Беседа тринадцатая. О строительстве зданий

Об организации строительных площадок. О современном состоянии строительства; об использовании средств, предоставляемых нашей эпохой За последнее время затрачено много усилий для облегчения выполнения строительных работ; однако что касается архитектурных работ, то многое еще предстоит сделать. Инициаторами внедрения практических приемов, внесших очень существенное улучшение в организацию строительных площадок, были гражданские инженеры. Железнодорожные и земляные работы, строительство обширных общественных сооружений, так энергично развернувшееся в последнее время, заставили начальников этих работ искать экономических и эффективных способов проведения земляных работ, доставки материалов, их обработки, подъема и установки на место. Заводы, изготовляющие строительное сырье, как-то: известь, цемент, керамику, железо, должны были, со своей стороны, для поставки сырья подрядчикам, расширить и упростить его производство, чтобы обеспечить быстрое снабжение, и притом по ценам, позволяющим пользоваться ими в больших количествах. Новые механизмы, применяемые в инженерных работах, постепенно проникли и на строительные площадки, находившиеся в ведении архитекторов. Но нужно сказать, что приемы, пригодные на больших площадях, на пространствах, отводимых обычно для инженерных сооружений, для строительства железных дорог, мостов, больших общественных сооружений, не всегда подходят для строительных площадок, на которых работают архитекторы, и для того типа работ, которыми они управляют. Эти площадки тесны или расположены далеко от строек, и строители часто могут передвигаться только в пределах того участка, на котором строится здание. Из усовершенствованных механизмов можно тогда применять только подъемники и несколько небольших узкоколейньгх железных дорог, уложенных на земле или на деревянных лесах. В отношении рытья котлована и земляных работ трудности применения паровых двигателей еще более увеличиваются в городах, поскольку эти котлованы в девятнадцати случаях из двадцати подходят к самому краю улицы, и приходится прибегать к рытью с перекядками, к работе вручную лопатами, вывозке земли на грабарках, т. е. пользоваться способами и транспортными средствами, препятствующими уличному движению. Между тем, казалось бы, что можно улучшить эти совершенно примитивные способы. Трудно сказать, почему не применяют, например, подъемник с ковшами для вычерпывания земли из котлована и ссыпки его в грабарки; почему не усовершенствуется эта повозка, эта древняя грабарка, и не заменяется ломовой площадкой с подвешеными к ней ящиками, которые можно выгружать с любой стороны, как товарные железнодорожные платформы. Эти перевозочные средства представляли бы меньше опасности, чем грабарки: ломовые площадки на больших колесах были бы легка на ходу и не так утомляли бы лошадей, не было бы риска, что высыпаемая земля увлечет за собой вниз по скату опрокинувшуюся телегу и лошадь. Решение всех этих вопросов предоставлено подрядчикам, архитекторы же занимаются ими очень редко. Ввиду того что заключаются не общие договоры на все работы, а каждый подрядчик берет отдельный подряд на каждый вид работ, он действует только в пределах, ограничиваемых его договором, и не считает себя заинтересованным в мероприятиях, выгодных для общего дела. Последствием является то, что в архитектурных работах, где нужно участие целого ряда профессий, каждый подрядчик настаивает на использовании тех способов, которые ему кажутся наиболее подходящими для применяемых им материалов и изделий. Отсюда потеря времени и сил. Из всех этих подрядчиков подрядчик каменных работ требует самых мощных механизмов и самых совершенных способов укладки, и эти сделки часто обязывают его разрешать, например слесарю или плотнику, поднимать железные или деревянные части при помощи механизмов, устроенных для каменных работ, или же не снимать лесов, которые ему удалось поставить для отделочных работ, до тех пор, пока не кончат своей работы скульпторы; но это лишь мелкие мероприятия. Если паровые гидравлические и газовые грузоподъемники являются уже признаком значительного прогресса по сравнению со старыми ручными подъемниками, то не видно, чтобы подноска материалов к рабочему месту на носилках стала более экономичной, более надежной и более быстрой, чем прежде. Между тем, казалось бы, что передвижные краны со стрелой, подающей камень на предназначенное место, должны скоро заменить неподвижные приспособления; на некоторых больших стройках пользуются вагонетками на рельсах, проложенных на верху лесов; посредством этих вагонеток, снабженных поворотными кругами, можно перевозить и укладывать камни в любых местах. Но эти способы применяются только при очень ответственных работах в не введены в обиход на обыкновенных стройках. В настоящее время, когда индустрия способна удовлетворить всяким нашим требованиям, наши городские сооружения должны были бы, как будто возводиться без всякой помехи для уличного движения и соседних строений, с точностью, которая обеспечивается современными механическими способами. Не подлежит сомнению, что нужно еще многое сделать для того, чтобь извлечь из этих механизированных способов все те выгоды, которых публика имеет полное право требовать и в области строительства жилых домов. Во многих местностях Франции у производителей строительных работ вошло в обычай получать из карьеров камни твердых пород в готовом виде - отесанными по шаблонам. Этот способ отличается некоторыми превмуществами, на которые необходимо указать. Он обусловливает перевозку только фактически необходимой кубатуры и, следовательно, точного веса камня, необходямого для постройки; он позволяет обойтись без найма площадок специально для складывания камня, подлежащего отеске; он ограждает от присылки дефектного камня, так как дефекты, т. е. трещины, раковины и пр., выявляются во время отески; он вынуждает архитектора к очень точной разработке чертежей каменной кладки и составления к ним пояснительньтх записок, поскольку каждый камень, заказанный в карьере, должен занять в точности то место, которое ему предназначено в чертеже. Не нужно зарывать глаза на то, что эти материальные средства выполнения оказывают большое влияние на архитектуру; вот почему слишком многие аркитекторы отвергают их, как стесняющие их замыслы. В местностях, где применяется метод, состоящий в доставке камней твердых пород отесанными по шаблонам, посылаемым заранее в карьер, здания часто имеют ясную и простую структуру, не лишенную очарования, независимо от более или менее удачных архитектурных форм. Нетрудно понять, что в тех случаях, когда приходится давать чертежи и пояснительные записки, до которым камень отесывается вдали от стройки, необходимо по возможности упрощать шаблоны, избегать трудностей, требующих словесных объяснений, избегать долбежных работ, а главное - всего «приблизительного». Греки отесывали камни для своих зданий в карьерах с очень большой точностью, так что они требовали лишь чистовой отделки. Древние римляне поступали так же, что можно заключить, обследовав их старые карьеры. В средние века продолжали применять этот великолепный метод, и вся отеска заканчивалась до укладки на место. В ХVI веке архитекторы в некоторых французских провинциях, и особенно в Париже, отказались от этого метода. Начиная с этого времени, камни твердых пород стали посылать из карьеров необработанными, и на обязанности каменщиков лежал с тех пор выбор среди блоков камней, подходящих для того или иного шаблона. Отсюда значительные отходы, бесполезная отеска кусков, признаваемых дефектными тогда, когда отеска была уже почти или вполне закончена, необходимость больших площадок, чтобы складывать, отбирать и обрабатывать эти блоки; а вследствие всего этого - беззаботносгь архитектора в отношении выбора типа каменной кладки. Занятый прежде всего архитектурными формами, далеко не всегда согласованными с природой материалов, которые должны быть црименены, он слишком часто предоставляет каменщику труд по разметке шаблонов. Необходимо внести определенность в этот важный вопрос и выявить все его значение. Лет тридцать тому назад в Париже применяли только камни твердой породы из равнины Монруж и из Аркейля, т. е., например, так называемые