Глава I. Развитие взглядов на конкуренцию в экономической науке

1.1. Экономические учения древнего мира и средневековья о двух формах состязательных отношений

Выработка теории конкуренции и ее современной эволюции представляется невозможной без анализа истории развития взглядов на эту категорию в экономической теории. Такой анализ должен помочь определить на основе системного подхода, какие сегодня остаются "белые пятна" на пути разработки теории конкуренции, а значит, направления исследования, заполнения обнаруженных "пустот".

К проблеме состязательных, конкурентных отношений внимание ученых было проявлено с возникновения первых теоретических взглядов на экономику. Уже древнегреческие исследователи отмечают две формы состязательности: во-первых, между работниками-рабами в процессе труда, а во-вторых, между собственниками-рабовладельцами, взаимно сравнивающими результаты друг друга в наращивании богатства за счет эксплуатации рабов. Наиболее показательны, на наш взгляд, работы таких авторов, как Ксенофонт, Платон и Аристотель, активнее других обращавшие внимание на указанные вопросы.

Так, Ксенофонт (ок. 430-355 гг. до н. э.) в своем основном произведении, посвященном экономическим вопросам, - "Домострой" ("Экономикос") - утверждает, что наука должна учить рабовладельца умело организовать свое хозяйство, увеличить производство полезных вещей ^{[277, 20]}. Он отмечает, что заставить рабов производительнее трудиться можно двумя способами: наказанием и хорошим обращением. Особенное внимание Ксенофонт уделяет вопросу о материальной заинтересованности рабов в результатах своего труда: "Я… ни в каком случае не равняю наградами хороших работников с плохими" ^{[277, 20]}. Не отказывается автор и от морального воздействия на рабов, чтобы заставить их лучше работать: "На честолюбивые натуры сильно действует и похвала" ^{[277, 21 и 11, 119]}. Ксенофонт дает высокую оценку управляющему, который умеет присматривать за работами и не забывает, что хороший работник заслуживает того, чтобы его поощряли. Более того, ученый возвышается до идеи о необходимости добиваться среди рабов трудового соревнования: "… Если при виде хозяина рабочие встрепенутся, если у каждого из них пробудится сила, взаимное соревнование, честолюбивое желание отличиться во всем, - про того я скажу, что в его душе есть что-то царственное" ^{[277, 21]}.

Что же касается конкурентных отношений среди рабовладельцев, то Ксенофонт, прямо не называя их, тем не менее, с несомненностью их подразумевает. Так, он призывает рабовладельцев вести прибыльное хозяйство посредством накопления денег. По его мнению, единственный путь к обогащению - это «жить так, чтобы оставался излишек» ^{[277, 20]}. О накоплении денег Ксенофонт писал: "Денег никто не имеет столько, чтобы не желать иметь их еще больше, а если у кого-нибудь они оказались в избытке, то он, закапывая излишек, получает не меньше удовольствия, чем если бы он им пользовался" ^{[Цит. по: 41, 119]}. Правда, здесь писатель делает акцент на констатации безграничности материальных потребностей людей, но рабовладельцы не могли не сравнивать результаты накопления, стремясь превзойти друг друга.

В отличие от Ксенофонта, другой древнегреческий ученый Платон (427-347 гг. до н. э.) считал недостойным для граждан своего государства стремиться к "ненасытной" прибыли путем накопления денежных сокровищ. А поскольку у громадного большинства людей желания неумеренны, и, хотя возможно извлекать умеренную прибыль, они предпочитают "ненасытную прибыль", то Платон предлагает цену регулировать сверху, чтобы она имела "разумную основу для обеспечения "умеренной" прибыли" ^{[277, 26-27 и 11, 123]}. Такой призыв Платона к торможению конкурентных отношений среди рабовладельцев объясняется его боязнью обострения классовой борьбы, восстания рабов. Этим же объясняется и его предложение не ограничиваться практиковавшимся в период античной цивилизации воздействием на рабов "стрекалом и мечами", - лучше "воспитательными" мероприятиями заставить рабов больше работать на рабовладельцев ^{[277, 26-27]}. Таким образом, Платон поддерживает идею Ксенофонта о стимулировании трудового соревнования методом поощрения лучших его участников.

Дальнейшее развитие эти положения получили у Аристотеля (384-322 гг. до н. э.). В работе "Политика" он утверждает, что между рабами и господином существует известная "общность интересов и взаимное дружелюбие", если отношения между ними организуются на "естественных началах" ^{[277, 29]}. То есть подразумевается поощрение соревновательных отношений среди рабов в их труде ради прибыли рабовладельца. В то же время Аристотель поддерживает призыв Платона к торможению конкурентности среди рабовладельцев в их погоне за увеличением богатства. В этой связи, как известно, Аристотель различал понятия "экономика" и "хремастика". Под экономикой он понимал искусство приобретения благ, необходимых для жизни или полезных для дома или государства. Причем экономика, которая ставит своей целью "истинное богатство", имеет границы. Под "истинным богатством" Аристотель понимал совокупность потребительных стоимостей, которая должна быть достаточна для хорошей жизни ^{[См.: 11, 133]}. А вот для хремастики, целью которой является абсолютное обогащение, не существует границ, так как она базируется на деньгах как начале и конце меновых отношений. Таким образом, исходя из противопоставления естественного неестественному, Аристотель различал два вида приобретения богатства: один ставит своей целью накопление потребительных стоимостей, другой - накопление денег. Только первый, по мнению ученого, характерен для добродетельной жизни ^{[См.: 277, 30 и 11, 130]}. Поэтому Аристотель резко осуждал ростовщичество: "Ростовщичество справедливо ненавидимо всеми, ибо здесь сами деньги являются источником приобретения и употребляются не для того, для чего они были изобретены. Ведь они возникли для товарного обмена, между тем процент делает из денег новые деньги… Процент есть деньги от денег, так что из всех отраслей приобретения эта - наиболее противна природе" ^{[277, 33]}. Эти предлагаемые Аристотелем ограничения для рабовладельцев неявно включают в себя и ограничения конкуренции, борьбы между ними за наибольшее приобретение богатства.

Таким образом, древнегреческие ученые высказали ряд ценных идей, важных для дальнейшего исследования состязательных отношений. Во-первых, они отметили, что такие отношения между рабовладельцами могут быть допустимыми лишь до определенного предела, за которым способны приводить к негативным, и даже социально опасным последствиям. Во-вторых, боязнь последних, стремление к их недопущению заставила ученых выступить за ограничение конкурентных отношений между рабовладельцами и стимулирование трудовой активности рабов. В последней они заметили, в-третьих, возможность давать дополнительный экономический и социальный эффект.

Однако это были хоть и гениальные, но лишь разрозненные догадки по некоторым аспектам нашей темы. Конечно, было бы несерьезным предъявлять древнегреческим ученым сегодняшних требований системного подхода: видимо, тогдашние практика и состояние науки были объективной причиной невыполнимости таких требований по разработке теории состязательных отношений. Так, в исследовании трудового соревнования мы у Ксенофонта, Платона и Аристотеля, естественно, не находим даже "абриса" определения его цели и экономической основы, характеристики субъектов и отношений между ними. Еще больше "белых пятен", а лучше сказать, стартовых возможностей для дальнейших исследований в анализе древнегреческими авторами конкурентных отношений между рабовладельцами. Здесь еще дальше до определения сущности рассматриваемой категории: не сформулирована характеристика объектов и направлений указанных отношений, "за кадром" остался вопрос об экономической основе и характере их. А значит, не могло быть и увязки составных частей необходимой теории в единое целое.

И все-таки мыслители Древней Греции прежде всего вызывают великое уважение за то, как прозорливо они смогли предугадать тогда некоторые объекты будущего интереса исследователей. Так, С. В. Клюзина справедливо отмечает ^{[См.: 34, 11]}, что уже в "Политике" Аристотеля говорится о монополии: рассказывается о философе Фалесе Милетском и о сицилийском торговце железом, которым монополия помогла нажить состояния. Не только частные лица, но и "некоторые государства, находясь в стесненном финансовом положении, прибегают к получению такого подхода – они заводят монополию на те или иные товары", – заключает Аристотель ^{[277, 357]}. И здесь бесполезно сожалеть, что Аристотель не занялся анализом взаимосвязи конкуренции и монополии: видимо, ограниченность тогда ареала и той, и другой не предрасполагала к такому анализу. Но важно, что он обозначил явление, без рассмотрения взаимосвязи с которым через многие века не будет мыслиться разработка теории конкуренции.

Ученые Древнего Рима углубили характеристики двух форм состязательных отношений в рабовладельческом обществе на более поздних этапах его развития. Здесь прежде всего представляется важным отметить работы Катона, Варрона и Колумеллы. Так, Катон старший Марк Порций (234-149 гг. до н. э.) в трактате "Земледелие" считает, что хозяин свое пригородное имение должен "устроить и засадить так, чтобы оно было как можно прибыльнее" ^{[11, 140]}. Доходность имения, его прибыльность - это в то же время для Катона и "честь" и "слава" ^{[277, 34]}. То есть речь идет о состязательности. Исключительное внимание ученый обращает на организацию труда рабов. Со всей откровенностью при этом обнаруживается его стремление выколотить из рабов наибольшую массу прибавочного труда. Так, например, с целью интенсификации труда рабов в идеальном имении Катона устанавливается система уроков. Ученый считает, что хозяину, явившемуся на свою усадьбу, "следует заняться расчетом уроков и дней" ^{[2727, 34-35]}. По мнению Катона, вилик (раб, назначенный хозяином в качестве надсмотрщика над другими рабами) должен следить, чтобы "люди не заленивались", чтобы рабы были всегда в работе. Не оставляет Катон без внимания и умонастроение рабов. Ученый считает, что если вилик будет сам работать, "он будет знать, что у рабов на уме, и они будут покладистее в работе". Жесткая дисциплина труда среди рабов поддерживается виликом, который "хорошо наказывает виноватого, смотря по проступку". Рассматривая вилика как раба, который должен со всей строгостью выполнять веления господина, Катон связывает доходность имения с непосредственным руководством, с управлением имением самим хозяином. В связи с этим ученый использует афоризм: "Хозяйский глаз-алмаз" ^{[277, 35]}.

Но для нашего исследования более интересны высказывания Катона по поводу складывающихся арендных отношений. Так, например, он упоминает об "издольщиках". Издольщик - это арендатор, который, по существу, ведет хозяйство и получением половины дохода материально заинтересован в его наибольшей эффективности. В ряде глав трактата Катона мы встречаем его рекомендации, на каких условиях следует "сдавать с подряда" сбор маслин, приготовление масла, на каких условиях сдавать зимнее пастбище и т.д. Следовательно, наряду с двумя уже отмеченными формами состязательности: трудовым соревнованием рабов и соревнованием рабовладельцев за получение наибольшего дохода - Катон обратился к рассмотрению и третьей формы - между арендаторами за наиболее эффективное ведение арендуемого хозяйства.

Другой древнеримский ученый Марк Теренций Варрон (116-27 гг. до н. э.) в своем трактате "О сельском хозяйстве" уделяет много внимания качествам управляющего, способствующим развитию состязательности в труде. Так, Варрон утверждал, что к труду рабов должен быть применен принцип материальной заинтересованности. Он писал, что "охоту к труду можно вызвать также более свободным режимом, более щедрой мерой пищи и одежды, сокращением количества работы или разрешением выгонять на пастбище имения несколько голов собственного скота, или чем-нибудь другим в том же роде" ^{[277, 36 и 11, 142-143]}. Причем, по мнению Варрона, принцип материальной заинтересованности в результатах труда должен быть применен не только к рабам, но и к их начальникам. Так, для стимулирования усердия последних, им следует представлять пекулий, то есть имущество для самостоятельного хозяйствования. Кроме того, Варрон не оставляет в стороне и моральный фактор. Так, он считает, что управляющие имениями должны быть посвящены в "предлагаемый план работ" ^{[277, 36]}.

Важное место в истории римской экономической мысли принадлежит Юнию Модерату Колумелле (I в. н. э.). Он отразил отношения состязательности в период кризиса рабовладельческой системы эксплуатации. В трактате "О сельском хозяйстве" Колумелла опровергает жалобы на убывающее плодородие почвы и утверждает, что главная причина оскудения современного ему сельского хозяйства - в недостатках хозяйствования. По его мнению, обработка земли предоставлена "худшим рабам", тем самым, земля словно отдана в "наказание палачу" ^{[277, 36-37 и 11, 144]}. Колумелла выражает возмущение тем, что землевладельцы не удостаивают "самолично хозяйствовать в … поместьях". Продолжая традиции Катона и Варрона, Колумелла выступает за рациональное ведение хозяйства. Но, в отличие от упомянутых ученых, у Колумеллы в большей степени выражено стремление производить товары для рынка, а не довольствоваться потреблением произведенных продуктов в собственном хозяйстве. Тем самым допускается развитие конкурентных отношений между рабовладельцами по увеличению богатства за счет усиления эксплуатации рабского труда. Поэтому Колумелла большое внимание уделил проблеме производительности труда рабов. В этой связи он отстаивал необходимость разделения труда между ними, а также пропорционального распределения рабов между различными работами ^{[См.: 11, 145-146]}. Стремясь пробуждением духа соревнования между рабами создать дополнительную массовую производительную силу, Колумелла в большей степени, чем Варрон, придает значение моральному фактору в отношениях между господином и рабами. Он сообщает, что часто сам советуется с рабами, "как бы с людьми более опытными", и это дает возможность узнать" характер каждого из них и степень сообразительности" ^{[277, 37]}.

Таким образом, ученые Древнего Рима действительно развивают выдвинутые их древнегреческими "коллегами" идеи, касающиеся состязательных отношений. Расширяется представление об их субъектах, причем понятие арендатора как одного из таких субъектов актуализируется сегодня в связи с развитием подобных отношений в современной экономике. Объект исследования у Катона, Варрона и Колумеллы становится шире и во времени, и в пространстве, чем у Ксенофонта, Платона и Аристотеля. Однако по большому счету количество "белых пятен" не убавилось – видимо, практика еще не давала ни материала, ни стимула для такого убавления.

В период средневековья ученые продолжают исходить из незыблемости внеэкономического принуждения, эксплуатации, но теперь уже крепостных крестьян феодалами. При этом в религиозных и правовых документах средневековья, в работах тогдашних ученых мы находим суждения, так или иначе затрагивающие исследуемую нами проблему. Так, Коран, главная книга для исповедующих ислам, утверждает неприкосновенность частной собственности, призывая: "Вору и воровке отсекайте их руки в воздаяние за то, что они приобрели, как устрашение от Аллаха" ^{[11, 304]}. Коран обращался ко всем людям независимо от их состоятельности с призывом к умеренности: “богачи должны совершать подвиги воздержания, а бедняки должны быть скромны в расходовании своей собственности, имущества, достояния” ^{[277, 44]}. Так страх перед возможными социальными конфликтами вынуждал авторов Корана проповедовать снижение степени состязательности среди феодалов.

Крупнейший арабский мыслитель Ибн-Халдун (1332-1406) предупреждал, что посягательство на чужую собственность уменьшает стимулы к труду, а это опасно для общества: "Состояние… общества, его богатство и процветание зависят только от труда и стараний людей в приобретении благ… И если люди не будут заботиться о средствах существования и трудиться ради приобретения их, то не будет сбыта на рынках и рассеются люди по другим странам в поисках пропитания; население страны уменьшится, опустеют жилища и разрушатся города" ^{[11, 313]}. По мысли Ибн-Халдуна, объединение, общественная жизнь являются для человека необходимостью. Ссылаясь на высказывание Аристотеля, что "человек по природе своей есть существо политическое", он пытается дать материалистическое истолкование стремления людей к объединению и состязательности. По словам Ибн-Халдуна, Аллах создал человека таким образом, что "его жизнь и существование невозможно без пищи, но у одного человека недостаточно сил для ее добывания" ^{[11, 313-314 и 277, 45]}.

В "Салической правде", собрании старинных судебных обычаев франков, записанных и редактированных в течение VI-IХ вв., отражены распад родовых отношений и возникновение имущественного и социального неравенства во франкском обществе. Центральной фигурой салических франков рассматриваемой эпохи был свободный равноправный член сельской общины ^{[277, 52-56]}. По этому поводу Ф. Энгельс справедливо заметил: "исчезло античное рабство, исчезли разорившиеся, нищие свободные, презиравшие труд как рабское занятие. Между римским колоном и новым крепостным стоял свободный франкский крестьянин" ^{[277, 54]}. Для свободного труженика, в отличие от раба и будущего крепостного, естественно, характерно более активное самовыражение личности в труде. Здесь должны наличествовать более высокие начала трудового соревнования, хотя, разумеется, авторы "Салической правды" прямо не упоминают об этом. Однако такое состояние было относительно недолгим.

Уже в работах крупнейшего представителя средневековой идеологии Фомы Аквинского (1225 или 1226-1274 гг.) собственность хоть и рассматривается как наказание за первородный грех, но признается, что в земной жизни человека она является законной и необходимой. Функция управления, по Ф. Аквинскому, - удел лишь немногих избранных, она не только почетна, но и требует знаний. То есть разделение функций феодала и крепостного является порядком, вытекающим из божественного произвола ^{[См.: 277, 56 и 11, 175-176]}. Фома Аквинский считает, что добродетельная жизнь отнюдь не состоит в уходе от богатства; что богатый человек поступает справедливо и тогда, когда он захватывает то, что было общим вначале. Рассуждая о торговле, ученый пишет: "…позволительно продавать что-нибудь дороже, чем вещь стоит сама по себе, хотя она не должна продаваться дороже, чем стоит владельцу" ^{[11, 177]}. При этом при определении "справедливой цены" следует исходить из расходов продавца и присоединить к ним тот доход, который дает продавцу возможность жить соответственно его месту в сословной иерархии средневековья, который считается нормальным для лиц его ранга ^{[См.: 277, 59]}. Таким образом, Фома Аквинский, по сравнению с установлениями "Салической правды", дает достаточно простора для развития соревнования собственников ради увеличения прибыли, богатства. Но эта соревновательная тенденция основывалась на эксплуатации крепостного крестьянина, ограничивая тем самым возможности последнего для трудовой состязательности с себе подобными.

Таким образом, в работах ученых, религиозных и правовых документах средневековых Западной Европы и арабского Востока продолжалось развитие идей, выдвинутых мыслителями Древней Греции и Древнего Рима. Прежде всего о необходимости ограничивать аппетиты жаждущих обогащаться за счет эксплуатации работников, а также о взаимосвязи двух форм экономического соревнования при феодализме, подобной рабовладельческому периоду. С учетом новых реалий изменилось представление о субъектах соревновательных отношений: вместо рабовладельцев и рабов ими стали феодалы и крепостные крестьяне. Однако для выработки теории конкуренции на основе системного подхода в его современном понимании упомянутые документы и работы ученых средневекового периода, естественно, еще не могли дать достаточного материала.

По существу, аналогичным был подход к исследованию конкурентных отношений в русских источниках средневекового периода. Так, "Русская Правда" защищает интересы господствующего класса, нерушимость феодального строя, частной собственности феодалов. Система наказаний за преступления в "Русской Правде" была направлена против угнетенного, зависимого сельского населения ^{[См.: 277, 72-78 и 242, 43-51]}. Статьи "Русской Правды", объединенные рубрикой "О холопстве", свидетельствуют о повышении доли труда людей зависимых и крепостных. Вотчинное хозяйство, как отмечает указанный источник, базировалось на эксплуатации смердов, рядовичей, закупов, которые без оплаты отдавали свой прибавочный труд феодалу-землевладельцу в форме барщины. В пространной редакции "Правды" отразилась смена барщины более зрелой докапиталистической формой - оброком, когда смерд, ведущий свое самостоятельное хозяйство, безвозмездно отдавал господину свой прибавочный продукт ^{[См.: 11, 196-197]}. Таким образом, "Русская Правда" отражает такие процессы концентрации богатства, в которых не могли не существовать соперничество феодалов за первенство в этих процессах.

