kafedralnye / 4-2. Историография / Лекции / 3. Историография 27.02.08

Возникал часто вопрос: разве не любой социальный переворот является революцией? Что касается фактографии, к послевоенному периоду, к 1945 году были введены в научный оборот практически все имеющиеся источники по этому периоду времени. Сама событийная канва была изучена превосходно. Необычно подошел к этой проблематике Йозеф Пекарж. Не стоит забывать, что наука и политика связаны, но также и исторические романы и преломление в них исторических сюжетов и наука. Что касается популяризации в обществе этой гуситской тематики, сыграли свою роль и романы Алоиза Ирасека (рубеж 19-20 веков). Он писал о Гусе, о Жижке. Это является показателем того, что если материалы попадают в романы, то по научной части проделана работа серьезная.

Несмотря на то, что практически изначально Ирасек не был обделен вниманием издателей и читателей, но когда ему оказал особое внимание президент Чехословакии Готвальд, тогда его дела пошли совсем хорошо. Тогда было издано 30 томов его сочинений.

И литература пестрит гуситскими сюжетами, и в науке они разработаны, причем к ним нашли самые разные подходы, в итоге можно сказать, что и накануне и во время 2й мировой войны в СССР было принято подчеркивать 2 основных момента гуситской истории.

1 момент – борьба Гуса и гуситов с немецким засильем.

2 момент – классовый характер борьбы гуситов, акцентирование того факта, что движение носило антифеодальный характер. Придание движению сугубо антифеодального смысла.

Именно в этот период, когда эти две струи были выделены в восприятии гуситской истории, происходит отказ от термина «революция». Почему? Поскольку под революцией согласно марксистской историографии принято подразумевать исключительно формационный перелом. В таком случае появляется формула Йозефа Мацека «гуситское движение», вот такая обтекаемая формулировка. Йозеф Мацек оставил заметный след в чешской послевоенной историографии, написав пару томов о гуситах, таборитах. Когда не говорили о революции, а говорили о движении, особое внимание уделяли хилеастическим идеям, проекту царствия божьего на земле, поскольку эту задумку таборитов создать царство божье на земле в марксистской историографии воспринимали едва ли не как прообраз коммунистического общества. Т.е. современные трансформации, происшедшие в сознании человека 20 века, переносились на ситуацию давно минувших дней, и фактически приписывались людям той поры те идеи, о которых они даже не догадывались.

К тому же принято было акцентировать симпатии к адамитам, которых Жижка разгромил.

Кроме того, в это время продолжается линия романтизации событий 15 века, воспевание битвы на Витковой горе, хотя как историки сошлись во мнении единодушно, это была по сути не такая большая победа, а мелкая стычка.

Среди наших авторов, которые затрагивали эти сюжеты, был Озолин, Рубцов, Лаптева и др.

Что касается гуситского движения, отдельный сюжет связан с вогенбургом (вспомните источниковедение). Как воспринимали и трактовали вогенбург на протяжении многих лет? Об этом вогенбурге нам оставил сведения папа римский Эней Сильвий Пикколомини, папа Пий 2. Сначала он был гуманистом, потом стал папой римским. И оставил след в изучении истории Чехии.

По мнению Голенищева-Кутузова, слависта, Эней Сильвий – это очередной этап чешской историографии. Эней Сильвий написал чешскую историю, положил начало новому этапу в чешской историографии, это 15 столетие. Его 47 глава известна всем славистам, как в свое время была известна глава 24 «Капитала» Маркса. Эту 24 главу требовалось и конспектировать, и учить. В 47 главе «Чешской истории» как раз и располагаются сведения о вогенбурге. «Повозки, которых у них много, они употребляют наподобие крепостного вала. Идя на битву, они образуют из повозок 2 крыла. Посредине, прикрываемые повозками, идут пешие. А поблизости, вне прикрытия – конница».

Этот колоритный рассказ, производя впечатление на читателей, так и отложился в исторической памяти, перекочевывал из одного исторического труда в другой. Энея Сильвия воспринимали как авторитета, потому что он являлся современником тех событий. Никто больше не описал.

Это относится к нашей источниковедческой проблеме: что значит свидетельство иноземца? Иноземец запишет то, на что свой по привычке и внимания не обратит, и не сочтет нужным это зафиксировать. Отсюда складывается легенда, складывается некий образ, образ культивируется и распространяется во времени.

