семинар 1 (17 января) / Литература / Ле Гофф. Цивилизация средневекового Запада

Глава VIII Христианское общество

также «святое копье», или «копье святого Мавра», которое несли перед ним во время церемонии, в нем хранился гвоздь из креста Христова.

Вспомним, что короли Англии и Франции обладали даром лечить золотушных больных своим прикосновением. О том, что король предпочитал харизматическую власть военной силе, сви­ детельствует «Трактат о коронации» Жана Голейна, написанный по предписанию Карла V в 1374 г. Король «Богу приносит оммаж за свое королевство, которым он владеет не мечом, как говорили в древности, а от Бога, что засвидетельствовал король на своей золотой монете: „Christus vincit, Christus régnât, Christus imperat"». Он не сказал: «Меч царствует и побеждает», но: «Иисус побеж­ дает, Иисус царствует, Иисус правит».

Так, став христианами, варварские короли пытались вер­ нуть себе ту власть царя-жреца, которой обладали франкские языческие вожди — «reges criniti», косматые цари коротковоло­ сого народа, в чьих длинных волосах таилась чудодейственная власть царей, «подобных Самсону».

Со стороны папы подобные попытки присвоения импера­ торских функций особенно ощутимы начиная с XIII в.> с созда­ ния подложного «Константинова дара». Император якобы остав­ лял Рим папе, перебравшись с этой целью в Константинополь. Он разрешил ему носить диадему и символы церковной власти и присвоил римскому духовенству знаки сенаторского достоин­ ства. «Мы повелели, что наш достопочтимый отец Сильвестр, верховный понтифик, и все его преемники должны носить диа­ дему, сиречь корону чистого золота с драгоценными каменьями, которую мы отказываем ему с головы нашей».

Сильвестр якобы отказался от диадемы, приняв лишь бе­ лый высокий колпак — фригиум, бывший также знаком царско­ го достоинства восточного происхождения. Фригиум быстро пре­ вратился в корону, и «установление» IX в. уже называет его «цар­ ственным» (regnum). Вновь появившись в XI в., он «изменил форму и смысл», став тиарой. Крут основы митры трансформи­ ровался в диадему, украшенную драгоценностями. В XII в. ее сме­ нила корона с зубцами. В XIII в. она была надставлена еще одной, а после, вероятно при авиньонских папах, — еще и третьей, став «triregnum» — трижды царственной. Еще Иннокентий III

329

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

в начале XIII в. пояснял, что папа носит митру «в знак понтифи­ ката» — высшей духовной власти и тиару — в знак высшей зем­ ной власти. «Царю-жрецу» соответствовал «жрец-царь».

Папа надевал тиару не при отправлении своих обязанно­ стей священнослужителя, но во время церемоний, где он высту­ пал как государь. Начиная с Пасхалия II в 1099 г. папы коронова­ лись ей при восшествии на престол. С Григория VII их «интро­ низация» в Латране сопровождалась вручением красной импе­ раторской мантии (сарра rubea); в спорных случаях она прида­ вала дополнительную легитимность своему обладателю по срав­ нению с антипапой, этой мантии лишенным. Со времен Урбана II римское духовенство именовало себя «курией», напоминая од­ новременно и римский сенат, и феодальный двор.

Основное значение григорианской реформы заключалось не только в том, что папство освободилось само и начало осво­ бождать церковь из-под диктата светского феодального поряд­ ка, но и в том, что папство утвердилось во главе и церковной и светской иерархии, пытаясь провозгласить и на деле подчинить императорскую и королевскую власть своему господству. Обще­ известны нескончаемые тяжбы, огромная литература, порожден­ ная спором за инвеституру, который был лишь одним из аспек­ тов и одним из эпизодов великой борьбы Власти со Священством, или, как мы убедились, борьбы двух «ordres». Можно вспомнить, как святой престол при Иннокентии III множил число вассаль­ ных государств. Запомним наиболее значимые символы, вокруг которых кристаллизовался конфликт, служившие, как это свой­ ственно Средневековью, одновременно и теорией, и образом. Такими символами были два меча и два светила.

