Реферат Миронов Б.Н

Реферат

Монография включает Предисловие, написанное Питером Гетреллом, Дэвидом Мейси, Грегори Фризом, ответ Б. Н. Миронова на критику, Введение, 11 глав, Статистическое приложение (Россия и великие державы в XIX-XX вв. в цифрах), Хронологию основных событий социальной истории России XVIII-начала XX в., Список использованных источников и литературы, Указатель имен, Предметный указатель и 214 иллюстраций.

В главе 1 "Территориальная экспансия и ее последствия: национальный вопрос, природные ресурсы и обширность территории" автор проанализировал болезненную для России тему - расширение территории и проблемах, которые оно ставило перед обществом и государством, а также влияние географического и демографического факторов на социальное и экономическое развитие страны.

О российской колонизации - сюжете подверженному сильному влиянию международной политической конъюнктуры - написано много как в России, так и за рубежом и высказано несколько точек зрения: от признания России агрессивной империалистической державой, стремящейся к бесконечному расширению своих границ, до оправдания колонизационного движения интересами населения присоединенных территорий. По мнению Миронова, колонизация имела важные позитивные последствия для России: увеличение природных ресурсов; перемещение центра населения и хозяйственной деятельности с Севера на Юг, в более благоприятную географическую среду; повышение безопасности проживания русских в пограничных районах и благодаря этому более рациональное перераспределение трудовых ресурсов между районами старого и нового заселения; плодотворное влияние на российское общественное устройство сословно-корпоративной организации, более развитой культуры и экономики, существовавших в инкорпорированных западных областях. Однако колонизация имела и негативные последствия: обусловливала экстенсивный характер природопользования, способствовала формированию аморфной системы сельских и городских поселений со слабой инфраструктурой, и, самое важное - создала в конце концов серьезную национальную проблему и затруднила формирование единой российской нации, наподобие американской или французской. Национальный вопрос оказывал травматическое влияние на социальные процессы в "метрополии" - требовались значительные средства на поддержание общественной стабильности, что тормозило экономическое развитие; возрастал налоговый пресс, что вызывало недовольство русского населения; нерусские народы подавали пример нелояльности к властям, что способствовало общему росту оппозиционных настроений в стране и ослаблению авторитета центральной власти. Автор полагает, что без территориальной экспансии Россия осталась бы небольшой и очень отсталой европейской страной, каковой она и была в действительности до XVI в., и никаких серьезных достижений в области литературы, искусства, науки и технологии ожидать от нее не приходилось бы, как нельзя было бы рассчитывать и на высокий уровень жизни ее граждан.

На вопрос, была ли Россия колониальной державой в европейском смысле этого слова, Миронов отвечает отрицательно, хотя элементы колониализма, по его мнению, наблюдались, например по отношению к народам Сибири, и считает, что ярлык "колониальной державы" не соответствовал сущности Российской империи. Автор всесторонне аргументирует свою точку зрения. Во-первых, русские не были "господствующим" народом империи: они подвергались частичной социальной дискриминации по сравнению с нерусскими и уступали ряду народов (например, немцам, полякам и евреям) по степени урбанизированности, уровню грамотности, экономическому развитию, по числу лиц, занятых в сфере интеллектуального труда. Русские в массе всегда жили хуже, чем нерусские. И если по уровню жизни судить по средней продолжительности жизни, то русские даже на рубеже XIX-XX вв. уступали не только латышам, эстонцам, литовцам, евреям и полякам, но также украинцам, белорусам, татарам и башкирам. Во-вторых, национальная политика России отличалась прагматизмом и терпимостью по отношению к нерусским, ставила на первое место не экономические, а политико-стратегические задачи; религиозная и языковая ассимиляция и долгое время также административно-правовая интеграция не входили в ее цели, "господствующий" народ не поглощал побежденных. Нерусские к этому настолько привыкли, что всякие попытки интеграции и модернизации вызывали у них бурный протест, который подрывал стабильность социально-политического порядка и заставлял центральное правительство скоро от них отказываться. В-третьих, в экономическом и культурном смысле русский центр уступал западной периферии и незначительно превосходил большинство своих восточных и южных окраин. Сама Россия в императорский период вследствие относительной культурной и экономической отсталости находилась в существенной зависимости от иностранного капитала, европейской науки и технологии. В-четвертых, Российская империя держалась в решающей степени на династическом и сословном принципе, а не на этническом и религиозном самосознании русских. Специфически имперский характер российского политического устройства обеспечивал возможность управления многонациональным государством, которое включало десятки народов, находившихся на разных ступенях развития, позволил России успешно конкурировать с колониальными империями Запада и выдержать борьбу с восточными империями. Сам факт достижения Россией международного статуса империи считался в свое время и в действительности был огромным достижением - не случайно потребовалось более двух десятков лет, чтобы после принятия Петром I титула императора в 1721 г. он был признан всеми великими державами: Швеция признала новый титул в 1723 г., Турция - в 1739 г., Англия и Германия - в 1742 г., Франция и Испания - в 1745 г.; позже всех Польша - в 1762 г.

Анализируя национальную политику центрального правительства, Миронов отмечает, что до 1863 г. она отличалась большой терпимостью к особенностям быта нерусских народов и не ставила своей целью создание единой российской нации. Только после 1863 г. национальная политика под влиянием европейской модели решения национального вопроса стала склоняться к последовательной интеграции всех частей империи в цельное национальное государство, но ввиду огромного многообразия этносов интеграция под ругательным термином русификация проводилась в разных регионах и среди разных народов с разной глубиной и интенсивностью, а иногда и с отклонениями от генеральной линии. Так, в отношении евреев, ногайских и крымских татар, черкесов и некоторых других народов сегрегация и принуждение к эмиграция были признаны более целесообразными средствами решения национальных противоречий, а в отношении кочевников, охотников и собирателей и оседлых мусульман Средней Азии была сохранена прежняя политика сосуществования. Интеграционная политика находилась в прямой зависимости от степени языковой, конфессиональной и культурной близости народов и опасности, которую они представляли для формирования единого национального государства.

В своей трактовке национальных движений в России автор использует схему, предложенную чешским историком М. Хрохом, полагая однако, что она служит удобным инструментом, пригодным для анализа европейских национальных движений в определенный период европейской истории, но ни в коем случае не является железным законом исторического развития всех народов, входящих в состав многонациональных государств. Нет достаточных оснований полагать, что закономерности развитие национального сознания и национальных движений везде и всегда с неумолимостью физических законов приводят к возникновению сепаратистских настроений в многонациональным государстве, что распространяя образование и культуру, создавая письменность и литературные языки, способствуя появления высокой литературы и искусства, развивая национальные элиты, многонациональная страна готовит предпосылки для своего будущего распада. предпосылки для своего будущего распада. Теоретики модернизации полагают, что социальные отношения, основанные на первичных привязанностях - узах крови, расы, языка и религии - являются мощной силой в традиционных, доиндустриальных обществах, в современных развивающихся странах, но с приходом индустриальной эры должны слабнуть. Пример дореволюционной России говорит о том, что стремление к культурно-национальной автономии перерастало в желание отделиться не автоматически, не само по себе, а лишь под влиянием конкретных обстоятельств: 1) насколько стремления к национально-культурной автономии удовлетворялись центральным правительством, 2) насколько демократизировалась Россия, 3) насколько привлекательным было ее экономическое положение и развитие, 4) насколько выгодно было в экономическом и культурном смысле отделение для данного народа. Изменение национальной политики в начале XX в. стало назревшей задачей российского правительства уже только по той причине, что русские составляли всего 45% населения России, а нерусские народы проявляли настойчивое стремление к автономии. Вместо этого центральное правительство долгое время не шло на уступки, что, можно думать, способствовало развитию сепаратизма и в конечном итоге привело к развалу империи в 1917 г. Колебания национальных политических партий в 1917 г. в отношении того, оставаться с Россией или отделяться от нее, очень симптоматичны. Они показывают, во-первых, что изменение курса Временного правительства в национальном вопросе, согласившегося на федеральное устройство России и даже признавшего в сентябре 1917 г. (хотя условно, до окончательного рассмотрения этого вопроса Учредительным собранием) право наций на самоопределение, создавало реальные предпосылки на разрешение национальных проблем мирным путем и в рамках демократического государства и, во-вторых, что только неудачный для России ход военных событий и победа большевиков окончательно предопределили развал страны. Приход большевиков к власти способствовал этому процессу в трех отношениях. Во-первых, из русских политических партий только большевики поддерживали лозунг национального самоопределения. Во-вторых, их приход к власти предопределял возникновение гражданской войны в России, участвовать в которой не хотел ни один народ. В-третьих, в условиях анархии сепаратистам было легче добиваться своих целей.

Несмотря на печальный финал российской колонизации, Миронов полагает, что общий ее итог оказался положительным не только для властной русской элиты, но для всего Российского государства и входивших в его состав народов. Если даже допустить, что на начальных этапах исторического развития природа обделила Россию ресурсами или не была к ней достаточно щедрой, то этот недостаток был с лихвой компенсирован в ходе ее территориального расширения, которое превратило ее в мощную державу, богатую природными ресурсами. Уже в XVIII-начале XX в. проблема состояла не в величине природных ресурсов, а в их разведке, доступности и использовании. Следовательно, цена, которую заплатили русские за свою территориальную экспансию была высокой, но не чрезмерной. По мнению автора, в конечном счете от российской экспансии выиграли и все народы, вошедшие в состав империи, включая тех, которые потом вышли из нее. Всем, включая русских, Россия обеспечивала безопасность, всем, а нерусским даже в большей степени, помогала развиваться и во всяком случае этому не препятствовала. Под крышей России многие народы создали свою письменность, интеллигенцию, высокое искусство, государственность со значительно меньшими издержками, чем они могли этого сделать вне России.

Большое внимание в первой главе уделено также проблеме влияния географической среды на социальные процессы, экономику, общественные и политические институты. Для русских эта тема, как и колонизация, также является болезненной: богатая природными ресурсами страна, а народ не благоденствует в экономическом отношении. Спектр мнений по данному вопросу также широк. Одни, преимущественно иностранные, исследователи используют этот сюжет для доказательства неспособности населения России воспользоваться своими богатствами вследствие недостатков их общественных и политических институтов, например, общины или абсолютизма. Другие, главным образом русские, авторы применяют дефекты российских общественных и политических институтов объясняют особенностями географической среды. И здесь автору удается избежать крайностей. Он считает, что роль географической среды, в которой происходило развитие России, велика, особенно на ранних стадиях. Например, бесспорно влияние климата на земледелие, животноводство и другие явления, непосредственно связанные с биосферой. Он не отрицает, что среда обитания оказывает влияние на социальные процессы и, как теперь полагают ученые-социобиологи, на популяционную генетику человека, на социальное поведение и социальную и этническую психологию. Однако это влияние не было решающим, а всякие общие соображения на этот счет носят в значительной степени умозрительный характер и не могут быть ни обоснованы, ни проверены: влияние климата и вообще географической среды на экономические и социальные явления - на общественные и политические институты, социальные напряжения, политику, цены и т. д. - опосредовано и усложнено влиянием других факторов, отделить которые друг от друга и оценить точно, статистически их влияние на общество и человека не представляется возможным. По мнению автора, на более твердой почве стоят предположения, связывающие социальные и экономические явления с демографическими, хотя и здесь демография не была решающим фактором социального развития. Увеличение плотности населения постоянно заставляло людей искать способы борьбы с относительным перенаселением. Различные народы выбирали разные пути в зависимости от природных условий, политических и социальных институтов, менталитета, традиций, обычаев и закона: сокращение рождаемости, или уменьшение числа детей в семье, сначала через увеличение возраста вступления в брак, затем с помощью различных методов контрацепции; переключение населения из сельского хозяйства в промышленность, ремесло и торговлю; эмиграции; экспансия и колонизация. Россия долгое время предпочитала территориальный рост, и этот способ борьбы с перенаселением, как доказывается в книге, являлся оптимальным для страны, бедной капиталом и богатой рабочими руками и землей.

Эта глава, как впрочем, и все другие, отличается академизмом: никаких спекуляций - все свои выводы автор тщательно аргументирует, по возможности статистическими данными. Два характерных примера. В подтверждение своего тезиса, что основной принцип национальной политики состоял в создании некоторых преимуществ в правовом и материальном положении "инородцев" сравнительно с русскими (первые не закрепощались, не рекрутировались в армию, имели налоговые льготы и др.), приводится интересная таблица о налогах, которые собирались по регионам империи в 1886-1895 гг. (т. 1, с. 33). Ее данные ясно показывают, что налоговое бремя населения великороссийских губерний было в среднем на 59% больше, чем у населения национальных окраин. Отрицательные последствия интеграционной политики центрального правительства после 1863 г. автор доказывает данными о национальном составе 7 тыс. революционеров в 1907-1917 гг. Принимая революционную активность русских за единицу, оказывается, что латыши были в 8 раз активнее русских, евреи - в 4, поляки - в 3, армяне и грузины - в 2 раза. Среди руководства революционных организаций - всюду преобладали лица нерусского происхождения: среди народников в 1870-1880-х гг. на долю нерусских приходилось около 50%, среди лидеров социалистов-революционеров и большевиков преобладали евреи, среди меньшевиков - грузины, евреи и лица других нерусских национальностей (т. 1, с. 42).

В главе 2 "Социальная структура и социальная мобильность" впервые в историографии предпринята попытка проследить, как изменялась социальная структура российского общества с конца XVII в. до начала XX в. и какую роль в этом играла социальная мобильность. В своем анализе автор использует стандартные понятия "сословие", "класс", "стратификация" и "социальная мобильность" не в марксистской интерпретации, а так, как принято в мировой социальной науке, что позволяет более корректно анализировать социальную структуру и проводить международные сравнения. Он считает, что Московское государство являлось государством бессословным: б(льшая или меньшая имущественная состоятельность, виды имущества и занятия служили наиболее важными отличительными признаками социальных групп, которые были открыты на входе и выходе. Основные категории населения не являлись сословиями в европейском смысле этого понятия, но они также не вполне соответствовали современному понятию "класс", так как происхождение играло важную, а в случае с элитой решающую роль для социальной идентификации. Принятие нового Уложения 1649 г. ускорило развитие наметившейся тенденции к превращению социальных групп в сословия. Если до этого времени они различались преимущественно обязанностями, то теперь они стали различаться также и правами.

