Тема 2. Антропогенез. Вехи физической икультурной эволюции человека

Редактор-составитель глав — Сафин, П.Э.

ФИЛОСОФИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ

О ПРИРОДЕ ЧЕЛОВЕКА

Мысли Аристотеля по этому поводу (Государство):

Человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные, ясно из следующего: природа, согласно нашему утверждению, ничего не делает напрасно; между тем один только человек из всех живых существ одарен речью. Голос выражает печаль и радость, поэтому он свойствен и остальным живым существам (поскольку их природные свойства развиты до такой степени, чтобы ощущать радость и печаль и передавать эти ощущения друг другу). Но речь способна выражать и то, что полезно и что вредно, равно как и то, что справедливо и что несправедливо. Это свойство людей отличает их от остальных живых существ: только человек способен к восприятию таких понятии, как добро и зло, справедливость и несправедливость и т. п. А совокупность всего этого и создает основу семьи и государства. Первичным по природе является государство по сравнению с семьей и каждым из нас; ведь необходимо, чтобы целое предшествовало части. Уничтожь живое существо в его целом, и у него не будет ни ног, ни рук, сохранится только наименование их, подобно тому как мы говорим "каменная рука"; ведь и рука, отделенная от тела, будет именно такой каменной рукой. Всякий предмет определяется совершаемым им действием и возможностью совершить это действие; раз эти свойства у предмета утрачены, нельзя уже говорить о нем как таковом: останется только его обозначение. Итак, очевидно, государство существует по природе и по природе предшествует каждому человеку; поскольку последний, оказавшись в изолированном состоянии, не является существом самодовлеющим, то его отношение к государству такое же, как отношение любой части к своему целому. А тот, кто не способен вступить в общение пли, считая себя существом самодовлеющим, не чувствует потребности ни в чем, уже не составляет элемента государства, становясь либо животным, либо божеством.

Во всех людей природа вселила стремление к государственному общению, и первый, кто это общение организовал, оказал человечеству величайшее благо, Человек, нашедший свое завершение,- совершеннейшее из живых существ, и, наоборот, человек, живущий вне закона и права,- наихудший из всех, ибо несправедливость, владеющая оружием, тяжелее всего; природа же дала человеку в руки оружие - умственную и нравственную силу, а ими вполне можно пользоваться в обратную сторону. Поэтому человек, лишенный добродетели, оказывается существом самым нечестивым и диким, низменным в своих половых и вкусовых позывах. Понятие справедливости связано с представлением о государстве, так как право, служащее мерилом справедливости, является регулирующей нормой политического общения.

«Диалоги» Платона:

