Б) Специальные пределы осуществления прав

1. Добросовестность и разумность при осуществлении прав

Согласно п. 3 ст. 10 ГК РФ законодатель ставит защиту гражданских прав в прямую зависимость от того, осуществлялись ли эти права разумно и добросовестно или нет. Размещение этой нормы в статье, посвященной пределам осуществления прав, свидетельствует, что при определенных обстоятельствах критерии добросовестности и разумности должны выступать ограничителями поведения по реализации права. Если бы это требование не связывалось с прямо указанными в законе случаями применения, оно могло бы претендовать на универсальность. "Эти требования отличаются от пределов, перечисленных в п. 1 ст. 10 ГК РФ, тем, что формулируют границы не любых гражданских прав, а только некоторых, специально указанных в законе" *(148).

Думается, что нет оснований считать, будто одни права должны осуществляться добросовестно, а для других это не обязательно. В этой связи законодательная формула "в тех случаях, когда закон ставит защиту гражданских прав в зависимость от того, осуществлялись ли эти права разумно и добросовестно", с одной стороны, есть неоправданное сужение сферы применения этого предела. Такое легальное прочтение вынуждает относить добросовестность и разумность к группе специальных границ осуществления.

С другой стороны, причина, по которой законодатель не пожелал распространить это установление на осуществление всего круга гражданских прав, лежит на поверхности. Использование в юридической лексике так называемых "каучуковых" понятий должно быть определенным образом лимитировано. Конечно, такое положение является полумерой, компромиссом между желанием применить нравственные категории в правовом поле и осознанием опасности такого заимствования.

Поэтому на современном этапе будем рассматривать критерий добросовестности и разумности в отношении осуществления прямо оговоренных в законодательстве субъективных гражданских прав так, как это вынуждает нас делать законодатель, в качестве специального предела осуществления прав. При этом подчеркнем, что ценность нормы ст. 10 ГК РФ как общей по отношению ко всему иному гражданскому законодательству могла бы серьезно возрасти, если бы требование осуществлять права добросовестно и разумно распространялось на любую реализацию прав. Это позволило бы судьям обоснованно обращаться к этой норме в тех случаях, когда прямое установление добросовестности в отношении осуществления какого-либо права отсутствовало, но недобросовестное использование права причинило или могло причинить ущерб третьим лицам. К тому же это позволило бы не уточнять этот предел применительно к каждому отдельному институту.

Поскольку есть все основания считать добросовестность и разумность самостоятельными ограничителями негативной активности участников гражданского оборота, то некорректно ставить этот предел в зависимость от иных, указанных в ст. 10 ГК РФ, как это предлагает сделать И.Л. Иванов *(149).

Этимологическое значение слова "добросовестность" указывает на его нетождественность категории разумности, что позволяет говорить, по сути, о двух различных критериях осуществления. Поведение можно назвать добросовестным в том случае, если лицо, его совершающее, осознает свою ответственность перед другими членами общества, ориентируется на честное выполнение своих обязательств, руководствуется в поступках общественно полезным намерением, стремится избежать причинения вреда третьим лицам. Безусловно, в таком виде дефиниция не перестает нести нравственную, этическую нагрузку, не становится более удобной для правовых целей. В тоже время она немного конкретизирует воспринятое правом понятие, которое с трудом укладывается в рамки стереотипного юридического мышления.

Что касается разумности, то это свойство, напротив, отображает интеллектуальную составляющую человеческого поведения, непосредственно не тяготеет к моральным качествам личности. Разумность характеризует способность лица логически и творчески мыслить, обобщать результаты своих знаний и опыта. Это понятие также инородно по отношению к правовым текстам, оно тяготеет, скорее, к экономическому содержанию общественных отношений.

Закономерен вопрос, насколько эффективным и востребованным может быть применение указанных категорий в рамках юридических конструкций и правоприменения. Следует подчеркнуть, что ГК РСФСР 1964 г. обходился вовсе без упоминания понятия "разумность", а "добросовестность" употреблял только в двух аспектах: в отношении добросовестности владения и добросовестности приобретателя. Позднейшее гражданское законодательство начинает более активно пользоваться этическими, несвойственными праву терминами. Эти характеристики служат критериями сроков исполнения обязательств, осуществления отдельных видов субъективных гражданских прав. Современный ГК РФ не только широко применяет оба явления в своих нормах, но и формулирует их в качестве специальной правовой презумпции для осуществления строго оговоренных гражданских прав.

