2. Поэтика эпоса и сказки

Эпическая опера принципиально контрастна по отношению к драматической, основана на иных законах драматургии. Это жанр по-своему сложный и неординарный.

Обращаясь к эпическим оперным спектаклям русской классики XIX в., мы обнаруживаем, как уже отмечалось, два самостоятельных направления, связанных с собственно эпическими операми – «Русланом» М.Глинки, «Садко» Н.Римского-Корсакова, «Князем Игорем» А.Бородина – и с операми-сказками, которые, как особая жанровая разновидность русского эпоса, представлены фактически лишь в творчестве Н.Римского-Корсакова. Они, в свою очередь, подразделяются на спектакли, выдержанные в строгих рамках сказочного сюжета – «Сказка о царе Салтане», «Снегурочка», «Золотой петушок», «Кащей бессмертный», - и на спектакли, где сказочность является одним из составляющих жанровых признаков наряду с комедийностью, духом романтики, реально-бытовыми чертами – «Майская ночь», «Ночь перед Рождеством».

В операх XX в. очевидно присутствие эпической и сказочной традиции. Чаще всего они являются составляющими жанровыми опорами наряду с драмой, комедией, лирикой. Назовем эпико-драматическую оперу «Война и мир», сказочно-комедийную оперу «Любовь к трем апельсинам» Прокофьева, лирическую сказку «Соловей» Стравинского и др.

Эпические оперы и оперы сказочного типа во многом схожи, но вместе с тем имеют и значительные расхождения.

Остановимся на некоторых общих признаках. И чисто эпической опере, и опере-сказке, в отличие от действенной драмы, свойствен особый размеренный повествовательный тон, отодвигающий события на абсолютную эпическую дистанцию. Эта максимальная отдаленность от происходящего, рождающая своеобразный оттенок «невживания», отстранения, также находит объяснение в том, что понятие зла коренным образом модифицируется – сглаживается, вуалируется, входя в глубинные слои содержания.

Предание о прошлом священно. «Абсолютное прошлое – это есть специфическая ценностная (иерархическая) категория <…> в этом прошлом – все хорошо, и все существенно хорошее («первое») – только в этом прошлом. Эпическое абсолютное прошлое является единственным источником и началом всего хорошего и для последующих времен. Так утверждает форма эпопеи», - пишет М.Бахтин [16, 403]. Эпические и сказочные произведения лишены проблематичности, взрывчатости, накаленности действия, напротив, они характеризуются сравнительно медленным развертыванием. Если «драма спешит», то «эпос медлит». В эпосе отсутствует непрерывно-нагнетающее стремление к генеральной кульминации. Эпическое действие есть действие, постоянно удаляющееся от своей цели, задерживающееся в ходе своего развития. «Неотложная забота о реализации единой цели в области эпоса отпадает. Здесь, правда, у героев также могут быть желания и цели, но самое главное заключается в том, что с ними случается при этом событии, а не исключительно деятельность ради их цели. Обстоятельства столь же действенны и чаще действеннее цели» [45, 252].

Конфликт уступает место контрасту. В эпосе рисуются преимущественно поступки героев, а не их душевные переживания, собственно сюжетный рассказ дополняется многочисленными статическими описаниями, создающими самостоятельный эпический фон. Эпос, в отличие от драмы, не может не прибегать к разнообразному воспроизведению внешнего ареала, изобразительным приемам, соприкасаясь, таким образом, с областью скульптуры и живописи.

Герой эпической и сказочной оперы значительно отличается от драматического героя. «Он весь вовне, в нем нет оболочки и ядра», «он видит и знает о себе только то, что видят и знают о нем другие» (М.Бахтин). Психология личности не осложнена глубочайшими антитезами, связанными с философскими мотивами, приподнимающими и возвышающими героя, возводящего его порой в ранг сверхчеловека. Напротив, данный герой более однопланов и овнешнен. Таковы по мироощущению Садко, Фарлаф, Ратмир, Горислава, Светозар, Гвидон, Салтан, Лель, Иван Королевич, Весна-Красна, Дед-Мороз и др.

Вместе с тем, в закономерностях сюжетно-фабульной линии обоих жанров оперного спектакля имеются и существенные расхождения, которые сказываются прежде всего в различном подходе к изначальным основам сюжета.