Отобрав просеиванием чистую и гладкую землю, он замесил ее и увлажнил мозгом;после этого он ставит смесь в огонь, затем окунает в воду, потом снова в огонь иснова в воду. Закалив ее так по несколько раз в огне и воде, он сделал еенеразрушимой и для того, и для другого. В дело он употребил ее прежде всегозатем, чтобы выточить из нее костную сферу вокруг головного мозга, оставив вэтой сфере узкий проход; а для прикрытия затылочного и спинного мозга он изваял из этой же смеси позвонки, которые наложил друг на друга, как складывают дверные петли, протянув этот ряд от головы через все туловище.Так он замкнул все семя в защитную камнеподобную ограду и в последней построил суставы, прибегнув к посредствующей силе иного, дабы обеспечить подвижность и гибкость. Далее он усмотрел, что природа кости сверх должного хрупка инесгибаема и что, если ей к тому же придется терпеть жар, а после охлаждаться, она не устоит против костоеды, которая загубит заключенное в ней семя; поэтому он измыслил род сухожилий и плоти. Сухожилия, связав друг с другом все члены, должны были своими сокращениями и растяжениями доставить возможность телу сгибаться и разгибаться в суставах; что до плоти, то ей назначено было служитьзащитой от жара и укрытием от холода, а равно и как бы войлочной подушкой,предохраняющей от ушибов, ибо напору тел она с может противопоставить упругую податливость. К тому же в ней таится теплая влага, которая летом выступает в виде пота и увлажняет кожу, уготовляя всему телу приятное охлаждение, а зимой,напротив, наилучшим образом разгоняет подступающую и обнимающую тело стужу силойскрытого в ней огня.Таков был замысел Ваятеля, и вот он соединил в должных количествах воду, огонь и землю, а после замесил их на острой и соленой закваске - так получилась мягкая и насыщенная соками плоть. Что касается природы сухожилий, то ее он образовал,смешав кость с еще не заквашенной плотью, и этой промежуточной смеси дал желтый цвет. Вот почему сухожилия получились более крепкими и тягучими, чем плоть, но более мягкими и влажными, чем кость. Итак, всем этим он покрыл кости вместе с лежащим в них мозгом, связуя их посредством сухожилий, а сверху окутывая одеянием плоти. При этом кости, в которых больше всего души, он окутал наименее толстой плотью, а самые бездушные - наибольшей и особенно плотной; что касаетсякостных сочленений, то, когда особые соображения не требовали чего-то иного, он взращивал на них опять-таки лишь скудную плоть, чтобы она не стеснила сгибание суставов и не обрекла тело на малоподвижность и беспомощность. Но желал он и того, чтобы обильные и плотные толщи мышц, налегая друг на друга и грубея от этого, притупили ощущение, отчего последовало бы угасание памяти и расслаблениеумственных способностей.Вот почему бедренные и берцовые, тазовые, плечевые и локтевые кости, а также ивообще все кости, которые не имеют сочленении и в своем мозгу содержат малодуши, а значит, лишены, мышления,- все это было щедро покрыто плотью; напротив,то, что несет в себе разум, покрыто ею куда меньше, кроме тех случаев, когдаплоть сама по себе служит носителем ощущений: таково устройство языка. Нобольшей частью дело обстояло так, как сказано выше, ибо в природе, рожденной иживущей в силу необходимости, плотная кость и обильная плоть никак ь не могутужиться с тонким и отчетливым ощущением. Если бы то и другое было совместимо,строение головы было бы наделено всем этим в преизбытке, и тогда родчеловеческий, нося на плечах столь мясистую, жилистую и крепкую голову, получилбы вдвое, а то и во много крат более долгую, а притом и более здоровую ибеспечальную жизнь. И вот, когда демиурги нашего рождения оказались передвыбором, сообщить ли созидаемому роду больше долговечности, но меньшесовершенства или меньше долговечности, но больше совершенства, они единодушно решили, что более короткую, но зато лучшую жизнь каждый, безусловно, долженпредпочесть более долгой, но худшей. В соответствии с этим они покрыли головурыхлой костью, не наложив сверху плоти и даже не дав ей сухожилий, ибо суставовздесь все равно не было.Поэтому голова являет собой самую чувствительную и самую разумную, но также инамного слабейшую часть каждого мужчины. По тем же причинам бог прикрепилсухожилия лишь к самому низу головы, однородно обвив ими шею и соединив с нимикрая челюстных костей под лицом; весь остальной запас сухожилий он распределилмежду прочими членами, связуя суставы. Что касается нашего рта, то строителиснабдили его нынешним его оснащением - зубами, языком и губами, имея в виду какнеобходимое, так и наилучшее: вход они созидали ради необходимого, а выход -ради наилучшего.В самом деле, все, что входит в тело и питает его, относится к необходимому,между тем как изливающийся наружу поток речей, служа мысли, являет собоюпрекраснейший и наилучший из всех потоков. И все же голову нельзя было оставитьпри одном голом костяном покрове, без защиты против годовых чередований жары истужи, так же как нельзя было допустить, чтобы от обилия плоти она стала тупой ите бесчувственной. Между тем от еще не засохшей плоти отслоилась довольнотолстая пленка, которая ныне известна под названием кожи. Благодаря мозговойвлаге она прирастала и разрасталась дальше, так что окружала всю голову, авлага, поднимаясь кверху через швы, орошала ее и понудила сомкнуться на макушкекак бы в узел. Что касается швов, то различия в их формах обусловлены силойкруговращений мысли и питанием: если противоборство того и другого сильнее, швовбольше, а если оно слабее, швов меньше.Всю эту кожу божество искололо кругом пронизывающей силой огня, и когда черезэти проколы выступала наружу влага, то все беспримесные и теплые частииспарялись; но примесь, состоявшая из тех же веществ, что и кожа, хотя иустремлялась в высоту, вытягиваясь в протяженное тело, по тонкости равноепроколу, однако из-за медлительности оказывалась отброшенной окружающим воздухомобратно, врастала в кожу и пускала в с ней корни. Так возник род волос,произрастающих из кожи; по своей ремнеобразной природе они близки к коже, ножестче и плотнее, что объясняется сжимающим воздействием холода на каждыйотдельный, обособившийся от кожи волос. Когда Устроитель делал нашу голову такой косматой, он руководствовался названными причинами, и умысел его состоял в том, чтобы это а был легкий покров мозга взамен плоти, затеняющий его летом иутепляющий зимой, но при .этом не служил бы помехой его чувствительности. Чтокасается переплетения сухожилий, кожи и кости на концах пальцев, то там, когдавсе было перемешано, а смесь высушена, родилась жесткая кожа.Таковы были вспомогательные причины, участвовавшие в ее создании, но самойподлинной из причин была забота о существах, имеющих возникнуть в будущем. Те, кто устроил нас, ведали, что некогда от мужчин народятся женщины, а также извери и что многие твари по многим в причинам ощутят нужду в употребленииногтей; вот почему уже при самом рождении человечества они наметили их зачатки. Таковы, стало быть, те соображения и замыслы, которыми руководились боги, когда создавали кожу, волосы и ногти на оконечностях членов. Теперь все части и членысмертного живого существа срослись в единое целое, которому, однако, понеобходимости предстояло жить среди огня и воздуха, а значит, терпеть от нихраспад и опустошение и потому погибнуть. Но боги пришли ему на помощь: онипроизрастили некую природу, родственную человеческой, но составленную из иных видов и ощущений и потому являющую собой иной род существ; это были те самые деревья, травы и вообще растения, которые ныне-облагорожены трудами земледельцев и служат нашей пользе, но изначально существовали только в виде диких пород,более древних, чем ухоженные. Все, что причастно жизни, по всей справедливости и правде может быть названо живым существом; так, и предмет этого нашегорассуждения причастен третьему виду души, который, согласно сказанному прежде,водворен между грудобрюшной преградой и пупом и притом не имеет в себе нимнения, ни рассудка, ни ума, а только ощущение удовольствия и боли, а такжевожделения.В самом деле, растение проходит свой жизненный путь чисто страдательным образом,оно движется лишь в самом себе и в отношении себя и противостоит воздействиювнешнего движения, пользуясь собственным, так что оно не видит и не понимаетсвоего состояния и природы. Поэтому, безусловно, оно живет и являет собой не чтоиное, как живое существо, однако прикреплено к своему месту и укоренено в нем,ибо способности двигаться [вовне] своей силой ему не дано. Итак, все эти породырастительного царства произрастили они, мощные, нам, менее сильным, дляпропитания. Затем они же прорубили в самом нашем теле протоки, как прорубают в саду водоотводные канавы, дабы оно орошалось притоком влаги.Прежде всего они провели два скрытых протека между кожей и сросшейся с неюплотью - две спинные жилы, соответствующие делению тела на правую и левуюстороны; эти жилы они направили вниз по обе стороны от позвоночного столба,заключив между ними детородный мозг так, чтобы и он поддерживался в самомцветущем состоянии, и другие части получали равномерный приток легко разливающейся книзу крови. После этого они разделили жилы в области головы ипереплели их таким образом, чтобы концы жил пересекали друг друга впротивоположных направлениях; те, которые шли от правой стороны тела, онинаправили к левой, а те, которые шли от левой,- соответственно к правой. Этобыло сделано, чтобы голова получила помимо кожи лишнюю связь с туловищем,поскольку она не имеет идущих по кругу до макушки сухожилий; другая цельсостояла в том, чтобы ощущения, исходящие от обеих сторон, отчетливо получаловсе тело в целом. Затем они начали устраивать водоснабжение таким способом,который станет нам понятнее, если мы наперед согласимся, что все тела,составленные из меньших частиц, непроходимы для больших, между тем как тела,составленные из больших частиц, проходимы для меньших.Поскольку же из всех родов самые малые частицы имеет огонь, значит, онпрорывается сквозь воду, землю, воздух, а равно и сквозь все, что состоит изэтих трех родов, так что для него нет ничего непроходимого. Если мы это будемиметь в виду применительно к нашей брюшной полости, обнаружится следующее: когдав нее входят яства и напитки, они там и остаются, но воздух и огонь не могутбыть ею удержаны, поскольку имеют меньшие сравнительно с нею частицы. К этим веществам и прибег бог, вознамерившись наладить отток влаги из брюшной полости в жилы. Он соткал из воздуха и огня особое плетение, похожее на рыболовную вершу иу входов имевшее две вставленные воронки, одна из которых в свой чередразделялась на два рукава; от этих воронок он протянул кругом во все стороныподобия канатиков, доведенные до самых краев плетения; при. этом всювнутренность верши он составил из огня, а воровки и оболочку - из воздушныхчастиц. Затем он взял свое изделие и снабдил им то существо, что было имизваяно, а действовал при этом вот как: отверстия воронок он утвердил во рту,поскольку же их было две, то одну из них он вывел через дыхательные пути влегкие, а другую - мимо дыхательных путей в брюшную полость; при этом первую он рассек на две части, проведя к обеим общий проход через отверстия носа, так что,если проход через рот оказывается закрытым, приток воздуха восполняется нодругому проходу.Далее, всю оболочку верши он прикрепил вокруг полости тела и устроил так, чтоб все это попеременно то втекало в воронки - притом мягко, ибо последние состоятиз воздуха,- то вытекало из воронок, при этом плетение утопало бы в глубинетела, которое пористо, а затем сызнова выходило наружу, между тем как огнистыелучи, заключенные в теле, следовали бы за движением воздуха в том и другомнаправлении. Все это должно непрестанно продолжаться, пока не распадутсяжизненные связи смертного существа; и мы беремся утверждать, что именно этоучредитель имен нарек вдыханием и выдыханием.Благодаря всей этой череде действий и состояний орошаемое и охлаждаемое телонаше получает питание и жизнь, ибо всякий раз, как дыхание совершает свой путьвнутрь и наружу, сопряженный с ним внутренний огонь следует за ним, вновь ивновь проходит через брюшную полость, охватывает находящиеся там еду и питье,разрушает их, разнимая на малые доли, а затем гонит по тем порам, сквозь которыепроходит сам, направляя их в жилы, как воду из родника направляют в протоки, итаким образом понуждает струиться через тело, словно по водоносному рву, струи,текущие по жилам. Но рассмотрим еще раз причины, по которым устройство дыханиявозникло именно таким, каким остается поныне.Дело обстоит следующим образом. Поскольку не существует пустоты, куда могло бы устремиться движущееся тело, а выдыхаемый нами воздух движется наружу, длявсякого должно быть ясно, что идет он отнюдь не в пустоту, но выталкивает сосвоего места соседний воздух; тот в свою очередь гонит с места воздух, которыйокажется рядом, а тот передает толчок дальше, так что весь окружающий воздухоказывается перемещенным в то место, откуда вышло дыхание, а войдя туда инаполнив эту полость, воздух следует по тому же пути. Все это происходитодновременно, как поворот колеса, ведь пустоты не существует. Поэтомупространство груди и легких, откуда вышло дыхание, снова наполняется обступившимтело воздухом, который погружается в норы плоти и совершает свой круговоротакогда же этот воздух обращается вспять и идет сквозь тело наружу, он в своюочередь становится виновником кругового толчка, загоняющего дыхание в проходырта и ноздрей. Следует предположить, что начало всего этого имеет вот какую причину: всякое живое существо обладает очень большим внутренним теплом в крови и в жилах, являющих собою как бы источник телесного огня; именно его мыуподобляли плетению нашей верши, когда говорили, что внутренняя ее часть соткана целиком из огня, в то время как внешние части - из воздуха. Между тем должнопризнать, что все горячее от природы стремится наружу, в соответствующее ему поприроде место; поскольку же у него есть лишь два выхода, один из которых ведетнаружу сквозь тело, а другой через рот и ноздри, то стоит горячему устремиться вкакой-либо один выход, как оно круговым толчком гонит воздух в другой, причемвдавленный [воздух] попадает в огонь и разогревается, а вышедший - охлаждается.И вот когда соотношение теплоты изменится и [воздух] станет более горячим удругого выхода, он в свою очередь сильнее устремится туда, куда повлечет егоприрода, а круговой толчок погонит [воздух] к противоположному выходу.Бесконечная череда этих действий и противодействий образует круговорот,направленный то туда, то сюда, который и дал начало входу и выходу. Здесь жеследует искать объяснение тому, что происходит, когда ставят банки, а равно ипри глотании или при метании предметов - несутся ли они высоко над землей или по ее поверхности. Сюда относятся также звуки, которые в зависимости от своейбыстроты или медленности представляются высокими или низкими, причем иногда онинесозвучны между собой, ибо производимое ими в нас движение лишено подобия,иногда же, напротив, дают созвучие благодаря согласованности движения.Все дело в том, что, когда более медленные звуки настигают движения болеебыстрых, ранее дошедших до нашего слуха, те оказываются уже обессилевшими, а их движения - подобными движениям, которые вносят при своем запоздалом прибытииболее медленные звуки; таким образом, последние не становятся причиной разлада, но вместо этого начало медленного и конец быстрого движения уподобляются другдругу, и так возникает единое состояние, в котором высокое и низкое звучаниясмешаны. При этом неразумные получают удовольствие, а разумные светлую радость от того, что и смертные движения через подражание причастны божественнойгармонии.Подобным образом следует объяснять также все, что случается при струении вод ипадении молний, а равно и пресловутое притяжение, будто бы исходящее от янтарей и гераклейских камней . На деле ничто не обладает притяжением, но по причинеотсутствия пустоты все вещи передают друг другу круговой толчок, то разделяясьпри этом, то сплачиваясь и постоянно меняясь местами; в переплетениях всех этихсостояний истинному исследователю природы и откроются причины всего чудесного. Ведь и дыхание, с которого у нас началась речь, совершается, как уже былосказано, таким же образом и в силу тех же причин: огонь рассекает пищу, следуетза дыханием внутрь тела; при этом своем следовании он наполняет жилы, черпая для этого из брюшной полости вещества, им же разложенные, и таким образом у любогоживого существа происходит обильное орошение питательной влагой. Поскольку же эти вещества только что претерпели рассечение и притом сродны нам, ибо взяты отплодов и зелени, произращенных богом нам в пищу, они принимают от перемешиваниявсевозможные " цвета, но безусловно преобладающим оказывается красный цвет,обязанный своим возникновением секущему действию огня, запечатленному и нажидкости. Отсюда цвет струящейся по телу влаги таков, как мы только что сказали, а влагуэту мы зовем кровью, и от нее плоть и все тело получают свое пропитание, причемвсякая истощившаяся часть восполняет свою убыль из орошенных частей. Способ,которым осуществляет себя это восполнение и опустошение, соответствует общему движению во Вселенной, где все движется по направлению к тому, что емуродственно. В самом деле, вещества, окружающие наше тело, непрестанно разлагаютего и распределяют разложившееся таким образом, что каждая частица отходит кродственному виду; с другой стороны, составные части крови, которые претерпели в нашем нутре дробление и теперь замкнуты в теле любого существа как в своемсобственном небе, принуждены подражать вселенскому движению: каждая отделившаясявнутри тела частица устремляется к тому, что ей сродно, и заново восполняетобразовавшуюся пустоту. Если отток частиц превышает приток, любое существохиреет, в противном случае оно набирает силы.Соответственно когда строение всего существа еще юно и треугольники составляющихего родов новенькие, словно только из мастерской, связь членов обнаруживаетбольшую прочность, в то время как все тело в целом с нежное, ведь оно недавнородилось из мозга и было вскормлено молоком. Когда это тело принимает в себявходящие извне треугольники, из которых состоят еда и питье, то его собственныетреугольники оказываются свежее и сильнее появившихся, а потому одолевают ирассекают их, благодаря чему живое существо увеличивается от изобилия частиц,подобных его собственным. Но стоит корням треугольников расслабиться отнескончаемой и многолетней борьбы с неисчислимыми противниками, как тело уже неспособно рассекать треугольники пищи, доводя их до подобия своим собственным;напротив, последние сами легко дробятся под напором пришлых.Тогда всякое живое существо, изнемогши, впадает в то состояние, которое мыименуем старостью. В конце концов и те узы, что связуют треугольники мозга, несправляются с напором, размыкаются и в свою очередь дают распуститься узам души,которая обретает свою природную свободу и отлетает с радостью, ибо все противноеприроде тягостно, а все происходящее сообразно с природой приятно. Значит, исмерть тягостна и насильственна лишь тогда, когда приходит от недугов и ран,когда же она в согласии с природой замыкает течение старости, это самаябезболезненная из всех смертей, которая совершается скорее с удовольствием,нежели с мукой. Что касается недугов, то их происхождение, пожалуй, яснокаждому. Поскольку тело наше сплотилось из четырех родов - земли, огня, воды ивоздуха, стоит одному из них оказаться в избытке или в недостатке или перейти сосвоего места на чужое, стоит какой-либо части (вспомнив, что как огонь, так ипрочие роды являют не одну разновидность) воспринять в себя не то, что нужно,тут же, как и в случае других подобных нарушений, возникают смуты и недуги; отэтих несообразных с природой событий и перемещений прохладные части теларазгорячаются, сухие - набухают влагой, легкие - тяжелеют и вообще все телопретерпевает всяческие изменения.