Русский мыслитель и публицист середины ХVI в. Ермолай Еразм в сочинении "Благо хотящем царем правительница и земледелие" выступает за ограничение феодальной эксплуатации крестьян, отмену денежного оброка ^{[См.: 277, 79-82 и 242, 146-156]}. Такая позиция могла способствовать ограничению правовыми методами состязательности феодалов по увеличению богатства и предоставлению некоторых возможностей для трудовой состязательности среди крестьян. Правда, эта позиция утопична и консервативна, но она объективно отражала социальную опасность безудержного соперничества феодалов в погоне за богатством.

Отмечая сходство российской экономической мысли средневековья в осмыслении конкурентных отношений, ее похожесть на соответствующие западные и восточные концепции того периода, нельзя в то же время не видеть и российскую специфику. Н.С. Шухов в двухтомной монографии "Ценность и стоимость (опыт системного анализа)" справедливо замечает, что в России со времен Ярослава Мудрого центром политических и экономических дискуссий стало провозглашение человеческой личности в качестве высшей духовной ценности, которой должны быть подчинены все действия государственных мужей ^{[См.: 297, 36]}.

Одно из подтверждений указанной российской специфики - работы выдающегося мыслителя ХVI века И.С. Пересветова. Он выступил против "вельмож", которые, по его мнению, были "ленивыми богатинами": "Вельможи русского царя сами богатеют и ленивеют, а царство его оскужают" ^{[242, 141]}. Пересветов пытался обосновать отмену холопства, называя его рабством и апеллируя к Священному писанию: "Бог сотворил человека самовластна и самому себе повелел быть владыкой, а не рабом", "един бог над всею вселенною, и то есть, которые записывают людей в работы вовеки, прельщают, дьяволу угождают" ^{[242, 143]}. Греция, по его мнению, погибла из-за гордости вельмож и порабощения ими людей. Следовательно, Пересветов призывает создать условия для экономической заинтересованности труженика-крестьянина в более высоких результатах его работы. С другой стороны, Пересветов считает, что необходимо умерить спекулятивные аппетиты вельмож, соревнующихся друг с другом в чрезмерном обогащении. С этой целью, например, он настойчиво рекомендует установить "указную цену": осуществлять продажу товаров так, чтобы была "всему цена установлена" "по цареву указу" ^{[242, 145]}. Эти благородные устремления И.С. Пересветова и других отечественных ученых и отражали, и усиливали отмеченную российскую специфику. Но, разумеется, все же не могли выйти за пределы главного направления, где российская экономическая мысль шла в русле всей европейской и азиатской науки того времени. Последняя, как уже отмечалось, характеризовалась признанием развития отношений соперничества феодалов в борьбе за увеличение богатства на основе усиления эксплуатации крестьян и удушения трудового соревнования.

Подводя итог материалу данного параграфа, можно отметить, во-первых, что в экономических учениях древнего мира и средневековья высказан ряд важных для дальнейших исследований идей. Например, о допустимости развития конкурентных отношений между рабовладельцами и феодалами лишь до некоторого предела, после которого такое развитие вызывает негативные социальные последствия. А также о необходимости стимулирования трудового соревнования как средства предотвращения социальной напряженности и достижения дополнительного экономического эффекта. Однако, во-вторых, следует признать, что в значительной степени исследование сущности, цели, экономической основы и характера состязательных отношений обеих форм все еще оставалось нереализованным.

1.2. Исследование конкуренции в период разложения феодализма и становления капитализма

В период разложения феодализма и возникновения капитализма новые реалии экономической жизни представили дополнительные возможности для исследования состязательных отношений между хозяйствующими субъектами. В это время ученые и писатели (Эразм Роттердамский, Франсуа Рабле, Мигель де Сервантес Сааведра и др.) провозглашают принципы гуманизма, высмеивают предрассудки европейского средневековья. В борьбе с капитализмом теоретики Реформации (Мартин Лютер, Жан Кальвин) использовали антисословную направленность первоначального христианства. При этом идея равенства и справедливости в отношениях между людьми трансформировалась в идею эквивалентности обмена товаров, идея честного труда - в обоснование буржуазного предпринимательства ^{[См.: 11, 355]}. Поскольку критика феодализма теоретиками Реформации была связана с первыми попытками оправдания раннекапиталистического предпринимательства, то не случайно, например, Кальвин проповедовал богоизбранность нового класса - капиталистов. А отсюда естественно вытекала позиция поддержки конкурентных отношений в упомянутом новом классе в процессе первоначального накопления как предпосылки нарождающегося капиталистического хозяйства.

Первая школа политической экономии - меркантилизм - отражала интересы купечества, возвысившегося в период Великих географических открытий и создания мирового рынка. Меркантилисты видели источник богатства в сфере обращения. Поэтому главное внимание уделяли конкурентным отношениям среди купцов в их стремлении к увеличению богатства за счет разницы в покупной и продажной ценах товаров.

Меркантилисты явились выразителями сокровенных вожделений буржуазии - ее жажды безграничного обогащения за счет торгового грабежа и колониального разбоя. Они писали об увеличении национального богатства, а фактически искали пути спекулятивного обогащения буржуазии, особенно за счет ограбления других стран и колоний. Меркантилизм (особенно на втором этапе) порывал с традициями экономической мысли средневековья, ее поисками “справедливой цены”, осуждением ростовщичества, оправданием регламентации хозяйственной жизни, нормативизмом, ориентацией на натуральное хозяйство, связью с богословием, нравоучительными догмами и т. д. То есть меркантилизм был первой ступенью либерализации средневековой торговли, хотя позднее, на более зрелом этапе экономического развития, и подвергался острой критике со стороны фритредеров. В действительности, меркантилисты освобождали купца от “справедливых цен” и ограничений конкуренции, пытались реабилитировать его спекулятивные операции и барыши, разрешали торговать товарами любого качества, тем более - на мировом рынке. Они санкционировали ростовщичество, порывали с богословием, нравственными сентенциями, с натурально-хозяйственными тенденциями ^{[См.: 11, 379 и 382-383]}.

В России видными представителями меркантилизма выступили в XVI – начале XVII вв. А.Л.Ордын-Нащекин и И.Т. Посошков. Отражая экономические интересы российского купечества, они, естественно, главное внимание уделяют проблемам развития внутренней и внешней торговли. И хотя они не оставили последовательно и полно сформулированной концепции, непосредственно касающейся состязательных отношений, но в их общеэкономических предложениях косвенно выражается позиция авторов и по указанному вопросу.

Так, во второй «памяти», получившей дальнейшие развитие в Новоторговом Уставе, Ордын-Нащекин предлагает регулировать торговлю с иноземцами таким образом, чтобы максимизировать выгоды для России ^{[См.: 277, 94]}. Ограничения, предусмотренные с этой целью, на первый взгляд, могли отрицательно сказаться на развитии конкурентных отношений среди субъектов торговли. Однако для российского купечества, как убедительно показывает содержание челобитных грамот посадских людей, отраженное в Новоторговом уставе, как раз до принятия указанных ограничений «стала скудость великая» ^{[Цит. по: 277, 96]} от засилья англичан, голландцев и купцов из Гамбурга. Предложенные ограничения больше касались иностранцев, носили протекционистский характер по отношению к российским торговцам, которым без таких мер как раз и не было достаточно действенных стимулов для состязательности в борьбе за наибольший доход. Но и по отношению к иностранцам реализация предложенных мер, на наш взгляд, хотя и лишала их сверхприбыли от торговли на российском рынке и тем самым обостряла конкурентность, но не уничтожала ее, а, скорее, упорядочивала, определяла более стабильные рамки, условия торговли (например, размер пошлин).

В ряде статей Новоторгового устава Ордын-Нащекин сформулировал и другие предложения по развитию внутренней торговли. Например, о замене многочисленных сборов, которыми ранее облагались купцы, единой рублевой пошлиной; требование к воеводам и таможенным головам обеспечить проезд торговых людей с товарами без задержек; предложение о создании единого приказа «купецких людей» для защиты последних от произвола чиновников. Несомненно, что реализация таких мер не могла не стимулировать состязательные отношения между субъектами российской торговли.

Важно заметить, что в целом экономические взгляды Ордына-Нащекина и Посошкова не укладываются в рамки меркантилизма. Эти ученые содействовали развитию производительных сил страны, процессу первоначального накопления. Так, Ордын-Нащекин ратовал за необходимость развития металлургической промышленности, участвовал в организации бумажного, стекольного и кожевенного производства. Понятно, что все это объективно способствовало расширению сферы, охватываемой конкурентными отношениями, включению в состав их субъектов первых промышленников.

С еще большей силой отмеченные особенности характеризуют работы И. Т. Посошкова, особенно его «Книгу о скудости и богатстве». В противоположность меркантилистской догме он считает, что богатство общества воплощается не только в драгоценных металлах, но и в материальных благах. Ученый различает богатство вещественное и невещественное. Под вещественным он подразумевает богатство государства (казны) и богатство народа. Последнее – это «…еже бы весь народ по мерностям своим богат был самыми домовыми внутренними своими богатствы…»^[58,21,]. Тем самым и богатство царской власти и государства в целом, и конкурентные устремления правящего класса к наращиванию доходов невозможны без материальных стимулов всему населению, и особенно самой массовой социальной группе – крестьянам – к их трудовой состязательности, заинтересованности в результатах своего труда по увеличению вещественного богатства. И. Посошков утверждает: «…в коем царстве люди богаты, то и царство то богато, а в коем царстве будут люди убоги, то и царству тому не можно слыть богатому» ^{[Там же, с.73]}. Следовательно, и не зная трудов предшественников и западных современников, он, по существу, продолжает развивать идею о взаимосвязи двух форм экономического соревнования, выдвинутую авторами древних Греции и Рима, европейского, азиатского и российского средневековья.

Посошков выступает за «правду» как необходимое условие устранения скудости и умножения богатства в стране: «…без истребления обидников и воров и разбойников и всяких разных явных и потаенных грабителей никоими мерами народу обогатиться невозможно» ^{[Там же, с.22.]}. Как видим, автор характеризует «теневую» экономику как сильный тормоз экономическому развитию, понимает ее антистимулирующее влияние на труд, торговлю и другие полезные занятия людей, их состязательность, хотя последняя им не сформулирована непосредственно.

Из общих мероприятий, предложенных Посошковым для уничтожения скудости и достижения изобильного богатства, наибольшее, на наш взгляд, значение имеют два следующих его наставления:

1. заставить всех людей работать, причем работать прилежно и производительно, уничтожить праздность во всех ее видах; 2) решительно бороться с непроизводительными затратами, осуществлять строжайшую экономию во всем; бороться с роскошью, с излишествами в жизни людей.

Первое наставление показывает, что ученый довольно ясно устанавливает связь между ростом богатства, с одной стороны, и уровнем производительности труда – с другой. В качестве обязательного принципа он выставляет требование не только трудиться всем, но трудиться с «прибытком» - с излишком против того, что нужно для существования работающего: «…чтоб дней своих никакия люди даром не теряли и хлеба бы даром не ели. Бог не на то хлеб нам дал, чтоб нам ево яко червию съев, да в тлю претворить.

Но надобно, хлеб ядши, делать прибытак богу и царя своему и своей братье и себе, дабы не уподобиться непотребному червию, иже токмо в тлю вся претворяют, а ползы ни малыя людям кроме пакости не содевают» ^{[Там же, с.97 ]}.

Однако нельзя не заметить, что первое слово первого наставления – «заставить». То есть Посошков считает внеэкономическое принуждение нормальной формой дисциплины труда. Правда, он понимал и значение материальной заинтересованности людей в труде как необходимого условия их состязательности. Это видно, например, из его рассуждений о необходимости давать рабочим государственных предприятий более высокую плату, из его доказательств преимущества сдельной оплаты наемного труда перед повременной, из его предложения определить размер обязанностей крепостного по отношению к помещику ^{[См.: 58,146-160]}.

Красноречива, например, критика Посошковым управителей, снижающих оплату труда рабочих государственных предприятий: «Они мнят тем учинить великому государю прибыль, что мастеровых людей не кормят, а они тем великий убыток делают. А и во всяких делах правители наши за кроху умирают, а где тысячи рублев пропадают, то ни во что поставляют, и неданием полного кормления у русских людей и к мастерству прилежание тем пресекаюти размножитися доброму художеству не допускают» ^{[ 58, 128]}. Здесь, как мы видим, особенно явно выражено беспокойство автора за обеспечение творческого отношения работников к своему труду, их состязательности.

Еще важнее применительно к нашей теме второе наставление Посошкова о необходимости удаления излишеств, роскоши из жизни россиян. Цель такого подхода он видит в умножении истинного богатства страны. По мнению ученого, надо сократить импорт, оптимизировав его структуру, чтобы уменьшить необоснованное выбрасывание денег из страны: « …немцы никогда нас не поучат, на то, чтоб мы бережно жили и ничего напрасно не тратили, только то выхваляют, от чего бы пожиток какой им припал, а не нам» ^{[ 58, 113]}. Автор призывает экономно потреблять не только привозные, но и произведенные внутри страны продукты. Он требует умеренности в питании, одежде и других предметах потребления, в том числе и от представителей дворянства, купечества, чиновничества. Отсюда явно вытекает отрицательное отношение И.Т. Посошкова к чрезмерному развитию их конкурентных отношений в борьбе за увеличение доходов ради роскоши нерационального потребления.

И все-таки главное внимание он уделяет деятельности русского купечества, которому требует представить «торг свободной». Под последним, как и Ордын – Нащекин, Посошков понимает свободу русских купцов от конкуренции со стороны «иноземцев», с одной стороны, и всех других сословий и чинов в России – с другой. Однако здесь опять-таки правомернее видеть не столько борьбу с конкуренцией, сколько высвобождение российских купцов из состояния, убивающего для них стимулы конкуренции. На это же направлено и предложение Посошкова снизить внутренние пошлины. В то же время, преследуя благую цель – искоренить обман и неправду в торговле – ученый выступает за установление одинаковой цены на товар: «…чтоб она какова в первой лавке, такова была и в последней» ^{[ 58, 108]} – и контроль за ее соблюдением. Представляется, что реализация этого предложения вовсе не содействовала бы развитию конкурентных отношений среди субъектов торговли, а, наоборот, стала бы бюрократическим оковом для таких отношений.

Другое дело – предложение Посошкова об отмене казенной монополии в торговле солью. Поскольку следствием его стали высокие цены, то многие люди в деревнях стали есть без соли, болеть цингой и умирать. Поэтому передача соли в свободную торговлю, резонно считает ученый, была бы полезна и народу, и торговцам, и казне. Несомненно, реализация данного предложения содействовала бы и развитию конкурентных отношений среди субъектов торговли.

В организации внешней торговли предложения Посошкова были направлены на обеспечение русским купцам господствующего положения. Например, он рекомендует создавать купеческие компании с предоставлением им монопольного права вести торговлю с другими странами. При этом диктовать иностранным купцам и другие условия продажи русских товаров и покупки у них товаров для России. Компании должны, считает ученый, устанавливать цену продаваемых русских товаров по своему усмотрению: «И почему какому товару цену с общаго совета наложает, то уже иноземцы по той цене и нехотя возьмут» ^{[ 58, 108]}. Посошков резонно обосновывает это тем, что Россия без их товаров может обойтись, они же без русских товаров «и десяти лет прожить не могут» ^{[ 58, 110]}. И опять-таки это предложение только на первый взгляд кажется антиконкурентным: стоит посмотреть на него с позиции международной конкуренции России и европейских стран, и относительность, ограниченность первого представления станет очевидной. Кроме того, данное предложение ученого, во-первых, вполне соответствовало содержанию того, что пропагандировали и европейские меркантилисты, во-вторых, - и тогдашней, да и сегодняшней практике международной торговли и конкуренции в ней. К тому же главная цель предложения Посошкова – отстаивание экономических интересов своей страны, недопущение превращения ее в сырьевой придаток Запада, превращение в действительно богатейшее государство мира.

С этой же целью он рекомендует развивать отечественную промышленность: чтобы избавиться от затрат на покупку иностранных товаров, наоборот, вывозить эти товары за границу. В целях повышения конкурентноспособности российской экономики на мировом рынке Посошков решительно высказывается за то, чтобы экспортировать не сырьё, а готовый продукт. Он возмущается тем, что в Россию импортируются полотна, сделанные из купленного у нас же сырья: «…чем им лен да пенку продавать, лутче нам продавать им готовые полотна парусные и канаты и камордки и рубки миткали, и брать у них за те полотна яфимки и иные потребные нам вещи» ^{[ 58, 131]}.

Разумеется, реализация такого предложения немыслима без развития конкурентных отношений среди промышленников и купцов, а тем более без создания условий для трудовой состязательности рабочих промышленных предприятий. Поэтому так важно уже упоминавшееся предложение Посошкова о предпочтении сдельной оплаты труда перед повременной. Он рекомендует применявшуюся тогда обязательную трехмесячную работу крестьян в Петербурге и в других местах перевести на урочную систему. Иначе «…смотреть на ту работу моркотно, потому что гонят день к вечеру, а не работу к отъделке» ^{[ 58, 181]}. После выполнения урока хотя бы в один месяц крестьяне должны считаться выполнившими свою повинность. Такую урочную систему ученый советует применять и на казенных предприятиях: «…надобно такожде учинить, чтобы всякая работа давать им уроками ж. А месячны им жалованы надлежит отъставить и давать по заделию коегождо их, то всякия дела скорее будут делатися» ^{[ 58, 182]}. Понятно, что реализация данного предложения могла значительно повысить заинтересованность работников в эффективности своего труда, способствовать их трудовой состязательности.

Подобный подход Посошков предлагает осуществить и для стимулирования трудовой активности помещичьих крестьян. Ученого удручает картина безжалостной эксплуатации, полного разорения крестьян помещиками. «Помещики, – пишет он, - на крестьян своих налагают бремена неудобноносимая, ибо есть такие бесчеловечные дворяня, что в работную пору не дают крестьянам своим единого дня, еже бы ему на себя что съработать. И тако пахатную и сенокостную пору всу и потеряют у них, или что наложено на коих крестьян об руку или столовых запасов и, то положение забрав, и еще требуют с них изълишнего побору. И тем излишеством крестьянство в нищету пригоняют, и который крестьянин станет мало посытее быть, то на него и подати прибавит. И за токим их порядъком никогда крестьянин у такого помещика обогатитися не может, и многие дворяне говорят: «Крестьянину де не давай обърости, но стриги ево яко овцу догола». И тако творя, царство пустошат, понеже так их обирают, что у иного и козы не оставляют, и от таковые нужды домы свои оставляют и бегут иные в понизовые места, иные ж во украенные, а иные и в зарубежныя…» ^{[ 58, 154-155]}. Так чрезмерная конкуренция помещиков в погоне за увеличением богатства на основе усиления эксплуатации крестьян привела к почти полнейшей утрате последними заинтересованности в результатах своей работы. Поэтому Посошков доказывает царю, что тот должен взять под свою защиту крестьянство, оградить его от произвола помещиков.

