Antology_phylosophy

порой разные образы. Будучи совершенной и окрыленной, она парит вышине и правит миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое – тогда она вселяется туда, получив земное тело... а что зовется живым существом, – все вместе, то есть сопряжение души и тела, получило прозвание смертного. (Федр. 246b,c // Платон. Собр. соч. –Т. 2. С. 155.)

Что касается главнейшего вида нашей души, то ее должно мыслить себе как демона, приставленного к каждому из нас богом; это тот вид, который... обитает на вершине нашего тела и устремляет нас от земли к родному небу как небесное, а не земное порождение. (Тимей. 90а // Платон.

Собр. соч. –Т. 3. С. 497.)

Ум – царь неба и земли. <...> Ум либо тождественен с истиной, либо всего более ей подобен и близок. (Филеб. 28с, 65d // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 76.)

Все до сих пор нами сказанное... описывало вещи как они были созданы умом-демиургом... из сочетания ума и необходимости произошло смешанное рождение, нашего космоса. (Тимей. 47е-48а // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 450.)

Ум есть достояние богов и лишь малой горстки людей. (Тимей. 51е // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 455.)

	Материя, идеи, чувственные вещи
Начало <материя>, которому предстояло вобрать в себя все роды вещей, само должно быть
лишено каких-либо форм (	), как при выделывании благовонных [с.47] притираний прежде

всего заботятся о том, чтобы жидкость, в которой должны растворяться благовония, не имела своего запаха. Или это можно сравнить с тем, как при вычерчивании фигур на каких-либо мягких поверхностях не допускают, чтобы на них уже виднелась та или иная фигура, но для начала делают все возможно более гладким. Подобно этому и начало, назначение которого состоит в том, чтобы во всем своем объеме хорошо воспринимать отпечатки всех вечно сущих вещей, само должно быть по природе своей чуждо каким бы то ни было формам. ( Тимей. 50е-51а // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С.

453-454.)

Истинное бытие – это некие умопостигаемые и бестелесные идеи; тела же... они, разлагая в своих рассуждениях на мелкие части, называют не бытием, а чем-то подвижным, становлением.

(Софист. 246b-c // Платон. Собр. соч. –Т. 2. С. 314.)

Идеи пребывают в природе как бы в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, сама же причастность вещей идеям заключается не в чем ином, как только в уподоб-

лении им. (Парменид. 132d // Платон. Собр. соч. –Т. 2. С. 354.)

Существуют определенные идеи, названия которых получают приобщающиеся к ним другие вещи: например, приобщающиеся к подобию становятся подобными, к великости – большими, к красоте – красивыми, к справедливости – справедливыми... (Парменид. 130е, 131а // Платон.

Собр. соч. –Т. 2. С. 351.)

Все идеи суть то, что они суть, лишь в отношении одна к другой, и лишь в этом отношении они обладают сущностью... (Парменид. 133c // Платон. Собр. соч. –Т. 2. С. 355.)

Мы считаем, что есть много красивых вещей, много благ... а также, что есть прекрасное само по себе, благо само по себе...

Вещи можно видеть, но не мыслить, идеи же, напротив, можно мыслить, но не видеть. (Государство.

507b // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 289.)

Разве есть более точный способ созерцания, чем когда человек в состоянии отнести к одной идее множество непохожих вещей? (Законы. 965с // Платон. Собр. соч. –Т. 4. С. 433.)

Если даже их <добродетелей > множество и они разные, все же есть у всех у них одна определенная идея: она-то и делает их добродетелями... (Менон. 72с // Платон. Собр. соч. –Т. 1. С. 577.)

Чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к уму и умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и зрительно воспринимаемым вещам. (Государство. 508с // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 290).

41

Космология

Представляется мне, что для начала должно разграничить вот какие две вещи: что есть вечное, не имеющее возникновения бытие и что есть вечно возникающее, но никогда не сущее. То, что постигается с помощью размышления и объяснения, очевидно, и есть вечно тождественное бытие; а то, что подвластно мнению и неразумному ощущению, возникает и гибнет, но никогда не существует на самом [с.48] деле. Однако все возникающее должно иметь какую-то причину для своего возникновения, ибо возникнуть без причины совершенно невозможно. Далее, если демиург любой вещи взирает на неизменно сущее и берет его в качестве первообраза при создании идеи и потенции данной вещи, все необходимо выйдет прекрасным; если же он взирает на нечто возникшее и пользуется им как первообразом, произведение его выйдет дурным (Тимей. 27d-28a. // Пла-

тон. Собр. соч. –Т. 3. С. 432.)