Под гипнозом Энея Сильвия все пребывали вплоть до начала 20 века, пока наконец не появился немецкий историк Канстель Дельбрюк, который признался, его перу принадлежит великолепная «История военного искусства», где есть том, посвященный средневековью, в том числе и гуситам. Дельбрюк признавался, что он с самого начала своих военно-исторических занятий по догадке и по реальным мотивам был убежден, что это наступательное маневрирование с вогенбургом невозможно. Он просто-напросто задал себе вопрос: а что будет с этой катящейся крепостью, если неприятельское копьё или стрела поразили хотя бы одну лошадь? Или неприятельские войска равнодушно смотрели на то, как гуситские возницы проезжали сквозь ряды?

И когда прозвучал первый голос сомнения, задумались и другие, в том числе чешские исследователи. Среди них были Гуго Томас, и другие. Было доказано, что скорее всего Эней Сильвий или ошибся сам, или повторил чью-то ошибку в этом рассказе о вогенбурге, поскольку он представлял вогенбург именно наступательным оружием. По всему видно было, что этот гуситский вогенбург существовал в действительности, но представлял собой оборонительное сооружение, но никак не наступательное. А представляли это чудищем-монстром, от которого враги просто разбегались и даже не рисковали вступать в противоборство.

И здесь примечателен сам исходный пункт рассуждений Дельбрюка. Он подошел к этой проблеме с точки зрения здравого смысла. Его житейский опыт подсказал, что эта реляция Энея Сильвия неправдоподобна, что эта ситуация невозможна в реальности. Это заставило Дельбрюка заняться углубленным изучением этой проблематики.

В конце 1930х годов вышла «История военного искусства» Дельбрюка, был переиздан в 1996 году в серии «Исторические памятники». Несмотря на развенчанный миф о вогенбургах, советская историография отнюдь не была склонна принять точку зрения немецкого историка.

В Советском Союзе смягчаются трактовки относительно гуситской проблематики. Но пока не грянули события 1968 года. После 1968 года полным ходом шел процесс разоблачения ревизионистов. И Мацеку досталось, Граусу и другим.

В проблематике меняются оценки, подходы. Отечественная историография начала отходить от статично-классовых формулировок. В 1980х годах особенно ощущается смягчение формулировок. Это отражается и на используемой терминологии. Та же Л.П. Лаптева, которая не желала принимать революцию, соглашается с тем, что с полным правом мы можем говорить о гуситской революции. Не о гуситском движении, а именно о революции.

Этот пример с гуситской историей лишний раз показывает, что в историографическом процессе даже такое великолепно изученное явление как гуситская революция (но чаще говорят движение), все это оказывается в очень тесной зависимости от политических реалий. До настоящего времени отечественные историки-богемисты отошли от чрезмерного увлечения классовой борьбой, меньше внимания и симпатии уделяют адамитам, а большие заслуги признают за чашниками.

Кто такие адамиты? Радикальная часть чашников.

Чешские братья – последователи тех, кто развивал гуситские идеи в чешских землях. Аббревиатура ОЧБ – община чешских братьев.

1547 год – первое сословное восстание. Исследователям приходилось довольствоваться Хроникой Сикста из Зотерсдорфа.

Янечек в 1950 году издал Сикста полностью. А первые попытки частичной публикации текста этой хроники были предприняты в 19 веке. Здесь пересечение двух волн: интереса, подпитанного национальным чешским возрождением, и соответственное стимулирование научных исследований по этой причине. Благодаря Янечеку мы получили издания и на русском языке.

Раз Йозеф Янечек уделяет такое внимание таким документам, то его основная исследовательская линия это сословная оппозиция, антигабсбургская, и 16 и 17 веков. Восстание сословий.

У него монографии по оппозиции.

Кроме того разработана проблематика восстания у исследователя Кучера.

Этими сюжетами больше занимались московские коллеги Герман Павлович Мельников. Он написал вступительную статью к изданию Сикста из Зотерсдорфа, изданного в 1989 году. Мельников пишет не только о сословной оппозиции, но и о гуситах, с точки зрения вклада в историю Чехии.

Исследователи по Чехии: Мельников, Озолин, Лаптева. Л.П. Лаптева больше сосредоточена на историографии Чехии и Польши, период 19 века, но больше Чехии.

Лаптева «Русская историография гуситского движения».

Когда появляется славистика? Вопрос спорный. Первая четверть 19 века. Лаптева считает после 1835 года.

1963 год «История падения Польши». Соловьев С.М.

Стегний П.В. «Разделы Польши и дипломатия Екатерины 2» 2002 г.

Историография это не только перечисление книг, а развитие исторической мысли. В концептуальном плане обращает на себя внимание то, что в 2002 году Стегний мало что предлагает нам по сравнению с трактовкой Соловьева С.М. Эта тематика остается одной из популярных в отечественной полонистике.

Б.В. Носов. «Установление российского господства в Речи Посполитой до 1756-1768». 2004 г.

