Рус.лит. 4 курс Колпаков / Мой бедный Мастер. Полное собрание изданий и переизданий Мастера и Маргариты

душно глянул в открытое окно, в котором все гуще высыпали звез­ ды, и стал, ежась, снимать халатик. Приятный холодок прошел из затылка под ложечку, и Иван почувствовал удивительные вещи. Вопервых, ему показалось, что звезды в выси очень красивы. Что

вбольнице, по сути дела, очень хорошо, а Стравинский очень умен, что в том обстоятельстве, что Берлиоз попал под трамвай, ничего особенного нет и что, во всяком случае, размышлять об этом много нечего, ибо это непоправимо, и наконец, что единственно важное во всем вчерашнем — это встреча с неизвестным и что вопрос о том, правда ли или неправда, что он видел Понтия Пилата, столь важ­ ный вопрос, что, право, стоит все отдать, даже, пожалуй, и самую жизнь.

Дом скорби засыпал к одиннадцати часам вечера. В тихих коридо­ рах потухали белые матовые фонари и зажигали дежурные голубые слабые ночники. Умолкали в камерах бреды и шепоты, и только

вдальнем коридоре буйных до раннего летнего рассвета чувствова­ лась жизнь и возня.

Окно оставалось открытым на ночь, полное звезд небо виднелось

внем. На столике горел под синеватым колпачком ночничок.

Иван лежал на спине с закрытыми глазами и притворялся спящим каждый раз, как отворялась дверь и к нему тихо входили.

Мало-помалу, и это было уже к полуночи, Иван погрузился в при­ ятнейшую дремоту, нисколько не мешавшую ему мыслить. Мысли же его складывались так: во-первых, почему это я так взволновался, что Берлиоз попал под трамвай?

—Да ну его к черту... — тихо прошептал Иван, сам слегка дивясь своему приятному цинизму, — что я сват ему, кум? И хорошо ли я знал покойного? Нисколько я его не знал. Лысый и всюду был первый,

ибез него ничего не могло произойти. А внутри у него что? Совер­ шенно мне неизвестно.

Почему я так взбесился? Тоже непонятно. Как бы за родного бра­ та я готов был перегрызть глотку этому неизвестному и крайне инте­ ресному человеку на Патриарших. А, между прочим, он и пальцем действительно не трогал Берлиоза и, очень возможно, что совер­ шенно неповинен в его смерти. Но, но, но... — сам себе возражал ти­ хим сладким шепотом Иван, — а постное масло? А фурибунда?..

—Об чем разговор? — не задумываясь отвечал первый Иван вто­ рому Ивану. — Знать вперед хотя бы и о смерти, это далеко не значит эту смерть причинить!

—В таком случае, кто же я такой?

—Дурак, — отчетливо ответил голос, но не первого и не второго Ивана, а совсем иной и как будто знакомый.

Приятно почему-то изумившись слову «дурак», Иван открыл гла­ за, но тотчас убедился, что голоса никакого в комнате нет.

—Дурак! — снисходительно согласился Иван. — Дурак, — и стал дремать поглубже. Тут ему показалось, что веет будто бы розами

ипальма качает махрами в окне...

—Вообще, — заметил по поводу пальмы Иван, — дело у этого... как его... Стравинского, дело поставлено на большой. Башковитый че-

ловек. Желтый песок, пальмы, и среди всего этого расхаживает Понтий Пилат. Одно жаль, совершенно неизвестно, каков он, этот Понтий Пилат. Итак, на заре моей жизни выяснилось, что я глуп. Мне бы вместо того, чтобы документы требовать у неизвестного иностранца, лучше бы порасспросить его хорошенько о Пилате. Да.

Ас дикими воплями гнаться за ним по Садовой и вовсе не следовало!

Атеперь дело безвозвратно потеряно! Ах, дорого бы я дал, чтобы потолковать с этим иностранцем...

— Ну что же, я — здесь, — сказал тяжелый бас. Иван, не испугавшись, приоткрыл глаза и тут же сел.

