Mil_Millington_-_Moya_podruga_vsegda_protiv

Я рассмеялся:

– Нет уж. Мобильниками пользуются только коз… Нет, у меня нет.

Говорун повернулся к Молчуну и что-то отрывисто сказал по-китайски. Судя по реакции Молчуна, он хотел что-то возразить, но Говорун настойчиво повторил фразу. Молчун неохотно вытащил из кармана мобилу и отдал мне.

– Видите номер? – Говорун указал на запись в блоке памяти. – Это номер моего мобильного телефона. Когда освободитесь, позвоните, договорились?

– Договорились. Пойду узнаю, куда мы едем…

– Это ни к чему. Встречу назначим, когда позвоните, в каком-нибудь месте, где легко поймать такси.

– Хорошо. Тогда до встречи.

– Именно.

Я лихорадочно подыскивал слова, которые завершили бы беседу с громилами из триады на мажорной ноте, но в метре от меня уже переминался с ноги на ногу Бернард. Перехватив мой взгляд, он постучал по часам. Я пискнул: «Мне пора» – и сделал ручкой. Китайцы в ответ махать не стали.

Персонал под конвоем вели в автобус. Бернард шествовал во главе колонны, Дэвид – в арьергарде, следя, чтобы никто не сбежал. Когда недовольные массы погрузились в автобус, Дэвида отправили назад в корпус проверить туалеты. Через пять минут он вернулся. Следом с понурым видом брели Радж, Уэйн, два ассистента и библиотекарь отдела общественных наук.

Автобус тронулся, Бернард стоял у места водителя и «в общих чертах вводил в курс дела» участников мероприятия. Курс дела выглядел довольно неопределенно. Бернард сообщил, что я подготовил массу интересных семинаров, которыми мы будем охвачены весь день до пяти часов. Обедать будем на месте, в Банерли-Хилл. Так называлась старая начальная школа, здание которой университет купил, когда она оказалась ненужной муниципалитету. Школу превратили в конференц-центр, а довольно ухоженные спортплощадки отдали студентам физкультурного факультета. От учебного центра до школы езды было пятнадцать минут. Десять из них я потратил, пытаясь сообразить, что делать с пятьюдесятью товарищами по несчастью до пяти часов, чтобы не только рационализировать их работу, но и не оставить впечатления, будто я выдумал программу Дня за десять минут до его начала.

Спустя убийственно малый промежуток времени я уже сидел в зале вместе с остальными работниками учебного центра, хотя «вместе» – не совсем подходящее выражение: вокруг меня пролегла мертвая зона в виде трех пустых кресел с каждой стороны. Пройдет еще несколько минут – и меня позовут на сцену. В мозгах звенела пустота, я грыз ногти. Бернард сделал приглашающий жест. Я картинно обернулся на сидящих сзади, произнес одними губами: «Что, меня?» – и вопросительно ткнул себя в грудь. Бернард закивал – «ага, тебя», и я, волоча ноги, поднялся за ним на сцену. Там уже приготовили микрофон.

– Всем-всем, прошу тишины, – произнес Бернард, заглушая ропот в зале. – Я временно слагаю с себя полномочия. Сегодняшним мероприятием будет руководить Пэл.

Я подошел к микрофону, провожаемый очень редкими хлопками. Хлопал только один человек.

– Спасибо, Бернард. Ну… Это… Сзади хорошо слышно?

Люди в задних рядах сидели с каменными лицами, из чего я сделал вывод, что слышно хорошо. Странно, но микрофон, казалось, почти не усиливал мой голос, хотя улавливал мое дыхание, превращая его в треск раздираемой в клочья бумаги.

– Вот и отлично. Итак, мы собрались на День рационализатора. Да, День рационализатора… Рационализаторский день. Что именно мы понимаем под Днем рационализатора? Ну, это – день, это – отрезок времени, когда мы собираемся все вместе, чтобы рационализировать разные вещи, то есть сделать их лучше. Что именно мы понимаем под фразой «сделать лучше»? Попросту – улучшить. Хотя мы называем этот день Днем рационализатора, его можно с таким же успехом называть Днем улучшений. Считаю, что об этом важно помнить.

