семинар 1 (17 января) / Литература / Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада

Глава VI Пространственные и временные структуры

дившем до абсурда параллелизме. Каждый эпизод и любой пер­ сонаж имели свои соответствия. Эта тема пробилась в готиче­ скую иконографию и расцвела на порталах кафедральных собо­ ров, в фигурах ветхозаветных пророков и евангельских апосто­ лов. В ней воплотилось основное свойство средневекового вос­ приятия времени: через аналогию, как эхо. Поистине не суще­ ствовало ничего такого, что не было бы напоминанием о чем-то или о ком-то уже существовавшем.

Вмирской истории господствовала тема перехода власти.

Вкаждую данную эпоху мир имеет один центр, живет по бие­ нию одного сердца. Путеводной нитью средневековой филосо­ фии истории была основанная на орозианской интерпретации пророчества («сна») Даниила идея преемственности империй, передачи власти от вавилонян к мидянам и персам, затем к маке­ донянам, а от них к грекам и римлянам. Преемственность эта осуществляется на двойном уровне: власти и цивилизации. Пе­ редача власти (translatio imperii) означает прежде всего передачу знания и культуры (translatio studii).

Разумеется, этот упрощенный тезис не только искажал историю. Он подчеркивал изоляцию западной христианской ци­ вилизации, отбрасывая современные ей византийскую, мусуль­ манскую и азиатские цивилизации. Он был тесно связан с поли­ тическими страстями и пропагандой.

Оттон Фрейзингенский видел завершение мировой исто­ рии в Священной Римской империи германской нации. Высшая власть перешла «от римлян к грекам (византийцам), от греков к франкам, от франков к лангобардам, от лангобардов к герман­ цам („немцам")».

Кретьен де Труа перемещал ее во Францию в знаменитых стихах «Клижеса»:

Нам книги древние порукой: Обязаны своей наукой Мы Греции, сомненья нет, Откуда воссиял нам свет.

Велит признать нам справедливость За ней ученость и учтивость, Которые воспринял Рим

209

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

И был весьма привержен к ним.

Всвоем благом соединенье Они нашли распространенье У нас во Франции теперь. Когда бы только без потерь Им сохраниться здесь навеки!

(Пер. В. Б. Микушевина)

Ричард Бьюри в XIV в. считал венцом истории Англию. «Дивная Минерва обходит разные нации и перемещается с од­ ного конца Вселенной на другой, чтобы отдавать себя всем наро­ дам. Мы видим, что она уже побывала у индийцев, вавилонян, египтян, греков, арабов и латинян. Она покинула Афины, оста­ вила Рим, забыла Париж и только что счастливо достигла Вели­ кобритании, знаменитейшего из островов, микрокосма Вселен­ ной».

Проникнутая страстным национальным чувством концеп­ ция перехода власти внушала прежде всего средневековым ис­ торикам и теологам веру в подъем Запада. Движение истории постоянно перемещает центр тяжести мира с востока на запад, и норманн Ордерик Виталий использует в XII в. этот аргумент, говоря о превосходстве своих соотечественников-норманнов. Оттон Фрейзингенский писал: «Человеческое могущество и муд­ рость родились на Востоке и начали завершаться на Западе». Ему вторил Гуго из Сен-Виктора: «Божественное провидение распо­ рядилось таким образом, что всеобщее правление (миром), ко­ торое вначале находилось на Востоке, по мере того как время подходит к своему концу, перемещается на Запад, чтобы уведо­ мить нас о том, что близится конец света, ибо ход событий уже достиг края Вселенной».

Эта упрощенная и упрощающая концепция имела, однако, ту заслугу, что она связывала историю и географию («Нужно ра­ зом принимать во внимание место и время, где и когда произо­ шли события», — говорил тот же Гуго из Сен-Виктора) и под­ черкивала единство цивилизации.

На более низком уровне национальной истории ученые Средних веков и их аудитория задерживались на тех событиях, которые свидетельствовали, что их страна развивается в обще-

210

Глава VI Пространственные и временные структуры

историческом русле и причастна самым тесным образом к исто­ рии спасения. Для Франции при этом на первый план выступали три момента: крещение Хлодвига, царствование Карла Великого и первые Крестовые походы, рассматриваемые как деяние фран­ цузов (gesta Dei per francos). В XIII в. при Людовике IX эта на­ правляемая Провидением французская история получила про­ должение, но уже в изменившемся ментальном контексте. Если до этого историки опускали незначительные эпизоды, чтобы свя­ зать воедино моменты, имеющие смысловое значение, то теперь

в«Королевских хрониках Сен-Дени» святой король вписывался

вновую канву непрерывной истории.