В кресле перед ним, приятно окрашенный в голубоватый от кол­ пачка свет, положив ногу на ногу и руки скрестив, сидел незнакомец

сПатриарших прудов. Иван тотчас узнал его по лицу и голосу. Одет же был незнакомец в белый халат, такой же, как у профессора Стра­ винского.

—Да, да, это я, Иван Николаевич, — заговорил неизвестный, — как видите, совершенно не нужно за мною гоняться. Я прихожу сам и как раз когда нужно, — тут неизвестный указал на часы, стрелки ко­ торых, слипшись, стояли вертикально. — Полночь!

—Да, да, очень хорошо, что вы пришли. Но почему вы в халате. Разве вы доктор?

—Да, я доктор, но в такой же степени, как вы поэт.

—Я поэт дрянной, бузовый, — строго ответствовал Иван, обирая

ссебя невидимую паутину.

—Когда же вы это узнали? Еще вчера днем вы были совершенно иного мнения о своей поэзии.

—Я узнал это сегодня.

—Очень хорошо, — сурово сказал гость в кресле.

—Но прежде и раньше всего, — оживленно попросил Иван, — я желаю знать про Понтия Пилата. Вы говорили, что у него была миг­ рень?..

—Да, у него была мигрень. Шаркающей кавалерийской походкой он вошел в зал с золотым потолком.

ЗОЛОТОЕ КОПЬЕ

В девять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в пери­ стиль под разноцветную колоннаду вышел прокуратор Иудеи Пон­ тий Пилат.

Больше всего на свете прокуратор ненавидел запах розового мас­ ла, и все предвещало нехороший день, потому что розовым маслом пропах весь мир. Казалось, что пальма пахнет розовым маслом, кон­ вой, ненавистный балкон. Из недальней кордегардии заносило дым­ ком — легионные кашевары начали готовить обед для дежурного ма-

нипула. Но прокуратору казалось, что и к запаху дыма примешивает­ ся поганая розовая струя.

«Пахнет маслом от головы моего секретаря, — думал прокура­ тор, — я удивляюсь, как моя жена может терпеть при себе такого вульгарного любовника... Моя жена дура... Дело, однако, не в розо­ вом масле, а в том, что это мигрень. От мигрени же нет никаких средств в мире... попробую не вертеть головой...»

Из зала выкатили кресло, и прокуратор сел в него. Он протянул руку, ни на кого не глядя, и секретарь тотчас же вложил в нее кусок пергамента. Гримасничая, прокуратор проглядел написанное и сей­ час же сказал:

— Приведите его.

Через некоторое время по ступенькам, ведущим с балкона в сад, двое солдат привели и поставили на балконе молодого чело­ века в стареньком, многостиранном и заштопанном таллифе. Ру­ ки молодого человека были связаны за спиной, рыжеватые вью­ щиеся волосы растрепаны, а под заплывшим правым глазом сидел громадных размеров синяк. Левый здоровый глаз выражал любо­ пытство.

Прокуратор, стараясь не поворачивать головы, поглядел на при­ веденного.

—Лицо от побоев надо оберегать, — сказал по-арамейски проку­ ратор, — если думаешь, что это тебя украшает... — И прибавил:

—Развяжите ему руки. Может быть, он любит болтать ими, когда разговаривает.

Молодой человек приятно улыбнулся прокуратору. Солдаты тот­ час освободили руки арестанту.

—Ты в Ершалаиме собирался царствовать? — спросил прокура­ тор, стараясь не двигать головой. Молодой человек развел руками

изаговорил:

—Добрый человек...

Но прокуратор тотчас перебил его:

—Я не добрый человек. Все говорят, что я злой, и это верно. Он повысил резкий голос:

—Позовите кентуриона Крысобоя!

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед прокуратором.

Крысобой на голову был выше самого высокого из солдат легиона и настолько широк в плечах, что заслонил невысокое солнце. Проку­ ратор сделал какую-то гримасу и сказал Крысобою по латыни:

— Вот... называет меня «добрый человек»... Возьмите его на мину­ ту в кордегардию, объясните ему, что я злой... Но я не потерплю под­ битых глаз перед собой!..