Я развивал тему ровно сорок пять минут, сформулировав столько определений понятий «рационализация» и «день», что Витгенштейн[17] удавился бы от зависти. После чего мне оставалось лишь одно:

– А теперь я хочу предложить разделиться на группы по пять-шесть человек и обсудить, что вы сами понимаете под «рационализацией». В зале вы найдете блокноты. Даю… скажем, полчаса. Годится?

Убив полчаса, я убил еще столько же, вызывая на сцену представителя от каждой группы зачитать результаты групповых изысканий. Еще полчаса подводил итоги. Потом взял по человеку от каждой группы, попросил написать «Наша реальная ситуация» в верхней части блокнота и «Ситуация, которой мы хотим достигнуть» – в нижней и дал задание группам заполнить пространство между верхом и низом описанием поэтапных действий. Затем я перетасовал состав групп и предложил каждой скатать в ком лист бумаги. Расставив группы по кругу, я заставил их бросать друг другу бумажный ком в произвольном порядке, воображая, что ком – это студент. Человек, поймавший ком, должен был внести рацпредложение в соответствии с нуждами студента, потом перебросить ком следующему участнику, который был обязан отреагировать на предложение. Каждый шестой бросок означал студента-инвалида или студента, принадлежащего к этническому меньшинству. Наконец, пытаясь освободить персонал от психологической зацикленности на старомодных представлениях о библиотеке и надеясь снести преграды на пути потока новых идей, я провел двадцатиминутный сеанс «первобытного ора».

После сеанса немного охрипший Бернард сказал, что пора обедать. Я объявил, что жду не дождусь второй части дня, чтобы углубить начатое в первой части.

– Спасибо, Пэл. Я… не ожидал, – просипел Бернард, когда мы вереницей потянулись к буфету.

– Ну, я хотел, чтобы получилось свежо, спонтанно. Чтобы люди не думали, будто я работаю по жесткому плану.

– В этом вы преуспели, – заметил Бернард.

– Сколько времени будет длиться перерыв на обед? Вы говорили – час?

– Полчаса. Чтобы энтузиазм не угас.

– Так, так… Времени не много.

– Пойду понаблюдаю за курильщиками, как бы они не заблудились, – вмешался Дэвид.

– Отлично. Спасибо, Дэвид.

– Пожалуй, я пропущу обед, – сказал я, похлопав себя по животу. – Еще не пришел в норму. Кстати, где здесь туалет?

Бернард показал, я засеменил прочь.

Все три писсуара и две кабинки в туалете были свободны. Я быстро заскочил в кабинку и запер за собой дверь. Полчаса – не бог весть сколько времени, но можно успеть потихоньку встретиться с ребятами из триад, передать им деньги и вернуться. В туалетах установили современную сантехнику, но сама постройка оставалась все тем же школьным зданием. Я ступил на крышку унитаза, а с нее – на бачок. Окно из кабинки выходило на спортплощадку на заднем дворе. Окно было очень узкое. Я бы ни за что не пролез в него в массивной куртке, поэтому пришлось снять ее и просунуть в окно первой. К счастью, прямо перед окном рос чахлый ясень, и я смог повесить куртку на сучок.

Ухватившись за раму, подтягиваясь, дрыгая ногами и извиваясь всем телом, я начал протискиваться в проем. В Калифорнии какие-нибудь ловкачи могли бы озвучить этот процесс завыванием китов в записи, и получился бы неплохой ритуал «второго рождения». Я же чувствовал себя совершенно униженным. Проем оказался еще уже, чем я думал, и мое «появление на свет» затрудняли два дополнительных препятствия. Сначала маленький металлический штифт на задвижке окна со злобным упорством не хотел отпускать мою одежду, пока не раздался сочный треск и меня не ожгла боль. Второе же препятствие – хоть ложись и помирай. Я вылез настолько, что держаться руками стало не за что, а ноги уже болтались в воздухе, не находя опоры. Я беспомощно трепыхался, как бабочка, пришпиленная булавкой.