Лишь тогда, утверждаем мы, может что-либо сохранить самотождественность иоставаться целым и невредимым, когда тождественное приближается к тождественномуи удаляется от него тождественно, единообразно и в должном соотношении; но все,что нарушает это своим притоком или оттоком, становится причиной неисчислимых имногообразных перемен, недугов и пагуб. Однако в природе есть и другиесоединения; с ними связан второй разряд недугов, и для нашей любознательностинаходится и другое объяснение болезней. Правда, поскольку мозг, кости, мышцы исухожилия построены из вышеупомянутых [родов] (да и кровь родилась из них же,хотя и иным способом), недуги поражают все это большей частью именно так, как мы раньше сказали, однако самые тяжелые из них становятся особо опасными вот покакой причине: стоит образованию этих частей принять обратный ход, и ониобречены на распад, ведь при естественном порядке вещей мышцы и сухожилиявозникают из крови (причем сухожилия возникают из сродных им кровяных волокон, а плоть - из сгустков той крови, которая не имеет волокон); далее, от сухожилий иплоти в свою очередь отделяется клейкое и жирное вещество, которое приклеиваетплоть к кости и одновременно способствует росту последней, заключающей в себемозг, между тем как чистейшая его часть, составленная из самых гладких искользких треугольников, просачивается сквозь плотную костяную толщу, по капле льется из кости и орошает мозг; когда рождение каждого из этих веществпроисходит в таком порядке, следствием, как правило, бывает здоровье, ноизвращение порядка порождает недуги.Так, стоит плоти снова растечься и выпустить жижу обратно в жилы, как последние оказываются переполнены как воздухом, так и самой разнообразной кровью,различного цвета и степени горечи, а также остроты и солености, несущей в себемножество видов желчи, сыворотки и флегмы Поскольку все эти вещества возникли в обратном порядке и таят в себе порчу, они губительно действуют прежде всего насаму кровь; они не доставляют телу никакого питания, а только носятся по жиламтуда и сюда, не сообразуясь с порядком естественного круговорота. Между собоюони в разладе, ибо не могут получить друг от друга никакой пользы, а всему, чтоосталось в теле устойчивого и блюдущего свое место, они враждебны и несут емупагубу и распад. Притом та часть разлагаемой плоти, которая достаточно стара,плохо поддается размягчению; от продолжительного перегорания она чернеет;поскольку же она насквозь разъедена, ее вкус горек и близость с нею опасна длялюбой еще не поврежденной части тела.Иногда же, если горечь поубавится, черному цвету сопутствует уже не горький, аострый вкус; в других случаях горькая гниль, погружаясь в кровь, краснеет, и отсмешения красноты с чернотой получается зеленоватый цвет, наконец, есливоспалительный огонь разлагает молодую плоть, с горькой гнилью смешиваетсяжелтый цвет. Общее наименование для всех этих вещей - "желчь"; быть может, оно сизмышлено врачами или просто кем-то, кто сумел увидеть за множеством различийродовое единство, требующее для себя одного имени. Что касается разновидностейжелчи, то они получили особые названия сообразно своему цвету. Так, сывороткачерной и острой желчи в отличие от безвредной кровяной сыворотки опасна, еслипод действием теплоты восприняла свойство быть соленой; тогда она именуетсяедкой флегмой. Другая разновидность образуется из распада молодой и нежнойплоти, .происходящего под воздействием воздуха; она настолько вздута воздушнымивеяниями и объята влагой, что образует пузырьки; по отдельности невидимые из-замалого размера, но в совокупности создающие зримое глазу скопление, котороесостоит из пены и потому на взгляд белое; это пронизанное воздухом разжижениенежной плоти мы именуем белой флегмой. Водянистая часть новообразовавшейсяфлегмы - это в свой черед пот, слезы и сколько ни есть прочих жидкостей,отделяющихся при повседневном очищении тела. Все они служат орудием недугов,когда кровь пополняется не из еды и питья, как того требует природа, новозмещает свою убыль вопреки естественным законам. Впрочем, покуда какая-либо часть плоти, распадаясь под действием недуга, сохраняет свои основы, это лишьполбеды, можно с легкостью восстановить разрушенное. 84 Но стоит недугу поразить то, что связует мышцы с костями, стоит выделениям плоти и сухожилий перестатьпитать кости и сращивать их с плотью, стоит плоти под действием недостаточного,вызывающего сухость питания сменить свою жирность, гладкость и клейкость нагрубость и соленый вкус - и все это вещество, претерпевая описанные несчастья,отпадает от костей, сызнова распадается на плоть и сухожилия, между тем какплоть, отделяясь от своих основ, оставляет сухожилия оголенными и наполненными соленой влагой, а сама вновь подхватывается током крови и умножает недуги,которые мы уже называли. Но сколь ни тяжелы подобные страдания тела, тяжелее те, которые имеют еще более глубокую причину и обусловлены чрезмерной плотностью мышц, не дающей костям дышать и вызывающей в них гнилостный перегрев, а из-заэтого - костоеду; больная кость не только перестает принимать питание, но и самараспадается и в обратной последовательности переходов с разжижается вдолженствующую ее питать влагу; та в свой черед становится плотью, между тем как плоть, возвращаясь в кровь, уготовляет такие недуги, которые еще злее, чем названные. Но всего хуже, если из-за недостаточного или чрезмерного притокакаких-либо веществ будет поражена природа мозга; из этого проистекают тяжелейшие заболевания, самым верным путем ведущие к смерти, ибо тут уже все совокупноестроение тела обречено перерождаться. Для третьего рода недугов должнопредположить троякое происхождение: либо от дыхания, либо от флегмы, либо отжелчи. Так, когда легкое, являющее собою как бы распределителя дыхания в теле,засоряется истекающими мокротами и потому не может дать воздуху свободныхпроходов, дыхание до одних мест вообще не доходит, а к другим приходит визбытке; и вот в первом случае неохлаждаемые части загнивают, между тем как вовтором дыхание насильственно прорывается сквозь жилы, искривляет их, разлагаеттело и застревает в его середине, у грудобрюшной преграды.Из этого возникает множество мучительных недугов, чаще всего сопровождающихсяобильным потом. Весьма часто также воздух возникает внутри тела от разложенияплоти; не находя пути наружу, оно доставляет такие же муки, как и воздух,вошедший извне с дыханием. Эти муки бывают особенно сильны, когда воздух,скопляясь и разбухая возле сухожилий и окружающих жилок, принуждает суставныесвязки и прилежащие к ним сухожилия сгибаться в противоположном направлении. Оттакого судорожного натяжения эти недуги и получили свои имена: "тетан" и"опистотон". Лечить их трудно, чаще всего они проходят под действием лихорадки. Что касается белой флегмы, то содержащийся в ее в:, пузырьках воздух опасен, когда она заперта внутри тела; отыскав сквозь отдушины путь наружу, онастановится безвредней, но разукрашивает тело белыми лишаями и другими подобными недугами. Порой она смешивается с черной желчью и тогда тревожит своимивторжениями самое божественное, что мы имеем,- круговращения, происходящие внашей голове; если такой припадок схватывает во сне, он еще не так страшен, новот если он нападает на бодрствующего, бороться с ним куда тяжелее. Посколькуприрода поражаемой им части священна, он по справедливости именуется священной болезнью. Едкая и соленая флегмы являют собою источник всех недугов катарального свойства; от множества различных мест, куда может устремиться истечение, недугиэти получили много разных имен. Напротив, так называемые воспаления различныхчастей тела, именуемые так от горения и опаливания, все обязаны своимвозникновением желчи. Если желчь обретает через отдушины тела путь наружу, она всвоем с кипении порождает всевозможные нарывы; заключенная внутри, онапроизводит множество воспалительных недугов, и притом самый тяжелый из нихтогда, когда примешивается к чистой крови и нарушает правильное соотношениекровяных волокон. Эти волокна рассеяны по крови для того, чтобы поддерживатьравновесие между разреженностью и плотностью: кровь не должна ни разжижаться отгорячего настолько, чтобы просочиться через вены, ни сгущаться сверх должного иэтим мешать собственному бегу по жилам. К тому, чтобы блюсти эту меру, волокнапредназначены уже самым своим рождением. Если извлечь их даже из холодеющейкрови мертвеца, весь остаток крови разлагается; напротив, если оставить их, онибыстро свертывают кровь, оказавшись в союзе с обступившим ее холодом. Таководействие кровяных волокон; они оказывают его и на желчь, которая по своемупроисхождению являет собой старую кровь, а потом снова становится кровью изплоти. Когда теплая и разжиженная желчь сначала лишь понемногу поступает в жилы,она терпит под действием волокон свертывание и насильственное охлаждение,производя в недрах тела озноб и дрожь.Но стоит ей нахлынуть обильнее, она одолевает волокна своим жаром и, вскипев,приводит их в полный беспорядок; если же сил ее достанет на окончательнуюпобеду, она проникает до самого мозга и палит его, как бы сжигая корабельныеканаты отчаливающей на волю души. Когда же, напротив, она оказывается слабее, а тело в достаточной мере сопротивляется ее разлагающему действию, поражениедостается ей, и тогда она либо распространяется по всему телу, либо бываетотброшена по жилам в верхнюю или нижнюю часть брюшной полости и затем извергнутавон из тела, словно изгнанник из волнуемого смутой города. При своем удаленииона производит кишечные ев расстройства, кровавые поносы и прочие недуги этогорода.Заметим, что, если тело заболевает в основном от избытка огня, оно подверженонепрерывной лихорадке; если от избытка воздуха - лихорадка повторяется каждыйдень; если от избытка воды - она бывает трехдневной, ибо вода являет большекосности, нежели воздух и тем более огонь; если от избытка земли, четвертого посчету и самого косного рода, требующего для своего изгнания вчетверо большевремени,- тело подвержено четырехдневной лихорадке и выздоравливает с большимтрудом. Так возникают телесные недуги; что касается недугов души, то онипроистекают из телесных следующим образом. Нельзя не согласиться, что неразумиеесть недуг души, но существуют два вида неразумия - сумасшествие и невежество.Значит, все, что сродно любому из двух названных состояний, заслуживает именинедуга, и тогда к самым тяжелым среди этих недугов души придется причислитьнарушающие меру удовольствия и страдания. Когда человек упоен радостью или,напротив, терзается- огорчением, он в своей неуемной жажде несвоевременнополучить одно и освободиться от другого с не может ничего правильно видеть ислышать; его ум помрачен, и он в такое время менее всего способен рассуждать.Между тем, если у кого-нибудь, словно у особо плодоносного дерева, мозг рождаетв избытке струящееся семя, такой человек по различным поводам испытывает многотерзаний, но и много удовольствий, то вожделея, то насыщая вожделение;обуреваемый сильнейшими удовольствиями и неудовольствиями, он живет в состояниибезумия большую часть жизни. Итак, душа его больна и безумна по вине тела,однако все видят в нем не больного, но добровольно порочного человека. На дележе любовная необузданность есть недуг души, чаще всего рождающийся по винеодного-единственного вещества, которое сочится сквозь поры костей и разливаетсяпо всему телу.Когда так называемую невоздержность в удовольствиях хулят как добровольнуюпорочность, хула эта почти всегда несправедлива: никто не порочен по добройволе, но лишь дурные свойства тела или неудавшееся воспитание делают порочногочеловека порочным, притом всегда к его же несчастью и против его воли. Чтокасается области страданий, то и здесь тело зачастую оказывается повинным впороках души. Так, когда острая и соленая флегма, а также горькие желчные соки,блуждая по телу, не находят себе выхода наружу, но скапливаются внутри ивозмущают примесью в? своих паров движения души, они вызывают всевозможныедушевные недуги разной силы и длительности. Поскольку же они могут вторгаться влюбую из трех обителей души, то в зависимости от места, в которое они попадают,рождаются многообразные виды подавленности и уныния, дерзости и трусости,забытья и тупоумия. Если же к такой предрасположенности прибавляются порочныегосударственные установления, а равно и дурные речи, наполняющие как частную,так и общественную жизнь, и если при этом не изучаются уже с юных лет те науки,чья целительная сила могла бы противостоять этому злу, то под воздействием этихдвух причин, совершенно неподвластных нашей воле, и становятся порочными все теиз нас, кто порочен. Ответственность за это лежит скорее на зачавших, нежели назачатых, и скорее на воспитателях, нежели на воспитуемых; и все же каждый обязаннапрягать свои силы, дабы с помощью воспитания, упражнений и занятий избегнутьпорока и обрести то, что ему противоположно.Впрочем, это относится уже к иному роду рассуждений. Напротив, весьма уместно ико времени противопоставить всему вышесказанному повествование о средствах,силой которых поддерживается здоровье тела и здравомыслие; сама справедливостьтребует уделять больше внимания доброму, нежели злому. Между тем все доброе, безсомнения, прекрасно, а прекрасное не может быть чуждо меры. Значит, приходитсяпризнать, что и живое существо, долженствующее оказаться прекрасным, соразмерно.Но что касается соразмерности, здесь мы привыкли принимать в расчет мелочи, асамое важное и существенное упускаем из виду. Когда стоит вопрос о здоровье иболезни, о добродетели и пороке, нет ничего важнее, нежели соразмерность илинесоразмерность между душой и телом как таковыми. Но мы не задумываемся над этими не понимаем, что, когда могучая и во всех отношениях великая душа восседаеткак бы на колеснице слишком слабого и хилого тела или когда равновесие нарушенов противоположнуюсторону, живое существо в целом не прекрасно, ибо ему не хватает соразмерностикак раз в самом существенном; однако, когда в нем есть эта соразмерность, оноявляет собою для каждого, кто умеет видеть, самое прекрасное и отрадное из всехзрелищ. Ведь и тело, в котором либо длина ног, либо величина других членовнарушает меру, не просто безобразно: когда всем его частям приходится работатьсообща, оно то и дело подпадает утомлению или судорогам, делается неустойчивым,падает, оказываясь само же для себя причиной нескончаемых бед. То же самоеследует предположить и о том двухчастном соединении, которое мы именуем живымсуществом. Когда входящая в его состав душа слишком сильна для тела и притомяростна, она расшатывает тело и наполняет его изнутри недугами; самозабвеннопредаваясь исследованиям и наукам, она его истощает; если же ее распаляютзадором и честолюбием труды учительства и публичные или частные словопрения,тогда она перегревает тело, сотрясает его устои, вызывает истечения и притомвводит в обман большинство так называемых врачей, понуждая их винить впроисходящем неповинное тело.Напротив, когда большое, превосходящее душу тело соединяется со скудными инемощными мыслительными способностями, то, поскольку людям от природы даны двавида вожделений - телесное вожделение к еде и божественнейшее в нас вожделение кразуму,- порывы более сильной стороны побеждают и умножают собственную силу, адушу между тем делают тупой, непонятливой и забывчивой, навлекая на человеканевежество, этот злейший из всех недугов. От того и другого есть лишь односпасение - не возбуждать ни души в ущерб телу, ни тела в ущерб душе, но даватьобеим сторонам состязаться между собой, дабы они пребывали в равновесии издравии. Скажем, тот, кто занимается математикой или другим делом, требующимсильного напряжения мысли, должен давать и телу необходимое упражнение, прибегаяк гимнастике; напротив, тому, кто преимущественно трудится над развитием своеготела, следует в свой черед упражнять душу, занимаясь музыкой и всем тем, чтоотносится к философии, если только он хочет по праву именоваться не толькопрекрасным, но и добрым. Сообразно с этим должно заботиться и об отдельныхчастях [тела], подражая примеру Вселенной. Ведь если то, что входит в тело,изнутри горячит его и охлаждает, а то, что обступает его извне, сушит иувлажняет и в придачу ому приходится терпеть последствия и того и другоговоздействия, значит, тело, пребывающее в неподвижности, станет игрушкой этихвоздействий, будет ими осилено и погибнет.Напротив, тот, кто, взяв за пример кормилицу и пестунью Вселенной, как мы ее всвое время назвали, не дает своему телу оставаться праздным, но без усталиупражняет его и так или иначе заставляет расшевелиться, сообразно природеподдерживает равновесие между внутренними и внешними движениями и посредствомумеренных толчков принуждает беспорядочно блуждающие но телу состояния и частицыстройно располагаться в зависимости от взаимного сродства, как мы об этомговорили раньше применительно ко Вселенной,- тот, кто все это делает, недопустит враждебное соединиться с враждебным для порождения в теле раздоров инедугов, но дружественное сочетает с дружественным во имя собственного здоровья.Что касается движений, наилучшее из них то, которое совершается [телом] внутрисебя и самим по себе, ибо оно более всего сродно движению мысли, а такжеВселенной; менее совершенно то, которое вызвано посторонней силой, но хуже всегото, при котором тело покоится в бездействии, между тем как посторонняя силадвижет отдельные его части. Соответственно из всех видов очищения и укреплениятела наиболее предпочтительна гимнастика; на втором месте стоит колебательноедвижение при морских или иных поездках, если только они не приносят усталости; атретье место занимает такой род воздействий, который, правда, приносит пользу вслучаях крайней необходимости, но в остальное время, безусловно, неприемлем дляразумного человека: речь идет о врачебном очищении тела силой лекарств. Еслитолько недуг не представляет чрезвычайной опасности, не нужно дразнить еголекарствами. Дело в том, что строение любого недуга некоторым образом сходно сприродой живого существа; между тем последняя устроена так, что должна пройтиопределенную последовательность жизненных сроков, причем как весь род в целом,так и каждое существо в отдельности имеет строго положенный ему предел времени,которого и достигает, с если не вмешается сила необходимости. Сами составляющиеэто существо треугольники при своем соединении наделены способностью держатьсятолько до назначенного срока и не могут продлить свою жизнь долее.Таким же образом устроены и недуги, и потому обрывать их течение преждеположенного предела силой лекарств может лишь тот, кто хочет, чтобы из легкихрасстройств проистекли тяжелые, а из немногих - бесчисленные. Следовательно,лучше руководить недугом с помощью упорядоченного образа жизни, насколько этопозволяют нам обстоятельства, нежели дразнить его лекарствами, делая тем самымбеду закоренелой.На этом мы кончим наши рассуждения о живом существе в целом и о частях его тела,а равно и о том, как жить сообразно с рассудком, в одно и то же времяосуществляя руководство самим собой и оказывая себе послушание.

