Mil_Millington_-_Moya_podruga_vsegda_protiv
.docГолос Кейта ничего не выдал – сплошной официоз.
– Конечно. Никаких проблем, – с энтузиазмом и готовностью откликнулся я. Если поначалу они хотели отдать должность кому-то другому, то, услышав мой бодрый голос, глядишь, и передумают. «Ух ты! Он сказал „никаких проблем“ – может, его назначим, а?»
Подойдя к двери кабинета, я громко, мажорно постучал и, когда Бернард открыл дверь, с лучезарной улыбкой и вежливым приветствием шагнул через порог. (Они хотели отдать должность другому, но, учитывая мой дружелюбный веселый нрав… и т. д. и т. п.) Клер Макмиллан уже ушла. Кейт сидел на прежнем месте, перебирая какие-то бумаги. Бернард, открыв дверь, не сел в кресло, но принялся расхаживать по кабинету, засунув руки в карманы и тихонько издавая звуки типа «пам-пам-пам», – видимо, хотел напеть мелодию, но счел ее недостойной публичного исполнения.
Я не знал, то ли стоять, то ли садиться. Ни Кейт, ни Бернард не подавали мне никаких знаков. Поколебавшись несколько секунд, я начал опускаться на стул, как вдруг Кейт резко воскликнул: «Так!» Пришлось, к чертям собачьим, сделать вид, будто я согнулся, чтобы почесать лодыжку. Я мог бы сохранить вид уверенного в себе человека, если бы не задержался взглядом на лице Кейта, когда он внезапно оторвался от бумаг. В результате я, так и не дотянувшись до лодыжки, потерял равновесие, повалился вперед и хлопнулся лбом о столешницу с самым громким и звучным треском, который мне когда-либо приходилось слышать.
– Ай-ай-ай, – сочувственно воскликнул Бернард. – Вы не ушиблись?
– Нет-нет, не ушибся, – улыбнулся я ему из-под мышки. Выпрямляясь, я постучал себя по лбу, демонстрируя, что лоб у меня на удивление крепкий и что мне ни капельки не больно. И чуть не взвыл от боли.
– Вы точно не ушиблись?
– Нет, ничего страшного.
– Так. – начал еще раз Кейт. – Пэл, мы решили… Вы действительно в порядке?
– Лучше не бывает.
Я чувствовал, как на лбу со скоростью два дюйма в секунду набухает огромный алый пульсирующий рубец. Если проследить за взглядом Кейта, становилось ясно, что он обращался не ко мне, а к рубцу.
– Хорошо… Пэл, мы решили предложить должность мукзэпоя вам.
– Отлично. Просто превосходно.
– Прекрасно. Будем считать, что получили ваше согласие. Мы вами довольны, и я уверен, что учебный центр в вашем лице обретет ценного работника, как нельзя более соответствующего этой должности. При обсуждении вашей кандидатуры были возражения, но это теперь неважно. Главное, что ваше назначение позволит быстро заполнить вакансию. Поздравляю.
– Да, поздравляю, – эхом отозвался Бернард.
Я развернулся в его сторону:
– Спасибо.
Голова у меня слегка кружилась, и резкий поворот только усугубил дело.
– Вы действительно не ушиблись? У вас зрачки расширены.
Кейт вздохнул:
– Проснись, Бернард. Это действие атропина, забыл уже?
– Да, – подтвердил я, – это от апротина.
Я снова повернулся к Кейту. Он откинулся в кресле и произносил речь, дирижируя себе шариковой ручкой:
– Официально на должность мукзэпоя вы будете утверждены со следующего месяца. Поскольку вы новичок в этой должности, платить вам будут по низшей ставке, но зарплата ежегодно пересматривается. Вам, полагаю, ясно, что иной подход был бы неправильно понят остальными коллегами?
– Само собой, – согласился я.
Кейт то появлялся, то пропадал. Сначала меня это не беспокоило, но потом я сообразил, что это мое сознание то появляется, то пропадает.
– А как же должность диспетчера? Я… извините, дайте мне пару секунд, я переволновался.
– Понятное дело. Я отвечу на ваш вопрос. Должность диспетчера мы решили пока держать вакантной.
– Кстати, не только ради экономии средств. – Голос Бернарда звучал за три четверти миллиона миль.
