5. Россия и Запад в концепции а. Хомякова

Общие черты подхода А. Хомякова к проблеме «Россия и Запад» ясны из обозначенных выше основных положений его философии истории. Однако, чтобы понять отношение мыслителя к данной про­блеме более адекватно, необходимо учесть целый ряд конкретных обстоятельств. Важным является ощущение современниками особен­ностей переживаемого исторического момента, их восприятие Рос­сии как особого фактора международной жизни. Вот что писал в 1835 г. современник А. Хомякова английский мыслитель и общественный де­ятель А. Токвиль: «В настоящее время существуют на Земле два вели­ких народа, которые, начав с разных точек, приближаются, по-види­мому, к одной цели: это русские и англо-американцы.

Оба они выросли незаметно; и когда взоры людей были обращены в другую сторону, они вдруг заняли место в первом ряду между нация­ми, так что мир почти в одно время узнал и об их появлении и об их величии.

Все другие народы, по-видимому, почти достигли пределов, пред­назначенных им природой. Их задача только сохранять приобретенное. Но эти два народа находятся еще в периоде роста. Все остальные ос­тановились или подвигаются только с большими усилиями; лишь они

312

одни идут легко и скоро по пути, которому глаз еще не может видеть конца»¹.

В словах А. Токвиля, как видим, отчетливо обозначены, с одной стороны, высокая оценка России, с другой — признание трудностей западноевропейских стран, которые, по-видимому, почти достигли пределов. Впрочем, рост государственного могущества России, ее роли в международных делах после победы в войне над Наполеоном был очевиден. Очевидными были и успехи в культуре, связанные с имена­ми А. Пушкина, Н. Гоголя, М. Лермонтова и многих других. Вместе с тем Россия была обременена целым рядом внутренних проблем, что наиболее ярко продемонстрировало декабристское выступление. Тя­желым бременем и сложнейшей проблемой было, конечно, крепост­ное право и связанная с ним экономическая и правовая система. Все эти факты должны быть учтены для правильного понимания трактов­ки А. Хомяковым и другими славянофилами темы «Россия—Запад».

А. Хомяков выводит трудности современной ему Европы из оши­бочной линии, проводимой западной церковью. В этом смысле невер­ный шаг, совершенный при разделении церквей, стал, с точки зрения А. Хомякова, роковым. Однако суть упреков, адресуемых западной цер­кви, совершенно неожиданна и еще раз свидетельствует о ярком свое­образии мыслителя. В интерпретации причин раскола А. Хомяков идет непроторенным путем. «Его концепция раскола отличается простотой и вместе с тем убедительностью», — замечает известный историк русской мысли Н.М. Зернов². Суть подхода А. Хомякова в том, что он не стал вдаваться в богословские споры об исхождении Святого Духа (предмета разногласий), «а рассмотрел его в качестве примера отсутствия чувства братства в отношениях одной части Вселенской церкви к другой»³. Та­ким образом, А. Хомяков обвинил западное христианство в измене хри­стианскому братству. Догматические споры были возможны, в том числе и по вопросу, ставшему предметом разногласий (filioque), — в действи­тельности споры по разным вопросам велись начиная со святых Отцов церкви. Недопустимым же было принятие решений без всеобщего сове­та и согласия. Однако в VIII в. церковный Запад односторонним реше­нием меняет Символ веры. Этим был открыт путь для развития конф­ликта внутри церкви, бывшей до того единой. «Хомяков стал первым богословом, который положил нравственный принцип в основу ин­терпретации события, ранее получавшего объяснения исключитель­но в рамках доктринальных споров или же в контексте истории лич­ных ссор честолюбивых иерархов»⁴.

¹ Цит. по: Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 156.

¹ Зернов Н.М. Три русских пророка. Хомяков. Достоевский. Соловьев. М., 1995. С. 72.

² Там же.

¹ Зернов Н.М. Указ. соч. С. 73.

313

Последствия одностороннего шага не замедлили сказаться на са­мой же западной церкви. Они выразились, в частности, в возвеличи­вании власти Папы, введении индульгенций¹, инквизиции, распрос­транении «охоты на ведьм» и т.д. В конечном итоге этот шаг привел к последующим расколам, к отделению от римской церкви целого ряда протестантско-реформаторских направлений. Проблемы церкви породи­ли в свою очередь серию проблем западноевропейского развития в це­лом. Все эти обстоятельства и способствовали распространению на За­паде того, что А. Хомяков называет «кушитским духом». Однако мысли­тель, конечно, далек от всецело негативной оценки Запада. Он называет Европу «страной святых чудес», признавая за ней колоссальные дос­тижения во всех сферах жизни. Культурное и духовное богатство Европы он связывает с христианством, точнее, с сохранившимся в последнем «иранским духом», т.е. духом свободы. Негативные стороны Запада обусловливаются «духом кушитства», получившим непомерно большое распространение. По-иному обстоят дела в России.