Однако даже эта христианизированная «прозападная» ис­ тория не порождала оптимизма. Об этом ясно говорит приве­ денная выше фраза Гуго из Сен-Виктора; она является итогом, симптомом неотвратимого приближения конца истории.

Действительно, средневековые христианские мыслители пытались изо всех сил остановить историю, завершить ее. Фео­ дальное общество с его двумя господствующими классами, ры­ царством и духовенством (chevalerie et clergie y Кретьена де Труа), рассматривалось как конец истории — точно так же, как Гизо в XIX в. увидел в триумфе буржуазии венец исторической эво­ люции.

Схоласты старались обосновать и укрепить представление об остановке истории, исходя из того, что историчность обман­ чива и опасна, а подлинную ценность имеет одна лишь вневре­ менная вечность. Двенадцатый век был заполнен борьбой меж­ ду сторонниками учения о постепенно открываемой истине («Ис­ тина — дочь времени», — сказал якобы Бернар Шартрский) и приверженцами теории неизменной истины. Гуго из Сен-Вик­ тора горячо выступал против Абеляра, который даже у ветхоза­ ветных праведников искал ясного знания о воплощении Христа. Он утверждал, что история представляет собой развертывание Божественного провидения во времени. Однако Фома Аквинский скажет спустя столетие, что бесполезно заниматься исто­ рией учений: важна лишь та частица истины, которая в них мо­ жет содержаться. Этот отчасти полемический аргумент позво­ лял ему заимствовать у Аристотеля, не вступая в дискуссию о языческом окружении его собственного учения. Но перед нами

211

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

здесь также и глубинная тенденция поиска неизменной истины, стремление уйти от зыбкого исторического времени.

Перед лицом этих двух тенденций — пессимистической концепции упадка истории и вневременного оптимизма, инте­ ресовавшегося только вечными истинами, — пробивались роб­ кие попытки оценить настоящее и будущее. Здесь главной тен­ денцией была та, которая, принимая схему возрастов мира и ди­ агноз о наступившей старости, подчеркивала преимущества стар­ ческого возраста. Так, образ измельчания истории был ловко повернут к выгоде настоящего времени в знаменитых словах Бернара Шартрского: «Мы лишь карлики, взобравшиеся на пле­ чи гигантов, но видим благодаря этому дальше их». Св. Бонавентура также использовал образ возрастов и старости мира, чтобы подчеркнуть приумножение человеческих знаний; эту мысль позже подхватил Паскаль.

Исчерпывалось ли этим все то чувство прогресса, на кото­ рое было способно Средневековье? Когда изучаешь употребле­ ние терминов «modernus», «moderni», «modernitas»,TO возникает ощущение, что в XII в. в концепции времени и в историческом сознании что-то уже было готово измениться. Безусловно, слова эти имели по преимуществу нейтральный смысл. Они обозна­ чали современников, живущих — в отличие от предшествовав­ ших им antiqui — в настоящее время, которое Уолтер Man опре­ делял как промежуток в сто лет. Но эти слова, как и сама новиз­ на, очень часто вызывали подозрения, и тот же Уолтер Man заме­ чает: «Каждой эпохе не нравится ее новизна, и каждый век отда­ ет предпочтение предыдущим». Мы еще встретимся с этой не­ приязнью Средневековья по отношению к новизне.

И однако, modernitas и moderni все больше и больше ут­ верждали себя в XII в. с гордостью, в которой чувствуется вызов прошлому и обещания на будущее. Приближалась эпоха, когда понятие «новое время» станет программой, утверждением, зна­ менем. Четвертый Латеранский собор в 1215 г. санкционирует обновление (aggiornamento) христианского поведения и чувство­ вания, и это откроет врата осознанию новизны переживаемого времени. Поборниками этой переоценки ценностей станут ни­ щенствующие ордена. Как сказано в «Нормандских анналах», «эти два ордена — меньшие братья (францисканцы) и братья пропо-

212

Глава VI Пространственные и временные структуры

ведники (доминиканцы) — были приняты Церковью и народом с большой радостью по причине новизны их уставов». Однако этот новый «запуск» колеса истории стал возможен лишь благо­ даря появлению нового отношения ко времени — отношения, выросшего из эволюции уже не абстрактного времени клири­ ков, но многих конкретных времен, в сети которых жили люди средневекового христианства.