скалистые породы из Банье, высота пластов которых достигает самое большее 0,60 м, мелкозернистые твердые песчаники с высотой пластов в 0,25 м и так называемьте мулэнские мелкие горные породы, мощность пластов которых всего 0,30 м. В зданиях, построенных искусными людьми еще в последнем столетии, обращено внимание на эту высоту пластов; архитектурные формы, их горизонтальное расположение согласованы с толщиной пластов; в средние века, как можно видеть из приведенных выше примеров, этот принцип строго соблюдался. Но вследствие того, что старые карьеры исчерпапы, вот уже около двадцати лет, как приходится добывать твердые породы камня в отдаленных местностях. Железные дороги построили во-время, чтобы облегчить доставку этих материалов, так что в Париж прибывают твердые породы камня из Бургундии, из Юры, камень из Эвилля, из Шовиньи, с берегов Роны и Соны. Между тем, большая часть этих твердых пород известняка имеет высоту пласта до метра и более; некоторые вэ них, как, например, породы из Шовиньи, даже не имеют ясно заметных постелей и могут быть уложены во всех положениях. Казалось бы, что эти качественные материалы, не употреблявшиеся еще в наших местах, должны были вызвать изменение некоторых форм, уместных тогда, когда располагали породами камня со значительно меньшей высотой пласта; за редкими исключениями этого не произошло, и наши архитекторы продолжали проектировать каменную кладку, подобную той, которую применяли мастера двух последних столетий. Можно было видеть, как на строительных площадках обрабатывались для кладки грядами небольшой высоты огромные блоки, как совершенно попусту производилась распиловка для приспособления к традиционному чертежу и, следовательно, как ценой больших затрат обесценивались прекрасные материалы. Или же (что еще хуже) мы видели, как на больших, уложенных на место каменных блоках наносится изображение мелкой кладки, так что фактически один ряд кладки изображает два или три. Казалось бы, что архитектор должен быть счастлив, имея в своем распоряжении великолепные материалы, и что он должен скомпоновать свою конструкцию так, что она выявит их высокие качества; но нет, он их скрывает, чтобы приблизиться к тому стилю архитектуры, который располагал лишь материалами низкого качества. Можно видеть в одном из больших французских городов, в Лионе, получающем твердые породы камня изумительгной прочности, добываемьте а виде огромных блоков, как строители высекают на монолитных опорах рисунок рядов каменной кладки, а на архитравах из целого куска - рисунок клинчатых камней горизонтальной перемычки. Было бы не более странно разрезать прекрасный кусок сукна на мелкие части, чтобы получить удовлетворение от их сшивания, или изображать лоскуты на плаще, скроенном из широкого полотнища. А между тем, именно к такого рода заблуждениям приводят нас то отвращение, которое определенная архитектурная школа питает ко всему, что представляет собой рассуждение или, вернее, пустые опасения перед тем, что рассуждение будто бы убьет вдохновение. Ни в одном искусстве рассудок не является врагом вдохновения; наоборот, он необходимый регулятор вдохновения и самый верный его союзник. Рассудок мешает только фантазии; что же касается истинного вдохновения, то оно, чтобы проявить себя, взывает ко всем умственным способностям и, отнюдь не боясь света разума, видит в нем твердый оплот. Когда транспортные и подъемные механизмы усовершенствуются еще более (а это неизбежно) и применение их станет более легким и распространенным, материалы будут доставляться на строительные площадки в виде блоков больших размеров, если это камни, и в виде более тяжелых и крупных элементов, если это железные изделия. А между тем, уже та архитектура, которую мы осуществляем на практике, не соответстнует новым средствам, она силится скрыть эти мощные способы, вместо того чтобы гордиться ими. Что же будет тогда, когда эти способы получат еще более широкое распространение? Разве в разумном применении предоставляемых средств нет элемента обновления искусства? Почему, когда мощность этих средств повышается, архитекторы не учитывают повышения качества и размеров тех материалов, которыми они пользуются? Единственные попытки, сделанные в этом направлении за несколько лет, ограничились установкой перед фасадами нескольких монолитных колонн, к тому же представляющих собой лишь декорацию, лишь наружную отделку, и ненужных для устойчивости постройки. Почему же эти материалы исключительных размеров и качеств не используются смело и открыто? Какой основательный довод можно, с точки зрения искусства, выдвинуть против их применения не только в качестве декорации, но и в качестве необходимого элемента, реальной сильной опоры? Правда заключается в том, что в архитектурной практике и в применении новых механизмов господствует полная неурядица; новые средства, предоставляемые архитекторам, являются для них причиной затруднений, а не поводом к исследованию и применению, выводимому из новых принципов. Не зная толком, как использовать эти новые средства, навязанные им общественным мнением, они употребляют их только в виде дополнения, в виде уступки этому общественному мнению. Точно так же выскочки, внезапно ставшие обладателями большого состояния, не умеют соблюдать в своих расходах той соразмерности, которая является признаком настоящего богатства. Не будем закрывать глаза на то, что в отношении порядка применения новых материалов и новых способов все в области архитектуры подлежит изменению; нию; никаких серьезных попыток здесь до сих пор не было сделано. Усилия в этом направлении проявлялись лишь на строительных площадках крупных инженерных сооружений, но эти работы, отличающиеся незначительным разнообразием применяемых материалов, ограничивающиеся удовлетворением узких потребностей, не могут служить примером для архитекторов. И даже принимая их за то, что они есть и чем они должны быть, нужно сказать, что в них не всегда внедряются со всей смелостью и прямотой те формы, которых требуют применяемые материалы. даже там, на строительных площадках инженерных сооружений, строителям мешают выродившиеся традиции. В предыдущей беседе я затронул несколько вопросов, касающихся смешанных конструкций из камня и железа, притязая лишь на то, чтобы дать исследователям элементы новых методов или нового применения старых методов; я хотел лишь указать путь, на который можно было бы вступить. Разумеется, было бы полезнее дать нашим читателям несколько примеров, взятых из архитектурных сооружений, возведенных в наши дни по этим данным, но, к несчастью, этих сооружений нет, и я принужден был представить себе, какими бы они могли быть, если б в них были использованы практические приемы, употребительные в различные эпохи, которые были особенно благоприятны для развития искусства. Укажем прежде всего на характерную черту, общую всей современной архитектуре; эта характерная черта - ее размеры. Ни в одну эпоху не требовались в такой мере, как в наше время, перекрытия обширных пространств. Самые большие античные здания малы по сравнению с теми, которые обычны теперь. Мы, разумеется, говорим здесь только о размерах полезных пространств и не можем считать обширными зданиями, например, пирамиды Мемфиса или ассирийские дворцы, разделенные на множество ячеек, или амфитеатры древних римлян, которые были огороженными пространствами с временным перекрытием. Средние века открыли путь, строя свои соборы, и поставленная программа была нами выполнена наредкость удачно. У нас обычно помещения, в которые публику привлекают дела, потребности или удовольствия, никогда не бывают достаточно обширны. Каждый день доказывает нам правильность этой аксиомы современной архитектуры. Никогда перекрытое пространство не бывает чрезмерно большим, входы и выходы слишком широкими, способы сообщения слишком легкими - в любом здании, где собирается публика, привлекаемая туда своими склонностями, потребностями, делами или желанием найти развлечение. Это новый момент, который никогда не появлялся и не мог появиться до создания железных дорог, до необычайного развития средств связи. Слушая иногда, как некоторые угрюмые умы все же осуждают изумительвые работы по прокладке улиц, осуществленные в Париже и в других наших крупных центрах, спрашиваешь