Рассмотрим же, по какой причине устроил возникновение и эту Вселенную тот, кто их устроил. Он был благ, а тот, кто благ, никогда и ни в каком деле не испытывает зависти. Будучи ей чужд, он пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому. Усмотреть в этом вслед за разумными мужами подлинное и наиглавнейшее начало рождения и космоса было бы, пожалуй, вернее всего. Итак, пожелавши, чтобы все было хорошо и чтобы ничто, по возможности, не было дурно, бог позаботился обо всех видимых вещах, которые пребывали не в покое, но в нестройном и беспорядочном движении; он привел их из беспорядка в порядок, полагая, что второе, безусловно, лучше первого. Невозможно ныне и было невозможно издревле, чтобы тот, кто есть высшее благо, произвел нечто, что не было бы прекраснейшим; между тем размышление явило ему, что из всех вещей, по природе своей видимых, ни одно творение, лишенное ума, не может быть прекраснее такого, которое наделено умом... а ум не может обитать ни в чем, кроме души. Руководясь этим рассуждением, он устроил ум в душе, а душу в теле и таким образом построил Вселенную, имея в виду создать творение прекраснейшее и по природе своей наилучшее. Итак, согласно правдоподобному рассуждению, следует признать, что наш космос есть живое существо, наделенное душой и умом, и родился он поистине с помощью божественного провидения. (Тимей. 29е-30b. // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 433-434.)

Весь этот замысел вечносущего бога относительно бога, которому только предстояло быть, требовал, чтобы тело космоса было сотворено гладким, повсюду равномерным, одинаково распространенным во все стороны от центра, целостным, совершенным и составленным из совершенных тел. В его центре построивший дал место душе, откуда распространил ее по всему протяжению и в придачу облек ею тело извне. Так он создал небо, кругообразное и вращающееся, одноединственное, но благодаря своему совершенству способное пребывать в общении с самим собою, не нуждающееся ни в ком другом и довольствующееся познанием самого себя и содружеством с самим собой. Предоставив космосу все эти преимущества, демиург дал ему жизнь блаженного бо-

га. (Тимей. 34a-b. // Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 437.)

Теория познания

Так вот, считай, что есть двое владык, как мы и говорили: один – надо всеми родами и областями умопостигаемого, другой, напротив, надо всем зримым – не хочу называть это небом, чтобы тебе не казалось, будто я как-то мудрю со словами. Усвоил ты эти два вида, зримый и умопо-

стигаемый? Усвоил. (Государство. 509d.// Платон. Собр. соч. –Т. 3. С. 292.) [с.49]

А раз душа бессмертна, часто рождается и видела все и здесь, и в Аиде, то нет ничего такого, чего бы она не познала; поэтому ничего удивительного нет в том, что и насчет добродетели, и насчет всего прочего она способна вспомнить то, что прежде ей было известно. И раз все в природе друг другу родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, – люди называют это познанием, – самому найти и все остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках: ведь искать и познавать – это как раз и значит припоминать. (Менон. 81с-d // Платон. Собр. соч. –Т. 1. С. 589.)

42

Занебесную область не воспел никто из здешних поэтов, да и никогда не воспоет по достоинству. Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная, без очертаний, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души – уму; на нее-то и направлен истинный род зна-

ния. (Федр. 247с. // Платон. Собр. соч. – Т. 2. С. 157.)

Но душа, никогда не видавшая истины, не примет такого образа, ведь человек должен постигать ее в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятии, но сводимой рассудком воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил память обращена на то, чем божествен бог. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями, всегда посвящаемый в совершенные таинства, становится подлинно со-

вершенным. (Федр. 249b-c. // Платон. Собр. соч. –Т. 2. С. 158.)