И все, кроме прокуратора, проводили взглядом Марка Крысобоя, который жестом показал, что арестованный должен идти за ним. Крысобоя вообще все провожали взглядами, главным образом, из-за его роста, а те, кто видел его впервые, — из-за того, что лицо Крысо­ боя было изуродовано: нос его в свое время был разбит ударом гер­ манской палицы.

Во дворе кордегардии Крысобой поставил перед собою аресто­ ванного, взял бич, лежащий на козлах, и, не сильно размахнув­ шись, ударил арестанта по плечам. Движение Крысобоя было не­ брежно и незаметно, но арестант мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, и некоторое время не мог перевести Дух.

— Римский прокуратор, — заговорил гнусаво Марк, плохо выгова­ ривая арамейские слова, — называть «игемон»... Другие слова нет, не говорить!.. Понимаешь?.. Ударить?

Молодой человек набрал воздуху в грудь, сбежавшая с лица краска вернулась, он протянул руку и сказал:

— Я понял. Не бей.

И через несколько минут молодой человек стоял вновь перед про­ куратором.

—В Ершалаиме хотел царствовать? — спросил прокуратор, при­ жимая пальцы к виску.

—Я, до... Я, игемон, — заговорил молодой человек, выражая удив­ ление здоровым глазом, — нигде не хотел царствовать.

—Лгуны всем ненавистны, — ответил Пилат, — а записано ясно: самозванец, так показывают свидетели, добрые люди.

—Добрые люди, — ответил, оживляясь, молодой человек и при­ бавил торопливо: — Игемон, ничему не учились, поэтому перепутали все, что я говорил.

Потом помолчал и добавил задумчиво:

—Я полагаю, что две тысячи лет пройдет ранее... — он подумал еще, — да, именно две тысячи, пока люди разберутся в том, насколь­ ко напутали, записывая за мной.

Тут на балконе наступило полное молчание. Прокуратор поднял голову и, скорчив гримасу, поглядел на арестанта.

—За тобой записано немного, — сказал он, ненавидя свою боль

идаже помышляя о самоубийстве, — но этого достаточно, чтобы те­ бя повесить.

—Нет, ходит один с таблицей и пишет, — заговорил молодой че­ ловек, — достойный и добрый человек. Но однажды, заглянув в эту таблицу, я ужаснулся. Ничего этого я не говорил. И прошу его — со­ жги эту таблицу. Но он вырвал ее у меня из рук и убежал.

—Кто такой? — спросил Пилат.

—Левий Матвей, — охотно пояснил арестант, — он был сборщи­ ком податей, а я его встретил на дороге и разговорился с ним. Он послушал, деньги бросил на дорогу и сказал: я с тобой пойду путеше­ ствовать.

—Ершалаим, — сказал Пилат, поворачиваясь всем корпусом к се­ кретарю, — город, в котором на Пасху не соскучишься... Сборщик податей бросил деньги на дорогу!

—Подарил, — пояснил молодой человек, — шел мимо старичок, нес сыр. Он ему сказал: подбирай.

—Имя? — спросил Пилат.

—Мое? — спросил молодой человек, указывая себе на грудь.

—Мое мне известно, — ответил Пилат, — твое.

—Ешуа, — ответил молодой человек.

—Прозвище?

—Га-Ноцри.

—Откуда родом?

—Из Эн-Назира, — сказал молодой человек, указывая рукой вдаль. Секретарь пристроился с таблицей к колонне и записывал на

ней.

—Кто ты по национальности? Кто твои родители?

—Я —сириец.

—Никакого языка, кроме арамейского, не знаешь?

—Нет, я знаю латинский и греческий.