себя: как же могли бы итти дела, если бы наши города были оставлеяы в том состоянии, в каком они находились двадцать лет тому назад? Можно ли было бы жить, передвигаться, продавать и покупать? На это, правда, отвечают, что лихорадочная деятельность в наших больших городах вызвана именно этими новыми способами передвижения и теми работами, которых они требуют. В этом-то и заключается вопрос! Я не думаю, что достаточно проложить улицу, чтобы туда сразу перенеслась толпа и гужевой транспорт. Людовику ХIV так и не удалось сделать Версаль оживленным местом, несмотря на великолепные пути сообщения, проходившие через этот город. Но когда видишь, что целая толпа устремляется к выходу, открытому перед ней, то можно сказать, что этот выход был необходим. Покажите нам в Париже, в Марселе или в Лионе хотя бы одну единственную из больших новых улиц пустующей. И заметим себе следующий факт: не повторяли ли неоднократно во время строительства первой железной дороги, что эти пути потеряют значительную долю своих доходов, как только будут проведены второстепенные линии, новые ветки! Между тем, за редкими исключениями, произошло обратное: чем больше строилось дорог, тем больше путешествовали, тем больше перевозили товаров. Кажется, что население растет прямо пропорционально прокладываемым для него дорогам. То же самое происходит в наших городах: не раз говорили, что прокладка такой-то улицы будет во вред другой улице, что такой-то новый бульвар сделает пустынным другой бульвар, - но чем их больше открывают, тем больше, кажется, их посещают, первые наравне со вторыми. Следовательно, дело сводится к следующему: теперь многие совершают в течение дня то, что некогда совершалось в течение недели, в один час то, на что прежде уходил целый день. В экономике общества это называется благосостоянием. Я не буду спорить о том, добро это или зло, я констатирую факт, а этот факт должен воздействовать и воздействует на архитектуру. Со своей стороны, должен признаться, что когда перед лицом такого социального преобразования, с каждым днем стремящегося к большей полноте, приносят жертвы иным из этих ревнивых божеств, правивших архитектурой последние два столетия, когда взывают к ордерам, к Виньоле и Палладио, к художественньм формулам, применявшимся древними греками в столицах, которые для нас являлись бы лишь окружными центрами; когда преподносят в качестве смелых нововведений несколько элементов, скомпилированных без всякой критики, то это не может не вызвать улыбки. Очень важно, действительно, в наши дни знать, подобает ли спаривать коринфские колонны или же ставить их отдельно, нужно ли помещать полный антаблемент на колонну и должно ли предпочитать горизонтальную перемычку арке или же арку горизонтальной перемычке! Суждено ли мраморной декорации совершить революцию в искусстве или же эта революция обойдется без мраморов и позолоты под открытым небом? Достаточно дать себе труд подумать над этим. Но новые, прекрасные пути, сокращающие расстояния и позволяющие воздуху и свету проникнуть в центр городов, безусловно улучшают материальные привычки горожанина. Но воспитывает ли это граждакина? Никогда архитекторам не отводили лучших участков, никогда бюджеты не были так щедры и не позволяли им осуществлять более широких начинаний в более короткий орок. Но создается ли этим искусство? Как граждан не воспитывают прокладкой новых улиц, как бы широки они ни были, так и архитектуру не создают тем, что дают архитекторам земельные участки и денег вволю. Следовательно, если архитекторы не хотят, чтобы их в 1900 году классифицировали как отжившие и пропавшие виды, относя их к угасшим историческим индивидуумам вроде астрологов, алхимиков или воинов в железных латах, то им пора решительно приняться за дело, ибо в старые тайны, на которых они основываются, начинает проникать свет; и если публика вздумает в одно прекрасное утро потребовать отчета в том, что для нее строят, то реакция против этих разорительных фантазий и каменных оргий будет жестокой. И, не смешивая стили, не нагромождая без причин формы всех времен, можно будет найти ту архитектуру, которая нужна нашей эпохе, но внося прежде всего разумное основание и здравый смысл во всякий замысел, используя материалы соответственно их качествам, откровенно прибегая к помощи индустрии, не дожидаясь, пока навяжет нам свою продукцию, а наоборот, опережая ее. Еще сегодня часть публики воображает, что новым в архитектуре было бы поставить пирамиду вверх ногами или разместить колонны капителями вниз; добрая половина наших собратьев без труда осмеивает эти глупости и, конечно, в заключение говорит: все к лучшему в этом лучшем из миров, и самое худшее было бы слушать так называемых новаторов. Иные приписывают всю беду изучению того или иного искусства, и, нагромождая в своих композициях формы, заимствованные из эпох Августа и Людовика ХIV, обвиняют это изучение в том, что оно толкает искусство к односторонности, что оно ведет его к регрессу и т. д. Я не буду повторять здесь этих пошлостей, воспроизведенных под видом всевозможных форм с таким же отсутствием логики, как и прямоты. Если говорить о новом в архитектуре, то этим новшеством будет следование по пути рассудка, по пути, давно забытому; и только изучение старых искусств, следовавших рациональным методам, способно снова приучить нас пользоваться прежде всего и помимо всего той долей рассудка, которой наделила нас природа. Доброжелательные умы, оптимисты среди архитекторов, - таких можно найти, - долго надеялись, что из странного нагромождения стольких разнородных элементов, из такой путаницы в методах, из отсутствия принципов, возникнет постепенно искусство ХIХ века: «Посмотрите, - говорили они, - что произошло в ХVI веке! Изучение античных искусств без критики и без научного метода внедрилось в умиравшее готическое искусство. Для современников, хотя бы немного философски настроенных, все это должно было казаться только путаницей, анархией, а между тем, для нас, на расстоянии, эта французская архитектура ХVI века имеет все значение законченного искусства: она отличается от архитектуры итальянцев, она обладает особыми характерными чертами в каждой провинции. Что бы ни делали, что бы ни говорили, но в нашу эпоху совершается аналогичная работа, в которой мы не отдаем себе отчета, потому что мы находимся среди этого расцвета, и то, что вы называете «путаницей», будет «переходом» для наших правнуков, и этот переход создаст нечто, принадлежащее нашей эпохе, обладающее своим собственным характером, способное вызвать восхищение будущих поколений». Так говорили уже тридцать лет тому назад: «переход» остается в состоянии перехода, путаница лишь растет, и наши города наводняются зданиями, которые как будто с каждым днем все больше отходят от единой мысли, вместо того чтобы сгруппироваться вокруг нее. Да что я говорю? Каждый художник как будто хочет, по очереди, опровертать самого себя; там он применяет романские формы, здесь ему служит образцом ренессанс; в другом месте он приносит жертвы веку Людовика ХIV; дальше он использует византийский стиль. Архитекторы ХVI века поступали не так, и можно сказать, что никогда цивилизация не предваряла так, как в то время, расцвет искусства. Архитекторы ХVI века были искренни. Они сохраняли те конструктивные способы предшествующих веков, которые были хороши, практичны и рациональны, и ввели, согласуясь со вкусами той эпохи, новую одежду для этой конструкции. Справедливо ли или нет, но они думали, что новая одежда может омолодить старое тело, которое они оставляли нетронутым. Это была идея, может быть - плохая, но все же идея, и они ни минуты не теряли ее из вида. Между тем, чего недостает в наши дни, - это именно идеи... хотя бы даже плохой; и когда архитектору дается программа, он не знает, подойдет ли эта программа к романским, готическим, ренессансным или античным римским формам. Если только государственная организация не предпишет ему применить один из этих стилей, - что, нужно сознаться, бывает очень редко, - архитектор имеет право выбора, и этот выбор зависит от каприза, от успеха коллеги, от нежелания делать то же, что и сосед, и т. п. Такой скептицизм не может дать ничего нового, живого, продуктивного; из этого может получиться только то, что каждый