Ученый считает, что крестьянин не оскудеет, если, во-первых, с него собирать поборы царские по количеству обрабатываемой на себя земли; во-вторых, если помещики работу и подать на крестьян будут налагать соответственно земельным наделам и излишней работы и податей с них не требовать. При этом общий размер податей, налагаемых на крестьян, должен быть уменьшен и одновременно должны быть обложены податью дворянские земли. По проекту Посошкова крестьянская земля должна быть отделена от помещичьей, и крестьяне должны непосредственно платить государству подати за свою землю, а помещики за свою, «временно» предоставленную им царем под условием несения военной и государственной службы. Такое упорядочение объема податей, несомненно, способствовало бы и некоторой оптимизации конкурентных отношений между дворянами, и стимулированию трудовой состязательности крестьян.

Таким образом, российские ученые А.Л. Ордын – Нащекин и И.Т. Посошков, обычно причисляемые к меркантилистам, в действительности в своих экономических воззрениях, в том числе и по поводу конкурентных отношений, выходят за рамки западного меркантилизма, в значительной мере преодолевая ту его ограниченность, за которую он подвергался обоснованной критике.

Критики меркантилизма: У. Петти, Дж. Локк, Д. Норс, Р. Кантильон, Д. Юм и др. - отмечали его односторонность, недооценку сферы производства, а значит, соревновательных отношений в этой сфере. В конце ХVII - первой половине ХVIII в. начато изучение буржуазной частной собственности (Дж. Локк), обоснована свобода внешней и внутренней торговли (Д. Норс), показана зависимость нормы процента от нормы прибыли (Д. Юм). А главное - перенесение акцента исследования из сферы обращения в сферу производства. И таким образом, по существу, поддержка конкурентных отношений владельцев мануфактур и трудовой состязательности наемных работников. “Каждое правительство, - писал Д. Юм, - имеет веские основания заботиться о сохранении своего населения и своих мануфактур. А относительно денег оно может спокойно, без страха и зависти, положиться на обычный ход человеческих дел или, если оно обращает какое-нибудь внимание на этот предмет, должно делать это лишь настолько, насколько он влияет на население и трудолюбие” ^{[11, 358]}.

Первые представители политэкономии, возникшей как самостоятельная наука в мануфактурный период, - Уильям Петти (1623-1687) в Англии и Пьер Буагильбер (1646-1714) во Франции - предприняли попытку свести стоимость товара к труду, затраченному на его создание. Тем самым они сделали важный шаг к открытию источника капиталистического богатства в сфере производства. Такой подход логично предполагал необходимость развития конкурентных отношений владельцев мануфактур и в то же время качественно более высокого уровня, по сравнению с предшествующими формациями, трудовой состязательности на основе личной свободы работников, ликвидации внеэкономического принуждения.

У. Петти, трактуя противоположность богатства и бедности, заявил, что это вечный и неумолимый закон жизни: если “одни люди более бедны, чем другие, это всегда было и всегда будет” ^{[11, 430]}. Однако Петти предостерегал против излишней роскоши, предупреждая, что контраст между голодом и роскошью может привести к гражданской войне. Таким образом, Петти видел необходимость определенного ограничения конкурентных отношений между владельцами мануфактур. Тем не менее масштаб и активность таких отношений предполагались как нарастающие и превосходящие уровень средневековья.

Поскольку во Франции ведущей отраслью оставалось земледелие, то представители французской классической политэкономии - физиократы - искали источник прироста капитала в земледелии, а “чистый доход” характеризовали как дар природы. Франсуа Кенэ рассматривал земледельцев единственным производительным классом, что косвенно предполагало в их трудовой состязательности видеть источник повышения благосостояния всех трех основных классов общества.

В работах Буагильбера осуждалась меркантилистская политика абсолютизма как причина, по мнению ученого, экономического упадка Франции к концу ХVII - началу ХVIII в. Буагильбер выступал в защиту интересов сельского хозяйства, писал о необходимости улучшения положения крестьян. Конечно, у него нет прямых высказываний о трудовой состязательности, но она была непременным внутренним моментом их нормального “естественного” благосостояния. И когда Буагильбер защищает эту “естественность”, - тем самым защищает и трудовую состязательность, и конкурентные отношения товаропроизводителей.

Анализируя налоговую политику, он требует устранить препятствия, которые она ставит естественному ходу хозяйственной жизни. “Чтобы удовлетворить все потребности государства и вернуть всему народу прежнее изобилие, - заявил Буагильбер, - не нужно никаких чудес, достаточно перестать совершать насилие над природой” ^{[11, 437]}. Он считал, что целесообразны только те налоги, которые не противоречат природе хозяйства, способствуют его развитию и стимулированию экономической состязательности. Ссылаясь на естественные законы экономики, Буагильбер требовал свободы торговли, которая обеспечит гармонию экономических интересов людей. Выступая за экономическую свободу, ученый объявил богатством не деньги, а материальные блага в виде товаров, создаваемых в процессе производства. Обмен, по мнению Буагильбера, должен происходить в соответствии с затратами труда: “Первое требование состоит в том, чтобы все люди жили в достатке за счет своего труда или труда своих предков, а “каждое ремесло должно кормить своего мастера”. Поэтому все товары “должны находиться постоянно в равновесии и сохранять цену пропорционально отношениям между ними и соответственно затратам, которые необходимо произвести для их производства”^{[11, 437-438]}. Следовательно, Буагильбер де-факто считал, что распределение труда между отраслями должно происходить в результате свободной конкуренции.

В период антифеодальных революций и движений защитником частной собственности выступил в Англии философ-материалист Томас Гоббс (1588-1679). Он утверждал, что государство - результат договора между людьми, которые до этого находились в “состоянии войны всех против всех” ^{[11, 510]}. Но отдельные граждане добровольно ограничили свои права и свободу в пользу государства, задача которого - обеспечение мира и безопасности. Ученый превозносил роль государства, в котором видел абсолютного суверена. Гоббс считал частную собственность, установленную государством, благодетельной для общества, а производимый им раздел земель - “справедливостью и общим благом”^{[11, 510]}. Напротив, общинная собственность, по его мнению, порождает взаимную борьбу людей. Гоббс выводил причину конкурентной борьбы из эгоистической природы человека, то есть считал ее общеисторическим явлением.

Во Франции противоположную Гоббсу точку зрения высказали представители революционно-демократического направления предреволюционного периода: Жан Мелье (1664-1729) и Морелли. Так, Мелье считал первым злом неравенство между различными сословиями, в результате чего одни люди как бы специально родились для господства, а другие - для рабства, нищенства, тяжелого труда. Мелье утверждал, что “все люди равны от природы” ^{[11, 517]}, имеют одинаковое право жить, пользоваться свободой и долей в земных благах, но все они должны трудиться. Таким образом, Мелье, по существу, признает право на существование только за одной формой соревновательных отношений - трудовой состязательностью между работниками. Причем последние, по мнению Мелье, должны быть совладельцами общей собственности на равных правах.

Разделяя и развивая идеи Мелье, Морелли утверждал, что мудрая природа заставляет людей (в силу одинаковости чувств и потребностей) “понять равенство их состояний и прав” ^{[11, 517]}, необходимость общего труда. Отсюда тяготение людей к обществу, их склонность к оказанию взаимопомощи. А общий труд, взаимопомощь - это элементы более широкого (хотя прямо и не названного) отношения трудовой состязательности, которой не присуща враждебность, характеризующая конкурентные отношения между эксплуататорами чужого труда в их стремлении обойти соперников в наращивании богатства.

Однако помимо идеологов уравнительного коммунизма, какими были Мелье и Морелли, предреволюционный период во Франции выдвинул и целую плеяду мыслителей, представлявших интересы буржуазии. К ним относятся такие деятели французского Просвещения, как Шарль Луи Монтескье (1689-1755), Вольтер (1694-1778), Жан Жак Руссо (1712-1778), Дени Дидро (1713-1784), Клод Адриан Гельвеций (1715-1771). Все они были сторонниками развития конкурентных отношений в среде нарождавшегося класса буржуазии. Так, Вольтер, отрицая правомерность существования феодальной собственности, защищает частную собственность буржуазии как естественную, по его мнению, и справедливую форму владения результатами труда людей. Гельвеций, исследуя факторы и стимулы конкурентных отношений, отмечает, что “самолюбие есть единственное основание, на котором можно построить фундамент полезной морали” ^{[11, 527]}. Ученый считал, что человек любит в добродетели только доставляемые ею богатства и уважение. Отсюда необходимость соединить добродетель с личным интересом, но таким образом, чтобы она стала выгодна личности. Итак, стремление к личной выгоде предстает как источник и стимул конкурентных отношений между представителями нарождающегося класса капиталистов.

Но, разумеется, наиболее глубокое исследование состязательных отношений в период раннего капитализма принадлежит крупнейшему представителю классической политэкономии Адаму Смиту (1723-1790). В своем главном труде “Исследование о природе и причинах богатства народов” (1776) он выступает сторонником свободной конкуренции. Только на путях свободной конкуренции, по мнению Смита, капитализм сумеет достичь роста производительных сил и распространения всеобщего благоденствия среди всех слоев общества ^{[См.: 277, 150 и 12, 22-23]}. Поэтому ученый ратовал за то, чтобы свободная игра хозяйственных сил при капитализме не нарушалась вмешательством экономической политики государства.

Понимая, что масштаб конкуренции между владельцами мануфактур во многом зависит от степени эксплуатации труда наемных рабочих, Смит уделяет большое внимание их трудовой состязательности. При этом ученый констатирует качественно более высокий уровень возможностей для развития состязательности у юридически свободных рабочих по сравнению с рабами и крепостными крестьянами: “… как мне кажется, опыт всех веков и народов говорит за то, что труд свободных людей обходится в конечном счете дешевле труда рабов. Это установлено даже в Бостоне, Нью-Йорке и Филадельфии, где зарплата за простой труд весьма высока” ^{[63, 80]}. Одновременно из приведенного высказывания ученого можно сделать и тот вывод, что для конкуренции между капиталистами открывается значительно больше простора, чем это было в состязательных отношениях между рабовладельцами и феодалами. Потому что выше стала степень эксплуатации работников как основа соперничества эксплуататоров в их погоне за увеличением доходов и богатства.

Смит призывает работодателей важное значение придавать зарплате как средству стимулирования трудовой состязательности: “Щедрое вознаграждение за труд, поощряя размножение простого народа, вместе с тем увеличивает его трудолюбие. Зарплата за труд поощряет трудолюбие, которое, как и всякое иное человеческое свойство, развивается в соответствии с полученным им поощрением. Обильная пища увеличивает физические силы работника, а приятная надежда улучшить свое положение и кончать свои дни в довольстве и изобилии побуждает его к максимальному напряжению своих сил. Поэтому при наличии высокой зарплаты мы всегда найдем рабочих более деятельными, прилежными и смышлеными, чем при низкой зарплате…” ^{[указ. соч., 80-81 и 12, 31-32]}.

Правда, Смит видит и исключения из сформулированного им правила, когда зарплата не действует как стимул трудовой состязательности (с чем, кстати, и сегодня сталкиваются владельцы и менеджеры ряда ярославских фирм, тщетно пытающиеся более высокой зарплатой заставить ставших дефицитными рабочих высоких разрядов работать без многодневных перерывов на “уход в запой” - те вполне удовлетворены и более низкой зарплатой, достаточной для реализации их “запойных” потребностей). “Конечно, - отмечает Смит, - имеются такие рабочие, которые, если они могут заработать в четыре дня пропитание на всю неделю, остальные три дня проводят сложа руки” ^{[указ. соч., 81]}. Но ученый резонно утверждает, что такие рабочие отнюдь не составляют большинства^{[там же]}.

И все же Смит предупреждает и от чрезмерного увлечения сдельной зарплатой как стимулом трудовой соревновательности. Он видит здесь опасность будущих гораздо больших потерь в угоду сегодняшней меньшей прибыли: “… когда рабочие получают высокую поштучную плату, они склонны надрываться над работой и таким образом разрушают в несколько лет свое здоровье и силы. Плотник в Лондоне и в некоторых других местах, как полагают, не может свыше восьми лет сохранить свою полную силу. Нечто подобное имеет место во многих других промыслах, где рабочие оплачиваются поштучно; таков обыкновенно порядок в мануфактурах и даже в сельском хозяйстве - везде, где зарплата выше обычного уровня” ^{[указ. соч., 81]}. Следовательно, в чрезмерной эксплуатации наемных рабочих с помощью сдельной зарплаты ученый как бы предчувствует угрозу будущим масштабам конкуренции среди владельцев мануфактур и других работодателей.

С другой стороны, и опять-таки в интересах развития конкуренции между капиталистами, Смит требует учитывать нижнюю границу в уровне зарплаты: этот предел нельзя переходить в угоду сегодняшним конкурентным потребностям работодателя: “…хотя в своих столкновениях с рабочими хозяева обыкновенно имеют преимущество, однако существует известная граница, ниже которой невозможно, по-видимому, сократить на сколько-нибудь продолжительное время обычную зарплату даже низших видов труда.

Человек должен всегда иметь возможность существовать своим трудом, и его зарплата должна по меньшей мере быть достаточной для его существования. Она даже в большинстве случаев должна несколько превышать этот уровень; в противном случае ему было бы невозможно содержать семью, и раса этих рабочих вымерла бы после первого поколения” ^{[указ. соч., 67-68]}. По существу, хоть это прямо и не сформулировано, Смит пытается найти оптимум соотношения между масштабами трудового соревнования наемных работников и конкуренции их работодателей в борьбе за увеличение прибыли. В интересах последней, но, учитывая, как уже отмечалось, небезграничность степени эксплуатации, Смит как экономист мануфактурного периода отводит исключительную роль разделению труда в повышении его производительности, а значит (пусть это опять-таки не выражено прямо) - усиления соревновательности, возможностей для сравнимости результатов. Разделение труда, утверждает ученый, повышает производительную силу за счет, во-первых, увеличения ловкости каждого отдельного рабочего; во-вторых, сбережения времени, которое обыкновенно теряется при переходе от одного вида труда к другому; и наконец, изобретения машин, облегчающих и сокращающих труд^{[указ. соч., 13 и 62, 25]}.

Однако Смит видит и негативные последствия разделения труда, специализации мануфактурных рабочих, как и ремесленников, на одной и той же производственной операции или группе операций. В связи с этим ученый замечает: “Почти все категории ремесленников подвержены каким-либо специальным болезням, порождаемым их постоянным занятием одним и тем же видом труда. Выдающийся итальянский врач Рамадзини написал особую книгу относительно таких болезней” ^{[указ. соч., 81]}. Здесь Смит апеллирует не только, а может, и не столько к гуманизму владельцев мануфактур, сколько к их рациональному экономическому расчету.

По этой же причине ученый призывает до определенной степени сдерживать именно экономическое стимулирование трудовой состязательности: из-за небольшой сиюминутной выгоды не обрекать себя на большие убытки в будущем от утраты здоровья, а то и жизни опытного и умелого работника. Например, Смит пишет: “Мы не считаем наших солдат самой трудолюбивой частью нашего народа. Тем не менее, когда случалось употреблять их для какой-нибудь особой работы, за которую им давали хорошую поштучную плату, их офицерам часто приходилось договариваться с предпринимателями, чтобы им не давали зарабатывать свыше определенной суммы в день в соответствии с установленными нормами поштучной оплаты. До заключения этого соглашения взаимное соревнование и стремление к большому заработку часто побуждали их чрезмерно напрягать свои силы и надрывать свое здоровье усиленным трудом. Чрезмерное напряжение в течение четырех дней в неделю часто бывает действительной причиной безделья в остальные три дня, по поводу которого так много и громко жалуются. За напряженным трудом, умственным и физическим, продолжающимся подряд несколько дней, у большинства людей, естественно, следует сильная, почти непреодолимая потребность в отдыхе, от которого удержать может только сила или острая нужда. Это - естественная потребность, которая требует удовлетворения иной раз в виде простого отдыха, а иногда и в виде развлечения. Последствия неудовлетворения этой потребности часто опасны и иногда губительны, и они почти всегда, раньше или позже, вызывают специальную профессиональную болезнь. Если бы хозяева прислушивались всегда к велениям разума и человечности, они часто имели бы основания скорее умерять, чем возбуждать усердие многих из своих рабочих. Как я уверен, в любой профессии можно установить, что человек, который работает не спеша и потому способен работать постоянно, не только дольше сохранит свое здоровье, но в течение года выполнит большее количество работы” ^{[указ. соч., 81-82]}. Таким образом, Смит продолжает и значительно развивает идею предшественников о взаимосвязи двух форм соревновательных отношений: трудовой состязательности работников и конкуренции эксплуататоров в борьбе последних за увеличение богатства на основе эксплуатации.

Исходя из трудовой теории стоимости, Смит придает большое значение такому важному аспекту состязательных отношений, как проблеме сравнимости результатов разнокачественного труда. Ученый замечает: “…хотя труд является действительным мерилом меновой стоимости всех товаров, стоимость их обычно расценивается не в труде. Часто бывает трудно установить отношение между двумя различными количествами труда. Время, затраченное на две различные работы, не всегда само по себе определяет это взаимоотношение. В расчет должна быть принята также различная степень затраченных усилий и необходимого искусства. Один час какой-нибудь тяжелой работы может заключать в себе больше труда, чем два часа легкой работы; точно так же один час занятия таким ремеслом, обучение которому потребовало десять лет труда, может содержать в себе больше труда, чем работа в течение месяца в каком-нибудь обычном занятии, не требующем обучения. Нелегко найти точное мерило для определения степени трудности или ловкости. Правда, обычно при обмене продуктов различных видов труда принимается во внимание степень трудности и ловкости. Однако при этом не имеется никакого точного мерила, и дело решает рыночная конкуренция в соответствии с той грубой справедливостью, которая, не будучи вполне точной, достаточна все же для обычных житейских дел” ^{[62, 104]}.

Здесь, как видим, Смит, во-первых, рассматривает рыночную конкуренцию как механизм сравнимости результатов разнокачественного труда. Во-вторых, отдает предпочтение сложному труду по сравнению с простым с точки зрения их эффективности. Кроме того, дифференциация труда по сложности помогает Смиту сделать еще одно важное наблюдение в соревновательных отношениях: “Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций…, не имеет случая и необходимости изощрять свои умственные способности или упражнять свою сообразительность…” ^{[277, 152 и 62, 26]}. То есть Смит ясно видит, что монотонный труд лишает человека тех качеств, которые могли бы формировать его, работника, отклик на стимулирование (см. выше) его трудовой состязательности.

Взгляды Адама Смита на конкуренцию более двух столетий продолжают находиться в центре внимания экономистов. К сожалению, не обходится при этом без искажений упомянутых взглядов в угоду политико-идеологической односторонности. Так, в большинстве современных учебников экономической теории излагается ^{[См.: 264, 15-16; 239, 20-21; 279, 628 и др.]}приписываемый А. Смиту принцип “невидимой руки” рынка, которая принуждает предпринимателей, думающих только о своих интересах, действовать на общее благо. То есть конкуренции отводится роль главного фактора в стимулировании товаропроизводителя в условиях рыночной и смешанной экономики. При этом если индивидуализм создает сильнейшую мотивацию для участников хозяйственных процессов (все делается исключительно для себя, к собственной выгоде, а значит, с большей охотой), то именно конкуренция направляет их деятельность в благоприятное для всего общества русло. Так как в ней побеждает тот, кто полнее удовлетворяет интересы потребителей. Однако недавно А. Амосовым резонно замечено^{[См.: 81, 13]}, что А. Смит никогда и не писал о “невидимой руке” рынка. Что социально-экономическое развитие, по А. Смиту, происходит в результате разделения труда на мануфактуре, роста его производительности и ряда других факторов, в числе которых нет рыночного саморегулирования! А что есть? В пятой, последней главе труда “Исследование о природе и причинах богатства народов” автор предположил, что ослабление жесткого протекционистского закона не несет ущерба окрепшей английской промышленности. Именно в этом аспекте Смит и сказал о невидимой руке, но не рынка, а Провидения, которое не допустит негативных результатов следования купцов и промышленников своим частным интересам. А терминов “рынок” и “конкуренция” в данном разделе у Смита вообще нет! А ведь на идею “невидимой руки” Смита ссылались Международный валютный фонд и другие авторы рекомендаций по проведению экономических реформ в Аргентине, России, не принесших обещанного результата. Выходит, сам Смит в этих манипуляциях нисколько не виноват.