Россия пока еще не затронута отрицательным влиянием кушитс­кого мировоззрения. Однако такая опасность существует и для нее, поскольку каждая страна неизбежно испытывает на себе действие факторов мирового значения. Если произойдет беспрепятственное рас­пространение кушитства, то Россию ожидают испытания, подобные тем, которые уже выпали на долю Западной Европы. Она станет аре­ной раздоров и разладов, социальных потрясений, революций и войн. В каждой строке мыслителя, посвященной России, звучит мотив пе­реживания и опасения за судьбу Родины. Впрочем, это одновременно и мотив сочувствия Европе и всему миру, поскольку от исхода проти­востояния кушитству зависят судьбы мира. Поэтому задача спасения от грядущих катастроф, угрожающих России, совпадает со спасением человечества или, по меньшей мере, христианского ареала. Решаю­щий фактор — обращение к ценностям византийско-русского проис­хождения, не утратившим первозданной чистоты, относительно не замутненным чуждыми влияниями. А. Хомяков полагает, что они со­хранились в культуре Древней Святой Руси, в русском православии.

Решающее их преимущество в цельности, в органическом сочета­нии любви и свободы, позволяющем успешно противостоять кушит­ской рассудочности, частичности, вещественности, формализму и т.п. Именно поэтому мыслитель заключает: «Всемирное развитие истории требует от нашей Святой Руси, чтобы она выразила те всесторонние начала, из которых она выросла»². Перед лицом современности исто­рия призывает воскресить и актуализировать духовно-нравственный потенциал исторической культуры России. Отсюда вполне понятна та страстность, с которой А. Хомяков отстаивает и проповедует все, что

¹ Индульгенция — отпущение грехов за деньги. ²ХомяковА.С. Соч.: В 8т. Т. 1. С. 174.

314

представляется ему ценным в русском православии, святоотеческой литературе, в русской культуре, народных традициях и обычаях.

Нельзя не признать, что в пылу защиты значения русской духов­ности А. Хомяков допускает излишне резкие высказывания в адрес Запада. Вольно или невольно он нагнетает совершенно ненужную кон-фронтационность. Этим он порой не способствует правильному пони­манию читателем излагаемых идей. Однако для уяснения причин столь резкой полемичности следует принять во внимание ряд соображений. Во-первых, под «критикой Запада» скрывается в действительности кри­тика того, что обобщено А. Хомяковым в понятии кушитства — силы всемирной. Эта сила лишь временно локализует себя в том или ином географическом регионе или стране. Поэтому А. Хомяков в наибольшей степени выступает против самого по себе подчинения необходимости, против вещественности как таковой, против рассудочности как тако­вой и т.д. — где бы и когда бы они ни проявлялись. Во-вторых, в подтек­сте хомяковской резкости нельзя не обнаружить едва скрываемую доса­ду на то, что Запад не понимает России, приписывая ей самые нелепые качества и намерения. Современная западная литература, которую А. Хо­мяков хорошо знал, была полна абсурдных измышлений. Нередко в них обнаруживалось отчетливое стремление принизить значение России, страх перед ее могуществом. А. Хомяков хорошо понимал, что в практике международных отношений часто идут не только по пути поиска ком­промисса, но и по пути ослабления России, используя для этого все доступные средства. Тем сильнее он ощущал в себе потребность защи­тить достоинство родной страны. Эта потребность сочеталась в нем с беспокойством за судьбы Европы и мира.

Предупреждение о грозящей опасности, содержащееся в творче­стве мыслителя, выводит его далеко за пределы чисто академического интереса. Не случайно Н.М. Зернов (который уже упоминался) отно­сит А. Хомякова к числу «трех русских пророков», ставя его в один ряд с Ф. Достоевским и Вл. Соловьевым. Сегодня, хорошо зная последую­щую историю, в том числе историю XX в., наполненную множеством трагических катастроф, нельзя не поразиться пронзительному дару предвидения, присущему мыслителю. К сожалению, многим его опа­сениям суждено было сбыться. Не представляют ли тоталитарные си­стемы и идеологии XX в. один из вариантов кушитства? Не является ли установка на голое потребительство и вещизм тем, что противопо­ложно духовности и что неизбежно провоцирует раздор, борьбу и войну? Явление, названное философом условно «кушитством», при­несло немало бед и не собирается сдавать позиций, в том числе и в нашей стране. Личности и свободе продолжают угрожать безличность и смирение с необходимостью. Поэтому понятно, почему Н. Бердяев, который сам был защитником свободы личности, назвал антиномию «иранство—кушитство» «самой замечательной, наиболее приближаю­щейся к гениальности, идеей Хомякова». Философия XX в. (там, где