Неизвестный исследователь русской сказки еще в XYIII в. справедливо сформулировал разницу между эпической и сказочной поэзией: «Сказка (Fabula, ficta, commentatio, narratio) – есть повествование вымышленного происшествия, - писал он, - она требует вымыслов…, действие поэмы эпической – есть истинное, ниже принимаемое за оное, ибо тогда произвело бы оно не ”сказку”, а ”историю”» [Цит. по: 112, 7].

Действительно, основу эпического повествования составляют события далекого прошлого, эпизоды конкретной исторической эпохи. Обращает на себя внимание глубокий национальный пафос, «стремление на основе широкой философской концепции мира создать универсальный его аналог» [72, 23]. Всеохватность, вселенское начало эпопеи связано с тем, что в ней ставятся самые главные, коренные проблемы жизни народа и человека: эпопейное мышление – это мышление о бытии в самом крупном плане. Свойственная эпосу универсальность понимается как максимально полный охват действительности. Основу жанрового содержания эпической оперы составляет культ народа, «мысль народная», которые находят свое полное художественное выражение и в чертах портрета отдельных социальных групп, и в народной многоголосице, и в батальных сценах, и в первостепенном значении героического начала.

Сказка как особая область эпического творчества в генезисе имеет принципиальное отличие по сравнению с древними легендами, былинами, историческими песнями.

Опера-сказка основана на вымышленном сюжете. С отсутствием достоверности связано прежде всего перенесение действия в несуществующее государство (Додоново царство, Берендеево царство, царство Кащея, Тмутаракань), своеобразные реплики героев, открывающие и завершающие произведение – реплики, придающие условность оперному спектаклю: «Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок», «Вот чем кончилася сказка. Но кровавая развязка, сколь ни тягостна была, волновать вас не должна, разве я лишь да царица, были здесь живые лица, остальные, бред, мечта, призрак бледный, пустота» («Золотой петушок»), «Вот домой вернусь, нашим похвалюсь: на пиру де был, мед да пиво пил <…> Вот домой вернусь, за рассказ примусь, А коль стану лгать, чур не сметь мешать <…> Ну, теперь уж сказка вся, дальше сказывать нельзя. Да!» («Сказка о царе Салтане»).

При сравнении эпических и сказочных спектаклей обнаруживается разница в «преподнесении» описываемых событий, типе замысла, обрисовке характеров героев. Так, собственно эпическим операм свойственны величие содержания, монументальность образов, героический пафос, примат общего над индивидуальным.

Центральные образы эпического искусства – образы богатырей. С ними связано воплощение высокой патриотической идеи, героического начала, проявляющегося преимущественно в чувстве долга перед Родиной, а также олицетворение недюжинной нравственной стойкости и чистоты. Они наделены колоссальной внешней силой, в которой как бы сконцентрирована «гигантская сила коллектива» (М.Горький). Возвеличивание фигуры богатыря неотделимо порой от элементов чудесного, фантастического. «Богатырь обычно вооружен палицей весом в сорок, в девяносто пудов, его лук с трудом несут десятки людей; он пьет вино ведрами; он один способен уничтожить несметные вражеские силы» [123, 11]. Таков могучий Руслан в жесточайшем поединке с Головой, в битве «не на жизнь, а на смерть» с волшебником Черномором:

«Тогда Руслан одной рукою

Взял меч сраженной головы

И, бороду схватив другою,

Отсек ее, как горсть травы».

Это и новгородский гусляр Садко, завоевывающий своими песнями власть над морским царством, и доблестный князь Игорь. В русле данных тенденций выдержан и героико-трагический образ Ивана Сусанина. Победа богатыря вытекает из всей концепции эпоса: человеческое неизменно торжествует над таинственным миром зла. Внутренний облик богатырей, психологическое содержание их образов, как и их внешность, характеризуется подлинной человечностью. Этим героям в большей степени, чем героям сказок, свойственны раздумья, эмоциональные реакции на увиденное и пережитое. Но их чувства не раскрываются средствами психологического анализа, чуждого самой природе эпоса.

В «Китеже» народно-патриотическая концепция ассоциируется прежде всего с двумя персонажами – князем Юрием и его сыном княжичем Всеволодом. Напомним слова ариозо князя Юрия из первой картины третьего действия:

«О, слава, богатство суетное!