Куда продуктивнее выглядит похвала в адрес Смита со стороны профессора Нью-Йоркского университета И. Кирцнера, который в монографии “Конкуренция и предпринимательство” (1973) отмечает, что Смит, в отличие от более поздних неоклассиков и авторов концепций монополистической и несовершенной конкуренции, рассматривал конкуренцию как динамичный предпринимательский процесс, а не статичное состояние равновесия или неравновесия рынка ^{[См.: 33, 95]}. Здесь, на наш взгляд, объективно оценена выдающаяся заслуга Смита, как классика политэкономии, в разработке проблем капиталистической конкуренции.

В ХIХ веке эту разработку в русле классической политэкономии продолжил Д. Рикардо (1772-1823). Он фактически пришел к заключению о труде как единственном источнике стоимости. Хотя Рикардо и не открыл прибавочной стоимости, но подошел к пониманию эксплуататорской природы капиталистической прибыли, рассматривая ее как результат труда рабочего, безвозмездно присвоенный капиталистом ^{[См.: 12, 48 и 59-60]}. Тем самым Рикардо продолжает идею Смита о развитии капиталистической конкуренции на домонополистическом этапе и ее тормозящем влиянии на трудовую состязательность. Так, опираясь на трудовую теорию стоимости, Рикардо устанавливает, что зарплата наемного рабочего и прибыль капиталиста, а также прибыль и земельная рента находятся в обратно пропорциональной зависимости. В связи с этим он, в частности, пишет: “Какая доля продукта уплачивается в форме заработной платы - вопрос в высшей степени важный при изучении прибыли. Ибо нужно сейчас же заметить, что последняя будет высока или низка в той же самой пропорции, в какой будет низка или высока заработная плата”^{[12, 68]}. Отсюда его концепция динамики доходов буржуазного общества предполагает тенденцию усиления экономических противоречий между классами. Рикардо считал, что с ростом численности населения общество вынуждено будет перейти к обработке все более худших участков земли. Поэтому возрастут стоимость сельскохозяйственных товаров и земельная рента. А экономические стимулы для капиталистической конкуренции будут снижаться. Кроме того, Рикардо сделал важный шаг вперед в развитии экономической мысли, фактически проведя разграничение между индивидуальным и общественно необходимым трудом^{[См.: 12, 53]}. Это затрагивало самую сущность механизма закона стоимости, а значит, сравнимости результатов трудовой состязательности. Правда, решение, предложенное ученым, было неполным и неточным: в качестве регулятора величины стоимости названы индивидуальные результаты труда производителя, создающего стоимость товара при худших условиях. Но сама попытка определить такой регулятор явилась предпосылкой более эффективного результата в дальнейшем.

В середине ХIХ века выразителем мелкобуржуазной идеологии при переходе капитализма к фабричной стадии выступил Пьер Жозеф Прудон (1809-1895). Он утверждал, что конкуренция имеет дурную и хорошую стороны. Первая ведет к разорению некоторых производителей. Поэтому Прудон призывал обуздать конкуренцию ^{[См.: 12, 205]}.

Таким образом, в период разложения феодализма и становления капитализма, экономическая мысль демонстрирует дальнейшее развитие взглядов на конкуренцию. Собственно, и сам этот термин появился и начал применяться именно в данный период. При этом в работах меркантилистов, физиократов, классиков политической экономии в качестве субъектов конкуренции уже рассматриваются владельцы средств производства новой общественно-экономической формации – капитализма (или техногенной цивилизации, следуя терминологии цивилизационной теории). Кроме того, исследователи применительно к новым реалиям жизни продолжают отстаивать идеи предшественников о взаимосвязи двух форм экономического соревнования, ограничения конкуренции ради сохранения социальной стабильности.

По некоторым позициям представителям экономической мысли анализируемого периода даже удается как бы «перегнать время». Яркий пример – отмеченная И. Кирцнером заслуга А. Смита в рассмотрении конкуренции как динамического предпринимательского процесса, что затем «через голову неоклассики» будет подхвачено исследователями ХХ и ХХI вв.: Й. Шумпетером, Ф. Хайеком, тем же И. Кирцнером.

Однако и в этот период все еще не выработано не только целостной концепции конкуренции, удовлетворяющей системному подходу, не сформулировано даже достаточно полного определения рассматриваемой категории. Хотя по ряду направлений и наблюдается продвижение к выработке такой теории и такого определения, особенно в трудах А. Смита.

Так, ученые проявили внимание к определению ареала, сферы проявления конкуренции. При этом меркантилисты видели этот ареал в рыночном обмене, а физиократы и классики политической экономии усматривали ее истоки в сфере производства. В определенной мере ученые анализируемого периода обращаются к характеристике цели и результата, объектов и направлений конкуренции, особенностей экономических отношений, в которых она проявляется, а также некоторых ее функций. Однако сделанные ими характеристики представляются «усеченными», недостаточными с позиции системного подхода.

Например, цели и результаты конкуренции не формулируются непосредственно, но из всего контекста можно уловить, что они представляются авторам как максимизация прибыли капиталистов за счет увеличения объема труда рабочих. Но и этот «набор» целей и результат в более поздние периоды будет дополнен такими компонентами, для выявления которых анализируемый период еще не давал необходимого материала. Эта же, на наш взгляд, причина объясняет и неполноту характеристики объектов и направлений конкуренции, то есть ответа на вопрос: по поводу чего ведется конкуренция. По существу, авторы анализируемого периода видят лишь конкуренцию по поводу сбыта товаров. Другие поводы жизнь представит для анализа позднее.

Размытой и неясной получилась характеристика особенностей экономических отношений, в которых проявляется капиталистическая конкуренция. Авторы данного периода не видят антагонистического характера этих отношений, хотя из контекста опять-таки можно понять, что они не могли не видеть такой особенности упомянутых отношений, как соперничество.

Что касается системно-функционального анализа конкуренции, то здесь исследователи рассматриваемого периода, во-первых, касаются не всего «пучка» функций, а, во-вторых, и те, что стали объектом их внимания, обрисованы далеко не полно. Например, из контекста работ указанных авторов, особенно А. Смита и Д. Риккардо, можно выявить такие функции конкуренции, как содействие интенсификации труда рабочих, стимулирование товаропроизводителей к снижению издержек производства. «Проглядывается» в главном труде А. Смита и такая функция капиталистической конкуренции, как обеспечение саморегулируемости рыночного механизма путем взаимодействия с другими его элементами: ценой, спросом и предложением. В работах, связанных с экономическим анализом деятельности мануфактур, а затем фабрик можно увидеть и первую попытку описать такую функцию конкуренции, как содействие укрупнению, концентрации производства.

Однако все эти характеристики и описания дают лишь некоторый «абрис» рассматриваемым функциям. А такие из них, как стимулирование стремления к вытеснению конкурентов с рынка, к достижению монопольной власти над ценой, а также содействие кооперации, сотрудничеству товаропроизводителей, развитию планомерности – и вовсе остаются за пределами рассмотрения авторами. Вследствие этого, естественно, наблюдается и неполнота их системно-структурного анализа сущности конкуренции и динамики ее эволюции, что создает тем самым плацдарм для будущих исследований.

Особого замечания, на наш взгляд, требует вопрос о трудовой состязательности как форме экономического соревнования. Как уже отмечено, исследователи рассматриваемого периода продолжали эстафету предшественников в утверждении взаимосвязи двух форм экономического соревнования. Но ведь в таком случае, казалось бы, напрашивается необходимость выработки и теории трудовой состязательности. Конечно, в этом плане несомненную ценность представляют рекомендации авторов, особенно А. Смита, по методам стимулирования трудовой состязательности, положение о результате ее как дополнительном эффекте в производительности труда. И, разумеется, исследователи рассматриваемого периода четко осознавали, что субъектом этой формы экономического соревнования выступают наемные рабочие.

Однако «за кадром», по существу, осталась характеристика отношений между субъектами, не вскрыта их экономическая основа. А самое главное - далеко не полно выделена цель трудовой состязательности для ее участников. Даже глубокие и обстоятельные наблюдения и выводы А. Смита об эффективности материальных стимулов явно недостаточны для полноты определения указанной цели. А отсюда и неполнота в определении результатов трудовой состязательности (отсутствует, по существу, аспект гуманизации труда), что, в свою очередь, вызывает непонимание авторами, благодаря чему достигается та самая стабильность, ради которой они призывают ограничивать конкуренцию капиталистов и принуждение рабочих к чрезмерному труду.

Но особенно много возможностей для последующих исследований трудовой состязательности оставлено в плане ее системно-функционального анализа. Так, из четырех основных функций трудовой состязательности, которые, на наш взгляд, должны быть в основе указанного анализа (См.: Приложение 3), авторы рассматриваемого периода полностью оставили за пределами внимания первые три, а четвертую охарактеризовали лишь частично (только в аспекте экономического эффекта по повышению производительности труда).

В России второй половины XIX века, то есть в период отмены крепостного права и развития капитализма, большое внимание роли конкуренции в социально-экономических отношениях уделяли революционеры-демократы, особенно Н.Г. Чернышевский. Последний видел коренное зло, причину неудовлетворительного состояния производства и всех неурядиц российской жизни в крепостничестве, экономической основой которого был принудительный труд. Ученый писал, что крепостное право состоит в присвоении землевладельцем власти принуждать поселенных на этой земле крестьян к земледельческой работе в личную свою пользу.

Чернышевский на большом конкретном материале исследует как помещичье, так и крестьянское хозяйство и показывает разорительность и для того, и для другого от неэффективного принудительного труда крепостных крестьян. При этом для сравнения он ссылается на факты повышения производительности в поместьях России и Западной Европы, применявших наемный труд. Таким образом, из рассуждений ученого логически следует, что состязательность помещиков в обогащении за счет эксплуатации крепостных крестьян привела к деградации и разрушению основной производительной силы самих работников. Чернышевский показывает, что и при барщинном труде, и при оброчной системе величина повинностей всецело зависит от воли помещика. А это снижает заинтересованность работников в результатах труда, тем более – их трудовую состязательность.

К сожалению ученого, не способствовала такой заинтересованности и состязательности и реформа 1861 года, которую он критикует за грабительский по отношению к крестьянам характер. В послании «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон» он иллюстрирует это на примере самого острого для адресата вопроса – земельного: «… что с вашей землей будет? А вот что с нею будет. Когда отмежевывать станут, обрезывать ее велено против того, что у вас прежде было, в иных селах четвертую долю отрежут из прежнего, в иных третью, а в иных и целую половину, а то и больше, как придется где. Это еще без плутовства от помещиков да без потачки им межевщиков по самому царскому указу. А без потачки помещикам межевщики делать не станут, ведь им за то помещики станут деньги давать; оно и выйдет, что оставят вам земли меньше, чем наполовину против прежней: где было на тягло по две десятины в поле, оставят меньше одной десятины. И за одну десятину, либо меньше, мужик справляет барщину почти что такую же, как прежде за две десятины, либо оброк плати почти такой же, как прежде за две десятины.

Ну, а как мужику обойтись половиной земли? Значит, должен будет прийти к барину просить: дай, дескать, землицы побольше, больно мало мне под хлеб по царскому указу оставили. А помещик скажет: мне за нее прибавочную барщину справляй, либо прибавочный оброк давай. Да и заломит с мужика сколько хочет. А мужику уйти от него нельзя, а прокормиться с одной земли, какая оставлена ему по отмежевке, тоже нельзя. Ну, мужик на все и будет согласен, вот оно и выйдет, чего барин потребует. Вот оно и выйдет, что нагрузит на него барин барщину больше нынешней, либо оброк тяжелее нынешнего» ^{[295, с. 6-7]}. Следовательно, механизм реформы способствовал дальнейшему усилению погони помещиков за дополнительной прибылью на основе сверхэксплуатации «освободившихся» крестьян. Хотя и существовавший ранее уровень эксплуатации уже исключал заинтересованность крестьян в результатах своего труда, их состязательность. Чернышевский видит «непродуктивность» и новой формы конкуренции: между бывшими крестьянами, теперь лишившимися земли, в их борьбе за получение рабочего места: «А мужику куда идти, когда у него хозяйство пропало? В Москву что ли, али в Питер, али на фабрики? Там уже все полно, больше народу не требуется, поместить некуда. Значит, походишь, походишь по свету, по большим-то городам да по фабрикам, да все туда же в деревню назад вернешься. Это спервоначала пробу мужики станут делать. А на первых-то глядя, как они нигде себе хлеба не нашли, другие потом и пробовать не будут, а прямо так в том околотке и будут оставаться, где прежде жили. А мужику в деревне без хозяйства да без земли, что делать, куда деваться, кроме как в батраки наняться. Ну и наймешься. Сладко ли оно батраком-то жить. Ноне, сами знаете, не больно вкусно; а тогда и гораздо похуже будет, чем ныне живут батраки. А почему будет хуже, явное дело. Как всех-то погонят с земли-то, как везде будут сотни да тысячи народу шататься да просить помещиков, чтобы в батраки их взяли. Значит, уж помещичья воля будет, какое житье им определить, они торговаться не могут, как ныне батрак с хозяином торгуется: они куску хлеба рады будут, а то у самого-то в животе-то пусто, да и семья-то приюта не имеет» ^{[295, 9]}. Выходит, что эта конкуренция между претендентами на рабочие места приведет к еще большему снижению заинтересованности в эффективности своего труда.

Такая непродуктивная конкуренция, по мысли Чернышевского, в будущем обществе должна быть заменена соединением выгоды земледельца с улучшением земли и методов производства с добросовестным исполнением работы ^{[См.: 294, 391-392]}. В поисках средства построения такого общества ученый обращается к земельной общине. Утверждая, что первоначально существовала не частная, а общинная собственность на землю, ученый рассматривает общину как универсальный институт, который на пороге цивилизации существовал у всех народов: «Нечего нам считать общинное владение особенною прирожденною чертою нашей национальности, а надобно смотреть на него как на общую человеческую принадлежность известного периода в жизни каждого народа» ^{[294, 371]}. Но сохранение общины в России, когда в Европе ее уже не стало, должно быть использовано, считает ученый, чтобы избежать разорения и обнищания крестьянства, которыми характеризуется развитие капитализма.

По мнению Чернышевского, перед Россией в силу отмеченных исторических условий открывается перспектива некапиталистического пути развития. Ученый полагает, что общинное землевладение – исходный пункт для перехода к общинному производству, а последнее не только «предотвращает пролетариат», но и содействует «возвышению производства». Тем самым он, пожалуй, первым подходит к формулировке гуманизации труда, самовыражения субъектами сущностной целостности человека, как цели и результата трудовой состязательности в будущем обществе. Основой и источником для перехода от общинного владения к общинному производству Чернышевскому представляется дух коллективизма, присущий русским общинникам. Конечно, нельзя не видеть, что ученый чрезмерно идеализирует общину, не учитывает, что с развитием капитализма неизбежно имущественное расслоение крестьянства – все это представляется ему исключением из правила.

Однако, критикуя капитализм, Чернышевский признает его прогрессивность по сравнению с феодализмом. Он видит объективную обусловленность свободной конкуренции для конкретно-исторического этапа развития общества и экономики. Одновременно он указывает на необходимую связь между капиталистической конкуренцией и частной собственностью. Ученый понимает, что конкуренция владельцев средств производства связана с наживой за счет эксплуатации работников. Чернышевский убежден, что в будущем возможны иные формы «экономического расчета», которые будут служить источником развития производительных сил в интересах всех трудящихся. При этом он высказывает мысль о том, что современная ему конкуренция – это тормоз для развития экономики, да к тому же результатом такой конкуренции становится увеличение богатства на одном полюсе общества и нищеты – на другом.

Понимает ученый и те преимущества крупного капиталистического производства в сравнении с мелким, которые реализуются в ходе конкурентной борьбы. Он рассматривает концентрацию производства как закономерный процесс, в том числе и в сельском хозяйстве: «…Нет рациональных причин считать сельское хозяйство исключением из общих законов промышленной деятельности. Перевес выгод, даваемых делу усовершенствованными процессами, требующими обширных размеров производства, так велик, что ни в какой отрасли экономического быта мелкое хозяйство не может выдерживать соперничества с большим, как скоро процесс технологии и механики открывает возможность усовершенствованных процессов в этом деле и начинает прилагаться к делу капитал большими массами» ^{[277, 407]}. Чернышевский резонно утверждает, что никакое усердие в труде не спасет хозяина от неизбежного разорения, когда ему противостоит крупное производство, применяющее передовую технику.

На смену капиталистической конкуренции, по мнению Чернышевского, в будущем обществе придет соревнование среди трудящихся. Такое соревнование будет важным средством регулирования экономики. Ученый утверждает, что отношения взаимопомощи в условиях товарищеского производства будут иметь неоспоримые преимущества над разрушительной капиталистической конкуренцией: «…Товарищество есть единственная форма, при которой возможно удовлетворение стремлению трудящихся к самостоятельности и потому… производство должно иметь форму товарищества трудящихся» ^{[277, 415]}. Для создания таких будущих соревновательных отношений, не мешающих, а, наоборот, максимально способствующих самовыражению человека в труде, как раз и окажутся полезными, по мнению Чернышевского, общинные коллективистские традиции россиян.

1.3. Анализ конкуренции в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса

В работах основоположников марксистской политэкономии реализуется новый этап дальнейшего развития взглядов на конкуренцию и ее эволюцию. Это объясняется новыми исходными методологическими принципами анализа, применяемого К. Марксом и Ф. Энгельсом. К таким принципам можно отнести диалектический и исторический материализм, экономический детерминизм, единство исторического и логического. Наконец, нельзя не отнести к ним и классовый подход, социально-ориентированную направленность анализа экономических, в том числе и конкурентных отношений.

К. Маркс и Ф. Энгельс анализу капиталистической конкуренции уделяли большое внимание, начиная с самых ранних своих работ. Так, Ф. Энгельс в "Набросках к критике политической экономии" пишет, что конкуренция переходит в монополию, а монополия порождает конкуренцию ^{[См.: 12, 326]}. Более того, он показывает, что "конкуренция уже предполагает монополию, а именно монополию собственности"^{[77, 560]}. Следствием конкуренции, замечает Энгельс, является образование избытка населения при избытке богатства. А поскольку для оправдания этого противоречия буржуазная политэкономия выдвинула теорию народонаселения Мальтуса, то Энгельс подвергает эту теорию обстоятельной критике. Он также показывает, что развитие конкуренции способствует усилению торговых кризисов, обострению борьбы между земельной собственностью, капиталом и трудом^{[См.: 12, 326-327]}. Только при устранении частной собственности, считает автор "Набросков к критике политической экономии", исчезнет противоположность интересов, "труд станет своим собственным вознаграждением". Рассматривая конкуренцию как специфически историческую форму связи "производительной силы" и "потребительной силы", Энгельс полагает, что в будущем, достойном человека строе "общество должно будет рассчитать, что можно произвести при помощи находящихся в его распоряжении средств, и сообразно с отношением этой производительной силы к массе потребителей определить, насколько следует повысить или сократить производство, насколько следует допустить или ограничить роскошь"^{[77, 562]}.

К. Маркс в "Экономико-философских рукописях 1844 года", исследуя тормозящее влияние частной собственности и капиталистической конкуренции на трудовую состязательность наемных рабочих, рассматривает различные виды отчуждения, существующие при капитализме. Он начинает с отчуждения продукта труда и затем переходит к отчуждению "в самом акте производства, в самой производственной деятельности". Отчуждение труда, по мнению Маркса, означает, во-первых, что труд для рабочего становится чем-то внешним, в нем он "не утверждает себя, а отрицает". Труд для рабочего "не добровольный, а вынужденный", "принудительный". Он не удовлетворяет "потребность в труде", а является лишь средством для удовлетворения других потребностей. К тому же труд принадлежит не рабочему, а капиталисту, подобно тому, как сам рабочий "в процессе труда принадлежит не себе, другому" ^{[271, 90-91]}. Вследствие отчуждения продукта труда и отчуждения производственной деятельности, считает Маркс, происходит и отчуждение человека от природы и отчуждение человека от человека. Это приводит к ущербному развитию человека, его деградации. Маркс показывает, что в буржуазном обществе происходит обесчеловечивание человека, выхолащивание всего человеческого в людях, "потеря человеком самого себя"^{[12, 329-330]}. Проделанный анализ позволил Марксу сделать вывод, что частная собственность - результат отчужденного труда и между ними в буржуазном обществе устанавливается взаимосвязь: "…Частная собственность оказывается, с одной стороны, продуктомотчужденного труда, а с другой стороны,средствомего отчуждения,реализацией этого отчуждения"^{[271, 97]}.

Таким образом, уже в самых ранних работах Маркс и Энгельс не только развивают взгляды предшественников на конкуренцию, но и выдвигают принципиально новые идеи, позволяющие прогнозировать динамику конкурентных отношений и трудовой состязательности. Позднее, в работе "Наемный труда и капитал" Маркс критикует теорию общности интересов капиталиста и рабочего. Он отмечает, что, хотя условием сносного положения пролетариата и является быстрый рост производительного капитала, тем не менее это означает "рост господства буржуазии над рабочим классом"^{[40, 445]}. Маркс специально исследует влияние роста капитала в ходе конкуренции на положение пролетариата и его трудовую состязательность. С этой целью ученый анализирует номинальную и реальную зарплату, показывает относительный характер роста зарплаты при капитализме. Он последовательно доказывает, что даже благоприятная для рабочего класса ситуация не уничтожает противоположности интересов наемного труда и капитала. "Если капитал возрастает быстро, заработная плата может повыситься, - пишет К. Маркс, - но несравненно быстрее повышается прибыль капиталиста. Материальное положение рабочего улучшилось, но за счет его общественного положения. Общественная пропасть, отделяющая его от капиталиста, расширилась"^{[40, 451]}. Однако, замечает ученый, в реальной действительности рост производительного капитала далеко не всегда ведет к увеличению заработной платы. Углубляющееся разделение труда, применение машин способствует замене квалифицированных рабочих - неквалифицированными. Мужчин - женщинами, взрослых - детьми. Все это неизбежно ведет к понижению заработной платы, торможению трудовой состязательности^{[См.: 12, 341]}.

Как известно, для основоположников марксистской политэкономии отрицательное отношение к капиталистической конкуренции было частью их концепции построения будущего общества. Так, в "Эльберфельдских речах", с которыми Ф. Энгельс выступил на собрании немецких социалистов в феврале 1845 года ^{[См.: 300]}, сформулирован вывод о том, что коммунистическая революция диктуется экономической необходимостью и она будет направлена на уничтожение капиталистической конкуренции, анархии производства, антагонизма классов, на использование общественных производительных сил во благо всех людей.

Но самое главное в марксистском исследовании капиталистической конкуренции содержится в "Капитале", непосредственно в III томе. Поскольку, согласно методу Маркса, научный анализ конкуренции возможен лишь после того, как познана внутренняя природа капитала, то I и II тома "Капитала" были посвящены исследованию капиталистического производства и обращения. Тем самым были созданы предпосылки для перехода в III томе к анализу тех экономических форм, которые возникают в результате действительного движения общественного капитала.

Обращаясь здесь к проблеме средней нормы прибыли и цены производства, Маркс раскрывает роль конкуренции в их формировании. При этом превращение прибавочной стоимости в прибыль является лишь первой посредствующей ступенью превращения стоимости в цену производства. Следующее звено этого процесса, по Марксу, - формирование в результате внутриотраслевой конкуренции рыночной стоимости, величина которой может регулироваться не только средними, но и лучшими или худшими условиями производства товарной массы каждой отрасли. Если бы товары продавались по рыночной стоимости, то реализовывалась бы прибыль, равная избытку стоимости над издержками производства и совпадающая по своей величине с прибавочной стоимостью. Но, показывает Маркс, существует возможность получения прибыли и при продаже товара ниже его стоимости, пока продажная цена не сравняется с издержками производства. Этим объективно и определяется повседневное колебание цены в результате конкуренции капиталов. На разнице между стоимостью товара и издержками его производства и вытекающей из нее возможности продавать товары с прибылью по ценам ниже их стоимости держится, как показал Маркс, "основной закон капиталистической конкуренции, непонятый до сих пор политической экономией, закон, регулирующий общую норму прибыли и определяемые ею так называемые цены производства" ^{[44, 45]}.

Далее Маркс показывает ^{[См.: 12, 433-434]}, что реализация товаров по рыночным ценам, выражающим их рыночную стоимость, при неодинаковом органическом строении капиталов в различных отраслях ведет к образованию неравных норм прибыли. Однако воздействие друг на друга капиталов, применяемых в различных отраслях, посредством межотраслевой конкуренции, которая вызывает приливы капиталов в отрасли с более высокой нормой прибыли и их отливы из низкоприбыльных отраслей, выравнивает первоначально различные нормы прибыли в общую для всех среднюю норму прибыли. Прибыль оказывается, таким образом, независимой от различий в органическом строении капталов, ее масса становится пропорциональной величине всего авансированного капитала. Согласно определению Маркса, цены производства - это "цены, возникающие таким образом, что из различных норм прибыли в различных сферах производства выводится средняя и эта средняя присоединяется и издержкам производства в различных сферах производства"^{[44, 171]}. Таким образом, Маркс доказал, что общая прибыль и цена производства являются теми конкретными превращенными формами, в которых стоимость и прибавочная стоимость выступают на поверхности - в движении общественного капитала, в конкуренции.

После смерти Маркса наиболее значительный вклад Энгельса в исследование проблем капиталистической конкуренции заключался в анализе новых явлений, не получивших отражения в "Капитале". Например, в исследовании процесса экономической монополизации в тех его формах, в каких он стал обнаруживаться в последние десятилетия ХIХ века. В 1880-е годы вопрос о соотношении между монополией и конкуренцией рассматривался им прежде всего в связи с протекционизмом и свободной торговлей на мировом рынке. В написанном в 1888 г. предисловии к американскому изданию брошюры Маркса "Речь о свободе торговли" (1848) Энгельс конкретизировал мысли своего друга и развил их применительно к более позднему этапу истории капитализма и мирового рынка. Он показал, что необходимость перехода от протекционизма к свободе торговли определяется законами капиталистического производства и обращения, так как национальная промышленность, завоевав внутренний рынок, неизбежно стремится к вывозу товаров за границу, на внешний рынок.

Протекционизм, по мнению Энгельса ^{[См.: 12, 457]}, являясь средством защиты от иностранной конкуренции, вместе с тем порождает тенденцию к образованию монополий. При этом ученый обращал внимание на двоякую форму образования монополий. Во-первых, промышленные монополии возникают как результат "процесса, вполне соответствующего законам капиталистического производства". В качестве примера такой монополии он называл рокфеллеровский нефтяной трест "Стандард ойл", образовавшийся в 1882 г. на базе высокой концентрации и централизации капитала. Во-вторых, монополии образуются благодаря покровительственной системе, ограждающей соответствующие отрасли от иностранной конкуренции. Примером подобного рода монополий стали тресты в некоторых отраслях немецкой и американской промышленности. Так, образовавшийся в 1887 г. в США сахарный трест монополизировал почти все производство сахара. Это, по определению Энгельса, монополия, направленная против отечественного потребителя. "Образование подобных трестов в покровительствуемых отраслях промышленности, - писал он, - самый верный признак того, что протекционизм сделал свое дело и что изменяется самый его характер; что он защищает производителя уже не от иностранного импортера, а от внутреннего потребителя"^{[303, 386]}.

Позднее мысли Энгельса о процессе образования монополий получили и дальнейшую конкретизацию, и более обобщенное теоретическое выражение. Исходя из анализа новых явлений и соответствующих научных выводов "Капитала", Энгельс охарактеризовал новый этап в развитии капитализма, обусловленный ростом концентрации и централизации капитала, превращением акционерных обществ в господствующую форму капиталистического производства. Как известно, в "Капитале" анализ капиталистического производства исходил из предпосылки, что формой крупного производства в промышленности была отдельная фабрика, связанная с другими капиталистическими предприятиями через посредство рынка, сферы обращения. Тогда, в середине ХIХ века, акционерные общества еще не стали господствующей формой производства, но Маркс отмечал, что с образованием таких обществ капитал приобретает "непосредственную форму общественного капитала". Энгельс отразил развитие отмеченной Марксом тенденции в более поздний период. "С тех пор, как Маркс написал эти строки, развились, как известно, новые формы промышленного предприятия, представляющие вторую и третью степень акционерного общества" ^{[12, 459]}; именно развились картели и тресты, регулирующие производство. Этот процесс Энгельс связывал с ускорением роста крупной промышленности при ограниченных возможностях рынка, с хроническим перепроизводством, с политикой запретительных пошлин. Поэтому он пришел к выводу о том, что "свобода конкуренции находится при своем издыхании". Это выразилось в том, что крупные промышленники определенной отрасли и в отдельных странах, и в международном масштабе стали объединяться в картели и тресты, регулирующие производство и обращение. В результате "конкуренция заменена монополией", благодаря чему "подготовляется будущая экспроприация всем обществом"^{[44, 480]}.

В качестве вывода следует отметить, что работы Маркса и Энгельса значительно продвинули вперед выработку сущностной характеристики конкуренции и ее эволюции. Новые методологические принципы исследования позволили этим авторам подойти к рассмотрению капиталистической конкуренции как конкретно-исторической формы экономического соревнования владельцев средств производства. Эта форма присуща домонополистическому этапу капиталистической формации и существенно отличается от состязательных отношений рабовладельцев и феодалов. Новый характер производственных отношений при капитализме связан, в частности, не с внеэкономическим принуждением работников к труду, а с юридической свободой их, но необходимостью продавать свою рабочую силу добровольно, не имея других средств к существованию. Отсюда экономическая возможность для усиления степени эксплуатации наемного рабочего по сравнению с рабом и крепостным крестьянином. А значит, несравненно большего развития конкуренции капиталистов по поводу максимизации прибыли за счет эксплуатации работников по сравнению с соревновательными отношениями рабовладельцев и феодалов.

Важно отметить, что Маркс и Энгельс четко определяют в качестве экономической основы конкуренции частную собственность. Этим они объясняют отрицательное влияние капиталистической конкуренции на трудовую состязательность и вообще на материальное положение работников. Отсюда основоположники марксистской политэкономии выводят и антагонистический характер отношений как особенность капиталистической конкуренции в отличие от трудовой состязательности . С этим же связано и четкое определение Марксом рынка, обмена, а не производства в качестве ареала, сферы проявления капиталистической конкуренции.

Принципиально новым и важным для выработки соответствующей теории явился анализ Марксом процессов внутриотраслевой и межотраслевой конкуренции при капитализме. В результате внутриотраслевая конкуренция предстает как регулятор общей кормы прибыли и цены производства. А межотраслевая конкуренция – как механизм движения капитала, в итоге которого прибыль в различных отраслях оказывается независимой от различий в их органическом строении капиталов.

Наконец, существенное значение имеет утверждение основоположников марксистской политэкономии, что свободная конкуренция домонополистического капитализма закономерно вытесняется затем монополией. Все эти и другие положения Маркса и Энгельса дают, на наш взгляд, материал для прогнозирования эволюции конкурентных отношений на последующие периоды развития общества и экономики.

Но особенно весомым представляется вклад основоположников марксистской политэкономии в выработку теории конкуренции и ее эволюции с позиции системно-функционального анализа исследуемой категории. Так, признание Марксом и Энгельсом антагонистического характера капиталистической конкуренции и закономерного вытеснения ее затем монополией логически привели указанных авторов к осознанию такой ее функции, как порождение стремления у субъектов к экономическому уничтожению (вытеснению с рынка) конкурентов с целью достижения монопольной власти над ценой. А теория прибавочной стоимости Маркса, исследование им процессов капиталистического накопления, относительного и абсолютного обнищания трудящихся при капитализме логически привели ученого к признанию такой функции капиталистической конкуренции, как стимулирование усиления эксплуатации работников. Несомненно, заметное продвижение вперед основоположниками марксистской политэкономии по сравнению с предшественниками и в осознании других функций капиталистической конкуренции.

В то же время сегодняшние исследователи указывают на такой недостаток марксова анализа, как абсолютизация антагонизма классовых интересов капиталистического общества и его конфликтных последствий ^{[См.: 34, 170]}. Данное замечание представляется заслуживающим внимания в связи с тем, что в последнее время появляется все больше обоснований эволюционного характера перехода к будущему обществу и новому характеру соревновательных отношений ^{[См.: 28 и 29]}.

Кроме того, с позиции современного анализа можно опять-таки заметить ряд аспектов, нераскрытых или недостаточно раскрытых учеными, так как реальная экономическая действительность еще не давала для этого достаточного материала. Так, цель конкуренции как элемент системно-структурного анализа последней, ограничивается максимизацией прибыли капиталистов. То есть за пределами рассмотрения пока остается такой фрагмент цели, как обеспечение более устойчивого положения фирмы на рынке, который стал актуальным позднее – в XX и XXI веках. Или, взять такой аспект системно-структурного анализа конкуренции, как определение ее инструментов. В XIX веке, надо признать, еще не «развернулись» на практике, например, неценовые формы конкуренции как ее инструменты. Указанные «белые пятна» остались предметом возможных исследований в последующие периоды.

С позиции же системно-функционального анализа исследуемой категории можно, на наш взгляд, констатировать следующие «недоосвоенные» аспекты. Во-первых, во всем контексте работ Маркса и Энгельса, особенно «Капитала», видно осознание как само собой разумеющегося таких функций капиталистической конкуренции, как стимулирование товаропроизводителей к снижению издержек производства и повышению качества продукции, а также обеспечение саморегулируемости рыночного механизма во взаимодействии с другими его элементами. Однако подлинное раскрытие этих функций – все-таки «хлеб» для последующего неоклассического исследования, что вытекает уже из различия исходных методологических принципов анализа этих двух научных школ. Во-вторых, хотя Маркс и Энгельс и подразумевают, что конкуренция способствует укрупнению, концентрации производства, но более полное раскрытие этой функции в плане вытеснения малого бизнеса или его вовлечения в сферу влияния крупных предприятий – дело следующих этапов на основе нового фактического материала XX и XXI веков. То же самое можно сказать и о последней, шестой функции (См.: Приложение 5).

1.4. Неоклассическая концепция конкуренции как важнейшего элемента рыночного механизма

Значительно отличается от марксистской характеристика конкуренции неоклассиками. Это отличие объясняется расхождением указанных двух научных школ уже в исходных методологических принципах анализа капиталистической конкуренции. Так, для неоклассической теории характерен абстрактно-логический подход, сформированный всеми ее ветвями: австрийской, лозаннской, англо-американской, шведской. Конкуренция здесь предстает как один из важнейших элементов рыночного механизма, наряду с ценой, спросом и предложением. То есть рассматривается как бы вне времени и географического пространства. Кроме того, неоклассический анализ отличается строгой формализованностью, опорой на математический инструментарий. Если Маркс акцентирует внимание на социально-экономической природе капиталистической конкуренции, то неоклассики – на структурных признаках рассматриваемого предмета, максимально формализуя теорию и отвлекаясь от этических оценок и упомянутой социально-экономической природы.

Начало неоклассическому направлению положил английский ученый, профессор Кембриджского университета Альфред Маршалл (1842-1924). По существу, это направление отличается тем, что его представители использовали положения классической школы об экономической свободе, автоматическом саморегулировании рыночного механизма в капиталистическом хозяйстве, вреде государственного вмешательства в экономику. А потому конкуренция, например, у Маршалла, по сути, прославляется как важнейший элемент рыночного механизма и понимается именно как свободная. Ученый отвергает нападки на конкуренцию за ее негативные проявления: “Современная конкуренция бывает двух видов: созидательная и разрушительная. Быть может, неправомерно распространять такую характеристику на понятие “конкуренция”, но фактически она распространяется на него. В самом деле, когда конкуренция выносится на суд, прежде всего подчеркиваются ее антиобщественные формы, которые столь важны для поддержания энергии и самодвижения, что прекращение их действия может нарушить стабильность общественного благосостояния. Торговцы или производители, обнаруживающие, что их конкурент предлагает товары по более низкой цене, которая не принесет им высокую прибыль, возмущаются его вторжением на рынок и жалуются на нанесенный им ущерб, хотя вполне может оказаться, что люди, приобретающие дешевые товары, испытывают большую нужду, чем они сами, и что энергия и изобретательность их соперника, представляет собою выигрыш для общества” ^{[46, 63]}.

В своем главном труде - трехтомной работе “Принципы экономической науки” (1890) ^{[См.: 46, 204]}, рассматривая порядок и цели экономических исследований, Маршалл выдвигал как обязательный принцип этих исследований “межклассовую доброжелательность”^{[13, 131]}. Следовательно, ученый выступает защитником капитализма, считает его обществом равных благоприятных возможностей как для капиталистов, так и для рабочих.

Центральное место в работе “Принципы экономической науки” занимает теория цены, из которой и вытекает характеристика конкуренции. Отвергнув теорию стоимости Рикардо, Маршалл подменил ее теорией издержек и предпринял попытку соединить последнюю с теорией предельной полезности, определяющей цену полезностью для потребителя последней единицы в данной партии товара. Причем этот синтез осуществлен на базе заимствований из теории “уравнения спроса и предложения”. В результате Маршалл представил цены в виде количественных отношений и снял вопрос об источнике стоимости. То есть вся проблема цены свелась к факторам, ее определяющим ^{[См.:13, 133-134]}.

В общей теории цены Маршалл объяснял динамику спроса предельной полезностью, а динамику предложения - возрастающими издержками производства. Обе эти функции (спроса и предложения) он изобразил как связанные между собой две кривые: каждому уровню цен соответствует определенный размер спроса и предложения, которые можно фиксировать как кривые спроса и предложения. Цена “равновесия”, заявлял ученый, устанавливается в точке пересечения кривых, при равенстве спроса и предложения. Для обоснования равного значения роли спроса и предложения при установлении цены Маршалл указывал на то, что как иначе “мы могли бы с равным основанием спорить о том, регулируется ли стоимость полезностью или издержками производства, так и о том, разрезает ли кусок бумаги верхнее или нижнее лезвие ножниц” ^{[13, 138-139]}.

Маршалл выступал не только против трудовой теории стоимости Смита, Рикардо, Маркса. Его теория цены особенно направлена против марксистского учения о прибавочной стоимости. Маршалл объявлял прибыль результатом жертв капиталиста, трактовал зарплату и прибыль не как антагонистические категории, а как дополняющие друг друга. Отрицая эксплуататорскую природу прибыли, он опирался на теорию воздержания Сениора и теорию трех факторов производства Сея. В “Принципах экономической науки” земля, капитал и труд тоже фигурируют как равноправные агенты производства. По мнению Маршалла, нет никаких оснований считать, что отношения между капиталом и трудом чем-либо отличаются от отношений между двумя любыми агентами производства. Он отмечал, что прибыль включает в себя заработную плату за управление, процент на капитал и плату за риск. При анализе издержек производства Маршалл утверждал, что ожидание прибыли капиталистом наряду с трудом не только создает продукт, но и входит в “реальные издержки производства”. Отсюда он делал вывод, что капиталист получает прибыль как вознаграждение за “труд ожидания”.

Обращаясь в связи с этим к проблемам капиталистической конкуренции, Маршалл использует элементы “социального дарвинизма”. Он стремится представить политэкономию как “часть биологии в широком толковании”, сформулировать закон “выживания наиболее приспособленного предпринимателя”, поскольку между деловыми людьми, по его мнению, ведется борьба за существование точно так же, как идет борьба за выживание в животном мире. Поэтому наиболее приспособленный предприниматель побивает своих конкурентов и получает полное право на прибыль. Одни предприниматели, отмечает Маршалл, идут проторенной дорогой, другие, введя новые методы производства, оказывают услуги обществу и должны получать свои доходы. Капиталист получает прибыль за ожидание доходов, а монополист свое “полное вознаграждение” ^{[13, 141]}- за оказанную обществу услугу по введению новых методов производства.

Поэтому Маршалл так настойчиво выступает против ограничений конкуренции: “Во многих случаях “регулирование конкуренции” - это вводящий в заблуждение термин, за которым скрывается возникновение привилегированного класса производителей, часто использующих свою коллективную силу, чтобы воспрепятствовать попыткам способного человека подняться выше по общественной лестнице и догнать их. Под предлогом подавления антиобщественной конкуренции они лишают его возможности составить себе новую карьеру, в результате которой услуги, предоставляемые им потребителям товара, окажутся большими, чем ущерб, наносимый относительно маленькой группке лиц, недовольных его конкуренцией” ^{[46, 63-64]}.

Отвергая представления социалистов-утопистов и марксистской политэкономии о замене в будущем капиталистической конкуренции отношениями сотрудничества между людьми в их деятельности на всеобщее благо, Маршалл, хотя и признает нравственную привлекательность их представлений, но не видит возможностей для их практической реализации из-за особенностей человеческой природы. “Если конкуренции противопоставляется активное сотрудничество в бескорыстной деятельности на всеобщее благо, тогда, - замечает ученый, - даже лучшие формы конкуренции являются относительно дурными, а ее самые жестокие и низкие формы попросту омерзительными. В мире, где все люди были бы совершенно добродетельны, конкуренции не было бы места, но то же самое относится и к частной собственности и ко всем формам частного права. Люди думали бы только о своих обязанностях, и никто не стремился бы получить большую, чем у его соседей, долю жизненных удобств и роскоши Крупные производители легко могли бы позволить себе переносить чуточку лишений и, следовательно, желать своим соседям послабее, чем они, производя меньше, потреблять больше. Испытывая радость от одного этого сознания, они стали бы трудиться на общее благо всей присущей им энергией, изобретательностью и исключительной инициативой. И человечество победоносно продвигалось бы вперед в своей вечной борьбе с природой. Таков тот “золотой век”, который могут предвкушать поэты и мечтатели. Но если трезво подходить к делу, то более чем глупо игнорировать несовершенства, все еще свойственные человеческой натуре” ^{[46, 64]}.

Маршалл утверждает, что ожидаемый социалистами и марксистами альтруизм в действительности может проявляться в человеческой природе лишь как исключение, но никак не правило: “История вообще, история социалистических экспериментов в особенности свидетельствуют, что обыкновенные люди редко способны проявлять чисто идеальный альтруизм в течение сколько-нибудь длительного времени; исключение составляют лишь те случаи, когда неукротимое рвение маленькой группки религиозных фанатов обращает материальные заботы в ничто по сравнению с высшей верой” ^{[там же]}. Ученый до такой степени придает конкуренции значение всего механизма динамики анализируемой капиталистической экономики, что даже ощущает недостаточность слова “конкуренция” для отражения этого значения. “Мы, следовательно, можем сделать вывод, - пишет он, что термин “конкуренция” не вполне пригоден для характеристики специфических черт индустриальной жизни современной эпохи. Нам необходим термин, который не связан с нравственными свойствами, будь то добрыми или дурными. А отражает тот бесспорный факт, что для торговли и промышленности нашего времени характерны большая самостоятельность, большая предусмотрительность, более трезвый и свободный выбор решений. Не существует единого термина, строго соответствующего данной цели, но выражениесвобода производства и предпринимательства, или, короче,экономическая свобода, указывает правильное направление, и его можно употреблять за неимением лучшего”^{[там же]}.

Как мы видим, в “Принципах экономической науки” Маршалл исследовал стихийное регулирование цен в условиях свободной конкуренции. Но в его время шел уже процесс монополизации производства, замены свободной конкуренции монополистической. Поэтому в книге V, главе XIV, которая называется “Теория монополий”, он рассматривает проблемы конкуренции среди монополий. Характеризуя монополию, Маршалл справедливо подчеркивал, что она контролирует производство и устанавливает монополистические цены ^{[См.: 13, 141-142]}, однако его анализ носил ограниченный и тенденциозный характер, поскольку он рассматривал только абсолютную монополию (100 % производства определенного товара) и, что особенно важно, характеризовал монополию как частный случай на фоне свободной конкуренции. А монополист у Маршалла - это человек, который заботится о развитии бизнеса в интересах потребителя.

Близкую к А. Маршаллу позицию защиты капитализма и капиталистической конкуренции занимали К. Менгер (1840 – 1921) и Дж. Б. Кларк. Так, Менгер считал конкуренцию большим общественным благом, поскольку она “устраняет два самых гибельных для общества порождения монопольной торговли”: обеспечивает более эффективное использование ресурсов, поскольку ни у одного из конкурентов нет стимулов ограничивать свое рыночное предложение. И, кроме того, конкуренция устраняет “последовательную эксплуатацию слоев общества, обладающих различной покупательной силой” ^{[49, 204]}. Американский профессор Джон Бейтс Кларк (1847-1938) пытался доказать социальную справедливость капитализма, утверждая, что капиталистические законы естественны, будут существовать вечно, что они устанавливают гармоническое соотношение классов в производстве и потреблении^{[См.: 238, 230-234]}. В работе “Сущность экономической теории” он выступил с критикой монополий, поскольку в то время наблюдалось возмущение американцев гнетом монополизма. Кларк признал, что монополии являются средством грабежа и тормозом в экономическом развитии, но отнес к монополиям и профсоюзы, а не только корпорации. Последние же он считал при этом носителями технического прогресса^{[См.: 13, 149]}.

Современниками и во многом единомышленниками А. Маршалла были представители математической концепции экономического равновесия. Так, французский ученый Антуан Августин Курно (1801-1877) использовал аппарат высшей математики для подтверждения той истины, что чем больше конкурирующих товаропроизводителей, тем при прочих равных условиях ниже цены и большее количество товаров может быть реализовано ^{[См.: 13, 153]}. С помощью математического аппарата Курно дает упрощенное и условное отражение некоторых черт капиталистической конкуренции.

В еще более развернутом виде математическая теория экономического равновесия представлена в трудах швейцарского ученого Леона Вальраса (1834-1910). Главная заслуга его состоит в создании замкнутой математической системы (модели) общего экономического равновесия, которая претендовала на то, чтобы объяснить во взаимосвязи все категории капиталистического хозяйства на базе принципа субъективной полезности. Свою теорию он выдвигал в качестве обоснования реформ, направленных на обеспечение “эффективной конкуренции” и социальной поддержки неимущим слоям со стороны государства. Л. Вальрас делил всех агентов производства на две группы: владельцев производительных услуг (земли, труда и капитала) и предпринимателей. При этом владельцы производительных услуг являются продавцами этих услуг и одновременно покупателями предметов потребления, а предприниматели, наоборот, выступают покупателями производительных услуг и продавцами потребительских продуктов. Равновесие в этой системе Вальрас характеризовал как “состояние, при котором эффективный спрос и предложение производительных услуг равны и при котором существует постоянная устойчивая цена на рынке продуктов и, наконец, продажная цена продуктов равна издержкам, выраженным в производительных услугах. Два первых условия относятся к равновесию обмена, третье - к равновесию производства” ^{[13, 160]}. Эти условия равновесия Л. Вальрас выразил посредством четырех взаимосвязанных систем уравнений. Тем самым он стремился обосновать существование при капитализме свободной конкуренции устойчивого равновесия. Главную основу такого равновесия он видел в образовании средней или равной нормы прибыли на капитал как предпосылки максимума полезности. “С одной стороны, - писал Л. Вальрас, - максимальная эффективная полезность, с другой стороны, единица цены, будь то продукта на рынке продуктов, услуги на рынке услуг или чистого дохода на рынке капиталов, - таково, следовательно, двойное условие, согласно которому стремится организоваться мир экономических интересов подобно тому, как мир астрономических движений стремится организоваться согласно двойному условию притяжения, прямо пропорционального массе и обратно пропорционального квадрату расстояния”^{[13, 163]}.

В XX веке теория Вальраса получает развитие в работах английского экономиста Дж. Р. Хикса, который в течение нескольких десятилетий отстаивает принцип совершенной конкуренции как основу модели общего экономического равновесия. Еще в 1939 году в своем главном труде «Стоимость и капитал» он выдвигает предположение о совершенной конкуренции в качестве исходной предпосылки разрабатываемой концепции, хотя и сталкивается при этом с логическими противоречиями, «невписываемостью» большой массы реального фактического материала в рамки создаваемых теоретических построений ^{[См.: 72, 102 и 183]}. Лишь в конце 1970-х гг. Хикс признает необоснованность своего преувеличения роли совершенной конкуренции как исходного постулата теоретической модели ^{[См.: 34, 96]}.

Наряду с Хиксом защитником теории совершенной конкуренции выступает Ф. К. Найт, основатель чикагской школы экономистов. Он считает изучение системы совершенной конкуренции абсолютно необходимым для экономической теории, поскольку, по его мнению, эта система является «первым приближением», позволяющим объяснить общие принципы функционирования современной формы организации хозяйственной деятельности – свободного предпринимательства ^{[См.: 53, 21]}. Поэтому и основной предмет своего исследования – предпринимательскую прибыль – Найт рассматривает для условий совершенной конкуренции, несмотря на почти полное отсутствие последних в реальной практике современной экономики.

Идеи Хикса и Найта о конституирующей роли модели совершенной конкуренции в построении чистой экономической теории в 1930 – 1960 гг. нашли продолжение в работах представителей чикагской школы М. Фридмена, Дж. Стиглера, Г. Демсена, А. Дайректора. Эти ученые занимают «нетрадиционалистскую» позицию, утверждая необходимость предпосылок конкуренции для анализа экономических явлений в длительном периоде времени и доказывая нормативную роль концепции совершенной конкуренции. Например, развернутое обоснование в защиту теории совершенной конкуренции содержится в статье Стиглера «Совершенная конкуренция: исторический ракурс» (1957) ^{[См.: 158]}. В связи с этим важно отметить мнение С. В. Клюзиной о том, что позиция «неотрадиционалистов» не лишена некоторых оснований ^{[См.: 34, 98]}. Одним из свидетельств в поддержку такого мнения являются исследования В. Смита в русле так называемой «экспериментальной экономики», утверждающие реалистичность методов конкурентного ценообразования и, следовательно, право на существование теории совершенной конкуренции ^{[См.: Вопросы экономики. 2003. №1. – С. 18-21]}.

Критики математической теории общего экономического равновесия справедливо указывали на то, что эта теория исходит из чрезмерно упрощенных предпосылок и поэтому не в состоянии служить даже в качестве самой абстрактной общеэкономической модели. К числу этих упрощений относятся: 1) статичность; само устойчивое равновесие понимается как состояние, в котором каждый индивид не может предпринять каких-либо изменений (кроме потребления) без того, чтобы не ухудшить своего положения; запас и номенклатура продуктов неизменны; неизменны и способы производства (технология) и предпочтения потребителей. Но ведь реалистичная модель должна исходить из динамики, непрерывного изменения всех этих величин; 2) условие, будто поведение каждого индивида определяется только его стремлением максимизировать экономическую выгоду, хотя в действительности индивид и предприятие исходят из сложного комплекса задач; 3) предположение об одновременно атомизированной конкуренции между участниками системы и их идеальной информированности, хотя в действительности максимальная информированность возможна как раз в плановой, а не конкурентной системе; 4) предположения о полной делимости, эластичности, постоянстве функциональных зависимостей.

В связи с этим известный английский экономист-математик Р. Аллен резонно заметил, что модели экономического равновесия - от Вальраса до Хикса и Самуэльсона - даже при заданных наперед условиях способны доказать лишь то, что данные условия совместимы с состоянием равновесия, но отнюдь не обязательность этого состояния. Причина в том, что “условия включают заданные величины, форма связи которых точно не установлена” ^{[13, 167]}. Значит, чтобы “доказать” наличие “действительного” равновесия, приходится вводить дополнительные условия относительно этой формы связей, еще дальше уводящие модель от реальности. Однако недостатки теории общего экономического равновесия нельзя сводить лишь к ее чрезмерно упрощенной форме или к неопределенности. Следует видеть, что сами упрощения и обобщения имели целенаправленный характер: теория общего экономического равновесия стремилась доказать, что система капиталистической конкуренции наиболее соответствует оптимальной.

Во второй половине, и особенно в последней четверти ХХ века, а также в начале нынешнего столетия наблюдается возобновление интереса к неоклассической концепции. Так, лауреат Нобелевской премии по экономике профессор Фридрих фон Хайек (1899-1993) выступил активным защитником капиталистической конкуренции. В книге “Дорога к рабству” он писал: “Примечательно, что один из самых распространенных упреков в адрес конкуренции состоит в том, что она “слепа”. В этой связи уместно напомнить, что у древних слепота была атрибутом богини правосудия. И хотя у конкуренции и правосудия, быть может, и не найдется других общих черт, но одно не вызывает сомнений: они действуют невзирая на лица. Это значит, что невозможно предсказать, кто обретет удачу, а кого постигнет разочарование, что награды и взыскания не распределяются в соответствии с чьими-то представлениями о достоинствах и недостатках конкретных людей, так же как нельзя заранее сказать, принимая закон, выиграет или проиграет конкретный человек в результате его применения. И это тем более верно, что в условиях конкуренции удача и случай оказываются порой не менее важными в судьбе конкретного человека, чем его личные качества, такие, как мастерство или дар предвидения” ^{[69, 81]}.

Таким образом, Хайек утверждал, что негативные стороны конкуренции перекрываются ее объективностью и справедливостью с точки зрения большинства экономических агентов. Больше того, ученый не видит реальной и достаточно эффективной альтернативы конкуренции. “Выбор, перед которым мы сегодня стоим, - считает Хайек, - это не выбор между системой, где все получат заслуженную долю общественных благ в соответствии с неким универсальным стандартом, и системой, где доля благ, получаемых индивидом, зависит в какой-то мере от случая. Реальная альтернатива - это распределение благ, подчиненное воле небольшой группы людей, и распределение, зависящее частично от способностей и предприимчивости конкретного человека, а частично от непредвиденных обстоятельств. И хотя в условиях конкуренции шансы в действительности не равны, поскольку такая система неизбежно построена на частной собственности и ее наследовании (впрочем, последнее, может быть, не так уж неизбежно), создающих естественные различия “стартовых” возможностей, но это дела не меняет. Неравенство шансов удается в какой-то мере нивелировать, сохраняя и имущественные различия, и безличный характер самой конкуренции, позволяющей каждому испытать судьбу без оглядки на чьи-либо мнения” ^{[69, 81-82]}. При этом Хайек “приглаженно” характеризует имущественную дифференциацию, умалчивает об эксплуатации и оптимистично утверждает, что любой человек при капитализме имеет потенциальные возможности разбогатеть благодаря конкуренции. “Конечно, - признает он, - в конкурентном обществе перед богатыми открыты более широкие возможности, чем перед бедными. Тем не менее бедный человек является здесь гораздо более свободным, чем тот, кто живет даже в более комфортных условиях в государстве с планируемой экономикой. И хотя в условиях конкуренции вероятность для бедняка неожиданно разбогатеть меньше, чем для человека, который унаследовал какую-то собственность, все же это возможно, причем конкурентное общество является единственным, где это зависит только от него и никакие власти не могут помешать ему испытать счастье”^{[69, 82]}.

В настоящее время наиболее крупным апологетом конкуренции в духе неоклассической традиции является Майкл Портер, профессор Гарвардской школы бизнеса. Он более трех десятилетий работает над проблемами конкуренции, издал более 15 книг и 60 статей, содержащих немало полезных советов предпринимателям по оптимизации их деятельности в условиях рыночной конъюнктуры. Правда, на наш взгляд, в его работах, в том числе и в последней книге, изданной в России в 2003 году ^{[См.: 57]}, нет теоретического раскрытия сущности конкуренции как экономической категории с методологических позиций, нет даже определения этой категории. Портер констатирует усиление конкуренции в экономике последних десятилетий^{[См.: 57, 15]}, утверждает, что именно конкуренция является важнейшим фактором экономического роста в развитых странах. В связи с этим он пишет: “Когда мы ассоциирует конкуренцию с развивающейся экономикой, мы часто забываем, как много изменений произошло в государствах, занимающих ведущие позиции в мировой экономике. Распад картелей и мощных экономических блоков, с одной стороны, и усиление конкуренции - с другой, связаны с известным экономическим рывком Германии и Японии после второй мировой войны. Наиболее конкурентоспособные сегодня отрасли экономики Японии, такие как электроника и машиностроение, развивались благодаря усилению внутренней конкуренции. В то же время развитие большой части экономики этой страны, в частности, химической промышленности, розничной торговли и сферы финансовых услуг, сдерживается ограничениями конкуренции”^{[там же]}. Подобную ситуацию Портер отмечает и в своей стране, где телекоммуникация, транспорт, энергетика - это отрасли, которые, по мнению ученого, иллюстрируют мощь конкуренции, обусловливающей постоянные инновации и беспрецедентно быстрые темпы их развития^{[там же]}. М. Портер делает кажущийся неоспоримым вывод: “Можно назвать очень немногие области экономики, которые сегодня в состоянии противостоять влиянию конкуренции и рынка. Ни одна сторона и ни одна компания не могут позволить себе игнорировать объективную необходимость конкуренции. Они должны постараться понять и овладеть искусством конкурентной борьбы”^{[там же]}. Такая точка зрения настойчиво пропагандируется и в учебниках экономикс^{[См.: 264, 84-86; 239, 20-21; 279, 628]}, в ряде монографий^{[См.: 221]} и выступлений экономистов в СМИ^{[См.: 126]}.

Подводя итог рассмотрению неоклассических взглядов на конкуренцию и ее эволюцию, следует отметить, что несмотря на небесспорность ряда положений неоклассиков, их теория не может быть проигнорирована при выработке современной научной концепции конкуренции. Больше того: именно у неоклассиков содержится наиболее полное раскрытие конкуренции как важнейшего элемента рыночного механизма, который во взаимодействии с другими его элементами: ценой, спросом и предложением – обеспечивает ему саморегулируемость. Важное значение для сущностной характеристики конкуренции имеет и раскрытие неоклассиками такой ее функции, как стимулирование товаропроизводителей к снижению издержек производства и повышению качества продукции. Указанные положения представляются полезными не только для ретроспективного анализа конкурентных отношений периода домонополистического капитализма, но и рассмотрения сегодняшних анклавов конкуренции, в том числе в части малого и среднего бизнеса.

В то же время недостатком, слабой стороной неоклассического взгляда на конкуренцию представляется его абстрактно-логический подход, абсолютизация структурных признаков исследуемого предмета и абстрагирование от его социально-экономической природы, а также внеисторичность. Определенным шагом назад по сравнению с положениями Маркса и Энгельса представляется и отсутствие у неоклассиков признания антагонистического характера капиталистической конкуренции. А с этим связано и нераскрытие такой функции конкуренции, как стимулирование усиления эксплуатации работников.

С позиции системно-структурного анализа конкуренции «белым пятном» в неоклассической концепции представляется нераскрытие такого результата исследуемых отношений, как монополизация экономики, а с ней рост цен и сокращение объема производства. А в соответствии с этим и в системно-функциональном анализе допущены существенные, на наш взгляд, изъяны. Кроме уже отмеченного, здесь следует указать на нераскрытие такой функции конкуренции, как вызывание стремления к экономическому уничтожению (вытеснению с рынка) конкурентов с целью достижения монопольной власти над ценой. Подобным же образом проигнорирована и функция , которая выражается в том, что конкуренция способствует укрупнению, концентрации производства, вытеснению малого бизнеса или его вовлечению в среду влияния крупных предприятий. И, наконец, за пределами внимания неоклассиков осталась такая функция конкуренции, реализуемая в ходе ее современной эволюции, как содействие кооперации, сотрудничеству товаропроизводителей, развитию планомерности.

Без восполнении перечисленных «белых пятен» представляется невозможным создание целостной современной научной теории конкуренции и диалектики ее эволюции.

1.5. Преодоление неоклассического взгляда на конкуренцию в экономической теории XX-XXI веков

Начало ХХ века и вся его первая половина характеризуются заметным отходом экономической теории от неоклассического представления о конкуренции. Важными проявлениями этой тенденции стали ленинское учение об империализме, теория Кейнса о государственном регулировании современной экономики, концепции Э. Чемберлина и Дж. Робинсон о несовершенной конкуренции, а также выдвинутое институционалистами новое понимание роли и места конкуренции в современной экономике.

В “Предисловии к брошюре Н. Бухарина “Мировое хозяйство и империализм” (1915) В.И. Ленин определил главную задачу в изучении современного капитализма как исследование “основных свойств и тенденций империализма как системы экономических отношений новейшего высокоразвитого, зрелого и перезрелого капитализма” ^{[254, 94]}. Реализации этой задачи и была посвящена книга В.И. Ленина “Империализм как высшая стадия капитализма” (1916)^{[См.: 37]}. Здесь исследование начинается с обоснования решающего значения концентрации производства как исходной базы всего процесса монополизации. Привлеченные Лениным промышленные переписи передовых стран наглядно показали необычайно быстрый рост промышленного производства в конце ХIХ - начале ХХ в. и сосредоточение его на все более крупных предприятиях. Автор сделал вывод, что “… концентрация, на известной ступени ее развития, сама собою подводит… вплотную к монополии”^{[37, 311]}. В отличие от прежней эпохи свободной конкуренции, когда производство той или иной отрасли было разбросано между сотнями и тысячами предприятий, теперь горстке гигантов легко стало прийти к соглашению. Кроме того, именно крупный размер предприятий затруднял конкуренцию, делая особенно разорительной конкурентную борьбу между такими предприятиями. Ленин считал, что “это превращение конкуренции в монополию представляет из себя одно из важнейших явлений - если не важнейшее - в экономике новейшего капитализма”^{[37, 312]}. Время окончательной смены свободной конкуренции империализмом, по мнению Ленина, относится к началу ХХ в., когда “картели становятся одной из основ всей хозяйственной жизни”^{[37, 317]}.

Превращение монополий в господствующий фактор экономики позволило им навязывать рынку свою волю, устанавливать монопольные цены и присваивать устойчивые сверхприбыли за счет ограбления всей немонополизированной сферы хозяйства. При этом былая свобода конкуренции урезается настолько, что типичным становится удушение монополистами тех, кто не подчиняется их диктату. Здесь применяются все средства, начиная от платежа отступного и кончая физическим уничтожением непослушных. Все это позволило Ленину сделать вывод: “… развитие капитализма дошло до того, что, хотя товарное производство по-прежнему “царит” и считается основой всего хозяйства, но на деле оно уже подорвано и главные прибыли достаются “гениям” финансовых проделок” ^{[37, 322]}. Вместо прежнего хозяйничанья раздробленных производителей, работающих на неизвестный рынок, пришла возможность приблизительного учета монополиями размеров рынка, источников сырья и других факторов производства. То есть возникли возможности для элементов планомерности. Однако, как показывает Ленин, угасание свободной конкуренции не сглаживает главных противоречий капитализма. Наоборот, обостряется противоречие между растущей организацией производства в рамках отдельных отраслей, комплексов предприятий и хаотичностью всего капиталистического производства в целом.

Одновременно с концентрацией производства и в связи с ней, как показал Ленин, в развитых капиталистических странах развернулся процесс необычайно быстрого роста банковского капитала и сосредоточения его в руках крупнейших банкиров. В результате в каждой из главных стран капитализма выделилась горстка банков-гигантов, сконцентрировавших в своих руках преобладающую долю всего банковского капитала страны. То есть создалась возможность соглашения между этими банками-гигантами с целью ограничения конкуренции. Как и в промышленности, отмечал Ленин, “…последнее слово в развитии банковского дела - монополия” ^{[13, 511]}. Если в эпоху свободной конкуренции банки выполняли скромную роль посредников, то теперь превратились во всесильных монополистов, распоряжающихся почти всем денежным капиталом всей совокупности капиталистов и мелких хозяйств в целом ряде стран.

Наблюдая развитие международных сверхмонополий, Ленин отмечает: “Это - новая ступень всемирной концентрации капитала и производства, несравненно более высокая, чем предыдущие” ^{[37, 364-365]}. Она создала возможность соглашения между немногими крупнейшими монополиями об экономическом разделе мира. Больше того: она вынуждает их к такому соглашению, ведь конкуренция между монополиями-гигантами, распоряжающимися миллиардными капиталами и имеющими свои филиалы, представительства и связи во многих странах мира, стала особенно трудной и разорительной. Однако в то же время между монополистическими союзами капиталистов обострились противоречия на почве их борьбы за раздел и передел мира. Такая борьба неизбежна по мере того, как изменяется соотношение сил участников дележа вследствие неравномерности их развития, войн, кризисов. Кроме того, Ленин отметил, что господство монополий сосуществует с отношениями свободной конкуренции, с элементами мелкотоварными и полунатуральными. Поэтому он разъяснял, что определение империализма как монополистического этапа капитализма не должно истолковываться в смысле “чистого монополизма”, исключающего основы капитализма вообще, присущие последнему коренные черты. Напротив, “монополии, вырастая из свободной конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крупных противоречий”. Характерными для империалистической стадии капитализма оказались “черты чего-то переходного” - в известном смысле - “от полной свободы конкуренции к полному обобществлению”^{[37, 335 и 320-321]}. Ленин здесь имеет в виду достигнутую в начале ХХ в. высокую степень обобществления капиталистического производства, которая вызвала к жизни, в сущности, чужеродные ему отношения, связанные с подрывом товарного производства и развитием элементов планомерности.

Ленин показал, что из-за роста слоя рантье, эксплуатации зависимых стран, милитаризма, капиталистическая монополия порождает тенденцию к застою. Ведь с установлением монопольных цен ослабляются побудительные мотивы к техническому прогрессу и появляются экономические возможности его искусственного торможения. Но одновременно дают о себе знать и факторы, противодействующие указанной тенденции. Они связаны с конкуренцией, с возможностью посредством технических усовершенствований понизить издержки производства и увеличить прибыль. Поэтому Ленин подчеркивал, что “было бы ошибкой думать, что эта тенденция к загниванию исключает быстрый рост капитализма; нет, отдельные отрасли промышленности, отдельные слои буржуазии, отдельные страны проявляют в эпоху империализма с большей или меньшей силой то одну, то другую из этих тенденций. В целом капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде растет…” ^{[37, 422]}.

Ленин ввел в научный оборот понятие “государственно-монополистический капитализм” и раскрыл экономическую сущность этой новой ступени в развитии империализма. Она характеризуется в работах Ленина прежде всего расширением и углублением процессов обобществления труда и монополизации экономики, регулирования ее из единого центра, а вместе с тем и переплетением частных и государственных монополий в едином механизме господства финансовой олигархии, развитием экономических, политических и социальных функций государства, его чиновничьего аппарата ^{[См.: 256, 33 и 255, 449-450]}. Следовательно, происходит дальнейшее вытеснение свободной конкуренции и одновременно обострение противоречий монополистического капитализма.

На Западе выдающимся проявлением преодоления неоклассической концепции стала теория Дж. М. Кейнса, которую называли “кейнсианской революцией”, сравнивая значение в науке ее автора с Коперником и Дарвином ^{[См.: 16, 718]}. В своих работах, и особенно главном труде - книге “Общая теория занятости, процента и денег” (1936) - Кейнс смело выступил с утверждением, что острые контрасты современного капитализма - не случайное нарушение якобы свойственного капитализму рыночного равновесия, а порождены диспропорциями и антагонизмами, органически присущими системе частного предпринимательства. Доказывая, что безработица и кризисы перепроизводства не случайности, а порождение самого действия капиталистического рыночного механизма, Кейнс отверг утверждения неоклассиков, будто капитализм - экономически гармоническая система, основанная на действии закона спроса и предложения. Возможность спасения капитализма Кейнс увидел в использовании государства для регулирования экономических процессов. И хотя Кейнс был не первым, кто указал на необходимость государственного вмешательства в хозяйственную жизнь, но он впервые провозгласил необходимость постоянного,систематическогорегулирования экономических процессов государственной властью^{[См.: 16, 719]}.

Отправным пунктом теории Кейнса выступает так называемый основной психологический закон. Он, по мнению ученого, “… состоит в том, что люди склонны, как правило, увеличить свое потребление с ростом дохода, но не в той же мере, в какой растет доход” ^{[31, 298]}. Из “человеческой природы” им выводятся и другие исходные категории: “склонность к сбережению”, “побуждение к инвестированию” и т.д. Поскольку, считал Кейнс, с ростом доходов склонность к сбережению преобладает над склонностью к потреблению и инвестированию, то совокупный спрос общества становится недостаточно эффективным. Отсюда кризисы и безработица. Поэтому надо создать эффективный спрос, то есть стимулировать до максимума инвестирование и потребление. Рост инвестиций, по Кейнсу, приведет к росту занятости и кратному приросту дохода (эффект мультипликатора). А чтобы прирост дохода направлялся на инвестиции, а не оседал в форме сбережений, Кейнс предложил понижать норму ссудного процента. "Государство, - писал он, - должно будет осуществлять свое руководящее влияние на склонность к потреблению частью путем соответствующей системы налогов, частью фиксацией нормы процента и частью, может быть, еще и другим способом"^{[31, 514]}. Государственное вмешательство Кейнс называл "жизненной необходимостью". Естественно, что в этих условиях резко сокращался масштаб свободной конкуренции.

Во второй половине ХХ века кейнсианство, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, превратилось в неокейнсианство. Его отличие от исходной доктрины сводится к тому, что оно анализирует не момент нарушения равновесия в экономике и восстановление его ("статическое равновесие" Кейнса), а длительный период устойчивого экономического роста ("динамическое равновесие" Р. Харрода и Е. Домара). Соответственно и кейнсова задача достижения равновесия сбережений S (savings) и инвестиций I (investments), то есть, чтобы S = I, в неокейнсианстве видоизменяется в формулу S = Cr G , где S - сбережения, Cr - капиталоемкость, а - G (growth) темп роста капиталовложений. Таким образом, неокейнсианство пытается доказать возможность долговременного равенства сбережений и инвестиций, обосновать возможность устойчивых темпов развития капитализма за счет государственного вмешательства в экономику вместо свободной конкуренции.

Близки к кейнсианской и неокейнсианской теориям "антикризисные" и "антициклические" концепции долгосрочного экономического прогнозирования и программирования, "регулируемого" или даже "планируемого" капитализма. Их представители утверждают, что произошла "революция в экономических функциях государства". Эта "революция", - считает, например, американский ученый Дж. Кларк, - может быть обозначена одним термином "планирование" ^{[16, 722]}. Больше того: представители отмеченных концепций усматривают революцию не только в экономических функциях современного государства, но и в коренных изменениях самой структуры капитализма. Объясняя факты соединения силы государства с силой монополий, они делают вывод, что в результате возникла "смешанная экономика". Этот термин употребляется практически во всех учебниках экономической теории, распространённых в настоящее время. Некоторые американские экономисты называют смешанную экономику "двойной", французские - "согласованной", германские - "свободным социальным рыночным хозяйством".

Теоретики смешанной экономики исходят из возможности контроля над рыночной стихией со стороны государства без покушения на устои частного предпринимательства. "Наше общество, - писал американский экономист Э. Хансен, - превратилось в смешанную государственно-частную экономику, где мощные операции бдительного и мудрого правительства выступают как стабилизирующая и поддерживающая сила" ^{[16, 723]}. Характеризуя смешанную экономику, Хансен отмечает ее "двойственность", которая выражается в наличии встроенных стабилизаторов - государственных налогов и бюджетных расходов. Он выводит формулу равновесия: C + S + T = C + I + G , где С - потребление; S - сбережение; T - налоги; I - инвестиции; G - правительственные расходы. А поскольку C = C, G = T, то получается исходная кейнсова схема I = S. "Встроенные стабилизаторы, - считает Хансен, - могут действовать достаточно эффективно исключительно вследствие чрезвычайно возросшей роли государственных расходов и поступлений налогов"^{[там же]}.

Следующий пример преодолений неоклассической концепции - теория несовершенной конкуренции Э. Чемберлина и Дж. Робинсон. Их монографии, вышедшие еще в 1933 году: "Теория монополистической конкуренции" первого автора ^[74]и "Экономика несовершенной конкуренции" второго^[60], - как резонно заметил Р. Барр^{[218, 510]}, ознаменовали поворот в анализе рынков, конкуренции и цен, так как указанные авторы отказались от неадекватной реальности категории неограниченной конкуренции, присущей неоклассикам. Э. Чемберлин и Дж. Робинсон связали теорию цен, рынка и конкуренции с явлениями реальной экономики: дифференциацией товаров, концентрацией производства, ограничением доступа в те или иные отрасли вследствие монополизации.

Дж. Робинсон, раскрывая тему рыночной дифференциации, ставит в центр ее проблему несовершенной конкуренции. Разделяя дихотомический подход в понимании конкуренции и монополии, она считает, что причина искажения совершенной конкуренции – дифференциация товара в глазах потребителей: «Условия несовершенной конкуренции, господствующие на рынках, возникают из-за того, что отдельные группы потребителей склонны выделять из числа производителей одноименной продукции ряд фирм и предпочитать их товары всем другим аналогичным товарам» ^{[60, 62]}. Робинсон отмечает, что не цена, а различие в местоположении продавцов, в уровне качества их товаров, в перечне услуг, сопровождающих продажу, и т.п. выступают теперь факторами конкурентной борьбы и делают конкуренцию несовершенной.

Правда, включение продуктовой дифференциации в исследование рынка вызвало логическую проблему определения границ этой дифференциации, а значит, разграничения совершенной и несовершенной конкуренции. Выходит, каждый отдельный производитель располагает монополией на собственную продукцию. Как справедливо замечает С. В. Клюзина ^{[См.: 34, 104]}, данное противоречие оказалось неразрешимым в силу дихотомического подхода «конкуренция – монополия». Как признает сама Дж. Робинсон, «…любая попытка дать непротиворечивое определение монополисту приводит к тому, что или монополия, или конкуренция «выпадают» из исследуемой области» ^{[60, 42]}. С помощью методов маржиналистского анализа (кривых спроса, предельного дохода и предельных издержек) она исследует, в какой степени формирование цен и прибыли в условиях несовершенной конкуренции отличается от рынка совершенной конкуренции. Таким образом, Дж. Робинсон вводит в экономическую теорию понятие несовершенной конкуренции и дифференциации товаров, что заметно продвинуло вперед исследование конкурентных отношений с учетом новых реалий экономики XX века.

В отличие от Робинсон, рассматривающей совершенную конкуренцию в качестве нормального, естественного состояния экономики, а несовершенную – как отклонение от такого состояния, Э. Чемберлин, напротив, утверждает, что «…большинство экономических ситуаций представляет собой составные явления (composites), включающие и конкуренцию, и монополию… Повсюду, где это имеет место, будет ошибкой не учитывать одну из этих составных частей и рассматривать ситуацию как составленную целиком…из элементов другой» ^{[74, 256]}. По мнению ученого, типичным продуктом свободного предпринимательства является не чистая, а монополистическая конкуренция, которая обусловлена дифференциацией, «гетерогенностью» товаров ^{[См.: 74, 93 - 109]} .

Чемберлин отмечает, что действия предпринимателей значительно усиливают гетерогенность товаров, стремясь, «…возможно резче выделить свой товар из среды других товаров и чтобы с помощью рекламы привлечь к нему спрос… Существенную часть свободного предпринимательства составляют попытки всякого предпринимателя воздвигнуть собственную монополию, распространить ее насколько возможно и защитить ее против попыток других предпринимателей расширить свои монополии» ^{[74, 265]} . Ученый показывает, что дифференцируя свой продукт, каждый продавец товара формирует свой локальный микрорынок («субрынок»), свой собственный круг покупателей. На этом рынке продавец выступает, по сути, как монополист, обладая определенным контролем над ценой. В то же время он конкурирует с производителями несовершенных заменителей своего товара и находится под постоянной угрозой захвата своего микрорынка. Таким образом, монополия и конкуренция соединяются в одной и той же ситуации на одном и том же рынке.

Следовательно, приходит к выводу Чемберлин, нельзя считать чистую конкуренцию во всех отношениях « идеалом» для современной экономики. Даже если считать ее желательной, во многих случаях было бы совершенно невозможно ее ввести. А значит, требуется замена концепции «конкурентного идеала» такой, которая бы включала и конкуренцию, и монополию: «вопрос лишь в том, в каком объеме и в каких формах выступает монополия и какова мера социального контроля над нею» ^{[72, 266]}. В связи с этим ученый разрабатывает теорию ценообразования для условий монополистической конкуренции, доказывая, что в этих условиях выбор фирмы, максимизирующей прибыль, не сводится к определению объема выпуска в зависимости от цены (как в модели совершенной конкуренции) – здесь фирма комбинирует несколькими переменными: цена, выпуск, качество товара, издержки сбыта (реклама).

Монография Чемберлина, по справедливой, на наш взгляд, оценке М. Блауга, представляет «…революцию в современной микроэкономической теории, подобную кейнсианской революции в макроэкономике» ^{[Цит. по: 16, 368]}. Ведь эта книга разрушила дихотомическое представление о монополии и конкуренции: благодаря Чемберлину несовершенную конкуренцию перестали считать отклонением от конкурентного идеала. А в плане нашей задачи выработки современной теории конкуренции работа Чемберлина сделала существенное добавление в системно-структурный анализ предмета исследования. А именно: расширение представления об инструментах конкуренции, анализ ее неценовой формы. Добавила она и к расширению понятия цели конкуренции, показав, что эта цель не сводится только к максимизации прибыли: важным ее компонентом является также обеспечение более устойчивого положения фирмы на рынке. А с позиции системно-функционального анализа работа Чемберлина конкретизировала представление о функции конкуренции, заключающейся в том, что последняя вызывает стремление к экономическому уничтожению (вытеснению с рынка) конкурентов с целью достижения монопольной власти.