315

она не повторяла лишь зады массово-коммерческой культуры, и там, где она осталась свободной от жесткого государственно-идеологичес­кого контроля) во многом созвучна мотивам творчества А. Хомякова. Проблема свободы и ответственности, власти и личности, историчес» кой необходимости стоит в центре внимания и сегодня. Упование на гегелевский «мировой дух» основательно поставлено под подозрение. Вот что пишет Папа Римский Иоанн Павел II (Кароль Войтыла): «Поскольку человек не в силах противостоять злоупотреблениям и нахлынувшим бедствиям, поскольку он не в силах делать самостоя­тельные шаги, не лучше ли уступить решение нравственных проблем власти, властям, а то и прямо гегелевскому Духу Истории? Не проще ли передоверить им задачу отличения добра от зла?

Это не абстрактный вопрос. Положительный ответ равнозначен отказу от свободы и снятию с себя всякой личной ответственности»¹.

. 6. Философская антропология А. Хомякова

Историософская антиномия свободы и необходимости является для мыслителя одновременно и основной антиномией души. Однако она не может быть отправной в структуре духовной жизни человека, посколь­ку сама определяется иными категориями. Свобода первичнее необхо­димости: только будучи изначально свободным, человек в состоянии осуществлять духовный выбор. Даже если необходимость оказывается сильнее человека, принуждая его поступать вопреки собственной воле, то и в этом случае сохраняется возможность внутренне соглашаться или не соглашаться с происходящим, оценивать его положительно или от­рицательно и т.д. То есть внутренняя свобода сохраняется. Отсюда ясно, что в основе выбора внутренних предпочтений лежит направленность воли. Но чем определяется направленность воли? В ответе на этот воп­рос А. Хомяков далек от точки зрения рационализма, полагающего, что разум имеет полную власть над волей. Конечно, воля без разума слепа, поэтому бессильна. Но речь может идти не о приоритете разума над волей, а об их единстве. Так возникает одна из центральных идей хомя-ковской концепции — понимание человека как «водящего разума», или «разумеющей воли»². Иначе говоря, только некая целостность мысли и воли, разума и хотения обеспечивает последовательность и целостность как процесса мышления, так и действия. В свою очередь, мышление и действие вместе составляют внутренне единый процесс, обеспечивают целостность структуры личности. «Водящий разум», или «разумеющая воля», предохраняет личность от распада на отдельные составляющие — разум, волю, эмоции и т.д.

Вместе с тем единство разума и воли — только одна сторона цело-

¹ Войтыла Кароль (Иоанн Павел II). Любовь и ответственность. М., 1993. С. 63. ²См.: Хомяков А.С. Соч. Т. 1. С. 283.

316

стности духовной жизни, наиболее легко обнаруживаемая. Более глу­боким является «живое знание» (см. ранее о методе А. Хомякова), ба­зирующееся на непосредственной данности. Человеку присуща спо­собность непосредственного схватывания действительной жизненной реальности. Непосредственно (а не опосредованно) дана жизнь в не­расчлененности, в ее движении, в ее собственной стихии. Непосред­ственную данность А. Хомяков часто обозначает термином «вера». Од­нако из контекста ясно, что речь идет не о субъективной увереннос­ти, а о металогической¹ способности, или интуиции. Интуиция (в терминологии А. Хомякова — «вера») первична. Она обеспечивает из­начальное единство духовной жизни и целостность личности. Интуи­ция есть переживание и сопереживание.

Целостность и единство, данные интуицией, имеют тенденцию к распадению, когда в дело вступает рассудок. Рассудок — это аналитичес­кая способность. Она предполагает мысленную операцию отстранения от самого себя, от непосредственной данности. Рассудок ищет позиции стороннего наблюдателя. Но операция отстранения чревата распадени­ем первоначальной целостности духа. Это переход на абстрактную точку зрения, на точку зрения «вообще». Первоначальная целостность распа­дается на субъект, т.е. «я», и объект, т.е. нечто чуждое. Вследствие такого распадения рассудок получает возможность открывать законы научного типа, обнаруживать общие закономерности. Законы и закономерности имеют, однако, абстрактный характер, они всегда вычленяют и рас­сматривают отдельную сторону предмета изолированно от других. Тем самым имеет место отрыв от реальности, разрыв «живознания». Духов­ный мир личности двоится на субъект и объект: «познание рассудочное не обнимает действительности познаваемого; то, что в нем мы познаем, уже н е содержит первоначала в полноте его сил»².