Набрав в легкие воздуха, я понял, что остался лишь один выход – удариться в панику. Паника получилась на славу: я молотил руками и ногами, ругался, дергался, скулил от отчаяния и жалости к себе – короче, перепробовал все, чему научился за долгую жизнь. Наградой стало умиротворенное изнеможение. Обвиснув как макаронина на вилке и обретя вожделенный покой, я стал осматриваться в надежде обнаружить оброненные кем-нибудь ценные идеи. Взгляд остановился на куртке. Куртка была далеко – я смог ее повесить, лишь вытянувшись в струнку, чуть не вывихнув руку, пришлось даже зацепить вешалкой куртки ветку, чтобы дотянуться. Сук, на котором она висела, выглядел сухим и непрочным. Я не мог поручиться, что он успешно сыграет роль якоря, держась за который я вытащу себя из окна, но других вариантов не было. Кряхтя от напряжения, я потянулся к куртке левой рукой. Когда гладкий материал выскользнул из моих потных пальцев, сердце будто ударилось о глухую стену: я представил, как куртка падает вниз. Но она лишь качнулась назад, и со второй попытки я крепко вцепился в нее обеими руками. Не хватало только, чтобы теперь она сорвалась с сучка. Я осторожно повернул ее несколько раз, чтобы вешалка свернулась жгутом, надежно крепя куртку к дереву. Снова глубоко вдохнув, я потянул куртку на себя, стараясь вырваться из окна, и… ага! Я оказался прав! Сучок обломился! Он застрял в вешалке и больно царапнул меня по лицу. Какие интересные находки у режиссера этой постановки.

Держа куртку в вытянутых руках, я с ледяной яростью, какую не подозревал в себе, проклял ее на вечные, самые кошмарные муки, какие только могло породить мое израненное воображение. Вдруг в голове будто щелкнуло – то включились позывные надежды. Кое-как я просунул руку в карман и, ликуя, вытащил мобильный телефон, оставленный Говоруном. Через две секунды номер был найден и я позвонил.

Гудок.

– Ну же, давай…

Еще гудок.

– Ну же…

Третий гудок и следом индифферентный голос:

– Да?

– Привет, это я! Пэл. Приезжайте. Прямо сейчас приезжайте.

Я объяснил, где меня найти (некоторые подробности пришлось повторить дважды и подтвердить, что я не впал в разветвленное помешательство), а потом оставался на связи целую тягучую вечность, пока китайцы не добрались до школы на такси. По телефону я направил их на задворки школы, и, когда они наконец появились, моей радости от встречи с рэкетирами не было предела.

– Слава тебе господи, – пролепетал я, увидев их внизу.

Окно находилось высоко, на полметра выше их макушек. Паря в воздухе и наблюдая крайнее изумление и оторопь на лицах китайцев, я невольно вспомнил картину, изображавшую явление архангела Гавриила пастухам. Мое подсознание никогда не упустит случая надуть мне щеки.

– То, что нам нужно, у вас с собой? – поинтересовался Говорун.

– Да-да, только вытащите меня отсюда.

– Обычно я не склонен к поспешным выводам, мистер Далтон, но ваше поведение… я бы сказал, непредсказуемо. Предпочитаю сначала довести до конца нашу сделку.

– О-о, какого черта…

Мне пришлось замолчать, потому что сзади послышался скрип дверных петель и голос Бернарда: «Пал?.. Пэл?» Бернард потряс дверь кабинки, которую я, к счастью, не забыл запереть, выкрикнул мое имя еще раз, потоптался немного, снова «пэлкнул» и вышел, хлопнув дверью.

– Ладно, ладно, – быстро проговорил я, сунув руку в карман куртки. – Вот, держите. Здесь немного больше, компенсация за проволочки.

Я отдал конверты Говоруну. Он пересчитал их содержимое со скоростью вентилятора, кивнул и передал Молчуну.

– Э-э… а расписку вы не могли бы оставить? – застенчиво спросил я.

– Чего-чего?

– Ну, сумма-то не маленькая.

– Вы что, собираетесь ее с налогов списывать?

– Нет, что вы. Я хотел сказать… Вам, конечно, можно доверять. Разумеется, можно. Но ради пользы дела… э-э… расписка не помешала бы. Кто знает, вдруг сегодня вечером вы попадете в аварию? Я хотя бы смогу доказать мистеру Чангу, что передал деньги.

Говорун долго молча смотрел на меня, потом вынул из кармана авторучку.

– Как вам будет угодно… – Он похлопал себя по карманам. – У меня нет бумаги. А у вас есть?

– Минутку… Кажется, у меня где-то завалялся автобусный билет.