В XVIII в. процесс формирования сословий пошел еще более быстрыми темпами, чему очень способствовали Манифест о вольности дворянства 1762 г. и жалованные грамоты дворянству и городам 1785 г. К концу XVIII в. в России в основных чертах, хотя и с некоторыми особенностями сравнительно с западноевропейскими странами, сформировались сословия, которые обладали основными признаками истинного сословия: (1) их сословные права были закреплены в законе; (2) права являлись наследственными и безусловными; (3) они имели свои сословные организации (дворянские собрания, городские думы, купеческие, мещанские, ремесленные, крестьянские общества и другие) и сословный, независимый от коронной администрации суд; (4) пользовались правом самоуправления; (5) обладали сословным самосознанием и менталитетом; (6) имели внешние признаки сословной принадлежности. По причине отсутствия в стране представительного учреждения российские сословия не имели только сословного представительства при верховной власти (в большинстве западноевропейских стран такие учреждения в XVIII в. тоже отсутствовали или не действовали). В наибольшей степени идеальному типу сословия соответствовало дворянство, в наименьшей - крестьянство. Хотя крестьяне приобрели ряд существенных признаков сословия (их социальный и профессиональный статус был наследственным, они были организованы в самоуправляющиеся сельские корпорации-общины, обладали специфическим менталитетом, имели внешние признаки сословия), у них было мало прав и совсем не имелось сословных привилегий, а их права и обязанности были закреплены в законе только в 1832 г. Таким образом, российские крестьяне не стали сословием в полном смысле этого понятия, как не стало в свое время сословием и крестьянство Западной Европы. Однако, поскольку они обладали важными признаками сословия, их можно с оговорками считать сословием или квази-сословием. Формирование сословий в России, отмечает Миронов, происходило под западноевропейским влиянием. Это обстоятельство послужило важной причиной того, что сословный строй, сложившийся в России к концу XVIII в., был похож на сословный строй европейских государств XVIII в., где он уже разрушался, а не на западный сословный строй в момент его расцвета в XIII-XV вв. Апогей сословного строя в России приходится на первую половину XIX в., благодаря тому что в новом Своде законов 1832 г. социальная структура русского общества получила вторичное, еще более четкое юридическое оформление как строго сословная.

Благодаря Великим реформам 1860-х гг. сословия стали постепенно утрачивать свои специфические привилегии, сближаться друг с другом в правовом положении и постепенно трансформироваться в классы и профессиональные группы. Дворяне-помещики сливались в один класс с частными землевладельцами, дворяне-чиновники - с чиновниками-недворянями, прочие категории личного и потомственного дворянства - с профессиональной интеллигенцией, происходило также "обуржуазивание" дворянства и "оземеливание" буржуаззии. Духовенство эволюционировало от сословия в сторону профессиональной группы духовных пастырей. Городское сословие превращалось в предпринимателей и рабочих. В единый класс постепенно консолидировались различные категории крестьянства, правда, медленнее других сословий, вследствие того что правительственная политика намеренно консервировала патриархальность деревни и поддерживала сословные признаки крестьян. Другие важные реформы, происшедшие в конце XIX-начале XX в., такие как отмена подушной подати и круговой поруки среди сельских обывателей, включение дворянства в число налогоплательщиков, отмена паспортного режима, отмена выкупных платежей за землю, получение права на выход из общины в 1907 г., наконец, введение представительного учреждения и обретение гражданских и политических прав всем населением в 1905 г. привели к тому, что к 1917 г. все сословия юридически утратили свои специфические сословные права. Однако этого было недостаточно для трансформации сословной структуры общества в классовую. Настоящая классовая структура общества формируется в ходе так называемой профессионализации, под которой понимается консолидация представителей отдельных профессий в профессиональные организации с целью коллективного отстаивания своего общественного статуса и контроля за той сферой рынка, где данная профессиональная группа осуществляет свои функции. Превращение сословий в классы через всеобщую и глубокую профессионализацию общества сделало в пореформенной России значительные успехи, но к 1917 далеко не завершилось.

Проведенная Мироновым стратификация сословий (автор применил интересную методику анализа уровня внутрисословного неравенства с помощью коэффициента неравенства Джини, т. 1, с. 93) позволила сделать много интересных наблюдений. Дворянство, духовенство и гражданство были разделены внутри себя на страты, существенно отличавшиеся в имущественном отношении. На протяжении всего императорского периода средняя страта была слабой в количественном и материальном отношениях, низшая страта, состоявшая из бедных и неимущих, - многочисленной, богатство сосредоточивалось в руках немногочисленной высшей страты. У дворянства и духовенства высшая страта по своему составу была устойчивой, а у городского сословия - наоборот, крайне изменчивой. Уровень неравенства между отдельными стратами этих трех сословий в течение императорского периода возрастал, в особенности среди городского населения, как это было в США и западноевропейских странах. В результате этого город, где сосредоточивались дворянство и городское сословие, а также находилась значительная часть духовенства, крестьянства и военных, поляризовался на ничтожную по численности богатую и образованную привилегированную верхушку и огромную массу бедного, малообразованного, непривилегированного люда. Подобная структура городского общества, в котором отсутствовала значительная средняя прослойка, или средний класс, была чревата социальной неустойчивостью и социальными взрывами. Если брать страну в целом и единые для всех сословий стандарты стратификации, то средний класс также окажется крайне малочисленным. Число цензовых граждан, т. е. лиц, отвечавших имущественному цензу на право участия в выборах в Государственную Думу, после изменения избирательного закона 3 июня 1907 г., в 50 губерниях Европейской России насчитывалось всего около 1288 тыс., или 1.2% всего населения. Поскольку избирательным правом пользовались только мужчины старше 25 лет, то среди мужского населения 50 губерний Европейской России в возрасте старше 25 лет доля цензовых граждан составляла 5.8%. населения. В это число, естественно, входил не только средний, но и высший класс. Численность последнего, по приблизительным оценкам Министерства финансов, достигала 60 тыс. семей, или 366 тыс. человек, что составляло около 0.34% населения 50 губерний Европейской России. Следовательно, доля среднего класса составляла около 5.5% всего населения - это немного, но и не ничтожно мало. Об этом же говорят и данные о распределении национального дохода между "трудовыми классами", "имущими классами" и казной в начале XX в.: на долю первых приходилось 73.6%, вторых - 22.4%, казны - 4%.

Крестьянство в отличие от других сословий до самой революции 1917 г. оставалось в имущественном и социальном отношениях довольно однородным и имело лишь зачатки так называемого буржуазного расслоения. Социальная и имущественная гомогенность крестьянства в значительной степени обусловливалась высокой мобильностью внутри самого крестьянства.

Социальная структура всего населения в течение императорского периода изменялась очень медленно. Абсолютная численность главных сословий увеличивалась, но, за исключением крестьянства, их доля в населении страны уменьшалась: за 1719-1913 гг. дворянства - с 2 до 1.5%, духовенства - с 1.9 до 0.5%, крестьянства - с 89.1 до 80.1%, военное сословие и разночинцы исчезли и лишь доля городское сословия увеличилась с 3.9 до 17.6%.

Уже до реформ 1860-1870-х гг. сословия в большей или меньшей степени были открыты на входе и на выходе и довольно активно взаимодействовали друг с другом, хотя степень их открытости была различной. Тесно взаимодействовали крестьяне, городские обыватели и военные, так как главным образом за счет перемещений крестьянства обеспечивалось воспроизводство городского сословия и армии. Обратные перемещения из мещанства, купечества и военных в крестьянство были сравнительно редкими. Перемещения из крестьянства и городских обывателей в дворянство были достаточно многочисленными, хотя и не прямо - а через армию, университет, государственную службу, но иногда и прямо - с помощью богатства; перемещения из дворянства в податные сословия были меньшими, но также значительными (эта мобильность совершенно не изучена). Дворянство и духовенство взаимодействовали еще более интенсивно в том смысле, что духовенство, поступавшее на государственную службу, являлось важнейшим источником пополнения дворянства. Однако, все виды межсословных социальных перемещений, иногда значительные по абсолютному числу, охватывали незначительную долю населения податных сословий - в среднем за полтора столетия по 0.34% в год, главным образом из крестьянства и городских обывателей в военное сословие (0.24% в год). Следовательно, в социальных перемещениях участвовало всего около 10% каждого поколения, если принять его протяженность в 25-30 лет, что вполне согласовалось с сословным характером русского общества этой эпохи. Уровень социальной мобильности в городе был существенно выше, чем в деревне. Горизонтальная социальная мобильность, которая в абсолютных цифрах охватывала большие массы населения, при переводе их в относительные показатели оказывалась также незначительной. В 1678-1858 гг. в переселения было вовлечено до 4.7 млн. человек, что составляло в среднем в год около 30 тыс. человек, или 0.1% среднегодовой численности населения, следовательно, 2-3% от численности каждого поколения.

Во второй половине XIX в. основные направления межсословных перемещений остались прежними: из крестьянства - в городское сословие, из духовенства - в дворянство и городское сословие. Но уровень межсословной социальной мобильности существенно возрос, благодаря чему открытость сословий увеличилась, что способствовало их трансформации в классы. Примерно в 2 раза увеличилась и горизонтальная социальная мобильность: в 1870-1915 гг. в пределах России переселились 8.1 млн. человек, по 233 тыс. человек в среднем в год, или 0.2% среднегодовой численности населения.

Если говорить об уровне социальной мобильности отдельных сословий, то на протяжении всего императорского периода крестьянство и духовенство служили источником пополнения других сословий, но сами являлись закрытыми на входе: оба сословия варились в собственном соку, и в этом состояла одна из причин длительного существования особой субкультуры крестьянства и духовенства, их социальной и культурной обособленности от других сословий, их традиционности и консерватизма. Дворянство являлось открытым на входе и в значительной мере закрытым на выходе. Оно пополнялось наиболее способными и энергичными представителями духовенства, купечества, мещанства и крестьянства, которые к тому же были в высшей степени лояльными к существующему режиму, так как он дал им возможность сделать карьеру. Дворянство интенсивно получало свежую кровь и через браки с представителями других сословий, что усиливало его интеллектуальный и, так сказать, энергетический потенциал. Обедневшие дворяне деклассировались и сначала фактически, а потом и юридически уходили из сословия. Однако в дворянство переходили только те представители других сословий, которые в предшествующий переходу в дворянство период своей жизни получали образование, профессию, делали карьеру на государственной службе, приобретали мировоззрение и привычки, свойственные дворянству. Это означало, что они одворянивались прежде, чем получали статус дворянина. Данное обстоятельство вместе с ростом требований к служебному положению, дававшему право на дворянство, приводило к тому, что перемещения в дворянство из других сословий не нарушали, а наоборот, способствовали формированию дворянской субкультуры, сословных традиций, понятий чести, манеры поведения, ментальности. Ибо никто так не был щепетилен в отношении соблюдения чистоты дворянской субкультуры, как новые дворяне. Таким образом, социальной мобильности весьма способствовала гибкая сословно-социальная политика правительства в вопросе формирования бюрократии.

Автор не разделяет широко распространенного представления о том, что в России в отличие от других европейских государств жизненный успех отдельного человека в решающей степени зависел от социального происхождения. Корреляционный анализ факторов социальной мобильности чиновников показывает, что даже в первой половине XIX в. карьера (при устранении влияния возраста) примерно на 31% зависела от образования, на 18% - от социального происхождения, на 12% - от богатства (числа принадлежавших чиновнику крепостных душ) и на 39% - от других факторов - здоровья, национальности, родственных и личных связей, способностей, активности, благоприятного стечения обстоятельств.

К 1917 г. сословия юридически утратили важнейшие специфические сословные привилегии и превратились в классы. Однако, как это часто бывало в России, закон обгонял и жизнь, и массовые представления о социальной структуре общества, и социальные отношения, и социальное поведение. Социальные традиции оказались весьма живучими и служили препятствием для полной трансформации сословий в классы. Сословная парадигма, упраздненная юридически, не была окончательно ликвидирована фактически и психологически, хотя и в общественной практике, и в массовом сознании она безусловно в течение второй половины XIX-начале XX в. потеряла свое прежнее значение. Существование сословий с различными, а иногда и враждебными субкультурами, с огромной имущественной дифференциацией между ними и внутри себя затрудняло формирование не только среднего класса и гражданского общества, но также и единой российской нации, объединенной единой культурой, единой системой ценностей, единым законом. Наличие в составе России других национальностей еще более замедляло этот процесс. В результате складывание российской нации к 1917 г. не завершилось.

Цель главы 3 "Демографические процессы и проблемы" состоит в том, чтобы выяснить, какая модель демографического поведения господствовала в России в течение XVIII-начала XX в. и почему, во что она обходилась обществу, когда и почему начался переход от так называемой восточноевропейской к западноевропейской модели воспроизводства населения, кто был пионером в регулировании рождаемости среди сословий и кто среди регионов. Применительно к России периода империи эти вопросы рассмотрены в исторической литературе впервые. Анализ динамики основных демографических процессов в России с начала XVIII по начало XX в. привел Миронова к выводу: за 200 с лишним лет брачность, рождаемость и смертность заметно уменьшились, особенно в последней трети XIX - начале XX в. В результате этого произошло два важных демографических события: увеличились средняя продолжительность жизни и естественный прирост населения. В 1838-1850 гг. новорожденных мальчиков ожидала жизнь продолжительностью в 25, а девочек - в 27 лет, в 1904-1913 гг. - соответственно 32.4 и 34.5 года. Естественный прирост населения, долгое время бывший крайне изменчивым, обнаружил тенденцию к росту: с 1851-1860 по 1911-1913 гг. он вырос с 1.2% до 1.68%. Оба эти факта изменили режим воспроизводства населения, сделав его более рациональным. Чтобы оценить, насколько режим воспроизводства стал эффективнее, автор использует стандартные демографические показатели: брутто- и нетто-коэффициенты воспроизводства населения. Брутто-коэффициент равен среднему числу девочек, которое родит одна женщина, прожившая до конца репродуктивного периода, то есть до 50 лет, при сохранении тех условий жизни, в которых она жила на момент расчета коэффициента. Нетто-коэффициент равняется среднему числу девочек, рожденных "средней" женщиной в течение репродуктивного периода, которые доживут до того возраста, когда сами смогут рожать. Отношение брутто- и нетто-коэффициентов называется ценой простого воспроизводства, так как оно показывает, сколько девочек надо родить женщине, чтобы обеспечить простое воспроизводство населения или простую замену материнского поколения; это отношение служит мерой экономичности данного режима воспроизводства, или режима возобновления поколений. Брутто-коэффициент воспроизводства населения с 1851-1863 по 1904-1913 гг. понизился с 3.261 до 3.089, а нетто-коэффициент повысился соответственно с 1.442 до 1.636, цена простого воспроизводства населения понизилась с 2.261 до 1.839. Следовательно, российская женщина стала меньше рожать, но, несмотря на это, каждое новое материнское поколение становилось более многочисленным. Причем замена одного материнского поколения другим стала проходить на 23% более эффективно (2.261:1.839), то есть с меньшими физическими затратами со стороны женщины и меньшими материальными затратами со стороны родителей. Конечно, это был еще весьма далекий от совершенства режим воспроизводства населения. Такой режим существовал во Франции и Швеции в 1796-1800 гг. А в 1980-е гг. в развитых странах цена простого воспроизводства составляла в США и Франции 1.02, в Швеции - 1.01, в Японии - 1.0, в СССР в 1980 г. - 1.05.