Из смысла гражданского законодательства ясно, что добросовестность понимается среди обстоятельств, которые определяют субъективную сторону поведенческой активности субъекта (не знал, не мог знать, не должен был знать о правах третьих лиц либо о своей неуправомоченности). При помощи добросовестности могут оцениваться действия лица и для выяснения противоправности, т.е. для описания объективной стороны поведения. "Недобросовестными могут быть признаны лишь граждане и организации, которые, совершая противоправные действия или бездействия, знали или должны были знать о характере этих действий и их последствиях. Если бы это было не так, в тексте соответствующих норм говорилось бы не о недобросовестности, а о противоправности. Указание же именно на недобросовестность свидетельствует о необходимости интегрированного понимания данной категории" *(150). В частности, недобросовестность составляет элемент состава такого вида злоупотребления правом, как недобросовестная конкуренция, характеризуя и субъективную сторону деяния, и его объективную сторону.

Двойственность, заключенная в том, что добросовестность может одновременно относиться к вине и объективной неправомерности поведения либо характеризовать только одну из указанных сторон, делает затруднительным применение ее в роли предела осуществления гражданских прав. Такого рода дуализм не может не осложнять в том числе и квалификации отдельных составов злоупотребления правом. В отличие от упоминаемой ранее недобросовестной конкуренции, где добросовестность в своем отрицательном значении относится в большей степени к противоправности поведения, в иных видах злоупотребления она свидетельствует об оценке лицом своих действий и их последствий. Это обстоятельство иногда служит основанием для вывода о том, что для большинства составов злоупотребления, вне сферы конкурентных отношений, добросовестность является субсидиарной границей осуществления и может обозначаться следующим образом: "лицо, реализующее принадлежащее ему субъективное гражданское право, следует считать добросовестным в том случае, когда оно действует без умысла причинить вред другому лицу, а также не допускает самонадеянности и небрежности к возможному причинению вреда" *(151).

Думается, что в этом вопросе нужно согласиться с другой позицией, когда требование добросовестности по существу будет означать недопущение недобросовестного поведения участников гражданского оборота, следовательно, характеризовать правомерность поведения *(152).

Уяснение содержания добросовестности в правоотношениях важно по той причине, что подобное осуществление прав презюмируется законодателем. Презумпция есть положение, признаваемое истинным, пока не доказано обратное. В тех ситуациях, когда кто-либо расценивает поведение управомоченного лица как недобросовестное, вследствие чего возможно причинение вреда, ему следует доказать это обстоятельство в суде. В ином случае этот предел считается ненарушенным, несмотря на любые фактические отношения и их бытовое понимание. В соотношении презумпции добросовестности с двумя другими известными цивилистике ключевыми презумпциями виновности (п. 2 ст. 401 ГК РФ) и разумности выявляются следующие ее особенности, важные для настоящего исследования.

Во-первых, презумпция добросовестности в отличие от виновности не может иметь общеправового значения, как полагают некоторые авторы *(153), иначе два этих предположения исключили бы друг друга. "Добросовестность и виновность характеризуют поведение субъекта гражданского права в плане его отношения к своим действиям и их последствиям. Однако в таком случае обе эти презумпции одновременно существовать не могут..." *(154). Презумпция добросовестности законна по своей природе, т.е. применяется в строго установленных случаях. По этой же причине нет необходимости в дополнительном подтверждении ее в своей положительной форме в судебном разбирательстве. К компетенции суда отнесено только опровержение этой презумпции. В силу строго ограниченной области применения предположения о добросовестности и его значения в своем негативном проявлении, презумпция добросовестности может сосуществовать с общеправовой презумпцией вины в гражданском праве.

Во-вторых, в сравнении с презумпцией виновности категория добросовестности, предусмотренная в качестве предела осуществления гражданских прав, связывается не только с возможностью применения мер ответственности, но с защитой права всем многообразием указанных в ГК РФ способов. Недобросовестное лицо может претерпевать определенное воздействие на свое поведение без привлечения к юридической ответственности.

По поводу разумности, которая также предполагается при реализации определенных прав и обязанностей, нужно подчеркнуть, что она в большей степени призвана характеризовать объективную сторону деяния. Именно в этой связи разумность как предел использования прав и одномоментно при посягательстве на право, - как основание считать деяние правонарушением, вызывает сомнение. Если добросовестность, преимущественно описывающая вину лица, более или менее установима, а в тех случаях, когда она относится к составу объективной стороны, законодатель перечисляет возможные виды недобросовестных деяний, то разумность не конкретизируется нигде. Ее смысловые нюансы в этом смысле более оценочны, опасны для правопорядка, чем применение моральной оценки качеств лица.

Считается, что для уяснения разумности поведения необходимо мысленное моделирование некоей идеальной личности, т.е. нормального среднестатистического человека, с тем, чтобы на примере его поведения судить о разумности действий участников гражданского оборота.

"Юридически значимым качеством, критерием правомерности актов психической (разумное поведение, разумное понимание) или физической (разумные меры, разумное ведение дел) деятельности человека в предусмотренных законом случаях является их соответствие возможному поведению разумного человека в конкретной ситуации", - отмечает В. Емельянов, уточняя при этом: "Под разумными следует понимать действия, которые совершил бы человек, обладающий нормальным, средним уровнем интеллекта, знаний и жизненного опыта" *(155).

В международной правотворческой практике известен случай, когда при разработке Конвенции ООН о договорах международной купли-продажи товаров (Венская конвенция 1980 г.) китайская делегация предложила использовать термин "разумный" (reasonable) в тексте ст. 9, но предложение было отклонено из-за возражений, которые были озвучены представителями ФРГ. Суть их сводилась к тому, что подобный термин может создать в применении норм Конвенции слишком много проблем, так как его смысловое значение неясно *(156).

Определение правовых понятий при помощи оценочных и нравственных категорий всегда вызывало недовольство в научной среде. Еще проф. И.А. Покровский подвергал жесткой критике идею "доброй совести" и "добрых нравов" (bona fides), которая была возрождена с рецепцией позднего римского права в ряде европейских кодексов XIX в., в частности, в Швейцарском и Германском гражданском уложениях. "Как только мы выйдем из пределов этого ясного и определенного понятия, мы попадем на наклонную плоскость, по которой мы неизбежно докатимся до полного судейского контроля за всей областью оборота, с точки зрения современных субъективных и произвольных представлений о "справедливости", "социальном идеале" и т.п.". И далее: "И нельзя не согласиться с тем, что допущение такого широкого простора судейскому усмотрению было бы со стороны закона чудовищным "моральным харакири" *(157).

В настоящее время не ослабевает дискуссия о том, какова должна быть роль судебной практики в обработке и уточнении смысла оценочных понятий норм закона, причем обе дискутирующие стороны осознают невозможность абсолютного неприменения в юридической лексике нравственных терминов. Другое дело, каким образом можно бороться с толкованием их, вредящем прочности правопорядка.

По мнению М.И. Брагинского, "использование ГК указанных и некоторых других такого же типа "каучуковых" понятий открывает перед судом широкие возможности для учета особенностей конкретного дела, которое им рассматривается" *(158). С этим тезисом трудно не согласиться, но сыграет ли положительную роль судебная практика в выработке представлений об этих явлениях и как долго будет длиться этот процесс, остается неясным. В настоящее время наличие такого рода категорий означает, как правило, неприменение судьями норм, их содержащих.

Смысловая размытость нравственных категорий, их неприспособленность для практики лежат на поверхности, поскольку "представления о морали не зафиксированы документарно, а в сознании людей могут быть истолкованы весьма различно" *(159).

Думается, что российское законодательство уже не откажется от употребления понятий добросовестности и разумности, а также от использования этой презумпции как одного из специальных пределов осуществления прав. Поэтому следует прибегнуть к традиционному для нашей правовой системы средству преодоления неоднозначности терминов, а именно предложить высшим судебным инстанциям разработать более или менее ясные критерии их применения, в том числе для квалификации злоупотребления правом.