Марк Блок нашел поразительную формулу, которая, каза­ лось бы, резюмировала отношение средневековых людей ко вре­ мени: полное безразличие.

Это безразличие выражалось у скупых на даты хронистов (они вообще, как мы увидим ниже, были равнодушны к точным цифрам) в неопределенных выражениях типа «в это время», «тем временем», «вскоре после этого». Смешение времен было в пер­ вую очередь свойственно массовому сознанию, которое путало прошлое, настоящее и будущее. Оно, это смешение, проявлялось особенно отчетливо в стойкости чувства коллективной ответ­ ственности — характерной черте примитивизма. Все ныне жи­ вущие люди отвечают за проступок Адама и Евы, все современ­ ные евреи ответственны за страсти Христовы, а все мусульма­ не — за магометову ересь. Как было уже отмечено, крестоносцы конца XI в. считали, что они направляются за море, чтобы пока­ рать не потомков палачей Христа, а самих палачей. Равным об­ разом и долго сохранявшийся анахронизм костюмов в изобра­ зительном искусстве и театре свидетельствует не только о сме­ шении эпох, но главным образом о чувстве и вере средневеко­ вых людей в то, что все существенное для человечества является современным. Каждый год на протяжении тысячелетий литур­ гия заставляла христиан заново переживать сжатую в ней с не­ обычайной силой Священную историю. Здесь мы имеем дело с магической ментальностью, которая превращает прошлое в на­ стоящее, потому что канвой истории служит вечность.

Однако уже само воплощение Господа влекло за собой не­ обходимость датировок. Жизнь Христа разделила историю на две части, на этом событии основывалась христианская рели­ гия; отсюда — и склонность, более того, чрезвычайная чувстви­ тельность к хронологии. Но эта хронология не определялась

213

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

протяженностью времени, которое делится на равные отрезки и может быть точно измерено, — то, что мы называем объек­ тивным или научным временем. Она имела знаковый характер. Средневековье, столь же жадное на даты, как и наша эпоха, дати­ ровало события по другим правилам и с другими целями. То, что важно было датировать в Средние века, отличалось от того, что важно датировать нам. Приняв это, несомненно, существенней­ шее различие, мы, как мне кажется, поймем, что средневековый человек был далек от безразличия ко времени. Напротив, он был к нему особенно чувствителен. Просто-напросто если он не был точен, так это потому, что не испытывал в том нужды, ибо само событие не рассматривалось им в плане отсылки к определен­ ной дате, то есть числу. Однако ссылка на время отсутствовала редко. Так обстояло дело в шансон-де-жест. В поэме «Мене» ее герой, юный Карл Великий, нападает на своего врага Бреманта в Иванов день. Намек ли это на то, что в рукоять его меча была заделана реликвия — зуб Иоанна Крестителя? Или здесь следует видеть более или менее осознанную связь с обрядами Иванова дня и ролью, которую играла в них молодежь? Во всяком случае, поэт не преминул датировать этот эпизод.

Адене Леруа в начале поэмы «Берта Большеногая» расска­ зывает, как прочел о приключениях своей героини в «Книге ис­ тории», посетив аббатство Сен-Дени:

В городе Париже я был в пятницу, А так как это была именно пятница, То пришла мне в голову мысль

Направиться, дабы почтить Бога, в Сен-Дени, И пробыл я там вплоть до среды.

Употребляемые в этих примерах обозначения того или ино­ го дня зависели от различных хронологических систем, которые сосуществовали в сознании средневекового человека. Истина состоит в том, что он не знал ни унифицированного времени, ни единообразной хронологии. Множественность времен — такова реальность для средневекового разума.