Хотя режим воспроизводства населения в России во второй половине XIX - начале XX в. немного усовершенствовался, он все еще оставался, по мнению автора, невероятно тяжелым для российских граждан. Примерно девяти женщинам из десяти приходилось по 8-10 раз рожать, что реально устраняло их из общественной и культурной жизни и сводило по необходимости их существование к беременностям, ухаживанию за детьми, из которых более половины умирало, и к тяжелой работе, поскольку мужчины не могли без их помощи материально обеспечить семью. Например, крестьянка вынуждена была накануне родов до позднего вечера работать в поле, а после родов, которые в 97-98% случаев проходили либо при помощи деревенских повитух, либо вообще без всякой помощи, уже на третий или четвертый день идти на самую трудную работу. Женщины из городских низов находились примерно в таком же положении. Женщинам из привилегированных слоев также приходилось помногу рожать, хотя они имели медицинскую помощь и послеродовой отдых. Данный режим воспроизводства населения был тяжелым и для мужчин, которые должны были добывать средства на большое число иждивенцев. Каждая трудящаяся семья несла огромные расходы на рождение и выращивание нового поколения, которые более чем наполовину оказывались бесполезными из-за громадной смертности детей. Эти полезные и бесполезные затраты задерживали экономический рост страны, препятствовали повышению благосостояния и сводили жизнь большинства трудящегося населения к работе и заботам о детях. Во второй трети XIX в. люди стали осознавать, что данное положение вещей ненормально, что необходимо регулировать рождаемость и уменьшить число детей до разумного числа. Это был мучительный процесс ломки старых стереотипов, традиций, поэтому он растянулся на несколько десятилетий и закончился в Европейской России только в 1960-е гг., когда окончательно завершился переход от традиционного к рациональному, или современному, типу воспроизводства населения.

С регулированием рождаемости Миронов связывает явление, получившее в исторической литературе название"вымирание помещичьего крестьянства". Суть его состоит в том, что начиная с конца XVIII в. доля помещичьего крестьянства в общем населении страны сокращалась: в 1719 г. она равнялась - 48.4%, в 1762 г. -52.7, в 1796 г. - 53.9, в 1811 г. - 51.7, в 1833 г. - 44.9 и 1857 г. - 39.2%, с 1830 х гг. вообще прекратился рост его абсолютной численности. Этому феномену посвящена большая литература, но исследователи не могут прийти к общему мнению. Спор идет главным образом вокруг вопроса: что было главной причиной сокращения численности помещичьих крестьян - социальная мобильность или низкий естественный прирост, вызванный падением благосостояния? Миронов предлагает новое решение проблемы: следует говорить не о вымирании помещичьих крестьян, а о том, что они раньше других категорий крестьян стали регулировать рождаемость. Это позволило им уменьшить смертность детей, облегчить положение женщин и повысить или по крайней мере сохранять на прежнем уровне свое благосостояние. Нет ничего удивительного в том, что именно помещичьи крестьяне выступили пионерами регулирования рождаемости: у них было меньше земли, чем у казенных крестьян; они несли б(льшие повинности; они сильнее, чем другие категории крестьян, тяготиться крепостной зависимостью. Вполне вероятно, что способам регулирования рождаемости они учились у помещиков прямо или через дворовых.

Впервые в отечественной историографии в данной главе поставлен вопрос о степени распространенностидетоубийства в России. В 1982 г. американский историк Р. Хелли высказал мысль, что в России XVI-XVII вв. было широко распространено детоубийство, главным образом девочек. Его вывод был основан на том, что среди свободных людей, самопродававшихся в холопы семьями, доля мальчиков составляла 63%, а девочек - 37%. Вывод Хелли осторожно поддержал другой американский историк Д. Рансел, указав на мягкое наказание родителей за убийство детей, тяжелые материальные условия жизни как на факторы, способствовавшие детоубийству, и предположил, что детоубийство могло практиковаться и в последующем. Рансел привел данные о том, что среди детей, сдаваемых в Петербургский и Московский воспитательные дома в XVIII-XIX вв., вплоть до 1830-х гг., девочек было намного больше, чем мальчиков, и что, когда родители просили о возвращении им их детей, требования мальчиков в 2-3 раза превышали требования девочек. Миронов не согласен с американскими коллегами и обстоятельно аргументирует точку зрения о том, что детоубийство было редким, исключительным, а не массовым, бытовым явлением. Он указывает, что в источниках нет ни одного свидетельства об обычае убивать девочек или детей вообще. Напротив, убийство детей всегда рассматривалось как тяжкое преступление, если не по гражданским, то по духовным законам (шестая заповедь Закона Божьего), которые имели для населения не меньшее значение. Женский пол в России всегда плохо учитывался во всех переписях и расчетах численности населения, особенно до середины XIX в. Например, согласно данным учета посещения причастия и исповеди в XVIII в., девочек до 7 лет насчитывалось на 26 % меньше, чем мальчиков. В метрических ведомостях вплоть до 1840-х гг. пропорция девочек среди новорожденных была ненормально низкой, зато и в числе умерших девочек было в 2-3 раза меньше действительного числа умерших. Но это не означает, что девочек убивали, потому что по другим источникам в конце XVIII в. во всем населении доля мужчин равнялась 50% и лишь начиная с XIX в. стала снижаться и достигла к 1897 г. 49%. Одна из причин недоучета женского пола состояла в том, что податной единицей выступала "мужская душа", вторая причина - в приниженном социальном статусе женщин. В пользу своего мнения автор приводит и следующий аргумент: если бы детоубийство практиковалось в широких размерах, то логично предположить, что в первую очередь устранялись бы дети с крупными и явными физическими дефектами, которые в условиях деревни обрекали людей на бедность и страдания. Между тем число инвалидов и лиц с психическими заболеваниями среди русских и других народов, исповедовавших православие, было велико: по этому показателю они уступали только латышам, немцам, грузинам, финнам и малым народам Севера.

Другая проблема, связанная с детоубийством, состоит в том, что значительное число детей - по некоторым оценкам до трети - погибало из-за намеренно плохого ухода, что дает право назвать это скрытой формой детоубийства. Как известно, всякая оценка какого-либо поступка должна учитывать его мотивацию. Миронов полагает, что в подавляющем числе случаев так называемого скрытого детоубийства отсутствовал умысел убить ребенка, но имелась элементарная халатность, а в большинстве случаев явного детоубийства присутствовало намерение, как это не покажется странным, сделать ребенка счастливым. Сотни русских колыбельных песен указывают на любовь матерей к детям, на их желание вырастить их здоровыми и счастливыми. Однако, как ни парадоксально, в 80 песнях (примерно в 5% от общего их числа) содержалось пожелание смерти своему ребенку. Некоторые исследователи толкуют этот факт прямолинейно - как отражение желания матери скорой смерти ребенку, чтобы избавить его от предстоящей тяжелой жизни. В действительности, дело обстояло по-другому. Смерть воспринималась крестьянами как сон, а сон и сновидения - как зона контакта со смертью, в силу чего сон и сновидения наделялись магическими функциями обережного (предохранительного) характера - считалось, что колыбельные песни с накликанием смерти ребенку предохраняют его от смерти. Сравнительно спокойное отношение людей к смерти близких, включая ребенка, говорило не о жестокосердии, а являлось следствием страха растревожить, разволновать покойника, нарушить запрет. Фаталистическое отношение к смерти детей объяснялось также тем, что смерть младенцев была слишком частым гостем в каждой семье: около трети детей умирало на первом году жизни и более половины - не дожив до 6 лет. Но, может быть, самое главное состояло в уверенности, что умершему ребенку уготована райская жизнь на том свете и что это милость судьбы, что Бог берет его к себе, пока он еще не нагрешил. Возможно, именно вера в счастье ребенка на том свете помогала матерям расставаться со своими детьми, которые умирали как насильственной, так и своей смертью. О намеренно плохом уходе и детоубийстве речь может идти лишь в отношении явных инвалидов, а также и незаконнорожденных детей, чья судьба действительно была грустной. Верующие люди, а к ним относился весь народ, всегда считали убийство детей нeзамолимым грехом и решались на него, как правило, в состоянии отчаяния. До 98% детоубийств совершалось в сельской местности крестьянками, и жертвами этого преступления, как правило, были внебрачные дети, матери которых пытались таким способом спастись от позора и крайней нужды.

В глава 4 "Семья и внутрисемейные отношения: становление малой демократической семьи" основное внимание обращено на выяснение доминирующих форм семейной организации, на анализ функций и характера межличностных отношений в семье - между супругами, между родителями и детьми, между взрослыми членами, а также на социализацию молодого поколения внутри семьи. Данные вопросы не пользовались вниманием отечественных исследователей и крайне слабо изучены, хотя имеют первостепенное значение для понимания характера социальных отношений в обществе, положения женщин и детей и воспитания новых поколений. Семейная организация общества представляет большой научный интерес, так как служит показателем уровня модернизации общества. Как показывает история семьи в Западной Европе и США, по мере урбанизации и индустриализации, по мере развития индивидуализма и грамотности в обществе начинают преобладать простые малые семьи, состоящие из родителей и несовершеннолетних детей, а развитые индустриальные общества состоят почти исключительно из малых семей, поскольку, став взрослыми, дети немедленно отделяются от родителей и живут самостоятельно. Преобладающие формы семьи служат показателем степени модернизации общества еще и потому, что каждой форме семейной организации свойственно специфическое положение в ней женщин и детей: большие семьи являются патриархальными и авторитарными, а малые семьи постепенно из авторитарных превращаются в демократические, в которых мужчины и женщины, взрослые и дети имеют равный статус.

По мнению Миронова, центр тяжести в воспитании подрастающего поколения в течение XVIII - начала XX в. находился в семье. Опираясь на выводы социальных психологов психоаналитической ориентации о характере социализации, автор полагает, что именно межличностные отношения в семье, стереотипы поведения взрослых формировали личность ребенка. Начиная с раннего детства ребенок твердо, хотя и бессознательно, перенимал от родителей язык и веру, нормы поведения, образ мышления, социальные установки, систему ценностей. Усвоенное в детстве определяло всю его дальнейшую жизнь, и изменения в модели поведения случались чрезвычайно редко. Когда ребенок становился взрослым, то идеальные, с его точки зрения, отношения в его собственной семье, а также и социальные, экономические и политические отношения моделировались и стpуктурировались в его сознании по образцу межличностных отношений, свойственных главным образом семье его родителей. Например, если отношения между родителями и между ними и детьми в семье, в которой рос и воспитывался человек, были патриархально-авторитарными, то человек, во-первых, в своей собственной семье воспроизводил патриархально-авторитарную модель внутрисемейных отношений, и, во-вторых, комфортнее мог себя чувствовать в крепостническом обществе, без проблем вступал в экономические отношения, свойственные командной экономике, и в политические отношения, свойственные абсолютистскому государству. Автор подчеркивает, что долгое время успех семьи в формировании патриархально-авторитарной личности обусловливался также тем, что все другие агенты социализации - церковь, государство, институты народного образования - действовали не против семьи, а вместе с ней в одном направлении.

В течение XVIII - начала XX в. во всех сословиях формы семейной организации и вместе с ними характер межличностных отношений в семье изменялись. Дворянство и интеллигенция первыми прошли путь от составной семьи к малой. Они же с середины XIX в. стали пионерами перехода от патриархально-авторитарных к эгалитарным семьям и от патриархальных к демократическим отношениям в семье. Однако сильные пережитки крепостничества, стойкая патриархальность во внутрисемейных отношениях, слабое развитие феминистского движения в России помешали завершению этого процесса даже среди элиты русского общества, если иметь в виду основную массу семей привилегированных слоев. Феминизм в России не получил распространения, хотя женское движение, начавшись на рубеже 1850-1860-х гг., мало-помалу развивалось: к концу XIX в. сформировалась целая сеть женских организаций по всей стране, добивавшихся равноправия женщин; в 1905 г. возникли женские политические организации, которые выступили с политическими лозунгами.

Среди крестьянства в течение всего императорского периода также преобладала малая семья. Вместе с тем значительная часть их жизни, главным образом детство и юность, проходила в рамках составной семьи, которая являлась обязательной стадией развития семьи до эмансипации для всего крестьянства, а после нее - для его значительной части. Малая семья как главная и единственная форма организации жизни пришла в город уже к концу XIX в. Но ни в среде крестьянства, ни в среде городских низов патриархально-авторитарная основа внутрисемейных отношениях не была серьезно подорвана и в основных чертах сохранилась к 1917 г. Об этом свидетельствует тот факт, что даже в российской деревне 1920-х гг., как показали специальные исследования, традиционные взгляды на семью и женщину оставались очень прочными. Однако некоторый прогресс в гуманизации отношений между супругами и между родителями и детьми был достигнут, в городах и промышленных губерниях - в большей степени, в деревне и аграрных губерниях - в меньшей. Этот прогресс выражался в смягчении насилия над слабыми в семье и в установлении известного контроля со стороны общества и закона за соблюдением интересов женщин и детей. Абсолютизм в семейных отношениях был в большей или меньшей степени поставлен в рамки закона.

До середины XIX в. в семьях разных сословий преобладали патриархально-авторитарные отношения, так как они строились на доминировании мужчин над женщинами и главы семьи над всеми домочадцами, на иерархизме, строгом разделении ролей по половозрастному признаку, приоритете общих семейных интересов над индивидуальными, включенности семей в жизнь соответствующих сословных корпораций, которые имели право вмешиваться во внутрисемейные отношения. По-видимому, превалирование патриархально-авторитарных отношений в семьях всех сословий поддерживало крепостнический характер социальных отношений в обществе и политический абсолютизм в государстве по той причине, что семьи монархического типа воспитывали в людях черты авторитарной личности, а такие люди, можно предполагать, становились благодатной социальной базой для политического абсолютизма и крепостничества со всеми вытекающими из этого экономическими и социальными последствиями. Глубинная связь между патриархальной организацией семьи и политическим абсолютизмом, отмечает автор, - не национальная русская, а историческая особенность, типичная для всех доиндустриальных, традиционных обществ.