Руссо:

Этот первый вопрос вас, конечно, меньше затрудняет сам по себе, чем противоречивые решения, которые ему даются вокруг вас. Люди, обладающие весьма здравым смыслом, вам говорят: «Мы самый свободный из всех народов»; а другие, также обладающие весьма здравым смыслом, утверждают: «Мы живем в состоянии самого жестокого порабощения». Которые же из них правы? — спрашиваете вы меня. И те и другие, сударь, но в различных отношениях: их примиряет одно очень простое различие. Ничто не может быть более свободным, чем ваше юридическое положение; но ничто не может быть более рабским, чем ваше действительное положение.

Ваши законы обретают свою силу только от вас самих. Вы признаете лишь те из них, которые создаются вами. Вы платите лишь те подати, которые налагаете сами. Вы избираете начальников, которые вами управляют. Они имеют право судить вас лишь в соответствии с предписанными формами. В Генеральном Совете вы являетесь законодателями, суверенами, независимыми от какой-либо человеческой власти. Вы ратифицируете договоры, вы решаете вопросы мира и войны. Сами ваши магистраты называют вас сиятельнейшими, высокочтимыми и владетельными Государями. Вот в чем ваша свобода, а теперь — вот в чем ваше рабство. То есть все люди по природе своей равны. а общественный договор заключен с целью систематизировать (?) отношения.

Люди от природы ленивы; но страстное стремление к труду — это первый плод благоустроенного общества; и если народ вновь впадает в состояние лени и безразличия, то это происходит опять-таки из-за несправедливости этого же самого общества, которое не придает уже больше труду той цены, которой он заслуживает.

Дидро:

Молитва Материалиста.

Я начал с Природы, которую люди назвали твоим творением, кончу же я мыслью о тебе, чье имя на земле — бог.

О боже! Я не знаю, существуешь ли ты; но я буду мыслить так, как если бы ты видел мою душу, я буду действовать так, как если бы я находился перед тобой.

Если я когда-нибудь согрешил против своего разума или твоего закона, то я буду менее удовлетворен своей прошлой жизнью, но все же я буду спокоен насчет моей будущей судьбы, потому что ты забыл мою вину, как только я ее признал.

Я ни о чем тебя не прошу в этом мире, ведь ход вещей необходим сам по себе, если тебя нет; а если ты существуешь, то он необходим по твоим установлениям.

В мире ином я жду от тебя воздаяния, если иной мир существует; но вместе с тем все, что я делаю в этом мире, я делаю для себя.

Если я следую добру, то это делается без усилий; если я отвращаюсь от зла, то без мысли о тебе.

Я не мог бы помешать себе любить истину и добродетель и ненавидеть ложь и порок, если бы даже знал, что тебя не существует, или если бы верил, что ты существуешь и оскорбляешься этим.

Вот каков я есть, необходимо организованная часть вечной и необходимой материи, а может быть, твое создание.

Но если я благосклонен и добр, что за дело мне подобным до того, происходит ли это по причине счастливой организации, по причине свободного действия моей воли или по причине твоей благодати?

И всякий раз, (молодой человек), когда ты будешь произносить этот символ веры нашей философии, прибавляй также и следующее.

Только честному человеку подобает быть атеистом. Дурной человек, отрицающий бытие бога, есть судья в своем собственном деле: это человек, который боится и который знает, что он должен бояться, что придет мститель за совершенные им дурные поступки.

Наоборот, добродетельный человек, которому так приятно льстить себя надеждой на будущие награды за свои добродетели, действует вопреки собственным интересам.

Один защищает самого себя, другой действует против самого себя. Первый никогда не может быть уверен в истинных мотивах, определяющих способ его философствования. Второй не может сомневаться в том, что очевидные факты заставляют его принять мнение, резко противоречащее самым сладким и лестным надеждам, которыми он мог бы убаюкивать себя.

Либо бог допустил, либо всеобщему механизму, называемому судьбой, было угодно, чтобы мы в продолжение нашей жизни были предоставлены всякого рода случайностям; если ты мудр и лучший отец, чем я, ты с молодых лет убедишь своего сына, что он хозяин своей жизни, чтобы он не жаловался на тебя, даровавшего ему жизнь.

И мысли.

Люди лишь в малой мере сознают, как суровы законы отыскания истины и как ограничено число средств, которыми мы располагаем. Все сводится к тому, чтобы от чувств восходить к размышлению, а от размышления идти к чувствам; вбирать в себя и постоянно извлекать наружу — это труд пчелы. Пчёлы летали бы напрасно, если бы они не приносили в улей воск. Накопленный воск был бы бесполезен, если бы пчелы не умели делать из него соты.

X. К несчастью, легче и проще спрашивать совета у себя, чем у природы. К тому же разуму свойственно сосредоточиваться в самом себе, инстинкт же распространяется вовне. Инстинкт непрерывно всматривается, пробует, прикасается, вслушивается; быть может, в экспериментальной физике больше преуспели бы, изучая животных, нежели слушая лекции профессоров. В действиях животных нет шарлатанства. Они стремятся к своей цели, не заботясь об окружающем; если они вызывают у нас удивление, это вовсе не входит в их намерения. Удивление — вот что прежде всего вызывает в нас значительное явление. Философия должна развеять это удивление. Задача курса экспериментальной философии заключается в том, чтобы сделать слушателя более образованным, а не в том, чтобы еще больше удивить его. Гордиться явлениями природы, словно мы сами их создали,— значит подражать глупости одного издателя “Опытов”, который не мог слышать имя Монтеня, не покраснев. Признание своей немощности — великий урок, который мы извлекаем. Не лучше ли снискать доверие других людей искренним признанием я ничего не знаю, чем лепетать какие-то слова и вызывать жалость к себе, силясь все объяснить? Тот, кто свободно сознается в незнании того, чего он не знает, побуждает меня верить тому, что он берется мне объяснить.

XI. Часто наше изумление вызвано тем, что мы предполагаем много чудес там, где есть только одно; тем, что мы предполагаем в природе столько отдельных действий, сколько существует явлений, между тем как она произвела, быть может, лишь одно действие. Я думаю даже, что если бы она была поставлена перед необходимостью произвести множество действий, то различные результаты этих действий были бы изолированными; обнаруживались бы группы явлений, независимые друг от друга, и эта общая цепь, которую философия считает непрерывной, оказалась бы разорванной во многих местах. Абсолютная независимость хотя бы одного факта несовместима с идеей целого, а без идеи целого нет философии.