Нигде потребность в хронологии не была столь сильной, как в Священной истории. Все, что касалось Христа, требовало

214

Глава VI Пространственные и временные структуры

измерения во времени, поэтому в «Светильнике» земная жизнь Иисуса излагается самым детальным образом. «Почему девять месяцев пребывал Он во чреве Богоматери? В котором часу Он родился? Почему в течение тридцати лет не объявлял Он о Себе? Сколько часов пребывал Он в смерти? — Сорок».

В строгой хронологии нуждались также шесть дней творе­ ния и история грехопадения: «Сколько времени Адам и Ева пре­ бывали в раю? — Семь часов. — Почему не дольше? — Потому что немедленно после того, как женщина была создана, она пре­ дала. В третий час по своему сотворению мужчина дал имена жи­ вотным, в шестой час только что созданная женщина вкусила от запретного плода и предложила его мужчине, который съел его из любви к ней, и вскоре, в девятом часу, Господь изгнал их из рая».

Средневековые люди доводили до крайности аллегориче­ ское толкование содержавшихся в Библии более или менее симво­ лических дат и сроков творения. И в то же время они преувеличи­ вали буквальный смысл данных Священного Писания. Особенно все то, что фигурировало в «исторических книгах» Библии, пони­ малось ими как реальные и датированные факты. Всемирные хро­ ники начинались с дат, в которых проявляется подлинная одер­ жимость хронологией. Но здесь, впрочем, не существовало еди­ нодушия. Яков Ворагинский откровенно признавал: «Нет согла­ сия относительно даты рождения во плоти Господа нашего Иису­ са Христа. Одни говорят, что это произошло через 5228 лет после сотворения Адама; другие — через 6000 лет; третьи, следуя хро­ нике Евсевия Кесарийского, — через 5199 лет, во времена импера­ тора Октавиана». И он осмотрительно добавляет: «Первым, кто установил дату в 6000 лет, был Мефодий, но он, кажется, нашел ее скорее по мистическому вдохновению, нежели по хронологиче­ скому расчету».

Конечно, средневековая хронология в собственном смыс­ ле слова, способы измерения времени, приемы определения даты и часа, сам хронологический инструментарий — все это носило рудиментарный характер. Здесь полностью сохранялась преем­ ственность с греко-латинским миром. Устройства, служившие для измерения времени, оставались либо связанными с капри­ зами природы — таковы солнечные часы, либо определяли лишь

215

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

отдельные временные отрезки — как песочные и водяные часы. Использовались, наконец, и заменители часов, которые не изме­ ряли время в цифрах, но определяли конкретные временные вехи: ночь разделялась на «три свечи», короткие промежутки опреде­ ляли временем, потребным для чтения молитв «Miserere» или «Отче наш».

Это были неточные инструменты, целиком зависящие от непредвиденной случайности вроде облака, слишком крупной песчинки и мороза, а также от умысла человека, который мог удлинить или укоротить свечу, прочесть молитву быстро или мед­ ленно. Но это были также различные системы счета времени.

В разных странах год начинался по-разному, согласно ре­ лигиозной традиции, которая отталкивалась от различных мо­ ментов искупления человечества и обновления времени: с Рож­ дества, Страстей Господних, Воскресения Христова и даже с Бла­ говещения. Самый распространенный хронологический «стиль» на средневековом Западе начинал год с Пасхи. Очень мало был распространен стиль, которому, как известно, принадлежало будущее: с 1 января, Обрезания Господа. С различных моментов начинались и сутки: с заката, полуночи или полудня. Сутки де­ лились на часы неодинаковой протяженности; это были более или менее христианизированные старые римские часы. Час был примерно равен нашим трем: утреня (около полуночи), хвалины (3 часа пополуночи), час первый (6 часов утра), час третий (9 часов), час шестой (полдень), час девятый (15 часов), вечерня (18 часов), навечерие (21 час).

В повседневной жизни средневековые люди пользовались хронологическими ориентирами, заимствованными у различ­ ных социовременных систем. Измерение времени зависело от экономических и социальных структур. В самом деле, ничто не выражает лучше структуру средневекового общества, как мет­ рологические феномены и возникавшие вокруг них конфлик­ ты. Временные и пространственные меры были орудием соци­ ального господства исключительной важности. Тот, кто распо­ ряжался ими, в высшей степени усиливал свою власть над об­ ществом. Множественность времен в Средние века можно упо­ добить социальным битвам этой эпохи. Подобно тому как

216

Глава VI Пространственные и временные структуры

в деревне и городе шла борьба вокруг мер емкости, которые определяли рационы питания и уровень жизни (за и против сеньора или городских властей), так и мера времени была став­ кой в борьбе, которую вели за нее господствующие классы: ду­ ховенство и аристократия. Как и письменность, мера времени оставалась в течение большей части Средневековья достоя­ нием могущественных верхов. Народная масса не владела соб­ ственным временем и была неспособна даже определить его. Она подчинялась времени, которое предписывали колокола, трубы и рыцарские рога.