В пореформенное время начались изменения в семейном укладе жизни среди всех сословий. Но даже среди образованной части общества эти изменения зашли не слишком далеко. Социальная неполноценность не только детей, но и женщин оставалась непреложным фактом российской действительности, о чем красноречиво свидетельствует следующий факт. Конец XIX-начало XX в. отмечены возникновением профессиональных групп и организаций, которые стали заменять прежние сословные структуры. Однако и в новых профессиональных обществах женщины оказались внизу иерархизированной системы. Например, внутри учительской профессии, где женщины составляли большинство, мужчины смотрели на женщин как на неполноценных коллег: и способности у них ниже, и знаний у ни меньше, и думают они не о деле, а о замужестве, и внешность у них нигилистская, и эмоции у них доминируют над разумом, словом, случайные и бесполезные они люди среди учителей, причем, обусловлено это именно их женской сущностью, а не какими-нибудь внешними факторами.

Замедленность демократизации внутрисемейных отношений и раскрепощения женщин, полагает автор, задерживала разрушение монархической парадигмы в массовом сознании народа, который сохранял ей верность почти до конца императорского режима, тормозила изменение политической структуры общества: привычку к насилию, освещаемую авторитетом старшинства, люди уносили из детства в большую жизнь - на службу в армию и учреждения, на заводы и фабрики. По мнению Миронова, пережитки прошлого живы до сих пор, спустя почти столетие. Он обнаружил: то, что называется в настоящее время дедовщиной, существует в России по крайней мере два с половиной века, с середины XVIII в. Трудно сомневаться, что дедовщина - проявление патриархально-авторитарной парадигмы человеческих отношений, усвоенной в детстве и, если она до сих пор существует, значит, традиции не забыты окончательно. "Слушаешь иногда, - заключает главу автор, - с каким удовольствием современные российские мужчины зрелого и старшего возраста поют "Из-за острова на стрежень" - стихотворение Д. Н. Садовникова, ставшее народной песней, в которой в романтической форме отражен в сущности жестокий и патриархальный взгляд, дававший мужчине право распоряжаться жизнью женщины и жены, и приходит на ум: не ностальгия ли это о временах патриархата? К счастью, молодое поколение отдает предпочтение другим песням".

В главе 5 "Город и деревня в процессе модернизации" сделана попытка провести сравнительный анализ развития города и деревни на протяжении XVII-начала XX в., чтобы выяснить, в чем заключалось их своеобразие в демографическом, административном, юридическом, социальном, экономическом и культурном отношениях и как город и деревня взаимодействовали. Говоря более конкретно, рассмотрены три блока вопросов. Первый: какова была численность городских и сельских поселений, какие поселения считались городскими, какие сельскими и почему, какова была их населенность и экономическая ориентация, когда город отделился от деревни. Второй блок включает следующие вопросы: сколько людей и какие сословия проживали в городской и сельской местностях и чем они занимались. Третий блок вопросов касается особенностей менталитета городского и сельского населения. Все перечисленные вопросы изучаются в исторической перспективе.

И город, и деревня, и горожане, и крестьяне в течение XVII - начала XX в. проделали большую эволюцию. До середины XVII в. город и деревня представляли собой единое в социальном, экономическом и культурном отношениях пространство. Это не значит, что города ничем не отличались от сел и деревень - и по размерам, и по общественным функциям, и по занятиям жителей, и по социальной структуре различия, хотя и не слишком большие, существовали. Однако между городом и деревней не было четкой правовой, культурной, социальной, административной и экономической границы - это и создавало единое пространство. Ввиду этого различия в экономическом, общественном и домашнем быту городского и сельского населения были несущественными, а культура, сложившаяся к середине XVII в., была в принципе общей для городского и сельского населения. Может быть, только ученая культура клириков обладала некоторой спецификой. Благодаря этому массовое сознание и менталитет всех социальных групп являлись достаточно едиными.

С середины XVII в. впервые законодательство и правительственная практика стали вводить более или менее четкие административные границы между городом и деревней, а также устанавливать социальные различия между городским и сельским населением. Одновременно с этим во второй половине XVII в. в быт высшего класса стала активно проникать западноевропейская материальная культура. Постепенное накапливание предметно-обиходных новшеств западноевропейского производства готовило предпосылки для более широких культурных преобразований Петра I.

Под влиянием петровских реформ модернизация российского общества пошла более быстрыми темпами. Она затронула все стороны жизни, но более всего - городскую материальную культуру и государственные институты и учреждения. Реформы подтолкнули естественный процесс дифференциации города и деревни, который пошел быстрее. Несмотря на полученное ускорение, потребовалось еще столетие, прежде чем в 1775-1785 гг. произошло окончательное размежевание города и деревни в административном, а городского и сельского населения в социальном отношении, и еще полстолетия для того, чтобы город четко отделился от деревни и в экономическом отношении. Только после 1775-1785 гг. мещане, купцы и городские ремесленники стали превращаться в городское сословие и лишь к середине XIX в. большинство российских городов трансформировались из аграрно-административных в ремесленно-промышленные и торговые центры. Накануне эмансипации дифференциация между городом и деревней достигла своего апогея в экономическом, юридическом и культурном отношениях, хотя и тогда город и деревня не превратились, как принято говорить в марксистской литературе, в противоположности. Однако параллельно с дифференциацией города и деревни происходил рост контактов между ними, потому что ввиду экономической дифференциации они стали более зависимы друг от друга, а ушедшая вперед городская материальная и отчасти духовная культура стали служить для сельского населения образцами для подражания. После эмансипации экономические и культурные связи между городом и деревней усилились настолько, что создались предпосылки для постепенного объединения их в единое экономическое и культурное пространство, основанное на этот раз не на полном сходстве, как это было до XVIII в., а на интеграции экономически специализированного и взаимно нуждающегося друг в друге городского и сельского населения. Таким образом, в течение XVIII - начала XX в. город и деревня прошли две стадии в своем взаимодействии: от слитности к дифференциации и от нее к интеграции. Вторая стадия наметилась, но не успела завершиться к 1917 г.

Если материальная культура горожан отличалась от деревенской, то в духовной сфере различия между городскими низами, составлявшими в середине XIX в. около 90% городских жителей, и крестьянами носили скорее количественный, чем качественный характер. В сущности горожане, исключая немногочисленное образованное общество, и крестьяне были носителями единой народной, во многом сакральной культуры, только городские низы сравнительно с деревенским крестьянством были несколько менее традиционными, немного более грамотными и рациональными, более тесно связанными с рынком и потому более мобильными, больше ценившими деньги и собственность, более восприимчивыми к светской культуре, центрами которой являлись большие города, главным образом Петербург и Москва. Постоянное проживание крестьянства в черте города, часто в рамках своей крестьянской общины, отражало факт принципиального единства культуры и менталитета городских низов и крестьянства.

До Великих реформ особой субкультурой, секулярной по своему существу, и специфическим менталитетом обладало только образованное общество, включавшее главным образом дворянство и разночинная интеллигенция, которое четко отделялись от простого народа и в социальном и культурном отношениях. "До того времени (середина XIX в. - Б.М.) понятия дворянина, военнослужащего (офицера - Б. М.), чиновника, землевладельца и образованного человека почти совпадали, так что присвоенные дворянству сословные права были в сущности принадлежностью всего контингента в известной мере просвещенных людей России",- справедливо указывал один историк русского дворянства. Для простого человека: крестьянина, мещанина, ремесленника, кустаря и рабочего - все представители образованного общества относились к категории барина, а для образованных людей все остальные были простолюдинами, или мужиками: все эти группы населения отличались сходством своего материального положения, домашнего и семейного быта, мировоззрения и менталитета. Эта общность культуры и менталитета простолюдинов на первый взгляд может показаться парадоксальной. Городское сословие сравнительно с крестьянством находилось в привилегированном положении: оно имело право на частную собственность, было защищено законом, имело сословный суд, самоуправление, индивидуально вело свое хозяйство, купечество было даже освобождено от круговой ответственности. И несмотря на это, городское сословие обладало общим с крестьянством менталитетом. Думаю, причин было несколько. Мещане, ремесленники и крестьяне-горожане не были предпринимателями в истинном смысле этого слова. Подобно крестьянам, целью их хозяйства являлось получение только пропитания, а общей жизненной целью - не богатство и слава, а спасение души. Накопление богатства среди них осуждалось общественным мнением. Протестантская экономическая этика была им совершенно чужда. Наконец, всеобщая бедность и малограмотность служили препятствием для накопления капитала и превращения в предпринимателя. В пореформенное время духовное единство крестьянства и городских низов сохранилось благодаря окрестьяниванию города, вызванному огромной миграцией крестьян в города. Новые тенденции в менталитете были отмечены и среди горожан, и среди крестьян, но, как всегда, город несколько опережал деревню. До эмансипации даже среди богатого гильдейского купечества можно было встретить людей, лишь отдаленно напоминавших предпринимателей буржуазного типа. Их профессионализм находился на низком уровне, примером чему является способ подсчета издержек производства, к которым относились не только производственные, но и личные расходы семьи. Предпринимательской активности у купца хватало лишь на то время, пока он не достигал богатства. Идеалом разбогатевшего купца становилось не приумножение капитала и развитие производства, а комфортабельная, шикарная, тщеславная жизнь, наподобие той, какую вели богатые дворяне, которая вскоре приводила к разорению. Отсюда отсутствие длительной преемственности в семейном капитале: первое поколение создавало значительный капитал, второе поколение его в основном проматывало, а третье поколение, как правило, окончательно разорялось и опускалось в мещанство. Разорение наступало в результате ослабления предприимчивости, огромных непроизводительных расходов, благотворительности и широкого меценатства. Только в пореформенное время появилось новое поколение истинно буржуазных предпринимателей с менталитетом, который можно назвать буржуазным.

Город и деревня, крестьянство и городское сословие находились в постоянном взаимодействии, включая матримониальное. М. Г. Рабинович определил суть взаимоотношений между городом и деревней в течение 1000 лет, с середины IX до середины XIX в., как обмен культурными ценностями: "Почти каждое явление материальной и духовной культуры, общественного и семейного быта горожан коренилось в крестьянском быту, но серьезно перерабатывалось в городах и снова возвращалось в сельскую местность значительно измененным. Такой обмен культурными ценностями, формирование общих явлений культуры в результате взаимосвязей и взаимовлияний происходили непрерывно и играли большую роль в создании народной культуры как целого". Думаю, однако, что о культурном обмене между городом и деревней до XVII в. можно говорить весьма условно, так как до этого времени город не был еще отделен от деревни, а каждый элемент культуры горожан в такой же степени коренился в крестьянском быту, как и каждый элемент культуры крестьян - в городском. Обмен ценностями начался в XVIII в., когда город размежевался с деревней и приобрел культурное своеобразие, которое было делом прежде всего социальной элиты. Через дворянство элементы западноевропейской культуры должны были бы в одинаковой степени переходить и к крестьянам, и к горожанам. Но, вероятно, из-за б(льшей восприимчивости горожан, с одной стороны, и большей враждебности крестьянина к дворянину - с другой, новая культура усваивалась сначала и лучше горожанами, а через них - крестьянами. Хотя и крестьяне подражали "господам". Зонами соприкосновения между городским и сельским населением долгое время служили ярмарки, богомолья, монастыри, городские базары, переносчиками новых идей - торговцы, отходники, мигранты, профессиональные нищие, странники, богомольцы. После эмансипации мощными трансляторами новой культуры стали книги, пресса, выставки, воскресные чтения, школы и другие средства.

До последней трети XIX в. можно говорить скорее о влиянии города на деревню, чем деревни на город. Причем это влияние распространялось главным образом на материальную культуру. Духовная культура крестьянства проявляла завидную устойчивость. Но с конца XIX в. она постепенно стала сдавать свои позиции не столько под влиянием города, сколько под влиянием изменившихся условий и правил жизни в деревне. Традиционные стандарты мышления, поведения, человеческих взаимоотношений теряли в глазах крестьян свою безусловность, абсолютность, непререкаемость, напротив, авторитет светских, буржуазных стандартов повышался, и именно последние постепенно становились эталонными, в большей степени в тех местностях, которые находились в зоне интенсивной индустриализации и урбанизации. Постепенно, шаг за шагом, новая светская, буржуазная культура приходила на смену традиционной, а вместе с ней новый менталитет. Трансформация начиналась с использования отдельных вещей, что влекло за собой значительные изменения в материальной культуре, за этим следовали перемены в домашнем и общественном быту, затем затрагивалось мировоззрение и, наконец, изменялся менталитет. Все стадии этого цикла (материальная культура - быт - духовная культура - менталитет) в свое время прошло дворянство, потом - все городское образованное общество, затем начали, но не успели пройти городские низы, рабочие и крестьяне.

В пореформенное время, с началом массовой миграции крестьянства в города деревня стала оказывать мощное влияние на культуру и менталитет горожан, прежде всего рабочего класса. Миграция имела огромное значение для всех сторон городской жизни больших и средних городов и создала особый, доминирующий в России конца XIX-начала XX в. тип города мигрантов, который обладал специфическими экономическими, демографическими и культурными характеристиками. В городе мигрантов происходило столкновение традиционного стиля жизни и менталитета (традиции), носителями которых были мигранты, с новым, городским, образом жизни и менталитетом (модернизмом), носителем которых выступало образованное общество. Это столкновение порождало много серьезных проблем и создавало острую социальную напряженность в городах, чреватую серьезными социальными взрывами. Поскольку крестьяне приходили в город с традиционными моделями поведения и мышления, то новые горожане, формировавшиеся из крестьянства, несли на себе печать традиционного крестьянского менталитета. В этом смысле миграция тормозила формирование буржуазного менталитета среди широких масс городского населения. Окрестьянивание горожан означало реанимацию в среде городского населения стандартов и стереотипов крестьянского сознания, служило одним из важных факторов успеха социал-демократической пропаганды среди рабочих и роста социальной напряженности не только в городах, но в сельской местности, поскольку мигранты служили переносчиками революционной инфекции в деревню. В тяжелые для страны моменты эта напряженность разрядилась тремя революциями в 1905 и 1917 гг., третья из которых изменила вектор развития российского общества. Нужно отдать должное проницательности большевиков, которые провозгласили и пытались на деле реализовать союз рабочих и крестьян, понимая, что те и другие имели в принципе единый менталитет и поэтому были подвержены влиянию социалистических идей.