XII. По-видимому, природе нравится разнообразить один и тот же механизм бесчисленными способами. Она оставляет тот или иной род своих созданий, лишь размножив индивиды во всех возможных формах. Когда, рассматривая животное царство, обнаруживают, что среди четвероногих нет ни одного животного, функции и органы которого—в особенности внутренние — не были бы совершенно подобны функциям и органам другого четвероногого, то разве не легко вообразить, что некогда существовало лишь первоживотное, прототип всех животных, и природа только увеличивала, уменьшала, трансформировала, умножала, сводила на нет его органы? Представьте себе, что пальцы руки срослись, а вещества, из которого образуются ногти, так много, что, распространяясь и вздуваясь, оно захватывает и покрывает все,— в таком случае вместо человеческой руки вы получите лошадиное копыто. См. “Всеобщую и частную естественную историю”, описание лошади г-ном Добантоном. Мы видим, как последовательные метаморфозы свернутого прототипа, каковым бы он ни был, приближают одно царство к другому незаметными ступенями и заселяют границы двух царств (если позволительно пользоваться термином границы там, где нет никакого реального разделения) — они заселяют, повторяю, границы двух царств неопределенными существами, существами двойственными, по большей части лишенными форм, качеств и функций одного царства и наделенными формами, качествами и функциями другого,— кто не поверит, что некогда существовал лишь один первоначальный прототип всех существ? Признают ли вслед за доктором Бауманом эту философскую догадку истинной или отбрасывают ее вслед за г-ном Бюффоном как ложную,— никто не отрицает, что ее следует считать гипотезой, существенной для развития экспериментальной физики, для рациональной философии, для открытий и для объяснения явлений, зависящих от организации (живых существ). Ведь ясно, что природа не могла сохранить столько сходных черт в органах и создать такое разнообразие в формах, не делая явным во многих организованных существах то, что она скрыла в других. Природа напоминает женщину, которая любит переодеваться,— ее разнообразные наряды, скрывающие то одну, то другую часть тела, дают надежду настойчивым поклонникам когда-нибудь узнать ее всю.

XIII. Было открыто, что у одного пола та же семенная жидкость, что и у другого. Органы, содержащие эту жидкость, сейчас хорошо изучены. Было замечено, что в некоторых органах самки, когда природа энергично побуждает ее искать самца, происходят особые изменения. См. во “Всеобщей и частной естественной истории” рассуждение о зарождении. Если сравнить симптомы наслаждения одного пола с симптомами наслаждения другого, если убедиться, что сладострастие у обоих полов проявляется в одинаковых отчетливых и типичных порывах, нельзя сомневаться в том, что происходит одинаковое истечение семенной жидкости. Но где и как происходит это истечение у женщины, во что превращается эта жидкость? Каким путем она выделяется? Это можно узнать, лишь когда природа, не во всем и не везде одинаково загадочная, раскроет свою тайну в каком-нибудь другом биологическом виде. Ясно, что это произойдет одним из двух способов: или формы станут более явственными в органах, или истечение жидкости, вследствие исключительного изобилия, будет заметным и там, откуда оно начинается, и на всем своем пути. То, что отчетливо видно в одном существе, обнаружится и в другом подобном существе. Экспериментальная физика учит наблюдать малые явления в больших, так же как рациональная физика учит познавать большие тела в малых.

XIV. Обширную область наук я представляю себе как огромное пространство, одни части которого темны, а другие освещены. Наши труды должны иметь целью или расширить границы освещенных мест, или приумножить средоточия света. Первое свойственно созидающему гению, второе — проницательному уму, вносящему улучшения.

Гольбах:

Все наши учреждения, наши размышления и познания имеют своей целью только доставить нам то счастье, к которому нас заставляет непрестанно стремиться наша собственная природа. Все, что мы делаем или мыслим, все, чем мы являемся и чем мы будем, всегда лишь следствие того, чем нас сделала всеобъемлющая природа. Все наши идеи, желания, действия представляют собой необходимый результат сущности и качеств, вложенных в нас этой природой, и видоизменяющих нас обстоятельств, которые она заставляет нас испытывать. Одним словом, искусство — это та же природа, действующая с помощью созданных ею орудий.

Природа посылает человека голым и беспомощным в этот мир, призванный быть его местопребыванием. Вскоре он начинает носить в виде одеяния шкуры, а затем мало-помалу прясть золото и шелк. Существу, которое жило бы в заоблачных высотах и оттуда могло созерцать человеческий род со всеми его изменениями и прогрессом, люди казались бы одинаково подчиненными законам природы как тогда, когда они совершенно нагие бродят в лесах, с трудом добывая себе пищу, как и тогда, когда, живя в цивилизованных, т. е. более богатых опытом, обществах и утопая под конец в роскоши, опи с каждым днем измышляют тысячи новых потребностей и открывают тысячи новых способов удовлетворять их. Все, что мы делаем для изменения своего существа, является лишь длинной цепью причин и следствий, представляющих собой только развитие полученных нами от природы первичных импульсов. [...]

Все заблуждения людей — это заблуждения в области физики; люди обманываются лишь тогда, когда пренебрегают природой, не желают считаться с ее законами и призывать к себе на помощь опыт. Так, не имея опыта, они составили себе несовершенные представления о материи, ее свойствах, сочетаниях и силах, ее способе действия, или энергии, вытекающей из ее сущности. Поэтому вся Вселенная стала для них ареной иллюзий. Они не поняли природы и ее законов, не увидели необходимых путей, начертанных ею для всего, что в ней заключено. Мало того! Они не поняли самих себя; все их системы, гипотезы, рассуждения, лишенные основы опыта, представляют собой лишь сплошную сеть заблуждений и нелепостей.

Всякое заблуждение пагубно; впав в заблуждение, человеческий род стал несчастным. Не познав природы, он создал себе богов, которые стали единственными предметами его надежд и опасений. Люди не поняли, что эта природа, лишенная как доброты, так и злобы, создавая и разрушая существа, сразу же заставляя страдать тех, кого она наделила чувствительностью, распределяя между ними блага и бедствия, непрерывно изменяя эти существа, следует лишь необходимым и непреложным законам. 'Они не поняли, что человек должен искать в самой природе и в своих собственных силах средства удовлетворения своих потребностей, лекарства от своих страданий и пути к счастью. Они ожидали этих вещей от каких-то воображаемых существ, в которых видели виновников своих удовольствий и страданий. Отсюда ясно, что теми неизвестными силами, перед которыми так долго трепетал человеческий род, и суеверными вероучениями, которые были источниками всех его бедствий, люди обязаны незнанию природы. Из-за незнания собственной природы и собственных стремлений, своих потребностей и прав человек, живя в обществе, утратил свободу и стал рабом. Он отрекся от желаний своего сердца или счел необходимым заглушить их и пожертвовать своим благополучием прихотям своих вождей. Он не понял цели общества и правительства, безоговорочно подчинился таким же, как он сам, людям, на которых под влиянием предрассудков стал смотреть как на существ высшего порядка, как на земных богов. Эти последние воспользовались его заблуждением, чтобы поработить его, развратить, сделать порочным и несчастным. Так вследствие незнания своей собственной природы род человеческий оказался порабощенным и стал жертвой дурных правительств.

Из-за незнания самого себя и необходимых отношений, существующих между ним и другими людьми, человек отрекся от своих обязанностей к ближним, не понял, что другие люди необходимы для его собственного счастья. Он не понял также своих обязанностей по отношению к самому себе, не усмотрел излишеств, которых должен избегать, чтобы добиться прочного счастья, не отличил страстей, которым должен сопротивляться, от тех, которым должен отдаться ради своего собственного счастья. Одним словом, он не понял своих истинных интересов. Этим объясняется беспорядочность его жизни, его невоздержанность, его постыдные удовольствия и все пороки, которым он предался в ущерб своему здоровью и прочному благополучию. Таким образом, незнание человеческой природы помешало человеку уяснить себе задачи нравственности; впрочем, развратные правительства, которым он был подчинен, помешали бы ему осуществить на деле предписания морали, даже если бы он их знал. Точно так же именно потому, что человек не исследовал природу и ее законы и не старался открыть ее свойства и ресурсы, он коснеет в невежестве или делает столь медленные и неверные шаги по пути к улучшению своей участи. Из-за лени он предпочитает руководствоваться скорее примером, рутиной, авторитетом, чем опытом, который побуждает к деятельности, и разумом, который требует размышления.

Во что все вылилось. Декларация независимости 1776 года. Преамбула.

Когда ход событий приводит к тому, что один из народов вынужден расторгнуть политические узы, связывающие его с другим народом, и занять самостоятельное и равное место среди держав мира, на которое он имеет право по законам природы и ее Творца, уважительное отношение к мнению человечества требует от него разъяснения причин, побудивших его к такому отделению. Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых.

Гобино (расист, да):

Белый принцип, главным образом арийский, распространившийся на земле, не оставил вне сферы своего действия ни одну расу. Таким образом, жизнь человечества приобретает смысл, который полностью укладывается в космический миропорядок. Я уже сравнивал его историю с огромным узорчатым, разноцветным полотном: ее можно также сравнить с цепью гор, отдельные вершины которой представляют собой цивилизации, а геологическое строение этих вершин — это различные союзы, обусловленные многочисленными сочетаниями трех главных групп и их производных элементов. В этом заключается главный результат человеческого труда. Все, что служит цивилизации, входит в сферу деятельности общества, все, что входит в его сферу, развивает общество, все, что его развивает, географически расширяет его, и последним звеном этой цепочки является усиление или подавление черных или финских элементов в массе уже смешанного населения. Будем считать, что конечная цель трудов и страданий, радостей и побед человечества состоит в том, чтобы в один прекрасный день прийти к абсолютному единству. Исходя из этой аксиомы, мы будем рассуждать дальше.

В абстрактном смысле белая раса навсегда исчезла с лица земли. Пройдя через эпоху богов, когда она была совершенно чистой, эпоху героев, когда процесс смешения еще не достиг высшей точки, эпоху знати, когда ее качества не были полностью утрачены, белая раса подошла к эпохе окончательного слияния всех принципов в результате смешанных союзов. Отныне она представлена только гибридами, больше всего деградировали те ее представители, которые живут на территории первых смешанных обществ. Что касается масс, которые в Западной Европе и Северной Америке представляют собой последнюю возможную форму культуры, в них еще есть остатки силы, особенно по сравнению, скажем, с жителями Йемена. Однако и это относительное превосходство постепенно исчезает, часть арийской крови, многократно разбавленная, которая еще имеется в нашем обществе и является его единственной опорой, каждый день все больше поглощается.

Когда процесс поглощения завершится, наступит эпоха единства. Белый принцип, потерпев поражение в каждом отдельном человеке, будет составлять по отношению к двум другим пропорцию 1:2, а этого вполне достаточно, чтобы почти полностью парализовать его влияние; еще печальнее то, что слияние — это далеко не результат непосредственного смешения трех главных типов в их чистом виде, а неизбежное следствие бесконечной череды союзов. Это последняя степень посредственности во всех смыслах, физической силы, красоты и интеллектуальных способностей. Каждый из людей будет в равной мере нести в себе это печальное наследие, никто не будет одарен в большей степени, чем другой; точно так же, как на островах Полинезии малайские метисы, в течение многих веков замкнутые в своем кругу, в равной мере представляют собой один и тот же тип, в который никогда не попадала новая кровь, так и все люди на земле будут похожи друга на друга. Все будет одинаково: их рост, черты лица, телосложение. У них будет одинаковая физическая сила, одинаковые инстинкты и способности, и, повторю еще раз, этот общий уровень будет являть собой жалкое зрелище.

Народы, вернее, стада людей, погруженные в спячку, будут влачить бесцельное существование, жующие свою жвачку существа на понтийских болотах. Возможно, они будут считать себя самыми умными, учеными и одаренными из живых существ, которые когда-либо жили на земле. А мы сами разве не убеждены в том, что наша неспособность создать такие же прекрасные памятники, какими мы сегодня любуемся в Египте и Индии, служит доказательством нашего превосходства? Наши потомки без труда найдут аргументы, чтобы выразить свою снисходительность к нам и гордиться своим варварством. Вот на что тратили силы наши предки, скажут они, презрительно показывая пальцем на жалкие развалины наших последних творений. И действительно, они будут для них бесполезны, потому что торжествующая природа вновь будет властвовать на земле, и человек будет не хозяином, но гостем, как и прочие лесные и водные обитатели.