Но средневековое время было прежде всего временем аграрным. В мире, где самым главным была земля, с которой жило — богато или бедно — почти все общество, первым хро­ нологическим ориентиром был аграрный.

Сельское время — это время большой длительности. Вре­ мя сельскохозяйственных работ, крестьянское время, было вре­ менем ожидания и терпения, постоянства, возобновления и если не неподвижности, то по крайней мере сопротивления переме­ нам. Оно не было насыщено событиями и не нуждалось в да­ тах — или, вернее, его даты подчинялись природному ритму. Ибо сельское время было природным временем с его делением на день, ночь и времена года. Проникнутое контрастами, оно подпитывало средневековую тенденцию к манихейству: оппо­ зицию мрака и света, холода и тепла, деятельности и праздно­ сти, жизни и смерти.

В том мире, где искусственный свет был редкостью (тех­ ника освещения даже применительно к дневному времени нача­ ла развиваться лишь в XIII в. с появлением оконного стекла), ночь была чревата угрозами и опасностями. Духовенство пользова­ лось восковыми свечами, сеньоры — факелами, простонародье обходилось сальными свечами. Поэтому особенно велика была опасность пожара — достаточно прочесть по этому поводу, среди множества других, рассказ Жуанвиля о пожаре, вспыхнув­ шем ночью в каюте французской королевы на корабле, который вез Людовика IX в Святую землю.

Против угроз, исходивших от людей, запирались на ночь ворота, в церквах, замках и городах выставлялась бдительная стра­ жа. Средневековое законодательство карало с исключительной

217

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

силой правонарушения и преступления, которые совершались ночью. Это было серьезным отягощающим обстоятельством.

Но главным образом ночь была временем сверхъестествен­ ных опасностей, искушений, привидений и дьявола. Немецкий хронист Титмар Мерзебургский в начале XI в. приводит множе­ ство историй о привидениях: «Бог даровал день живым, а ночь отдал мертвым». Ночь принадлежала ведьмам и демонам. С дру­ гой стороны, для монахов и мистиков она была предпочтитель­ ной порой их духовной битвы, бдений и молитв. Святой Бернар приводит слова Давида-псалмопевца: «Ночью вспоминал я имя Твое, Господи, и хранил закон Твой».

Время борьбы и победы, всякая ночь напоминала о симво­ лической ночи Рождества. Откроем снова «Светильник» Гонория Августодунского на главе, посвященной Христу. «В какой час Он был рожден? — В полуночный. — Почему в полуночный? — Чтобы нести свет истины тем, кто скитается в ночи заблужде­ ния».

В эпической и лирической поэзии ночь была временем не­ взгод и приключений. Часто она связывалась с другим темным пространством — лесом. Лес и ночь, соединившись воедино, вну­ шали ужас. Так, однажды заблудилась там Берта Большеногая:

Она горько плакала, оказавшись в лесу, А когда настала ночь, начала причитать:

«Ах, ночь! Как ты длинна и как многого должно страшиться!»

Напротив, все «светлое» — ключевое слово средневековой литературы и эстетики — было прекрасным и добрым: солнце, сверкающее на латах и мечах воинов, голубые глаза и белокурые волосы молодых рыцарей. «Прекрасен, как день» — это выраже­ ние никогда не ощущалось глубже, нежели в Средние века. Когда героиня «Ивейна» Лодина говорит: «Пусть ночь станет днем», это значило нечто большее, чем нетерпеливое желание снова увидеть возлюбленного.

Другой контраст между временами года. По правде говоря, Средневековье знало лишь зиму и лето. Слово «весна» появляется в ученой латинской поэзии, в частности у вагантов: «Прохо­ дит весна жизни. Близится наша зима». Здесь также противостоят

218