Стегний, который был директором архива внешней политики России, сейчас посол в Турции. Стегний приветствует решительный отказ от идеологизированных стереотипов. Для него особенно неприемлем стереотип о лидирующей роли России в разделах Речи Посполитой. Это напоминает Соловьева.

Стегний пишет: «Мы ни в коей мере не пытаемся оправдать действий екатерининской дипломатии». Но это нисколько не мешает автору примкнуть к тому направлению, которое идет от Соловьева, и его предшественников и заключается в перекладывании вины за гибель Речи Посполитой на чужие плечи».

Стегний все же признает тезис о коллективной ответственности всех трех участников раздела за историческую трагедию Польши.

В историографическом обзоре Стегний выражает согласие с выводом об инициативной роли Австрии и Пруссии в уничтожении Речи Посполитой. Он не допускает мысли, подобно своим предшественникам, о том, что Российская империя покорно шла в фарватере прусской и австрийской политики.

По его словам «Екатерина уверенно дирижировала действиями своих союзников, видевших в ней как арбитра в беспрестанных и циничных препирательствах относительно размеров своих долей, так и гаранта необратимости всего процесса». Здесь не следует даже пояснять, что считая поведение оркестрантов циничным, в действиях самого дирижера (Екатерины) автор не усматривает ничего циничного.

Напрашивается вывод, что проблематично примирить эти 2 положения. Виноваты в разделах Пруссия и Австрия, а дирижировала ими Екатерина. Но историку помогает в этом убежденность в вынужденности шагов российской дипломатии. Аналогичную позицию разделяли многие другие, и разделяют. Сравнительно недавно В.А. Дьяков, который был полонистом, писал о русско-польских революционных связях, начиная с декабристов, заканчивая 20 веком, он рассуждал о том, что первоначально в 1770 году Екатерина отвергла прусский план раздела. Однако очередная русско-турецкая война, активизация барских конфедератов, вторжение Австрии в южные пределы Речи Посполитой, а также продолжавшиеся домогательства Фридриха 2 заставили российскую императрицу изменить позицию.

Но удивительно то, что у Стегния по прошествии 20 лет мысль о вынужденном вмешательстве во внутренние дела Польши выражена значительно отчетливее, резче. Стегний, соглашаясь со своим предшественником Д.И. Иловайским (писал о Гродненском сейме, последнем сейме Речи Посполитой, 1793 года), перелагая его суждения на современный лад, утверждал: второй раздел Польши произошел вследствие исключительно неблагоприятной для России обстановки. Русская дипломатия была вынуждена. У читателя может создаться впечатление чуть ли не о форс-мажоре. Однако эту ситуацию можно было описать и гораздо проще: ради достижения своих внешнеполитических целей, ради приобретений в Причерноморье Екатерина пошла на сделку, расплатившись с правителями соседних держав землями польскими. Т.е. здесь мы находим преемственность.

Но когда приходится подчеркивать эти концептуальные неувязки в монографии Стегния, все-таки мы вынуждены признать, что это свидетельство сложности и противоречивости изучаемого объекта, которым является Речь Посполитая 2й половины 18 века. Эта тема актуальна и значима не только для Российской историографии нашего времени, но также для польской историографии и немецкой.

Факт остается фактом, что и современный исследователь в 2002 году изо всех сил старается найти аргументы, снимающие с российского самодержавия 18 века обвинения в экспансионизме, что не мешает ему одновременно критиковать имперские нотки в официальной советской трактовке екатерининской внешней политике.

Что касается имперских ноток в официальной советской трактовке, так это особенно ясно прослеживалось у Е.В. Тарле, который в 1945 году выпустил 2 брошюрки по внешней политике Екатерины 2. Предполагалась монография, но она осталась незавершенной. У Тарле настолько прозрачно проглядывали эти параллели между советской политикой, дипломатией конца 1930х годов с дипломатией России 18 века, что это насторожило. И видимо это обстоятельство не позволило Тарле завершить начатую работу.

Что касается других подходов к восприятию гибели Речи Посполитой, тут нам демонстрирует коллегия из института истории Академии наук. В коллективной монографии «История внешней политики России», 18 том от 1998 года посвящен нашим сюжетам. Там на первое место автор в ряду факторов, которые обусловили раздел Речи Посполитой, ставит глубокий кризис польского государственного строя. И лишь затем перечисляет политику соседей: Пруссии, Австрии, России и неблагоприятную для Польши международную ситуацию. Т.е. сначала внутренний кризис, и лишь затем политика соседей.

Если вы припомните о двух школах польских историков, Варшавской и Краковской, то обнаружите параллели. Одни склонялись к тому, что в падении Речи Посполитой виноваты внешние факторы, политика соседних держав. И все оказалось неизбежным. Другие, Варшавская школа, исходили из того, что уровень развития социально-экономического развития Польши 2й половины 18 века позволял надеяться на возрождение польского государства.