день строится на наших глазах: постройки все более богатые как по скульптуре, так и по применяемому материалу (ибо, за недостатком идей, нужно сегодня блеснуть больше, чем вчера, завтра больше, чем сегодня), в которых, однако, никогда ясно не читается программа, редко участвует рассудок и еще более редко встречается разумное применение материалов. Публика пресыщается этим нагромождением богатств еще прежде, чем уберут леса. А когда здание завершено? А когда учреждение, которое оно должно вмещать, вселилось в него? Тут начинается целый ряд операций, меняющих замысел или архитектурную композицию. Вот большие монументальные проемы, которые перерезаются междуэтажными перекрытиями; здесь маркиза вклинивается поперек колоннады; в другом месте, уже по окончании работ, перед окнами прилажены балконы, - раньше об этом не подумали; ненужные проемы замурованы, а чтобы скрыть это, оставили в этом месте застекленный оконный переплет; каминные трубы из листового железа прорезают крыши или присоединены к дымовым трубам; затем стена пробуравлена газопроводчиком, который, чтобы уложить свои трубы, прорезал пилястры, потом еще другие осветительньте трубы змеятся повсюду, отяжеляют архитектурные линии, повторяют профили карнизов. А в интерьерах и не то еще случается: служебные лестницы проходят пред окнами, затем по завершении постройки проводятся там же трубы отопления. Различные проводки прорезают стены; чересчур большие комнаты перегораживаются; служебные помещения освещаются решетчатыми окнами или проемами в крыше; там залы, которые должны быть просторными, зажаты; рядом расположены ненужные, темные, мрачные пространства неопределенного назначения, в которых приходится поддерживать искусственное освещение среди бела дня; здесь вентиляция сделана никуда негодной, а рядом опасные сквозняки. Приходится устраивать тамбуры за дверями, а беспрестанное хлопавье дверных створок служит источником мучений для обитателей... Но, довольно! Не лучше ли подумать, как при сооружении зданий удовлетворить все столь многообразные запросы нашей цивилизации, вместо того чтобы нанизывать стили один на другой, вместо того чтобы стремиться возводить фасады на радость глазеющим зевакам, которые, кстати сказать, на них и не смотрят, потому что не понимают ни их пользы, ни смысла и раздражаются при мысли о суммах, поглощенных этими архитектурными фантазиями? Но кто же, слегка поразмыслив, не поверит, что один из способов создато архитектуру нашей эпохи, - это строго подчиняться всем требованиям программы? А так как эти требования во многих случаях новы, разве их добросовестное выполнение не привело бы к новым композициям? Добавим к этим первичным элементам природу материалов, не примевявшихся прежде и требующих применения новых форм, вытекающих из их свойств. Нельзя не вывести из этих предпосылок логичные и тем самым удовлетвряющие рассудок заключения, иными словами, решения, соответствующие нашим обычаям и не являющие беспрестанно самые странные контрасты между бытом народа и его зданиями. Не приходит ли в голову мысль, когда видишь большинство наших общественных сооружений и ими пользуешься, что население Франции находится под владычеством завоевателей, желающих, наперекор его вкусам и нуждам, навязать ему архитектурные формы, чуждые его обычаям? Разве не странная вещь такое искусство, заставляющее себя признавать подобно тому, как заставлял себя признавать священный язык при теократическом режиме, и не напоминает ли это обычая говорить в старинных учреждениях и парламентах по-латыни и выражать на этом языке идеи или называть предметы, не существовавшие во времена империи цезарей? Можете ли вы себе представить служащего железной дороги, говорящего по-латыни об акциях, облигациях, о подвижном составе, об эксплоатации путей, о вокзалах, о тоннелях, о балласте, выемках и насыпях, и о шпалах и рельсах, о паровозах и вагонах, о стрелках и железнодорожных переездах? Разве не получалась бы замечательная галиматья? Почему же то, что в подобном случае показалось бы смешным, ежедневно практикуется, когда дело касается архитектуры? И зачем насиловать старые архитектурные формы, заставляя их выражать потребности и способы, не существовавшие в то время, когда эти формы были найдены? Бледный скептицизм, неопределенность, ничтожество принципов, трусость перед нерациональными доктринами; умственная лень, из-за которой мы плывем по течению, чтобы добывать себе средства к жизни и не создавать себе врагов, прикрывается предрассудками вместо того, чтобы заняться исследовавием, - все это приводит мало-помалу архитектора к роли чертежника, если у него умелые руки, или второстепенного приказчика, если у него нет этих способностей. Мы давно слышим жалобы архитекторов на то, что инженеры ежедневно стараются их затереть. Это так и будет на самом деле, если среди архитекторов не найдется нескольких мужественных душ, нескольких твердых характеров, решивших во что бы то ни стало сойти с проторенной дороги я расстаться с этим коварным и выродившимся искусством, боящимся вмешательства рассудка и исследования, как летучие мыши боятся солнца. Не дипломы, полученные в школе, смогут спасти их от падения, которое уже близко; дипломы послужат им лишь для получения уготованных им в будущем мест, с каждым днем все менее независимых и все более низких. Что может поднять их вновь - это прямолинейное в строгое применение очень ясных и определенных принцилов, это вера в данные принципы, поддерживаемая твердым духом; ибо для того, чтобы создать архитектора, как и для того, чтобы создать врача или адвоката, нужен человек. Это, повидимому, забывают. Впрочем, судя по некоторым признакам, можно подумать, что заря искренности начинает заниматься. В науках экспериментальный метод навсегда развенчал гипотезу; философия стремится опереться на физиологию, на строгие наблюдения природы; чистая метафизика впала в дряхлость и философские системы, как и непрерывные течения человеческой мысли, как и крупные исторические явления, всеми подвергаются просеивавию сквозь решето анализа и рассудка. Современный мир хочет покончить с фикциями, в которые не верят даже те, кто стремятся оградить их догматическую оболочку от всякого посягательства. Борьба не на жизнь, а на смерть, объявленная с некоторых пор так называемым «свободомыслящим», является для них неожиданной удачей. Если она толкнула в одни лагерь разрозненных врагов интеллектуального труда н прогресса, то она заставляет и свободомыслящих объединить свои силы, направить все своя труды к одному общему центру, установить общие принципы, узнать друг друга, сговориться и быть настороже. Почему же в таком случае жаловаться на эти нападки? Пора уже людям, которые свободно и без предвзятых мыслей занимаются умственным трудом, - быть может, найдут, что я включаю в их ряды архитектров из-за преувеличенно хорошего мнения о них, - сделать выбор; пора им знать, попрежнему ли они преданы доктринам, которые они считают неоспоримыми, или же они хотят пользоваться своим рассудком, только своим рассудком, чтобы освещать себе путь. Остаться вне движения, сообщившегося науке, литературе, философии,- это значит обречь себя на скорую смерть. Регламенты, академические защитителыные речи, административные приказы не смогут хотя бы на один день задержать крушения искусства и науки (ибо архитектура является одновременно и тем и другим), которые захотели бы базироваться на неоспоримых доктринах. Все это связано между собой. Быть может, это скоро заметят; и, пожалуй, можно уже удивляться, слыша как люди, считающиеся, например, в литературе независямыми умами, свободными от предрассудков, рассуждают о затрагивающих нас вопросах искусства так же, как богословы рассуждают о вопросах религии. Будем последовательвы. Почему свобода мысли, вмешательство рассудка, которых требуют в области литературы н науки, должны быть изгнаны из области искусства? Большинство писателей, высказывающих либеральные взгляды, черпали свои убеждения в углубленном аналитическом изучении истории, в наблюдении социальных явлений, и наши наиболее ценимые публикой писатели не без причины основываются на этих скрупулезных исследованиях, устанавливая свои мнения относительно судеб человека. В самом деле, изучение истории было бы лишь бесполезной