Приведенные в главе данные не позволяют автору согласиться с распространенным в конце XIX - начале XX в. мнением, что крестьянство в течение XVIII - начала XX в. самоизолировалось от города и превратилось в особый мир, со своей культурой, своим правом, своей общественной организацией. Это мнение потом было поддержано марксистским тезисом о противоположности города и деревни при капитализме. Как мы видели, деревня всегда была тесно связана с городом и никогда не являлась его противоположностью, даже если под городом иметь в виду столицы, а под горожанами - образованное общество. Значительная часть русской интеллигенции второй половины XIX - начала XX в. находилась под сильным влиянием народного мировоззрения и крестьянской системы ценностей. Можно говорить об общих парадигмах, свойственных сознанию интеллигенции, городских низов и крестьянства, об общности моральных ценностей, в основе которых лежала этика православия.

Таким образом, с точки зрения различий между городом и деревней, автор предлагает новую периодизацию: (1) до середины XVII в.: город и деревня не были отделены друг от друга, а представляли как бы единое административное, социальное, экономическое и культурное пространств; (2) середина XVII в. - 1775-1785 гг.: происходило отделение города от деревни во всех аспектах; (3) 1785-1860-е гг.: город отделился от деревни экономически и их дифференциация во всех отношениях достигла своего апогея; (4) 1860-е гг. - 1917 г.: дифференциация города и деревни сменилась процессом их интеграции.

В главе 6 "Крепостное право: от зенита до заката" Миронов предлагает новую трактовку развития и упадка крепостнических отношений в России. Автор формулирует шесть основных признаков крепостной зависимости применительно к конкретно-историческим российским условиям: (1) внеэкономическая, личная зависимость от господина, в качестве которого могли выступать отдельные лица, корпорации и государство; (2) прикрепление к месту жительства; (3) прикрепление к сословию; (4) ограничения в правах на владение частной собственностью и на совершение гражданских сделок; (5) ограничения в выборе занятия и профессии; (6) социальная незащищенность: возможность лишиться достоинства, чести, имущества и подвергнуться телесным наказаниям без суда, по воле господина. Он полагает, что крепостничество могло существовать в трех формах: как государственное, корпоративное или частное - в зависимости от того, кто является субъектом крепостнических отношений - государство, корпорация или отдельный человек. Анализируя положение различных социальных групп населения, он приходит к выводу, что в начале XVIII в. все население России было закрепощено, причем в большинстве случаев на двух или трех уровнях: духовенство - государством и епископами, посадские - государством и посадской общиной, государственные крестьяне - казной и сельской общиной, помещичьи крестьяне - казной, сельской общиной и помещиком, дворянство - государством. Крепостное право охватывало все общество снизу доверху, от крестьянской избы до императорского дворца, оно пронизывало все государственные институты. Разные формы крепостничества или, конкретно говоря, разные субъекты крепостнических отношений конкурировали друг с другом за власть, иногда даже парализуя и ослабляя друг друга: помещики - субъекты частного крепостничества - конкурировали с государством - субъектом казенного крепостничества - за власть над крестьянами и крепостной труд; общины - субъекты корпоративного крепостничества - боролись с помещиками и государством; играя на их противоречиях, общинам удавалось отстаивать интересы, крестьян.

Крепостное право было не просто одним из институтов русского государства, оно, особенно до 1860-х гг., являлось средой, в которой проходила жизнь каждого члена общества, и поэтому оказывало особенно важное влияние на все стороны жизни. Оно способствовало формированию командной экономики, политического абсолютизма, авторитарных отношений в обществе и семье. Крепостничество сдерживало развитие городов, буржуазии, частной собственности, личных и политических свобод, оно затрудняло социальные перемещения и переселения, развращало общественную психологию народа всеобщим похолоплением, воспитывало некоторые отрицательные черты в русском национальном характере.

Крепостничество возникло и развивалось во многом стихийно и являлось органичной и необходимой составляющей русской жизни. С одной стороны, оно являлось оборотной стороной слабого развития индивидуализма, широты русской натуры и народного понимания свободы. Автор указывает, что современники почти единодушно утверждали: простой русский человек - крестьянин или горожанин - нуждался в надзоре, был склонен к спонтанности из-за недостатка самоконтроля и дисциплины, у него недоставало индивидуализма и рациональности в поведении. С другой стороны, крепостничество являлось реакцией на экономическую отсталость, по своему рациональным ответом России на вызов среды и трудных обстоятельств, в которых проходила жизнь народа. Крепостное право использовалось государством как средство для решения насущных проблем, связанных с обороной, финансами, удержанием населения в местах постоянного жительства, поддержанием общественного порядка.

С 1762 г. одно за другим сословия стали освобождаться от разных видов крепостного права. В результате оно было постепенно упразднено сверху, как и должно быть в правомерном государстве, управление в котором основывалось на законе. Однако падение крепостного права было делом не только государства, но и всего русского общества. Наибольшее значение для смягчения и отмены крепостного права имели требования предоставления свободы со стороны всех сословий, утверждение частной собственности, влияние европейских порядков, а также объективные политические, военные, экономические и культурные потребности общества и государства. Импульсы к смягчению и отмене крепостного права, как правило, исходили от самого закрепощенного населения. Все - от крестьянства до дворянства - добивались освобождения всеми доступными им средствами. То, что люди боролись не за всеобщую свободу, а за сословные права и привилегии, объясняет, почему разные состояния получали эти права в разное время, почему сильнейшие из них получали свободу раньше, а слабые - позже.

Самый сильный удар по крепостничеству был нанесен реформами 1860-х гг. - именно тогда крестьянство освободилось от частного, а городское сословие от государственного и корпоративного крепостничества, что создало возможность для медленной трансформации страны в правовое государство с рыночной экономикой. Не исчерпав всех экономических возможностей традиционного института принуждения и не доводя его до состояния внутреннего разложения, верховная власть подрывает его основы, потому что к середине XIX в. для самодержавия и мыслящих людей России стало очевидно, что страна остро нуждается в модернизации своей экономики и проведении промышленной революции, в просвещении народа, которое находилось на уровне западноевропейских стран XVII в., в реформировании политической и правовой системы.

Однако, по мнению Миронова, Великие реформы подорвали, а не упразднили крепостное право полностью. Под влиянием ряда факторов в пореформенной деревне сохранилось много пережитков частновладельческого и государственного крепостного права. Их изживание в общих чертах завершилось только к 1907 г., вместе с прекращением выкупных платежей, отменой подушной подати и круговой поруки. Корпоративное крепостное право в среде крестьянства в полной мере сохранялось до начала Столыпинской реформы, которую автор считает вторым раскрепощением крестьянства, и оставалось достаточно прочным вплоть до 1917 г., так как только около трети крестьянства вышли из общины. Автор не согласен с тем, что крестьянская реформа 1861 г. означала наступление в России капиталистической эры. Многочисленные крепостнические пережитки, потребительская природа крестьянских хозяйств, существование передельной общины, отсутствие нормального рынка рабочей силы и земли не позволяют говорить об утверждении капитализма в русской деревне даже к 1917 г. Хотя рынок как регулятор экономических отношений в основном вытеснил внеэкономическое принуждение, переход от командной экономики к рыночной еще не завершился, по крайней мере в деревне. И, поскольку аграрный сектор оставался доминирующим, экономику России начала ХХ в. правильнее считать рыночной экономикой предкапиталистического, или переходного, типа. Миронов полагает, что пережитки крепостничества в общественном сознании, в социальных и экономических отношениях оказались столь живучими и глубокими, что, опираясь на них, большевикам удалось реставрировать некоторые черты старой командной социально-экономической системы, а при Сталине довести ее такого беспредела, который и не снился крепостникам XVIII в.

В главе 7 "Главные социальные организации крестьянства, городского сословия и дворянства: генезис личности и индивидуализма" по-новому анализируются сословные корпорации - сельские и городские общины, а также купеческие, мещанские, ремесленные и дворянские общества. Миронов применяет структурно-функциональный анализ и рассматривает социальную динамику сословных корпораций с конца XVII до начала XX в. с точки зрения их превращения из общности в общество. Благодаря этому их эволюция предстает в новом свете. Общность и общество - две основные идеальные модели общественной организации. В общности господствуют социальные связи, основанные на соседстве и родстве, на привязанностях, душевной склонности и уважении. В обществе доминируют социальные отношения, основанные на рациональном обмене услугами и вещами, каждый участник этих отношений сознает полезность и ценность, которой обладает, может или будет обладать один человек для другого. В обществе господствуют как бы стерильные, свободные от эмоций, рациональные формы социального поведения, направленные исключительно на достижение выгоды, а в общности преобладают формы социального поведения, ориентированные на духовные ценности. В общности господствует единая воля, связь между ее членами органическая - один за всех и все за одного. Эта коллективная воля может быть разумной, но одновременно нерациональной, поскольку стремится к общему благу, избегая точные расчеты и руководствуясь нерациональными соображениями, такими как честь, совесть, уважение и т.п. Напротив, в обществе царит индивидуальная воля, которая рациональна, так как построена на расчете и выгоде; связь между людьми является механической. Стремления членов общности направлены к достижению общей цели, а члены общества добиваются индивидуальных целей. Общность подразумевает спонтанное межличностное общение вне рамок социального времени и пространства, игнорирование ролей и статусов, создание равных, материально и социально недифференцированных отношений. Общество характеризуется признанием общественного статуса и роли человека, подчинением отношений между людьми определенным условиям, формальным правилам. Отношения в общности предполагает длительный социальный контакт или кровное родство. Они создаются и поддерживаются желанием участников, взаимным согласием, традицией, выступают как самоцель, а не как способ достижения специфических целей. Отношения в обществе вытекают из специфически рациональных целей, поставленных участниками, неформальность они заменяют официальностью, чувство - расчетом, устную договоренность - письменным договором, постоянность объединения субъектов отношений - ограниченным участием. Юридическая основа отношений в общности - обычай и традиция, а в обществе - писаный закон. Экономическая основа отношений в общности - ремесло и натуральное семейное хозяйство в земледелии, в обществе - торговля и промышленность.

В продолжение императорского периода разнообразная деятельность, или функции, сословных корпораций была направлена на удовлетворение материальных, социальных и духовных потребностей своих членов. Функции корпораций обусловливали их структуру, которая включала нормы жизни и поведения, способы воздействия, органы управления и руководителей. Первоначально, когда корпорации выполняли лишь функции неофициальной, соседской организации обычного права (управленческую, производственную, судебную, представительскую, культурно-воспитательную, религиозную и социальной защиты) они имели только одну неформальную структуру, когда же стали выполнять функции официальной, государственной организации (главным образом полицейскую и финансово-податную), они приобрели также и вторую, формальную структуру. В течение более чем двух столетий социальные организации претерпели значительные изменения благодаря тому, что эволюционировали в направлении от общности к обществу. В XVIII-первой половине XIX в. крестьянская община развивалась преимущественно как общность и поэтому к 1861 г. оставалась в главных своих чертах общностью. После реформ 1860-х гг. она стала приобретать некоторые характеристики общества и к 1917 г. превратилась в организацию смешанного типа, сочетавшей черты общности и общества с преобладанием первых. Посадская община до конца XVII в. также являлась общностью, но уже к началу XIX в., если брать город в целом, она трансформировалась в общество. Отношения общинного типа дольше сохранялись в купеческой, мещанской и ремесленной корпорациях в значительной степени благодаря тому, что они утрачивали свою роль как главных социальных организаций городского сословия и либо совсем прекращали свое существование, как ремесленные общества, либо превращались в благотворительные организации, как купеческие и мещанские общества. Дворянство не знало отношений общинного типа; в XVI-первой половине XVII в. их корпорация служилый город обладала лишь некоторыми элементами организации типа общности. В 1775-1785 гг. возникли дворянские корпорации, в которых с самого начала преобладали отношения, свойственные обществу.

Главные организации русских сословий с точки зрения структуры, функций, управления, межличностных отношений, основополагающих норм жизни с течением времени становились все более рациональными, формализованными, полагающимися в своей деятельности на твердые юридические принципы; в них органическое единство превращалось в механическое, а солидарность, основанная преимущественно на соседстве и родстве, на уважении, привязанности и дружбе заменялась объединением, основанным главным образом на законном порядке и на обмене услугами. Другими словами, происходила рационализация, или что то же самое модернизация, социальных отношений - и в этом состояло одно из принципиальных изменений природы русского общества императорского периода. Россия в этом смысле не отличалась от других европейских стран, которые при трансформации доиндустриального, или традиционного, общества в индустриальное общество изменили господствующий тип социальности, перейдя от социальности, основанной на отношениях общинного к социальности, основанной на рациональных, индивидуалистических, рыночных отношениях, или отношениях общественного типа.

Ввиду того что социальные организации крестьянства, городского сословия и дворянства изменялись разными темпами, в начале XX в. главные сословия России оказались на разном уровне социального развития. Крестьянская община, с одной стороны, мещанское, ремесленное и купеческое общество - с другой, и дворянское общество - с третьей, представляли собой как бы три стадии развития социальной организации. Далее всего в направлении развития отношений общественного типа продвинулось дворянство, менее всего - крестьянство.

Перемены в структуре и функциях социальной организации приносили изменения в отношениях между ее членами; в свою очередь возникновение новых моделей отношений между людьми приносило изменения в структуру и функции организации. Вследствие этого различия между сельскими, городскими и дворянскими корпорациями тесно коррелировали с характером господствовавших в них межличностных отношений. Пока эти отношения оставались преимущественно неформальными - товарищескими и соседскими, до тех пор и корпорация сохраняла характер общности. Как только они становились формальными - рациональными и договорными, корпорация превращалась в общество. Автор иллюстрирует свою мысль следующим фактом. В начале XX в., как в XVII в., все крестьяне обращались друг к другу на "ты" и по прозвищам, соответственно общность у них являлась преобладающей формой организации. Такая же форма обращения преобладала среди мещан и крестьян отходников в городе. Купцы, в случае подобного обращения, были в обиде за фамильярность уже в середине XIX в.; соответственно мещанское общество изживало черты общности в начале XX в., а купеческое общество утратило их уже к середине XIX в. и в пореформенное время развивалось как корпорация особого рода - как клуб и благотворительное организация. Для любого дворянина обращение на "ты" или по прозвищу уже в конце XVIII в. стало оскорблением (за исключением обращения императора). Соответственно дворянин был членом дворянского общества - организации, имевшей весьма мало общего с общностью. Таким образом, характер межличностных отношений в корпорации может служить показателем ее принадлежности к организации общинного или общественного типа.