Однако ты хочешь установить, что бытие и все умопостигаемое при помощи диалектики можно созерцать яснее, чем то, что рассматривается с помощью только так называемых наук, которые исходят из предположений. Правда, и такие исследования бывают вынуждены созерцать область умопостигаемого при помощи рассудка, а не посредством ощущений, но поскольку они рассматривают ее на основании своих предположений, не восходя к первоначалу, то, по-твоему, они и не могут постигнуть ее умом, хотя она вполне умопостигаема, если постичь ее первоначало. Рассудком же ты называешь, по-моему, ту способность, которая встречается у занимающихся геометрией и им подобных. Однако это еще не ум, так как рассудок занимает промежуточное положение между мнением и умом.

Один лишь диалектический метод придерживается правильного пути: отбрасывая предположения, он подходит к первоначалу с целью его обосновать; он потихоньку высвобождает, словно из какой-то варварской грязи, зарывшийся туда взор нашей души и направляет его ввысь... (Государство. 533с-d // Платон.

Собр. соч. –Т. З. С. 317.)

Когда... кто-нибудь делает попытку рассуждать, он, минуя ощущения, посредством одного лишь разума устремляется к сущности любого предмета и не отступает, пока при помощи самого мышления не постигает сущности блага. (Государство. 532а // Платон. Собр. соч. –Т. З. С. 316.)

...бытие и все умопостигаемое при помощи диалектики можно созерцать яснее, чем то, что рассматривается с помощью так называемых наук, которые исходят из предположений. (Государство. 511с //

Платон. Собр. соч. –Т. З. С. 294.) [с.50]

<Способный диалектически мыслить> сумеет в достаточной ступени различать одну идею, повсюду пронизывающую многое, где каждое отделено от другого; далее, он различит, как многие отличные друг от друга идеи охватываются извне одною и, наоборот, одна идея связана в одном месте совокупностью многих, наконец, как многие идеи совершенно отселены друг от друга. Все это называется уметь различать по родам, насколько каждое может взаимодействовать (с другим) и насколько нет. (Софист. 253d-e // Пла-

тон. Собр. соч. – Т. 2. – C. Там же. Т. 2. C. 324.)

Если желаешь поупражняться <в диалектике> получше, то следует... делать вот что: не только предполагая что-нибудь существующим, если оно существует, рассматривать выводы из этого предположения, но также предполагая то же самое существующим... допустить, что существует многое, и посмотри, что должно из этого вытекать как для многого самого по себе в отношении к самому себе и к единому, так и для единого в отношении к самому себе и к многому. С другой стороны, если многого не существует, то опять надо смотреть, что последует отсюда для единого и для многого в отношении их к себе самим и друг к другу... (Парменид. 136а-b // Платон. Собр. соч. – Т. 2. – C. 358.)

Великие мифы и эмблематические образы, выражающие основные понятия философии Платона

43

[МИФ О ПЕЩЕРЕ]

–После этого, – сказал я, – ты можешь сравнить человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности с таким состоянием. Представь, что люди находятся в подземелье наподобие пещеры, во всю длину которой есть широкий просвет. С малых лет на ногах и шеях люди носят оковы, так что им и с места не двинуться, а видят они лишь то, что прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, горящему далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь себе, невысокой стеной вроде ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, водящих поверх ширмы кукол.

–Это я себе представил, – сказал Главкон.

–Так представь же себе и то, что за стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, некоторые из несущих разговаривают, а другие молчат.

–Странный рисуешь ты образ и странных узников!

–Подобных нам. Разве тебе не кажется, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

–Как же им видеть что-то иное, если всю жизнь они вынуждены держать [с.51] голову непод-

вижно?

–А предметы, проносимые там, за стеной? Не то же ли самое происходит и с ними?

–То есть?

–Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

–Непременно так.

–Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

–Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

–Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

–Это совершенно неизбежно.

–Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы с ними естественным путем случилось нечто подобное.

Когда с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх, в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. А как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к подлинному бытию, он смог бы обрести верное видение? А если станут указывать на тот или иной несомый предмет, заставят отвечать на вопрос, что это такое? Не кажется ли тебе, что трудности так смутят его, что он подумает, будто куда больше правды в видимом раньше, чем в том, что ему показывают теперь?

–Конечно, именно так и подумает.

–А если он принужден будет смотреть прямо на самый свет, разве не заболят у него глаза и не отвернется он поспешно к тому, что привык видеть, считая, что это и в самом деле достовернее вещей, которые ему теперь показывают?