А. Хомяков признает неизбежность и полезность рассудка в соста­ве духовной жизни. Однако он постоянно и горячо протестует против того, чтобы рассматривать рассудок в качестве единственной или глав­ной способности. Если подобное имеет место, то возникает абстракт­ная рассудочность, холодная и безжизненная закрытость (герметич­ность) человеческого «я». Отношение такого «я» к окружающему миру характеризуется стеной непонимания, отчужденности. Человек теряет способность к свободному творческому поиску и к восприятию окру­жающего в живой стихии жизни. Блестящей иллюстрацией этих хомя-ковских идей служат знаменитые строки Ф. Тютчева о России, если иметь в виду, что, по А. Хомякову, то же самое можно и нужно ска­зать не только о России.

'

' Греческая приставка «мета» (букв, «после») используется, как правило, в значении «над», «сверх», т.е. для обозначения «второго этажа», строящегося на базе первого.

² Хомяков А. С. Соч. Т. 1. С. 278.

317

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить. У ней особенная стать, В Россию можно только верить.

Здесь «ум» — это и есть то, о чем говорит А. Хомяков, имея в виду рассудок. «Верить» — явно означает «постигать интуитивно», т.е. не­посредственно и жизненно, переживать и сопереживать. По А. Хомя­кову (и по Ф. Тютчеву также), «понять» равносильно «сопереживать» или «сочувствовать». Без этого невозможно подлинное постижение не только России, но и вообще чего бы то ни было: любой другой страны с особой культурой и духом, другого человека, природы, Космоса и т.д., если мы хотим постичь их в целостности и особенности, а не вых­ватить отдельную черту или остановиться на свойствах, объединяющих данный предмет с другими. Рассудок же действует строго в обратном направлении — он ищет «общий аршин». Иначе говоря, он оперирует абстрактными категориями, стремясь подвести все богатство данности под определенную общность. От рассудка ускользает особенное, то, что отличает данный предмет от остальных. Именно особенное составляет суть предмета, поскольку является основой его бытия, оправдывает его отдельное существование. «Особенная стать» есть то, что составляет стер­жень бытия, без которого оно превращается в небытие. В отсутствие отличительных черт, делающих предмет несопоставимым с другими ни по каким параметрам, ему остается раствориться в окружающем мире, т.е. уйти в небытие. Это относится не только к внешним предметам, но прежде всего к самому человеку. Постичь что-либо в его несопостави­мости ни с чем — значит продвинуться на пути постижения и строи­тельства собственной личности. Здесь, по А. Хомякову, возникает но­вый этаж духовной структуры — разум.

Разум есть преодоление рассудка и возврат к «живому знанию», т.е. к интуиции. Однако мыслитель обращает внимание, что разум в отличие от интуиции есть осознание отрицательного опыта рассудка. Это восстановление единства души. Оно знаменует переход к созна­нию: «Сознание есть разум в его отражательности или, если угодно, в его восприимчивости»¹. Восстанавливается целостность духовной жиз­ни вообще. Отрицательный опыт рассудка сказывается в том, что он открывает, чего же конкретно рассудку недостает и что присутствует, но не осознается на уровне интуиции («веры»), а именно любовь.

Любовь содержится в «живознании» уже на уровне интуиции. Но осознается она только разумом, который тем самым становится «жи­вым» разумом. Такой разум способен исполнить то, что было недоступ­но рассудку. Любовь преодолевает отстранение, произведенное рассуд­ком, деление духа на субъект.и объект. Любовь есть способность сделать

¹ ХомяковА.С. Соч. Т. 1. С. 345.

318

то, что ранее было внешним, частью меня самого. Действие любви вос­станавливает целостность духа. Оно же открывает мне «особенную стать» (пользуясь выражением Ф. Тютчева) другого. Действие любви «запреща­ет» останавливаться на изолированных и абстрактных чертах другого, побуждая вникнуть в их единство. Через любовь познание перестает су­ществовать в своей самодовлеемости, превращаясь в органическую часть моего отношения к миру. Выясняется, что познание всегда окружено поступками, действиями, эмоционально-импульсивными реакциями. Оно находится внутри этого окружения, составляя сравнительно не­большую его часть и будучи всего лишь его специфической формой.