Пилат круто исподлобья поглядел на арестованного. Секретарь попытался поймать взгляд прокуратора, но не поймал, и еще стреми­ тельнее начал записывать. Прокуратор вдруг почувствовал, что ви­ сок его разгорается все сильнее. По горькому опыту он знал, что вскоре вся его голова будет охвачена пожаром. Оскалив зубы, он по­ глядел не на арестованного, а на солнце, которое неуклонно ползло вверх, заливая Ершалаим, и подумал, что нужно было бы прогнать этого рыжего разбойника, просто крикнуть: «Повесить его!» Его увели бы. Выгнать конвой с балкона, припадая на подагрические но­ ги, притащиться внутрь, велеть затемнить комнату, лечь, жалобным голосом позвать собаку, потребовать холодной воды из источника, пожаловаться собаке на мигрень.

Он поднял мутные глаза на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на проклятом ершалаимском солнцепеке стоит перед ним этот бродяга с избитым лицом и какие ненужные и глупые вопросы еще придется ему задавать.

—Левий Матвей? — хрипло спросил больной прокуратор и за­ крыл глаза, чтобы никто не видел, что происходит с ним.

—Да, добрый человек Левий Матвей, — донеслись до прокурато­ ра сквозь стук горячего молота в виске слова, произнесенные высо­ ким голосом.

—А вот, — с усилием и даже помолчав коротко, заговорил проку­ ратор, — что ты рассказывал про царство на базаре?

—Я, игемон, — ответил, оживляясь, молодой человек, — расска­ зывал про царство истины добрым людям и больше ни про что не рассказывал. После чего прибежал один добрый юноша, с ним дру­ гие, и меня стали бить и связали мне руки.

—Так, — сказал Пилат, стараясь, чтобы его голова не упала на пле­ чо. «Я сказал «так», — подумал страдающий прокуратор, — что озна­ чает, что я усвоил что-то, но я ничего не усвоил из сказанного», —

ион сказал:

—Зачем же ты, бродяга, на базаре рассказывал про истину, не имея о ней никакого представления? Что такое истина?

Иподумал: «О, боги мои, какую нелепость я говорю. И когда же кончится эта пытка на балконе?»

Ион услышал голос, сказавший по-гречески:

— Истина в том, что у тебя болит голова и болит так, что ты уже думаешь не обо мне, а об яде. Потому что, если она не перестанет бо-

леть, ты обезумеешь. И я твой палач, о чем я скорблю. Тебе даже и смотреть на меня не хочется, а хочется, чтобы пришла твоя соба­ ка. Но день сегодня такой, что находиться в состоянии безумия тебе никак нельзя, и твоя голова сейчас пройдет.

Секретарь замер, не дописав слова, и глядел не на арестанта, а на прокуратора. Каковой не шевелился.

Пилат поднял мутные глаза и страдальчески поглядел на арестан­ та и увидел, что солнце уже на балконе, оно печет голову арестанту, он щурит благожелательный глаз, а синяк играет радугой.

Затем прокуратор провел рукою по лысой голове и муть в его гла­ зах растаяла. После этого прокуратор приподнялся с кресла, голову сжал руками и на обрюзгшем лице выразился ужас.

Но этот ужас он подавил своей волей.

А арестант между тем продолжал свою речь, и секретарю показа­ лось, что он слышит не греческие хорошо знакомые слова, а неслы­ ханные, неизвестные.

—Я, прокуратор, — говорил арестант, рукой заслоняясь от солн­ ца, — с удовольствием бы ушел с этого балкона, потому что, сказать по правде, не нахожу ничего приятного в нашей беседе...

Секретарь побледнел как смерть и отложил таблицу.

—То же самое я, впрочем, советовал бы сделать и тебе, — продол­ жал молодой человек, — так как пребывание на нем принесет тебе, по моему разумению, несчастия впоследствии. Мы, собственно гово­ ря, могли бы отправиться вместе. И походить по полям. Гроза бу­ дет, — молодой человек отвернулся от солнца и прищурил глаз, — только к вечеру. Мне же пришли в голову некоторые мысли, которые могли бы тебе понравиться. Ты к тому же производишь впечатление очень понятливого человека.

Настало полное и очень долгое молчание. Секретарь постарался уверить себя, что ослышался, представил себе этого Га-Ноцри пове­ шенным тут же у балкона, постарался представить, в какую именно причудливую форму выльется гнев прокуратора, не представил, ре­ шил, что что-то нужно предпринять, и ничего не предпринял, кроме того, что руки протянул по швам.