–Пожалуй, это так.

–Ну а если кто-то потянет его по круче вверх, в гору, и не отпустит, пока не извлечет на божий свет, разве бывший узник не будет страдать и не возмутится таким насилием? А при выходе на

44

свет разве его глаза не ослепит такое сияние, что и рассмотреть он не сможет ни одного предмета из тех,

оподлинности которых ему теперь говорят?

–Да, сразу ему не разглядеть.

–Нужна привычка, чтобы узнать все, что есть наверху. Начинать надо с самого легкого: смотреть сначала на тени, потом на отражения людей и предметов в воде и уж потом – на сами вещи. Причем само небо и все, что на нем, ему лучше рассматривать не днем, а ночью, то есть созерцать звездный свет и Луну, а не Солнце и солнечный свет.

–Несомненно. [с.52]

–В конце концов, я думаю, этот человек оказался бы в состоянии видеть самое Солнце, находящееся в зените, понимать его свойства, не ограничиваясь наблюдением обманчивого отражения в воде или других чуждых ему средах.

–Конечно, все это станет доступно.

–И тогда он сделает вывод, что от Солнца зависят и времена года, и течение лет, что оно ведает всем в видимом пространстве, оно же каким-то образом есть причина всего, что он и другие узники видели раньше в пещере.

–Ясно, что он придет к такому выводу после подобных наблюдений.

–Так как же? Припомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и собратьев из заточения, сочтет ли он блаженством перемену своего положения и пожалеет ли своих друзей?

–И еще как.

–А если они, воздавая какие-то почести и хвалу друг другу, награждали отличившихся самым острым зрением в наблюдениях за проносимыми мимо предметами, в запоминании, что появляется раньше, а что позже, в предсказывании грядущего, то, как ты думаешь, хотел бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто из них пользуется влиянием? Или он пожелал бы, как говорит Гомер, "подобно поденщику, работая в поле, службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный", терпеть что угодно, только бы не разделять представлений узников и жить иначе, чем они?

–Я-то думаю, он предпочтет стерпеть что угодно, лишь бы жить иначе.

–Обдумаем вот что еще: если б такой человек опять спустился в подземелье, что станет с его глазами с уходом от солнечного света в царство тьмы? Не ослепнет ли снова?

–Конечно.

–А если снова придется спорить с вечными узниками, разбирая смыслы тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут – а на это уйдет немало времени, – разве не покажется он нелепым? О нем станут говорить, что после восхождения вернулся он с испорченным зрением, а значит, другим не стоит стремиться туда. Разве не убили бы они, попадись им в руки, того, кто взялся бы освободить и увести наверх узников?

–Непременно убили бы.

–Так вот, дорогой Главкон, такое уподобление следует применить ко всему ранее сказанному. Охватываемая зрением область сродни тюремному жилищу, а свет от огня подобен мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся на вершине, означает подъем души в область умопостигаемого. Если ты предположишь это, постигнешь мою заветную мысль, если тебе интересно ее узнать, а верна ли она, то ведомо лишь богу. А мне вот что видится: во всем познаваемом идея Блага дана как предел. Она с трудом различима, но стоит ее различить, как приходится сделать вывод, что именно в ней – причина всего истинного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и царство света, а в области умопостигаемого она сама – владычица, от которой зависят истина и разумение, значит, на нее должен взирать тот, кто хочет разумной личной и общественной жизни. [с.53]

–Я согласен с тобой, насколько понимаю.

45

– Тогда согласись со мной и не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят более интересоваться человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. (Государство, 514а – 517d //

Платон. Собр. соч. – Т. 3. С. 295-298.)

[УЧЕНИЕ О ЧЕЛОВЕКЕ И ЕГО БЕССМЕРТНОЙ ДУШЕ]

Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего. У богов и кони и возничие одинаково благородны и происходят от благородных, а у всех прочих они смешанного происхождения. Во-первых, нами правит пара гнедых, и потом, из двух коней один прекрасен, благороден и рожден от таких же породистых коней, а другой конь – его противоположность, да и предки у него другие. Необходимо понять, что править нами – дело тяжкое и неблагодарное. Попробуем сказать и о том, в каком смысле живое существо стали называть смертным и бессмертным.