Но и эта ситуация продлится недолго, т. к. побочный результат беспорядочного смешения — уменьшение численности населения. Если бросить взгляд на прошлые времена, становится ясно, что тогда на земле жило гораздо больше представителей нашего вида, чем сегодня. В Китае никогда не было так мало жителей, как в настоящее время; Центральная Азия была похожа на человеческий муравейник. По словам Геродота, в Скифии обитало множество народов, а нынешняя Россия напоминает пустыню. В Германии достаточно жителей, но не меньше их было в III—V вв. н. э., когда она щедро поставляла романскому миру массы воинов вместе с их женами и детьми. Франция и Англия не похожи на пустыню, но и в Галлии, и на Британских островах кипела жизнь в эпоху кимрийских переселений. Испания и Италия насчитывают не более четверти того, что они имели в древности. Греция, Египет, Сирия, Малая Азия, Месопотамия кишели людьми, а городов там было не меньше, чем колючек в поле: сегодня они почти безлюдны; Индия сегодня — это только тень прошлой Индии. Западная Африка, земля, которая вскормила Европу и на которой столько метрополий строили свое благополучие, являет собой грустное зрелище редких палаток кочевников и умирающих городов. Остальные районы этого континента, куда европейцы и мусульмане принесли то, что одни называли прогрессом, а другие истинной верой, пребывают в таком же состоянии; только в глубине Африки, куда еще не проникли чужаки, сохраняется компактное население. Но это не надолго. Что касается Америки, Европа вливает туда остатки крови. То есть она беднеет сама, обогащая другого.

Невозможно подсчитать точное число столетий, которые отделяют нас от момента завершения драмы. Но конец недалек. Арийское семейство, вернее сказать, остатки белого семейства, утратили свою чистоту, когда родился Христос. Если считать, что Земля образовалась за шесть или семь тысячелетий до этого события, этого времени было достаточно для того, чтобы искоренить в зародыше сам принцип общества, и когда этот период завершился, причина упадка уже овладела миром. Поскольку сущность белой расы растворилась в двух низших разновидностях, последние претерпели соответствующие изменения, которые для желтой расы произошли намного раньше. За восемнадцать истекших веков процесс слияния еще не завершился, хотя были заложены предпосылки его будущих побед. Появились мощные средства воздействия на будущее, и увеличился этнический беспорядок внутри всех обществ, следовательно, приблизился час окончательного объединения. Таким образом, это время не было потрачено зря: будущая история написана. Человеку на земле осталось царить 12—14 тысячелетий, и этот срок можно разделить на два периода: первый уже в прошлом — он был временем молодости, силы, интеллектуального величия человечества; второй, который начался, приведет человечество к вырождению.

Если задержаться на временах, которые предшествуют последнему вздоху нашего вида, и не думать о периоде умирания, после которого безлюдный земной шар продолжит, уже без нас, свое движение в пространстве, я не знаю, будет ли это большим утешением. Тягостно было бы думать о судьбе горстки существ, наших собратьев, лишенных силы, красоты и ума, если бы не мысль о том, что у них останется последнее средство — вера в Бога. Последнее воспоминание о лучших временах.

Религия не обещает нам вечной жизни, а наука учит, что у нас когда-то было начало, и убеждает, что будет и конец. Так что не стоит ни удивляться, ни тревожиться этому непреложному факту. Печальна не мысль о конце — печально сознание того, что мы придем к нему в столь жалком состоянии, и возможно, даже эта участь, уготованная нашим потомкам, оставила бы нас равнодушными, если бы не тайный ужас оттого, что судьба уже тянет к нам свои безжалостные руки.

Маркс:

Человек есть в самом буквальном смысле не только животное , которому свойственно общение, но животное, которое только в обществе и может обособляться. Производство обособленного одиночки вне общества – редкое явление, которое, Конечно может произойти с цивилизованным человеком случайно заброшенный в необитаемую местность и потенциально уже содержащим в себе общественные силы такая же бессмыслица, как развитие языка без совместно живущих и разговаривающих между собой индивидом.

Человек не только изменяет форму того,

что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю.

И это подчинение не есть единичный акт. Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, в течение всего времени.

Фрейд:

Фромм:

Понятие науки о человеке покоится на предпосылке, что ее предмет, человек, существует и что существует человеческая природа, характерная для человеческого рода. На этом спорном вопросе история мысли демонстрирует свою особую иронию и противоречия.       Авторитарные мыслители с готовностью признавали существование человеческой природы, которую они считали постоянной и неизменной. Это признание использовалось для доказательства, что их этические системы и социальные институты необходимы и неизменны, будучи построенными якобы на природе человека. Однако то, что они считали человеческой природой, было отражением их норм -- и интересов,-- а не результатом объективного исследования. Поэтому понятно, что сторонники прогресса должны были приветствовать открытия антропологии и психологии, которые, напротив, утверждали, казалось, безграничную изменчивость человеческой природы. Ибо изменчивость означала, что нормы и институты -- признанные скорее причиной человеческой природы, чем ее следствием -- также могут быть изменены. Но, выступая против ошибочного представления, что определенные исторические культурные системы являются выражением постоянной и вечной человеческой природы, приверженцы теории безграничной изменчивости пришли к равно несостоятельной позиции. Прежде всего, концепция безграничной изменчивости человеческой природы легко ведет к заключениям столь же неудовлетворительным, как и концепция постоянной и неизменной человеческой природы. Если бы человек был безгранично податлив, тогда, действительно, нормы и институты, неблагоприятные для человеческого благополучия, имели бы возможность заковать человека навсегда в свои системы, лишив человеческую природу возможности мобилизовать свои внутренние силы и направить их на изменение этих систем. Человек был бы только марионеткой социальных порядков, а не -- как он доказал это исторически -- активным деятелем, чьи внутренние силы энергично противодействуют мощному давлению неблагоприятных социальных и культурных систем. В самом деле, если б человек был лишь творением культурных систем, невозможно было бы критиковать или оценить ни один социальный строй с точки зрения человеческого благополучия, поскольку здесь не было бы места понятию "человек".       Политические и моральные следствия теории изменчивости так же важны, как и ее теоретические положения. Если мы допустим, что нет никакой человеческой природы (кроме той, что задана основными физиологическими потребностями), единственной возможной психологией будет радикальный бихевиоризм, довольствующийся описанием бесконечного числа поведенческих моделей, или психология, занятая измерением количественных показателей человеческого поведения. Психологии и антропологии осталось бы описание различных путей, какими социальные институты и культурные системы формируют человека, и поскольку специфическими проявлениями человека были бы лишь штампы, заданные ему социальными структурами, возможной оказалась бы только одна наука о человеке -- сравнительная социология. Однако, если психология и антропология способны сделать правильные предположения о законах, управляющих человеческим поведением, то они должны начать с предпосылки, что нечто, скажем X, реагирует на воздействие среды установленным образом, сообразно своим свойствам. Человеческая природа не неизменна, и, следовательно, культуру нельзя объяснить как результат неизменных человеческих инстинктов; не является культура и постоянным фактором. Верно, что человек может адаптироваться даже к неудовлетворительным условиям, но в процессе такой адаптации он вырабатывает определенные ментальные и эмоциональные реакции, сообразно специфическим свойствам своей природы.       Человек может адаптироваться к рабству, но он реагирует на него снижением своих интеллектуальных и моральных качеств; он может адаптироваться к культуре, проникнутой всеобщим недоверием и враждебностью, но он реагирует на такую адаптацию ослаблением своих сил и бесплодностью. Человек может адаптироваться к культурным условиям, требующим подавления сексуальных влечений, но при такой адаптации, как показал Фрейд, у него развиваются невротические симптомы. Человек может адаптироваться почти к любой культурной системе, но в той мере, в какой эти системы противоречат его природе, у него развиваются ментальные и эмоциональные нарушения, принуждающие его, в конце концов, к изменению этих условий, так как он не может изменить свою природу.       Человек -- не чистый лист бумаги, на котором культура может писать свой текст; он -- существо, заряженное энергией и структурированное определенным образом, существо, которое, адаптируясь, реагирует специфическим и установленным образом на внешние условия. Если бы человек адаптировался к внешним условиям, гибко изменяя свою природу, подобно животному, и был способен к жизни только при определенных условиях, к которым он развил специальную адаптацию, он достиг бы тупика специализации, которая является судьбой всякого животного вида, а значит, и прекращения истории. Если бы, с другой стороны, человек мог адаптироваться ко всем условиям, не сопротивляясь тем, которые противны его природе, он никогда не имел бы никакой истории вообще. Человеческая эволюция обусловлена человеческой адаптируемостью и определенными неразрушимыми свойствами природы человека, которые заставляют его никогда не прекращать поиск условий, более соответствующих его внутренним потребностям.

Предмет науки о человеке -- человеческая природа. Но эта наука начинается не с полной и адекватной картины того, чем является человеческая природа; удовлетворительным определением ее предмета являются ее цели, а не предпосылки. Ее метод состоит в том, чтобы наблюдать реакции человека на различные индивидуальные и социальные условия, и из наблюдения за этими реакциями делать выводы о природе человека. История и антропология изучают реакции человека на культурные и социальные условия, отличные от современных; социальная психология изучает реакции на различные социальные установки внутри нашей собственной культуры. Детская психология изучает реакции ребенка на различные ситуации; психопатология пытается делать выводы о человеческой природе, изучая ее искажения в патогенных условиях. Человеческую природу никогда нельзя наблюдать как таковую, а только в ее конкретных проявлениях, в конкретных ситуациях. Это теоретическая конструкция, которую можно вывести из эмпирического изучения поведения человека. В этом отношении наука о человеке, конструируя "модель человеческой природы", не отличается от прочих наук, оперирующих понятиями сущностей, построенными на выводах из данных наблюдения или контролируемых такими выводами, но не прямо наблюдаемых, как таковые.       Несмотря на изобилие данных, предложенных антропологией и психологией, мы имеем только гипотетическую картину человеческой природы. А за эмпирическим и объективным изображением того, что являет собой "человеческая природа", мы все еще можем обращаться к Шейлоку, если поймем его слова об иудеях и христианах в расширительном смысле, как свидетельствующие за все человечество. "Я иудей! Разве у иудея нет глаз? Разве у иудея нет рук, органов, размеров тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве он не ест ту же пищу, не получает ран от того же оружия, не болеет теми же болезнями, не лечится теми же средствами, не так же согревается летом, и не так же мерзнет зимой, как и христианин? Когда вы пронзаете нас, разве мы не истекаем кровью? Когда вы веселите нас, разве мы не смеемся? Когда вы отравляете нас, разве мы не умираем? И когда вы бесчестите нас, разве мы не отомстим? Если мы похожи на вас в остальном, мы будем походить на вас и в этом.

ОСНОВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ РАЗВИТИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ (КУЛЬТУРЫ)

Тоффлер «Шок Будущего»

Интересное введение

Вы просыпаетесь утром и обнаруживаете, что мир, который долгие годы воспринимался как фон вашей жизни, переменился. Все, к чему вы привыкли, становится совсем иным. Причем в рекордные сроки, буквально ежесекундно. Скажем, еще в прошлом году этот день считался великим праздником. Вы сидели у экрана и смотрели демонстрацию. Вам звонили друзья, почтальоны приносили открытки. Этот день все еще считается праздником. Однако никто не звонит, не поздравляет. Осталась одна проформа. Зачем она? Вы идете в магазин и поражаетесь, как выросли цены.