компиляцией, если бы оно ограничивалось обзором фактов, если бы оно не стремилось собрать воедино массу накопленного опыта, чтобы на этой основе новейшие цивилизации способны были создать свои убеждения, высказать свои суждения, управлять своими действиями. И вот, когда архитектор следует этому самому методу, когда он ищет в прошлом элементы, способные установить и развить некие непреложные принципы; когда из этих элементов он хочет вывести практические решения, приложимые в наше время, естественные выводы, о нем говорят: "Это археолог, который намерен поселить нас в жилищах эпохи Каролингов или в домах ХIII века". По мнению большинства писателей, которые, углублению изучив историю цивилизации, находят (и не без причин) странным, что их опыт в вопросах прошлого не используют для разрешения вопросов сегодняшнего дня, архитектору почему-то не нужно всего этого знать, чтобы считаться практиком, чтобы быть современным, он, по их мнению, должен найти в своем собственном, кстати не очень заполненном, мозгу, новые формы, опыт, необходимый для применения новых элементов, все выводы и все решения! Что же касается тех, которые, изучив одно звено за другим в длинной цепи преобразований и успехов искусства, хотят добавить к ней еще одно звено, то их опять же называют археологами, годными лишь на то, чтобы починить несколько обломков предшествующих веков. И заметим мимоходом, что этот титул археолога очень лестный, не спорю, дается известному разряду архитекторов лишь с целью далеко оттолкнуть их от новых видов применения их искусства. Что же касается архитекторов, ограничивших свое изучение прошлого периодом от века Перикла до века Константина, то в виде особой милости их никогда не награждают званием археологов; а поэтому им можно без всяких опасений доверять работы, которые нужны нашей эпохе. Архитектора обвиняют в том, что он вносит регресс в искусство, только тогда, когда его изучение прошлого не остановилось на падении Римской империи. Я уже несколько раз ставил следующий вопрос и снова ставлю его сейчас: «Почему считают, что архитектор, изучивший из всего прошлого только греческое искусство и искусство императорского Рима, способен строить современные здания и даже прокладывать пути архитектуре будущего, и почему архитектора, изучившего эти искусства и, кроме того, искусства более близких к нам эпох, всегда сильно подозревают в том, что он хочет вести нас назад?» На этот вопрос никогда не отвечали иначе, чем маркиз в «Критике школы жен». Рассматривая сейчас эти неприятности (к счастью, только в качестве зрителя), я если и борюсь с этими предрассудками, имеющими, как в все предрассудки, свою смешную и свою варварскую стороны, то я делаю это, конечно, не из личных интересов, поскольку, на мой взгляд, нет таких выгод, которые могли бы возместить независимость, доставляемую изучением и исканием правдивого, но из инстинктивного протеста, вызываемого всяким угнетением. Есть натуры, которые, будучи подвержены слабостям, будучи предоставлены самим себе, падают духом; другие, напротив, счастливы, когда они могут посвятить свой досуг тому, чтобы вдохнуть немного бодрости в нерешительных для борьбы с сознательно поддерживаемыми ошибками, пролить свет на вопросы, затемняемые перед равнодушной публикой и учащейся молодежью, Эти усилия, как бы слабы ни были их видимые результаты, таят в себе свою награду. Нужно быть очень простодушным и мало знать историю идей, чтобы не понимать, что молчание и пустота, создающиеся вокруг какого - нибудь мнения, только усиливают его резонанс. К тому же, что осталось еще сделать в архитектуре после тех крайностей, свидетелями которых мы являемся? Эти крайности фатальным образом вызывают реакцию. Не долг ли всех честных и проникнутых добрыми намерениями людей попытаться - как бы мало они ни значили - создать оплот для этого противодействия, основывающийся на рассудке и на тщательном изучении попыток (которые были сделаны до них) того, что дает наша эпоха, и того, что она требует? Ничего лет удивительного в том, что люди, чуждые искусству, уверяют, будто железо не может быть приспособлено к формам монументальной архитектуры, поскольку оно, действительно, пока еще не получило в наших зданиях того применения, которое вытекает из его свойств. Допустим, что не найденное до сих пор не может быть найдено вообще; труднее объяснить, почему против этого приговора не возражают профессионалы или почему, соглашаясь с ним, они все же применяют железо, придавая ему иные формы, - такие, какие прежние искусства придавали другим материалам, например мрамору или камню. Существует другой взгляд на вещи, как будто более разумный: если железо не может быть приспособлено к архитектурным формам, не будем применять его в наших зданиях; если же считают необходимым его применять, то следует придать ему формы, соответствующие его качествам и говорящие о его назначении. Это не только вопрос искусства, но и вопрос экономии. Употреблять чугун для опор в силу его прочности и облицовывать его кирпичом и штукатуркой или мрамором, это значит платить деньги за две опоры вместо одной, тогда как одной было бы вполне достаточно. Скрывать железо под видом каменных сводов, это значит лгать по отношению к конструкции и снова применять двойной материал. Разве не более естественно постараться придать этим материалам подобающие им формы и соответствующим образом расположить композицию архитектурных элементов? Мы согласны с тем, что этот результат не был достигнут, но разве он недостижим? Следует лишь дать себе труд поискать. Формы, свойственные природе применяемых материалов, были, вероятно, найдены не в один день и не одним архитектором, даже если он был гениален, - но хорошо было бы начать. Ибо в архитектуре правдивая разумная форма появляется только после ряда опытов и методических последовательных нащупываний, ведь немало лет прошло, пока греки, хотя и весьма одаренные, нашли формы дорийского ордера; но, усовершенствуя их, они не развлекались по дороге; они не искали повсюду разных способов художественного выражения: они ввели один принцип и не теряли его из вида ни одного дня, не думая, что красота может проявиться вне добра, искренности, пользы. И разве не было бы странной претензией предписывать архитектору исключительное применение определенных материалов из опасения никогда в противном случае не получить красивых форм? Красота, по нашему мнению, обладает более широкой властью; красота - это правдивое и избранное выражение, в соответствии с находящимися в вашем распоряжении материальными элементами, тех физических и духовных потребностей, которые нуждаются в удовлетворении. думать, что можно достигнуть красоты с помощью лжи, - это ересь в искусстве, которую несомненно отвергли бы греки. А между тем, - мы уже неоднократно это говорили и, вероятно, снова будем повторять, - наша так называемая монументальная архитектура - это беспрерывная ложь. Обычно в наших зданиях любая видимая форма не выполняет полезных функций и служит только украшением, тогда как всякая необходимая функция тщательно скрыта под внешним видом, часто противоречащим этой функции. Таким образом, мы могли бы, если стоит ради этого трудиться, рассматривать каждое наше здание как два различных произведения: одно, правдивое - конструкцию, другое, выставленное на показ - внешний вид; они не имеют ничего общего, и проведение между ними параллели весьма удивило бы публику. Столбы, производящие впечатление каменных и массивных, представляют собой оштукатуренные ящики из кирпича, заключающие в себе чугунные колонны. Свод, изображающий каменную конструкцию, на самом деле - металлический каркас, покрытый штукатуркой. Ряды монументальных колонн ничего не несут, а настоящие опоры установлены за ними. Четырехугольные снаружи светопроемы превращаются внутри в ряд аркад. Фронтоны, симулирующие переход одной крыши в другую, скрывают за собой желоб. Вы напрасно стали бы, по завершении постройки, искать следов огромных железных балок, которые на ваших глазах были подняты на строящееся здание; необходимые элементы, образующие остов здания, тщательно скрыты под паразитирующей декорацией. И вот, поскольку никто никогда не увидит этих существенных частей, никто не будет в состоянии проверить, не являются ли они значительно