Всякая душа ведает всем неодушевленным; кружа по всему небу, она принимает то одну форму, то другую. Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит миром. Когда же теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое, тогда, получив земное тело, она вселяется в него, так оно движется, благодаря ее силе, словно само по себе. То, что называется живым существом, есть целое, то есть сопряжение души и тела, оно-то и получило другое имя – смертного. О бессмертном же нельзя судить лишь по одним только разумным доводам. Не познав как следует и не увидев бога, мы воображаем себе некое бессмертное существо с душой и телом, причем нераздельных на венные времена. Впрочем, как угодно богу, пусть так и считается.

Мы попытаемся понять, почему душа теряет крылья. Причина здесь, видимо, такая: крылу от природы свойственна способность подымать тяжелое туда, где обитает племя богов. Из всего, связанного с телом, душа более всего приобщилась к божественному, ведь оно прекрасно, мудро, доблестно и так далее; им и вскармливается душа, взращиваются ее крылья, а от противоположного – безобразного и дурного – она чахнет и гибнет.

Зевс, великий небесный вседержитель, на крылатой колеснице едет первым, он обо всем заботится и все упорядочивает. За ним следует воинство богов и гениев, выстроенное в одиннадцать рядов. Впереди каждого ряда – один из двенадцати главных богов. Одна только Гестия не покидает дома богов.

В пределах неба есть много блаженных зрелищ и путей, коими следуют боги; каждый из этого счастливого сонмища свершает свое, а за ними следует тот, кто хочет и может, – ведь зависть чужда богам.

Отправляясь на праздничный пир, они поднимаются к вершине небесного свода, и уже там их колесницы, не теряющие равновесия и хорошо управляемые, легко совершают путь. Зато остальные двигаются с трудом, ибо причастный пороку конь тяготеет к земле и тем удручает возничего, вырастившего его плохим. От этого душе приходится мучиться и постоянно напрягаться. (Федр, 246a247b // Платон. Собр. соч. – Т. 2. С. 155-156.) [с.54]

Гиперурания, или О том, что над небесами

Души, называемые бессмертными, достигнув вершины, выходят наружу и останавливаются на небесном хребте. Они стоят, небесный свод несет их кругообразно, а они созерцают то, что за пределами неба.

Наднебесную Гиперуранию никто из поэтов не описал и никогда не воспоет по достоинству. А она такова. В самом деле, когда говоришь об истине, надо иметь мужество говорить правду. Это бесцветная, расплывчатая, неосязаемая сущность, подлинно существующая и известная лишь кормчему души – уму; от нее-то и происходит истинный род знания.

Мысль бога питается умом и чистым знанием, как и мысль всякой души, стремящейся воспринять надлежащее. Раз увидев бытие, хоть и на краткий миг, ум блаженствует созерцанием ис-

46

тины, пока небесный свод не перенесет его по кругу на то же место. В круговращении душа созерцает Справедливость как таковую. Благоразумие, Знание – не то знание, что обязано становлению, не то иное, что находится в ином, называемом нами пока существующим, но подлинное знание о подлинно существующем. Насладившись созерцанием подлинно сущим, душа вновь спускается во внутреннюю область неба и возвращается домой. Придя домой, возничий ставит коней к яслям, задает им амброзии и поит нектаром. Такова жизнь богов.

Что касается остальных душ, то те, что лучше всего следовали и подражали богу, поднимаются в занебесную сферу, а голова возничего все время приподнята, хотя другие кони мешают созерцанию в круговом движении. Другие души то поднимаются, то опускаются – кони рвут так сильно, что одно они видят, другое – нет. Вслед за ними и остальные души жадно стремятся кверху, но им это не под силу; они носятся по кругу в глубине, топчут и мнут друг друга, пытаясь опередить.

В возникающем смятении коней душит упряжка, возничим уже никак не справиться, многие покалечены, а у иных сломаны крылья. Как ни стараются, им не достичь подлинного бытия; не умея созерцать, души довольствуются мнениями, скудным пропитанием.

Причина того, почему души стремятся попасть на равнину истины, в том, что именно на ее лугах может напитаться лучшая часть души, да и природа крыльев, дающих душе высоту, питается тем же. (Федр. 247b-248c // Платон. Собр. соч. – Т. 2. С. 156-157.)