Нет, можно привыкнуть, что этот день совсем не праздник, но такие цены... Кто мог предвидеть, что пучок лука... Или, допустим, баночка с вазелином... Пора бы, наверное, смириться, ведь впереди еще множество испытаний. Но душа не поспевает за переменами. Мир кажется враждебным и страшит непостижимым.

Звонит знакомая и рассказывает, что пигалица из их класса стала валютной проституткой. Вы долго обсуждаете этот вопрос и даже успеваете поинтересоваться, как здоровье ее такой благовоспитанной мамы. А тот, кто сидел с пигалицей за одной партой и мечтал стать академиком, теперь, оказывается, ходит в роскошной кожаной куртке. Он подрабатывает дворником...

Сместились все представления. Знакомая назвала дурой приятельницу, которая поступила в аспирантуру. Подземный переход оглушает вас звуками аккордеона. Вы замедляете шаг. Несколько месяцев назад вы видели этого музыканта на обложке модного иллюстрированного журнала... Вечером на экране появляется телевизионный ведущий и комментирует обвальное крушение рубля. Шахтеры перекрывают железнодорожные магистрали. Учителя и профессора ищут работу в коммерческих ларьках.

Говорят, что волка может поразить инфаркт, если пространство, на котором он обитает, вдруг окажется обуженным. А что происходит с человеком, который вдруг узнает, что не может показаться в другом районе, где живут люди иной национальности? Разом изменились все ценности. Учитель подчас не знает, что он должен теперь рассказывать детям — времена изменились. Ученый поражен тем, что утратил общественный статус. Рабочий еще недавно перспективного предприятия неожиданно оказался безработным. Красный директор, трижды орденоносный, все еще надеется, что все вернется на прежний курс. Однако надежды становится все меньше...

Стремительно рушится привычный уклад жизни, уходит в прошлое то, что еще недавно составляло смысл нашего бытия. Меняются ориентации. Специалист по атеизму носит православную бородку. Преподаватель научного коммунизма руководит кооперативом. Низвергаются святыни. Девушка, поступившая на работу в фирму, неожиданно получает приглашение переспать с шефом. «С какой стати?» — спрашивает она. Ей отвечают: «Ты что, психованная?» Политические домашние распри оборачиваются кровавыми расправами. Человек остается одиноким перед надвигающейся неизвестностью.

Введение автора

О будущем много написано. В большинстве своем книги, описывающие грядущий мир, имеют жесткую металлическую интонацию. Эти страницы посвящены «мягкой», или человеческой, стороне завтрашнего дня. Кроме того, они рассказывают о том, как мы идем к завтрашнему дню. Прогноз имеет дело с общими, каждодневными вопросами — какие продукты мы покупаем и от каких отказываемся, какие места мы оставляем, в какие объединения вступаем, какие люди проходят через наши жизни, не задерживаясь рядом с нами. Исследуется будущее дружбы и семейной жизни. Рассматриваются странные новые субкультуры и стили жизни, а также множество других тем — от политики и спортивных площадок до прыжков с парашютом и секса.

Объединяет все это, как в книге, так и в жизни, грохочущий поток перемен, поток настолько мощный в настоящее время, что он опрокидывает институты, производит сдвиг ценностей и высушивает наши корни. Изменение — это процесс, с помощью которого будущее проникает в наши жизни, и важно посмотреть на него внимательно, не просто в великой исторической перспективе, но также с позиции живущих, дышащих индивидов, которые его ощущают. Ускорение перемен в наше время само по себе стихийная сила. Эта сила имеет личные и психологические, а так-15

же социологические последствия. В последующих главах эти воздействия ускорения впервые систематически исследуются. Книга убедительно, надеюсь, доказывает, что, если человек быстро не научится контролировать скорость перемен в своих личных делах, а также в обществе в целом, мы обречены на массовый адаптационный срыв.

В 1965 г. в статье, опубликованной в «Horizon», я впервые употребил термин «шок будущего» для описания разрушительного стресса и дезориентации, которые вызывают у индивидов слишком большие перемены, происходящие за слишком короткое время. Захваченный этой идеей, я провел следующие пять лет, посещая университеты, исследовательские центры, лаборатории и правительственные агентства, читая бесчисленные статьи и научные доклады и беседуя буквально с сотнями экспертов, занимающихся разными аспектами изменений, практического поведения и будущего. Нобелевские лауреаты, хиппи, психиатры, врачи, бизнесмены, профессиональные футурологи, философы и специалисты в области образования высказывали свою обеспокоенность переменами, свою тревогу по поводу адаптации, свои страхи относительно будущего. Из этого опыта я сделал два беспокоящих меня вывода. Во-первых, стало ясно, что шок будущего — не отдаленная потенциальная опасность, а реальная болезнь, от которой уже страдает все возрастающее число людей. Это психобиологическое состояние можно описать в медицинских и психиатрических терминах. Это — болезнь перемен.

Во-вторых, я постепенно приходил в смятение от того, как мало на самом деле знают об адаптивности как те, кто призывает к преображениям и создает широкомасштабные перемены в нашем обществе, так и те, кто якобы готовит нас справляться с этими переменами. Серьезные интеллектуалы смело говорят об «образовании, нацеленном на перемены», или о «подготовке людей к будущему». Но мы на самом деле ничего не знаем о том, как это делать. Находясь в наиболее быстро изменяющемся окружении, в каком человек когда-либо пребывал, мы остаемся в жалком неведении, как человек справляется с проблемами. 16

Наши психологи и политики также озадачены тем внешне иррациональным сопротивлением переменам, какое выказывают некоторые индивиды и группы. Глава корпорации, который хочет реорганизовать отдел, преподаватель, желающий внедрить новый метод, мэр, который стремится к мирной расовой интеграции в своем городе, — все в тот или иной момент сталкиваются с этим глухим противостоянием. Тем не менее мы мало знаем о его источниках. К тому же почему некоторые люди жаждут, даже рвутся к переменам, делая все, что в их власти, чтобы их создать, а другие бегут от них? Я не только не нашел готовых ответов на эти вопросы, но обнаружил, что у нас нет даже адекватной теории адаптации, без которой чрезвычайно маловероятно, что мы когда-либо найдем ответы.

Цель этой книги, таким образом, помочь нам прийти к согласию с будущим — помочь нам справиться более эффективно как с личными, так и с социальными переменами, углубляя наше понимание того, как люди на них реагируют. С этой целью в ней выдвигается новая общая теория адаптации.

Она также привлекает внимание к важному, хотя часто незамечаемому различию. Почти неизменно исследования в области воздействий перемен концентрируются на том, куда перемены нас ведут, а не на скорости этого путешествия. В этой книге я пытаюсь показать, что скорость перемен имеет значение совершенно отличное и иногда более важное, чем направления перемен. Никакая попытка понять адаптивность не может быть успешной, если не осознать этот факт. Любая попытка определить «содержание» перемен должна включать последствия, вызываемые самим темпом, как часть этого содержания.

Уильям Огберн со своей знаменитой теорией культурного отставания показал, как социальный стресс возникает из неравной скорости перемен, происходящих в разных секторах общества. Концепция шока будущего — и теория адаптации, которая из нее выводится — ясно предполагает, что должно существовать равновесие не только между скоростью перемен в разных секторах, а между скоростью измене-17

ния окружения и ограниченной скоростью человеческой реакции. Ибо причина шока будущего — увеличивающийся разрыв между ними.

Однако задача книги заключается не только в изложении теории. Она также ставит целью продемонстрировать метод. Раньше люди изучали прошлое, чтобы пролить свет на настоящее. Я повернул зеркало времени, уверенный, что четкий образ будущего поможет нам лучше понять настоящее. Сегодня нам все труднее осознавать наши личные и общественные проблемы без применения будущего в качестве интеллектуального орудия. В последующих главах я намеренно использую это орудие, чтобы показать, на что оно способно. Наконец, не менее важно то, что автор стремится незаметно, но существенно изменить сознание читателя. Почему это необходимо, станет понятно из дальнейшего изложения. Для того чтобы успешно справиться с быстрыми переменами, от большинства из нас потребуется преобразовать свое отношение к будущему, осознать роль, которую оно играет в настоящем. Цель этой книги — изменить понимание будущего. Если читатель, закончив чтение этой книги, станет думать, размышлять или попытается предвосхитить будущие события, значит, автор справился со своей задачей.

Здесь уместно сделать несколько оговорок. Сегодня факты быстротечны. Каждый опытный репортер знает, что такое работать над быстро исчезающей ситуацией, которая меняет вид и смысл, прежде чем слова записаны на бумагу. Сегодня весь мир — это быстро исчезающая ситуация. Поэтому неизбежно, что в книге, которая создавалась в течение нескольких лет, ряд фактов устареет ко времени публикации. Профессора, преподававшие в университете А, за это время начали читать лекции в университете В. Политики, придерживавшиеся взглядов X, успели перейти на позицию Y.

Хотя были предприняты добросовестные усилия во время написания обновить «Шок будущего», некоторые из приведенных фактов уже, несомненно, устарели. (Это, разумеется, 18

можно сказать о многих книгах, хотя авторы избегают этой темы.) Обветшание данных имеет здесь особое значение: оно служит подтверждением содержащегося в этой книге положения о быстроте перемен. Писателям все труднее и труднее успевать за действительностью. Мы еще не научились задумывать, исследовать, писать и публиковать в «реальном времени». Читатели, таким образом, должны больше обращать внимания на главную тему, а не на детали.

Другая оговорка касается глагола «будет». Ни один серьезный футуролог не занимается «предсказаниями». Их оставляют телевизионным оракулам и газетным астрологам. Ни один человек, хотя бы немного знакомый со сложностями прогнозирования, не претендует на абсолютное знание завтрашнего дня. Как говорится в одной восхитительно ироничной поговорке, приписываемой китайцам: «Пророчествовать чрезвычайно трудно — особенно в отношении будущего».

Это означает, что всякое утверждение о будущем должно основательно сопровождаться цепочкой оговорок — разных «если», «однако», «с другой стороны» и пр. В книге подобного рода углубляться в каждое подходящее определение — это значит завалить читателя лавиной всяческих «может быть». Я взял на себя вольность говорить твердо, без колебаний, рассчитывая, что интеллигентный читатель поймет стилистическую проблему. Рядом со словом «будет» всегда подразумеваются слова «возможно» или «по моему мнению». Подобным образом все сроки, относящиеся к будущим событиям, нужно принимать с оговоркой. Неспособность говорить точно и уверенно о будущем не может служить оправданием молчанию. «Точные данные», разумеется, всегда должны учитываться. Но если их нет, ответственный писатель — даже ученый — имеет и право, и обязанность полагаться на иные виды доказательств, включая впечатления, истории и мнения хорошо информированных людей. Я это делал постоянно и не раскаиваюсь в этом.

Исследуя будущее, важно иметь воображение и озарение, чем быть на сто процентов «правым». Теориям не обязательно надо быть «верными», чтобы быть чрезвычайно

19

полезными. Даже ошибка может сослужить свою службу. Карты мира, начерченные средневековыми картографами, были так безнадежно неточны, в них было столько фактических ошибок, что они вызывают снисходительные улыбки теперь, когда почти вся поверхность Земли нанесена на карту. Тем не менее без них великие исследователи никогда бы не открыли Новый Свет. И теперешние улучшенные, уточненные карты не могли бы быть созданы, пока люди, работающие с ограниченными доступными данными, не изобразили на бумаге свои смелые представления о мирах, которые они никогда не видели. Мы, исследователи будущего, работаем в духе старинных картографов: концепция шока будущего и теория пределов адаптивности представлены здесь не как окончательное слово, а как первое приближение новых реальностей, наполненных опасностью и обещанием, созданных мощью ускорения.