Я некоторое время рылся в карманах куртки, Говорун стоял и нетерпеливо щелкал кнопкой ручки.

– Ага, вот он.

Говорун нацарапал строчку китайских иероглифов. Бог знает, что он там написал, но и на том спасибо, я решил больше не испытывать судьбу.

– Премного благодарен. Да, вот ваш телефон, чуть не забыл. Теперь помогите мне вылезти.

Говорун взял телефон и передал его Молчуну.

– Ну… – начал было он, но, к нашему обоюдному удивлению, его перебил Молчун:

– Вот черт! Он до сих пор включен. Все деньги израсходованы. Я только вчера за него расплатился.

– Прошу прощения, – сказал я.

– О чем вы думали, а? Звонок с мобильника на мобильник в разгар рабочего дня, а? Почему не послали СМСку?

– Я…

– Сам виноват, что переметнулся к другому провайдеру, – бесстрастным голосом заметил Говорун. – Остался бы с моим, получилось бы значительно дешевле.

– У твоего тарифы грабительские.

– Зато несколько звонков можно сделать бесплатно, это компенсирует издержки.

– Это если часто звонить. Мне же телефон требуется только в экстренных случаях.

– Заткнись. Ты всегда так говоришь, а потом начинаешь слать сообщения по всему миру.

– Извините! – перебил я. – Но здесь человек застрял! Вам не кажется, что…

Я осекся, услышав, как опять открылась дверь туалета, в котором по-прежнему находилась моя задняя часть.

– Пэл? – позвал Бернард крайне встревоженным тоном. – Пэл?

– Быстрее, быстрее, – прошипел я, протягивая руки навстречу Говоруну. Но опоздал. Сзади послышалась возня и натужное пыхтение.

– Пэл?! – вскричал Бернард, как мне показалось, у самых моих ягодиц. – Дэвид! Дэвид, похоже, я нашел его.

Китайцы были не глухие и немедленно смотали удочки.

– Вернитесь! – взмолился я, впрочем, без особой надежды.

Голос Бернарда прозвучал совсем близко. Наверное, его обладатель перелез из соседней кабинки через перегородку.

– Пэл, вы застряли?

Меня настолько поразила беспросветная глупость вопроса, что захотелось крикнуть в ответ: «Нет, Бернард, с чего вы взяли?» Однако я мигом смекнул, что в моем положении лучше не становиться в гордую позу. Пожалуй, не существовало позы, в какую можно было бы встать в моем положении.

Сзади послышались другие голоса. Это начали собираться зеваки. Бернард осторожно подергал меня за ноги. Не помогло. Казалось, мне легче было вылезти наружу, чем вернуться назад.

– Ох, не-е-ыт. Он действительно застрял. Вы действительно застряли, Пэл.

– Может, стащить с него брюки? – предложил Дэвид.

Толпа отозвалась одобрительным гулом.

– Нет! – завопил я. – Не троньте брюки!

– Дэвид, сходите за завхозом. У него наверняка есть какие-нибудь специальные инструменты… Пэл, сохраняйте спокойствие. Я сейчас зайду с другой стороны.

Шелест и стрекот, словно в воздух поднялась стая саранчи, сменила мертвая тишина, и я рад бы сказать, что потратил время на молитву Господу, дабы он явил чудо спасения. На самом же деле я просто обмяк, уповая на скорый конец мучений и легкую смерть.

Через минуту или две наиболее быстроногие сотрудники учебного центра вынырнули из-за школьного здания. Вскоре почти все были в сборе, расположившись передо мной галдящим полукругом. Некоторые запыхались, другие оживленно болтали, все до единого сияли улыбками, не в силах скрыть злорадство.

Не было только Дэвида, который, очевидно, отправился искать завхоза. Последним появился Бернард с привычно встревоженной физиономией. Он помрачнел еще сильнее, когда оценил, на какой высоте находится окно. Задрав голову, Бернард уставился в мои ноздри и поинтересовался, как я себя чувствую.

– Да так, знаете ли, – пожал я плечами.