Эсхатологические судьбы душ и метемпсихоз

Закон же Адрастеи таков: душа, последовавшая за богом и познавшая хоть частичку истины, останется невредимой. Если она не потеряет способности следовать за ним. то всегда будет благополучна. Когда же станет неспособной следовать, ее постигнет несчастье – забвение и злобная ярость, она отяжелеет, потеряет крылья и упадет на землю. Так, в первом поколении она не сможет поселиться ни в одном живом существе. Душа того, кто, напротив, видел много хорошего, переселится в тип человека, который станет философом, поклонника мудрости или прекрасного, любовника муз. Следующая за ней душа переселится в царя, почитающего законы, в воителя или того, кто способен управлять. Третья станет душой государственного [с.55] деятеля, хозяина, добытчика; четвертая – трудяги, гимнаста или врачевателя; пятая по порядку будет вести жизнь прорицателя или причастного к. таинствам человека; шестой пристанет подвизаться в поэзии или иной форме подражания; седьмая будет душой ремесленника или земледельца; восьмая – софиста или демагога; девятая – душой тирана.

Тот, кто проживет в согласии со справедливостью, заслужит лучшую долю, а тот, кто ее нарушит, получит по заслугам – худшую. Туда, откуда душа родом, она не вернется ранее чем через десять тысяч лет: ведь раньше этого срока ей не окрылиться. Исключение составляют души тех, кто искренне возлюбил мудрость и любил юношей философской любовью. Эти души окрыляются за три тысячелетних круговорота, и если три раза подряд изберут для себя такой образ жизни, на трехтысячный год отходят. Остальные по окончании своей первой жизни подвергаются суду, а после приговора суда одни отбывают наказание, сошедши в подземные темницы, другие же, кого Дике освободила от груза и подняла на уровень неба, ведут жизнь в соответствии с земной, как они прожили в человеческом облике.

На тысячный год и те и другие являются, чтобы получить себе новый удел и выбрать вторую жизнь, какую кто захочет. В этот момент душа человеческая может получить и жизнь животного, а из животного, которое когда-то было человеком, душа может снова вселиться в человека. Но душа, не видавшая света истины, никогда не примет форму человеческого образа, ведь человек должен постигать ее в соответст-

Метемпсихоз – переселение душ

47

вии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий, сводимой разумом воедино. А знание есть припоминание того, что душа некогда видела, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере сил память обращена на то, чем божествен бог. Только тот, кто правильно пользуется такими воспоминаниями, посвящаемый в совершенные таинства становится подлинно совершенным. А так как он стоит вне человеческой суеты и обращен к божественному, то толпа, разумеется, станет травить его как помешанного, ведь его экстатичность скрыта от большинства.

Вот к чему пришли мы, рассуждая о четвертом виде неистовства. Взирая на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту неземную, подлинную, человек окрыляется, а окрылившись, стремится взлететь. Не набрав сил, подобно птенцу, он глядит вверх, не замечая, что происходит внизу, – вот причина его неистовства. Из всех видов исступленности, экстаза эта – наилучшая по самому своему происхождению, как для живущего вне себя, так и для того, кто разделяет с ним экстаз. Причастный к прекрасному неистовый человек называется влюбленным. Ведь, как мы говорили, всякая человеческая душа была созерцательницей бытия, иначе она не вселилась бы в живое существо...

Допущенные к непорочным, простым, счастливым, неколебимым видениям, мы созерцали их в чистом свете, чистые сами и еще не отмеченные, словно надгробием, оболочкой, называемой телом, которую мы не можем сбросить, как улитка свой домик. Благодаря памяти возникает тоска по тому, что ушло, вот почему мы подробно об этом говорим. Красота сияла посреди всего, что там было. Когда мы [с.56] пришли сюда, то стали воспринимать ее сияние посредством самого острого из наших чувств – зрения. Но разумение недоступно зрению, иначе оно возбудило бы необыкновенную любовь, будь его образ как-то доступен зрению. Только одной красоте выпало на долю быть наиболее зримой и привлекательной. Посвященный в таинства или испорченный человек не слишком стремится отсюда туда, где есть красота как таковая. Здесь он видит то, что носит с ней одинаковое название, и, глядя на ее земной облик, он не испытывает благоговения, но, следуя похоти, как четвероногое животное, он пытается покрыть и оплодотворить ее. Он не боится своей наглости и не стыдится гнаться за противоестественным наслаждением. Между тем тот, кто только что посвящен в таинства, много созерцавший в свете божественного облика, воспроизводящий ту красоту или идею тела, сперва испытывает трепет, на него находит страх, как это было с ним тогда. Затем он смотрит на объект любви с благоговением, как на бога, если не побоялся бы прослыть сумасшедшим, то стал бы совершать жертвоприношения своему любимцу, как богу. При одном взгляде его бросает в пот и жар, как в лихорадке.