Фукидид:

Дело в том, что жители всей Эллады ходили тогда вооруженными: жилища не были защищены, пути сообщения не безопасны, что и ввело в обычай жить с оружием, как живут варвары. (2) Те части Эллады, в которых ведут еще и теперь такой образ жизни, свидетельствуют о существовании некогда подобных обычаев у всех эллинов. (3) Из их числа афиняне первые сняли с себя оружие и благодаря вольному образу жизни перешли к большей роскоши; среди них старшие из числа богатых вследствие склонности к изнеженности только недавно перестали носить льняные хитоны и укреплять себе волосы на голове в кробил с помощью золотых цикад. Поэтому-то и старшие из ионян, по родству своему с афинянами, долго удерживали у себя такой же убор. (4) С другой стороны, лакедемоняне первые стали носить скромное одеяние нынешнего образца, и вообще у них люди более зажиточные в образе жизни очень приблизились к народной массе. (5) Лакедемоняне же первые, сняв с себя одежду и выступив обнаженными в присутствии других, жирно умащивали себя маслом при гимнастических упражнениях. А в прежнее время на Олимпийских состязаниях борцы состязались с поясом вокруг детородных частей и только немного лет назад перестали надевать его. Впрочем, еще и теперь у тех варваров, преимущественно азиатцев, которые устраивают состязания в кулачном бою и в борьбе, последние происходят в поясах. (6) Можно было бы указать и на многое другое в образе жизни древних эллинов, чем они походили на нынешних варваров

7 Все города, основанные в последнее время, когда мореплавание получило уже большее развитие, а средства имелись в большом избытке, обводились стенами и строились непосредственно на морских берегах; кроме того, в видах торговли и для ограждения себя от соседей, все старались занимать перешейки. Напротив, древние города как на островах, так и на суше вследствие долго державшегося пиратства большею частью были построены вдали от моря, потому что и жители этих городов грабили друг друга так же, как и все береговые жители, хотя бы и не занимавшиеся мореплаванием; и до сих пор города эти расположены внутри материка.

8 Ничуть не меньше занимались разбоем и островитяне, именно карийцы и финикяне, заселившие большинство островов. Вот доказательство этого: когда афиняне во время этой войны очищали Делос1 и удалили все гробницы, бывшие на острове, то больше половины погребенных в них покойников оказались карийцами; их признали по вооружению, положенному вместе с ними в могилы, и по способу погребения, до сих пор существующему. (2) С образованием флота Миноса взаимные сношения на море усилились, потому что Минос очистил острова от разбойников и тогда же заселил большинство их колонистами. (3) Кроме того, приморские жители владели еще большими средствами и потому крепче сидели на местах, а некоторые, разбогатев, оградили себя стенами. Стремление к наживе вело к тому, что более слабые находились в рабстве у более сильных, тогда как более могущественные, опираясь на свои богатства, подчиняли себе меньшие города. (4) В таком состоянии эллины находились довольно долго, прежде чем они выступили в поход против Трои.

9 Мне кажется, Агамемнон собрал свое войско не столько потому, что принудил к этому походу женихов Елены, связанных клятвою с Тиндареем, сколько потому, что выдавался над современниками своим могуществом. (2) К тому же лица, получившие от предков самые достоверные предания о судьбах Пелопоннеса, рассказывают, что Пелоп приобрел силу благодаря прежде всего большому богатству, с которым он явился из Азии к людям бедным. Потому он и назвал страну своим именем, хотя и был пришельцем. Впоследствии потомкам его посчастливилось еще больше, именно: когда в Аттике пал от руки Гераклидов Еврисфей, поручивший при отправлении на войну Микены и власть Атрею как родственнику - Атрей был его дядею с материнской стороны, - случилось так, что последний из-за убийства Хрисиппа бежал от отца. Между тем Еврисфей все не возвращался. Тогда Атрей получил царскую власть над Микенами и над всеми землями, которыми правил Еврисфей, согласно желанию самих микенян: они боялись Гераклидов, а Атрей представлялся им могущественным и вместе с тем успел угодить народной массе. Таким-то образом Пелопиды стали могущественнее потомков Персея. (3) Все это достояние, по-видимому, получил Агамемнон; сверх того, он значительно превосходил всех прочих морскими силами и потому собрал войско в поход не столько вследствие расположения к себе, сколько действуя страхом. Очевидно, сам Агамемнон явился под Трою с наибольшим числом кораблей, а также доставил корабли для аркадян, о чем свидетельствует Гомер,если только на свидетельство его можно полагаться. (4) И в рассказе о передаче скипетра Гомер сказал об Агамемноне, что он «владычествует над многими островами и над всем Аргосом». Действительно, живя на материке, Агамемнон не имел бы власти над островами, за исключением ближайших (этих же не могло быть много), если бы у него вовсе не было флота. (5) По Троянскому походу следует представлять себе состояние Эллады в предшествовавшее время.

10 Если бы из того обстоятельства, что Микены были малы или что какой-нибудь из тогдашних городов оказывается теперь незначительным, кто-нибудь стал относиться с недоверием к тому, что Троянский поход был действительно столь грандиозен, как изображают его поэты и как установилось о нем предание, то такое недоверие было бы недостаточно обоснованным. (2) Предположим, что город лакедемонян1 был бы разорен и от него уцелели бы только святилища да фундаменты строений; при таких условиях, полагаю, у наших потомков по прошествии долгого времени возникло бы сильное сомнение в том, что могущество лакедемонян соответствовало их славе. Между тем они владеют двумя пятыми Пелопоннеса, имеют гегемонию над всем им и над множеством союзников за его пределами. Тем не менее город лакедемонян мог бы показаться ниже присущего ему значения, так как он не был объединен путем синэкизма, в нем нет пышных храмов и строений, но, по древнему обычаю Эллады, он состоит из селений. Напротив, если бы той же участи, что Спарта, подверглись афиняне, то по наружному виду их города могущество их могло бы показаться вдвое большим, сравнительно с действительностью. (3) Итак, в указанном случае следует верить преданию и, считаясь более с могуществом городов, нежели с внешним видом их, допускать, что Троянский поход был самым грандиозным из всех предшествовавших, хотя и уступал нынешним, конечно, если можно и здесь сколько-нибудь доверять поэзии Гомера, который как поэт, разумеется, преувеличил и приукрасил поход. Однако даже и в таком виде он оказывается слишком незначительным. (4) В самом деле, Гомер повествует,2 что из числа тысячи двухсот кораблей на беотийских было по ста двадцати человек, а на кораблях Филоктета - по пятидесяти, указывая этим, как мне кажется, на самые большие и самые малые корабли; по крайней мере, в списке кораблей о величине других не упоминается. Что все гребцы были в то же время и воинами, видно по кораблям Филоктета: все гребцы их, по Гомеру, были стрелками из луков. Невероятно, чтобы, исключая царей и высших должностных лиц, низшие корабельные слуги отплыли в большом числе вместе с воинами, тем более, что им предстояло переплывать море с военными принадлежностями, да и суда их были не палубные, а, скорее, по древнему способу, сооружены, как суда пиратские. (5) Итак, если принять во внимание среднюю величину между самыми большими и самыми малыми кораблями, окажется, что эллинов явилось под Трою немного, даром что воинов посылала вся Эллада сообща.

11 Причиною этого была не столько малочисленность населения, сколько отсутствие у него материальных средств. Из-за скудости провианта эллины выступили с меньшим войском, таким только, какое, по их расчетам, могло содержаться во время войны на добываемые на войне средства. По прибытии к Трое эллины одержали победу в сражении, - это несомненно, потому что иначе они не могли бы возвести укреплений подле своей стоянки. Однако и под Троей эллины, очевидно, употребили в дело не все свое войско, а стали заниматься земледелием на Херсонесе и разбоем по недостатку средств к жизни. Главным образом вследствие этой раздробленности эллинов троянцы и могли оказывать им сопротивление в течение десяти лет, каждый раз будучи равносильны остающимся на месте неприятелям. (2) Напротив, если бы жизненных припасов эллины взяли с собою в изобилии, если бы они не занимались грабежом и обработкою земли и вели войну непрерывно общими силами, они легко одержали бы победу в открытом сражении и овладели бы городом: они давали ведь отпор неприятелю, и не будучи все в сборе, а действуя только с тою частью войска, какая каждый раз бывала налицо. Поэтому если бы они приналегли на осаду, то взяли бы Трою и скорее и с меньшим трудом. (3) Однако вследствие недостатка материальных средств не только предприятия, предшествовавшие Троянской войне, были незначительны, но и эта война, самая замечательная из всех происходивших раньше, оказывается в действительности не столь значительною, как рисует ее молва и установившееся ныне через поэтов предание.

Августин Блаженный:

Глава Х

О ложности той истории, которая приписывает прошедшим временам многия тысячи лет

Итак, оставим предположения людей, которые сами не знают, что говорят о происхождении рода человеческого. Некоторые как о самом мире верили, так и о людях думали, будто они были всегда. Поэтому и Апулей, описывая этот род животных2), говорит: «Каждый в отдельности – они смертны, но в своей совокупности в целом роде – вечны». Им возражали, что если род человеческий существовал вечно, то каким образом их история могла говорить истину, повествуя о том, кто и что изобрел, кто были первые основатели свободных и других наук и искусств или кем в первый раз начала населяться та или другая страна, часть земли или остров? На это они отвечают3), что через известные промежутки времени хотя и не вся, но большая часть земли так опустошается потопами и истребляется огнем, что число людей сводится к незначительному количеству, от которого затем снова рождается прежнее их число, и таким образом то и дело появляется и созидается как бы в первый раз то, что в действительности восстанавливается, будучи разрушенным и истребленным упомянутыми чрезвычайными опустошениями; а что касается, мол, человека, то он мог произойти не иначе, как только от человека. Но они говорят то, что думают, а не то, что знают.

Обманывают их и некоторые крайне лживые сочинения, представляющие, будто история обнимает собой многие тысячи лет4) между тем как согласно Священным писаниям от сотворения человека мы еще не насчитываем и полных шести тысяч лет. Отсюда (чтобы не рассуждать долго о том, как опровергаются эти пустые сочинения, в которых представляется гораздо большее число тысячелетий, и не доказывать, что они решительно не заслуживают никакого доверия) и известное письмо Александра Великого к матери его Олимпиаде.5). Он писал это письмо, излагая рассказ некоего египетского жреца, заимствованный последним из сочинений, считавшихся у них священными, и обнимающий царства, известные и в греческой истории. Из числа этих царств, царство ассирийское, согласно упомянутому письму Александра, насчитывает более пяти тысяч лет; по греческой же истории оно имеет около тысячи трехсот лет со времени царствования Бела; этого царя вышеупомянутый египтянин ставит в самом начале этого царства. Персидское же и македонское царства продолжались до времени самого Александра, с которым он говорил, более восьми тысяч лет; между тем как греки македонскому царству вплоть до смерти Александра отводили четыреста восемьдесят пять лет, а персидскому, до разрушения его тем же Александром, насчитывали двести тридцать три года. Таким образом, последние числа несравненно меньше египетских и не могут сравняться с ними, даже если увеличить их втрое.

Говорят, будто египтяне имели некогда столь короткие годы, что каждый из них ограничивался четырьмя месяцами6); так что более полный и более правильный год, какой теперь имеем и мы, и они, равняются трем их древним годам. Но и при этом греческая история, как я сказал, не может быть согласована с египетской относительно летосчисления. А потому скорее следует верить греческой, так как она не превышает истинного числа лет, содержащихся в наших Священных писаниях. Затем, если это пользующееся особой известностью письмо Александра очень далеко в отношении определения времени от достоверности, то тем менее следует верить тем сочинениям, которые, полные как бы басенной старины, они хотели противопоставить авторитету наиболее известных и божественных книг, которые предсказали, что весь мир будет верить им и которым действительно весь мир стал верить, как было предсказано. Истинность своего повествования о прошедшем они доказали точным исполнением предвозвещенного ими будущего.