В результате тщательного анализа автор определяет факторы трансформации общности в общество: юридическое признание стихийно сложившихся корпораций со стороны государства, приобретение ими официальных функций и формальной структуры; рост числа членов корпораций; вселение на территорию крестьянских и городских общин представителей других профессиональных и социальных групп, в деревне - мещан и купцов для занятия предпринимательской деятельностью, в городе - крестьян, дворян и т. д.; культурная, политическая и экономическая деятельность множества новых организаций в деревне и городе, таких как земства, кредитные учреждения, благотворительные, женские, просветительские общества, политические партии и т. п.; развитие товарно-денежных отношений и превращению самостоятельных хозяев в сельскохозяйственных и промышленных рабочих; повышение грамотности, секуляризация сознания, изменение менталитета различных сословий, утверждение в массовом сознании идеи о ценности самостоятельной и независимой личности и развитие индивидуализма.

Сравнение эволюции крестьянской и посадской общины, а также дворянского общества позволяет Миронову ответить на вопрос: почему социальная организация типа общности просуществовала дольше всего у крестьян, меньше у городского сословия, а у дворян ее практически не было вовсе? Автор указывает на следующие факторы: община долго соответствовала представлениям русского народа о правильной и справедливой организации социальной жизни людей, а существовавшие в ней межличностные отношения - религиозному идеалу человеческих отношений, который поддерживала православная церковь; община как форма социальной организации долго отвечала реальным потребностям крестьян и мещан - тех, кого называли народом и кто составлял свыше 90% населения страны: создавала возможность для прямых и интенсивных человеческих контактов, не обремененных соображениями пользы и выгоды, гарантировала социальную защиту, сдерживала развитие всех видов неравенства и обеспечивала минимальными средствами к жизни; структурный и функциональный дуализм сельской и городской общины, ее способность служить государству и интересам своих членов, обеспечивали ей поддержку изнутри - со стороны крестьян и представителей городского сословия, и извне - со стороны государства, которое до начала XX в. укрепляло общинную парадигму в реальной жизни и в народной психологии и само пыталось решать социальные вопросы с помощью общинных организаций; общинная собственность на землю и другую недвижимость среди крестьян сохранилась дольше, чем среди городского сословия, а дворянство ее вообще не знало; ограничение имущественной дифференциации, систематическое исключение из общин так называемых "порочных членов", а также добровольный исход из общин лиц с отклоняющимся поведением долгое время поддерживали экономическую однородность и духовную близость членов общины и консолидировали ее; уровень социальной мобильности, степень замкнутости и осведомленности ее членов об окружающем мире были намного ниже в крестьянской, чем городской общине, что обеспечило первой более долгую жизнь; сельская община обладала монополией на формирование личности, которой не знали городские и дворянские корпорации; низшая сравнительно с городским сословием и дворянством грамотность и слабая распространенность школьного образования среди крестьян.

Если иметь Россию в целом, то процесс преодоления общинности в социальной жизни в XVIII-начале XX в. зашел достаточно далеко, но он не завершился к 1917 г. В ходе столыпинской реформы около трети крестьянства вышло из сельской общины и сделало шаг навстречу новой жизни, которая строилась на других основаниях и в которой люди руководствовались другой системой ценностей. По мнению Миронова, если бы не революция 1917 г., этот процесс продолжился бы и, наверное, как обещал Столыпин, через 20 лет завершился бы в основных чертах и для крестьянства, и для страны в целом. Однако победа большевиков изменила вектор общественного развития России. Она привела к ликвидации наметившихся тенденций, к возрождению общинных отношений там, где они уже умерли, как в деревне, так и в городе. Коллективизация и социалистическая индустриализация закрепили этот успех.

Сделанные в главе наблюдения о деятельности различных корпораций позволяют Миронову сделать чрезвычайно важный вывод. На протяжении всего императорского периода все социальные группы, все сословия обладали правом самоуправления - одни в большей, другие в меньшей степени. Чем дальше от центральных и провинциальных коронных властей проживали люди, тем по общему правилу б(льшим самоуправлением они пользовались. Как мы видели, государство никогда не желало установить полный контроль над жизнью городских и сельских общин, над дворянскими, купеческими, мещанскими, ремесленными и крестьян обществами, понимая недостижимость и бессмысленность этого. Верховная власть только стремилась, во-первых, включить сословное самоуправление в систему государственного управления и, во-вторых, поставить самоуправление в рамки закона. И то, и другое ей более или менее удавалось. Благодаря этому на всем протяжении императорского периода, как и в более раннее время, в России существовало расщепление (разделение) властных и управленческих функций между верховной властью и ее администрацией, с одной стороны, и городскими и сельскими общинами, городскими и дворянскими корпорациями - с другой. Разделенную форму власти автор рассматривает как разумный компромисс между обществом и государством, обеспечивавший общественный порядок и соблюдение сословных прав. Компромисс обусловливался соотношением сил, а поскольку силы

у сторон со временем изменялись, то и соглашение о компромиссе приходилось со временем перезаключать. Каждая реформа городского, сельского и дворянского самоуправления являлась в сущности новым компромиссом, который заключался обществом и государством на основе нового соотношения сил. До Великих реформ 1860-1870-х гг. основная тенденция состояла в подчинении самоуправления коронному управлению. В результате Великих реформ тенденция на переплетение и слияние сменилась тенденцией на размежевание самоуправления и коронного управления, что являлось первой стадией становления гражданского общества в России. На этой первой стадии общество противопоставляло себя государству. С установлением конституционного порядка в 1906 г., общество стало стремиться к установлению полного контроля над государством, и в феврале 1917 г. это ему удалось. Неблагоприятные военные обстоятельства помешали узаконить и увековечить такой порядок.

В главе 8 "Право и суд, преступления и наказания: к главенству закона" Миронов ищет ответ на чрезвычайно важный вопрос: насколько успешно выполняло свои функции уголовное и гражданское право в императорской России, справедлив ли был суд, удовлетворены ли подсудимые его приговорами ? С этой целью он рассматривает историю судебных и пенитенциарных учреждений, процессуального и уголовного права (официального и обычного), анализирует преступность, оценивает быстроту и объективность судебных приговоров. Подобная постановка вопроса в отечественной литературе встречается впервые и ответ, полученный автор оказался нестандартным. По его мнению, в императорский период все отрасли официального права в России развивались параллельно в направлении установления господства закона, отделения судебной власти от административной, признания за каждым человеком, независимо от пола возраста и социального положения, равного права на судебную защиту. Понятия уголовного права постоянно совершенствовались, все глубже постигая и учитывая природу человека и отклоняющегося поведения. Развитие гражданского права увеличивало полномочия отдельного лица в сфере гражданско-правовых сделок до предельно возможной степени. Совершенствовался процесс. На смену обвинительной модели пришла розыскная, а она в свою очередь была заменена смешанным процессом. В отличие от распространенной в советской историографии точки зрения, автор полагает, что розыскной процесс при всех его недостатках был шагом вперед по сравнению с обвинительным процессом: именно он позволил вывести тяжкие уголовные преступления из сферы обычного права и подчинить их закону и изменить представление о преступлении как о частном деле в представление об антиобщественном деянии; огосударствление суда унифицировало правовые представления и сам суд на всей территории страны и способствовало централизации государства. Шаг за шагом изменения в праве приводили к росту гражданских прав населения. Свобода, однако, открывала двери не только самодеятельности и инициативе в рамках закона, но и отклоняющемуся от правовых норм поведению; и чем больше было свободы и чем быстрее увеличивались права человека, тем больше появлялось людей, отклоняющихся от общественных норм. Личная свобода, полученная в результате Великих реформ, дорого обошлась обществу - она привела почти к четырехкратному росту преступности. В крепостническую эпоху строгий контроль общины за поведением своих членов, их солидарность, соседский, дружеский характер их отношений, низкая мобильность населения, с одной стороны, сдерживали людей с криминальными наклонностями, а с другой стороны, мешали преступникам скрыться от правосудия, народного или официального. После эмансипации общинные отношения медленно разлагались, и это не могло не привести к росту отклоняющегося поведения вообще и криминального в частности. Этот вывод вполне согласуется с мнением социологов, что наиболее важными криминогенными факторами всегда являются деформация системы ценностей, общественных отношений, социальных и юридических норм и дисфункция социальных институтов. Издержки перехода к гражданской, а с 1906 г. и к политической свободе были велики, но они, как показывает опыт всех стран, были неизбежны.

Миронов приводит свидетельства современников и факты, доказывающие, что закон и обычное право защищали людей от преступников и поддерживали общественный порядок, что судейский произвол в официальных судах находился более или менее в рамках закона как до судебной реформы 1864 г., так и после, что приговоры, как правило, соответствовали закону на протяжении всего изучаемого периода. Это дает ему основание для заключения, что суд в императорской России был достаточно справедлив. Только до эмансипации официальный суд ввиду наличия трех инстанций работал очень медленно, что вынуждало заинтересованных лиц давать взятки, чтобы ускорить продвижение дела. Неофициальный сельский суд работал быстро, и его приговоры соответствовали обычному праву.

До конца XVII в. все социальные группы русского общества жили в одном правовом пространстве. Но начиная с XVIII в. по мере развития нового законодательства город и деревня в правовом отношении стали расходиться и постепенно возник так называемый юридический плюрализм: в пределах одного государства стали одновременно действовать две системы права, каждая из которых представляла собой достаточно своеобразный комплекс норм и институтов. Своей критической отметки различие между ними достигло к концу XIX в. Осознав в начале XX в. опасность крестьянской правовой обособленности, правительство решило ее ликвидировать и восстановить единое правовое пространство в России. Но времени оказалось слишком мало, и старый режим рухнул в значительной мере потому, что ему не удалось включить крестьян в общий правопорядок государства. Требования помещичьей земли, недостаток патриотизма, слабое осознания общенациональных интересов и многое другое - все это было порождено в немалой степени правовой обособленностью крестьянства.

В главе 9 "Развитие российской государственности: становление правового государства" Миронов подверг проверке утвердившийся в историографии тезис о неправовом характере русской государственности. По его мнению, тезис возник в русской либеральной дореволюционной историографии и имел сугубо политическое назначение - он был направлен против самодержавия и ставил идеалом для России западные демократии. Свою политическую функцию тезис о надзаконности российского государственного строя выполнил, полагает автор, однако истина, как это часто бывает, когда политика вмешивается в науку, пострадала: был создан очередной миф, получивший широкое распространение как в массовом сознании, так и в специальной литературе. Для проверки данного тезиса в главе проанализирована роль коронной администрации, закона и общественных институтов в государственном управлении.

На основе приведенного анализа автор приходит к выводу, что в XVII-начале XX в. русская государственность находилась в состоянии непрерывного развития. В XVII в. в России существовала народная монархия, или патриархальная монархия, в первой четверти XVIII в. - абсолютизм; во второй половине XVIII в. сложиласьсословная патерналистская монархия, которая во второй четверти XIX в. переросла в бюрократическую правомерную монархию, а в 1906-феврале 1917 г. - в дуалистическую правовую монархию; в феврале 1917 г. образовалась демократическая республика. К началу великих реформ 1860-х гг. русская государственность стала де-юре правомерной, так как, во-первых, Основные законы 1832 г. (ст. 47) официально провозгласили, что "империя управляется на твердых основаниях законов, учреждений и уставов, от самодержавной власти исходящих", во-вторых, государственные учреждения в целом функционировали в рамках закона. В течение последнего десятилетия существования империи государственность являлась де-юре правовой, поскольку официально произошел переход к конституционному понятию закона, население получило конституцию, парламент и гражданские права. По мнению автора, за 200 с небольшим лет Россия прошла путь от народной монархии, которая осуществляла традиционное господство, до государства, которое осуществляло в основном легальное господство. В России в главных чертах сформировалось правовое государство с его атрибутами - верховенством закона, административной юстицией и разделением властей - и инструментальной основой в виде бюрократии, действующей по законам административного права, согласно формальным и рациональным правилам, что в политической социологии считается признаком легального господства. Таким образом, автор считает прогрессивное изменение доминирующей чертой политической истории России императорского периода.

Миронов подчеркивает, что каждая стадия в развитии российской государственности была необходима и полезна для общества в свое время и соответствовала политическим представлениям своей эпохи. Однако любой государственный режим обычно действует по инерции и при поддержке заинтересованных в нем общественных сил дольше, чем этого требует целесообразность, и с течением времени становится вредным для общественного развития и тягостным для народа. Начинается критика и борьба за новую государственность, в пылу которой забываются те благодеяния, которые некогда принесла устаревшая форма государственности. Так было с народной монархией, которая осуждалась в начале XVIII в., так было с регулярным государством, которое поносится до сих пор, так было с правомерной монархией, которая либерально мыслящей интеллигенции в пореформенное время казалась издевательством над людьми, так случилось с конституционной монархией, которая была разрушена революцией 1917 г.

Определение русского государства от середины XIX в. до начала XX в. правомерным де-юре, а после введения конституции - правовым де-юре может показаться натянутым и неадекватным для тех, кто подходит к русскому государству того времени с мерками современного правового государства и забывает о том, что идеальный тип всегда в большей или меньшей степени далек от реальности и что переход от правомерного или правого государства де-юре к правомерному или правовому государству де-факто требует длительного времени и совершается в две стадии - на первой официально провозглашается и в Основных законах утверждается правомерный или правовой характер государственности и лишь на второй стадии, в ходе длительного переходного периода складывается правомерная или правовая государственность. Нужны века правовой культуры, полагает автор, чтобы активная деятельность государственных органов в области управления превратилась в строго подзаконную, чтобы государством была признана абсолютность и ценность личности в сфере ее индивидуального и общественного самоопределения. Законы, по которым жило русское общество в XIX в., отдавали слишком много власти государству, не удовлетворяли некоторых российских граждан, в частности российскую интеллигенцию, не обеспечивали жизни, соответствующей западноевропейским стандартам того времени и современным требованиям. Но это никак не может подорвать тот факт, что русское общество жило по законам и монарх со своим правительством в основном им подчинялся. Также очевидно, что коррупция существовала, нарушения правомерного порядка управления, несоблюдение или изъятия из закона случались и при Николае I, и при Александре III, и при Николае II, и даже при Александре II. Необходимо подчеркнуть, что начиная со второй трети XIX в. (за более раннее время мы не имеем соответствующих данных) и до 1913 г. в России вообще совершалось преступлений на 100 тыс. человек населения примерно в 1.5-2.5 раза меньше, чем в развитых государствах Запада. Это свидетельствует о том, во-первых, что российские граждане были не менее законопослушными, чем граждане других европейских стран, во-вторых, указывает на легитимность существовавшей в России государственной власти, ибо в противном случае уровень преступности в России был бы выше, чем в правовых западноевропейских странах с легитимными политическими системами.