более мощными, чем это необходимо, никто не будет звать, насколько эти скрытые элементы разумно и экономично скомбинировавы. Поскольку архитектор не показывает конструктивных средств, их надлежащее применение не представляет для него интереса; он или расточает их без меры или скупится на них, в зависимости от того, безразлично ли ему, какую сумму он истратит, или он боится чрезмерных издержек. Между тем, не подлежит сомнению, что многие из этих обманов - как их иначе назвать? - вызваны соображениями экономии. Наши архитекторы, которым современное преподавание боится преподать принципы, все же непременно хотят придать своим зданиям монументальный внешний вид, обычно не согласующийся с применяемыми ими низменными материалами. Они не смеют откровенно выставить напоказ употребленный ими материал. Потому что в первую очередь, до возникновения всяких иных соображений, они озабочены подчинением формам, отнюдь не вытекающим из природы этого материала, и потому что по беспечности или, вернее, из страха поссориться с могущественными защитниками доктрин, слывущих классическими, они остерегаются искать форм, подобающих в данном случае. Я уже не раз наблюдал, как архитекторы заранее подчинялись общепринятым пошлостям ради того, чтобы их проект без помех прошел через один из этих советов, суровых по отношению к каждому новшеству, но полных снисходительности к бездарности. Тут было бы очень кстати сказать: «Быть или не быть?» Не думайте, однако, что в этих ареопагах оказывают живой отпор, пахнущий преследованием, и этим подавляют явные признаки смелости нескольких новых идей, выраженных в проектах, представленных на их одобрение. О, нет! Академические традиции отвергают их иными способами. Немногие проекты, в которых избегнута пошлость, сначала осыпают похвалами: затем появляется «но», ловко вставленное среди похвал и обращающее в ничто все поползновения на вольность. Однако при содействии государственного учреждения, не желающего брать на себя никакой ответственности, этого «но» достаточно для того, чтобы уничтожить в проекте то, что в нем было самобытного. Пережив подобные приключения (а с кем из архитекторов этого не случалось?), они убеждаются, что выгодней держаться золотой середины, смирной, безобидной, застраховавшей себя от этих щекотливых «но»; притом они могут надеяться, что, в достаточной степени пропитавшись пошлостью, им, в свою очередь, удастся ловко вставить палки в колеса тем из коллег, которые вздумают добиваться свободы. Это способ расплаты с преемниками за те неприятности, которые были посеяны на вашем пути предшественниками. Так передается из поколения в поколение эта система угнетения, изобретенная и заботливо оберегаемая Академией изящных искусств в нашей прекрасной Франции, но она же является причиной того, что у нас нет архитектуры, и этим же объясняется, почему в наших бюджетах ассигнуются довольно круглые суммы на строительстко зданий, не имеющих ничего общего с нуждами нашего общества; это -- неразрешимые проблемы, стоящие перед будущим поколением. Между тем, можно уже отметить - ибо существование большого зла не может заставить нас забыть добро, в какой бы слабой мере оно ни проявлялось - первые симптомы протеста против этой вакханалии торжествующей пошлости. Некоторые архитекторы, сохранившие известную независимость характера и желающие оставаться принципиальными, становятся конструкторами, иными словами, пытаются придать применяемым материалам формы, вытекающие из природы этих материалов. Эти архитекторы, правда, не принимают участия в наиболее ответственных работах в наших крупных центрах, но вокруг них, тем не менее, образуется ядро из молодых умов, склонных к исследованию, и им принадлежит будущее, если они сумеют противостоять увлечению легкими успехами. Давайте же рассуждать вместе с этими распыленными, однако довольно многочисленными представителями школы независимых. Посмотрим, как можно было бы действовать, пользуясь теми средствами, которыми нас снабжает современная индустрии, строго выполняя программу и изыскивая формы, соответствующие природе применяемых материалов.* Положим, что предстоит построить ратушу для третьестепенного города,-мы выбираем знакомую всем программу, отличающуюся известным разнообразием в планировке. В ратуше нужны одновременно большие пространства и канцелярские помещения, обширные залы для собраний, удобные входы в помещения и изолированные комнаты, всюду нужен воздух и свет, В первом этаже - зал для ожидания, большой вестибюль, сообщающийся с различными канцелярскими помещениями, с залом совета и выходящий на просторную и удобную лестницу, ведущую во второй этаж, в большой зал, предназначенный для празднеств и общественных собраний. Ясно, что обширные перекрытые пространства должны быть щедро освещены, высоки, доступны, тогда как второстепенные служебные помещения, канцелярии, должны иметь сравнительно малые размеры в высоту. Мы считаем, что планировка этого общественного здания должна быть задумана следующим образом. На табл. IV и IV bis даны планы различных этажей этого здания. Зал ожидания имеет широкий выход на улицу. Из него можно пройти в муниципальные учреждения и на большую лестницу, ведущую в большой зал второго этажа. Крылья, отведенные под канцелярские помещения, разделены на полуэтажи и обслуживаются специальными лестницами. Помещения в полуэтажах сообщаются посредством галлереи, окружающей зал ожидания с трех сторон и обслуживаемой, в свою очередь, большой лестницей. В мансардном втором этаже крыльев расположены квартиры служителей; в центре - большой зал для общественных собраний с вестибюлем, над которым находятся хоры, сообщающиеся с галлереей, окружающей этот зал. Над лестничной клеткой больной лестницы возвышается башня, в которую ведет особая маленькая лестница. Во время общественных собраний и празднеств обслуживание может происходить по двум лестницам крыльев. На фасаде большого зала красуется большой балкон. На табл. V изображены фасад и поперечный разрез этого здания. Простой здравый смысл говорит нам, что большие залы не должны иметь наружного вида, подобающего помещениям отделов, канцелярий или квартир. В этом случае единый архитектурный ордер является бессмыслицей, что всегда признавали древние, которых нам ставят в пример, но которым остерегаются подражать в подобном случае; это же еще более открыто признавали и средневековые мастера, произведения которых систематически отвергают. Иной ордер - иная конструктивная система. Для построек, предназначенных под канцелярские и служебные помещения, надлежит применять конструктиввые способы, приближающиеся к тем, которые подходят для жилых домов; для * Само собой разумеется, что в следующих ниже примерах мы отнюдь не претендуем на применение единственных подобающих форм. Речь идет не о чем ином, как о методе. частей же здания, отведенных под общественные собрания, подобает, напротив, применять более монументальные типы конструкций, отвечающие специальнаму назначению. Там нужно избегнуть устройства опор больших сечений, дать воздух и свет и возможность легкого доступа в помещения. Необходимо отметить, что продолговатая форма отнюдь не самая удобная для торжественных собраний и празднеств. Зал, значительно больший в длину, нежели в ширину, подобно большинству зал в наших замках, предусмотрен главным образом для судебных заседаний, для банкетов, тогда как квадратная форма более подходит для балов, концертов и общественных собраний. Немногие залы отвечают этому назначению лучше зала маршалов в Тюильрийском дворце, а мы знаем, что этот зал квадратный. Но площадь такого зала должна быть обширной. Действительно, зал во втором этаже нашей ратуши имеет длины сторон по 14 м 70 см. Ему предшествует вестибюль, но перегородка между этим вестибюлем и залом возвышается всего на 4 м над паркетом и представляет собой не что иное, как деревянную панель, благодаря чему увеличивается кубатура воздуха в зале; в случае же необходимости верхняя открытая часть может быть закрыта занавесками. В первом этаже оба пространства, оставленные направо и налево за внутренней лестницей и, следовательно, поднятые над полом зала ожидания, могли бы служить раздевальнями для приглашенных на празднества или торжества. Кроме хоров, образующих потолок над