– Нет, – помотал головой Кейт, ужаснувшись подобной крамоле. – Ввиду быстро меняющегося положения в отделе и накопленного вами ценного опыта в качестве диспетчера, мы решили, что некоторое время вы будете совмещать обе должности. Ради преемственности. Всего несколько месяцев. Если, конечно, справитесь. Если вы считаете, что не справитесь, – скажите. Мы поймем. Если наше предложение выходит за рамки ваших возможностей, не стоит этого скрывать – мы согласимся с вашей оценкой.
– Нет, что вы. Нет-нет, я справлюсь с обеими должностями. В конце концов, до сих пор справлялся же. Кроме того, это ненадолго.
– Верно. Ненадолго. – Кейт просиял.
– Совсем ненадолго, – далеко-далеко прошелестел Бернард.
– Ну, значит, решено. – Кейт протянул руку для рукопожатия сквозь сужающуюся щель в черной тьме. – Вы – наш новый мукзэпой. Уверен, вы горы свернете.
– Да, – с улыбкой ответил я и повалился боком на книжную полку.
Попросим Бога – пусть благословит еще раз
– Думаешь, мне сегодня больше делать было нечего?
Урсула везла меня домой из больницы. Ей не сразу удалось достичь состояния, когда она могла выражать свои эмоции иными средствами, нежели бешеное переключение скоростей. Кое-кто удивится: ведь это у меня сотрясение мозга и синий шишак, словно второй лоб, и это мне положено досадовать на случившееся, но у этих кое-кого другие подруги – что они могут знать о жизни?
Откопав меня из-под груды инструкций и каталогов библиотечных поставок, Бернард предложил вызвать «скорую». Однако Кейт сохранял трезвость мысли. Когда в учебном центре срабатывала пожарная тревога, сигнал немедленно поступал в районную пожарную часть. Если выяснялось, что тревога была ложной – типа студенты порезвились, – университету присылали счет на 80 фунтов. Никто толком не знал, что со мной делать, но возобладало мнение, что, если вызвать «скорую помощь», а мои повреждения окажутся недостаточно серьезными, университету опять пришлют штрафной счет. Чтобы не рисковать, Кейт решил позвонить на работу Урсуле и попросить ее меня забрать.
Мы отправились в районную больницу (не в ту, что находилась в конце нашей улицы, – ее власти ликвидировали в ходе кампании по улучшению обслуживания населения). Всего через четыре минуты меня осмотрела медсестра, после чего я просидел пять с половиной часов в ожидании врача в компании медленно истекающих кровью людей. Наконец меня отвели в кабинку, где врача пришлось ждать всего-то десять-пятнадцать минут. Он так скверно выглядел, что я попытался уступить ему свое место. Судя по его физиономии, он не спал тридцать шесть часов, и я сделал вывод, что застал его в середине смены. Мы оба прекрасно понимали, что он давно не отдает себе отчета в своих действиях, тем не менее, исправно прошли через положенный ритуал – просвечивание глазных яблок маленьким фонариком, вопросы о приступах тошноты и прочую медицину. В итоге врач определил у меня небольшое сотрясение мозга и предложил остаться в больнице на ночь.
– Это еще зачем? – спросила Урсула.
– Надо бы понаблюдать за ним.
– О-о, я сама за ним понаблюдаю, – обрадовала Урсула. Врача обрадовала, не меня.
– Ну, тогда ладно. – Доктор повернулся ко мне: – Вам нужен покой. Не выполняйте тяжелую работу и не залезайте на стремянку.
– Но, доктор, тяжелая работа и стремянки – мой способ расслабляться.
– Очень смешно. Езжайте домой.
На обратном пути пришлось заехать к моей матери, она присматривала за детьми, пока мы были в больнице. Основное занятие моей матери – волноваться. Нет, конечно, она бывает занята чем-то другим, но крайне редко. Подлинный смысл ее жизни – в беспокойстве. Рожденная тревожной. Я не рвался показаться ей с огромной гематомой на лбу, но оставаться в машине не было никакой возможности – мать немедленно вообразила бы, что я искалечен до неузнаваемости и Урсула меня прячет.
– Боже ты мой! – Мать прислонилась к стене, чтобы не упасть.
– Здравствуй, мама.
– Боже ты мой!