Автор определяет пути, которыми происходило развитие правового государства: (1) подчинение верховной власти праву, закону в силу самоограничения, при сохранении всей полноты власти в руках монарха; (2) ограничение власти коронных учреждений и чиновников взаимной конкуренцией за влияние, административным правом, административной юстицией, прокуратурой и органами местного и сословного самоуправления; (3) разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную между разными субъектами; (4) предоставление верховной властью различным разрядам сначала сословных прав, сословным учреждениям - прав сословного и общественного самоуправления, а затем всему населению - гражданских прав. По первому, второму и третьему путям монархия двигалась главным образом в силу своих внутренних потребностей, так как общественность преимущественно преследовала цель участвовать в управлении, а не подчинять верховную власть и ее администрацию законам, которые она сама творила. Здесь успехи были постоянными и значительными даже до 1905 г. По четвертому пути монархия двигалась под давлением общественности, и успехи здесь были заметными начиная с 1860-х гг. и особенно после 1905-1906 гг. Миронов полагает, что главным фактором эволюции российской государственности в XVII-XIX вв. были объективные требования жизни. Во-первых, начала законности постепенно проникали в государственное управление, так как были совершено необходимыми для правильного функционирования государственного аппарата, ибо с расширением задач государственного управления личный контроль со стороны государя становился невозможным. Во-вторых, государственная власть могла окрепнуть и утвердиться только при условии ее подчинения началам права, так как только в этом случае в гражданах могло развиться чувство законности (если власть соблюдает закон, то же самое делают граждане, и наоборот).

По мнению автора, важная роль в эволюции русской государственности принадлежала изменению политического менталитета общества. В соответствии с политическими воззрениями русских людей XVII в. общество не противопоставляло себя государству, не стремилось подчинить его себе, свой гражданский и религиозный долг видело в служении государю или, более точно, в соучастии в государственном управлении на пользу государю, рассматривая его как форму служения Богу. В соответствии с политическим менталитетом XVIII-первой половины XIX в. обществу отводилась по преимуществу роль активного объекта управления, а государству - роль единственного субъекта, который мудрыми решениями ведет общество, однако - и это очень важно - при его активно участии, к благоденствию. Во второй половине XIX в. складывается новый политический менталитет, согласно которому общество имеет право и должно участвовать в государственном управлении наравне с коронной администрацией. В соответствии с этим общественность перестает удовлетворяться правами на сословное самоуправление и начинает все настойчивее высказывать пожелание участвовать в государственном управлении. Верховная власть постепенно уступает требованиям общественности и делегирует ей часть своей власти. Однако делает это неохотно, и надо сказать, что она имела на это моральное и политическое право. Кого представляли радикалы и либералы? До начала XX в. большей частью самих себя, то есть горстку людей, а не народ. И лишь тогда, когда общественность увлекла за собой крестьянство и рабочих, тогда верховная власть пошла на серьезные уступки и в России появились конституция и парламент.

Длинная и трудная дорога к правовому государству была остановлена в октябре 1917 г. Народ свергнул либеральную демократию, разрушил основы правового государства, позволил большевикам, захватившим власть, расправиться со своими политическими противниками и установить диктатуру. На вопрос о том, чем это можно объяснить, автор отвечает: идеи парламентской демократии и правового государства стали парадигмой образованного общества, но не успели проникнуть в толщу народа.

Таким образом, российская государственность императорского периода, несмотря на зигзаги и периоды стагнации, по мнению автора, неуклонно развивалась в направлении правового государства, тем самым способствуя формированию гражданского общества. Роль права в регулировании социальных отношений систематически повышалась, напротив, роль насилия - снижалась. Крылатая фраза: "В России правят не законы, а люди" - не более чем политическая гипербола, полагает автор.

В главе 10 "Общество, государство, общественное мнение: становление гражданского общества" внимание сконцентрировано на взаимодействии общества и государства и роли общества в определении государственной политики. Сама постановка такой проблемы является новостью в историографии, так как априорно считалось, что общество и его мнение не имело никакого значения в самодержавной России. С точки зрения прав, прерогатив и обязанностей государства изучаемое время Миронов разделяет на два периода: конец XVII в.-1860-e гг., когда происходило их увеличение за счет расширения функций государства и присвоения им части функций местного самоуправления, и 1860-е гг.-1917 г., когда имело место их уменьшение за счет делегирования части власти местному общественному самоуправлению, с 1906 г. - парламенту. Соотношение сил между государством и общественностью изменялось параллельно с изменением силы органов государственной власти и общественного самоуправления: до 1861 г. сила коронной администрации росла, после Великих реформ - снижалась, что находило отражение в изменении относительной численности бюрократии и армии. Соответственно мы наблюдали равновесие сил в XVII в., перевес сил в пользу государства в 1700-середине XIX в., хрупкое равновесие до 1880-х гг., перевес сил в пользу общественности в 1881-1905 гг. и полное ее преимущество после установления режима конституционной монархии.

По мнению автора, отношение официальных властей к обществу и общественности к верховной власти со временем также серьезно изменялось. Со значительным схематизмом можно сказать, что до конца XVII в. верховная власть видела в общественности помощника, советника и слугу, с начала XVIII в. и до конца 1850-х гг. общество являлось объектом управления и попечительства, а общественность служила как бы связующим звеном между государством и обществом. В 1860-е гг.-1905 г. верховная власть рассматривала общественность как младшего партнера, в 1895-1905 гг. - как соперника и конкурента за власть, а с 1906 г. - как своего могильщика. До 1880-х гг. общественность чаще всего соглашалась с ролью, которая ей отводилась верховной властью, хотя около 1825 г. между ними возникло отчуждение, перешедшее около 1848 г. во вражду. Примерно с середины 1890-х гг. общественность стала претендовать на равное партнерство с верховной властью и, не добившись этого, стала рассматривать самодержавие как своего злейшего врага. После 1906 г., разделив власть с императором, общественность взяла курс на установление своего полного господства над государством и в феврале 1917 г. добилась этого.

Если под зачатками гражданского общества иметь в виду те социальные группы населения, общественные и сословные организации и институты, которые образовывали обособленную, самостоятельную идейно-общественную силу, в той или иной степени оппозиционную государству, но в то же время легитимную, т. е. признаваемую государством и всем обществом, и которые оказывали влияние на официальную власть, то следует признать, что в XVII в. элементов гражданского общества еще не существовало. Имелись отдельные самостоятельные личности, конфессиональные группы вроде старообрядцев со своим особым мнением, но они были нелегитимными, маргинальными и не признавались обществом за выразителя их интересов, а государством - за законную оппозицию. Имелась, если так можно выразиться применительно к XVII в., общественность, с мнением которой верховная власть считалась: духовенство, служилые люди, посадские. Ее представители приглашались на земские соборы, выступали с корпоративными требованиями, и верховная власть принимала их во внимание. Однако они занимали подчиненное и зависимое положение по отношению к верховной власти, отождествляли себя с верховной властью, не контролировали коронную администрацию и даже не могли четко отделить себя от последней, так как частично входили в органы государственного управления или формировали их, например, дворянство составляло армию (дворянское ополчение), посадские выступали в качестве чиновников по казенному финансовому управлению и т. д. По тем же причинам не существовало элементов гражданского общества во времена Петра I и его преемников вплоть до Екатерины II. О зарождении гражданского общества вместе с интеллигенцией и общественным мнением, независимым от официальной точки зрения, которое власти признавали и учитывали, по мнению Миронова, можно говорить не ранее последней трети XVIII в., когда вопреки всем ограничениям для свободного развития общественной мысли, которые, как считает автор, сильно преувеличены в исторической литературе, под влиянием западных либеральных идей в среде дворянства в конце XVIII в. появились критики существовавшего общественного строя, составившие ядро общественности. Последняя не была однородной. Критики справа положили начало консервативно-национальному направлению в общественной мысли и движении, критики слева - либеральному, а радикалы - революционному направлению. С тех пор инициатива с точки зрения генерации идей по реформированию русского общества переходит к интеллигенции, которая, несмотря на свою ничтожную численность, становится силой, подталкивающей верховную власть к проведению социальных и политических реформ, направленный на становление гражданского общества. Следует учитывать, что русская интеллигенция приобрела влияние в значительной мере благодаря поддержке западного общественного мнения, на которое верховная власть, начиная с Екатерины II, постоянно оглядывалась.

Зарождение гражданского общества не привело автоматически к увеличению рядов общественности - в XVIII-первой половине XIX в. ряды общественности сузились до дворянства и купечества, и лишь во второй половине XIX в., в результате великих реформ расширились и стали включать представителей практически всех социальных групп населения, кроме лиц наемного труда, которые не получили избирательных прав для выборов в органы местного самоуправления. После революции 1905-1907 гг., с возникновением парламента, общественность стала формально включать все разряды населения, в том числе крестьян и рабочих, так как все сословия получили избирательные права.

Автор считает, что общественность всегда была в состоянии диалога с верховной властью и с б(льшим или меньшим успехом влияла на его политику. Благодаря этому в целом, хотя и не всегда, правительство проводило сбалансированную политику. В XVIII в. Россия не превратилась наподобие Польши в страну дворянской анархии, в первой половине XIX в. не стала страной, управляемой помещиками-крепостниками, а в пореформенное время не была принесена в жертву интересам дворян и крупной буржуазии. Именно соблюдение высших государственных интересов, которыми руководствовалась верховная власть, обеспечило социальную стабильность, умеренный экономический, культурный и политический прогресс, определенные успехи во внешней политике и долгую жизнь самодержавию. Не только инстинкт самосохранения, но взаимодействие с обществом позволяло верховной власти следовать этому курсу, так как случавшиеся от него отклонения наказывались и пресекались обществом. Верховной власти принадлежала решающая роль во всех сферах жизни, и долгое время все социальные группы относились к монарху, олицетворявшему в их глазах государство, как к высшему арбитру, как к реальному, законному и единственному источнику льгот и привилегий, прав и обязанностей.

Реакция верховной власти на требования общественности определяла отношение к ней общества. До 1825 г. доминировало взаимопонимание и соответственно позитивное отношение общества к самодержавию, затем при Николае I наступило охлаждение. Со вступлением на престол Александра II отношения между общественностью и верховной властью то теплели (1860-е гг. - во время Великих реформ), то остывали (конец 1870-х-начало 1880-х гг.), то доходили до враждебности (середина 1890-х-1907 г.). Негативные отношения складывались чаще, и мало-помалу размежевание общества и верховной власти перешло в раскол и достигло полного разрыва. Но слабость общественности в силу ее фрагментарности (достаточно сказать, что в начале XX в., когда политическая деятельность была легально разрешена, в России существовало около 100 политических партий) не позволяла ей своими собственными силами добиваться своих целей. В этих условиях чрезвычайно усилилась революционная интеллигенция, благодаря тому, что ей удалось возглавить протест социальных низов. Война на два фронта - с общественностью, в особенности с радикальной ее частью, и с Германией - истощила силы верховной власти и привела ее к параличу в начале 1917 г. Радикалы воспользовались этим и захватили власть, опираясь на солдат, рабочих и крестьян.

Почему социальная модернизация закончилась неудачей, а для монархии - ее инициатора и долгое время лидера - крахом? Автор указывает на следующие причины: культурный раскол общества на образованное меньшинство и народ, который в своем быту продолжал придерживаться традиционных ценностей, фрагментарность общественности, просчеты верховной власти в аграрной и рабочей политике, две неудачные войны, но самое главное - верховная власть и общество не нашли взаимопонимание, так как общественность вела войну на истребление самодержавия.Автор полагает, что сотрудничеству между верховной властью и общественностью мешало нетерпение интеллигенции, в особенности ее радикального крыла, не умевшего и не желавшего ждать, наивно верившего в то, что только самодержавие сдерживало прогресс в России. Бесспорно, что вина за отсутствие взаимопонимания лежала также и на правительстве, часто без достаточных оснований не доверявшим общественности. Однако террор, развязанный в России революционерами в 1860-е гг. и продолжавшийся до 1917 г., от которого только за 1901-1911 гг. пострадало около 17 тыс. человек, среди них около половины были государственными служащими, моральная и материальная поддержка, которую он получал со стороны либеральной общественности (террористов прятали, финансировали, защищали на политических процессах и т. п., либералы отказались осудить терроризм с трибуны Государственной думы), также никак не могли способствовать взаимопониманию. По мнению автора, несмотря на все трения и противоречия, либералы, даже из правительственных кругов, и революционеры рассматривали друг друга в качестве союзников для давления на верховную власть. Мало того, общественность, по свидетельству современников, преклонялась перед террористами, которые в силу этого гордились своей деятельностью, чувствовали себя героями, смотрели на террор как на подвиг, религиозную жертву. Лишь с 1907 г. наметился некоторый перелом в настроении общественности по отношению к террору. Хотя насилие со стороны государства и революционеров было взаимным, между ними была большая разница: государство защищало законный порядок, а революционные террористы его методично и систематически разрушали, хотя и во имя светлого будущего. Вплоть до 1917 г. при каждом столкновении с общественностью верховная власть уступала ей ровно столько, сколько было необходимо, чтобы реформой укрепить социальную стабильность и приспособить существующий строй к новым требованиям. В конечном счете борьбу за власть общественность у царизма выиграла, но это была пиррова победа: за гибелью монархии последовала и гибель либеральной общественности, что свидетельствует о том, что для народа социально-экономические реформы имели приоритет перед политическими.

Итак, российское государство с начала XVIII в. до октября 1917 г. прошло путь от абсолютизма до демократической парламентской республики, а общество - от объекта до субъекта государственного управления. Это означало, что общественность расширила свои социальные границы от привилегированных социальных групп до всего народа и что из общественного небытия народ возвратился к политической жизни. Следовательно, в то время как русская государственность развивалась в сторону правового государства, русское общество из объекта государственного управления постепенно превращалось в субъект управления, а россияне - из подданных в граждан. Этому процессу весьма благоприятствовало то обстоятельство, что на протяжении XVII-начала XX в. государство всегда было вынужденно делиться властью с обществом, допускать существование достаточно сильного муниципального самоуправления, потому что никогда не имело аппарата, который мог бы справиться с управлением в одиночку. Расщепление, или разделение, властных и управленческих функций между верховной властью и ее администрацией, с одной стороны, и городскими и сельскими общинами, городскими и дворянскими корпорациями, с другой - характерная черта императорского периода, и в этом отношении наблюдалась полная преемственность между Киевским, Московским и императорским периодами российской истории.