Я старался ни с кем не встречаться взглядом, но известное дело – когда закрываешь лицо ладонью, хочется подсмотреть в щелку между пальцами, и постепенно ужас начал засасывать меня. Магнитные силы саморазрушения повернули мою голову так, что я уткнулся взглядом в глаза Карен Роубон. Ухмылка рассекала ее лицо надвое. Интересно, может ли человек умереть от восторга? Я решил, что, к моему огорчению, не может. Заговорив, она попыталась прикинуться обеспокоенной, но притворство было выше ее сил.

– Вот это да, Пэл… – Карен умолкла, кривя губы так и сяк, чтобы не разразиться хохотом. – Вот это… Что случилось-то?

Я вздохнул и закатил глаза:

– Разве не ясно?

Тишина одеялом накрыла толпу. Напряжение, с каким собравшиеся ждали, что я скажу, по силе уступало лишь напряжению, с каким я соображал, что бы такое сказать. Люди ждали ответа, боясь проронить хоть слово, боясь даже дышать. А я все тянул и тянул паузу, почти достигнув предела, после которого окончательно побеждает безмолвие и люди начинают по одиночке или попарно расходиться.

– Эй! – наконец встрепенулась Карен и чуть выступила вперед, как бы принимая на себя роль выразителя нужд толпы.

– Какого черта. Ясное дело, что я зашел в туалет…

– А дальше…

– Ясное дело, что я зашел в туалет… а куртку негде было повесить. Я увидел дерево… за окном… полез повесить куртку, но застрял.

Объяснение содержало толику истины. Конечно, было очевидно, что оно меня не спасет. Оставалось прибегнуть к последнему средству защиты: обвести толпу взглядом, подразумевающим, что если вам непонятна элементарная логика такой цепочки событий, то вы сами кретины.

И тут наступил переломный момент. Бернард тяжело плюхнулся на чашу весов – увы, не мою.

– Не-е-ыт, в туалете было куда повесить куртку, – оповестил он собравшихся. – Я сам видел крючок на дверях кабинки.

– А-а… наверное, я его не заметил.

В приступе смеха некоторые осели на землю. У всех по щекам текли слезы, женщина из межбиблиотечного абонемента упала в объятия подруги, охая: «Воздуха не хватает, воздуха…»

Я так и не узнал, какая сволочь вызвала газетчиков, но репортер и фотограф из местной ежедневной газетки прибыли на место куда быстрее, чем завхоз придумал, как меня освободить из капкана. Завхозу пришлось выбивать оконную раму. Он сказал, что с удовольствием вытащил бы меня, применив грубую силу, если старший по должности возьмет на себя ответственность за возможное повреждение позвоночника. Бернард не согласился. Когда меня опустили вниз, на мне, словно балетная пачка, красовалась деревянная оконная рама. Пришлось ее распиливать.

Урсула сидела за столом в окружении орущих детей и брокколи. Когда я в полном изнеможении ввалился в дверь, она немедленно вскочила.

– Разберись с детьми, – потребовала она, топая в другую комнату. – С меня на сегодня хватит. На работе выдался просто кошмарный денек.

И не забудь почистить сортир, прежде чем уйдешь!

Воспользовавшись чудесной возможностью самому себе поставить диагноз, я взял больничный на несколько дней, сославшись на «боль в мышцах живота». Обычно в заявке на больничный безбожно врут, однако мой диагноз не был полностью надуманным. Хотя, конечно, в основном мной руководило желание «спрятаться», резкие движения и вправду отзывались болью в животе, отчего я невольно морщился. Я не стал разубеждать тех, кто считал, что мой живот пострадал, когда я застрял в окне, но про себя полагал, что переборщил со стимулятором мышц (и не только – неотвязная тревога из-за триады тоже отрицательно сказалась на моих кишках).

Тем не менее, утром я одевался как на работу и бродил по городу почти до вечера, возвращаясь домой в обычное время. Понятно, я не желал, чтобы Урсула знала о больничном, иначе она мигом придумала бы кучу нудных обязанностей. Приближался последний этап переезда, она как пить дать поручила бы мне паковать вещи или заниматься еще какой-нибудь ерундой. Урсула не проявила сочувствия, увидев мое фото в газете.

– Скажи, ты расходуешь всю свою энергию на то, чтобы ставить меня в дурацкое положение?

– Знаешь, не всю.

– У тебя несомненный талант.

– Слушай, ты ведь не в курсе условий труда в университете – любой на моем месте мог бы застрять в этом окне, просто мне не повезло.