– Со мной все нормально. Так врачи сказали, всего лишь небольшое сотрясение.
– Сотрясение?! Рентген делали?
– Нет, доктор…
– Немедленно поезжай обратно и заставь их сделать рентген.
– Хорошо.
– Поезжай сию же минуту.
– Хорошо.
– Пойду детей заберу. – Урсула скользнула мимо моей матери в гостиную.
Я живо устремился следом, оставив мать у дверей прижимать ко лбу ладонь, разыгрывая драматическую сцену из немого кино.
Лежа на полу, дети смотрели мультики. Рты разинуты, глаза – по пятаку. Качество тут было совершенно ни при чем. Они с одинаковой увлеченностью смотрели любые телепередачи.
– Халло, киндер, – поздоровалась Урсула. Ноль реакции.
– Халло… киндер! – повторила она и, взяв в руки их куртки, ткнула каждого носком туфли.
– Нны-ы-ы, – ответили они.
Дети продолжали смотреть телевизор, пока Урсула отрывала их от пола и вставляла в куртки.
– Ваш отец сегодня получил новую работу.
Джонатан на секунду перевел на меня взгляд и снова уткнулся в телевизор.
– Тебе пришлось за нее сражаться?
– Нет, не пришлось. Они сказали – если я хочу, то могу взять ее себе.
Одев Джонатана и Питера, Урсула потащила их к выходу. Они не отрывались от экрана, пока их не выволокли за дверь. Тут они хором издали душераздирающий вопль:
– Ну, ма-а-а-а-м!
– Досмотрите в другой раз, когда опять приедете к бабушке, – пообещала Урсула. Ее слова лишь подлили масла в огонь: дети поняли, с какой беспечностью она относится к страшной трагедии в их жизни. Питер, не в силах выдержать страдания, повалился на землю.
– Что тут происходит? – В дверях показалась моя мать.
– Ничего страшного, Мэри, дети просто устали.
– Я не устал, – выл Питер.
– Я тоже не устал, – вторил ему Джонатан.
– Зато я устал. – Подхватив Питера, я понес его к машине, крепко зажав под мышкой.
За мной следовала Урсула с Джонатаном. Мы пристегнули орущих детей ремнями безопасности. Урсуле выпала более легкая задача – Джонатан в основном действовал вербально: стыдил мать, протестуя против жестокой несправедливости. Питер же весь извивался, складывался пополам и пытался выпрыгнуть из машины, используя мои плечи в качестве трамплина. Услышав долгожданный щелчок замка на ремне безопасности, я стремительно обежал машину и плюхнулся на пассажирское сиденье рядом с водителем – Урсула уже давила на газ.
Моя мать помахала нам вслед и крикнула:
– Приедете домой – позвоните, чтобы я знала, что вы не попали в аварию!
– Когда тебе выходить на новую работу? – поинтересовалась Урсула.
Я лежал на кровати, осторожно ощупывая шишак. Казалось, он стал еще внушительнее. Оставалось надеяться, что гематома – явление того же порядка, что и дырка в зубе. Когда трогаешь ее языком, впечатление, что дыра больше самого рта, но в зеркале ее почти не видно. Урсула расхаживала нагишом, собирая грязную одежду в корзину для белья. Она подхватила со стула пару моих трусов и понюхала, чтобы проверить, свежие они или нет. Я люблю наблюдать за ней в такие моменты.
Ой, сейчас вы подумаете, что я извращенец. Ладно, будем считать, что я пошутил.
– В принципе, я ее и так уже выполняю. Практически уже вышел, а что?
– Мне нужен отпуск.
– Чего вдруг?
Урсула перестала собирать белье и молча уставилась на меня.
– Хорошо, – сказал я, – отпуск так отпуск.
– Мы могли бы провести несколько недель в Германии, покататься на лыжах.
– Да! Обожаю рассекать на лыжах… – Я выставил ладонь и стал плавно водить ей из стороны в сторону: – Ш-ш-ш-ш! Ш-ш-ш-ш! (Урсула скорчилась над корзиной для белья.) Ты, никак, смеешься?
– Нет, – пискнула она.
Дом.
Агент, поигрывая ключами, быстро ведет нас по дорожке к чистенькому домику на две семьи на самой окраине города. На пороге соседнего дома стоит женщина и потягивает чай из кружки, озирая сад. На вид ей лет сто восемьдесят семь.