вестибюлем и легко могущих вместить оркестр, вокруг зала идут балконы; они позволяют публике видеть то, что происходит в центре собрания, и облегчают обслуживание люстр, подъемные механизмы которых расположены на подвесньтх рельсах, предусмотренных в фермах перекрытий. Хоры, находящиеся под башней, легко проветривать, и их вентиляция может быть регулируема. Известно, что горящие свечи и лампы превращают хоры, устроенные в залах для празднеств, в настоящие печи. Если в их стенах прорезаны окна, то сквозняки вследствие внутренней тяги настолько усиливаются, когда их открывают, что пребывание на них становится невозможным. Башня выполняет назначение большого камина, тягу которого можно регулировать так, чтобы воздух обновлялся с большей или меньшей быстротой. Часто бывает необходимо говорить с людьми, собравшимися снаружи, на площади перед ратушей. Наши старинные ратуши всегда имели балконы, иногда даже крытые. Такой балкон должен входить в программу этого типа зданий. Поэтому мы его развернули на значительную длину и придали ему ширину около 2 м. Кроме того, этот балкон должен быть крытым, ибо людям, которые в силу своих обязанностей принуждены появляться перед собранием, не годится говорить или читать, держа открытые зонтики, - эти мелочи подрывают достоинство должностных лиц; а ведь известно, как публика, особенно во Франции, склонна к насмешкам над всяким зрелищем с жалкими бутафорскими принадлежностями. Может быть, иные из наших фантазеров, строя здание, рассчитывают на солнце, да еще на классическое солнце, стоящее под углом в 45 градусов над горизонтом, не благоволят снизойти до мысли о дожде, ветре или жаре и найдут, что наша программа занимается мелочами, недостойными великого искусства. Я добавлю, однако, что этот балкон не только должен быть крытым, но что он, кроме того, должен быть огражден с двух сторон в целях обеспечения защищенного и спокойного убежища для тех, кто вынужден будет на нем находиться. Так были устроены средневековьхе деревянные крытые балконы. На табл. VI дано перспективное изображение главной части фасада и крытого балкона со стеклянным перекрытием. Теперь, когда мы познакомились с основными пунктами программы, займемся конструкцией, в которой мы нашли нужным важную и самостоятельную роль отвести железу. Если, как мы уже говорили, в наших современных сооружениях железу предназначено служить лишь добавлением к неудовлетворительной каменной конструкции или быть скрытым под бесполезной оболочкой, то лучше отказаться от него и строить так, как строили при Людовике ХIV, изыскивая формы, заимствованные из сомнительной античности, и перегружая их ублюдочной декорацией. Но если железо рекомендуется, а не изгоняется, то нужно найти для него такие формы, которые соответствовали бы его качествам и способу его обработки; мы должны открыто показывать его и искать этих подобающих для него форм, пока не найдем их. Я не говорю, что это легко, но разрешение этой проблемы стоит труда. Архитекторам лучше предаться этим исканиям, даже если первые опыты будут с художественной точки зрения несовершенны, чем проводить время за возведением сладеньких фасадов, похожих на сахарные домики. Прежде всего - нужно как-то расположить в нашем здании междуэтажное перекрытие размером в 14 м 70 см Х 18 м 50 см. Для этой цели четыре чугунных колонны (см. план первого этажа, табл. IV) делят зал ожидания на три секции, две размером в 7 м 35 см и одну в З м 80 см; перекрытия секции пролетом в 7 м 35 см допускают применение двутаврового железа; но нужно поместить на этих колоннах в поперечном направлении прогоны, пригодные для укладки на них потолочных железных балок. Ввиду того что размеры этих пролетов не превышают 7м 35 см, не представляет труда перекрыть это пространство либо балками из листового железа с приклепанными уголками, либо более сложной металлической конструкцией, обладающей достаточной прочностью и способной выдержать нагрузку от веса железных потолочных балок и полезную нагрузку. Нужно сознаться, что балки из полосового железа с уголками не очень хорошо выглядят снизу. Балкам из листового железа хорошо придавать квадратное сечение, сходное с деревянными балками, но это очень тяжеловесно, дорого и не дает внешнего вида, характерного для железа. Сопряжения этих прогонов с чугунными колоннами представляют затруднения и требуют сильно расширенных капителей. Здесь, очевидно, должна быть применена другая система. На рис. 32 мы приводим детали предлагаемой системы.* Заводам легче поставлять чугунные колонны средних размеров, чем большой длины. Две колонны, поднимающиеся от самого пола до хоров второго этажа, состоят из двух частей: одной в 8, другой в 7 м длиной, соединенных в А посредством четырех болтов (см. план капители А); две другие передние колонны также состоят из нижней части высотой в 8 м и их соединительного звена длиной в 1 м 35 см, соединенных тем же способом. В В дан горизонтальный разрез той части колонн, на которую ложатся поперечные фермы С, несущие поперечные балки междуэтажного перекрытия, и фермы , обеспечивающие продольную жесткость. Поперечные фермы, несущие потолочные балки, состоят из верхнего таврового пояса D, сечение которого показано в d, и из нижнего таврового пояса Е, сечение которого дано в е. Фермы соединяются с колоннами при помощи вертикальных полос Н, с загнуты:ми концами и прорезями, в которые входит вертикальная полка пояса D, как это показано на детали G. В месте стыка двух половин ферм (см. деталь F) к таким же загнутым полосам прикреплены нижние тавровые пояса, доведенные вплотную к полосам, и к ним же прикреплен проходящий в специально сделанные прорезы верхний пояс из таврового железа, идущий насквозь через весь пролет. Эти вертикальные полосы соединены болтами; одна из полос изображена в I. Для придания жесткости этим фермам к полкам нижнего и верхнего поясов приклепаны спаренные завитки сечением в 0,03 м Х 0,02 м (см. l в разрезе d ); железные листы m, приклепанные снаружи к этим завиткам, еще больше увеличивают жесткость конструкции** Продольные фермы жесткости могут быть более легкими. Достаточно взять полосовое железо вместо таврового и одинарный завиток с украшением из листового железа с обеих сторон. Эти фермы прикрепляются к колонне не болтами, отверстия для которых ослабили бы чугунные опоры, а посредством хомутов N (см. также разрез В). На полке верхнего пояса D укладываются прогоны, торец к торцу, скрепленные стыковыми накладками (см. в L ). Эти прогоны (см. их сечение К) выполнены из двутаврового железа с ребром О, поскольку они должны воспринимать распор сводиков из пустотелых кирпичей. Остается, следовательно, свободная часть р, с небольшими нижними полками, на которых можно разместить между этими прогонами либо * Эти детали относятся к сопряжению прогонов или ферм с колоннами под полом зала второго этажа (См. разрез на табл. V). ** Фермы, сконструированные подобным образом, выдерживали значительные нагрузки, не испытывая деформаций; мы проверили это испытанием. Если верхние пояса D не обладают достаточной прочностью или не обладают нужной опорной площадью, то можно их заменить уголками, склепанными с горизонтальным листом так, как это изображено в разрезе S филированные плиты из гипса или керамики, либо штампованные кессоны из листового железа s, либо даже деревянные панели. Зазор между этими панелями и сводиками сильно способствует устранению звукопроводности железных потолков, неприятной даже в том случае, когда они покрыты пустотелыми кирпичами или гипсовыми ячеистыми плитами. Не подлежит сомнению, что фермы, сконструированные таким путем, весят не столько, сколько той же высоты балки из листового железа с приклепанными уголками. Эти фермы несколько тяжелее обыкновенных прогонов с листового железа с приклепанными к нему уголками и полосами, но зато ни более декоративны и их легче прикрепить к колоннам. Если архитектор, компонуя план так, как мы здесь делали, применяет разбивку на одинаковые пролеты, имея, таким образом, один или два типа завитков и орнаментов из листового железа, то при механических способах производства, которыми пользуются теперь наши большие слесарные мастерские, изготовление этих ферм обойдется недорого, они будут стоить не дороже балок со сплошной стенкой из широкого