Впрочем, кто лучше церкви мог помочь государям? Лев III сотворил Карла Великого, в значительной мере бенедиктинцы из Флери (аббатства Сен-Бенуа-сюр-Луар) и из Сен-Дени сотвори­ ли Капетингов. Церковь играла на двойственности королевской власти — главы феодальной иерархии, но также и главы иерар­ хии иной, государственной, публичной власти, чуждой феодаль­ ному порядку. Церковь поддерживала ее против опасного про­ тивника — власти военной: священник помогал королю смирить воина. Это делалось, прежде всего чтобы превратить королев­ скую власть в свое орудие, отведя ей роль защитника церкви —

330

Глава VIII Христианское общество

церкви реальной, как духовного сословия, и церкви идеальной, как церкви бедных. Королевской власти отводилась роль «свет­ ской руки», исполняющей приказы духовного класса, делающей грязную работу, связанную с насилием, с пролитием крови — всем тем, от чего церковь умывала руки.

Вся клерикальная литература определяла эту королевскую обязанность... В многочисленных «Зерцалах государей», получив­ ших распространение с IX в., государей изображали марионет­ ками в руках епископов — от почтительного и смиренного Лю­ довика Благочестивого до Людовика Святого, пытавшегося пред­ стать образцовым государем в моральном и духовном плане.

Парижский собор 829 г. определил обязанности королей, которые, как заявляли епископы, «состоят в том в особенности, чтобы управлять народом Божьим в законе и в справедливости

изаботиться о поддержании мира и согласия. В первую очередь королю надлежит быть защитником церквей и служителей Бо­ жьих, вдов, сирот и всех прочих бедных и неимущих. Он должен также по мере возможности проявлять себя грозным и рьяным, дабы не призошла какая-либо несправедливость; а если и свер­ шится одна из них, то лишить кого бы то ни было надежды укрыться в своей злодейской дерзости, дабы все знали, что никто не останется безнаказанным». Эти же слова позаимство­ вал и развил двумя годами позже Иона, епископ Орлеанский,

всвоем трактате «О королевских учреждениях», остававшемся

втечение всего Средневековья моделью для многочисленных «Зерцал государей».

За это церковь освящала королевскую власть и провозгла­ шала необходимость того, чтобы все подданные слепо подчиня­ лись этой власти, поскольку «тот, кто противится сей власти, противится порядку, угодному Богу».

Для императора или короля в большей степени, чем для феодального сеньора, клирики устанавливали параллель между небом и землей, превращая монарха в олицетворение Бога на земле. Иконография имела тенденцию объединять изображение Господа во Славе с изображением императора на троне.

Гуго из Флери в своем «Трактате о королевской власти

ицерковном достоинстве», посвященном Генриху I Английско­ му, дошел до сравнения короля с Богом Отцом, а епископа —

331

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

лишь с Христом. «Лишь один царствует в Царствии Небесном — тот, кто мечет молнии. Справедливо, чтобы в подражание ему лишь один царствовал на земле, один, коему отведено быть при­ мером для всех людей». Так говорил Алкуин, и то, что он сказал об императоре, относилось и к королю с того момента, как тот становился «императором в своем королевстве».

Но если король отклонялся от этой программы и переста­ вал подчиняться, церковь быстро напоминала ему о его ничто­ жестве, лишая его власть столь желанного священного харак­ тера.

Филипп I Французский, отлученный за свой брак с Бертрадой де Монфор,был поражен Богом постыдными болезнями (по Ордерику Виталию) и потерял свою воинскую силу (по Гиберту Ножанскому). Григорий VII напомнил императору, что, не умея изгонять бесов, тот уступает простым экзорцистам. Гонорий Августодунский утверждал, что король есть мирянин: «Ведь ко­ роль может быть лишь или клириком, или мирянином. Если он не мирянин, он клирик. Но если он клирик, он должен либо со­ вершать причастие, либо быть проповедником, либо экзорцистом, либо ризничим, либо дьяконом, либо протодьяконом, либо священником. Если он не обладает никаким из этих санов, тогда он не клирик. Если он не мирянин и не клирик, он должен быть монахом. Но его жена и его меч мешают ему считаться монахом».

Мы подошли здесь к причинам того упорства, с которым Григорий VII и его преемники добивались от клириков и отказа от использования оружия, и соблюдения целибата. Речь шла не о моральном состоянии, а о том, чтобы охранить сословие духо­ венства от пролития крови и спермы — нечистых жидкостей, подверженных табу, о том, чтобы отделить класс священников от класса воинов, приниженных, таким образом, смешением с массой прочих мирян. После того как епископ Томас Бекет был убит рыцарями (возможно, по указанию Генриха II), духовенство обрушило град яростных нападок на людей военных. Экстраор­ динарные меры, предпринятые церковью во всем христианском мире, по прославлению мученика, которому посвящались церк­ ви, алтари, статуи, фрески, в честь которого устраивались про­ цессии, отражали борьбу этих двух «ordres». Соратник убитого прелата, Иоанн Солсберийский, воспользовался этим случаем,

332

Глава VIII Христианское общество

чтобы максимально развить доктрину ограничения церковью королевской власти. Предусмотрительная церковь начала обо­ сновывать это учение еще тогда, когда она, руководствуясь соб­ ственными интересами, превозносила эту власть.

