1.2Психологический анализ фильма.

Совсем иначе выглядит экранизация, снятая режисером Сергеем Снежкиным, превратившая ироническую книгу в социальный ужас. В захламленной душной квартире сумасшедшая бабка (Светлана Крючкова в халате и с расцарапанным лицом) тиранит внука -бледного худого мальчишку. Кормит тошнотворной на вид кашицей из протертых яблок. Толстыми негнущимися пальцами запихивает ему в рот таблетки и, несмотря на январский мороз, тащит на осмотр к врачу. Бесконечно бранит его мать, которая сошлась с пьющим художником и отдала ребенка на воспитание. У мальчика день рождения, он ждет праздника. Но чтобы задобрить старуху, лопочет: "Маму я не хочу видеть! Что я, маму не видел никогда?".

"Твоя мать мне когда-то сказала: "Я на нем отыграюсь", -ворчит бабушка в начале повести. -Так знай, я вас всех имела в виду, я сама отыграюсь на вас всех". Отыгрался, однако, внук, оставивший за собой последнее слово, причем с уверенных позиций победителя. Описывая детство Саши как острый травматический случай, Санаев в то же время с помощью разного рода литературных отвлекающих маневров планомерно мешал читателю додумать до конца простую мысль о тяжких последствиях для психики и нравственности, хотя последствий у такой травмы не могло не быть. По-видимому, эта мысль была писателю Санаеву некомфортна и нелюбезна, пусть даже разница между автором и лирическим героем известна ему не хуже нашего. В свою очередь, Снежкин, умышленно отказавшись от услуг бывшего мальчика как рассказчика, от его глаз и от его слов, выбрал стороннюю точку зрения, предпочел взгляд извне и тем самым развязал себе руки. Он перекодировал санаевский "амаркорд" - горький, но летучий, нежирный-— в густо замешенный психофизиологический очерк с мощной социальной нотой (его эмблемой следует, наверное, признать роскошный в своем лаконизме кадр, где бабушка с дедушкой отмывают Сашу в ванне после поноса, и в бежевой воде плавают советские купюры вперемежку с детскими экскрементами). Снежкин не пощадил никого, и мальчика, пощадившего себя в книжке, в первую очередь. Хладнокровно дезавуировав победительное самоощущение рассказчика из повести, он решил финальный эпизод похорон в фильме таким образом, что стало ясно: к черту иллюзии, мальчик растет уродцем, а иначе и быть не могло.[11] Стоя у бабушкиного гроба, Саша тихонько интересуется у мамы, когда они с сожителем будут делить наследство, и доверительно сообщает ей, что деньги спрятаны в таких-то томах Горького, в старом чайнике и в мешочке с рисом. А перед тем неожиданно нервный, так отвратительно прозвучавший в тишине мамин окрик: "Стой спокойно!" - это для забывших, что яблочко от яблони падает недалеко и что мама, жертва бабушкиной деспотии, сродни такому яблочку, увы, червивому.

Сшитая из глав-новелл монологическая повесть текла у Санаева в вольном русле - в фильме же драматургия жестко ввинчена в сутки с утренним хвостом: все события сгруппированы вокруг дня рождения Саши. День рождения имел место и в книжке, но Снежкин перепридумал его - использовал в качестве символического поля битвы бабушки (с дедушкой в тылу) и мамы (при поддержке ее сожителя) за мальчишку и его любовь. Бабушка норовит украсть у Саши этот день, тайком выдрав несколько страничек из настенного календаря, чтоб именинник-лишенец не ждал визита своей мамочки, "чумы бубонной", да и вообще "дни рождения бывают только у здоровых детей".[12]

День рождения умышленно схвачен с двух сторон смертью. Фильм начинается с мышеловки, победоносно извлеченной дедушкой из подкроватной пыли: в ней затих перебитый надвое мышонок. А заканчивается все похоронами бабушки, которая свалилась с приступом в тот момент, когда они с дочкой, брызжа друг на друга пеной изо рта, тянули мальчика - каждая в свою сторону, натурально выкликая из зрительской памяти начальный кадр с мышонком, которого раздвоила металлическая пружинка. После ритуального визита к гомеопату Саша с бабушкой в заснеженном парке устроят мышиные похороны, и старуха на полном серьезе посоветует внуку бросить левой рукой на холмик горсть снега. "Когда меня будут хоронить, не забудь так же мне на гроб землю бросить", - проинструктирует она Сашу (тот в финале все выполнит строго по инструкции). "Ты мой мышонок... Как представлю тебя в могилке - сердце заходится, дышать не могу", - признается бабушка внуку в специфическом порыве любви, укрепив заявленную смысловую связь Саши с домашним зверьком. Третьим и красноречивым промежуточным элементом - между мышонком и мальчиком - в этом ряду выступает ширпотреб. Конкретно - японский кассетник: вечером, когда еще ничто не предвещало утренней развязки, бабушка с дедушкой, сверкая глазами, играют в перетягивание дорогущей двухсотдолларовой игрушки, которую бабушка в неожиданном порыве постановила презентовать внуку, а дедушка воспротивился, решив на пустом месте проявить характер и отстоять свою собственность, привезенную из поездки в капстрану.