Глазами увидев истечение красоты, человек согревается, а этим укрепляется природа крыла: теплом согревается все, ранее затвердевшее от сухости и мешавшее росту. Благодаря усиленному питанию корни перьев набухают, крылья начинают быстро расти от корня по всей душе, вспоминающей, что искони она была вся пернатой. Пока все это происходит, душа кипит и рвется наружу. Когда режутся зубы, бывает раздражение в деснах. Так душа, когда начинают расти крылья, вскипает и при этом испытывает раздражение и зуд. (Платон, Федр, 247b – 251с // Т. 2. – С 157-160.)

Этика

А вам, мои судьи, я хочу теперь объяснить, почему, на мой взгляд, человек, который действительно посвятил жизнь философии, перед смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага.

Те, кто подлинно предан философии, заняты, по сути вещей, только одним – умиранием и смертью. (Федон. 63е-64а // Платон. Собр. соч. – Т. 2. – С.14.)

Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя философ, что освобождает душу от общения с телом в несравненно большей мере, чем любой из людей? Да, пожалуй. (Федон. 65а //

Платон. Собр. соч. – Т. 2. – С.15.)

48

Если бы смерть была концом всему, она была бы счастливой находкой для дурных людей: скончавшись, они разом избавлялись бы и от тела, и – вместе с душой – от собственной порочности. Но на самом-то деле, раз выяснилось, что душа бессмертна, для нее нет, видно, иного прибежища и спасения от бедствий, кроме единственного: стать как можно лучше и как можно Разум-

нее. (Федон. 107c,d // Платон. Собр. соч. – Т. 2. – С.269.)

Вот каким путем нужно идти в любви – самому или под чьим-либо руководством; начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх – от одного прекрасного тела к двум, от двух – ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к [с.57] тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное. И в созерцании прекрасного самого по себе, дорогой Сократ, – продолжала мантинеянка, – только и может жить человек, его увидевший. (Пир. 121с,d // Платон.

Собр. соч. – Т. 2. – С.121-122.)

Значит, если есть какое-либо благо, не причастное к знанию, то, может быть, и добродетель не есть знание; если же нет такого блага, которое не охватывалось бы знанием, то мы, предположив, что добродетель – это знание, сделаем верное предположение. (Менон. 87d // Платон.

Собр. соч. – Т. 1. С. 598.)

Так вот, если добродетель – это нечто, обитающее в душе, и если к тому же она не может не быть полезной, то, значит, она и есть разум: ведь все, что касается души, само по себе не полезно и не вредно, но становится вредным или полезным благодаря разуму или по безрассудству. В согласии с этим рассуждением добродетель, коль скоро она полезна, и есть не что иное, как разум. (Ме-

нон. 88c-d // Платон. Собр. соч. – Т. 1. С. 599.)

Учение о государстве

Государство, – сказал я, – возникает, как я полагаю, когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждается еще во многом... Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства... (Государство. 369b-c // Платон.

Собр. соч. – Т. 3. С. 130.)

Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино – государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди –

аих много – которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол... (Государство. 473d // Платон. Собр. соч. – Т. 3.

С. 252.)