– Доброе утро! – здороваюсь я с улыбкой.
– Дом приехали смотреть?
– Приехали. – Агент нервно теребит ключи.
– Очень милый домик. Дорис за ним хорошо следила, так гордилась своим жилищем. Ужасно досадно, право! Место замечательное, но стоит людям уловить запах мочевины с фермы вон за теми деревьями, как они и слышать ничего не хотят. Глупо. Мне-то, конечно, трудно судить, я потеряла обоняние еще во время немецких бомбежек, но местные вам скажут, что проживешь здесь несколько недель – и перестаешь что-либо замечать. Нам даже смешно становится. К соседям, бывало, приедут гости и говорят: «Боже, что за жуткая вонища?» – а мы им: «Какая вонища?» Мы-то уже привыкли. Иногда ветер подует в другую сторону, так запах совсем не чувствуется. Все начинают принюхиваться, словно чего-то не хватает, потом догадываются. Некоторые соседи уезжают на лето, в самое жаркое время, но это не столько из-за запаха, сколько из-за мух.
– Дверь отпирать? – спрашивает агент.
– Нет, спасибо за хлопоты.
Я решил совершить рейд по шкафу с документами, оставшимися от TCP. В глубине души я понимал: шкаф не стоит трогать примерно год. Логика простая как лом: если протяну целый год, не заглядывая внутрь, значит, без документов TCP и дальше можно обойтись. Затем сорокаминутная уборка и полдюжины мешков для мусора бесповоротно довершат дело. Я знал, что TCP так бы и поступил, но все же не повелся на малодушные советы внутреннего голоса. Не мой это стиль.
Мне всегда кажется, что другие знают много такого, чего я не знаю. Я вечно оказываюсь единственным, кто не смотрел фильм или не читал книгу, о которой говорят все вокруг. Кто угодно, но только не я, знает наизусть таблицу Менделеева, фамилию премьер-министра Италии и год изобретения двигателя внутреннего сгорания. Мое неведение постоянно меня тревожит. Открываешь газету, а в ней – новый раунд переговоров о европейской аграрной политике вкупе с небрежными ссылками на соглашения, достигнутые на прежних встречах, и скупыми ремарками в адрес основных участников. Ясный пень – все это давно обсуждают, всем все известно, я же – ни бум-бум. Чеснок? Какой чеснок? Квоты? Какие квоты? Так что если выбросить содержимое шкафа TCP в мусорный бак, завтра же на каком-нибудь совещании я десять раз об этом пожалею. С этим ощущением я и жил, что другие знают больше, чем я. Странно, однако, что, когда это ощущение подтвердилось, я сильно удивился.
Сначала я попытался разложить содержимое шкафа по кучкам – «стопроцентно мусор», «стопроцентно не мусор» и «черт его разберет». Уже через десять минут стало ясно, что последняя категория – курган по сравнению с кочками двух первых. Слава богу, Полин и Дэвида не было на месте – они ушли на заседание по вопросу закупки ковролина, – и в моем распоряжении был весь офис. Удивительно, сколько приходится занимать пространства, чтобы выиграть немного времени. Мне предстояло решить не только что представляет собой тот или иной документ, но и как он соотносится с другими документами. Даты почти нигде не были проставлены, любой вопрос TCP обозначал как «это». Я ломал голову, чем каждое «это» могло оказаться – проблемой, не терпящей отлагательств, или пустяком, на который плюнуть и растереть.
Эх, если бы я только мог спросить совета у самого TCP. Пару недель назад, когда у меня заломило плечи от постоянного пожимания ими в ответ на расспросы о TCP, я съездил к нему домой. Телефон у него не отвечал целую вечность, на сообщения по электронной почте на его личный адрес реакции никакой, оставалось только самому съездить. Выяснилось, что TCP освободил квартиру. Пока я вдавливал в стену кнопку дверного звонка, подошел жилец сверху.
– Вы к Терри, как я погляжу?
– Да.
– Боюсь, он здесь больше не живет.
– Когда уехал?