Дурной король тот, кто не почитает церковь, становится тираном. Он лишается своего королевского достоинства. В 829 г. на Парижском соборе епископы определили: «Если король уп­ равляет с благочестием, справедливостью и милосердием, он за­ служивает своего королевского звания. Если же он лишен этих качеств, то он не король, но тиран». Такова была неизменная доктрина средневековой церкви. Св. Фома Аквинский подкре­ пил ее солидными теологическими рассуждениями. Но по пово­ ду практических следствий, вытекающих из осуждения дурного короля, ставшего тираном, ни в теории, ни в практике средневе­ ковой церкви не содержалось четких указаний. Случались отлу­ чения, интердикты и низложения, но только Иоанн Солсберийский осмелился пойти до конца в этом учении, и там, где иного решения найти было уже невозможно, он проповедовал тирано­ убийство. Так «дело Бекета» показало, что соперничество двух сословий логически завершилось сведением счетов. Но теорети­ чески оружие церкви оставалось в большей степени духовным. В ответ на притязания императоров и королей папы использо­ вали образ двух мечей, еще в святоотеческой литературе симво­ лизировавших власть духовную и власть светскую. Алкуин тре­ бовал оба меча для Карла Великого. Святой Бернар выдвинул сложное учение, сводившееся в конечном счете к передаче двух мечей папе. Апостол Петр обладал обоими мечами. Священник использует меч духовный, рыцарь — меч светский, но только во имя церкви, по знаку (nutu) священника. Императору, таким образом, оставалось лишь передавать приказания. Канонисты XIII в. не колебались более. Папа стал викарием Христа — и уже это делало его хранителем двух мечей, и лишь папа — намест­ ник Христа — мог оба их использовать.

Так же обстояло дело и с двумя светилами. Римский импе­ ратор отождествлял себя с Солнцем, и некоторые средневековые императоры пытались возродить это сравнение. Со времен Гри­ гория VII и особенно при Иннокентии III папство решитель­ но пресекало эти попытки. Из книги Бытия оно заимствовало

333

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

образ двух светил: «И сказал Бог: да будут светила на тверди не­ бесной для освещения земли, и для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов. И да будут они светильника­ ми на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великих: светило большее, для управле­ ния днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды,

ипоставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю

иуправлять днем и ночью». Для церкви большим светилом — Солнцем — был папа, светилом меньшим — Луной — импера­ тор или король. Луна не имеет собственного света, лишь отража­ ет солнечный свет. Лунный свет — император был главой ноч­ ного мира, тогда как миром дневным управлял папа, являющий­ ся его символом. Если вспомнить, что означали день и ночь для средневекового человека, понятно, что вся светская иерархия оказывалась для церкви миром подозрительных сил, теневой частью социального тела.

Папа сумел помешать императору и королю присвоить себе священнические функции, но ему не удалось захватить светскую власть. Два меча так и остались в разных руках. Императорская власть перестала играть заметную роль с середины XIII в. Но Филиппу Красивому удалось нанести решающее поражение Бо­ нифацию VIII. Однако к этому времени уже практически повсе­ местно в христианском мире государи крепко держали светский меч в своих руках. Двум господствующим группам оставалось лишь забыть свою вражду и сплотиться для сохранения власти

вобществе. В период Новой истории союз алтаря и трона, меча и кропила будет поддерживаться, несмотря на все перипетии прагматических санкций и конкордатов, галликанизма, йозефинизма, наполеоновской тирании. Сквозь антагонизмы будет под­ держиваться средневековое согласие Священства и Власти, армии духовной и армии военной, «молящихся» и «воюющих»

вих эксплуатации «работающих». «Люди добрые, — говорил около 1170 г. епископ Парижский Морис де Сюлли, выбирая французский язык, чтобы быть лучше понятым, — воздайте сеньору земли вашей должное. Верьте и поймите, что ему вы должны ваши цензы, оброки, штрафы, службы, извозную и ям­ скую повинность. Отдайте все, в должное время и в должном месте, полностью».

