривалась как естественное условие существования коллектива. Преимущественные права владения участком земли закреплялись за первопоселенцами и их потомками, права на землю чужаков ограничивались.

Экономическая деятельность общин была тесно увязана с морально-этическими целями. «Богатство» осмысливалось очень широко, понималось как плодородие земли, многочисленность социального коллектива, добропорядочность людей.

В первые века нашей эры социально-экономические и политические процессы в прибрежных обществах Индокитая были стимулированы усилением миграций. В результате подчинения одного народа другим происходит включение в состав победителей групп иноэтнического происхождения в качестве зависимых и рабов. Родо-племенную геронтократию оттесняют выросшие из ее среды аристократические роды (кланы). Идет разделение родов на царские, аристократические, незнатные. Первые стали занимать в производственной, социальной, идеологической сферах особое место, извлекая для себя выгоды материального и престижного характера из новых и древних институтов. Идеологически закрепляется положение в иерархии низших слоев: в соответствии с логикой аристократии они наделялись «темной» душой. Обладатели «темной» души - это даса. Их земной удел - услужение «благородным», а посмертный - прозябание в преисподней. К этому времени относится крушение материнского права и укрепление

98

отцовского рода, в котором, правда, собственность и права на землю не переходили от отца к сыну, а сохранялись в пределах рода.

Указанные перемены коснулись населения побережья Сиамского залива, а также территорий вдоль побережья Андаманского моря.

I—II века в Индокитае — это время возникновения государственности. Ранние надобщинные политические структуры строились по типу общины. Политическая власть принималась общинами в силу традиции: ей приписывались связь с Космосом, магические способности противостоять Хаосу. Поэтому оказался логичным союз возникавшей монархической деспотической власти с брахманизмом, проникавшим из Индии. С начала нашей эры в обществах Индокитая начался растянувшийся на тысячелетие процесс «брахманизации» — синтеза брахманизма и местных культов. Аристократические роды, монополизировавшие политическую власть и отправление культа, принявшие брахманизм, не отказались и от шаманизма. Правители первых политических образований именовались варманами (от инд. брахман), им приписывалась магическая способность обеспечивать благополучие коллектива. Они сосредоточивали в своих руках светскую — управление — и духовную власть.

Правящая аристократия первых городов-государств, возникших в северной части Малаккского

полуострова, захватила землю и недра, включилась в дальнюю торговлю, ставшую важным источником ее обогащения. Население городов прибрежных государств этнически было неоднородным: значительную его часть составляли торговцы из стран, лежавших к западу и востоку от Индокитая, а также выходцы из Индии. Это способствовало распространению буддизма, выступавшего против кастовых ограничений.

Во II в. н.э. морские коммуникации протянулись от Александрии в Египте далеко на восток, включив и порты Южной Индии и Юго-Восточной Азии: составленная около 150 г. Птолемеем «География» называла ряд государств этого отдаленного региона. Открытие в это время механизма использования муссонов, совершенствование судостроения — появление значительных по грузоподъемности морских судов — стабилизировали морские торговые связи государств Малаккского полуострова с портами Бенгальского залива.

Известно, что в 166 г. морским путем в Китай проследовало посольство из Римской империи, сделавшее остановку в одной из местных столиц, с чем исследователи связывают распространение в торговых и ремесленных поселениях этой части Индокитая светильников «римского стиля». Города-государства Малаккского полуострова во II в. были известны китайцам, которые поражались высокой плотности местных агломераций. Сведения о государствах Малаккского полуострова фиксировались в китайских хрониках. По словам китайского хрониста III в., в городах-портах Малаккского полуострова «встречались Запад и Восток», совершался обмен товаров, привозимых из Китая, на товары, поступающие из Индии и стран Передней Азии.

В привилегированных общинных центрах появляются крепостные сооружения, культовые здания. Социальная эволюция местных обществ вызвала потребность в новой социально-политической терминологии, которая заимствуется из Индии. Укрепленный центр общины — город — в санскритской эпиграфике стал называться нагара; он противостоит деревне — громе, заселенной матрилинейными — матракула — семьями; глава домовой общины, старейшина, именуется домохозяином — пати. Борьба аристократических родов за ресурсы повела к формированию профессионального во-

99

инства — кшатриев. Камни духов стали восприниматься как линги (фаллический символ), хотя и сохранили свою прежнюю функцию символов власти и собственности городов-государств на территорию. Духи, оберегавшие территорию племени, трансформировались в локапалов — божествхранителей четырех сторон света в культуре индоиранских народов.

Укреплению политической власти аристократии помогал социально-политический опыт обществ Южной Индии: у последних была перенята идея обожествления власти правителей, что на местной почве поддерживалось культом священных гор, на вершинах которых обитали души предков. Главы царских родов становятся девараджами, их власть освящали брахманы. Идея девараджи помогла местным патриархам встать над подданными.

Формируется аппарат управления: варманам подчинялись вожди-раджи, а последним — кулапати, главы патронимии, которыми они управляли авторитарно; включение в надобщинный аппарат управления превращало кулапати в ненаследственное должностное лицо, получившее ранг и регалии власти. Связь с общинами давала возможность общинной верхушке ограничивать деспотизм варманов и играть значительную социально-политическую роль в составе правящего слоя. Обычай регистрируется законоведчес-кой литературой — дхармашастрами, племенное собрание теряет ряд своих функций и превращается в судебный орган по образцу индийской сабхи.

Варман с приближенными, советниками и управителями переходит в укрепленный центр — нагару. Хижина вождя превращается во дворец дева-раджи, охраняет его «гвардия» из даяков (одно из племен Борнео). Здесь же находятся казна — коша, амбары для хранения резервного фонда риса. Термин нагара постепенно получает широкое толкование — страна, земля, государство. Символом суверенитета был знак Солнца, восходивший к зороастризму и понятный разноязыкому городскому населению. Местные династии именовались Солнечными — Сурьявамса (власть правители наследовали по женской линии). В местных обществах знак Солнца был соединен со знаком буйвола: как символ суверенитета, он основывался на фонде древних аграрных верований. Распространявшийся в нагара брахманизм толковал местные верования как допустимые модификации единых религиозных установок — так стал формироваться местный индуизм, трансформировавший культ Солнца в почитание индуистского божества Вишну.

Брахманизм, не ограничиваясь культовой сферой, закреплял формы социальной стратификации через понятия дхармы и кармы, стабилизируя функциональное разделение труда. Это позволило через мораль и религию сформировать новую модель социально-экономических отношений в ранних классовых обществах Индокитая. Она строилась на государственной эксплуатации и централизованном распределении доходов: государство пополняло казну за счет налогов и даней, используя для их