листового железа с приклепанными уголками. Рассматривая разрез на табл. V, можно видеть, что хоры поддерживает такая же система ажурных фермочек. Но, ввиду того что нагрузка там не так велика, фермочки могут быть менее тяжелыми, иметь меньшую стрелу подьема и обладать завитками меж поясами только с одной стороны, противоположной опорной стене. Из этого краткого описания мы видим, что железная конструкция здесь независима от каменной кладки, что она всюду открыта и способствует, плохо ли, хорошо ли (это дело вкуса, и каждый волен набрать формы, котоые он считает подобающими), декоративному украшению интерьера. Представьте себе эти железные части украшенными живописью и позолотой, - то, вероятно, создаст впечатление большого богатства. Мне возразят, что металлу не присущи монументальньте формы. Этот «жидкий» вид, действительно, коробит зрителя тогда, когда железные конструктивные части не представляют собой самостоятельного целого, а только придаются архитектуре из камня. Иное дело, когда железо применяют, не проводя параллели с формами, свойственными каменной архитектуре. Здесь в этих интерьерах нет ничего, кроме четырех стен, никаких каменных украшений. Эти стены должны быть декорированы живописью и панелями, и как живопись, так и столярные работы можно делать по орнаментации, подходящей для железных изделий. На фасаде, наоборот, сделана попытка сочетать железо с камнем, но отведя железным элементам четкую, независимую роль. Эти железные элементы не заделаны в каменную кладку, а вставлены или вправлены в пазы. Стеклянное перекрытие балкона окаймляется впереди чугунным желобом, несущим горбыльки из таврового железа, по которым уложены стекла. Этот желоб уложен свободно и снабжен соединениями внахлестку. Взглянув на табл. VI, на которой изображена в перспективе часть фасада этого здания, мы увидим, что балкон и пологие арки между столбами, расположенные под верхними проемами, помещаются просто на предусмотренных для этого выступах в каменной кладке столбов. Арки состоят из двух железных листов с уголками и поперечными элементами; кессоны из штамповашюго листового железа заполняют промежутки. Балки междуэтажного перекрытия, несущие балкон, присоеденяются при помощи косынок и болтов к двутавровой железной балке, служащей снаружи архитравом. Каменные консоли несут на концах также каменные пьедесталы, в которых закреплена балюстрада, и на них же установлены чугунные колонны, поддерживающие стеклянное покрытие. Но, чтобы перекрытие над балконом действительно достигало цели, нужно чтобы его вынос превышал вынос балкона. Поэтому чугунные колонны расположены так, что на них могут поместиться чугунные консоли, на которые оперты фермочки, поддерживающие желоба в пролете. Эти фермочки помещаются не в одной плоскости с колоннами, но вне этой плоскости, чтобы обеспечить достаточное покрытие балкона. Концы желоба лежат на верхней части сквозных стен, ограждающих закрытый балкон с боковых сторон. На рис. 33 даны верхние части этих двух колонн к показаны сопряжения чугуных и железных элементов, на которых помещается желоб и стеклянное покрытие. В А изображено сечение вертикальной стойки по аb. Колонна имеет капитель с четырьмя выступами в виде кронштейнов, на которых укрепляются чугунные консоли В, небольшая полуферма С и оба угла вертикальных крайних стоек; на них ляжет балка из двутаврового железа D, несущая горбыльки стеклянного покрытия. Чугунные консоли В имеют в е выступ, удерживающий в вертикальном положении балку D, затем пазы Е с отверстиями для болтов, которые закрепят фермочки, несущие желоб и придающие системе жесткость. Спереди эти консоли заканчиваются выступом g, как это показано на детали G, к которому прикрепляются кованные железные упоры h, поддерживающие места стыков желоба (см. в h'). Фермочки С снабжены в своем верхнем конце крючком, который зацепляется за железные закрепы, прочно залитые или, вернее, вделанные в каменную кладку (см. деталь К). Таким оразом, перед нами железная конструкция, независимая от каменной; ее можно собрать и разобрать, ничего не изменяя в каменной конструкции. Чугунные желоба должны оказывать важные услуги в сооружении, но их устройство и сопряжения требуют большого внимания. Уложить чутунные желоба торец к торцу, скрепив стык мастикой или свинцом, это выход из положения, но не разрешение проблемы. Чугунный желоб должен быть уложен свободно, не нуждаясь в местах стыков в цементе или свинце, чтобы выполнять свою функцию. В нашем примере желоб, окаймляющий стеклянное перекрытие, состоит из пяти частей, трех фасадных и двух боковых. Самая длинная из частей, средняя, имеет длину в 7 м 50 см, что не тах уже много. Обе стенки желоба одинаковой высоты на всем его протяжении; но дно его имеет уклон и в месте стыка с соседней частью выпуск, обюзначенньтй буквой r в детали I и r' в деталях H. Вертикальные стенки этих выпусков и стенки желобов стыкуются, подобно водопроводным трубам, внахлестку (см. в m). Ввиду того, что здесь дно выпуска J окаймлево маленьким приливом, вода не может пробиться между этими стенками. На углах желоба эти выпуски стыкуются так, как это показано в N. Для сопряжения этих ответвлений на фасадной строне служат упомянутые нами железные упоры h; на угловых стыках можно обойтись накладками (см. перспективное изображение на табл. VI). Но не следует прорезать отверстия для болтов в стенках этих желобов; шипы с резьбой, показанные в детали Н, были предусмотрены при отливке, и на них навинчиваются гайки, зажимающие угловые стыковые накладки из кованого железа.* Мне кажется, что нет необходимости продолжать настаивать на этих примерах, которые, как я уже говорил, приводятся только для того, чтобы показать метод. Наши архитекторы достаточно искусны, чтобы приложив известный труд, найти лучшие конструктивные решения и более удачные формы; но им необходимо открыто и решительно расстаться с этими устаревшими типами, этими дорогими и неудобными привычками и смело приступить к строгому выполнению программ и к не менее строгому применению материалов и способов, предоставляемых им нашей эпохой. То, что врачу - архитектору Перро поручили компоновать архитектурные ордера, которые должны были увековечить великую эпоху, то, что в то время искренно верили, будто бы устанавливают новые принципы, начинают новую эру, это было возможно при Людовике ХIV; но в наше время нельзя надеяться совершить революцию в архитектуре, увеличивая или уменьшая модуль колонны. Революция в архитектуре - это обращение к здравому смыслу, заменяющему классические формулы и кастовые предрассудки. В искусстве, как и в философии, они связаны между собою, - эклектизм отжил свое время. Дело не в том, чтобы допускать все, а в том, чтобы допускать только разумное, подсказываемое экспериментом и цепью логических умозаключений. Мы ведь фактически принуждены поступать так, когда строим доходные дома, заводы, сельскохозяйственные сооружения. Зачем же менять метод, когда дело касается общественных зданий? На каком высшем праве основывается архитектор, навязывая публике архитектурные формы, не согласованные ни с ее обычаями, ни с ее потребностями и стоящие ей баснословных денег? С каким горьким упреком вправе обратиться к нам люди * Этот способ заделки кованых железных частей в отливки из чугуна весьма употребителен в Англии, но еще мало практикуется во Франции; между тем, он обладает значительными преимуществами. будущего за то, что мы растрачивали средства совершенно не пропорционально получаемым результатам! Если архитекторы думают, что публика всегда останется равнодушной к этим вопросам, что она всегда будет пребывать в неведении и постоянно благоговеть перед мнимыми догматами, за которыми скрывается «великое искусство», то они ошибаются. Публика внесет свет исследования в эти, как и во многие другие вопросы и проявит себя с тем большей суровостью, чем больше будут стараться скрыть от нее правду. Разве она уже не заметила, сколько ей стоит это искусство, не знающее, чего оно хочет и куда оно идет, послушно следуя за фантазиями нескольких художников. Разве она не видела, несмотря на занавесы и досчатые перегородки, что целые части зданий были изменены, хотя разумно объяснить, почему первоначальные архитектурные формы изменялись, было бы невозможно.