И еще помолчали.

После этого раздался голос прокуратора:

— Ты был в Египте?

Он указал пальцем на таблицу, и секретарь тотчас поднес ее про­ куратору, но тот отпихнул ее рукой.

—Да, я был.

—Ты как это делаешь? — вдруг спросил прокуратор и уставил на Ешуа зеленые, много видевшие глаза. Он поднес белую руку и посту­ чал по левому желтому виску.

—Я никак не делаю этого, прокуратор, — сказал, светло улыбнув­ шись единственным глазом, арестант.

—Поклянись!

—Чем? — спросил молодой человек и улыбнулся пошире.

—Хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, причем доба­ вил, что ею клясться как раз время — она висит на волоске.

—Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил юно­ ша. — Если это так, то ты ошибаешься.

—Я могу перерезать этот волосок, — тихо сказал Пилат.

—И в этом ты ошибаешься. Но об этом сейчас, я думаю, у тебя нет времени говорить. Но пока еще она висит, не будем сотрясать воздух пустыми и бессмысленными клятвами. Ты просто поверь мне — я не враг.

Секретарь искоса заглянул в лицо Пилату и мысленно приказал себе ничему не удивляться. Пилат усмехнулся.

—Нет сомнения в том, что толпа собиралась вокруг тебя, стоило тебе раскрыть рот на базаре.

Молодой человек улыбнулся.

—Итак, ты говорил о царстве истины?

—Да.

—Скажи, пожалуйста, существуют ли злые люди на свете?

—Нет.

—Я впервые слышу об этом, и, говоря твоим слогом, ты ошиба­ ешься. К примеру — Марк Крысобой-кентурион — добрый?

—Да, — ответил юноша, — он несчастливый человек. С тех пор, как ему переломили нос добрые люди, он стал нервным и несчаст­ ным. Вследствие этого дерется.

Пилат стал хмур и посматривал на Ешуа искоса. Потом прогово­ рил:

—Добрые люди бросались на него со всех сторон, как собаки на медведя. Германцы висели на нем. Они вцепились в шею, в руки,

вноги, и, если бы я не дорвался до него с легионерами, Марка Крысобоя не было бы на свете. Это было в бою при Идиставизо. Но не будем спорить о том, добрые ли люди германцы или недобрые... Так

ты называ	бродяга, стало быть, ты дол­
жен молчать!

Арестант моргнул испуганно глазом и замолчал.

Тут внезапно и быстро на балкон вошел молодой офицер из леги­ она с таблицей и передал ее секретарю.

Секретарь бегло проглядел написанное и тотчас подал таблицу Пилату со словами:

— Важное дополнение из Синедриона.

Пилат, сморщившись, не беря в руки таблицу, прочел написанное

иизменился в лице.

—Кто этот из Кериота? — спросил он тихо. Секретарь пожал пле­ чами.

—Слушай, Га-Ноцри! — заговорил Пилат. — И думай, прежде чем ответить мне: в своих речах ты упоминал имя великого кесаря? От­ вечай правду!

—Правду говорить приятно, — ответил юноша.

—Мне неинтересно, — придушенным голосом отозвался Пи­ лат, — приятно тебе это или нет. Я тебя заставлю говорить правду. Но думай, что говоришь, если не хочешь непоправимой беды.

—Я, — заговорил молодой человек, — познакомился на площади

содним молодым человеком по имени Иуда, он из Кериота...

—Достойный человек? — спросил Пилат каким-то певучим голо­

сом.

—Очень красивый и любознательный юноша, но мне кажется, — рассказывал арестант, — что над ним нависает несчастье. Он стал ме­ ня расспрашивать о кесаре и пожелал выслушать мои мысли относи­ тельно государственной власти...

Секретарь быстро писал в таблице.

—Я и высказал эти мысли.

—Какие же это были мысли, негодяй? — спросил Пилат.

—Я сказал, — ответил арестант, — что всякая власть является на­ силием над людьми и что настанет время, когда никакой власти не будет. Человек перейдет в царство истины, и власть ему будет не нужна.