Хотя все члены государства братья..., но бог, вылепивший нас, в тех из вас, кто способен править, примешал при рождении золота, и поэтому они наиболее ценны, в помощников их – серебра, железа же и меди в земледельцев и разных ремесленников. Вы все родственны, но большей частью рождаете себе подобных, хотя все же бывает, что от золота родится серебряное потомство,

аот серебра – золотое; то же и в остальных случаях. От правителей бог требует прежде всего и преимущественно, чтобы именно здесь они оказались доблестными стражами и ничто так усиленно не оберегали, как свое потомство, наблюдая, что за примесь имеется в душе их детей, и, если ребенок родится с примесью меди или железа, они никоим образом не должны иметь к нему жалости, но поступать так, как того заслуживают его природные задатки, то есть включать его в число ремесленников или земледельцев; если же родится кто-нибудь с примесью золота или серебра, это надо ценить и с почетом переводить его в стражи или в помощники. (Государство. 415a-с // Пла-

тон. Собр. соч. – Т. 3. С. 184-185.)

49

Сейчас мы лепим в нашем воображении государство, как мы полагаем, [с.58] счастливое, но не в отдельно взятой его части, не так, чтобы лишь кое-кто в нем был счастлив, но так, чтобы оно было счастливо все в целом... (Государство. 420с // Платон. Собр. соч. – Т. 3. С. 189.)

Таким образом, при росте и благоустройстве нашего государства надо предоставить всем сословиям возможность иметь свою долю в общем процветании, соответственно их природным данным. (Государство. 421с // Платон. Собр. соч. – Т. 3. С. 190.)

Так, по-видимому, мы нашли для наших стражей еще что-то такое, чего надо всячески остерегаться, – как бы оно не проникло в государство незаметным для стражей образом.

–Что же это такое?

–Богатство и бедность. Одно ведет к роскоши, лени, новшествам, другая кроме новшеств –

книзостям и злодеяниям. (Государство. 421e-422a // Платон. Собр. соч. – Т. 3. С. 191).

АРИСТОТЕЛЬ (384-322 до н.э.)

Творчество Аристотеля содержит в себе обобщение философской деятельности в Древней Греции. Глубокое понимание ценности сделанного до него выдающимися его предшественниками позволило Аристотелю переосмыслить всю предшествующую философскую мысль и выйти далеко за ее пределы.

Область философских интересов Аристотеля велика. Для понимания философии Аристотеля важно обратить внимание, прежде всего, на его учение о бытии, его теорию познания, его учение о человеке и обществе. Большой интерес представляют рассуждения Аристотеля о философии и ее предназначении в человеческой жизни.

Всвоем учении о бытии Аристотель стремился к созданию целостного представления о мире, такой теории, которая позволила бы с единых позиций истолковывать все многообразие существующего. В этом отношении особенно интересны его мысли о сущем и сущности, о природе и материи, о движении и причине. Аристотель не согласился с теорией идей (эйдосов) Платона и подверг ее критике.

Вучении о познании Аристотель четко обозначил основную философскую проблематику: проблема объекта познания, роли чувств и разума в достижении истины, соотношения знания и опыта, а также вопрос

отеоретических способах познания. Он впервые создал целостную систему философских понятий – категорий и определил собственную позицию в вопросе об истине.

Для последующего развития учения о человеке большую роль сыграли идеи Аристотеля о душе и мышлении. В учении о человеке Аристотель выразил свое понимание человека как общественного существа, как носителя разума и нравственности. В философии Аристотеля нашли свое обобщение и развитие идеи о роли собственности в человеческой жизни, об условиях добродетельной жизни, о возможности достижения счастья. Аристотель создал теорию государства, в которой [с.59] уделил главное внимание проблемам социальной справедливости, общественной пользы, нравственных основ политической деятельности. Аристотель выступал как сторонник общественной жизни, основанной на разумных началах, как противник всякого рода тиранических и деспотических режимов. Высшим назначением государства Аристотель считал содействие счастливой жизни людей. Разумеется, все идеи Аристотеля несут на себе отпечаток его времени, особенностей эпохи IV столетия до н.э.

Труды Аристотеля: «Метафизика», «О душе», «Политика», «Категории», «Никомахова этика», «Большая этика» и др.

Офилософии

Азнание и понимание ради самого знания и понимания более всего присущи науке о том, что наиболее достойно познания, ибо тот, кто предпочитает знание ради знания, больше всего предпочтет науку наиболее совершенную, такова наука о наиболее достойном познании. А наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное, а не они через то, что им подчинено. И наука, в наибольшей мере главенствующая и главнее вспомогательной, – та, которая познает цель, ради которой надлежит действовать в каждом отдельном случае; эта цель есть в каждом отдельном

50