334

Глава VIII Христианское общество

Мечты о единстве, вечно несбыточные. «Дом Божий, еди­ ным почитаемый, разделен на три части», — говорил Адальберон Ланский на пороге XI в., когда рассыпалось, как несостоя­ тельное, единство христианского мира, которое Крестовые по­ ходы не сумели ни создать, ни воссоздать, но лишь разрушили еще сильнее. Социальный разлом, политический разрыв, закре­ пивший двоевластие папы и императора (в 1077 г. Каносса озна­ меновала окончательный крах той кратковременной гармонии, что объединила в тысячном году Оттона III и Сильвестра II), за­ тем еще и национальные разлады и в довершение всего — язы­ ковые барьеры.

Конечно, яркие исторические примеры и исключения, по­ рой счастливые, порой драматичные, показывают, что нации не тождественны языкам. Но никто не будет отрицать, что языко­ вые различия есть фактор в большей степени разъединяющий, чем объединяющий. Люди Средневековья чувствовали это весь­ ма остро.

В жалобах клириков разноязычие представлялось следстви­ ем первородного греха, его связывали также с Вавилоном — ма­ терью всех пороков. Рангериус Луккский в начале XII в. утверж­ дал: «Как некогда Вавилон умножением языков к старым бедам прибавил еще худшие новые, так и умножение народов увеличи­ вает жатву злодеяний».

Грустное свидетельство этого содержится в истории о Мейере Хельмбрехте1, где немецкий крестьянин XIII в. не узнает сво­ его блудного сына, кичившегося знанием многих языков.

«„Возлюбленные чада мои, — ответствовал им сын на ниж­ ненемецком, — да ниспошлет Господь вам благодеяния свои". Сестра его бросилась к нему, заключив в свои объятья. Он же сказал ей: „Cratia vester!" Следом подошли родители, преиспол­ ненные радости. Отцу своему сказал он: „Deu sol!" — а матери, на богемский манер: „Dobra ytra!" Муж и жена переглянулись в не­ доумении, и хозяйка молвила: „Муж, мы обманулись, это не наше чадо. Это богемец либо венед". Отец сказал: „Это романец, хоть он и похож весьма на моего сына, да хранит его Господь, но это

1 Речь идет о сатирической поэме «Крестьянин Хельмбрехт» (после 1246 г.) австро-баварского поэта Вернера Садовника. — Примеч. ред.

335

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

не он". Тогда сестра его Готлинда провозгласила: „Это не ваш ребенок: раз он говорит со мной на латыни, значит, он клирик". „Клянусь, — сказал их работник, — судя по его словам, он родом из Саксонии или Брабанта. Должно быть, он саксонец, раз гово­ рит по-нижненемецки". Тогда отец воскликнул в простоте своей: „Если ты сын мой, Хельмбрехт, то я приму тебя тогда, когда ты молвишь слово по нашему обычаю, на манер дедов наших, чтобы я мог тебя понять. Ты говоришь мне „deu sol", и не пойму я, что это значит. Уважь мать свою и меня, мы это заслужили. Скажи слово по-немецки, и тогда не работник, но я сам стану чистить твою лошадь"».

Средние века, всегда находившие чувственный образ для своих идей, для изображения зла разноязычия использовали символ Вавилонской башни. Подражая восточной иконографии, чаще всего придавали ей зловещий, катастрофический харак­ тер. Основываясь на богатой коллекции материалов, включен­ ных в свой значительный труд, Арно Ворст раскрыл все значе­ ние этого образа для средневековой ментальности.

Томительный образ Вавилонской башни также возникает и получает распространение около тысячного года. Наиболее раннее ее изображение из известных на Западе сохранилось в манускрипте Кэдмона конца X — начала XI в. В «Вопросах» («Interrogatio») начала того же XI в. можно найти следующие уточ­ нения: «Сколько языков в мире? — Семьдесят два. — Почему именно столько, не больше и не меньше? — По той причине, что у Ноя было три сына — Сим, Хам и Иафет. У Сима было два­ дцать семь сыновей, у Хама — тридцать, у Иафета — пятна­ дцать, всего же их было семьдесят два».