Тут с Пилатом произошло что-то страшное. Виноват ли был

вэтом усиливающийся зной, били ли ему в глаза лучи, отражавшиеся от белых колонн балкона, только ему померещилось, что лицо арес­ танта исчезло и заменилось другим — на лысой голове, криво наде­ тый, сидел редкозубый венец; на лбу — смазанная свиным салом с ка­ кой-то специей — разъедала кожу и кость круглая язва; рот беззубый, нижняя губа отвисла. Пилату померещилось, что исчезли белые кам­ ни, дальние крыши Ершалаима, вокруг возникла каприйская зелень

всаду, где-то тихо проиграли трубы, и сиплый больной голос протянул:

— Закон об оскорблении...

Пилат дрогнул, стер рукой все это, опять увидел обезображенное лицо арестанта и подумал: «Боги, какая улыбка!»

—На свете не было, нет и не будет столь прекрасной власти, как власть божественного кесаря, и не тебе, бродяга, рассуждать о ней! Оставьте меня здесь с ним одного, здесь оскорбление величества!

В ту же минуту опустел балкон, и Пилат сказал арестанту:

—Ступай за мной!

В зале с золотым потолком остались вдвоем Пилат и арестант. Бы­ ло тихо, но ласточка влетела с балкона и стала биться под потол­ ком — вероятно, потеряв выход. Пилату показалось, что она шуршит и кричит: «Корван — корван».

Молчание нарушил арестант.

—Мне жаль, — сказал он, — юношу из Кериота. У меня есть пред­ чувствие, что с ним случится несчастие сегодня ночью, и несчастье при участии женщины, — добавил он мечтательно.

Пилат посмотрел на арестанта таким взглядом, что тот испуганно заморгал глазом. Затем Пилат усмехнулся.

—Я думаю, — сказал он придушенным голосом, — что есть койкто, кого бы тебе следовало пожалеть еще ранее Искариота. Не по­ лагал ли ты, что римский прокуратор выпустит негодяя, произно­ сившего бунтовщические речи против кесаря? Итак, Марк Крысобой, Иуда из Кериота, люди, которые били тебя на базаре, и я, это все — добрые люди? А злых людей нет на свете?

—Нет, — ответил арестант.

—И настанет царство истины?

—Настанет, — сказал арестант.

—В греческих ли книгах ты вычитал это или дошел своим умом?

—Своим умом дошел, — ответил арестант.

—Оно не настанет, — вдруг закричал Пилат больным голосом, как кричал при Идиставизо: «Крысобой попался!» — Сейчас, во вся­ ком случае, другое царство, и если ты рассчитывал проповедовать

идальше, оставь на это надежду. Твоя проповедь может прерваться сегодня вечером! Веришь ли ты в богов?

—Я верю в Бога, — ответил арестант.

—Так помолись же ему сейчас, да покрепче, чтобы он помутил разум Каиафы. Жена, дети есть? — вдруг тоскливо спросил Пилат

ибешеным взором проводил ласточку, которая выпорхнула.

—Нет.

—Ненавистный город, — заговорил Пилат и потер руки, как бы обмывая их, — лучше бы тебя зарезали накануне. Не разжимай рот! И если ты произнесешь хотя бы одно слово, то поберегись меня!

И Пилат закричал:

—Эй! Ко мне!

Тут же в зале Пилат объявил секретарю, что он утверждает смерт­ ный приговор Синедриона, приказал Ешуа взять под стражу, кор­ мить, беречь как зеницу ока, и Марку Крысобою сказал:

— Не бить!

Затем Пилат приказал пригласить к нему во дворец председателя Синедриона, первосвященника Каиафу.

Примерно через полчаса под жгучим уже солнцем у балкона сто­ яли прокуратор и Каиафа. В саду было тихо, но вдали ворчало, как

вприбое, море и доносило изредка к балкону слабенькие выкрики продавцов воды — верный знак, что ершалаимская толпа тысяч

впять собралась у лифостротона, ожидая с любопытством при­ говора.