– Да уже несколько недель будет. Снялся в один день. Хозяин квартиры спрашивал, нет ли у меня кого на примете, кто бы мог быстро заселиться, обещал подкинуть пару фунтов, если я кого-нибудь найду. Мы вносим квартплату за месяц вперед, у Терри был оплачен почти целый месяц. Найди хозяин по-быстрому новых жильцов, получил бы двойную месячную оплату. Жаль, что я никого не могу порекомендовать. Квартира, кажется, до сих пор пустая стоит.
– Вы не знаете, куда он уехал?
– Без понятия. Хозяину он сказал, что уезжает за границу. Но хозяевам всегда так говорят, верно? Чтобы не приперлись по новому адресу с кучей счетов за коммунальные услуги и жалобами на загаженную ванную.
– Гм.
– Ну, пойду я…
– Спасибо.
Вот оно, значит, как. Когда воскресным утром человек расспрашивает тебя о выдаче преступников, а на следующий день исчезает, невольно задумаешься. Самое тревожное, что задумываться, собственно, было не о чем. Неплохо, конечно, потешить себя мыслью: «Ага! Ребус разгадан до конца, тайна раскрыта. Теперь я разбогатею, и все женщины будут у моих ног», но исходные факты, которые подтвердили бы такой вывод, практически отсутствовали. TCP просто-напросто испарился, даже «У Патрика» никто ничего не знал.
Я не надеялся обнаружить какой-либо ключ к исчезновению TCP в куче бумаг, сваленных в его в шкафу, и, вероятно, именно поэтому он мне попался. Момент был бы исполнен настоящего драматизма, но все испортил сущий пустяк – полное непонимание важности находки. Примерно секунду я щурился на клочок бумаги, потом со вздохом покачал головой и продолжил раскопки. Надо отдать мне должное, я переписал с бумажки дату и цифры – 874440484730 и 100 000 (ГКД), но, глянув на них, никто бы не хлопнул себя по лбу и не закричал: «Вот оно что!» В голове у меня мелькнул вопрос, что за тип этот ГКД, но в компьютерных кругах пресловутые ТБС (трехбуквенные сокращения) кишат как мыши в подполе. Я прекрасно отдавал себе отчет, что сокращение могло оказаться вовсе не инициалами, а каким-нибудь «гиперкиловаттным диодом». Кроме того, «К» нередко используют в бухгалтерской скорописи для обозначения тысяч, ГД может оказаться «гибким диском», получается гибкий диск с тысячами чего-то там… Я не знал, чего именно, да и рабочий день подходил к концу – поздно приниматься за изучение компьютеров. И я отправил бумагу в кучу «черт его разберет».
Тщательная сортировка «документов» продлилась вплоть до первой официальной встречи с Бернардом в должности мукзэпоя. Когда пришло время отправляться, я сгреб все три кучи в одну и запихал обратно в шкаф. Разбор бумаг, на который я угробил все утро, не дал мне ничего нового, разве только я лишний раз убедился в маниакальной увлеченности TCP группой «Мот зе Хупл».[14]
На выходе из офиса я столкнулся с Полин и Дэвидом. Полин стрекотала на ходу, помогая себе жестами:
– Нет, я все-таки думаю, что розовый – очень гостеприимный цвет.
Дэвид наставительно отвечал:
– Гостеприимство в задачу учебного центра не входит.
– Иду на встречу, – бросил я, не обращаясь ни к кому конкретно.
Бернард глянул на меня из-за стола и, как обычно, грустно улыбнулся:
– Даже не знаю, с чего начинать. Просто начнем, и все.
– Да. Ведь…
– Итак, мы… извините?
– Прошу прощения?
– Что?
– Я попросил прощения.
– Вы что-то хотели сказать?
– Нет, я хотел… ничего не хотел.
– Тогда извините. М-м-м, значит, так.
– Да-да.
– Да.
Двигатели красноречия разогрелись и заработали без сбоев. Бернард устремился вперед.
– Да, – бодро резюмировал он и сделал едва уловимую паузу. – Да. Думаю, нам следует поговорить о строительстве нового корпуса. Работы скоро начнутся, дел будет невпроворот.