С этим средневековым призраком Вавилона пытались бо­ роться клирики от Средневековья до наших дней. Их орудием была латынь. Именно она могла бы обеспечить единство сред­ невековой цивилизации, тем самым — единство цивилизации европейской. Как известно, этот тезис блестяще доказал Э. Р. Курциус. Но какая латынь? Латынь мертвая, от которой отделились ее подлинные наследники — «народные» языки, стерилизован­ ные всеми ренессансами, начиная с каролингского? Кухонная латынь, как ее окрестят гуманисты? Нет, напротив, латынь без вкуса и запаха, кастовая латынь, латынь клириков, скорее

336

Глава VIII Христианское общество

средство господства над массами, чем средство международного общения. Она являла пример сакрального языка, изолирующего социальную группу, обладавшую монополией на умение если не понимать его, что было не столь важно, то говорить на нем. Мно­ гие сожалели, что народ превращал основные молитвы в тара­ барщину, этому посвящена, например, «„Ave Maria" виллана» Готье де Куанси. Но и сами священники пребывали на сей счет в крайнем невежестве. Гиральд Камбрийский собрал в 1199 г. серию «перлов» английского духовенства. О духовенстве своего диоцеза такие сведения дает Эд Риго, архиепископ Руана с 1248 по 1269 г. Латынь средневековой церкви, казалось, могла стать непонятным языком, как в коллегии арвальских братьев в Древ­ нем Риме. Даже в университетских кругах латынь поддержива­ лась с трудом. В статутах коллегий необходимо было запрещать студентам и магистрам пользоваться «народными» языками вме­ сто латыни.

Живой реальностью средневекового Запада было посте­ пенное и неуклонное торжество «народных» языков, умножение числа переложений, переводов, словарей.

Конечно, всегда хватало и ностальгических грез о возврате к языковому единству, понимаемому как залог чистоты, обрете­ ние золотого века. Иоахим Флорский бичевал Вавилонскую баш­ ню — символ гордыни людей, одержимых Сатаной, и предрекал, что, когда на обновленной земле утвердится Вечное Евангелие и когда перерожденная церковь станет единственной госпожой народов, ее царство будет также царством латыни: «Церковь Рим­ ская, сиречь все латинство». Латиноязычная христианская исклю­ чительность воскрешала языковой расизм греков. Все, кто не говорит по-латыни, — варвары, которые, собственно, и речи-то лишены, и кричат, как звери, не имея языка. И даже писатели, пишущие на «народных» языках, под влиянием клириков дела­ ют латынь синонимом понятия «язык». У Гильома IX Аквитанского, как и у Кретьена де Труа, птицы поют «на своей латыни».

Вытеснение латыни «народными» языками сопровожда­ лось ростом языкового национализма. Формирующаяся нация самоутверждалась, защищая свой язык. Якоб Свинка, архиепис­ коп Гнезно, в конце XIII в. жаловался в Римскую курию на не­ мецких францисканцев, не понимающих по-польски, и велел

337

ЧАСТЬ 2 Средневековая цивилизация

произносить проповеди на польском языке «для защиты и про­ славления языка польского». Средневековая Франция может слу­ жить ярким примером того, как нация имела склонность иден­ тифицировать себя с языком — с величайшим трудом шло сли­ яние Франции севера и Франции юга, языка «ойль» и языка «ок».

Уже в 920 г. во время встречи в Вормсе Карла Простоватого с Генрихом Птицеловом молодые французские и немецкие ры­ цари схватились в кровавой битве, будучи, по Рихтеру, «разъ­ яренными языковыми различиями».

Хильдегарда Бингенская была уверена, что Адам и Ева го­ ворили по-немецки. Некоторые настаивали на первенстве фран­ цузского языка. В Италии XIII в. анонимный автор поэмы об Антихристе, написанной по-французски, утверждал:

Язык французский прочих столь богаче, Что тот, кто стал его учить впервые, Не сможет говорить уже иначе, Не сможет языки учить другие.

А Брунетто Латини свою «Книгу о сокровище» писал на французском, «так как это наречие более приятно и более до­ ступно всем людям».

Когда на обломках Римской империи установилось много­ образие варварских наций и когда принцип «национальный» во­ шел в соприкосновение с «территориальным» принципом зако­ нов и даже вытеснил его, клирики создали вид литературных про­ изведений, приписывающих каждой нации свой особый порок и особую добродетель. Похоже, что в период подъема национа­ лизма после XI в. верх одержал антагонизм, поскольку отныне

вкачестве «национального атрибута» за каждой нацией призна­ вались лишь пороки. Это было особенно заметно в университе­ тах, сводивших вместе магистров и студентов, объединенных в «на­ ции», которые, впрочем, не соответствовали «большим» нациям

втерриториальном и политическом значении этого слова. По Яко­ ву Витрийскому, студенты называли «англичан пьяницами хво­ статыми (ср. с „хвостатыми англичанами" времен Столетней войны), французов — надменными неженками, немцев — неоте­ санными распутниками, нормандцев — пустыми хвастунами,

338