С пространством Снежкин поступил так же энергично, как со временем. События повести хоть и происходили преимущественно в стариковской "двушке", но все ж знали выходы и в другие миры - во двор, на стройку, в санаторий, в школу, в парк аттракционов, да мало ли. В фильме почти ничего этого нет: мальчик заперт за тремя замками, а если высовывает нос на улицу, то лишь для того, чтобы тут же оказаться под мощным бабушкиным боком в дедушкиной Волге. Единственный его побег быстро заканчивается поносом и водворением обратно. Думаю, городские пейзажи выпали из фильма совсем не из-за неподъемной для продюсеров реконструкции Москвы 1983 года или не только из-за того. Снежкин с оператором Владиславом Гурчиным намеренно сжимает пространство до предельной тесноты-духоты, до ощущения "за плинтусом" Завешивает комнаты квартирки, в которой не особо развернешься, коврами и хрустальными люстрами. Замусоривает кухню банками, пакетами, коробками, мясорубками, пароварками, терками и прочей утварью для обработки и переработки продуктов, хранящихся в двух холодильниках, большом и поменьше. (Второй, к слову, приспособлен под хранилище сувенирной продукции для врачей: шоколадные конфеты, консервы -шпроты, лосось и даже икра, -среди которых встречаются экземпляры 1978 года). Так маленького Сашу обступает со всех сторон, обкладывает и душит неотвратимая бабушкина любовь.

Безумная бабушка не выпускает внука из этого затхлого, пыльного и даже если уютного, то очень уж специфически уютного мирка; она прячет туда Сашу, как под юбку, обнаруживая у него все возможные и невозможные хвори (самые страшные звери тут — золотистый стафилококк с муковисцидоз) и насилуя пилюлями, порошками, гомеопатическими горошинами, градусниками и клизмами. Это мир ее больной любви, а прочий мир для нее -безлюбовный, выстуженный, хоть такой здоровый на вид, такой морозный и снежный (вот, полагаю, главные основания для выбора зимней натуры).

Посланница опасного безлюбовного мира -ненавистная дочка, Сашина мама, спутавшаяся где-то там, на его бесприютных просторах, с пьющим художником. Соответственно, тесной квартирке бабушки и дедушки в фильме красноречиво оппонирует пустынная советская "стекляшка", пропитанная дешевым коньяком, где коротает время мама со своим небритым гением, дожидаясь момента, когда можно будет пробиться к Саше сквозь бабушкины заграждения с подарочной железной дорогой наперевес. Для этих двоих, наоборот, именно тут можно и жить, и дышать, а там, среди мясорубок и таблеток, нет ни жизни, ни продыху.

В повести автор не раз объяснял, каким образом так получилось, что маму от Саши отлучили. Фильм этими мотивировками пренебрегает как несущественными: Саша живет с бабушкой, маме свободный доступ к нему закрыт, и этот факт - самодостаточный знак общего вывиха наличной жизни. Примета тотально ненормального существования, где старуха с взрослой дочкой (каждая - на свой лад уязвленная недостатком любви окружающего мира) терзают и калечат своей любовью ребенка, а мужики при них - одно название: первый — типичные "штаны" в вязаной домашней кофте, даром что народный артист;[12] второй - мятый тип с явным комплексом непризнанного гения-нонкомформиста. А посредине -"гниющий" от всевозможных болезней мальчик.[8]

Полуматерные монологи бабки сливаются в слепящий луч ненависти: подонок! подлец! гнида! змееныш! дрянь! Аккуратно воссоздан стариковский быт. На плите что-то варится, всюду хлам и пыль, холодильник забит вздувшимися консервами, в четвертом, десятом и шестнадцатом томах Горького лежит заначка. Мама, не сумев прорваться на свидание к сыну, надирается с художником в кафе. Все это уже не смешно, а жутко и похоже на двухчасовой репортаж из гроба, в котором бьется, ревет от обиды и ужаса заживо закопанный ребенок. Объяснить, как ироничная книга превратилась в социальный хоррор, можно только одним способом: режиссер Сергей Снежкин раньше снимал бытописательский сериал "Убойная сила" и все понимает буквально. Просили похоронить? Похоронил.