Учебный центр расширяли за счет средств, вызывавших у меня суеверный ужас. Непонятно было, откуда берутся деньги, наверное, из нескольких источников сразу – из университетской казны, от местных органов власти, центрального правительства, промышленных объединений и всякого рода организаций, финансирующих всякого рода проекты. Привычка эта была отнюдь не только университетская, где-нибудь на северо-востоке Англии запросто можно было наткнуться на табличку «Этот пешеходный переход сделан на средства, выделенные Европейским сообществом». Я не шучу. Где-то в Брюсселе заседал подкомитет и решал важный вопрос – делать или не делать небольшую настенную роспись на железнодорожном вокзале какой-нибудь тупиковой ветки. Не могу поручиться, что они не решают все вопросы с утра пораньше по методу «орел или решка» и не проводят остаток дня, устраивая гонки на офисных креслах с колесиками.
Новый корпус (вернее, пристройка к существующему корпусу) посягал на территорию, занимаемую центральным двором. Все смирились с необходимостью новостройки – мощностей учебного центра уже не хватало, – но одновременно содрогались от ужаса, ибо строительство означало, что всем придется работать по-настоящему. У работников интеллектуального труда только и разговоров было что о «перебоях в работе». Для библиотекарей «перебои в работе» – все равно, что соль для слизняков.
– Подрядчики со дня на день начнут копать во дворе. – Бернард снял с полки чертежи и расстелил их на столе. – Этот план мне принесли архитекторы. Разумеется, у нового здания будет совсем другой вид.
– Почему?
Бернард бросил на меня удивленный взгляд.
– Потому что это только план. – Он помотал головой, вытряхивая из нее удивление, и продолжил: – Однако наружные стены никаким изменениям не подлежат, что очень важно. – Во всяком случае, это позволяет определить, где ляжет фундамент.
– Ясно. Значит, скоро начнется?
– Надеюсь. Остается утвердить проект в последних инстанциях. Полагаю, вы слышали, что на этом месте в Средних веках располагалась больница для умалишенных? Строительная площадка, вероятно, окажется прямо в районе кладбища. Строителям пока дали добро, но если действительно обнаружатся места захоронений, то сразу вступят в действие законодательные ограничения, место захотят исследовать археологи, ну и так далее. Короче, можете себе представить.
– Да. Я видел такое в «Полтергейсте».
– Где, извините?
– В «Полтергейсте». В кино. Там начинают строить дома на кладбище, и девочку засасывает в телевизор.
– Правда? Бо-о-о-же! Вы никому не рассказывали?
– Это всего лишь фильм. На самом деле так не бывает.
– Вы уверены?
– Ну, думаю, такого просто не может быть, верно?
– Д-да. Да-да. Будем надеяться, что вы правы. Как бы то ни было, строительство скоро начнется, придется мириться с шумом и неудобствами.заседал в нескольких комиссиях, наблюдающих за ходом продвижения проекта. Видимо, вам потребуется ускоренными темпами вникнуть в дело и присутствовать на будущих заседаниях.
– Разве не Кейт отвечает за обслуживание зданий и строительство в том числе?
– В принципе, он, однако Кейт полностью перепоручил мне надзор в порядке передачи полномочий по управлению проектами непосредственным пользователям.
– Что вы говорите!
– Да. А я поручил надзор TCP.
– Гм.
– Кроме того, приближается ежегодный День рацпредложений.
– Дата уже назначена?
– Да, я уже назначил дату. Но заранее объявлять ее не буду, чтобы не получилось как в прошлом году.
День рацпредложений придумали для того, чтобы все сотрудники учебного центра могли пообщаться в свободной от ежедневного стресса атмосфере. Идея состояла в улучшении общего состояния дел. Членам коллектива, которые редко встречались по работе, давалась возможность познакомиться поближе. День проводился как открытый форум идей, на котором работник любого уровня мог предложить что-либо рационализировать, чтобы повысить качество услуг центра. Намечались работа в группах и семинары по обслуживанию клиентов, обмен опытом в конкретных областях и тренинг менеджерских навыков. Предполагалось, что все сотрудники центра соберутся и, ни на что не отвлекаясь, изобретут какие-нибудь усовершенствования. У всех до единого День вызывал сильную рвотную реакцию. В прошлом году кто-то выболтал дату проведения Дня, и, явившись на службу, Бернард обнаружил, что почти все сотрудники взяли больничный или отгул по случаю семейных неурядиц либо позвонили и сообщили, что по дороге на работу у них – какая досада! – развалилась коробка передач. Я слег в постель с пищевым отравлением и отправился с TCP кататься на картах. В мероприятии участвовали только Бернард и Дэвид. Рацпредложений поступило мало.