Пилат начал с того, что вежливо пригласил Каиафу войти во дво­ рец.

Каиафа извинился и отказался, сославшись на то, что закон ему не позволяет накануне праздника.

— Я утвердил приговор мудрого Синедриона, — заговорил Пилат по-гречески. — Итак, первосвященник, четверо приговорены к смертной казни. Двое числятся за мной, и о них здесь речь идти не будет. Но двое — за Синедрионом — Вар-Равван Иисус, приговорен­ ный за попытку возмущения в Ершалаиме и убийство двух городских стражников, и второй — Га-Ноцри Ешуа, или Иисус. Завтра праздник Пасхи. Согласно закону, одного из двух преступников нужно будет выпустить на свободу в честь праздника. Укажи же мне, первосвя­ щенник, кого из двух преступников желает освободить Синедрион — Вар-Раввана Иисуса или Га-Ноцри Иисуса? Прибавлю к этому, что я, как представитель римской власти, ходатайствую о выпуске Га-Ноцри. Он — сумасшедший, а особенно дурных последствий его проповедь не имела. Храм оцеплен легионерами и охраняется, ершалаимские зеваки и врали, — вяло и скучным голосом говорил Пилат, — ходив­ шие за Га-Ноцри, разогнаны, Га-Ноцри можно выслать из Ершалаи-

ма; между тем в лице Вар-Раввана мы имеем дело с очень опасным че­ ловеком; не говоря уже о том, что он убийца, но взяли его с бою и в то время, когда он призывал к прямому бунту против римской власти. Итак?

Чернобородый Каиафа ответил прокуратору:

—Великий Синедрион в моем лице просит выпустить Вар-Ра-

вана.

—Даже после моего ходатайства, — спросил Пилат и, чтобы про­ чистить горло, глотнул слюну, -- повтори, первосвященник.

—Даже после твоего ходатайства прошу за Вар-Равана, — твердо повторил Каиафа.

—Подумай, первосвященник, прежде чем в третий раз отве­ тить, — глухо сказал Пилат.

—В третий раз прошу за Вар-Раввана

...невиновного бродячего философа! Темным изуверам от него — беда! Вы предпочитаете иметь дело с разбойником! Но, Каиафа, де­ шево ты не купишь Га-Ноцри, это уж я тебе говорю! Увидишь ты ле­ гионы в Ершалаиме, услышишь ты плач!

— Знаю, знаю, Пилат, — сказал тихо Каиафа, — ты ненавидишь на­ род иудейский и много зла ему еще причинишь, но вовсе ты его не погубишь!

Наступило молчание.

—О, род преступный! О, темный род! — вдруг негромко восклик­ нул Пилат, покривив рот и качая головою.

Каиафа побледнел и сказал, причем губы его тряслись:

—Если ты, игемон, еще что-нибудь оскорбительное скажешь, уй­ ду и не выйду с тобой на лифостротон!

Пилат поднял голову, увидел, что раскаленный шар как раз над го­ ловой и тень Каиафы съежилась у него под ногами, сказал спокой­ ным голосом:

—Полдень — пора на лифостротон.

Через несколько минут на каменный громадный помост поднялся прокуратор Иудеи, следом за ним первосвященник Каиафа и охрана Пилата.

Многотысячная толпа взревела, и тотчас цепи легионеров пода­ лись вперед и оттеснили ее. Она взревела еще сильнее, и до Пилата донеслись отдельные слова, обрывки хохота, вопли придавленных, свист.

Сжигаемый солнцем, прокуратор поднял правую руку, и шум слов­ но сдунуло с толпы. Тогда Пилат набрал воздуху и крикнул, и голос, сорванный военными командами, понесло над толпой:

— Именем императора!

В ту же секунду над цепями солдат поднялись лесом копья, сверк­ нули, поднявшись, римские орлы, взлетели на копьях охапки сена.

— Бродяга и тать, именуемый Иисус Га-Ноцри, совершил пре­ ступление против кесаря!..

Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце, и оно выжгло ему глаза. Зеленым огнем загорелся его мозг, и опять над толпой полете­ ли хриплые слова: