ROSSICA

Последний поход Руси на Царьград произошел в 1043 г. и совпал с восстанием болгар под знаменами потомка охридских царей Петра Деляна и мятежом Георгия Маниака, в войске которого был и русский отряд. Поводом к войне, по свидетельству Скилицы и Иоанна Зонары, было убийство в Константинополе ‘знатного скифа’ – русского купца, и тогда же, согласно актам Русского монастыря на Афоне, произошло разорение монастырской пристани и складов¹.

Буря, потопившая часть русских кораблей, заставила руководителей похода разделиться: Вышата вместе с выброшенными на берег 6-ю тысячами воинов попал в плен (согласно летописи, греки ослепили много Руси и три года, до подписания мирного договора, держали в неволе); кн. Владимир Ярославич возглавил оставшиеся корабли и, одержав победу в морском сражении, вернулся на Русь (иначе описывает исход морского сражения его очевидец Михаил Псёлл: ‘Скрытно проникнув в Пропонтиду, они предложили нам мир, если мы согласимся заплатить выкуп… по тысяче статеров на судно… Послов не удостоили никакого ответа… и устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся… поток крови окрасил море’, Psell. ІІ.8-12²).

Сахаров А.Н.

Дипломатия древней Руси: IX – первая половина X века

В свете известий известий византийских источников VI-VIII вв. о набегах и вторжениях склавинов и антов в пределы Ромейской империи представляется вполне реальным сообщение ‘Повести временных лет’ о походе славянского вождя Кия ‘к Царьграду. а этот Кий княжил в роде своем. и когда ходил он к царю. то. говорят. что великих почестей удостоился от царя³... Когда же возвращался. пришел он к Дунаю. и облюбовал место. и срубил городок невеликий. и хотел сесть в нем со своим родом. да не дали ему живущие окрест. так и доныне… называют городище то Киевец⁴...

Соответствуют историческим реалиям эпохи и сообщения византийских житий святых Стефана Сурожского и Георгия Амастридского, начала IX в.; в частности восстанавливаемые по тексту условия перемирия русов с сурожанами, предусматривавшие, что, во-первых, русы ‘сии възвратите все елико пограбихом священныя съсоуды и церковныя в Коурсоуни и везде’; во-вторых, ‘выжнете рать изъ града сего. да не възметь ничтоже рать и излезе из града’, в-третьих, ‘еси взялъ пленникы моужи и жены и дети. повели възвратити вся’. Такие же условия содержал договор русов с жителями Амастриды¹. Это обычные для ‘полевого перемирия’ условия, а указание на крещение русского князя реальным историческим лицом – архиепископом Филаретом, действительно являвшимся главой Сурожской епархии в первой трети IX в. – повышает достоверность сообщения и описываемых в нем событий².

Вероятно, именно расущая активность русов на черноморском направлении побудила византийские власти предоставить помощь Хазарии в возведении на Дону в середине 30-х гг. IX в. крепости Саркел (Белая Вежа), которая должна была контролировать передвижения в Приазовье угров-венгров и русов.

Сообщения о набегах русов на причерноморские владения Византии близки по времени с первым известным дипломатическим актом Руси – посольством в Ромейскую и Франкскую империи в 838-839 г. Сведения о нем содержатся в Бертинских анналах епископа Пруденция: 18 мая 839 г. в Ингельгейме, столице империи франков, при дворе императора Людовика Благочестивого (814-841 гг.) состоялся прием послов Феофила I (829-842 гг.); а ‘с ними также неких людей, которые говорили, что их ^[народ^] зовут рос – Rhos, и которых, как они говорили, царь их, по имени Хакан – Chacanus, отправил к нему (Феофилу) ради дружбы’. В своем послании Феофил просил Людовика милостиво предоставить русским послам возможность вернуться на родину и дать им охрану в пределах своих владений, так как пути, какими они прибыли в Константинополь (не позднее осени 838 г.), ‘шли среди варваров, весьма бесчеловечных и диких племен’, и византийский император не желал бы вновь подвергать их опасности. Но Людовик, расспросив послов о причинах их появления в земле франков, выяснил, что они eos gentis esse Sueonum – ‘принадлежат к народу шведов’, и потому заподозрил, что ‘пришли они скорее шпионить, чем искать дружбы’. Сообщая об этом в послании Феофилу, император франков заверил, что если эти люди окажутся невиновными, их отпустят на родину, в противном случае – отправят обратно в Византию.

В подтверждение того, что эти ‘свеоны’ действительно являлись послами Руси и киевского князя, можно указать на употребление титула ‘каган’ в древнерусской письменности, в частности митрополитом Илларионом в ‘Слове о законе и благодати’ и ‘Похвале’ князю Владимиру, а также упоминание ‘хакана русов’ в сочинениях ибн-Русте и ал-Мукаддаси. Участие же варягов-скандинавов в дипломатических миссиях Руси подтверждается текстами русско-византийских договоров 911 и 944 гг., причем начинаются они фразой ‘мы от рода русского’, а далее следуют имена – Карлы, Ингельд и т.д. в 911 г., Вуефаст и т.д. в 944 г. Невероятно, чтобы в этом случае послы назвались не этнополитическим термином ‘Русь’, а дружинным Rôds; напротив, именно несоответствие этнической и политической принадлежности послов, а также сомнительная ссылка на опасность обратного пути, вызвали обоснованные подозрения франков: скорее всего, посольство Руси 838 г. имело целью сбор информации.

Историческое и политическое значение нападения войска Руси на Константинополь 18 июня 860 г. состояло в принуждении мощной Византийской империи признать новое славянское государство полноправным партнером международных отношений, чем и объясняется широкий и долговременный резонанс, который имело это событие в официальной византийской и русской летописной традиции, в частности, отразившейся в знаменитой фразе Повести временных лет под 6360 (852) годом: Наченшю Михаилу царствовати. нача ся прозывати Руска земля. о семь бо уведахомъ. яко при семь цари приходиша Русь на Царьгородъ. яко же пишется в летописаньи гречьстемь. тем же отселе почнем и числа положимъ… Независимо от достоверности даты, следует отметить несомненное понимание летописцем исторической значимости похода 860 года для Руси, впервые громко заявившей о себе на международной арене и благодаря победе над величайшей империей христианского мира ‘получившей имя’.

Первыми на это событие откликнулись византийские современники: сведения о нападении русов на столицу империи ромеев содержатся в двух проповедях-беседах (860 г.) патриарха Фотия – по случаю нашествия росов на Константинополь и в его официальном ‘Окружном послании’ 867 г., адресованном восточным митрополитам; а также в составленном тогда же по инициативе Фотия ‘Слове на положение ризы богородицы во Влахернах’ (содержащем уникальные сведения о ходе нападения русов на город, отчаянии его жителей, бессилии властей и требовании вождя нападавших о личной встрече с императором для утверждения условий мирного договора) и в ‘Жизнеописании св. Игнатия-патриарха’ (877 г.) Никиты Пафлагонского. Еще одним памятником, отразившим реакцию современников на события 860 г., является письмо римского папы Николая I императору Михаилу III, от 28.09.865, в котором понтифик (узнавший о нашествии русов от своих легатов, присутствовавших осенью 860 г. в Константинополе на соборе по делу низложенного патриарха Игнатия) упрекает императора за то, что враги ушли неотомщенными, хотя и натворили много бед христианам: пожгли церкви, убили много людей, дошли до самых стен христианской столицы.

От X столетия дошло два оригинальных известия о нашествии россов – хроника продолжателя Феофана (сообщающая, что руссы беспрепятственно ‘возвратились к себе’, как только патриарх Фотий умилостивил бога, а вскоре в Константинополь прибыли их послы с просьбой о крещении Руси, которое подробно описано в деталях) и Хроника Симеона Логофета, где впервые появляется сюжет о чудесном спасении города заступничеством божественных сил, наславших на море бурю, разметавшую корабли руссов (в древнерусском переводе этой хроники добавлено, что Русь ‘малем избегошимъ от беды’, а в одном из ее изводов – популярной на Руси хронике продолжателя Георгия Амартола – сказано, что Русь, едва избежав беды, ‘с побеждениемь’ возвратилась восвояси; близко к этому тексту описывает события и ‘Повесть временных лет’, в отличие от Новгородской I летописи, глухо фиксирующей, что русы ‘во своя сы возвратишася’, без каких-либо намеков на беды и поражение).

В Венецианской хронике Иоанна Диакона (до 1008 г.) напавшие на Константинополь при Михаиле III враги, названы норманнами: прибыв на 360 судах, они повоевали окрестности города, беспощадно убили множество людей и с триумфом возвратились домой.

В составе хранящейся в Брюссельской библиотеке византийской рукописи сочинений XI-XII вв. находится хроника Манасии с краткими резюме правления римских и византийских императоров, в статье о Михаиле III содержится единственное в византийской литературе указание точной даты нападения Руси на Константинополь: 18 июня 860 г.

Это было исключительное по масштабам нападение, угрожавшее самой столицы империи; чрезвычайно удачно был выбран момент для вторжения, когда и полевая армия во главе с императором, и флот были отвлечены военными действиями против арабов на южных окраинах империи, а северные границы и Константинополь оказались беззащитны, причем комбинированный набег русов с моря и суши оказался для греков неожиданным и настолько стремительным, что не дал времени на организацию обороны. ‘Неожиданное нашествие варваров не дало времени молве возвестить о нем… – сокрушался патриарх в первой проповеди ‘на нашествие россов’, которые в это время уже подступали к стенам города и было поздно что-либо предпринять. – Мы услышали весть о них, точнее, увидели грозный вид их’. И во второй проповеди, состоявшейся в храме св.Софии после прекращения осады, Фотий снова повторял фразы о ‘нечаянности нашествия’ и ‘необычайной быстроте его’. Ему вторит автор ‘Слова на положение ризы…’ хартофилакс Георгий: ‘Ни на какое приготовление не надеялись’, а продолжатель хроники Амартола уточняет, что греки узнали о вторжении, когда русы были уже у Мавропотама, под Константинополем; ни император, ни его сановники ничего подобного не ожидали: иже не у цареви. ни от их же поучаваашеся и уме имеаше твориму безбожнихъ Русь възвести нашьствие… (древнерус. перевод хроники Амартола). Составитель ‘Повести временных лет’, рассказывая под 6374 (866) г. о походе Руси на Царьград, также отмечает отсутствие в столице войск и царя, отшедшю на огаряны, Никоновская же летопись прямо связывает поход Руси и пришествие агарян на Царьград: Слышавше же киевстии князи Аскольдъ и Диръ. идоща на Царьград и много зла сътвориша. К тому же, в 860 г. неспокойно было и внутри ромейской империи в связи с делом патриарха Игнатия и новыми выступлениями павликиан. Следовательно, поход Руси в 860 году был тщательно подготовлен, его организаторы не только располагали военной и политической информацией о положении в Византии и Константинополе, но и каким-то образом нейтрализовали (если не привлекли на свою сторону) правителей болгар и хазар, а возможно, и крымских греков, через территории которых двигалось русское воинство.

Тайно вернувшийся в столицу Михаил, по свидетельству ‘Слова’, покинув дворец в одежде простолюдина, провел ночь в молении вместе с патриархом во Влахернском храме богородицы; по всему городу проходили ‘лития и оплакивания’. Русы разграбили пригороды Константинополя, монастыри и селения по всему побережью, даже сам ‘город едва… небыл поднят на копье’ (Фотий), ризу богородицы спешно перенесли в храм святой Софии и, не помышляя о сопротивлении и отмщении врагам, в отчаянии взывали к ней о спасении: ‘Сколько душ и градов взято уже варварами – воззови их и выкупи, яко ее всемогущая, даруй же и мир крепкий жителям града твоего’. Не силой оружия и мужеством защитников, но только божественным вмешательством надеялись осажденные избежать гибели. Неожиданно для них утром 25 июня осаждающие отступили от стен города.

Все современники событий в Константинополе лета 860 г. – патриарх Фотий, Георгий, продолжатель Феофана согласно свидетельствуют, что прекращение осады было для горожан неожиданным: ‘Нечаянно было нашествие врагов, неожиданно совершилось и удаление их’ – признавал Фотий во второй проповеди, уверяя паству, что русы сняли осаду, как только ризу богородицы обнесли вдоль стен города. Так же объясняет происшедшее и продолжатель Феофана: ‘Руссы возвратились к себе, как только патриарх Фотий умилостивил бога’. Никаких намеков на военное поражение русов эти источники не содержат – патриарх сожалеет, что ‘варваров’ не постигло возмездие, папа Николай I упрекает императора, что враги ушли неотомщенными; Иоанн Диакон отмечает, что напавшие на Константинополь ‘норманы’ вернулись из похода с триумфом.

Иная трактовка окончания нашествия русов появляется столетие спустя в хронике Симеона Логофета: якобы при перенесении ризы богородицы из храма во Влахернах, при большом скоплении народа, край ризы был опущен в море, после чего разразилась буря, разметавшая русские суда и погубившая нападавших язычников. Эта версия нашла отражение в хронике продолжателя Георгия Амартола и из нее попала в текст ‘Повести временных лет’: В год 6374 (866). Отправились Аскольд и Дир войной на греков… в четырнадцатый год царствования Михаила. Царь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что Русь идет походом на Царьград, и возвратился царь. Эти (русы) же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Царь же с трудом вошел в город и всю ночь молился с патриархом Фотием в церкви св. Богородицы во Влахерне. и вынесли они с песнями божественную ризу святой Богородицы. и смочили в море ее полу. Была в это время тишина и море было спокойно. но тут внезапно поднялась буря с ветром. и снова встали огромные волны. разметало корабли безбожных русских. и прибило их к берегу. и переломало. так что немногим из них удалось избегнуть этой беды и вернуться домой. Однако, другие, более ранние и надежные источники не подтверждают эту версию, ставшую возможной только потому, что русы не смогли взять Константинополь ‘на копье’ и – в этом смысле – не достигли цели, их планы потерпели неудачу.

Сообщения современников свидетельствуют, что в действительности под стенами столицы ромеев прошли переговоры, окончившиеся заключением договора о мире. Так, в ‘Слове на положение ризы богородицы’ сказано, что ‘начальник всех тех народов для утверждения мирных договоров лично желал его (императора) видеть’ (т.е. перемирие уже состоялось и был составлен договор, но вождь нападавших требовал его утверждения лично императором в своем присутствии); по существу указанием на наличие договора являются слова проповеди Фотия, что ‘город не взят по их (русов) милости’ и что они достигли ‘блистательной высоты и несметного богатства’ (независимо от того, был ли это выкуп, данный греками, или оставшаяся русам по договору военная добыча). Так, нападением на одно из сильнейших государств христианского мира началось утверждение международного престижа Руси: ‘Народ неименитый, народ, не считавшийся ни за что, народ, поставляемый наравне с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода на нас, – констатировал в публичной проповеди патриарх константинопольский Фотий, – незначительный, униженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, – о, какое бедствие, ниспосланное нам от бога!’ Непосредственным итогом похода 860 г. явилось вырванное ‘тавроскифами’ силой дипломатическое признание Руси империей надменных ромеев¹.

Другим следствием похода 860 г., судя по свидетельству византийских источников, стало крещение Руси, о чем было официально объявлено патриархом Фотием в ‘Окружном послании’ 867 г. архиепископам империи: ‘Поработив соседние народы ^[sic!^] и чрез то чрезмерно возгордившись, они (русы) подняли руку на Ромейскую империю¹. Но теперь и они променяли эллинскую и безбожную веру, в которой прежде содержались, на чистое христианское учение, вошедши в число подданных нам ^[sic!^] и друзей, – хотя незадолго перед тем грабили нас и обнаруживали необузданную дерзость, – и в них возгорелась такая жажда истинной веры и ревность, что они приняли пастыря ^[sic!^] и с великим тщанием исполняют христианские обряды’. Согласно посланию Фотия и хронике продолжателя Феофана, инициатива крещения исходила от самих русов: ‘немного времени спустя посольство их (Руси) прибыло в Константинополь с просьбой сделать их участниками в святом крещении, что и было исполнено’. То же, по существу, сообщение содержится в вошедшей в Хронику продолжателя Феофана биографии Василия I Македонянина, авторство которой приписывается его внуку Константину Багрянородному, почему и вся заслуга крещения Руси приписывается здесь исключительно Василию I² и его патриарху Игнатию (сменившему Фотия в 867 г. сразу после убийства Михаила III): ‘И народ россов, воинственный и безбожный, посредством щедрых подарков золота и серебра и шелковых одежд Василий привлек к переговорам и, заключив с ними мирный договор, убедил сделаться участниками божественного крещения и устроил так, что они приняли архиепископа’. Это описание через хронистов XI-XII вв. Скилицу и Зонара стало известно на Руси и отразилось в известиях Никоновской летописи о деятельности Аскольда и Дира, после похода которых на Царьград в 866 г. именно император Василий ‘сътвори же и мирное устроение съ прежереченными русы. и приложи сихъ на христианство’ (в Повести временных лет этот сюжет отсутствует).

Обычная практика отношений Византийской империи с варварами, угрожавшими ее безопасности, состояла в том, чтобы наиболее могущественных, доказавших свою силу нападениями на саму империю, привлечь дарами и подчинить влиянию с помощью крещения и наделения вождей почетными титулами и званиями, включив их формально в систему византийской и христианской государственности, главой которой считался император.

Применительно к Руси 860-х годов первой реакцией империи стала попытка использовать против нее силы христиан Крыма и Хазарии, куда уже в январе 861 г. прибыла миссия солунских братьев Константина и Мефодия, второй – заключение договора, одним из пунктов которого было крещение Руси и принятие епископа из Византии (возможным отзвуком этого договора могут быть слова летописца о том, что в 911 г. послы в Константинополь были направлены Олегом ‘на удержание и на извещение от многих лет межи христианы и Русью бывьшюю любовь’), другим – участие русских войск в борьбе Византии с арабами (нападение русов на Абесгун в период правления в Табаристане Хасана ибн-Зайда – в 864-884 гг., скорее – в 864 г., в связи с наступлением арабов в Малой Азии), а также торговое соглашение (ср. свидетельство ибн-Хордадбе, что русы – ‘племя из славян’ – ‘вывозят меха… и мечи к Румскому морю и царь Рума берет с них десятину’, и фразу договора 911 г. ‘егда ходим в Грекы с куплею. или въ солбу’). Судя по смежности упоминания в ‘Окружном послании’ о крещении Болгарии (в 864/865 г.) и Руси, русско-византийский договор был заключен около этого же времени (нижняя дата нападения русов на Абесгун).

Кузьмин А.Г.

Принятие христианства на Руси

// Вопросы научного атеизма. Вып.25. 1980. С.7-35

Христианство не смогло бы утвердиться в обществе, если бы оно было востребовано только господствующим классом, тем более – лишь его правящей верхушкой. Напротив, христианство имеет по крайней мере своей видимой задачей смягчение социальных противоречий, перенося разрешение конфликтов в потусторонний мир, угрожая угнетателям карой загробного суда, а угнетенным суля воздаяние за земные испытания. Естественно при этом, что в разных социальных слоях возникали различные трактовки христианских догматов и норм морали и права.

В древнерусской традиции крещение Руси Владимиром I связывается либо непосредственно с Византией и ее высшими светскими и церковными властями в Константинополе, либо с Корсунем как периферией той же Византийской империи, но в лице ее провинциальных властей. При этом в летописи полностью отсутствует какая-либо информация об организации и деятельности христианской церкви на Руси в первые полстолетия вплоть до реформ Ярослава Мудрого в 30-х гг. XI в. Сообщения же позднейших источников о первых русских епископах связывают их с именем константинопольского патриарха Фотия, т.е. относят начало христианизации Руси к периоду середины IX в. К тому же Начальная летопись упоминает по меньшей мере три версии крещения Владимира, тогда как византийские источники, напротив, хранят полное молчание о крещении Руси и ее князя в конце X в., но содержат в официальных документах сообщение о крещении росов при Фотии ок. 860-867 гг. Противоречивы свидетельства о крещении Руси и в западноевропейской, и в арабской письменной традициях.

В поздних ( XII-XIV вв.) редакциях Устава Владимира настойчиво проводится утверждение о крещении русского князя византийским ‘царем’³ и патриархом Фотием, что свидетельствует о знакомстве авторов Устава с византийской версией крещения Руси, но также и об отсутствии в их распоряжении каких-либо конкретных данных о причастности греков к крещению Владимира, почему они и были вынуждены воспользоваться версией с безымянным ‘царем’. Во всяком случае, к 944 г. христиане на Руси при князе Игоре открыто исповедовали свою веру, имея в Киеве церковь св. Ильи, и наравне с язычниками участвовали в оформлении русско-византийского договора. Княгиня Ольга приняла крещение, вероятно, в Константинополе в конце 50-х годов, но за епископом для Руси обратилась в Германскую империю ^[согласно хронике Титмара Мерзебургского, в 959 г. ‘послы Елены, царицы ругов (русов), которая при Романе, императоре константинопольском⁴, крестилась в Константинополе, приходили притворно, как оказалось, с просьбой к императору поставить епископа и пресвитеров их народу’^], однако миссия епископа Адальберта на Русь в 962 гг. оказалась неудачной. В позднейшей летописной традиции сторонником христианства изображается внук Ольги Ярополк (так, по Никоновской летописи, как раз накануне наступления Владимира на Полоцк и Киев, к Ярополку прибыли послы из Византии и Рима), но судя по тому, что в 1044 г. были крещены его останки, при жизни христианином он не был. Приход к власти в 980 г. Владимира ознаменовался торжеством язычества, причем языческая реакция на Руси достигла наибольшей остроты в 983 г. (ПВЛ: принося жертвы кумирам возбужденная толпа расправилась с двумя варягами-христианами), одновременно с восстанием славян в Поморье, в ходе которого христиане истреблялись или возвращались в язычество.

Крещение Владимира в позднейшей церковной традиции затмило все другие эпизоды христианизации Руси, между тем как пресловутый ‘выбор’ великим князем веры был предопределен наличием христианских общин в стране и преобладающими внешнеполитическими и культурно-экономисческими контактами. Отсутствие в летописи указания точной даты крещения (рассказ о нем рассредоточен под 986-988 гг.) и оговорка летописца о бытовании нескольких версий крещения Владимира (Се же не сведуще право глаголють, яко крестилъся и есть въ Киеве, инии же реша в Василеве, друзии же инако скажають) могут означать, что ‘обращение’ Владимира не носило характера государственного акта и это значение было придано ему значительно позднее, а появление первого митрополита на Руси только в 1037 г. и оформление иерархии византийского типа, сопровождавшееся освящением действовавших церквей (в том числе Десятинной), объясняется тем, что при Владимире сохранялись христианские общины разных направлений, в том числе и с арианскими чертами символа веры¹. В этой связи представляет интерес то, что официально зафиксированная в ПВЛ ‘корсуньская версия’ связана с Десятинной церковью и, как и последняя, обнаруживает некоторые не византийские, а западнославянские особенности вроде установленной Владимиром десятины от княжеских доходов на содержание церкви. Если исключить из текста летописи позднейшую ‘корсуньскую легенду’ (время работы летописца Десятинной церкви – 70-80-е годы XI в.) и признать Речь грека-философа в пользу православия – с ее несомненными болгарскими и западнославянскими элементами языка и антиохийской эрой летосчисления (5500 лет от сотворения мира) – заключительным аккордом первоначального рассказа о крещении Владимира (кстати, выдержанного в гротескном стиле с явной иронией по поводу мотивов выбора веры Владимиром: Руси есть веселие питье: не можем бес того быти и т.п.), то восстанавливается целостная (киевская) версия, датирующая крещение Владимира 986/987 годом. Эта же дата приводится в сочинении Ибн ал-Атира и в древнерусском памятнике XI века ‘Память и похвала Владимиру’, согласно которому в 986/987 г. крещение принял только князь Владимир с семьей и ближним окружением, массовое же крещение населения началось после прибытия священников из Корсуня, который постоянно и в это время проявлял не только политический, но и церковно-религиозный сепаратизм в отношении Византии.

Все это заставляет обратиться к зафиксированному в ПВЛ символу веры², обнаруживающему несомненные черты арианства, неслучайный характер которых подтверждается ‘Написанием о вере’, помещенном в рукописном сборнике XII в. вслед за Корсунской легендой ‘Слово о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь’.

Суть ереси арианства в стремлении рационального осмысления христианского догмата о троице, прежде всего соотношения ее членов (с filioque началось расхождение западного и восточного христианства). Вероятно, этот символ веры попал в летопись вместе с Корсунской легендой, но его внелетописная жизнь началась гораздо раньше. Совсем не обязательно, чтобы Владимир, принимая крещение, исповедовал именно этот символ веры, но также очевидно, что в среде древнерусских, в том числе киевских и, в частности, связанных с летописанием кругах, были сторонники, или скорее, целые общины сторонников данного течения христианства, а князьям в тот период не было резона добиваться их искоренения, если тогдашние власти вообще разбирались в таких тонкостях догматики. Относительно же каналов проникновения на Русь арианских идей следует в первую очередь обратиться к кирилло-мефодиевской традиции, поскольку ее влияние на Руси несомненно, а последователей Мефодия враги обвиняли именно в приверженности к ереси арианства.