– Я заказал двести бутербродов с ветчиной, – сокрушался Бернард. – Целый день их ел, но разве может один человек съесть двести бутербродов с ветчиной?
– Вы хотели сказать – сто? Ведь Дэвид тоже явился.
– Дэвид оказался вегетарианцем. Ему пришлось покупать бутерброды на свои деньги.
– А-а.
– Не получилось творческой атмосферы.
– Да уж.
– На этот раз все будет по-другому. Может, ролевые игры провести? Чтобы увлечь людей.
– Гм. Мне кажется, людям эта затея не нравится, Бернард.
– Не нравятся ролевые игры?
– Увлекаться не нравится. Наверное, они…
– Да-да?
– Не знаю. Похоже, они опасаются слишком далеко зайти в своих увлечениях.
– Я вас не совсем понял. Знаете что? Вот вы и организуйте. Пусть организация Дня рацпредложений станет вашим первым проектом в должности мукзэпоя. Думаю, вы справитесь.
– Черт!
– Что вы сказали?
– Нет-нет, ничего. Я хотел сказать: «Чертовски здорово!» Нет проблем. День рацпредложений… Господи! Ну конечно, справлюсь.
– Вам рентген в больнице сделали?
– Там такого не делают.
Дом.
– Мы не?..
– Отнюдь. Заходите. Прошу. Я тут последние вещи собирал.
Владелец дома мистер Бердсли приветственно распахнул дверь. Мы уже выяснили фамилию владельца и еще кое-какие сведения о доме, потому что нашли этот вариант не через риелтора.
Урсула – я эту привычку не одобряю – болтает со всеми и обо всем на свете. Когда я заезжаю к ней на работу, девушка в приемной запросто может спросить: «А понос у вас уже прошел?» – или что-нибудь не менее вдохновляющее. Близкие друзья Урсулы способны написать диссертацию о том, как я занимаюсь сексом. Оставалось надеяться, что диссертация получится стоящей. Урсуле хоть кол на голове теши, но я лишь ласково улыбаюсь: без этой углекислоты наши отношения превратились бы в застойную тихую заводь. Легкое раздражение, которое я подчас испытываю, столь же легко преодолевается, если посидеть одному в машине и поорать во все горло несколько часов.
Болтая со всеми подряд, Урсула нахватывается всякой информации и слухов. Я редко беседую с людьми, зато часто смотрю телевизор. На пару мы знаем все обо всем. До Урсулы может не дойти новость о том, что Англия объявила войну Канаде, мне, в свою очередь, негде услыхать, что заядлый курильщик (восемьдесят сигарет в день) в доме напротив держит немереный запас бензина прямо в жилой комнате, но вместе с Урсулой мы не отстанем от текущих событий. На этот раз сороки на хвосте принесли Урсуле весть, что у подруги другой подруги есть сестра, у которой свекор собирается продавать дом. Продавал он сам, без посредников. Он терпеть не мог риелторов, и я сразу понял, что человек, по крайней мере, обладает неискаженными представлениями о добре и зле. Через густую сеть информаторов Урсула выведала дополнительные подробности. Мы позвонили, договорились осмотреть дом и явились в назначенный час. Мистер Бердсли понес коробку с вещами к машине, предложив начать осмотр без него.
Красота-то какая, – объявила Урсула, как только мы вошли в гостиную.
Я начал вертеть головой, пытаясь сообразить, что она имела в виду, и, наконец, не выдержал:
– Где?
– Здесь, в комнате, красота.
Я огляделся повнимательнее. Комната как комната, не большая, не маленькая. Нормальная, словом. Старомодный эркер, верхняя часть окна застеклена мозаичным стеклом. Рамы одинарные. Под подоконником – батарея центрального отопления. На вид не новая, но хотя бы центральное отопление есть, уже хорошо. Полы деревянные. Но не роскошные, нужно застилать ковролином. А вот камин придется убрать. Стены оклеены обоями, замазанными поверху свежей белой эмульсионкой. Потолок тоже белый. Комната, короче. Обычная комната. Я что-то явно недопонимал.
– В чем красота-то?
Урсула посмотрела так, словно не верила своим ушам.