– Как будто у меня своих неприятностей мало… Как ты думаешь, как отреагировала Ванесса, увидев твой снимок в газете?

– Возбудилась? Воспылала страстью? Томлением духа и плоти?

– Она нашла еще один повод, чтобы укусить меня. Пришлось тебя защищать, а ты же знаешь, как я этого не люблю.

Модель механизма переезда на новое место состоит в черепашьем темпе сборов с внезапным переходом к лихорадочной гонке на время. Пока я делал вид, что улаживаю кое-какие дела на работе, произошел скачкообразный переход к стадии суеты. И все-таки я решил заскочить в кафе «У Патрика» на обед, чтобы поболтать с Трейси и Ру. Я рисковал нарваться на кого-нибудь с работы, но рассчитывал, что прижимание руки к животу и постная рожа упредят ненужные вопросы.

– Что лучше – быть умным или красивым?

– Ну, – отозвался Ру, – я был лишен подобного выбора… С этим трудно смириться, но все же красота требует от ее обладателя гораздо меньших усилий. Красивым человек остаетсядаже во сне, и потом, умному легче изобразить из себя красавца. Гения от безумца отделяет тонкая грань, зато грань между красотой и уродством очень, очень толстая.

– По-моему, некрасивые люди в большинстве своем глупые, – добавила Трейси.

– А это не предрассудок? – спросил я.

– Я не про то, – в знак протеста Трейси энергично замахала руками, – у меня хватает некрасивых друзей. Я хотела сказать вот что: они глупы в своем отношении к красоте. Они отвергают людей, родившихся красивыми, потому что… ну, не знаю… красота досталась им без труда, наверное, поэтому. Мол, природа случайно распорядилась. Однако никто не издевается и не говорит: «Да он просто родился с талантом к музыке» или «Его блестящие способности к математике – всего лишь врожденный дар». Наоборот, такие люди вызывают уважение. Спортсмены, шахматные гроссмейстеры, артисты считаются ужасно положительными людьми. Но если человек принимает участие в конкурсе красоты, над ним смеются. Знаете, откуда это идет? Красота – качество, которое, как правило, ассоциируется с женщинами, поэтому общество, где хозяйничают мужчины, стремится принизить красоту.

– Ни хрена себе, – хором произнесли я и Ру.

– Похоже, ты давно эту теорию вынашивала и только ждала подходящего случая, чтобы донести ее до всеобщего сведения, верно? – поинтересовался Ру.

– Чуть больше трех с половиной лет, – Трей-си наморщила нос, – или около того.

– Господи… А я-то думал, что, отрешенно глядя в голубую даль, ты мечтаешь об Антонио Бандерасе.

– И это тоже.

– Ну ладно, поболтали – и хватит, – непререкаемым тоном объявил Ру. – Есть вещи поважнее. Согласно сообщениям прессы, ты, Пэл, застрял в окне туалета, я правильно понял?

– О-о, ты же знаешь, как любят эти газетчики делать из мухи слона. Я вам не говорил, что мы скоро переезжаем? Сразу, как только вернемся из Германии.

– Правда? Здорово! А насчет туалета…

– Кстати, я для этого и приехал – встретиться со студентами, желающими снять наш дом. Хотел…

– А как же…

–..до конца…

– …насчет…

– …разобраться.

– …туалета?

– Лучше я побегу, перехвачу их до начала лекций.

– Ру, он вот-вот выскользнет у тебя из рук, – предупредила Трейси, поднося чашку кофе к губам.

– У меня много чего скользит в руках, – ухмыльнулся тот.

Трейси хрюкнула прямо в чашку, расплескав кофе по всему столу.

– Извините, некогда любоваться, как вы устраиваете здесь свинарник, надо идти отлавливать квартиросъемщиков, – сказал я.

И ушел. Ру с Трейси сливали кофе со стола в пепельницу закатанным в пластик меню.

Размораживание холодильника – одно из самых серьезных испытаний отношений на разрыв. Я льстил себе мыслью, что кому-кому, а мне хватает мудрости, чтобы понять: ничто на свете не стоит мучений и нервных расстройств, связанных с этой процедурой. Я бы согласился пожертвовать морозилкой, отдав ее во власть цепких толстых щупальцев безжалостного льда. В ловушку, расставленную Урсулой, я угодил за ужином.