Здесь мы должны сделать остановку с тем, чтобы «заземлить» уро­вень изложения. Поставим ряд простых вопросов относительно смыс­ла того, что утверждает А. Хомяков. В самом деле, он хочет убедить нас, что без любви познание невозможно, любовь есть единственный стимул и главное условие познания. Не превращается ли мыслитель в фантазера, выдавая благие пожелания за действительность? А что де­лать, если в наличии не любовь, а ненависть или равнодушие к пред­мету познания? И так ли уж обязательно любить? Призывов к любви, братству и т.д. раздается немало, но в жизни все обстоит скорее на­оборот... Как ответить на эти сомнения с позиции концепции, разви­ваемой А. Хомяковым? Прежде всего, относительно равнодушия. Рав­нодушие действительно не может быть ни стимулом, ни условием познания. Если вы равнодушны к предмету, то познание вообще не состоится, ибо предмет для вас словно и не существует. Познание тогда произойдет разве что под воздействием внешнего принуждения и сведется к усвоению уже готовых формул. Следовательно, вариант с равнодушием отпадает. Иное дело ненависть. Означает ли тезис А. Хо­мякова, что следует волевым усилием превратить свою ненависть к предмету в любовь? Нет, не означает. Превращение ненависти в лю­бовь посредством воли — вещь невозможная. Ни к чему, кроме фаль­ши и лицемерия, оно не приводит. Но тогда кажется, что философ основательно неправ, поскольку он либо запрещает ненавидящим нечто изучать (это не в его власти), либо отрицает то, что ненависть к предмету изучения может быть стимулом к познанию не хуже любви?

Действительно, можно привести немало примеров того, как не­нависть или, например, чувство обиды становится мощнейшим дви­гателем познания, превращая последнее в своеобразную форму мще­ния. В истории мысли немало людей, написавших целые научные трак­таты и движимых при этом отрицательными эмоциями, а отнюдь не чувством любви. Это, кстати, относится и к исследователям славяно­фильства и творчества самого А. Хомякова. На что же рассчитывал мыслитель, призывая к познанию лишь с позиций любви и утверж­дая, что именно такое познание только и может быть плодотворным?

Дело прежде всего в том, что философ не только призывает. Он говорит о том, что «общение в любви» есть закон познания. В «работе

319

познавания» неизбежно соучаствуют моральные силы души. Раз это так, то важна установка на любовь, способность к любви. Эта установка не должна дать нам забыть, что познание, помимо всего прочего, есть еще и моральный акт, форма нашего отношения к людям, привносящая в мир нечто не нейтральное в нравственном отношении, а доброе или злое. Хотя нам и может казаться, что мы заняты «только наукой», толь­ко познанием, но в действительности, осуществляя познание и обна-родуя итоги изысканий, мы неизбежно вносим в мир либо раздор и разлад, либо способствуем его гармонизации и гуманизации межчело­веческих отношений. Конечно, мы не в состоянии предвидеть всех по­следствий совершенного нами. Но дело не в этом. Суть в том, чтобы не забывать, что такие последствия неизбежны. «Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется», — сказал поэт. Но мы нравственно обязаны предугадывать, ибо от этого может зависеть очень многое.

Идеей, объединяющей антропологические взгляды А. Хомякова в единое целое, является идея соборности. Она вообще является одной из центральных для его творчества. «Наиболее ценные и плодотворные мысли Хомякова содержатся в его учении о соборности», — замечает Н. Лос-ский¹. Соборность означает сочетание свободы и единства многих людей на основе их общей любви к одним и тем же абсолютным ценностям. Соборность понимается А. Хомяковым прежде всего как соборность цер­ковная, но не только. Помимо церковного, она имеет еще несколько аспектов. Во-первых, соборность есть наиболее фундаментальный прин­цип общественной организации. Элементы соборности содержатся в лю­бом жизнеспособном обществе. На них основывается и через них прояв­ляется тот самый общинный дух, который столь высоко ценил А. Хомя­ков и его единомышленники. Во-вторых, понятие соборности специфическим образом трактуется мыслителем применительно к ант­ропологии. Здесь соборность есть внутренняя согласованность всех ду­шевных сил: разума, рассудка, органов чувств, эмоций и т.д. Собор­ность — это преодоление разделенности души на субъект и объект. Та­кое преодоление достигается силой любви.