И здесь мы находим подобное утверждение в нашей современной литературе, от 1998 года. В целом этот подход, который нам демонстрирует 18 том «История внешней политики России», где речь идет о гибели Речи Посполитой, в современной науке не высоко котируется. Достаточно напомнить, что так называемый «глубокий кризис государственного строя» во многом был инспирирован политикой тех же соседей, которые насмерть стояли за сохранение в Речи Посполитой тех самых кардинальных законов, а значит каждый раз высказывались против таких важных для них аспектов как сохранение выборности короля и либерум вето.

В 2007 году вышла книга «Россия в глазах славянского мира». Она охватывает обширный хронологический период, там отношение славянских народов к России от средневековья до середины 20 века. Ред. А.В. Липатов. Он трудится в институте славяноведения и в Познанском университете. Этот сборник интересен и полонистам, и богемистам, и балканистам. 1 часть посвящена средневековым представлениям о русских землях, распространенных среди южных славян. Хорватские этногенетические мифы, отношение к русскому языку славяно-латинского мира. 2 часть – там концентрация на новом времени, 19-сер. 20 века. Представлен анализ русских воздействий на болгарское национальное возрождение, сербско-русских литературных связей. В контексте такой проблематики проявляют себя филологи в первую очередь. Так сложилось, что у инславовцев очень хорошо всегда были налажены отношения с нашим филфаком.

Институт славяноведения, кроме известного серийного издания «Славяне и их соседи», который выходит в виде сборников статей в мае, с 1997 года выходит у них сборник «Славянский альманах». Что желательно знать? Развитие, трансформация исторической мысли по тому или иному аспекту проблемы, история науки; действующие институты в научной сфере и что они выпускают.

Анекдот советский: «Правды» нет, «Советская Россия» продана, остался «Труд» за 3 копейки.

Есть «Славяноведение», «Славянский альманах» и сборник статей «Славяне и их соседи». Если вам придется говорить о состоянии отечественной славистики современной, то вы это можете употребить.

Шемякин «Смерть графа Вронского». 2007 г. Книга выполнена в жанре научно-популярного очерка. Реконструируется биография Н.Н. Раевского, внука героя Бородинской битвы. Он нам интересен потому, что он погиб в Сербии в бою с турками 20 августа 1876 года. Речь идет о его участии в боевых действиях в ходе 1й сербско-турецкой войны. Автор анализирует версию о том, что Раевский стал для Толстого прообразом Вронского.

Остается в центре внимания проблематика Царства Польского.

Москвичи писали работу по гранту, возглавляла ее С.И. Фалькович. Она всегда занималась 19 веком. Сборник «Очерки социально-политической истории королевства Польского», короткое название «Россия и Польша 1815-1831 г.».

Вспомните, 1979 год «Королевство Польское 1815-1831 г. Социально-экономическое развитие». Обушенкова.

Основной вопрос, который волнует авторов: почему такая судьба ожидала Королевство Польское, в отличие от той же Финляндии? Они существовали во многом в равных условиях. Но одни эти условия приняли, а другие отвергли.

Как правильно говорить: Королевство Польское или Царство Польское? Русская традиция – Царство. А поляки говорят Королевство.

Казалось бы, все эти сюжеты уже исследованы. Но все зависит от подхода, от страны, от трактовки.

Сравните трактовки, принятые в отечественной историографии, касающиеся гибели Речи Посполитой. Хотя в современной историографии большую актуальность для поляков имеет тема 1939 года. В польских книжных магазинах преимущественно история 20 века. Активно пишущие авторы по 20 веку берут политическую историю Польши последних десятилетий, включая Народную Польшу, захватывая межвоенный период, 2ю Речь Посполитую: Пачковский, Рожковский, Анджей Хвальба – профессор Ягеллонского университета. Анджей Новак.

По польскому освободительному движению тоже много пишут. Оно тоже не полностью изучено.

Б.В. Носов «Установление российского господства», «Россия в борьбе с Барской конфедерацией 1768-1770». У нас не было еще такого крупного исследования по этому вопросу. Именно Барская конфедерация привела к русско-турецкой войне. В результате этих разбирательств все это закончилось 1м разделом Польши.

Редко встречалось в нашей отечественной полонистике обращение к финансовой политике. А сейчас студенты активно хотят заниматься финансовыми делами. Готовится работа «Финансовая политика России и Польши 1й трети 19 века». Будет рассматриваться проблема: почему Королевство Польское в рамках Российской империи не устояло? Хотя предпринимались реформы в финансовой сфере, ориентированные в том числе и на Королевство Польское.