В начале XX в. в России имелось много элементов гражданского общества: масса добровольных общественных организаций, включая женские, критически мыслящая общественность, общественное мнение, с которым считалась государственная власть, после 1905 г. - свободная пресса, политические партии и т. п. В принципе сформировался механизм, обеспечивающий передачу общественных настроений, желаний, требований от общества к властным структурам, и контроль за их исполнением в виде законодательных учреждений и прессы. Однако общество не успело этот механизм отладить, чтобы исключить силовое решение конфликтов между ним и государством. Однако Россия в своем политическом развитии к 1917 г. не успела достичь такой стадии, когда государство попадает под контроль общественности и адекватно реагирует на требования общества, когда общество и государство приобретают способность как бы самопроизвольно развиваться благодаря умению разрешать любые виды проблем мирным путем и с помощью компромисса находить консенсус и приспосабливаться к изменяющимся условиям жизни. В этом смысле русское общество отставало от своей экономики, которая к 1914 г. достигла состояния самопроизвольного экономического роста.

В главе 11 "Итоги социального развития России в период империи и советская модернизация" автор подводит итоги сказанному в десяти предшествующих главах, проводит сравнение социального развития Запада и России, устанавливает преемственность между модернизацией в период империи и в годы советской власти. По его мнению, в целом в России в императорский период успешно происходила социальная модернизация: во-первых, люди приобретали личные и гражданские права, человек становился автономным от коллектива - будь то семья, община или другая корпорация и как бы самодостаточным, иными словами, приобрел ценность сам по себе, независимо от корпоративной принадлежности и родственных связей; во-вторых, малая семья становилась автономной от корпорации и высвобождалась из паутины родственных и соседских связей; в-третьих, городские и сельские общины изживали свою замкнутость и самодостаточность, все больше включались в большое общество и систему государственного управления; в четвертых, корпорации консолидировались в сословия, сословия трансформировались в профессиональные группы и классы; из них формировалось гражданское общество, которое освобождалось от опеки государства и верховной власти и становилось субъектом власти и управления; в-пятых, по мере постепенного признания субъективных публичных прав граждан возникали конкретные правовые пределы для деятельности органов государственного управления - государство становилось правовым. Словом, суть социальной модернизации в императорской России, как и всюду, состояла в том, что происходил генезис личности, малой демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В ходе ее городские и сельские обыватели в юридическом, социальном и политическом отношениях превращались в граждан.

Миронов подчеркивает взаимосвязанность и параллелизм изменений в разных сферах жизни. В XVII-начале XVIII в. отношения в семье, обществе и государстве строились на традиционном, патриархальном господстве и патернализме; власть главы семьи, хозяина, помещика и государя уподоблялась отцовской власти и сакрализовалась. Патриархальный несвободный человек, ограниченный в своих правах большой семьей и своей корпорацией, а в своих желаниях и стремлениях - традицией, обычаем и религиозной моралью, т. е. традиционным менталитетом; патриархальная семья, общинная форма социальной организации, преобладание общинной или государственной собственности, натуральное в основе хозяйство, абсолютная правомерная монархия и империя как форма существования народов в рамках единого государства оптимально сочетались. В XVIII-XIX вв. и в семье, и в корпорациях, и в большом обществе, и в государстве властные отношения стали шаг за шагом строиться на рациональных соображениях, на договоре и законе: везде традиционное господство постепенно заменялось легальным, а власть десакрализoвалась и ставилась в рамки писаного закона, т. е. становилась закономерной. На этой основе с различной скоростью в разных сословиях формировалась, хотя и не сформировалось до конца, новая система социальных организаций, государственных институтов, правовых норм, соответствующих потребностям секулярного человека, наделенного сословными правами, ограниченного в своих желаниях и стремлениях только законом. Свободный гражданин с политическими правами, светский менталитет, малая семья, общественная форма социальной организации, частная собственность, рыночное хозяйство, гражданское общество, правовое государство и федерация как форма сосуществования народов в рамках одного государства сочетались, и именно в этих направлениях развивалась Россия. Таким образом, человек, семья, собственность, экономика, общество и государство развивались симметрично и синхронно, во взаимной обусловленности от патриархальности к модернизму благодаря секуляризации индивидуального и массового сознания, благодаря рационализации и легализации социальных и политических отношений, благодаря коммерциализации экономики, благодаря централизации и интеграции политической, экономической и культурной сфер, или уровней, общества. Человек, семья, социальные организации, собственность, хозяйство, общество, государственность - все эволюционировало параллельно и во взаимодействии (хотя изменения затрагивали различные группы населения в разной степени), отставание в развитии одной структуры тормозило изменения в других, и наоборот. Асинхронность в развитии различных структур вела к асимметрии, которая создавала социальные напряжения в обществе. Реформы восстанавливали симметрию и укрепляли социальную стабильность. Отметим, например, что медленное изживание общинности оказывало влияние на все структуры, в том числе на трансформацию политического строя. Преобладание общины в качестве главной социальной организации крестьянства вплоть до 1917 г. имело серьезное политическое последствие - партикуляризм, так как каждая община стремилась к возможно большей независимости от внешнего мира, к неприкосновенности местных обычаев и традиций. Отсюда в значительной мере проистекал принудительный централизм, бюрократическое вмешательство из столицы, опека. Слабость экономических, культурных, политических связей между сельскими и городскими общинами, которые долгое время были самодостаточными, должна была по необходимости компенсироваться бюрократическими связями, а недостаток экономического и культурного единства - принудительно навязанным государственным подчинением, иначе хрупкий государственный организм мог развалиться, местные интересы - взять верх над общегосударственными. Только сильное государство могло преодолеть партикуляризм, местничество и сепаратизм. По мере того как общинная организация и общинные связи слабели, а общественные связи развивались и возникали общественные организации уездного, губернского и общероссийского масштаба, по мере развития географического разделения труда и всероссийского рынка, по мере роста потребности в культурных, социальных и экономических контактах со всей страной необходимость в государственном вмешательстве для поддержания единства стран отпадала: сцепление стало осуществляться на основе экономических, социальных и культурных связей.

Тесная связь существовала между изживанием общинных связей и становлением гражданского общества. Гражданское общество в полном смысле этого слова - это такая структура, в которой человек, социальные организации и государство образуют устойчивое единство на основе паритетных отношений; в нем общественный порядок зиждется не на страхе и господстве, а на внутренней, рационально мотивированной дисциплине, на социальном компромиссе, целесообразности, взаимном интересе; все вероятные и действительные конфликты регулируются не насилием власть имущих, а правовыми и политическими средствами, властью государства, которая сама подчиняется созданным ею законам. В силу этого гражданское общество предполагает наличие развитых экономических, культурных, политических и социальных отношений между его субъектами, обладание членами общества полным набором политических прав, существование общенациональных общественных организаций, партий, представительного органа и правового государства, иными словами, гражданское общество - это совокупность не общин, а свободных рациональных и активных личностей и представляющих их интересы организаций и ассоциаций. Чтобы гражданское общество могло утвердиться, необходимо, чтобы общины преобразовались в организации общественного типа - в фермы, кооперативы, предприятия и т. п., чтобы человек преодолел патриархальные соседско-родственные связи и осознал необходимость своего участия в общественных и политических организациях для отстаивания своих интересов в представительном органе и перед правительством. Становление гражданского общества - это процесс, в котором одновременно изменяются все его субъекты - человек, организации, членом которых он является, и государство - и отношения между ними, т. е. отношения между людьми, отношения между человеком и организацией, или коллективом, отношения между человеком и государством, отношения между организациями, наконец, отношения между организацией, или коллективом, и государством. В ходе этих изменений возникает гражданское общество и выразитель его интересов - парламент. Поскольку общинные формы организации социальной жизни до конца императорского режима преобладали в деревне, где проживало 85% населения, и лишь недавно и не полностью распались в городе, то естественно, что к 1917 г. гражданское общество находилось в фазе становления, что общероссийские общественные и политические организации возникли лишь в конце XIX в. и объединяли незначительную часть населения.

По мнению Миронова, то, что в стране к 1917 г. парламентская демократия и гражданское общество были менее развиты, чем в западноевропейских странах, объяснялось не тем, что Россия была утконосом в семье европейских народов, а тем, что позднее их вступила на путь модернизации, и в частности тем, что общинные отношения являлись до начала XX в. доминирующими. Когда государство осознало зависимость между социально-экономическим и политическим прогрессом и господством общинных отношений в деревне, оно отказалось от своей политики искусственного поддержания сельской общины. Тот же путь в свое время проделали западноевропейские страны: при трансформации доиндустриального, или традиционного, общества в индустриальное общество они изменили господствующий тип социальности, перейдя от социальности, основанной на отношениях общинного типа к социальности, основанной на рациональных, индивидуалистических, рыночных отношениях, или отношениях общественного типа; в случае необходимости государство обращалось к насилию - типичный пример огораживание в Англии, Нидерландах, Франции и Германии.

Основные итоги социального развития России в императорский период свидетельствуют о том, что в социальном, культурном, экономическом и политическом отношениях Россия в принципе изменялась в тех же направлениях, как и другие европейские страны.

Оценивая советскую модернизацию, автор полагает, что она происходила на противоречивых основаниях и ее результаты оказались неоднозначными. С одной стороны, индивидуализм, буржуазия, частная собственность стали именами нарицательными; семью пытались сначала "обобществить", потом огосударствить; в различных производственных организациях типа колхоза, совхоза и государственного предприятия происходила реанимация общинных форм социальной жизни; одновременно восстанавливались патерналистская государственность, традиционная парадигма господства, а власть сакрализовалась. С другой стороны, благодаря необратимости социального развития во многих сферах наблюдался значительный прогресс: секуляризация массового сознания превзошла все западные стандарты, мотивация поведения стала рациональной, система ценностей стала вполне светской и приблизилась к западной модели; демографическая революция совершилась, освободив женщин от тяжелого бремени рождать детей, обреченных вскоре умереть; социальная структура общества приобрела современный вид, социальная мобильность достигла высокого уровня, классы стали открытыми, и общество в целом стало более доступным влиянию современных западных идей, ценностей, норм поведения; получил дальнейшее развитие современный тип малой семьи, в которой супруги имеют равные права, а дети утрачивают приниженный статус; женщины достигли равноправия с мужчинами де-юре и успешно реализовывали их де-факто; урбанизация ускорилась, и страна стала по преимуществу городской, соответственно люди в массе переориентировались на ценности городской потребительской культуры; потребительской культуры; в городских поселениях община не была реставрирована, а поскольку доля городского населения неуклонно увеличивалась и к 1990 г. в Российской Федерации достигла 74%, то уже сам процесс урбанизации автоматически приводил к тому, что население переходило от общинных к общественным формам организации; но и в деревне общинные отношения изживались, в результате в целом по стране к концу советского периода общинные отношения были изжиты и модернизация социальных отношений продвинулась далеко вперед; индустриализация экономики сделала значительные успехи, домашнее хозяйство отделилось от производства, промышленность с технологической точки зрения достигла современного уровня; была создана развитая социальная сфера (пенсионное обслуживание, здравоохранение, охрана детства и материнства и др.); создана современная система начального, среднего и высшего образования, благодаря чему в интеллектуальной сфере (наука, литература, искусство) были достигнуты значительные успехи; империя превратилась в конфедерацию де-юре и нерусские народы получили больше возможностей для национального развития. По-видимому, только в советское время в основных чертах сформировалось современное общество, которое могло обойтись без революции при переходе от советского строя к открытому обществу, произошли важные позитивные изменения в трудовой морали населения. В целом дистанция между Западом и Россией в экономической и культурной сфере сократилась. Во многих аспектах Советская Россия стала принадлежать к пространству модернистской культуры, а не развивающихся стран. По мнению автора, советская модернизация в многом продолжила и завершила модернизацию периода империи, хотя ни та, ни другая оказались незавершенными, если сравнивать их результаты с результатами модернизации в странах Запада.

Автор полагает, что модернизация в России в последние три столетия сопровождалась не только важными социальными нововведениями и усовершенствованиями в обществе, но и ростом благосостояния широких масс населения. Основываясь на данных о росте (длине тела), который является показателем уровня потребления, он заключает, что повышение роста у населения в течение трех столетий, XVIII, XIX и XX вв., как главная тенденция, прерываемая время от времени тяжелыми войнами, радикальными реформами или общественными смутами, может служить доказательством успешной в целом модернизации, которая к тому же шла в России с ускорением. Если в XVIII-первой половине XIX в. российские мужчины сохранили или, возможно, немного увеличили свой рост, то за вторую половину XIX-начало XX в. рост повысился примерно на 36 мм, за XX в. - на 66 мм. В целом за три столетия они стали почти на 11 см выше, значит, на 11 см выше подняли голову над землей, стали видеть дальше и понимать больше.

Весьма емкое Статистическое приложение включает 50 таблиц, которые содержат основные показатели демографического, социального, экономического и культурного развития России сравнительно с другими великими державами за последние 100-150 лет. Жизнь каждого общества так многообразна, что пришлось делать строгий отбор материала как с содержательной, так и с хронологической точек зрения. В этом отборе я руководствовался двумя критериями: информация, заключенная в таблицах, должна быть важной и интересной. Исходя из этого, было выбрано семь аспектов жизни общества: население, культура и образование, жизненный уровень, национальный доход, сельское хозяйство, транспорт и связь, преступность и самоубийства. Данные приводятся для семи стран - России (в 1917-1991 - СССР), Австрии (бывшей до первой мировой войны великой державой), Великобритании, США, ФРГ (в 1945-1990 гг. без восточных земель), Франции и Японии - на важные для истории России и других стран даты: середина XIX в. - начало "великих реформ" в России, 1880-е гг. - вступление России в стадию бурного развития капитализма, 1913 г. - канун первой мировой войны, 1927-1929 гг.- фактический конец нэпа, канун мирового экономического кризиса и коллективизации, 1937-1940 гг.-канун второй мировой войны, 1950--1953 гг.-завершение восстановительного периода и начало нового этапа научно-технической революции, 1985-1988 гг.-начало перестройки.

Редко можно встретить не только в России, но и за границей книгу, снабженную столь полным и разнообразным справочным аппаратом, столь богато иллюстрированную и со вкусом оформленную. Книга снабжена указателем имен и предметным указателем для нахождения нужных имен, фактов, событий, предметов, хронологическим указателем, помогающим ему вспомнить интересующую его дату, списком использованных источников и литературы для нахождения статей, книг или архивных источников, списком таблиц и иллюстраций для поиска нужных таблиц и иллюстраций.