– Эй-эй-эй, – сказал я, когда Джонатан начал сползать со стула, стремясь улизнуть из-за стола, – доешь свой горох.

– Я не люблю горох.

– Нет, любишь.

– Не люблю. Горох – гадость. Я его ненавижу.

– Тихо. Раньше ты любил горох.

Первобытный инстинкт родителя заставляет меня говорить за столом самые разные вещи. Например: «Что значит „не люблю“? Горох – прекрасная еда».

– Нет, не любил.

– Когда ты был совсем маленький, ты его ел.

Джонатан метнул в меня взгляд, в котором читалось: «А чего-нибудь пооригинальнее не мог придумать?»

– Ладно, съешь хотя бы половину, – пошел я на попятную. – Я тоже не очень люблю горох, но ем же. Нельзя выбрасывать еду, ведь (я едва удержался, чтобы не сказать: «В мире полно голодающих людей») всего несколько горошин осталось.

– В холодильнике упаковка завалялась, – пожала плечами Урсула, – надо было доесть.

– А я люблю горох, – вставил Питер.

– Несколько? – фыркнул Джонатан. – Целых тридцать четыре штуки, посмотри.

– А я люблю горох, – повторил Питер.

– Вон Питер любит горох, пусть он и доест, – нашелся Джонатан.

– Так не пойдет.

– Почему?

– А потому, что мы – родители и нам решать, кто будет есть горох и сколько.

Сурово сдвинув брови, расправив плечи, я восседал в грозном молчании, словно неумолимый властелин. Урсула же взяла и попросту перебросила горох с тарелки Джонатана на тарелку Питера.

– Займешься укладкой вещей? Только посуду сначала помой.

– Стоит ли? При преждевременных сборах всегда возникает соблазн упаковать лишнее. Потом приходится распаковывать в поисках вдруг понадобившейся вещи, а переезд еще и не начинался.

– До переезда осталось всего ничего. Не забывай, что на следующей неделе мы уже будем в Германии.

– Какая разница… – Я закончил фразу неопределенным жестом.

– Ладно. Может, ты и прав. – Слова Урсулы отозвались в моих ушах тихим щелчком взводного механизма, который слышит солдат, наступивший на противопехотную мину. – Тогда разморозь холодильник.

– Не-е-е-е, – заморгал я.

– Его необходимо разморозить перед отъездом, ясно же. Я уже освободила морозилку.

– Но почему я?

– Твоя очередь. Я размораживала в прошлый раз.

– С чего ты взяла?

– Неужели ты думаешь, – Урсула медленно роняла слова, будто застывшие капли яда, – что я могла забыть, как размораживала холодильник?

– О-о-о-о! – сник я.

– Шевелись, – наседала Урсула. – И так уже поздно.

Если человек сознательно затягивает мытье посуды, значит, дело совсем дрянь. Я даже помыл противень. Урсула задумала акцию давно, судя по тому, что отключила холодильник заранее и обложила его кухонными полотенцами, чтобы те впитывали ручейки влаги, – тоже мне оптимистка. Талые воды все равно прорвут преграды из полотенец и зальют пол кухни. Злобный нрав морозилки давал о себе знать и после отключения от источника энергии.

Демоны безумия, населяющие мир размораживаемых холодильников, исподтишка осаждали мой разум. Я поставил в морозилку миску с кипятком, и он замерз прямо у меня на глазах. Толстый слой льда издевательски смеялся мне в лицо. Я наливал миску кипятком несколько раз, теряя веру в законы физики и стараясь оттянуть последний решительный бой, который – я знал – все равно был неминуем. Прикинув, что шансы погибнуть или оказаться в больнице невелики, я подвесил перед морозилкой фен для сушки волос и врубил его на максимум. Холодильнику хоть бы хны, я же состарился на сорок минут. В конце концов, я поступил так, как на моем месте поступил бы каждый. Выбрал в ящике кухонного стола нож, не слишком погнутый от использования в роли отвертки, и приспособил его под ледоруб. Когда Урсула занята работой по дому, мне достает такта и воспитанности просто сидеть, смотреть телевизор и не мешаться под ногами. Но когда я что-то делаю, она всегда суетится, торчит у меня за спиной и поучает.