Однако работы Дж. Робинсон и Э. Чемберлина оставляют и немало не затронутого ими, что представляет объект дальнейших исследований для выстраивания теории конкуренции и ее эволюции. С точки зрения системно-структурного анализа, например, эти исследователи в значительной мере «обошли» такие принципы исследования, как экономический детерминизм, политэкономический взгляд на конкуренцию как конкретно-историческую форму соревнования владельцев средств производства, институциональный подход с его непризнанием конкуренции в качестве решающего фактора развития современной экономики.

Кроме того, поскольку монографии Робинсон и Чемберлина вышли еще в 1933 году, то они, естественно, не могли отразить того многообразия объектов, направлений проявления конкуренции, материал для которого дала экономическая практика лишь в последующие десятилетия. А с позиции системно-функционального анализа существенным пробелом у этих авторов является игнорирование такой, например, функции капиталистической конкуренции, как стимулирование усиления эксплуатации работников.

Еще один пример отказа в ХХ и ХХI вв. от неоклассического представления о конкуренции - теории институционализма и неоинституционализма, доказывающие, что развитие современной экономики определяется не рынком и конкуренцией, а такими институтами, как государство, корпорации, профсоюзы, политические партии. Теоретик и историк этого направления П. Хомен писал: "Институционализм оспаривает ортодоксальную теорию по следующим положениям: он утверждает, что ортодоксальная политэкономия основана на дискредитированной гедонической теории человеческого поведения; что ее основной постулат об индивидуалистической конкуренции неверен и неточен и что ее центральная проблема об определении условий экономического равновесия основана на несостоятельной аналогии с физической наукой и предполагает статический взгляд на экономическую организацию в отличие от действительного процесса развития" ^{[13, 210]}. Под «гедонической теорией» институционалисты подразумевали представления о том, что «человек экономический» стремится исключительно к получению максимальной выгоды для себя, подчиняет свои действия «арифметике пользы». Представители институционализма: Т. Веблен, У. Митчелл, А. Берли, Э. Богарт, Дж. Коммонс, Г. Минз и другие - отвергали концепцию гедонизма, считая ее слишком примитивной. Оспаривая постулат "индивидуалистической конкуренции", они подчеркивали, что свободная конкуренция все более ограничивается монополией. Анализу индивидуальных действий экономических активов (“методологии индивидуализма”) они противопоставили рассмотрение “коллективных действий” и “коллективных институтов”. Так, в работах Веблена, Коммонса и К. Паркера большое внимание уделено деятельности монополий и профсоюзов. Критикуя “статический подход”, институционалисты утверждали, что неоклассики уделяли излишнее внимание проблеме экономического равновесия, изучали все явления в статике. Такому подходу институционалисты противопоставили изучение экономических явлений в развитии, в их исторической последовательности.

Уже представители «старого» институционализма: Дж. А. Гобсон, Т. Веблен, Д.Р. Коммонс, Г. Минз, Дж. К. Гэлбрейт, Ф. Перру – активно критикуют неоклассическую модель конкурентного рыночного равновесия, полагая, что она исключила из сферы своего внимания самое главное явление ХХ века – деятельность крупных корпораций. Находясь на позициях технологического детерминизма, они утверждают, что технический прогресс ведет к коренной трансформации экономических институтов, в результате чего общественные процессы оказываются подчинены интересам крупных бизнес-структур.

Так, Гобсон доказывает неизбежность образования монополистических объединений в условиях, когда с ростом размеров предприятий конкуренция ожесточается и риски предприятий растут: «… Самая страшная и менее всего добросовестная конкуренция проявляет себя в самых высокоразвитых производствах, снабженных самыми лучшими машинами и состоящих из самых крупных единиц капитала» ^[18,129].

Отмечая недостатки функционирования экономической системы капитализма, институционалисты доказывали необходимость регулирующих мер со стороны государства - социального контроля. Такое обоснование неизбежности социального контроля вопреки рекомендациям неоклассиков - основное конструктивное требование институционалистов. В работах основоположника институционализма Т. Веблена (1857-1929), особенно первой его монографии “Теория праздного класса”, осуждается расточительство и паразитизм рантье. Главными элементами капиталистического строя Веблен считал машинное производство и систему предпринимательства, или “индустрию” и “бизнес”. По словам Веблена, “материальной рамкой” современной цивилизации является индустриальная система, а направляющей силой, которая оживляет эту систему - предпринимательство. Ученый отмечал, что целью и стимулом для предпринимателя служит получение прибыли, а не развитие производства: “Мотив бизнеса - денежная выгода. Его метод - купля-продажа. Цель - накопление богатства” ^{[13, 214]}. По мнению Веблена, существует противоречие (“дихотомия”) между интересами развития производства и интересами капиталистов^{[8, 215-216]}. То есть, для Веблена характерно противопоставление “индустрии” и “бизнеса”, материального производства как такового и системы производства товаров для извлечения прибыли. Причем “дихотомию” индустрии и бизнеса Веблен считает центральным противоречием капитализма. Изучение “дихотомии” сопровождается у него критикой мотивов буржуазного хозяйствования. По существу, он показывал, что система капиталистического предпринимательства тормозит развитие общественного производства.

С развитием капитализма, утверждает Веблен, “дихотомия” производства и бизнеса обостряется. Финансовая олигархия все чаще получает большую часть своих доходов за счет операций с фиктивным капиталом, а не за счет роста производства, повышения его эффективности: “корпорация - это всегда предприятие бизнеса; она является средством делать деньги, а не производить товары” ^{[13, 215]}. Таким образом, период империализма ученый рассматривал как кульминацию противоречий между “индустрией” и “бизнесом”. Его прогноз о будущем капиталистического общества в значительной степени основан на концепции “дихотомии”. Веблен подчеркивал, что развитие индустрии подводит к необходимости преобразований и предсказывал в будущем установление власти технической интеллигенции - “технократии”, для которой, по мнению ученого, основной целью является работа промышленности, а не прибыль, как для бизнесмена.

Развивая эти положения, Коммонс связывает монополизацию, заменившую свободную конкуренцию, с убывающей доходностью: монополист повышает цену в целях компенсации падения доходов. Монополия, по мнению ученого, хотя и усиливает несправедливость распределения, но одновременно способствует стабилизации производства. В работе «Институциональная Экономика» (Commons J.R. Institutional Economics. New York, 1934) показано, что на основе комбинирования производства, а также с помощью патентов, холдинговых компаний промышленник добивается контроля над рынком. А банки путем выпуска ценных бумаг мобилизуют значительные капиталы и усиливают свое влияние в промышленных фирмах: «Контроль над промышленностью и над нациями переходит к банкирскому капитализму ^{[Указ. соч. Р.773 (Цит. по: 280, 80)]}.

Продолжая институциональный анализ, Минз показывает, что в корпоративной экономике при принятии фирмами решений мотив прибыли уже не является достаточным, все меньше влияния на политику предприятий оказывает рыночная конкуренция, а функция координации ресурсов реализуется самими корпорациями без помощи рынка. Цены теперь формируются под влиянием не спроса-предложения и конкуренции, а планирования корпораций. ^{[См.: 280, 135-136]}.

Эта идея подхвачена в концепции Гэлбрейта, где экономика развитых стран представлена как двухсекторная модель, включающая рыночную и планирующую системы. Рыночная состоит из мелких и средних фирм, подчиняющихся механизмам конкуренции и государственной политике. А планирующая – из отраслей крупных предприятий, поэтому она играет ключевую роль в экономике, распространяя свое влияние и на государство ^{[См.: 23, 72-82]}. Именно крупные олигополистические структуры с их монопольным влиянием и обеспечивают, по Гэлбрейту, динамизм общественного развития. Неучет этой роли олигополий проявляется, по мнению ученого, в неэффективности антимонопольного законодательства ^{[См.: 22, 232]}.

Близка этим взглядам позиция Ф. Перру, показывающего, что крупные экономические единицы, обладающие монопольным влиянием, подчиняют своей политике и потребителей, и конкурентов: «Совокупные величины господствующей экономической единицы имеют очень широкие возможности изменяться самостоятельно. Совокупность подчиненных хозяйств изменяется в зависимости от политики господствующей единицы» ^{[Цит. по: 240, 347]}.

Таким образом, представители старого институционализма считают замену свободной конкуренции монополизацией объективным процессом современной экономики. Важным следствием его они видят внесение крупными корпорациями планомерности и сознательности в стихийный механизм рыночной конкуренции. По их мнению, именно крупные корпорации, обладающие монопольной властью, способны обеспечить динамизм экономики, поскольку принимают на себя основную тяжесть затрат на нововведения.

Эти положения получили дальнейшее развитие при анализе контрактных отношений представителями неоинституционализма и новой институциональной экономической теории: Р. Коузом, К. Эрроу, Д. Нортом, О. Уильямсоном, К. Менаром. Так, согласно Коузу, предприниматель, фирма – это особый координатор в экономике, который «планирует» и организует все сознательно», благодаря фирмам «в конкурентной системе существует оптимальный объем планирования» ^{[127, 14 и 15]}. Несостоятельность рынка Коуз объясняет наличием трансакционных затрат, то есть «затрат использования ценового механизма», связанных с получением информации о ценах, проведением переговоров, заключением контрактов ^{[127, 16-17]}.

К. Дж. Эрроу, анализируя условия неравновесных рынков, приходит к выводу, что такие рынки состоят из «ряда монополистов, имеющих дело с рядом монопсонистов; самая общая картина неравновесия рынка – это картина изменяющейся совокупности двусторонних монополий» ^{[175, 440]}. Совершенная же конкуренция «может реально преобладать лишь в условиях равновесия» ^{[180, 432]}.

Современная экономика с ее высокой степенью специализации и разделения труда, показывает Д. Норт, характеризуется снижением трансформационных (производственных), но ростом трансакционных издержек. А значит, требует разнообразных институциональных конструкций для обеспечения надежности сделок ^{[См.: 142, 53-54; 55, 70-71]}.

Развивая эти идеи, О. Уильямсон под углом зрения трансакционных издержек по-новому интерпретирует явления, которые ранее рассматривались как монопольные. Процессы слияний и вертикальной интеграции он представляет как стратегии не укрепления монопольной власти, а повышения эффективности функционирования фирм. То есть достижения экономии и трансформационных, и трансакционных издержек ^{[См.: 63, 27]}. Не случайно замечания Уильямсона способствовали пересмотру норм американского антитрестовского законодательства в сторону их либерализации ^{[См.: 65, 575-581]}.

Другой неоинституционалист, Менар, обращаясь к проблеме неполноты и асимметрии информации, циркулирующей на рынках, утверждает, что именно фактор информации предопределяет форму контрактных отношений, выбор между рыночной конкуренцией и организацией как различными средствами осуществления сделок. По мнению Менара, фактор информации делает возможной ситуацию, когда «… рынок с небольшим числом участников может оказаться менее дорогим в смысле получения информации и, следовательно, привести к установлению более низких цен, чем рынок широкой конкуренции» ^{[48, 75]}.

Итак, беглый обзор взглядов представителей институционализма на движущие силы современного экономического развития и место в них конкуренции позволяет констатировать ценность институциональной концепции для выработки новой теории конкуренции и динамики ее эволюции. Во-первых, указанная концепция позволяет интерпретировать эту эволюцию как тенденцию к «угасанию» конкуренции на основе взаимозависимости участников контракта. Во-вторых, институционализм, в отличие от неоклассики, констатирует, что большинство современных отраслевых рынков характеризуются несовершенной конкуренцией. В третьих, вопреки традиционному восприятию стратегических альянсов и вертикальной интеграции как монопольного, антиконкурентного поведения, институционализм «оправдывает» последнее с позиции экономии общественных издержек. И, наконец, в-четвертых, институционализм помогает увидеть, что степень информированности участников влияет на формы конкурентных отношений, модификацию рыночных структур, проявления «угасания» конкуренции.

Однако все это не означает необходимости идеализировать институциональную концепцию, считать ее единственно верной и достаточной для выработки современной теории конкуренции и ее эволюции. Представляется, например, справедливым замечание С. В. Клюзиной ^{[См.: 34, 169]} о том, что институционализм допускает абсолютизацию роли крупных корпораций, а также слабую формализацию анализа. Кроме того, как будет подробно показано в четвертой и пятой главах данной монографии, эволюция современной конкуренции характеризуется не только тенденцией к «угасанию» последней за счет сокращения количества ее субъектов, интеграции, развития транснациональных корпораций, но и соответствующей контртенденцией. Она проявляется в обострении конкурентной борьбы в глобальном масштабе и сохранении некоторых анклавов конкуренции, в том числе в части малого и среднего бизнеса.

С точки зрения системного подхода для выработки теории конкуренции важен прежде всего вклад институционализма в обогащение принципов исследования, включения в них утверждения о том, что конкуренция не является решающим фактором развития современной экономики. В русле системно-структурного анализа конкуренции представляет ценность углубление и расширение институционализмом понятия цели конкурентных отношений. В частности, включение в это понятие монополизации, концентрации и централизации производства. В плане же системно-функционального анализа конкуренции институционализм особенно продвинул вперед исследование следующих двух функций. Во-первых, функции содействия укрупнению, концентрации производства, вытеснению малого бизнеса или его вовлечению в сферу влияния крупных предприятий. Во-вторых, функции, выражающейся в том, что конкуренция способствует кооперации, сотрудничеству товаропроизводителей, развитию планомерности.

В то же время, хотя институционализму близка марксистская теория, раскрывающая определяющую роль развития производительных сил, процессов концентрации и централизации в общественном прогрессе, однако институционалисты отвергают экономический детерминизм Маркса и классовый подход к анализу социально-экономических процессов, признание антагонистического характера капиталистической конкуренции. Вследствие этого и в системно-функциональном анализе оказываются соответствующие «белые пятна». Например, нераскрытие функции, заключающейся в том, что конкуренция вызывает стремление к уничтожению (вытеснению с рынка) конкурентов. А также функции стимулирования усиления эксплуатации работников.

Кроме того, следует заметить, что активная критика неоклассической теории привела институционалистов к недооценке ряда полезных, на наш взгляд, положений критикуемых. Например, такого компонента в понятии результата конкуренции, как снижение издержек производства. И, соответственно, в системно-функциональном анализе игнорирование такой функции конкуренции, как стимулирование товаропроизводителей к снижению издержек производства и повышению качества продукции. Словом, использование положений институциональной концепции для выработки теории конкуренции следует осуществлять с учетом и плюсов, и минусов применяемого материала.

Исследованием эволюции капиталистической конкуренции занимались также и отечественные ученые советского периода. На наш взгляд, неправомерно закрывать глаза на эти работы (как это делается в последние два десятилетия). Например, в работах академика Е.С. Варги ^{[См.: 6; 7]}, а также коллектива ученых-экономистов МГУ им. М.В. Ломоносова, возглавлявшегося профессором Н.А. Цаголовым^{[См.: 252; 282; 238]}, монографии М. С. Драгилева и Г. Ф. Руденко «Монополистический капитализм»^{[См.: 24]}было весьма убедительно показано, что в капиталистической экономике второй половины ХХ века все более решающим фактором развития продолжали становиться монополии. Но воздействие последних на экономическое развитие противоречиво. С одной стороны, благодаря интеграции крупнейшие монополии старались завоевать для своих товаров новые секторы внутреннего рынка. Для этого они расширяли свои производственные мощности и производили новые капиталовложения. Но, с другой стороны, это еще больше обостряло конкурентную борьбу. Ведь здесь происходило то, что, по теории цикличности, наблюдается в фазе оживления и подъема: объем рынка на товары и первого, и второго подразделения временно расширялся. Однако те же самые процессы, которые вызвали это расширение, создавали предпосылки кризиса перепроизводства, приводили к сужению рынка^{[См.: 7, 314]}. Другие монополии воздерживались от открытой конкурентной борьбы. Они создавали картели, тресты и другие объединения на базе переплетения капиталов и экономических связей. В результате усиливалась мощь монополий и в то же время обострялась конкурентная борьба.

Эти процессы в последние десятилетия анализировали А.А. Галкин, В.Н. Котов, Ю.А. Красин, С.М. Меньшиков ^{[См.: 30]}. Особенно активно их исследует в этот период и в настоящее время С.М. Меньшиков^{[См.: 50-52; 30]}. В частности, он показывает усиление планомерности в современных концернах, сокращение при этом масштаба свободной конкуренции^{[См.: 51, 43-44]}, модификацию внутриотраслевой^{[См.: 51, 105-106]}и межотраслевой конкуренции в современных условиях по сравнению с домонополистическим капитализмом. “Государственно-монополисти-ческая планомерность, - делает вывод С.М. Меньшиков, - ограничивает, но не уничтожает анархию производства. Напротив, сохранение и углубление анархии общественного производства ограничивает государственно-монополистическую планомерность. Это выражается в дальнейшем развитии и обострении капиталистической конкуренции. Монополия ограничивает как внутриотраслевую, так и межотраслевую конкуренцию, но борьба между монополиями приобретает особую остроту. Соперничество за рынки сбыта, источники сырья, сферы выгодного приложения капитала становится стержнем взаимоотношений между монополиями, между монополиями и государством, между капиталистическими государствами. Борьба ведется сильными соперниками с применением мощных средств борьбы. Временные сговоры и соглашения систематически подрываются неравномерностью развития отдельных монополий, отраслей, стран, регионов”^{[51, 252]}.

Итак, беглый анализ развития взглядов на конкуренцию в истории экономической мысли показывает, что к этой проблеме на протяжении многих веков было привлечено внимание большого числа ученых. При этом, на наш взгляд, подтверждается наблюдение А. Г. Худокормова ^{[См.: 167]}о том, что сама история экономической мысли проявляет закономерность ее прогрессирующего усложнения. Действует данная закономерность как тенденция, заметная на историческом материале продолжительных промежутков времени, исчисляемых столетиями. Указанная тенденция к научному прогрессу сочетается и перемежается с попятными движениями, иногда в течение нескольких десятилетий, в ряде стран, регионов и отдельных исследовательских школ и направлений. История экономической мысли в целом и история взглядов в ней на конкуренцию не терпят, видимо, абсолютизации той или иной концепции. А значит, и выработка современной теории конкуренции немыслима без учета всей «палитры» точек зрения на исследуемый предмет в их историческом развитии.

Предшественниками сделано очень много, но это «много» не значит «все». Исследован характер проявления конкурентных отношений на различных этапах общественного производства. Однако, на наш взгляд, и сегодня вопросов все еще остается больше, нежели предложено ответов. Например, неясно, охватывает ли капиталистическая конкуренция всю совокупность экономических соревновательных отношений или является частью последних. А если второе, то как эта часть соотносится с целым и взаимодействует с другой его частью. И в связи с этим - каким напрашивается прогноз относительно трансформации конкуренции в перспективе. А значит, - какие должны быть сделаны коррективы в макроэкономической политике современных государств и в деятельности международных экономических организаций. Видимо, для ответа на эти вопросы следует глубже рассмотреть сущность самого понятия конкуренции, ее генезис и основные тенденции трансформации, особенно в последний период (ХХ - ХХI в.). Этому и будут посвящены последующие главы данного монографического исследования.